Словарь. И

  Рейтинг@Mail.ru

Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссе

СЛОВАРЬ

На главную страницу сайта  |  Приобрести Словарь  |  Гостевая книга

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  К  Л  М  Н  О  Па  Пр  Р  Са  Со  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я   ПРИЛОЖЕНИЯ: Что такое 1) гуманизм 2) разум 3) достоинство 4) призвание 5) природа человека   ИЗБРАННОЕ  СЛОВНИК

ИГРА | ИДЕАЛ | ИДЕАЛИЗМ | ИДЕАЛИЗАЦИЯ | ИДЕЙНОСТЬ | ИДЕОЛОГИЯ | ИДЕЯ | "ИДИОТИЗМ" | ИДОЛ | ИЕЗУИТСТВО | ИЕРАРХИЯ | ИЗВЕСТНОЕ | ИЗЖИВАНИЕ | ИЗМЕНА | "ИЗНАНКА" | ИЗНАЧАЛЬНОЕ | ИЗОБРЕТАНИЕ | ИЗЫСКАННОЕ | ИЗЯЩЕСТВО | ИЛЛЮЗИИ | ИЛЛЮЗИЯ (В ИСКУССТВЕ) | ИМИДЖ | ИММАНЕНТНОЕ – ТРАНСЦЕНДЕНТНОЕ | ИММОРАЛИЗМ | ИМПЕРИАЛИЗМ | ИМПЕРИЯ | ИМПОЗАНТНОСТЬ | ИМПРИНТИНГ | ИМПРОВИЗАЦИЯ | ИМУЩЕСТВО | ИМЯ | "ИМЯ" | ИНАКОМЫСЛИЕ | ИНДИВИДУАЛИЗМ | ИНДИВИДУАЛЬНОЕ, ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ | ИНДУКЦИЯ | ИНИЦИАТИВНОСТЬ | ИНСТИНКТ | ИНТЕЛЛЕКТ | ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТЬ | ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ | ИНТЕРЕС | ИНТЕРПРЕТАЦИЯ | ИНТИМНОЕ | ИНТРИГАНСТВО | ИНТРОВЕРТНОСТЬ – ЭКСТРАВЕРТНОСТЬ | ИНТУИЦИЯ | ИНФАНТИЛЬНОСТЬ | ИНФОРМАЦИЯ | ИРОНИЯ | ИСКРЕННОСТЬ | ИСКУПЛЕНИЕ | ИСКУССТВЕННОСТЬ | ИСКУССТВО | "ИСКУССТВО ДЛЯ ИСКУССТВА" | ИСКУССТВО И МОРАЛЬ | ИСКУССТВО И НАУКА | ИСКУССТВО И ПОЛИТИКА | ИСКУССТВО И РЕЛИГИЯ | ИСКУШЕНИЕ | ИСПОВЕДЬ | ИСПОРЧЕННОСТЬ | ИССТУПЛЕНИЕ | ИСТЕРИЧНОСТЬ | ИСТИНА | ИСТИНА И БОГ | ИСТОРИЗМ

ИГРА

в самом общем виде –

– преследование неких установленных целей по неким установленным правилам, –

«установленные цели» – все от шайбы в воротах до целей собственного благополучия или даже сохранения личной независимости, права иметь собственные цели. «Установленные правила» в этом последнем случае – хороший кодекс законов.
Так, юридическая процедура – очень явная игра. Само вожделенное правовое общество, в котором власть осуществляется лишь по закону и где каждый волен, лишь соблюдая законы, всерьез стремиться к своим частным целям – есть общество сугубо «игровое». Игра имеет не только добрую и приятную сторону, но и нелепую, даже отталкивающую. Дурная сторона демократической игры особенно ярко проявляется, кажется, именно на выборах...
В общем, хотя играть можно и в одиночку, вот что важно: любое человеческое взаимодействие (и даже не только человеческое, но человеческое в особенности) – уже «игра» или на пути к тому, чтобы стать «игрой», – вырабатывает правила.
Но далее. Установленное – это и условленное, условность. Отсюда и игра в затронутом только что негативном, «теневом» смысле –

– самодовлеющий формализм, деятельность либо по условным – в том числе не имеющим достаточных разумных оснований – правилам, либо преследующая лишь условные – в том числе ничтожные или морально негодные – цели. (Либо, ясно, то и другое.)

И без этих игр человеческое общежитие, увы, до сих пор не существовало. Условности естественнее всего бывают условностями социальными, – ко лживым, суетным, а часто жестоким играм принуждает слабого индивида среда, «как все»...
Еще одно замечание. Ритуал, служение можно было бы определить, как игру, правила и цели которой сакрализованы – защищены, как данные Богом, от критического осмысления и пересмотра. Нетрудно видеть, что всякая игра до некоторой степени составляет ритуал, всякая в определенном смысле сакрализована. Ведь, если играющий и не утверждает, что за правилами игры стоит божество, то, во всяком случае, выводит их обоснование за пределы самой игры: если играешь, то принимаешь правила свято.

• Личность подчиняется правилам игры, но в целях своих не играет – остается собою. Безличность ждет, чтобы игра дала ей и цели: жаждет роли.

• «Что наша жизнь? Игра!» – Имелась в виду игра азартная, – такая, цель которой составляет выигрыш, куш, и этот выигрыш определяется в основном не собственными действиями игрока, а случаем. – Но и те, чья игра вообще никакого выигрыша не предполагает, покорные исполнители жизненного ритуала, могли бы сказать это о своей жизни с еще большим основанием.

• Суета – это твоя сверхсерьезная жизнь, в которой ты вдруг распознал игру, да еще и не свою, да еще и постылую...

• Религиозность: игра – обряд – священное, но священное – не игра. – Обрядоверие признает эту формулу только до запятой.

• Формализм – вера, что цели исчерпываются правилами: сущность исчерпывается игрой.

• Фанатизм терпимости не понимает: он ведь не играет в свои идеи. Терпимость не понимает фанатизма: как можно так заиграться, чтобы свои идеи поставить выше свободы каждого иметь собственные идеи.

...Другое значение «игры», перекрывающееся с приведенным лишь частично –

– деятельность, не мотивированная задачами непосредственного выживания, важная неутилитарно (или поставившая своей целью такое утилитарное, без которого человечество до сих пор обходилось, – сделавшее само утилитарное игрой);

вся высшая духовная деятельность – наука, искусство – такие «игры».
А общее в этом определении игры с предыдущим ее определением в том, что неутилитарные цели можно ведь воспринимать как «условные», необязательные. Кстати, в отличие от понятных утилитарных, иные цели действительно могут условными, фальшивыми, себя никак не оправдывать. И эта игра –

– бесцельная деятельность...

Частные и очень важные случаи игры как условной или неутилитарной деятельности, нередко отождествляемые с игрой вообще –

– имитация целесообразной деятельности, моделирование (ситуаций и соответствующих поступков, возможностей и реакций, допущений и следствий из них, и т.д.); в простейшем случае – подражание; особо – притворство; самоидентификация с ролью (впадание в роль).

• Ребенок применяет избыток сил на имитацию – моделирование будущей, взрослой, целесообразной деятельности. Эта игра – дело серьезнейшее. Взрослые же в основном имитируют целесообразную деятельность, возмещая этим недостаток настоящих сил, живого интереса, потребовавшего бы себе достойного применения. Это их серьезное дело – жалкая игра...

• (Даже если дело организовано целесообразно, несложно бывает убедиться, что большинство занятых в нем работников мало волнуются о его конечных целях и общем смысле, – лишь играют в него. Так и видишь: не функции исполняются, а – роли. И, кстати, тем больше люди важничают, в случае удачной карьеры, если заняты делом не по существу, а играют в него: свое-то личное, живое, не «поднимает над собой».)

• Искусство – игра в главных и лучших значениях слова, как и игра ребенка: необходимая условность, бескорыстная работа духа плюс подражание – вживание в ситуации, – и тот же имеет жизненный смысл, – постижение. И ту же глубочайшую, для души, значимость.

• ...И снова, повторюсь: ребенок вживается в ситуации, в которые играет, взрослый, сплошь и рядом, играет в ситуации, в которых живет.

...Придают слову «игра» и такой смысл –

– добровольная и более-менее неосознанная имитация, группой лиц, каких-то далеких от истинных отношений, обещающих каждому некоторые психологические и материальные выгоды, – способ уклониться от должного (морального; собственных труднодостижимых целей; честного самоотчета и т.д.)

• Пример такой игры (из книги Эрика Берна): «если бы не ты.» – «Если бы не твой (мужа) деспотизм, я могла бы добиться таких-то успехов!» – Она не виновата, значит, что не добивается их, душа ее спокойна. На самом деле жизнь домохозяйки и есть, возможно, ее истинное призвание, но тщеславие не дает ей отдать себе в этом отчет. А он, со своей стороны, имеет всю положенную семейную заботу, платя за то время от времени разыгрываниями особой требовательности. (Вариантов – без числа.)

ИДЕАЛ

– то же, что святыня; что идол; коллективная (идеологическая) ценность;
– концентрат всего наилучшего, предел совершенства, особо – гипотетический предел; полное соответствие предмета своей идее (тому, что от него ожидают); сама эта идея, – образчик, концепция;
– наше личное представление о наилучшем, – личная ценность.

• «Идеалы» (общественные) – тоска по тоталитаризму. Идеал «идеалов» – казарма, идеально отлаженная всеобъемлющая иерархия.

• Коллективные ценности не отличались бы от личных, если бы не предполагали подчинения – то есть насилия. «Идеал», до поры – вожделенное индивидами духовное насилие над ними. Но вот победа идеалов этого рода означает и физическое насилие.

• Коллективная ценность требует нашего личного согласия с ней, но ни в коем случае не вырастает из нашего личного представления о том, какой она должна бы быть, – принципиально не личностна. «Идеалы не обсуждаются». – И другие идеалы, наши личные, – скорее неотступные вопросы к себе, чем императивы...

• «Бороться за идеалы»: каким образом? Нести перед лучшим, коль скоро сам осознаешь, в чем оно должно состоять, ответственность личную?.. Или тут имеется в виду не «как», а «с кем», – навязывать свои представления о наилучшем другим?..

• ...Какая интересная у политиков забота: снабжать идолами тех, кого они и за людей-то не принимают, – так называемый народ. А самим, по возможности, этих идолов для него олицетворять.

• Безотрадная картина: опустошенность томится по идеалам, а предлагает их ей цинизм.

• «Ищущий человек»: ищущий идеалов. Иначе, ищущий, к кому примкнуть. Это поиск такой власти над собственным разумением, подчиняться которой неизменно хотелось бы. «Порвал с марксизмом, пришел к православию» и т.п. Только вот власть, по сути своей, не спрашивает, чего кому хочется, – так что завоюют ищущего им сдаться идеалы, скорее всего, самые агрессивные. (Подобно тому – сравнение, может, и слишком неожиданное – как боящийся жениться в конце концов женится на явной стерве.)
«Ищущий человек» – тот, кто не умеет жить без ценностей. Благородное свойство! Но странно, что у него их не оказалось. И страшно, что из этого может получиться.

• «Искать идеалов» – это и значит «искать себя вовне», если только не – «от себя бежать». Ведь твое представление о максимуме добра или красоты есть, ясно, максимум твоего личностного.

• («Найди себя! – ударение на «найди», или, напротив, на «себя»; ищи, «делать жизнь с кого», или же пытайся во всем находить свою собственную дорогу. Вот лозунг, который каждый понимает всей душой и по-своему, причем для каждого же возможность противоположного его истолкования – потрясает!)

• «Идеал справедливости»? Но справедливость не нуждается ни в каком высшем мериле, если не говорить о логике да объективности, предметах, что всегда на уровне глаз, – справедливость есть справедливость и ничего больше. Нельзя быть более справедливым, чем просто справедливым.
«Идеал доброты»? И у доброты нет «идеала», она не вне, не над человеком, ибо тогда уж она и не была бы добротой, – она – в нем и равняется лишь на саму себя. «Идеал сострадания»? Тем паче не звучит... Идеалом состраданию служит – только сам его несчастный, сколь угодно несовершенный предмет!

• Идеалы живут в нас стремлениями; это стимуляторы жизни, ее «зачем». – Внешние идеалы предлагают пути и цели, внутренние – совершенство.

• ...И притом, увы, в ком силен идеал – идея совершенства – также похож на деспота. Фанатик и деспот – почти одно и то же.

• Должен ли человек стремиться к совершенству? – Отвечая на вопрос вопросом: к чему же еще и стремиться? К изъянам?.. Но: уж слишком рьяно к нему стремиться – значит уж слишком точно знать, в чем оно состоит; ведь если идеал недостижим, то недостижим и для исчерпывающего знания его, сам же и требует – задумываться, сомневаться...

• Присматриваешься и убеждаешься: максимализм ошибается не в том, что стремится к идеальному, а в том, как он это делает и как он свое идеальное понимает.

• Совершенству предела нет, идеалы недостижимы. И вот, для одних идеалы – указатели направления: вперед и никогда не останавливайся, цель на горизонте! Для других – сигнал «стоп»; раз на каждом этапе ты едва ли не равноудален от цели – можешь себе стоять спокойно, где стоишь. И еще для некоторых – а может, и весьма многих – «презирай все»: все реальное за то, что далеко от идеального, и все идеальное за то, что далеко от реального.

• Талантливость: напряженность стремления к верно чувствуемому идеалу. И, «если бы молодость знала, а старость могла»: молодость напряженнее стремится к тому, что старость лучше чувствует, – и в молодости и в старости талант – пополам с бездарностью.

• Идеалы, как предел совершенства. Искусство будто бы должно создавать такие идеалы, поскольку их не в силах создавать природа. – Любопытная претензия – твари к творцу!
Идеалы – наши наставления всевышнему.

• Природа не создает таких совершенных людей, каких изобразит вам художник? Зато они у нее живые.

• ...И как то обстоятельство, что никакое человеческое искусство не в силах смастерить самую ничтожную тварь из тех, что рождает природа; что в сотнях конструкторских бюро не хватит бумаги, чтобы запроектировать какую-нибудь божью коровку – одну лишь ее конструкцию, не говоря уж о том, чтобы вдохнуть в нее жизнь, – как это несомненное обстоятельство не наводило на мысль, что наше «совершенство», наши идеалы по отношению к жизни – просто более внятная нам ее примитивизация?
(Скажем, в деревне один идеал красоты, в городе – другой; в XVIII веке не тот, что в XX-м. А природа там и здесь, тогда и сейчас творила на любой вкус.)

• «Идеал» – это всего лишь стиль с претензией на безусловность, – претензией, которую опрокидывает время.

• «Идеалы» занимают людей, а не природу, – у нее более объемлющие цели.

ИДЕАЛИЗМ

(от «идея» и одновременно от «идеал»)

– вера в реальность идей или «Идеи», необходимо сочетающаяся с убеждением в лишь относительной реальности реального. Воззрение, выводящее все реальное из его предзаданного смысла, постижимого для нас или нет – и противопоставляющее этот смысл незначительности, кажимости, даже бессмыслице реального; или трактующее реальное, как несовершенное идеальное, как бы недостойное своего истинного смысла;
– вера в идеальность реального, – склонность «идеализировать», ожидать от реальности того, чем она должна бы в идеале быть, неспособность принять неизбывность и закономерность несовершенства, –

ясно, в сочетании с ничем не доказанным и недоказуемым убеждением «идеалиста» в истинности своих суждений о том, чем должен заключаться сам идеал, – то есть –

– то же, что наивность; то же, что максимализм.

• ...Вера, что в реальности есть, кроме причинных связей, еще и смысл: идеализм. Или – реализм?..

• Идеализм – представление, что идеальное торжествует. Что «решающее слово», вопреки Шопенгауэру, все-таки не «принадлежит глупости». – Странно видеть молодого человека и не идеалиста: торжество глупости так естественно считать делом случая! Чем он умнее и лучше, тем это необходимее.

• Наивный идеализм – представление, что идеальное должно восторжествовать, а пошлый материализм – что восторжествовавшее и есть идеальное...

• «По идее», «в идеале» – синонимы. Поистине трудна задача осмыслить несовершенство, в божьем-то мире, – «идеализм» понятнее «материализма», но – имеет родство с наивностью... Правда, по-своему и даже больше того наивен «материализм» – именно, наивна его вера, что проблем нет, раз он их не замечает.

• «Идеи существуют лишь в нашем сознании»? Скорее, сознанию дана, кое-как, всегда именно реальность, а ее идея – смысл реальности – то главное, чего сознание жаждет и что от него непрерывно ускользает.
Или же так: божьи идеи предстоят сознанию реальностью, и чтобы к ним приблизиться, сознание образует о реальности свои собственные, однобокие, лишь в нем существующие идеи.

• Самый большой реалист – Бог: ничего не творит, кроме реальности. А вот мы – идеалисты: хотим познать за реальностью Бога.

• Реальность – не нечто низкое, идея – не обязательно нечто высокое. Как высокими, так и низкими могут быть только идеи. Есть идеи, лестные для некой реальности, и есть идеи, оскорбляющие ее.

• Так или иначе, мы не можем без идей, все – «идеалисты».
«Реалист» – это, обычно, идеалист-пошляк. (Ведь что и постигать, как не реальность – но лишь пошлость убеждена, что вполне ее постигла; она возводит в идеал свое пошлое понимание.) Разного рода деспоты, фанатики, навязывающие жизни свои идеи – это идеалисты-примитивисты. Собственно же идеалистами чаще всего называют идеалистов-романтиков, – тех, чьи идеи порывают с реальностью принципиально, образуя свой особый фантастический мир. Для кого их «так должно быть» реальнее, чем «так есть».

• Философский материализм и практический идеализм предполагают известную слепоту, – слепоту на необъяснимое, остающееся для нас в реальности, – отчего и получается, что самые ярые идеалисты встречаются среди материалистов.

ИДЕАЛИЗАЦИЯ

– то же, что абстракция; абстрагирование, –

и даже слово идеализация лучше выражает смысл этих ее синонимов, ведь точное абстрагирование – не обеднение, а скорее приведение к идеалу. Идеализация –

– «чистый случай», та суть, которая интересует тебя в явлении,

хотя и эту суть всегда можно заклеймить, как «абстракцию» – случай хоть и чистый, но частный.
Другие значения –

– питаемая иллюзия соответствия конкретного образа некоему идеалу; приукрашивание, подтягивание конкретного образа до идеала;
– создание идеала по некоему конкретному образу.

• ...Скажем, любовь идеализирует по этому последнему типу, – не навязывает, а прозревает свой идеал. (Так что, если жесткие требования к своему возможному суженому – «идеализм», то и вместе с тем недостаток идеализма, неумение любить.)

• Разочарование. – Даже если ты прямо возвел кого-то в идеал, что надежнее, чем подгонять его образ к уже готовому взлелеянному идеалу, – все равно, слишком трудно в человеке разобраться, идеализируешь в нем одно, а он затем проявит и нечто другое, – так что в конце концов скорее всего покажется, что он недостоин сам себя.

• ...Вот если кто разочаруется в своем идеале в пользу живого и потому неидеального человека – действительно, полюбил!

• Каждый человек – идеал, которому он более или менее не отвечает; причем в иллюзиях своих каждый вполне отвечает какому-то более или менее отличному от себя идеалу.

• Хороших людей идеализировать – делать их еще лучше, плохих – еще хуже.

• ...Когда искусство твердило об идеале – оно пыталось приводить жизнь в соответствие с идеалом, а не искало идеал в ней самой, – расписывалось в неумении любить. А ведь подлинное искусство – это, как раз, такое умение.

• Как правильно идеализировать? – «Стереть случайные черты». А еще лучше – если только возможно – то, что называется «принимать».

ИДЕЙНОСТЬ

– убежденность; идеологизированность, исповедание идеологии, религиозное отношение к некоторой идее (т.е. такое, когда вера в нее осмысляется как долг), –

и так как идеологии по самому своему определению социализированы, идейность с необходимостью ведет войну за социум, – она –

– наступательная, агрессивная, нетерпимая убежденность. То же, что фанатизм.

Определение же «способность жить идеей» не годится, поскольку и не исчерпывает сути идейности, и не ей одной принадлежит. Человека, живущего в согласии со своими принципами и даже жертвующего им жизнью, идейным еще не назовут; таким он станет лишь в случае, если принципы принадлежат не ему, если налицо – послушание им, отношение религиозное.

• Идейность – жизнь идеей как навязывание этой идеи. Коль скоро требуется послушание – в долг послушания естественно входит и приведение к послушанию других.

• За что можно уважать веру? За то, что она поднимает человека над его своекорыстием. Но надо добавить: да, дикого человека – лишь она одна. Причем именно в своем способе верить дикарь обнаруживается явнее всего.

• Оставь надежду достучаться в идейную душу – она пребывает вне себя, в том ее жизнь, – ее нет дома.

• Безыдейность, понятно, значит не безмыслие, а безверие; правда, в те недавние времена, когда, по чьему-то выражению, у нас была «на всех одна мысль» – для кого-то она значила и безмыслие.

• Многими мыслями мы манипулируем, а кое-кто в некоторые из них и верит: потому ли, что находит это необходимым, прекрасным; что в них предлагают верить те, кто на это уполномочен... И есть еще такие, у кого имеются мысли – свои: для кого «верить» значит попросту «ощущать истинным».

ИДЕОЛОГИЯ

– социализированное мировоззрение, – набор идей, определенным образом организующий социальное целое – вера в который, по этой причине, определяется не теоретической, а так понимаемой нравственной необходимостью.

• ...Не личное дело каждого и не вопрос для каждого ума, а мировоззрение-долг, мировоззрение-религия, точнее – мировоззрение-идол.

• Идеология: монополия социума на истину – формула его власти над душами.

• Первой идеологией человека была религия, – коллективное поклонение непостижимым силам. Коллективное послушание идеям, по сути, не столь уж от этого разнится, – так что и любую идеологию можно понимать, как вариант религии. Идеология: вероучение.
Вечной идеологией является (желает быть) традиция, – хоть и имеет дело лишь с формами, а не с идеями. Ибо традиция религиозна, – это продолжение религии, обыденная жизнь как отправление культа.

• А можно ли считать идеологией – нравственность? Последняя ведь на то и существует, чтобы, как в нашем определении, «определенным образом организовать социум»? – В том-то вся и беда, что нравственность ощущают лишь идеологией, сакрализуемой условностью. Люди, конечно, могут жить совместно и не как социум, не как стадо, но тогда их нравственности нужно очиститься до простой человечности – «чего себе не хочешь, того другим не делай»; вся прочая социально-условная «нравственность» тут станет и лишней, и даже во вред... Нравственность есть идеология постольку, поскольку не является человечностью.

• Когда говорят – «наступит время, и эти никем не признаваемые идеи будут разделяться всеми», и т.д., – это ведь говорят: наступит время, когда эти частные идеи превратятся в чью-то идеологию; не такая уж лестная перспектива... Долг мыслителя – отвращаться от идолов, а не менять одни на другие.

• Идейность – идеологизированность. То есть, зависимость. Грех не иметь мировоззрения, но только сугубо безыдейного.

• «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя.» – Слишком неоспоримо для того, чтобы не подозревать за сим нечто специфическое: «жить в обществе и не разделять его идеологию нельзя – кто не с нами, значит, тот против нас»; «в правовое общество мы не верим – всякое идеологизировано, тем более то, которое мы собираемся создать»...

• Идеологизированное общество, – повторюсь, – бесчеловечное общество. Вместо общего всем эпохам и народам «абстрактного гуманизма» фашизм, коммунизм навязывают ему свои проекты нравственности – идеологии. Отсюда правило: чем общество бесчеловечней, тем оно нравственней. – Вам это кажется софизмом? Тогда посмотрите, кто у нас больше всех сокрушается о нравственности: как раз те, чьи единомышленники в свое время миллионами, бессчетно губили людей... Их нравственность именно бесчеловечна, и в этом, даже, ее особый пафос...

• Если Бог есть, поскольку он есть – ясно, он единственно прав; но что Бог именно с вами, или что единственно права ваша идея...

• Так как вопрос об истине всегда и принципиально открыт, всякая греющая нам душу определенность, тем паче всякая идеология есть неминуемо заблуждение. – «Почему, чтобы владеть людьми, истине приходится впускать в себя всегда какую-то ложь?» Потому, что владеют ими не истины, а определенности и идеологии – заблуждения по самой своей сути.

• Идеологии, собственно, не слишком и настаивают, что всерьез владеют истиной, – это делается лишь их основателями-параноиками, последователями же лишь pro forma, в виде обрядовых заклинаний, – нет: они как бы объявляют сам вопрос об истине – безнравственным. «Вольнодумным».

• Вольнодумие: грех разума перед идеологиями (перед верой, как частный случай) – поиск истины.

• Разгадка всякой идеологии: речь не об истине, речь – о власти.

ИДЕЯ

– некая мысль – замысел, постигаемый смысл, даже просто образ – как ценность (святыня)

в разных значениях слова ценность (кроме ошибочного толкования ценности как цены, относительной, хоть и большой стоимости). А именно –

а) ценность – святое в обычном понимании. – Идея – «божья мысль», «божий замысел явления», «явление в Боге»; так сказать, сокровенная реальность реального (идея по Платону – сущность, располагающая в ином мире самостоятельной реальностью);
б) ценность – святое как вообще все самоценное для нас. – В этом нерелигиозном или квазирелигиозном варианте, идея – представление о подлинной сути некой реальности, в которой эта суть как бы засорена, затемнена, недопроявлена, – то же, что идеал (как предел совершенства);
в) ценность – святое (сакральное) как идеологическое, даваемый социумом индивиду смысложизненный ориентир. – Идея здесь – то же, что идеология; в более точном употреблении слова – проект идеологии, какой-то пункт такого проекта. То же, что идеал (как сакрализованный тезис идеологии), – «мысль-фюрер, вождь».

Далее. Человек ведь, как и Бог – творец. И, ассоциируясь с подспудным «божий замысел», идея –

– всякий замысел, мысль-план; то же, что образчик, концепция; особо – замысел и концепция художественного произведения (в котором творческий «божественный» элемент выступает сильнее, чем где бы то ни было). –

Как и божий замысел в вещи, идея художественного произведения представляет собой его собственный недостижимый идеал и способна раскрываться в нем бесконечно, – подлинно художественное произведение больше и глубже самого себя.
И последнее, что надо сказать. Идея как «чистая суть» – это и идеал, нечто более реальное для духа, чем сама реальность, – но и просто –

– то же, что абстракция, в том числе и в смысле «мысль или образ сами по себе, оторванные от реальности».

• «По идее» – «по замыслу» или «в идеале», но не так, как мы это видим.

• Об «идеях» у Платона (раз уж они упомянуты). – Если лошади должна соответствовать в трансцендентном мире «лошадность», идея лошади, то тогда и идея «зверности», «четвероногости» и т.п. И как бы «зверность» соседствовала там с «лошадностью»? Или, как видно, миру явлений должно соответствовать бесчисленное количество миров идей?

• Идея – божий замысел вещи. Но мы-то не боги; когда мы возводим какую-то свою мысль или мечту в ранг идеи, мы легко обращаем ее в жалкого – а то и страшного – идола.

• Любая ставшая идеей (то есть ставшая сакральной) мысль едва ли сохранит хотя бы форму – дух же ее непременно сойдет к своей противоположности. И виною в том не одни лишь последователи. Стоит поставить свою же мысль выше собственного разумения, как от ее имени начнут вещать твои темные инстинкты.

• Постоянно видишь, что, если кому-то в поступках помогает идея, то это за счет какого-то полусознательного ее недопонимания. То есть: чем площе идея, тем легче ей становиться целью.

• Какие ничтожные абстракции нами правили! Подумать только: «общественная собственность на средства производства»: и ради этого создать царство серости, этому в жертву приносить живую жизнь!.. – Только так. Не ничтожные-то абстракции – править и не могут.

• Идея - вирус одержимости.

• Идею – чувствуешь, идею – прозреваешь; к ней приходишь индуктивно, интуитивно, бездоказательно. Бездоказательно дается смысл, бездоказательна и война со смыслом. Аргументы в этих баталиях – самое слабое оружие. «Оружие слабых»...

• ... «Идея» подлинного художника не приемлет синонимов «задача», «мысль», и тем более тех, от которых можно образовать «идейность»; только – божий замысел, только – ищущий воплощения дух. Скорее, таким синонимом может быть «идол». Безо всякого ругательного оттенка, именно – божество. (Искусство ведь и вообще – язычески-религиозно.)

• «В искусстве конкретна сама идея»: не указывает конкретно на то-то и то-то, а, напротив, сама есть свой смысл и значение. Точно так, как во всем созидаемом Богом; художник и выступает – как творец. Как и Бог, художник замышляет некоторую реальность. Саму реальность!

• В подлинном смысле слова, идея – не «абстракция», а – именно – «конкреция»: дух конкретного; суть вещи и вещественность сути.

«ИДИОТИЗМ»

(в распространенном отечественном употреблении)

– глупость, помноженная на какую-то силу: обычая, закона, власти...

ИДОЛ

– святыня в примитивном представлении, – материальный предмет, заключивший в себе сакральную силу (фетиш, да и икона);
– бог дикаря, недостойный представления о Боге – являющий собой лишь персонализированную сакральную силу и еще не воплотивший в себе благости (святости), не различивший добра от зла, –

кстати, современное церковное представление о Боге отдает тем, дикарским. – Продолжая определение, идол –

– «бог суеверия», нечто подменившее собой Бога или вообще что-либо святое; особо – материальная подмена; нечто, подменившее истинную ценность;
– объект всякого чуждого нам культа.

Устойчивое применение слова «идол» в этом последнем условном смысле само собою приводит к выводу, что и вообще любой культ, ритуал, в чем-то неминуемо подменяет собой свой объект, что даже истинное – идол, поскольку превращено в культ, а потому, идол –

– то же, что святыня, и то же, что идеал, как они даны примитивному религиозному сознанию;
– то же, что святыня, и то же, что идеал с точки зрения разума, –

разума, принцип которого сомнение. Кстати, в иных языках идол и идеал звучат одинаково.
Или, рискуя повториться –

– пункт – идея или ее вещественный символ – отношение к которому не определяется вашим личным вкусом, чувством, разумением, а поставленный над ними, и посему вызывающий комплекс религиозных эмоций (благоговение, поклонение, подчинение).

• ...Здесь нелишне будет заметить, что над собственным разумением может быть поставлен не только светлый, но и черный идеал, – в религиозном сознании логично ожидать и образа дьявола; в идеологизированном – «идолизированном» – его заменяют так называемые образы врага.

• «Для кого – святыня, для кого – идол.» А вот еще: «в ком-то святыня, а в ком-то, оно же, – идол».

• По моему убеждению, лишь одна святыня не может быть личным вашим делом – «одному святое, другому нет»: эта святыня – жизнь. Во всем же прочем, справедливо следующее: святое – то, что может и должно быть личным делом каждого, а идол – то, что покушается на общеобязательность.

• Что для нас свято, то как бы живо: самоценно. Так и говорят: «живая святыня». Живое свято, потому что святое – живо. А идол – это мертвенное; так, застывший формализм обряда – уже идолопоклонничество.

• Всякая идея, сознаваемая смутно, проявляется скорее как идол.
(Как завораживает, и притягивает, и распоряжается нами – особенно в молодости – недосказанное, недопонятое! Как иной раз завладевают абстракции – именно теми, кто не имеет данных к абстрактному мышлению! Как заботится все претендующее на свой культ – о сумраке, о тайне, о дистанции!)

• «Свято место пусто не бывает»: то есть, в отсутствие святого его место обязательно оккупируют идолы. Так что получается даже, что «свято место» заказано именно «святому»...
Таланту следует «пробиваться»: почему бы это? Его место прочно резервировано для пустозвонов. Или, более суровый пример: когда человеческая жизнь перестает быть святыней, сверхценными становятся идеологии, именно идолы.

• («Сверхценные идеологии»: напоминает «сверхценные идеи», – хороший диагноз обществу-параноику.)

• Есть взгляд, что власть идолов над людьми – тоже от Бога; что идол – это Бог, в которого уже перестают искренне верить; что идолы патриотизма, государства, вообще «всякая власть» – «от Бога». – Между прочим: взгляд, уже с головой выдающий ту самую неискренность...

• К «апофатической теологии»: Бог – то, что не идол. Чего не вмещает культ. – «Определить Бога, отрицая все его вещественные атрибуты»; тем паче его суррогаты!

• Идолопоклонничество – отношение к ценностям, превращающее истинные и ложные ценности только в ложные.

• Убежденность есть вариант идолопоклонничества. Ибо достойные предметы наших убеждений только бы выиграли, если бы превратились в объекты не религиозного, а критического осмысления.

• Идолопоклонничеством отдает наше отношение к классике – ее не судят, и вот мы в ее власти, она делает нас – возвышает, или морочит, или прямо портит...

• «Без критицизма не научишься главному, а с ним ничему». Учиться: идолопоклонствовать и перерастать в себе это.

ИЕЗУИТСТВО

– в общем то же, что лицемерие, – верх лицемерия: религиозная санкция властолюбия (деспотизма, насилия и т.д.), преследование сатанинских целей «божественными» средствами.

• ...К примеру, религиозный мессианизм (хотя бы тот, которым была заражена наша досоветская философия) – иезуитство в чистейшем проявлении.

• Излюбленный метод иезуитства – так сказать, шантаж святынями. Тем, что для другого заведомо свято; или тем, в простейшем случае, что выставляется в качестве общеобязательной святыни, и с чем потому опасно не соглашаться.

ИЕРАРХИЯ

(от греческих «священный» и «власть»)

– система подвластности (субординации);
– система ценностей, их нисходящий ряд (предполагающая, кстати, их относительность), –

но в чем состоит сам дух определяемого понятия, так это –

– система подвластности, как ценностная, сакральная система.

• Иерархия – идея, что наверху социальной лестницы – сам Бог, «Господь»... «Всякая власть от Бога» – «всякая иерархия от Бога». – Вот и Гоголь полагал, что, передавая уважение по старшинству, адресуешься в конечном счете не к кому иному, как ко всевышнему...

• Иерархия: структура культа. (Никакая власть вообще не была бы возможной, если б не опиралась на первобытно-религиозные струны в душах.)

• «Онтология власти исходит от Бога. Это поведал всему миру гений апостола Павла, когда он сам сказал, что "всякая власть от Бога" и что "начальствующий носит свой меч не напрасно..."» Автор «Философии неравенства». («Всякая власть от Бога»; всякая власть бог, власть – и есть бог...)

• ...Но что значит командовать и подчиняться, быть и иметь во власти – как не быть используемым кем-то и не использовать кого-то другого, быть самому и относиться к другим именно как «к средству, а не как к цели»? – Иерархия находится в прямом противоречии с этой известной переформулировкой «золотого правила» – относиться к другому так же, как к себе, – как цели, не средству.

• (...»Как хочешь, чтобы с тобой поступали»: а хотеть можно, по справедливости, лишь одного – признания твоего права быть собой, самому себе целью.)

• Иерархия постулирует относительность ценностей – которые мы хотели бы видеть абсолютными. Так и социальная иерархия есть, необходимо, иерархия человеческих достоинств: их относительность. Безусловное достоинство, каким оно должно быть, безусловно вне иерархий.

• Всякая система подчинения, даже служебная – где разные положения могут означать лишь разные функции – всякая такая система тяготеет к признанию относительности и неравноценности человеческого достоинства. И наоборот, система, исходящая из относительности и неравноценности достоинства каждого, означает пронизывающее подчинение.

• Повелевать и подчиняться – ясно, комплекс один, в этом Наполеон прав, – как угодничать и кичиться. Тут ведь все дело в том, как мы понимаем достоинство, – как абсолютное нечто, и тогда Наполеон со своим афоризмом останется для нас загадкой, – или же как относительное, как ступеньку в иерархии, и тогда не представишь даже, почему бы оно могло быть иначе.

• Ранг, чин – покушение на абсолютность достоинства, следовательно, на личность.

• Иерархия – естественный враг личности. Да, иерархия будто бы предоставляет некоторым право, большее или меньшее, на личность, – но именно потому, что предварительно отбирает его у всех и каждого. Главное – то, что даже возвышая избранных и снимая с их личности какие-то механические внешние оковы, иерархия порабощает их внутренне, с каждой последующей ступенью замещая их личности своей собственной «соборной личностью», отождествляя с их духом свой безличностный дух... И потом, право на личность – то самое коренное «естественное право», которого никто не может вручить, потому что не смел отбирать; на которое не надо испрашивать позволения, тем паче, получать порциями из чьих-то жреческих рук.

• У низших в иерархии нет права на личность, зато ее легче отвоевать себе без всякого права. У высших будто бы есть такое право, да уж не остается нужды, будто бы, в самой личности.

• Присваивать права на чужие души, отказываясь от прав на свою собственною: принцип иерархий.

• Как правило, в низах иерархий больше остается свободы от самих этих иерархий, чем в их верхах. За свободу приходится платить подвластностью, за власть – свободой, то есть личностью...

• Иерархия – способ отчуждения личности от самой себя и предания ее социуму.

• Иерархия о личности ничего не знает, – она знает «крупные личности», «заурядные», «жалкие»...

• Как бы власть ни казалась похожей на свободу (тому, у кого она в руках), она свободе скорее противоположна. Свобода в обществе – либо для всех поровну, либо ее вовсе нет; власть в обществе – у всех разная, либо ее вовсе нет. – Иерархия не признает принципа свободы, она заменяет его принципом власти. Соответственно, принцип права она заменяет принципом привилегий, принцип (абсолютного) достоинства – принципом (жалованной, разноразмерной) чести, – и т.д.

• Толпа: примитивнейшая из иерархий. «Ein Fuhrer – еin Volk». Вождь и ведомые.

• Для «иерархического человека», личность есть синоним безморальности: законной и само собой разумеющейся, на высших этажах, и понятной, но обуздываемой – на низших. Обуздываемость этих низших этажей – мораль и есть. – Вы думаете, что и «наверху» и «внизу» мораль одна и та же, вот только «наверху», может быть, легче ее нарушать. А «наверху» думают, что мораль – то, к чему они принуждают ощущаемых ими «внизу».

• («...Тут была простая мораль «пур ле жанс», которую ни один делец обуздания никогда не считает для себя обязательною и в которой всегда имеется достаточно широкая дверь, чтобы выйти из области азбучных афоризмов самому и вывести из нее своих присных... Как истинно развитой человек, он гуляет и тут, и там, никогда не налагая на себя никаких уз, но в то же время отнюдь не воспрещая, чтобы другие находили для себя наложение уз полезным.» – Щедрин, «Благонамеренные речи».)

• Иерархия рассматривает свои законы, как основы самой морали. Отношения каждого с моралью не мыслятся тут иначе, как «позволено – не позволено», как подчинение, – подчинение иерархическое. Начальство ведает явным, Бог – и явным и тайным; нет начальства – многое позволено, а нет Бога – все позволено.

• Любопытно замечать: иерархическая мораль не исключает, все же, своеобразной автономии морального сознания. За отмеренное кем-то достоинство можно держаться с тем же пафосом, как за свое собственное и абсолютное, и, скажем, «мой государь» произносить так же, как мы с вами произнесем «моя совесть».

• Иерархия отнюдь не исключает равенства и не вполне то же, что неравенство; собственно, принудительное равенство – та же иерархия, в которой вертикальное измерение равно нулю; да и не бывает его, равенства, бывают лишь более примитивные иерархии, по типу вожак-стадо, или деспотии... Смысл и дух иерархии не в неравенстве, а именно в сравнивании, в несвободной взаимозависимости людей, – будь то в целях расширения равенства в людях или, напротив, их подробнейшей дифференциации по рангам.

• (Личности равны, поскольку неодинаковы: несоизмеримы.)

• Жесткая иерархия – явное или сокровенное чаяние тех, кто тоскует по равенству: в ней всегда знаешь, с кем абсолютно равен... И обратно: это подлое «равенство» – мечта иерархистов. Ведь что такое сословность, кастовость, что такое аристократия, как не такие ступени равных вместо плюрализма индивидуальностей?

• «...Чувство ранга с его презрением к «большинству»«. – Возмутительно! Уж если ты веришь в «ранг» и, видимо, ощущаешь свой собственный ранг высоким – то будь благодарен «большинству», ведь именно оно тебя им и подарило, – тем подарило, что согласилось на свой низкий ранг, и тем главным образом, что как раз в большинстве-то и зарождается сама его, ранга, идея. «Большинство» постольку и заслуживает презрения, поскольку заслуживает презрения эта его вера в ранг.

• Если бы не иерархии повсюду, у серости не было бы никаких надежд на процветание.
Чем меньше подходит делу иерархическая его организация, тем острее в ней заинтересована бездарность.

• Неразличимость, талант карьериста, – иерархический талант. Это, для успеха, главное. А оригинальность, если будет на нее спрос, можно и подделать; больше того, подлинную-то оригинальность публике не так легко и заметить, подделка даже и предпочтительней...

• ...Иерархиям ведь мечтается не отличать только, а назначать в таланты. Иметь талант не по чину – нарушение субординации.

• ...Мне можно возразить: а разве синклит понимающих людей не защищает художника или ученого от произвола профанов? Скажем, при нашем недавнем чахоточном коммунизме, кино – разве не было, несмотря на самые дикие гонения, серьезней, чем сейчас, когда всю власть получила касса, и большинство вполне демократично «голосует ногами» за всякую чушь? А значит, нужна бывает и иерархия? – Конечно. И если б глав иерархий действительно назначал всевышний, может, нельзя было бы лучшего и желать. Но во всевышнего над царями я не верю; каков может быть механизм воцарения достойных, не вижу; главное же, что в любви профанов к негодному и презрении их к хорошему тоже ведь виноваты какие-то иерархии, собственного же мнения профаны не имеют...

• Я бы так спел (переиначивая Окуджаву): «не назначаются – доброе имя, талант и любовь...» И так же, как и он в своем «не покупаются», был бы не совсем прав. Не было бы смысла на том и настаивать, если бы деньги и положение постоянно такую невозможность не осуществляли на практике. «Звезды зажигают», когда это «кому-то нужно»; организуются репутации – вот вам и «доброе имя» и «любовь». Сложнее с талантом, но если определить его, как способность становиться принятым и даже любимым публикой – организуется и талант!

• «Осел останется ослом, хотя осыпь его звездами», – полагает Державин. Но с точки зрения последовательно иерархической, ослы, сами по себе – все, а те кто со звездами – это и есть вельможи.

• Не может жить полнокровно система, при которой болеет за дело не тот, кто его исполняет. Но в этом – не сразу ясное, но все же необходимое свойство деловых иерархий. Болеть за дело – уже покушаться на начальственные прерогативы.

• Как вообще иерархии во вражде с личностью, так иерархия в деле во вражде с личным отношением к нему исполнителей; ставя на место охоты неволю, она может сообщать делу масштаб – но и сама же мертвит его.

• Думать как о целом, так и о деталях дела, без чего оно выходит всегда кое-как: одним для этого слишком мало платят, а другим слишком много.

• ...Подчиненный изощряется в том, чтобы не вникнуть в общее. Начальник, едва ли не больше того, – чтобы не вникать в конкретное. И неизвестно, что хуже. – Так что, в конце концов, учрежденная ради самых благих целей, иерархия превращается в щедринскую «комиссию по искоренению всего»...

• Из «Формул»: «со стороны, всякая иерархия отвратительна, в лучшем случае забавна». И тем более, добавлю, отвратительна или забавна, чем менее это чувствуют находящиеся внутри.

ИЗВЕСТНОЕ

– то же, что знакомое, – данное сознанию независимо от осмысления;
– не требующее осмысления, принимаемое за данное; своего рода вероучение.

• Давно известно, но никогда не будет понято всеми и вполне, что известное – еще далеко не понятное.

• Есть вещи, которые вообще не могут быть известными – лишь понимаемыми или нет: к таким вещам относятся, скажем, мысли... Хорошо бы это стало, если уж не понято, то, хотя бы, всем известно!

• Если вы говорите об известном, все будут уверены, что вы говорите известное. И о нашей вечной природе все всем, конечно, давно уж известно. Любая попытка что-то всерьез осмыслить встретит упрек в неоригинальности.

• Глубина: глубина понимания известного.

• Между прочим, давно известное всегда представляет собой больше трудностей для осмысления, чем то, что ему внове. Почему, например, среди кажущегося большинству бесспорным и встречаются вещи идеально друг с другом несовместимые.

• Как правило, хорошо известное не только труднее для понимания, но и являет собой наиболее важную для нас задачу. – Важность определяется уже тем, что далекое от нас не могло бы так примелькаться; трудность – тем, хотя бы, что новое достаточно только понять, а в старом – еще и отказаться от прежних ошибок.

• Известное: привычка непонимания.

...»Известное», это и –

– «уже известное», «кому-то, кого это касается, известное», «нам, умным (знающим, передовым, посвященным и т.д.) людям известное», – знание или мнение как «знак различия», разделять которое прилично;
– «всем известное», – то же, что общее место, банальность, пошлость, – мнение, с которым неприлично как соглашаться, так и спорить...

• «Известное» социализировано. Не случайно же попытки его осмыслить вызывают не только скуку или недоумение – что тут понимать? – но и протест, или, в иных случаях, насмешки.

• «Известное» противится пониманию еще и потому, что оно – по сути – вера.

ИЗЖИВАНИЕ

– расставание с чем-либо в себе – увлечением, влиянием, иллюзией, особо – заблуждением или даже пороком и т.д., как с болезнью, к которой, не переболев ею, не приобретешь надежного иммунитета; вырастание из чего-либо в себе, как необходимая фаза собственного развития.

• Изжить: дать в себе жить всему – без ущерба для окружающих, конечно, – чтобы несвойственное смогло умереть.

• Все чуждое неминуемо изживается, по тому его и узнаешь... Другое дело, что именно придет ему на смену; нечто свое – или какое-то новое чуждое, чтобы подвергнуться той же участи.

• ...Иллюзии, заблуждения, даже пороки могут явиться необходимыми фазами развития. Так что и вообще необходимые фазы нашего развития на всех его последующих фазах могут казаться – справедливо или нет – либо властью иллюзий, либо заблуждений, либо даже пороками.

• Подражать, искать идеалов, просто учиться чему бы то ни было – значит начинать с чужого. Человек, существо социальное, идет к себе через изживание не своего.

• Иммунитет по себе оставляет только изжитое чуждое. Свое – это хроническое.

• Чужое негодное может быть полностью изжито, свое негодное – лишь непрерывно изживаемо. «Век живи, век учись, дурнем помрешь»; и однако, учеба эта – сама наша жизнь.

• Изживание – безотчетное прозрение или раскаяние.

• Опыт – плод пережитого, опытность – изжитого.

• Заметнее других проявляются те наши достоинства, что представляют собой изживаемые недостатки...
А есть люди – кажется, я не ошибаюсь – что, напротив, непрерывно и ожесточенно изживают собственные достоинства.

ИЗМЕНА

– то же, что предательство (обман доверия); особо – предательство социума, к которому принадлежишь (от брачного до государственного).

Но так как, что необходимо заметить, социумы строятся в главном не на договорных (как в то хотелось верить Руссо), а на сакрально-принудительных началах, «измена» может и не включать в себя никакого, в собственном смысле, обмана, – она –

– отступничество от сакрализованного эгоизма социума как святотатство;

сакральное выше справедливости, так что отступничеству не может быть никаких оправданий. И в той мере, в какой общество строится на сакральных началах, изменой могут представляться даже необщие взгляды.

• Не иначе как изменой захотят окрестить то, в чем с точки зрения здравого смысла не обнаружишь и простого обмана. Если человек нарушит добровольно принятые им на себя обязательства, изменником его не назовут, – назовут человеком необязательным. «Изменник» – кто нарушает, скажем, воинскую присягу: договоренность недобровольную.

• «Изменяют» и «прежним убеждениям». Употреблением этого слова хотят подчеркнуть, что убеждения социализированы, это дело святое – и, как таковое, не вполне наше частное дело.

• ...Если дело не в совести, а в верности, то измена – это только перекупленная верность.

• Если «измены себе самому» нет, то и никакой измены нет. Но «себе самому» – значит, в первую очередь, совести.

«ИЗНАНКА»

– скрытая от глаз сторона явления, скрытая совокупность его причин; особо – скрытая и неприглядная сторона, скрытые неприглядные причины.

• Позволим «изнанке» быть неказистой, но не грязной.

• Не может дом состоять из одних фасадов. Планировка – уже «изнанка».

• «Изнанка» – сложность, подозреваемая в лживости. Непризванный психолог, замечая сложность, верит, что уличил ложь.

• Ищут «изнанки» из любви к правде... Или правды доискиваются, чтобы подглядеть изнанку: вот и изнанка самого правдолюбия...

ИЗНАЧАЛЬНОЕ

– то же, что примитивное, – нетронутое развитием;
– закономерно и вечно рождающееся – каждый этап естественного развития; то же, что оригинальное.

Сущности ли развиваются? А может, это мы развиваемся навстречу неизменным сущностям? И тогда изначальное (опять же в двух противоречащих смыслах) –

– нечто в том виде, как оно впервые явилось во времени, как человек его впервые осмыслил;
– сущность всякого нечто, раскрывающаяся человеку лишь последовательно, как предел, к которому движется осмысление, –

ни из чего ведь не следует, что сущность должна являться сразу и вполне.

• Оригинальное: относящееся к извечным началам, в противовес новому, умирающему вместе с породившим его временем.

• Если бы никто никогда не делал профессии из того, что ему по существу не интересно, чего он не понимает; если бы способность конструировать и придумывать не забивала ни в ком способности чувствовать и осмысливать, – не возникало бы и этой острой нужды время от времени докапываться до изначального, хронологически первого.
Там, где развитие естественно, последующее раскрывает и разъясняет первоначальное, а не хоронит его под собой.

• Оглядка на изначальное, кое в чем – особенно, кажется, в религии – производит эффект разоблачения.
(Впрочем, что считать изначальным: суть или начало пути к ней. Религия дикаря, может быть, больше говорит о дикаре, чем о Боге.)

• Изначальное - еще то же, что «истоки»: так сказать, самые первые притоки. Всей реки они еще не составляют.

• За изначальным, в живом, может стоять и случай. – Вот, это ваш стиль, это вы сами. Когда-то оно казалось никчемной и случайной привычкой, от которой, как ожидали старшие, вы вот-вот избавитесь. «Привычка – вторая натура»: думалось, привычка, а выяснилось – натура.

• «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи...» – Но не следует «сор» принимать за изначальное. Все, что растет, растет «из сора» – но и из солнца также!

• «Человек произошел от обезьяны.» – Нет, лучше – «от обезьяны произошел – человек!» Ибо не утверждаем же мы этим, как съязвил Честертон, что человек – всего лишь, изначально, обезьяна.

ИЗОБРЕТАНИЕ

(проще, выдумывание)

– создание вещей (механизмов, конструкций), отсутствующих в природе, – то же, что в собственном смысле творчество;

в частности –

– создание образов (если это искусство), не существующих в жизни.

Вот только: способно ли невозможное для жизни сложиться, в искусстве, в живой образ? Хорошо ли искусству быть только «творчеством»? Вот суть проблемы.

• Две интеллектуальные страсти существуют: страсть к познанию и страсть к изобретанию. Первая рождает науку, вторая – технику. Обе эти страсти задействованы искусством. Но иерархия видов искусств, как и иерархия дарований, зависит от сравнительного удельного веса в них этих страстей, и перевешивать должна, конечно, познавательная страсть.

• Фальшь – это изобретательность там, где на месте чувствительность и вдумчивость.

• Есть тонкая связь между подражанием и познанием; есть тонкая связь между изобретанием и подражанием. Подражание – название для той странной связи противоположностей, какими являются познавание и изобретание.

• Люди, которые вечно себя изобретают – на деле всегда подражают кому-то; какой-то образ или образы, один за другим, маячат у них перед внутренним взором, – в чем не так трудно бывает убеждаться. Это – их способ самопознания: самоуподобление.

• Воображение – понимающе и изобретательно. Оно «экспериментально»: изобретает ситуации, выявляющие нечто для понимания.
(Либо – только понимающе: эмпатия. Либо – только изобретательно: конструирование чего-то, не имеющего конструктивного применения.)

• Я уже говорил об этом: изобретает ли художник формы для содержаний, как соцреалист, или, как его заклятый враг формалист, изобретает формы ради них самих – психология такого творчества, по сути, та же.

• ...Это люди поверхностные и притом, на беду, творческие. Мир кажется им, видимо, слишком незатейливым, не представляющим тайны, так что является потребность в усложнениях: их изобретениях. Им не хватает небывалого. Любимое слово этих изобретателей, если не ошибаюсь – «новое».

• Чем очевидней, что оригинальность не изобретается, тем с большим жаром пытаются ее себе изобрести.

ИЗЫСКАННОЕ

определение вполне несерьезное, но –

– что пришлось долго искать, с чем пришлось особо возиться, после того как обычное перестало радовать.

Впрочем, может, изысканное –

– красивое, достигнутое какими-то еще не привычными приемами;

тогда искусству хорошо быть изысканным – но только не натужным.

ИЗЯЩЕСТВО

– красота простоты. То есть, красота тем более ценная и редкая, что выявлена в чем- то простом; красота художественного решения – да, в переносном смысле, и не только художественного – помноженная на его видимую простоту.

Простое ведь, при прочих равных, предпочтительно.
Что до тонкости и легкости, обычных синонимов изящества – это уже частный случай простоты, неперегруженности деталями.
Несколько иное значение изящества –

– изысканная красота, –

может быть, идущее оттого, что изящное редко, его надо «искать»; скорее же – оттого, что эту красоту не сотворили долгим трудом рутинными методами, а «изыскали», нашли.
Кстати, в словаре по эстетике, изящество –

– сочетание первого и второго – простоты и изысканности.

• «Изящные искусства»; «изящные манеры». – Как архаично, прямо диковато звучат ныне эти выражения! Так и представляется некий варвар (каких, впрочем, можно встретить и сейчас), наивно убежденный, что в серьезных-то вопросах, в настоящей жизни он искушен предостаточно, и единственное, чего ему недостает и что могли бы дать ему образованность и воспитанность – к тому же, как он считает, самое трудное для него и самое удивительное – это «изящество»: всяческие тонкости и деликатности.

• Изящество как красота простоты и не обязательно утонченности. – Между прочим: монументальное не только что может, оно прямо-таки обязано быть изящным, чтобы не быть уродливым.

• Изящное и остроумное. – Тяжеловесный юмор – уже и не юмор. Настоящее остроумие изящно, – неожиданно-просто. Так и говорится: «остроумное решение», «изящное решение»; это синонимы.

ИЛЛЮЗИИ

(во множественном числе; в единственном – это то же, что заблуждение)

– ошибочная картина мира, особо – картина мира, удовлетворяющая детскому эгоцентризму (отсюда и значение – преувеличенные надежды, ожидания от предстоящей еще жизни); кредо наивности.

• Иллюзии: представление, что мир поддержит доброе в нас, – тогда как за него, за доброе, приходится страдать безвозмездно.

• «Все люди хороши»: «все они хороши для меня». Не слишком и справедливо...

• ...Как особая трудность: «быть лишенным иллюзий и при этом порядочным». Психология под этим будто бы такая: «если бы все были хороши, был бы хорош и я!»

• (Понял. – Быть лучше, быть добрее других – это может казаться несправедливостью по отношению к себе. «Чего ради я буду жалеть – меня кто-нибудь пожалел?» Или: «почему я должен быть честен один?» – Ошибка в том, что справедливость требует подхода индивидуального, а не такого, когда на одной чаше «я», а на другой – «вы все вместе взятые». Итак, вопрос: «меня кто- нибудь пожалел?» – Ответ: вообще-то жалость не обязана спрашиваться у справедливости, как бы ее ни понимать, но – может, тот, которому ты отказываешь в жалости, как раз и пожалел бы? А может, этому научился бы от тебя кто-то третий?.. «Почему я один должен быть честен?» – Так ведь и обманываешь, в конце концов, всегда кого-то индивидуально...)

• «Лишенные иллюзий» и потому ставшие не лучше, а хуже – не лишились самой главной и самой наивной иллюзии: иллюзии собственной исключительности. «Я такой один; раз мир не озабочен, как ему следовало бы, моим благополучием, моральных обязательств перед ним у меня уже нет...»

• ...Он лишился иллюзий, а его подлинное лицо увидели мы.

• Говорят, прозревшие слепые остаются разочарованными представшим перед их глазами миром; притом, я полагаю, их бледным вымыслам куда как далеко до реальности! Но эти вымыслы для них – свои, и потому лишь им жалко с ними расставаться. Так и иллюзии. Надо учиться видеть мир, а не цепляться за эту жалкую собственность.

• Разочароваться в мире нельзя, – только в своих иллюзиях.

• «Расстался с иллюзиями» – разве этого достаточно? Будто реальность, как она есть, уж и не представляет задачи!

• ...И еще. Если реальность безобразна, пусть нас не убеждают, что безобразие и есть реальность, и противопоставить ему можно лишь иллюзии.

ИЛЛЮЗИЯ (В ИСКУССТВЕ)

(иллюзия реальности, имеется в виду. «Чувство правды, возникающее благодаря обману зрения»)

– чувство доподлинности (описываемое словами «на самом деле», «взаправду»), делающее возможным сопереживание, заражение, отклик; способность произведения сообщаться с вашей душой;
– обман зрения.

• Если удалась иллюзия, удалась истина.

• Иллюзия, необходимая художественному произведению, в том, что оно – сама жизнь. Что касается отнюдь не только реалистических произведений, а натуралистических, может быть, даже меньше прочих. – Иллюзия – это то, что позволяет нам жить в произведении самозабвенно, – не думая ни о себе, ни об авторе; ну да, ибо подлинное искусство – действительно, сама жизнь!

• Что я имею против натурализма: будучи живым, зачем бы искусство стало жизнь подделывать?

• Иллюзия в искусстве – не ложь относительно реальности, а сама реальность, – реальность сопереживания.

• Если портрет вправду «похож», вы это видите, не зная оригинала. Вы видите: человек на портрете живой. Правда – живое, выдумка же или неудача – мертвечина. И иллюзия – залог правды: когда произведение – живет.

• ...Обман зрения – или чувство правды? – Важно не то, чтобы изображение было «как живое», а то, чтобы в нем таки была жизнь. Восковые фигуры, крашеная скульптура пугает: как живые, а потому страшны, как мертвецы. И наоборот: несколько серых штрихов на плоскости бумаги, или жирные мазки, меж которыми высвечивает холст – и вы тронуты, вас пробило: запечатленная чья-то живая душа...

• В иллюзии та самая правда, что и в жизни.

ИМИДЖ

– то же, что «имя», в том смысле, в каком оно «делается»: образ в общественном мнении.

Говоря грубо, но уж совсем понятно, «имидж» –

– образ, опошляемый искусственно, чтобы толпа могла его осмыслить и запомнить.

• Употребление вместо «имени» – «имидж» – намекает на нашу техническую отсталость. «Имя» будто бы создается кустарно, на базе лишь собственных достоинств его обладателя, уж как оно само выйдет, – а «имидж» – дело иное: требует ноу-хау, продуманных передовых технологий.

• ...Но также «имидж» употребляется с тем, чтобы подчеркнуть лишь относительную зависимость образа от самого образца. «Именем», как будто, награждается действительная личность.

• Имидж – узнаваемость и запоминаемость. Значит, элементы имиджа должны быть широко известны, типичны, а их связь односложна. То есть необходима легкая определяемость через род (всем знакомый) и видовое отличие (всем знакомое). «Умудренный старец, который...»; «разбитная девчонка, которая...».

• «Важно, – говорят, – чтобы имя повторялось»: в смысле – важнее того, в каком контексте оно будет повторяться. Сначала пусть имидж возникнет (запомнится), а там разберемся, какой... Нет, чтобы сказать: «береги имидж смолоду»!

• Имидж, предмет вожделения... Что удивляет: это неуважение к интеллектуальным данным толпы, которого она, конечно, заслуживает – но в сочетании с тем более жалкой страстью чем-то быть в ее глазах.

• «Важнее быть, чем слыть...» – «Но пока я ничем не слыву, меня и вовсе нет!..»

ИММАНЕНТНОЕ – ТРАНСЦЕНДЕНТНОЕ

– внутренне присущее (чему-либо) – не укладывающееся в его пределы.

• Есть нечто, укладывающееся в наше сознание целиком, и, кажется, есть нечто, во что само наше сознание целиком укладывается.
«Имманентное – трансцендентное»: неотъемлемая часть какого-то целого – необходимое целое какой-то части.

• Истины, которые мы находим в себе – не субъективны и не объективны, а имманентны и трансцендентны.

• ...И все время чувствуешь – имманентное сознанию – в той же мере ему трансцендентно. (Тот же нюанс с «врожденными идеями»: что не идеи в нас, а мы в них рождены.)

• («Трансцендентальное» и «трансцендентное». – Трансцендентальное – это имманентное сознанию его трансцендентное.
По Канту, введшему это различие, таким являются «априорные условия возможного опыта» – пространство, время, причинность... Трансцендентное же, не имманентное сознанию – всего лишь предметы веры. – Физика опрокинула эти представления. Если за эмпирическим, по Канту, можно было усмотреть лишь это трансцендентальное, а его «в себе» оставалось недоступным, – то выяснилось – само трансцендентное!)

• Ощущение, что сам себе, имманентно, трансцендентен: ощущение Бога в себе.

• ... «Имманентная критика»: вроде, когда с кем-то борются «его собственным оружием».

• Обычная критика претендует на знание того, чего художнику следовало бы добиваться, «имманентная», вероятно – того, чего именно он добивался. – Какая более самонадеянна?..

• Ничто не раздражает больше суждений о том, в твоих трудах, до чего, по сути, и дела-то иметь не хотят (это ведь сразу чувствуется), – разве что суждения «имманентные», когда лучше тебя знают, какой сути ты искал и почему тебе этого не удалось.

• Может, не «имманентная» критика, а – уважительная?..

ИММОРАЛИЗМ

В отличие от «аморализма», установки на отрицание, попирание морального, но все же остающейся с ним в одной системе координат, «имморализмом» скорее назовется –

– поведенческая установка, чуждая моральным аспектам внутренне (хотя бы и с признанием ее, морали, внешней необходимости и даже с полной подчиненностью ее требованиям), –

видимо потому, что слышится – «аморализм имманентный». Вообще же на русский, в словарях, это слово переводится через «а-».

• Мораль имморальному заменяет благоразумие. «Благоразумный эгоизм».

• Подчиняться господствующей морали требует осторожность, – это человек имморальный, если не дурак, понимает. А как человек умный, он не позволяет осторожности быть бессмысленной и расстается с моралью вовремя, как только заметит, что начинает терять с нею больше, чем без нее.

• Аморализм может понимать себя как особую мораль – для избранных, для умных, для сильных; может понимать себя как истинную мораль (а в аморальном обществе может, кстати, таковой и являться); он с принятой моралью во вражде, – но имморализму всего свойственней быть лояльным наличным моральным кодексам, всегда оставаться легитимным. Имморализм консервативен.

• Анархия «аморальна», авторитаризм – «имморален».

• Мораль – проблема для людей имморальных. Для прочих она не представляет проблемы, а ставит их.

• Политика – имморальна, даже если это моральная политика. Как и мораль имморалиста – только политика.

• Об «устоях», как и о «порядке», пекутся больше других, конечно, имморалисты: для кого добро – не чувство.

ИМПЕРИАЛИЗМ

– стремление государства к расширению границ или влияния, – к расширению сферы власти (которое – в самой логике власти); самодовлеющая государственная идея.

• Расширение сферы власти в душах, расширение сферы власти в границах – заложено в природе власти. Бытие власти – в борьбе за это свое расширение.

• Сама идея, сам сакральный дух государственной власти означает империализм. Если для практики империализма государство слишком слабо, оно хотя бы тешит себя его символами. А империализм нешуточный, но обозленный и загнанный в угол устанавливает «железный занавес»: если съесть других невозможно, то пусть для нас их вовсе не существует. Одна лишь «тьма внешняя и скрежет зубов»!

• Для власти все неподвластное – лишь терпимая необходимость. Всякое «первобытное» государство до предела, положенного силой других государств, империалистично. Бог един, это в его сущности. Государство, мнящее себя святыней, также понимает себя, в идеале, в единственном числе, и готово бы пожрать всех. Другие государства, как другие святыни – презираемый, хоть и опасный, казус.

• ...На чем и зиждется государственнический патриотизм, как не на идущем вразрез с разумом чувстве, что у «нашего» государства права особенные, точнее, что лишь оно одно и существует с подлинным и святым правом, что «с нами Бог»; что у «наших» сами недостатки значительны, тогда как другим сами их достоинства ни к чему, и чем их больше, этих достоинств, тем желательнее наше руководство.
Правда, империя объединяет разные народы – разных богов. Это значит только, что бог государства, власть, уже не выдает себя за Юпитера или Ягве, но выступает сам по себе. «Я господь»...

• Действительно – «не может быть свободен народ, угнетающий другие народы». Народ- угнетатель побежден собственной властью. Рассуждения о прочности внутреннего суверенитета, обеспечивающего суверенитет внешний – то самое, что честнее и определеннее выразил наш злополучный классик.

• Идеологии – это кодексы власти, потому они также империалистичны. Царить «в отдельно взятой стране» им можно, лишь завораживая себя перспективой царства всемирного. Всемирного коммунизма, фашизма, православия...
Идеология идеологий – власть, значит, империализм: «мессианизм».

ИМПЕРИЯ

– государство, объединившее разные народы (нации с их религиями),

то есть совершившее, в истории человечества, своеобразную, а может и крупнейшую религиозную революцию. Если изначально местный родовой бог (или синклит богов) стоял непосредственно над вождем общины и сам воплощал «государство» (власть) – то появление империй знаменовало вырастание бога Государства, бога Власти самого по себе из-под опеки родовых богов; теперь уже над этими богами стали государи, «императоры». Общины и полисы, ясно, не могли быть веротерпимыми – а империи веротерпимы, потому что боги, как местная власть, уже подлинной власти конкуренции не составляют. Богу своему – каких-нибудь несчастных агнцев, но динарии – кесарю.

• Империи разваливаются, лучше сказать – лопаются: порождает их логика власти, но не чьих- то реальных потребностей. Правда, и губит их тоже – не чья-то нужда, а та же логика власти.

• Надежды, что империи, достигнув высокого уровня культуры, послужат базой для объединения людей на гуманистической основе, помогут развиваться отсталым народностям и т.п. – мягко говоря, не оправдываются. (Примеры – Англия, Франция, да и Россия...) Видимо, объединение людей в человечество должно происходить вообще помимо государств: по мере их, государств, десакрализации.

ИМПОЗАНТНОСТЬ

– видимость значительности, помогающая влиять; гипнотизм.

• «Внушительная внешность»: то есть, гипнотизирующая. Что импозантность намекает на какую-то внутреннюю значительность, вещь случайная, и ценится импозантность сама по себе. Да внутреннее и вообще не может быть «внушительным» – лишь убедительным или нет...

• Быть более импозантным, чем значительным, будто бы стыдно. Но быть более значительным, чем импозантным, даже и не импозантно...

• Не каждому дураку достаточно молчать, чтобы «за умного сойти», – только импозантному.

• Актеры часто с успехом играют людей более значительных, чем сами, – почему всегда страшновато, когда они начинают говорить от себя. – Их талант – талант импозантности.

• Настоящая импозантность, как хорошая игра – без позы.

• ...Но что-то ж и вправду должно быть в человеке, если Бог наградил его этим даром – импозантностью? Как, говорили, красота – тоже талант, – тем более талант – этот гипнотизм?

• Импозантность кое-как заменяется уверенностью.

ИМПРИНТИНГ

– первые впечатления, «запускающие» соответствующие врожденные инстинкты – пробуждающие их и определяющие конкретные формы, в которые они выльются;
– неизгладимое раннее впечатление; впечатление, определяющее дальнейшее развитие, характер.

• ...У взрослых же силы импринтинга могут достигать только травмы.

• Совесть в генах, мораль в импринтинге.

ИМПРОВИЗАЦИЯ

(от латинского «неожиданный»)

– экспромт, – творчество без подготовки; творчество на предложенную тут же тему, –

от этого последнего и другое значение –

– вариация на известную тему (например, отступление актера от роли).

• Искусство – в ассоциативной емкости образов. Ассоциативное же неожиданно, – его невозможно запланировать, предвидеть, подготавливать. Стало быть, искусство всегда – импровизация.
Вот только значимые, не поверхностные ассоциации так просто не осеняют; до них нужно еще дожить, большая нужна подготовка: искусство импровизаций не терпит...

• Оригинальное – это глубокое; в импровизациях, творчестве наспех, их «оригинальное» – поневоле поверхностное, надерганное, – компилятивное. Меньше всего импровизации – в импровизациях.

• Тема – повод (всего лишь повод). – Так даже простое требование размера и рифмы заставляет импровизировать самое мысль – будит ассоциации, творческий дух: если он есть. Если же нет этого духа, рифмы обкарнывают задуманное или побуждают врать...

• Подлинное творчество – импровизация: важна спонтанность, важно, чтобы творчество опережало окончательное осмысление, иначе творение выйдет плоско. Но спонтанность возможна лишь от переизбытка. До того же, как такой избыток налицо, импровизация – очень жалкое творчество.

• Сущности импровизации коснулся Луначарский. Когда кто-то удивился, как он смог выступить с речью совсем без подготовки, он объяснил: «я готовился к ней всю жизнь». – Именно: хорошее искусство возможно, если долго готовишься, а хорошая импровизация – если готовишься к ней всю жизнь.

• Повторюсь: лучший экспромт – не тот, как это шутят, который давно подготовили, а тот, к которому давно готовы. Чадо, вынашиваемое так долго, что являющееся на свет уже взрослым.

ИМУЩЕСТВО

– то же, что собственность, находящееся в собственности (то есть в сфере нашей полной власти, каковая морально возможна только над чем-то материальным). Все материальное, находящееся в нашей власти,

что мы вправе безнаказанно уничтожить...

• Властолюбивые стремятся превратить в имущество и людей.

• Для хорошего человека собственность – не власть, а свобода. Потому хорошему человеку, если только он принадлежит сам себе, если свободен, то принадлежит и весь Божий мир – в его собственности леса, поля, реки, небо, – ведь даже над тем, что принадлежит лично ему, деспотической власти он все равно не практикует.

• ...Полюбил, и так присвоил. Присвоил, и так полюбил...

• ...Солнце принадлежит всем, хоть и не находится ни в чьей власти: можно быть счастливым, имея возможность его каждый день видеть, а можно ценить его куда меньше, чем, скажем, мебель, которую берегут, не пуская в свои квартиры солнце. (Пример из Торо и из жизни.)

• Почему испытываешь такое тягостное чувство, когда без толку уничтожаются годные еще вещи? – Потому, что власть над вещами, как и над людьми, не может переходить каких-то, ощущаемых совестью, границ. Отдал бы художник картину за самую высокую цену, если бы знал, что ее покупают ради удовольствия ее сжечь? Нет, конечно, точно так же, как и портной свой костюм. Кроме цены, всякая вещь имеет ценность, или, что то же, свое бесценное. Потребление не должно переходить в истребление, – так что вовсе не жалеть вещей самих по себе, пусть своих собственных вещей – еще отнюдь не значит быть бескорыстным, напротив, значит быть потребителем, а лучше бы выразиться – истребителем. Бесценное вещей – их, подаренная им человеком, жизнь. Когда вы видите, как некто на сцене лупит топором рояль, или мальчишка расправляется с какой-нибудь угодившей на свалку дедовской тумбой – вы чувствуете, и чувствуете правильно, что на самом деле им хочется – убивать...

• В зависимость от своего имущества могут попадать и очень достойные и не жадные люди, тогда как рабствовать собственности – безусловно ничтожество. – Заметьте, между прочим: именно потому, что собственность в отличие от имущества – идея. (Идея эта – власть; перед подвластным мы в ответе, а жажда власти – низость.)

ИМЯ

– название, обозначение, то же, что знак, – но собственно «имя» – это, именно, «имя собственное»: знак, отличающий нечто индивидуальное и неповторимое, отличающий лицо.

• («Именно» – от «имя», и как показательно, что это значит. – «А именно» – означает «конкретно», «взятое в отдельности, индивидуально». «Именно» – «в точном и полном смысле слова»; «вслушайтесь в само слово, в то в нем, чего не заменить другими словами и остается лишь ощутить». «Вот именно!» – «вы назвали нечто, о подлинном смысле чего сами не подозреваете». – Имя дается неизреченной сути индивидуального.)

• «Неделимое (individuum) невыразимо», только именуемо.

• Не зная имени человека, даже лицо его запомнить труднее – вы не замечали? – Но, если есть к незнакомцу любопытство, то, чем дольше не знаешь имени, тем острей и богаче наши о нем наблюдения. А иностранцы остаются более любопытными для нас и с именами, потому что «странны» сами их имена... Пока тайна не названа, нелюбопытный ничего не видит, а когда ее назовут, перестает видеть даже и любопытный... Человек, как и любое явление, «раскрывается» и «закрывается» знаком – собственным именем.

• С каждым новым термином в умы входит столько же нового света, сколько и новой тьмы.

«ИМЯ»

– то же, что признание, – как бы предоставленное публикой право быть в своем деле самим собой (не только для себя но и публично), выступать от собственного имени; признанное публикой право на индивидуальность;
– маска индивидуальности, ее эрзац, признаваемый и отчасти формируемый публикой, – то же, что имидж.

• «Моих книг не читали бы, – говорит в высшей степени именитый философ, – если бы под ними не стояло мое имя»... Итак, рыночно – больше имя, чем товар. Хорошая сторона этого в том, что имя защищает товар от слишком скорого суда. Но, с другой стороны, чем можно сделать себе имя, если не самим товаром? И если не товаром, хотя бы даже – не только товаром, то сколько же хлама должно оседать в головах у доверяющей сложившимся оценкам публики?

• За неимением лица, делают имя.

• Запомнившееся имя – уже имя. То есть, признание. – Если вы художник и у вас хватит терпения, скажем, всю жизнь рисовать мелкие стеклянные пузыречки несмелыми штришками (пример из жизни) – у вас хороший шанс его сделать.

• Если бы публике действительно было под силу оценить и признать индивидуальность художника, она должна была бы уметь принимать его изменения, его неожиданное. Напротив, публика требует от своих фаворитов запоминаемости – значит, мертвизны.

• Художник, создающий себе имя, создает ситуацию, когда даже его недостатки станут, как у любимой женщины, достоинствами. Небрежность выдает, иногда, большие претензии («полюбите меня черненького...»).

• «Имя» – идол. Слава – бытие в качестве идола.

• «Культ личности» художника, так называемое «имя», дает ему право публично быть тем, что он есть (насколько это вообще психологически возможно). Тогда как художнику без имени будут с разных сторон предъявлять требования совершенства, каждый по собственному разумению, и потому не оставляя надежды на оценку выше посредственной.
...А художнику необходимо быть тем, что он есть. Быть тем, что ты есть, уже значит быть художником. Потому имя способствует таланту – хотя и лишает последних достоинств, защищая от критики, претенциозную бездарь.

• Не нужно спрашивать у публики разрешения на святое это право – иметь свое имя: свое лицо. Лучше отказаться от публики. Да и большинство имен, санкционированных ею, как при пострижении – уже не те, что были от роду... Имя должно бы защищать лицо, оно же его лишает...

• Увы: имя легче пристает к маске, чем к лицу.

ИНАКОМЫСЛИЕ

– раскольничество, ересь, – идеология, несогласная с господствующей идеологией;
– любой опыт независимого мировоззрения, как только он перестает быть сугубо частным делом – в авторитарных режимах; в тоталитарных режимах, т.е. таких, где мировоззрение вообще частным делом не признается – любое независимое мировоззрение, поскольку в нем можно уличить.

• Можно подумать: вот, все у нас мыслили так-то, а кое-кто иначе, и эти последние назывались потому «инакомыслящими». На самом же деле, мыслить в идеологизированных системах не полагается вовсе, а инакомыслящими, наряду с раскольниками, называются вообще все склонные к этому процессу.

• Раскольники нетерпимее правоверных, инакомыслие в стане инакомыслящих не допускается. Если правоверные выглядят свирепее раскольников, то лишь тогда, когда раскольников нет, и в таковые записывают всех просто мыслящих.

• В идеологизированных обществах идея свободы, идея терпимости – такая же ересь, как и любая несогласная с господствующей идеология. К тому же, самая нетерпимая раскольническая идеология домогается для себя свободы и терпимости – пока не одерживает победу. – Когда царствующая идеология рушится, разваливается и стан инакомыслящих, объединяемых ранее именно тем, что, по сути, разделяет их диаметрально.

• ...Та фантастическая, сюрреалистическая, не знаю еще какая психологическая ситуация, которую со стороны вполне оценить едва ли возможно: когда здравый рассудок, элементарная честность, естественнейшие человеку чувства оказываются в опале и означают «инакомыслие»; когда простая порядочность требует ужиной изворотливости, либо, заявляя о себе открыто, принимает характер дон-кихотства, и, необходимо, чего-то искусственного, какого-то формализма, вызывающего общее недоумение лазания на рожон, от коего никому пользы, а иной раз, каким-то живым людям, и вред, – о...

• «Интеллигенция всегда в оппозиции, к любой власти...» – Это значит, что всякое самостоятельное мышление неподвластно никакой идеологии и уже постольку – «инакомыслие». Но отнюдь не должно означать, что задача интеллигенции – вставлять палки в колеса любой власти, не задумываясь о последствиях; это уж не оппозиция, а какая-то кокетливая безответственность... При том, что ответственность-то и составляет сущность интеллигентности!

• «Никого нельзя судить только за мысли» – неудачное выражение! Будто, что мысль еще не достаточное преступление, чтобы подвергаться формальному суду. – На самом деле кое-какие мысли, высказанные вслух, суть уже вполне подсудные преступления. Вообще же разномыслие – не преступление, а, напротив, долг!

ИНДИВИДУАЛИЗМ

– приоритет частных претензий каждого в общественном целом, воспринимаемый, как утверждение частных эгоизмов (то есть как право силы);
– приоритет прав личности в общественном целом, в качестве естественных прав.

Или, в личном плане:

– эгоизм, аморализм;
– самостоятельность, собственное достоинство; моральная автономия.

Или, как в Оксфордском словаре (по Попперу):

– обратное альтруизму (эгоизм);
– обратное коллективизму. (Поскольку же сочувствие ближнему индивидуально, а не коллективно – то и основа альтруизма.)

Сумма последних в каждой паре определений составляет –

– «персоноцентризм»: то же, что в своем подлинном понимании гуманизм.

• Надо сказать: удовлетворение каждым своих частных претензий, симпатичны они нам или отвратительны, поскольку они все же не преступны (т.е. не предполагают насилия или обмана), – удовлетворение таких претензий и не может стесняться правовым обществом; невозможно подавить частные эгоизмы, не подавив общие права. Так что определять индивидуализм, как разгул эгоизмов – даже не значит заблуждаться, значит лишь выражать свою неприязнь к правовому устройству.

• Игра по правилам утверждает «право силы», защищая его от «права насилия» (подлости, коварства...). Пусть быстрей добежит тот, кто быстрее бегает, а не тот, кто изловчится подставить сопернику подножку. То есть, в привычных терминах, правила игры отстаивают естественное право от права силы. – Индивидуализм кровно заинтересован в «правилах», – в правовом устройстве.

• ...Между прочим, не кажется ли, что в индивидуалистическом праве думать и говорить еще меньше эгоизма, чем в извечных коллективистских «на труд» или «на жилище»?

• Если приоритетными для общества не являются частные интересы, тогда – чьи?.. Ответ прост: интересы власти. Впрочем, во избежание путаницы: приоритетными должны быть не сами интересы людей – в этом случае общество вынуждено будет их унифицировать, заодно с нашими душами, – а свобода этих интересов.

• Индивидуализм должны исповедовать не столько индивидуумы – это и вправду может вызвать опасения, – сколько его должно исповедовать само общество.

• Индивидуализм – это «аморализм»? Или «моральная автономия»? – О том, что моральная автономия личности в коллективистских структурах воспринимается вполне как аморализм – уже говорилось не раз. С точки зрения индивидуалистической нет морали, кроме автономной, а аморализм (если имеется в виду не простой бандитизм) – изнанка коллективизма.

• ... «Эгоизм»? Или, только, «обратное коллективизму»? – Для кого личный эгоизм может быть ограничиваем лишь коллективным эгоизмом, но не совестью, – для того эти два «индивидуализма», действительно, неразличимы.

• Что может цивилизовать, очеловечить эгоизм коллектива? Сделать коллектив хоть сколько- нибудь восприимчивым к альтруизму? – Индивидуализм! – Кто не знает: достучаться можно лишь в индивидуальную душу...

• (Впрочем, коллективный эгоизм может быть настолько беспределен, настолько жесток, что благословишь не то что индивидуализм – но даже самый пошлый личный эгоизм, из-за которого не все его, коллектива, священные цели могут сбыться... Что, если б разным «борцам за дело» действительно вовсе не было жаль живота своего, – как представишь...)

• Итак, индивидуализм – это эгоизм? Напротив, это «обратное коллективизму», – основа для альтруизма.

ИНДИВИДУАЛЬНОЕ, ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ

– отличающее единичное от общего, – несущественное; или напротив – важнейшее в предмете, его «вещь-в-себе»; неповторимое своеобразие (из философского словаря); то же, что оригинальность;
– прирожденный задаток личностного; самое личность, микрокосм.

• Если художник не признан, больше всего неприятия вызывает именно его индивидуальное – что, будь он признан, было бы наиболее любимо.
То есть, ценят-то в художнике оригинальность, да вот редко кто может ее первым оценить.

• Любят – индивидуальное, а не тип. Пока же не полюбят, воображают, что любят именно тип: скажем, «высоких и стройных». Так что, обнаружив в чьем-то выборе вполне совершенный тип, невольно подозреваешь, что выбор не по любви...

• ...Так и к себе самому поначалу предъявляешь требования, как к типу – «делать жизнь с кого», и лишь понемногу мудрея, сознаешь, что заботиться следует об индивидуальности. «Верить в себя».

• Пока мы не на высоте своей собственной индивидуальности, она – лишь нечто несущественное, а то и досадное...

• Индивидуальности просто не может у кого-то не быть, и притом – наделены ею лишь единицы!

• Долг перед собой: от индивидуальности возрасти до личности.

• От индивидуального до вселенского, через личное; от индивидуального до вселенского, через коллективное. – На каждом из этих путей, другой путь представляется страшнейшим заблуждением.

• «Истина конкретна», и «царство Божие внутри нас». – Значение индивидуального.

• Индивидуальностью можно назвать – неповторимые особенности духа в нас, его «тело». А душу этого тела, мост к духу – личностью.

• «Индивидуальность – вектор, напрямую связующий человека с Богом» (Л. Облога).

ИНДУКЦИЯ

– продуктивное мышление, заключающее (и обосновывающее право заключить) от таких-то частностей к такому-то общему; завершенное наблюдение (осмысление).

Так, простейшая индукция – это предсказать, что, если солнце всходило вчера, позавчера и т.д., то взойдет и завтра. Как будто заключение от единичных случаев к единичному же. На самом деле – это продление последовательности, которую, значит, надо было хоть подспудно уловить – то есть именно обобщить, осмыслить.
Но так как индукция все-таки недоказуема (не факт), и солнце в принципе может не взойти несмотря на вполне объективный закон, заставлявший его до сих пор это делать, – то нам не уйти и от значения –

– неправомерное обобщение.

• Выводы из фактов – обобщения, значит, уже не выводы в собственном смысле, не дедукции, а индукции.

• Научная индукция: если факты складываются в теорию, позволяющую предсказывать какие- то не установленные еще факты, и те действительно подтвердятся – теория, скорее всего, верна. Вероятность ошибки снижается в геометрической прогрессии.
...Впрочем, и психозы образуются точно так же – возьмите ипохондриков: страхи у них складываются в подозрения, подсказывающие новые страхи, которые, раньше или позже, тоже нечаянно оправдаются и породят уже уверенность.

• Научное мышление: логичная интуиция.

• «Научный ум», вопреки представлениям обывателя – прямая противоположность догматическому. В сфере дедуктивного, конечно, нельзя не быть догматичным, но наука выходит из этой сферы.

• (Догматику доступно лишь дедуктивное, индуктивное же ему приходится принимать слепо, в качестве догм: в том и состоит догматизм.)

• Что значит «наблюдать», если не просто «глазеть»? Значит обобщать частности, – индуцировать. Индукция – это завершенное наблюдение.

• «Оперировать понятиями» – это для мыслящего существа значит, наверное, жить, а вот мыслить – это образовывать и разбирать понятия: синтезировать их и анализировать, индуцировать и дедуцировать.

• Догадка, интуиция: что можно обосновать тем, что оно объясняет, но не тем, что объясняет его. Это в точности то же, что говорят о верной индукции: она выдвигает недоказуемое, ни из чего не выводимое предположение, которое становится весьма обоснованным, если верны вытекающие из него следствия.

• Индукция находит причину, из которой можно понять занимающие нас факты, как ее следствия; находит тот общий смысл, в котором факты представляются, как его частности. Это – работа, обратная работе дедукции, работе логики; она возможна только догадкой.

• Итак, справедливо и такое определение: положение, достоверное лишь в силу достоверности тех фактов, которые можно им объяснить или которым оно придает понятный нам смысл – индуктивное.

• В конце концов индукции – это аксиомы, а значит, в конце концов они недоказуемы. Это значит, в конце концов они – об Истине.

• Рефлексия – «дедукция»: она раскрывает лишь то, что в нас сокрыто, ничего не добавляя. Рефлексия – это и «индукция»: прозрения о смысле, разворот от видимого к сокрытому, – добывание трудных очевидностей.

ИНИЦИАТИВНОСТЬ

– то же, что самостоятельность,

или способность и охота ставить перед собой задачи, по-своему их видеть и находить собственные пути их решения. – В деловых иерархиях такая инициативность, как известно, наказуема, – здесь приветствуется другая –

– находчивая исполнительность.

• ... «По своей инициативе». Откуда бы взялось здесь это «своей», если бы не верили в возможность инициативы не по своей инициативе?

• «Кто хочет сделать дело, ищет способов, а кто не хочет – причин...» – Хороший афоризм. Другой вопрос – на каких условиях можно «хотеть»? Дух субординации, исключающий дух самостоятельности, делает это «хотеть» малоестественным.

• Последовательный коммунизм, далеко зашедший социализм, тщательно искореняя инициативность-самостоятельность, не может не подавлять и инициативности-исполнительности. Здесь все ищут не способов, а причин, что значительно легче – так что без время от времени повторяющихся «культурных революций» всякая жизнь здесь замирает...

• Интерес означает инициативу, инициатива же нарушает субординацию; нутром это чувствуя, в подчиненных с большим подозрением относятся уже к самому интересу. И поделом! «За что тебе платить, тебе работа и так нравится»: а что? Так действительно и чувствуешь.

ИНСТИНКТ

– врожденная способность к определенной целесообразной деятельности, для которой у данного живого существа заведомо недостаточно ни разума, ни опыта, –

что, в применении к человеку –

– врожденная безотчетная склонность к определенному образу действий и даже мыслей, для которой ни опыт, ни разум не имеют значения (а потому, бывает, в высшей степени нецелесообразному),

что следует тщательно отличать от интуиции – способности приходить к выводам, которые мы по видимости не можем разумно или опытно обосновать.

• Мы, вместе с прочей земной тварью, рождены в некоторых идеях – пространства, времени, причинности, – это «врожденные идеи»; вообще же врожденными идеями лучше называть те, что врождены нам и в которых тварь различается, – инстинкты. Одни существа чувствуют себя принадлежностью колоний подобных себе (у человека это может называться патриотизмом), другие выгораживают себе личные ареалы (у человека, существа сложного, это наличествует не в меньшей мере и может называться индивидуализмом).

• Чем существо разумнее (смышленее), тем меньше власти может иметь над ним автоматизм инстинктов и тем больше, очевидно, удовлетворение его нужд должно быть для него мотивировано удовольствием. Оттого-то человеку свойственен дефицит радости, – беспричинная тоска.

• Ритуал, в который люди явно стремятся превратить свою жизнь (обычаи, традиции, устои) – можно осмыслить как ностальгию по автоматизму инстинктивного поведения. Утраченному безмыслию зверя...
Автоматизм жизни утрачен, и началась пытка вопросом о ее смысле.

• «История ничему не учит!» – значит, историю творит не разум и не опыт, – ее пока творят инстинкты, которым до того и другого мало дела. Вот и Лоренц, исследователь инстинкта агрессии, утверждает, что для наблюдателя с Марса закономерность периодических схваток крысиных стай не отличалась бы от закономерности, с какой происходят войны – делается человеческая история...

• Можно говорить о религиозном инстинкте. В этой религии по инстинкту самое возвышенное переплетается с самым обескураживающе ничтожным.

• ...Оставив в стороне пошлый, стадный элемент религии, попробуем разобраться, каждый сам для себя: представление о личном бессмертии – навеяно инстинктом (инстинктом самосохранения)? Или же, напротив, всерьез мерещащимся здесь алогизмом того представления, что самое достоверное для нас бытие, наше собственное («я мыслю, следовательно существую»!) – может как-то обратиться в небытие?..

• Можно говорить о моральном инстинкте (если это не то же, что инстинкт социальный). Заметим, что способность сострадания сюда не относится, ибо она – разумна. Другое дело – долг или идеалы.

• Один из глубинных инстинктов человека – инстинкт вооружения. В качестве самых грозных дубин могут выступать, увы, и мораль, и религия.

• Разум, простая логика – если и не противоречат инстинкту, все равно разъедают его. Разъедается инстинкт и живым чувством, ибо инстинкт – программа, автоматизм, неживое... Потому даже элементарные операции человечности – попытки стать на место другого, входить в чужие положения – так всегда настораживают моральных по инстинкту; здесь ведь требуются разум и чувство.

• Если безотчетно желаемое решились поставить выше истины, лучше не подступаться к этому с резонами, ни за, ни против, – отпор встретите в любом случае.

• Моральный инстинкт плодит «святыни»: их можно определить как нечто, располагающее властью над нами и табуированное для нашего ума и сердца.
(«Как, – удивятся, может быть, – и для сердца?» – Конечно. Как от ума святыни лишь требуют, чтобы он не разбирался, а принимал к сведению, так и от сердца – исключительно благоговейного послушания. Чтобы Авраам приносил в жертву Исаака, ну, и так далее...)

• Развитый человек о своей правоте может знать, зато дикарь свою правоту ощущает непосредственно, за него о ней знают инстинкты. – Так, правовому сознанию противостоит стадный инстинкт, каждый со своей правотой. На одной стороне разум с ворохом своих аргументов, на другой – единственный аргумент, начисто отметающий их все: полное презрение к самому разуму.

• Возникающее безотчетно рождает безотчетное доверие: как инстинкт, заставляющий, может быть, лететь на огонь, так и интуиция, подсказывающая, что этого делать не стоит...

• Инстинкты в мышлении – та интуиция, которая обманывает.
(Выходит, интуицию надо беречь как от слишком живого воображения, воспроизводящего наши страхи и наши желания в столь ярких картинах, что верится им поневоле – так и от его недостатка, незаметно дающего волю представлениям инстинктивным, архаичным.)

• Предполагают, в интуиции, стать выше разума, а приходят, в инстинктах, к зверю. Все претендующее на сверх-человечное на деле оказывается бесчеловечным. Наш Бог, как и сверхчеловек...

• Как отличить голос инстинкта в нас от голоса интуиции? Признаки столь трудно формализуемы, что, можно сказать, инстинкт от интуиции может отличить лишь интуиция. И все- таки. Инстинкт подталкивает, интуиция подсказывает; инстинкт – безотчетная воля, интуиция – безотчетное знание. Притом надо иметь в виду, что человек имеет свои практические интересы и в области чистой мысли, так что инстинкт будет толкать его и здесь...

• Полезно осмыслить инстинкт, но совсем другое – инстинкт обосновывать. Вот – ангажированная философия; подчас не жалея огромных умственных затрат, она мыслит, чтобы только не мыслить.

• ...Итак, животное действует, повинуясь инстинкту, а иной человек так и мыслит. Вот тогда-то он исполняется презрения или ненависти к логике. Если он обыватель, он может называть ее насмешливо «философией». Если он философ, то, пожалуй, и «обыденным рассудком».

• То, что в толпе – тупость, в ее философах – какой-нибудь «иррационализм»; что на нижнем уровне – безмыслие, на уровнях высших – изощренное антимышление. Жутко бывает видеть, как самый пошлый стадный инстинкт подчиняет себе самые культивированные умы...

• Если вы доказываете недоказуемое – вы спасены от банальности (чем гордился и Бердяев...). Если же это недоказуемое удовлетворяет каким-то общим инстинктам, то есть, само по себе насквозь банально – вы убили двух зайцев, признание вам обеспечено!

• Кличка «образованщина» лучше всего подходит как раз тем, кто ее с такой охотой применяет: для кого образование – лишь один из способов вооружить свою дикость. Кто, скажем, погружается в историю, философию или теологию лишь для того, чтобы обосновать национальные претензии на избранность...

• Наш долг – подняться над инстинктами, и счастье, если с какими-то из них мы сможем затем прийти в разумное согласие.

• Натуру не переделаешь. Но инстинкты, конечно, не составляют всей нашей натуры, – только животной ее части. Натура специфически человеческая – разум.

• Инстинкты «разумны»: подражают разумному. Инстинкт в звере умнее зверя, но разумное существо разумно постольку, поскольку способно на инстинкт уже не опираться.

ИНТЕЛЛЕКТ

– то же, что ум; то же, разум, – ум в своей независимости от наших тайных страстей, склонностей, инстинктов;
– умственные способности, «техническая оснастка» ума. (Независимого, но по доброй воле могущего служить и страстям и инстинктам...)

Вообще, способности и знания, «оснастка ума», связаны с самим умом лишь весьма и весьма относительно, кое в чем ему даже мешают, так что появляется и такой смысл –

– то в уме, что, собственно, подлинного ума еще не составляет, что не роднит его с мудростью, а скорее и отдаляет от нее, мешая слышать «чувство», «сердце», интуицию, –

а отсюда, может быть, и –

– ум в некой воображаемой, своей собственной сфере, никак не связанной с «реальностью», с «жизнью»...

• ...Культивированный рассудок, но еще не разум (в немецком философском употреблении этих терминов). Или, как раз – разум.

• «Искусственный интеллект». – Интеллект – то в душе, что, значит, может быть искусственным; на «искусственное чувство» никто все-таки не покушается.

• «Интеллектуальные игры». – Так называют игры, требующие интеллекта, а также все интеллектуальное, за которым не признают никакого значения, разве что игр.

• Говорят: «интеллектуал». Почему бы не сказать – «умный человек»? – Потому, что хотят оттенить – этот ум хорош лишь в своей, может быть, высокой и труднодоступной, но все-таки не вполне жизненной сфере. Вроде как «кабинетный ученый»: будто речь идет о науке, действенной лишь в пределах какого-то кабинета.

• Не без значения «для жизни» даже геометрия Лобачевского. Сфера интеллекта не отдельна, просто она шире обыденной и потому не для каждого обозрима. Либо «интеллектуальное» умно, либо – никуда не годится и вовсе, тогда уж, не интеллектуально... А впрочем, ведь все, что выходит за пределы чьего-то понимания, действительно не имеет для него никакого прока, а потому может и вправду – для него-то – «не жизненно»?

• ...Итак, если мы из сферы ума кроме «чувства», «сердца», «интуиции» вычтем еще и логику, которая уж точно ума не составляет – неизвестно, что в ней вообще останется. Так что вообще особая сфера интеллекта – мираж. Что любопытно: находятся люди, чистосердечно верящие в ее отдельность и притом способные этот мираж – уважать!

• То место, которое обыденное сознание в своих представлениях отводит «интеллекту» – принадлежит, скорее, глупости.

ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТЬ

– «это способность нести некоторую личную ответственность за весь мир».

Подробнее –

– неисчерпываемость так называемых личных интересов интересами личного благополучия, или способность человека понимать больше, чем ему выгодно; способность придавать значение вещам, выходящим за пределы его собственной жизненной, профессиональной, сословной колеи; иначе – причастность высшим ценностям,

в этом смысле –

– причастность культуре (лучше: Культуре).

А в более узком смысле –

– известный культурный минимум; даже, просто, образованность; и даже, всего лишь – «умственная профессия» (позволяющая быть и вполне неинтеллигентным...).

• «Обратитесь к такому-то, он поймет, он интеллигентный человек...» – то есть, способен к более широкому, чем ему по должности полагается, взгляду.

• «...Способность человека понимать больше, чем ему выгодно». – «Куда ворон летит, туда и глядит»: этот «ворон» в нас, стало быть, не интеллигент.

• ...Ибо ведь очень выгодно уметь чего-то не понимать. Зачем понимать чужую боль? Что это тебе даст? Зачем беспокоиться о каких-нибудь там выбросах в атмосферу? На твой век хватит кислорода, а дальше не то чтобы – «хоть потоп», – самого «дальше» просто не существует. Коль скоро понимаешь, чувствуешь себя ответственным и связанным. «Много будешь знать (понимать, то есть) – скоро состаришься». Не гадай, в чем истина, а делай, что тебе положено; «знай свое место». Это – такая философия, своя мудрость в этом есть. Но интеллигентному эта мудрость не дается.

• «Интеллигент» – фольклорный персонаж, воплощающий всю пагубность влияния интеллекта на облик, здоровье и социальную адаптацию человека.

• Идеи традиционализма, сословности (философия «знай свой шесток») – неверие в перспективу распространения интеллигентности, а может, и ненависть к такой перспективе.

• Совестливость с основанием считается признаком интеллигентности, широкого взгляда – взгляд узкий, что называется укладом, сужает и сферу совести.

• Интеллигентный не склонен считать всех, кто ему мешает, негодяями. В этом – естественное проявление его способности смотреть шире собственных интересов. – Впрочем, в принципе не умея ставить перед собой задач, противоречивших бы справедливости – может, и напрасно не склонен...

• Для неинтеллигентного человека, соперник – тем самым негодяй. Для интеллигентного, соперник – только негодяй.

• Бескорыстие, само по себе, интеллигентно. Доброта, сама по себе, интеллигентна. По определению: личная боль за пределами личных интересов.
Эгоизм – и опять по определению – предел неинтеллигентности: позиция самой ограниченности! Так он, кстати, всегда и смотрится.

• ...Хотя... Определенным образом стилизованный, самый дикий эгоизм может слыть и весьма comme il faut. Вообще – вот явление! – неинтеллигентность у интеллигенции бывает в моде.

• К разговору об интеллигентских неинтеллигентных поветриях. – Самое нелепое из них – пить. Тем, кто целиком вписывается в заданную ему жизнью колею, буде она ему не нравится, один выход – в никуда: в одурь. Но интеллигент – это ведь тот, именно, кому и в темнице открыты все горизонты.

• Интеллигентность, как причастность культуре, конечно, престижна – зато весьма неинтеллигентна сама эта страсть, – престиж.

• ...Ну да, быть интеллигентным, как и быть культурным – значит иметь интересы, кроме материальных. Но тут надо оговориться, что в числе нематериальных интересов есть и в высшей степени неинтеллигентные, антикультурные. Что такое «престиж» – если не мещанская потребность сверх материальной? Иные дикие «святыни», заставляющие жертвовать не только что совестью и здравым смыслом, но даже и корыстью?
Косность, – написал я в другом месте, – с трудом побеждается даже корыстью. – Корысть, получается, даже ее, косности, «интеллигентнее» – требует хоть элементарной способности чего-то понимать.

• ...Религиозность, как верх интеллигентности – и как максимум неинтеллигентности, – то есть: причастность всеобщему – или своекорыстное снискание преимуществ; космическое чувство – или чувство стадное, групповой эгоизм; восхождение к высшему разуму – или обрядоверие, полагающее всякий разум за грех...

• «Духовность» – это то, что замещает интеллигентность у дикаря: коллективизм, общие интересы. Подлинной духовностью следовало бы называть саму интеллигентность, – то есть скорее тот индивидуализм, когда в личных интересах человека умещается общечеловеческое.

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

в те времена, когда у нас возник этот термин –

– часть общества, сама по себе не располагающая властью, но – в силу своей образованности (воспринимаемой ею как неоценимая привилегия, к тому же невозможная без известных несправедливых имущественных и сословных привилегий) – несущая моральную ответственность за происходящее.

Ныне –

– часть общества, профессионально обязанная мыслить, а потому и обнаруживать независимые от официальных и народных взгляды на вещи. Все вообще люди, чья профессиональная причастность разуму предопределяет их культурную миссию;
– все живущие умственным трудом.

• Известное определение «часть общества, способная к самостоятельному мышлению» – содержит в себе некоторую невязку: самостоятельное мышление прерогатива не общества и не его частей, а отдельных лиц. – Как «часть общества», надо признать, интеллигенция так же бывает подвержена модам, поветриям, стереотипам, как и не-интеллигенция; и даже глубже, тотальнее...

• Человек массы, разделяя вкусы и мнения массы, чувствует себя только не хуже других, а человек элиты, разделяя вкусы и мнения элиты – чувствует себя еще и лучше других. Так что конформизм элитарный мотивирован сильнее, – и вот – порча, побивающая интеллигенцию.

• «Прочь, профаны!» – «Прочь все, кто не мы!»

• Подлинная интеллигенция – не какая-то аристократия; выражение «интеллектуальная элита» для нее никак не подходит. Интеллигенция – это о личностях, а не о кастах.

• «Интеллектуальная элита» – просто свет, бомонд, монополизировавший интеллектуальное.

• ...В общем, «интеллигенции», строго говоря, не существует – существуют интеллигенты, по необходимости проявляющие известную солидарность. А «интеллигенция» – это начало их вырождения.

• Миссия человечности – в первую очередь на интеллигенции (интеллигентах); другой, собственно, у нее и нет. Но «клан человечных» немыслим. Поскольку интеллигенция составляет клан, постольку она не интеллигенция.

• ... «Отбросы нации», как выразился известный лидер. – Как тут не вспомнить забавное наше – «трудовая интеллигенция»: нечто отобранное из нетрудовой, из – отбросов.

• Что подлинная интеллигенция – это «отбросы нации», – это конечно. Не годится в стадо, и не должно годиться. И нечего обижаться. – Не следовало обижаться и на более мягкое «прослойка». Чем лучше «слой»?..

• Народ знает «свое» и, как верх духовности, «наше». Более широкие перспективы – чушь или происки не наших. А интеллигенция, рассуждающая об этих перспективах – «болтуны», или внутренний супостат...

ИНТЕРЕС

– инстинкт устранения непонятного или незнаемого (познавательный);
– инстинкт расширения возможностей (созидательный, творческий);
– инстинкты присвоения, самоутверждения (так называемые личные интересы).

Итак, интерес – инстинкт. В этом его загадка и разгадка. Если объяснить, зачем Бог снабдил свою тварь теми или иными инстинктами, кажется, всегда довольно легко – то объяснить себе, почему мы хотим того, чего от нас хочет инстинкт – невозможно. Зимой птице лучше на юге, но летит она туда «просто так». Понимание и конструирование, воля к истине и воля к созиданию – специфические способы выживания разумных существ, – но интересны нам истина и творчество сами по себе, даже когда задача выживания не стоит. Ожидаемая польза стимулом в исследованиях не является, ведь заранее не известно ни то, что будет являть собой истина, ни тем более то, как именно можно будет ее эксплуатировать. Не является она подлинным стимулом и в изобретениях, ведь изобретают вещи, без которых жили до сих пор. Почему-то охота – и все тут. Интерес – от interest, – важно; то есть важно не потому, что зачем-то насущно необходимо. Примечательно, что это относится и к «личным» интересам, ведь корысть никогда не останавливается на насущном, насущное – это и не корысть...
Присматриваясь к познавательному интересу в людях – интересу в собственном смысле слова, – видишь в нем два и похожих и не похожих, и это –

– жажда осознания, понимания, – то есть жажда смысла;
– жажда ознакомления, особенно с чем-то не требующим осмысления (вроде географических сведений) или даже заведомо превосходящим способность осмысления (вроде чудес), – то же, что любопытство.

Откуда это различие? «Инстинкт устранения незнаемого» должен, конечно, выделять незнаемое как таковое, потому, если этот инстинкт слаб или неразвит, он остановится на полпути и вожделенным предметом его станут сами новизна и непонятность, тайна окажется важнее истины.
Итак, интерес – важное само по себе. Отсюда, это и вообще ощущение самоценного для нас в чем- то вне нас, или –

– воодушевленность чем-либо. Личное отношение, вдохновляющая сопричастность, вовлеченность (то есть увлечение),

этот интерес Фромм расшифровал как «inter-esse» – «быть внутри».
Кстати, интерес как увлечение –

– то же, что азарт – чистое увлечение, бескорыстное до бессмысленности («спортивный интерес»), или, как будто, увлеченная корысть («азартные игры»).

А в выражениях «интересная женщина», «интересный мужчина» –

– явная возможность увлечься, полюбить, –

влюбленность и увлечение синонимы. Правда, в пошлом понимании этот специфический интерес – всего лишь оценка чьего-то соответствия неким признанным образцам.
Ну, и те второстепенные смыслы, в каких говорят – «интересная работа»:

– радость от дела, его чаемых перспектив;
– удовольствие от времяпрепровождения; от причастности чему-то серьезному, значительному, престижному (здесь интерес – не от «быть внутри», а от – «быть при этом»); даже от предвкушения материальных выгод.

• Есть и у интеллекта своя страсть: интерес.
Интерес, можно сказать еще, это «интеллектуальный аппетит» к чему-либо. Как скука – пресыщение или голодное истощение. Не знающий скуки, не знает, видимо, и интереса.
С другой стороны, мера интеллекта – его способность ощущать интересное, так что скучать – признак интеллекта неразвитого.

• Потребность интеллекта бескорыстна и называется – интерес, а интересы чисто плотские, сверх потребностей, называются корыстью.

• Не случайно и бескорыстная и корыстная тяги к чему-либо обозначаются одним словом: интерес. Та и другая бывают вполне безотчетны и постольку именно бескорыстны. Как посмотришь – ну что скряге до его денег? Он же их не тратит! Что скупому рыцарю в его сокровищах, какая ему в них корысть! – А – рулетка? Если это корыстность, то особая – готовая все потерять! Бескорыстный интерес игры в корысть...

• Что интересно познающему? – Сущности: нечто, относящееся до закономерностей, скрытых причин. Смыслы: сущности, говорящие душе, углубляющие самопознание. – Остальное – не интересует, лишь заинтриговывает.

• Интересен – закон, любопытно – отклонение.
(Примечание первое. Если есть отклонение от закона, то закона уже нет, и потому в чаянии более полного закона интерес не проходит мимо отклонений, они его возбуждают особо. И второе. Любопытно отклонение, как принципиально необъяснимое, как чудо. Но ведь закон – куда большее чудо, – насколько должен бы казаться любопытней!)
Можно сказать так: «интересно – чудо, раскрывающееся нам в законе; любопытны – чудеса отклонений».

• Интерес хочет сделать понятным, любопытство, втайне – оставить непонятным. Движимый интересом проясняет, любопытством – затуманивает.

• Интерес – потребность в ясности, и в этом смысле – в простоте. Потому удовлетворенный интерес не разочаровывает, в отличие от удовлетворенного любопытства: любопытство всегда хотело бы чего похитрее.

• За интересом маячит истина, за любопытством – в лучшем случае, удовлетворение любопытства. – Потому факт, что ученые бывают весьма нелюбопытны, не говорит о них так уж плохо. Это их беда!

• Истина – глубина, так что поверхностный интерес – всего лишь любопытство, а умное любопытство – уже интерес.

• Интересующийся – любит сам процесс дела или его результат?
Но что задающие этот вопрос имеют в виду под «результатом»? Я делаю табуретку: процесс – это, ясно, пилить-строгать, а вот результат – что: хорошая табуретка? Удобства, которые она обещает, красота? Или, может быть, выручка от ее продажи?.. – Итак, кто работает по интересу? На мой взгляд, тот, кому охота строгать, пилить и сколачивать хорошую табуретку, понимая под хорошей табуреткой удобную и красивую: кому важен сам процесс, но в смысле – результат...

• Мышление на службе – ложь; незаинтересованное мышление – глупость.

• Интерес – главное в уме и таланте: воля к истине, к существу дела.

• Интерес – и есть «любовь к истине». А «любовь – назидает». Интересующегося назидает, умнее делает, сам его интерес.

• Интерес называют еще увлечением, а увлечение еще и любовью. – «Интересный мужчина», «интересная женщина» – ну да, те, которых очень можно полюбить. Звучит, правда, пошло: не столько существует неинтересных людей, сколько людей, не способных испытывать интереса. И так как любовь всегда конкретна, имеет имя, заведомо «интересным» мужчинам и женщинам, скорее всего, чего-то не достает до индивидуальности.

• Кокетство – заинтересовывание собой, а еще чуть дальше – попытки в себя влюбить. Заинтересованность обещает влюбленность.

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

– «одна из реальностей, которая удовлетворяет данной формуле»; «одна из формул, которой можно описать некую реальность», –

«по жизни» одно от другого не всегда различимо. Реальности мы постигаем в формулах, которые и составляют наши реальности. Все же «по жизни» интерпретация ближе ко второму определению –

– прозрение общего в частном, – то же, что осмысление.

Это общее в осмыслении должно сочетать объективность и значимость для нас, которая, ясно, субъективна, – отсюда интерпретация –

– толкование с определенной точки зрения; определенный способ понимания. –

А есть и такая идея, что, раз понимать что-либо можно лишь каким-то определенным способом и с определенной точки зрения, сама истина – лишь вопрос наших интерпретаций, объективности не существует, и каждый вправе верить, что сам мир – как раз таков, каким он научился – или хочет – его видеть... Что всякая интерпретация, только что не противоречащая сама себе – вполне то же, что истина.

• Как ни интерпретируй мир, через стену не пройдешь и себя не переделаешь, – неподатливость объективности остается. Объективная истина не то что доступна – от нее никуда не денешься.

• Думаю, что двух непротиворечивых всеобъемлющих интерпретаций мира быть не может. Правда, и неизвестно, что это такое.

• «В вашей интерпретации»: «в толковании не с той точки зрения, с какой это желательно, или проще всего, толковать».

ИНТИМНОЕ

(во что другим не следует заглядывать – или, иное дело, что не следует другим показывать)

– глубоко личное – из сферы отношений человека с собственной душой («святое личное»);
– исключительно личное – особо, касающееся отношений человека со своей физиологией («неприличное», на которое дает право естество);

частные случаи того и другого –

– «личное двоих», «личное близких» – более сокровенное, чем просто чье-то личное (хотя бы потому, что ответственность за него несут не только перед одним собой); то, что в отношениях должно оставаться личным, сокровенным; особо – касающееся отношений полов; физиология этих отношений.

Или, огрубляя – согласно обиходному употреблению –

– сфера личного;
– сфера стыдного.

• «Лезть в душу» – лезть в интимное.

• Отношения с совестью – интимны.
Интимны отношения с тем, что нравится – «о вкусах не спорят».

• Интимны, в моих представлениях, должны быть отношения с Богом. Область наших главных чаяний – интимна, оттого их и называют «задушевными». Что и говорить о любви! – Итак, и Вера, и Надежда, и, конечно, Любовь...

• ...В общем, интимное – это вполне то же, что личное. Интимно даже личное достоинство; точнее, оно – страж интимного.

• Стыд – ощущение интимного, во всех его смыслах. «Мне нечего стыдиться» – значит не то, конечно, что интимного у меня нет, но: мое интимное не содержит бессовестного.

• «Естественное не безобразно», но бывает – интимно. «Интимное, покуда остается интимным, не безобразно, а может быть и священно...»

• Животные знают и начатки стыда, но, ясно, эта сфера сокровенного у них очень мала – поскольку в большей степени, чем человек, они сокрыты от себя самих. Меньше сфера интимного, кажется, и у дикаря – еще не вполне человека.

• Дикарь стыдится несхожести – то есть, скорее, личности. Развитый человек признает личность за святое. Соответственно, он уважает несхожесть в других и не слишком бравирует своей.

• Дикарю бывает стыдно перед другими («от людей»), развитому человеку – перед собой. У дикаря личное – стыдное, у развитого личное – интимное, скорее святое.

• Наделенный душой – наделенный сокровенным, сокрытым, но душевность – это и умение посвящать в это сокровенное.

• В тайны – «посвящают»; интимное двоих – уже святое.

• ...Но почему же все-таки личное имеет это святое право – сущностную потребность – на потаенность? – Без потаенности не состоится в душе чего-то самого главного, не состоится – она сама. Живое – непрерывно возникающее из тайны.

ИНТРИГАНСТВО

– властвование хитростью: страсть к созданию ситуаций, вынуждающих людей вести себя согласно вашим планам.

• ...Или даже без особых планов, не власти ради, а из чистого любопытства к лицезрению ситуаций. Но это уж не вполне интриганство. Такой человек никогда не держит секретов – значит, политика, или махрового интригана, из него уже не получится.

• Власть, конечно, не преминут употребить и в корысть, но главное у интригана – все-таки сама власть. «Мутят воду» не столько ради «рыбки», которую можно было бы поймать и иным путем, сколько ради самого этого процесса.

• ...Интриганы, сочинители сюжетов – интриг, – те самые «инженеры душ»...

• «Заинтриговать»: втянуть в сюжет.

• Я знаю по меньшей мере трех кровных родственников крупных сталинских политиков – и генотип узнается в каждом, – это неуемные интриганы.

ИНТРОВЕРТНОСТЬ – ЭКСТРАВЕРТНОСТЬ

(NB: ничто из последующего не могло бы быть сказано без Юнга, но сам Юнг ни за что из этого не отвечает!
И еще одно замечание. Мне кажется общепринятое русское написание этих терминов не совсем удачным, и предпочитаю, для обозначения степени проявленности этих качеств в человеке – «интровертИВность и экстравертИВность», а для обозначения самих этих качеств – «интроверсия и экстраверсия». Так и пишу.)

– приоритет внутренних – или внешних факторов в душе: осмысления или факта, мировоззрения – или обстоятельств, чувства – или правил, существенного – или формального, понимания – или осведомленности, переживания – или впечатления, и т.д.; установка на личностное – установка на социальное, общепринятое (принятое в определенном кругу).

Или, поскольку душа – это мысль, чувство и воля, интровертивность и экстравертивность –

– реагирование на внешний мир в первую очередь чувством и мыслью, затем детерминирующими волю – или прямое реагирование на него, приспособление воли к внешнему миру с подчинением этому процессу мысли и чувства.

Проще –

– склонность или несклонность к продумыванию и прочувствованию того, чем живешь; глубина или поверхностность, как две принципиальные установки.

• «Дополнительные типы»: интроверты, живущие по экстравертивным законам («ищущие себя вовне»), и экстраверты, живущие по интровертивным (истерики).

• (Истерик, подобно интроверту, испытывая сопротивление внешнего мира, отступает в область своих мыслей и чувств – но, как экстраверт, забирает туда и волю, где она и начинает хозяйничать сообразно его нуждам и пристрастиям. Вот – истерические фантазии. Воля истерика хочет реагировать на внешний мир непосредственно, но объективность слишком трудна для нее, и его, этот мир, приходится сочинять.)

• Желания, потребности представляет во внешнем мире воля; интроверсия и экстраверсия различаются по тому, обращается ли воля в конфликтах между желаниями и миром к суду собственных мыслей и чувств личности, или к тому, что в самом мире принято мыслить и чувствовать. – Вопрос: кого можно скорей заподозрить в недостойной зависимости мыслей и чувств от потребностей, этой интеллектуальной недобросовестности? Интроверта? Экстраверта?.. И тот и другой убеждены, что это грех стороны противной.

• ...Конечно, опережающие сознание реакции вовсе не означают экстравертивности. Рефлексия по определению «post factum». Сама непосредственность бывает вполне интровертивной – поскольку не сверяется ни с общими правилами, ни с объективными обстоятельствами; как сама рефлексивность – исключительно экстравертивной. (Экстравертивная рефлексивность – оглядка, благоразумие, рассудительность.)

• Непосредственность интровертивна, – если только это не непосредственное выражение стадных чувств. Рефлексия сугубо интровертивна, – если только это не оглядка на общепринятости.

• Экстраверт – тот, кто, применяясь к обстоятельствам, склонен скорее жертвовать своими чувством и мыслью, чем своим благополучием. Ему же мнится, что это он жертвует своими субъективными представлениями ради самой истины.

• «Стену лбом» не пытаются пробивать ни экстраверт, ни, в нормальном случае, интроверт – различие в том, считать или не считать такой стеной коллективные установки; что считать объективностью.

• Разное безволие у интровертов и экстравертов. – Отступая в сферу личного, интроверт сдает позиции в борьбе за свои нужды. Борясь за свои нужды, экстраверт сдает позиции своего личного.
(Здесь нелишне заметить, что между нашими нуждами и нашим личным нет слишком четких границ, так что без меры поступаясь одним, растеряешь и другое. Скармливают душу паразитам всепонимающие интроверты, отдают последние силы, давая себя во всем убедить, экстраверты...)

• Экстравертивность – поверхностность, в которой разглядели проблему.

• В чем интроверт поверхностен, он в лучшем случае экстравертивен. (Вариант сочетания интро- и экстравертивности в одном человеке.) Если нет сил дорогу прокладывать, поневоле воспользуешься имеющейся.

• Примату общих установок естественно быть неосознанным, чем-то само собой разумеющимся, – но есть на свете и такое чудо: неосознанный примат личностных установок. Рьяная верность традициям, общественному мнению, моде и т.д. – и притом резко выраженная, до чудачеств, личность: нет таких традиций, нет таких устоев, нет такой моды! А если что-то подобное и существует, то нашему убежденному экстраверту не хватает во всем этом меры, притом что теплохладность главный признак хорошего, то есть экстравертивного, тона. Тут он больший экстраверт, чем сама экстравертивность.

• Для экстраверта личное – синоним корыстного или субъективного, как для интроверта – синоним духовного, а с этим и объективно-истинного. Для экстраверта синоним духовного – коллективное.

• Установка на корыстное скорее экстравертивна: без широкой сферы личностного, в которой обитает интроверт, воле, кроме корысти, ничего не остается.

• «Любовь по расчету»... Да нет, это экстраверт не «приказывает сердцу» – это его сердцу, совершенно от него независимо, приказывают обстоятельства.

• Заметим, что и субъективность есть скорее свойство экстравертивное. – Подчиняя волю обстоятельствам, экстраверт, ясно, ощущает себя и бывает на самом деле объективным. Но, подчиняя вместе с волей мысль, экстраверт привыкает воображать, хоть и не сознается в этом, что обстоятельствам подчинена сама истина.
(Установка на общепринятое вполне субъективна, хоть и отменяет самого субъекта, саму личность, – субъективна, поскольку не интересуется истиной самой по себе. Субъект может отстоять себя от множества лишь в том случае, если на его стороне объективность.)

• Экстравертивность плюс субъективность – глупость; экстравертивность плюс объективность – здравый смысл.
Интровертивность плюс субъективность – безумие, душевное заболевание. Интровертивность плюс объективность – все, чего можно ждать от ума.

• Осмысление интровертивно – это процесс внутренний, выяснение того, что ты в мире, что мир в тебе. Вообще, чтобы только увидеть мир, нужна точка зрения, какую-то позицию нужно занимать. Отказаться от осмысления – значит лишь отказаться от собственного взгляда на вещи в пользу какого-то общепринятого, более или менее смутно сознаваемого, – значит быть экстравертивным.

• Интроверт стремится осмыслить, экстраверт – сориентироваться.

• Согласно опросам, аргументированная статистикой заболеваний и т.п. пропаганда против курения действует преимущественно на интровертов. В интроверте надо убедить его личное, путь к которому через сознание, – в экстраверте же – затронуть коллективное, показать, как действуют другие.

• Разделение на «теорию и практику», на «высокое и земное», на «в книжках и в жизни», эта бытовая «концепция двух истин» – безусловно экстравертивна. Безотчетная философия человека, для которого внешнее его окружение, непосредственно определяющее волю, значимей, чем все воздействия на мысль и чувство, смогшие бы ее определять, как оно бывает у интровертов, изнутри.

• У интроверта нет авторитетов в собственном смысле этого слова, он с ними будто наравне, – ибо свое мнение, как бы кому ни поклонялся, в конце концов он составляет сам. У экстраверта же авторитеты есть. Только стоят они, как и положено, высоко до недосягаемости – пример соседа практически значит больше мнения авторитета... Экстраверт не настолько сам для себя авторитетен, чтобы поверить, что авторитеты могут быть ему чем-то полезны.

• «Никаких авторитетов!» – значит: «какое зазнайство!». Но к интроверту это не относится, для него не авторитет и тот, в чьем превосходстве он не сомневается. А по отношению к экстраверту может значить, по сути, и прямо противоположное: «какое низкое мнение о себе!».

• «Авторитеты, следовать которым сочли бы за безумие» (определение из «Формул») – как правило, интроверты для экстравертов.

• ...В общем, экстравертивность – это подчиненность. Представления подчиняются воле, а воля – среде. Человеческая среда организована иерархически, так что авторитарные комплексы тут неизбежны. Пусть духовные авторитеты могут располагаться для экстраверта слишком высоко, чтобы реально на него влиять, но зато все, что может влиять и подчинять непосредственно – его реальные авторитеты.

• «Надо иметь свое мнение» в устах экстраверта: «куда бы ни пришел, нельзя забывать, с каким пришел мнением»; «будь последовательным представителем одного какого-нибудь мнения!». Круги бывают разные и мнения соответственно, но ты должен быть верен одному своему кругу.

• Конформизм, конечно, то же, что экстравертивность (экстравертивная установка). Разница в том, что собственно конформизмом называют конформизм самых широких слоев, кодексы же экстравертивности могут быть эзотерическими.

• Общество может быть ориентировано только на экстравертивные ценности; оно само и есть их ориентир. Место интроверта – место аутсайдера.

• Обломов – лентяй особый, иначе этот образ не потряс бы так публику. До него знали таких, что не хотели работать, а хотели развлекаться; Обломов же терпеть не мог развлекаться, и работать в том числе. «Обломовщина» – интровертивность.

• Нечего сетовать на экстравертивность распространенных суждений, вкусов и дел, – какими же им еще быть? Как в истоках всего только и может быть, что интровертивное. «Ученик не выше учителя»...

• Ценности – не субъективны и не объективны, – они интровертивны или экстравертивны. Первые относятся к разряду вечных, вторые – преходящих, хотя бы, даже, освященных вековыми традициями...

• Традиции – «вечные истины» экстраверта.

• В безапелляционности экстраверта слышится: «не спорьте со мной, это ведь мнение более авторитетной публики, чем той, к которой вы принадлежите». Нескромен тут намек на свою принадлежность к какой-то более качественной публике, но зато – как мало в этом самоуверенности!
И каким самоуверенным должен выглядеть в глазах экстраверта интроверт, искренне не берущий в толк, какое отношение чей-то статус должен иметь к его личному мнению. Личное мнение интроверта по-своему безапелляционно: последняя инстанция – свой суд.

• ...Идея терпимости интровертивна: это идея, что каждая личность видит истину по- своему.
...Идея терпимости экстравертивна: это идея, что в каждом социуме истина своя.

• Две нравственности существуют – интро- и экстравертивная, – человечность, первая, и вторая – собственно нравственность. Та, что от слова «нравы».

• ...Так и религиозность бывает интровертивной и экстравертивной – в зависимости от того, где верующий ищет свое сверх-личное: в глубине личного или за его пределами. Церковная религиозность, все равно размеренно-традиционная или рьяная, понятно, экстравертивна.
Экстравертивен аскетизм, как насилие над своим Я; аскетизм же интровертивный – довольство необходимым – совсем иное, это, считайте, особого рода эпикурейство.

• «Бог внутри, но мы снаружи; Бог в нас дома, но мы чужие!» (Мейстер Экхарт); это о нашей непреодолимой экстравертивности.

• ...Впрочем, атеизм тоже экстравертивен. «Вполне можно жить и без особого смысла...»

• Интроверт – тайна: кто он? Что он в себе прячет?
Экстраверт – тайна: где он? Куда он себя, от себя же, запрятал?...

• Экстраверты не знают зрелости, только возраст.

• «Болезненная интроверсия – космос ближе жизни. Болезненная экстраверсия – возрастная опустошенность» (Л. Облога).

• Запись диалога (Л. Облога). – «Интересно, какие они теперь?» – любопытствует интроверт, о бывших сокурсниках. И ответ экстраверта – «такие же, как были, только хуже!»...

• Возраст сулит экстраверту одни лишь утраты – хуже становится ему, хуже становится и он сам. Ибо среда, его главный ориентир, заставляет его отступать от того передового, на что ориентируют человека в начале жизни; ибо от внешнего можно вбирать в себя не больше, чем позволяют жизненные силы, и с упадком сил отказываться приходится от лучшего, как от наиболее трудного; ибо восприятие, не находя продолжения во внутреннем мире личности, неизбежно притупляется и клевещет на мир... Если когда-то вы говорили что-то прекрасное – значит, «чушь прекрасную несли»; если раньше «искренне любили» – теперь согласны, что любить полагается по расчету; если «фонтаны были голубыми», теперь они серые. Грустно быть «седым человеком», но особенно – седым экстравертом.

• Основной постулат того искусства, что уже примерно век претендует на исключительную современность и которое требует от зрителя особого «понимания» – что значительность произведения искусства в сущностной вражде со всяким доступным рассудку смыслом – этот постулат глубоко экстравертивен. Потому-то не переводятся и «понимающие»!.. Процедура докапывания до смысла, для экстраверта, вроде погружения в болото. И вот, ему предлагают быть культурным, и современным, и как от земли небо далеким от банальности – без этой пугающей процедуры!

• Иррационализм, с его презрением к вере в смысл, становится идолом экстравертов.

• ...Искусство претенциозной поверхностности, смущающее тех, кто не в силах допустить, что высокомерного презрения оно удостаивает именно любую возможную глубину. Не то чтобы «дегуманизацию» искусства мы наблюдаем ныне, а его крайнюю «экстравертизацию».

• Интерес интровертивен, любопытство экстравертивно.

• ...Эти диковинные картины, странно похожие друг на друга своей непохожестью; эти все время неожиданные, тревожащие звуки; эти вгрызающиеся в память тексты, представляющие сами собой собственное содержание... Любопытно – приковывают внимание и приводят в некую оторопь, представляющую собой их художественное воздействие, – но – не интересно: не затягивают, а скорее выталкивают. Экстраверт, рядом с ними, ощущает себя на свежем воздухе; его не заставляют погружаться. А интроверту душно, ему не хватает пространства, хочется на воздух.

• ...При всем том «авангард» остается непонятым широкой публикой; непонятым не в том смысле, что в нем сокрыто нечто превосходящее ее понимание, а в том, в каком говорят о происшедшем между кем-то недоразумении – ведь именно широкой публике он больше всего и подходит, дух «авангарда» – ее собственный экстравертивный дух.

• Как это замечательно объяснил Юнг, красивая картина для экстраверта – та, что висит в престижном салоне и подписана известным художником. – Теперь, когда само искусство стало до потери человеческого экстравертивным, эти критерии и стали единственно законными. Выяснилось, что хорошо подписать и повесить можно и черный квадрат на белом фоне; доставлявшие неудобство красота, мастерство, чувство и т.п., – вещи, о которых все-таки можно судить каждому индивидуально, а потому требующие от каждого индивидуальной способности суждения – уже никому не путают карты... Это и вправду бунт, – бунт экстравертизма.

• «Развивать вкус»: так экстраверт борется с неподвластными ему проявлениями собственной индивидуальности.

• Экстравертивные категории, повергающие интроверта в особо глубокие раздумья. – Скажем, «современное и устаревшее»; будто в сфере истинного и красивого что-то может устареть, как устаревает с появлением электровоза паровоз! Тогда как для экстраверта «современное и устаревшее» есть просто «модное и вышедшее из моды». – Но как же, опять-таки, уживаются с модой истина и красота? – не унимается интровертивное сознание. – Так мода, – недоумевает экстраверт, – и есть и красота и истина...

• Интроверт не гонится за веком, экстраверт, в лучшем случае, может от него отстать.
(Именно – в лучшем. Так постаревшая модница останавливается на какой-то моде, и видишь: в такое-то десятилетие она обрела, наконец, свой собственный вкус.)

• Главное достоинство экстраверта – восприимчивость к новому; личные мнения и вкусы являются у него в качестве возрастного признака.

• Если ответственность за то, что он из себя представляет, человек ощущает за собою – он интроверт. Экстраверт возлагает ее на «среду», «жизнь», «время» и т.п.

• ...Привыкая насиловать собственное разумение ради благополучного приспособления к среде, экстраверт, ясно, рискует лишиться благополучия и даже погибнуть вместе с этой средой, от чего его могло бы избавить собственное разумение. Но «на миру», для него, «и смерть красна».

• Личность – ответственность. – Если за вас отвечает среда, значит, вы за нее не отвечаете: ни за что не отвечаете. Если за себя вы отвечаете сами, вы болеете и за среду, раз от нее приходится зависеть: отвечаете, в известном смысле, за все.

• ...Простой тест на экстравертивность. Если человеку кажется странным, что кому-то всерьез неприятно представление о разбегании галактик и возможном в сверхдалеком будущем конце вселенной – он экстраверт. «Махровый» экстраверт не поверит даже в то, что кого-то всерьез и не по обязанности могут волновать более близкие экологические беды.

• Только личность может ощутить личным делом то, что ее лично не касается. (Ясно, речь не о чужих личных делах, – в них лезет как раз тот, кто не ведает ничего о личности.)

• Экстраверту некогда подумать именно о том, о чем интроверт не может не думать.

• Душевный комфорт интроверта: подумав, убедиться, что все правильно. – Экстраверта: все сделать правильно, чтобы можно было не задумываться.

• Экстравертивный вариант вопроса о смысле жизни: «Ну, я все делал, как надо, и что мне теперь за это?..».

• Идея, что судьба к нему несправедлива, терзает по временам каждого выраженного экстраверта. С одной стороны, ты – функция от среды, с другой – логика подсказывает, что среда все- таки дар случайный; как тут не ощутить, что тебе, которого ты так любишь, должна бы по справедливости достаться какая-то лучшая? Вот единственный пункт, в котором экстраверт себя ощущает со средой в конфликте.
Живет себе человек «как все», и горд этим, и все бы славно – если бы не идея: что, если бы сами эти «все» были какими-нибудь другими, лучшего качества? Родись я в Америке, и был бы сейчас не «совком», а американцем; а приходится быть «совком»...

• Если экстраверта что-то в себе тревожит, он эмигрирует или требует повышения.

• Готовность подчиниться законам среды рассчитывает, конечно, на ответное признание. – Экстраверт скажет: «мы люди маленькие» и тут же: «меня недооценили!».

• Редкий экстраверт, сколько я могу судить, откажется от руководящего положения: проблема личного соответствия месту для него чужда. Его «повышают», он и «растет». Право «повелевать» он ощущает именно в меру готовности подчиняться.

• Иную ответственность можно на себя взять, если не умеешь чувствовать своей ответственности; пусть ты будешь вершить чужими судьбами лучше кого-либо другого, но кто посмеет ими вершить? – Кто? Политик. – Политик, стало быть, или бандит, или ультра-экстраверт. Потому ничего не боится – решает себе, кому жить, кому умирать, – что либо попросту не имеет совести, либо подчинен общей системе еще в большей мере, чем те, кем командует.

• Иерархии, как говорилось, мечтают распределять не просто места, а сами достоинства; экстраверт не видит в этом никакой несообразности. «Бревно в орденах и лентах» – уже совсем не то бревно, что без орденов и без лент... А коли так, не обязательно и дожидаться, пока тебя заметят и наградят, – об «орденах и лентах» вполне можно хлопотать, униженно их домогаться...

• Интроверт, в отношении успехов и карьеры, мыслит так. – Никакое происхождение, конечно, ничего не значит; если успехи ваших родных велики сравнительно с вашими, лично вас это вряд ли поднимет в собственных глазах, скорее напротив. Вы знаете, каких способностей от природы не лишены; если эти способности счастливо совпадут со склонностями, возможно, вы что-то достойное совершите, и тогда, вероятно, вам захочется и признания в социальной среде; правда, если ваши личные взгляды разойдутся с идеалами этой среды, признание ею будет уж не столь желанно, а то и противно. Вопрос же о преимуществах, которыми вы могли бы пользоваться ввиду ваших заслуг, слишком осложнится вопросом о справедливости.
Экстраверт мыслит прямо наоборот. – Вы родились здоровым, способным, удачливым, в хорошей семье. Это ваша цена. Вы стоите того, чтобы социальная среда вас хорошо приняла, поместила на какие-то высшие свои ступеньки; заняла доступным вам и притом престижным делом, которое тем самым будет и интересным; заполнила соответствующими взглядами, которые тем самым уже будут умными и передовыми; приобщила манерам, по которым будут различать ваш ранг; наградила, если вам удастся ни в чем не сплоховать, признанием, снабдила положенными преимуществами...

ИНТУИЦИЯ

(ближайший синоним – чутье)

– чутье на истину, то есть верный ответ в какой-нибудь задаче, предвосхищающее логическое или эмпирическое ее обоснование (частный случай – чутье на смысл, или прозрение о принципах, причинах или образах, лежащих в основе и делающих очевидными значение, связь, внутреннюю необходимость заинтересовавших нас явлений); то же, что догадка; предчувствие и даже «ясновидение»;
– чутье на истину, никакое доказательное обоснование которой в принципе невозможно (то есть возможно только чутьем):
а) непосредственное усмотрение некой частной истины (вроде геометрической аксиомы), констатация чего-то очевидного и несводимого ни к чему другому;
б) умозрение или спекулятивное мышление, – «интуиции», прозрения относительно самых общих истин бытия, его смысла;
в) религиозные и мистические прозрения – относительно так называемых истин веры.

А также – значение, если можно так выразиться, ложное –

– ничем не обосновываемое чутье, то же, что инстинкт.

Вообще, интуиция – от «пристально смотреть». Само логическое мышление есть то же приведение к очевидному – последовательное продвижение по рубежам, с которых очевидное может быть узнано непосредственно; логика еще в большей мере, чем догадка, есть «пристальное всматривание», и таким образом интуиция –

– усмотрение, способность живого существа отдать себе отчет в какой-либо реальности, необходимости или возможности, – основа всякого мышления вообще.

На этом можно было бы кончить, и все-таки. – Все сказанное, но в логических терминах –

– констатация данностей, самоочевидных постулатов, аксиом; то же, что индукция; предвосхищение вывода, ускоренная, не отчитывающаяся себе во всех своих операциях дедукция. А также все умозрения, находящиеся за пределами логики, то есть попытки обоснования самих аксиом.

А в споре рационализма с иррационализмом, интуиция –

– усмотрение истин в «естественном свете разума»;
– сверхъестественные откровения сознанию, отрешившемуся от простого ясного рассудка (погруженному в мистический сумрак).

• ...Чутье на истину, ее непосредственное усматривание – от видения ясного до ясновидения.

• Синтетическое суждение – интуитивное. Достаточно учесть, что 1+1=2 – суждение синтетическое, чтобы стало ясно, что интуитивно вообще все мышление. Что тайну мышления составляет тайна интуиции.

• Непосредственное обнаружение истины и непосредственное обнаружение данности – разные вещи, конечно, но все же и не совсем разные; сами истины уже как-то даны нам, и данности заключают истины, их надо лишь выявить – в том случае и в другом.

• Изволят называть интуицию – лежащий в основе всякого познания акт прямого усмотрения недоказуемой истины – верой. – Пусть так, но – какая именно вера? Вера в то, что Некто (с большой буквы) поучает нас, кормит нас истиной из рук? Или в то, напротив, что верить можно лишь собственным глазам?
Знание есть в некотором смысле вера, но вера – еще ни в каком смысле не знание.

• Инстинкт, – повторюсь, – та интуиция, которая обманывает. Вообще же, если бы интуиция могла обманывать, то обманывала бы и логика (ибо логика – снова повторю себя – тоже интуиция). – Интуиция говорит только правду и ничего кроме правды, но – не всю правду.

• Если интуиция вас обманула, значит, это была не интуиция. Что же? Может, надежда; может, опасение; может, инстинкт.

• Раз «интуиция» от «смотреть пристально», то – не «информация – мать интуиции», а внимательность – ее мать. Но информация, действительно – условие ее возможности.

• Интуиция – это знание, к которому нельзя найти метода. И все же. – Ассоциирование: нам не приходится перебирать все варианты для нахождения истинного ответа среди возможных, – мы опираемся на знакомое, похожее, нащупываем «архетипы» разрешаемых ситуаций. Эмпатия: мы понимаем другого без размышлений, если влезаем в его шкуру.
...Вот, кстати, «эстетическое познание». Что такое искусство? – Ассоциирование и эмпатия, эти подручные интуиции.

• «У этого человека лучше развита интуиция, у того – логика...» – Что это значит? – Значит, что первый, когда не пытается быть последовательным и не слышит чужих аргументов, ошибается в своей интуиции меньше; и что второй способен подключать интуицию лишь тогда, когда принимается мыслить. И то и другое – об интуиции.

• Ум без интуиции не может. Потому он с трудом верит в то, что интуиция может проявляться независимо от ума. И поэтому умный, своего ощущения того, чего пока не осмыслил, склонен вообще не замечать: игнорировать интуицию.

• Одни люди умнее, когда думают, другие – когда не думают.

• Интуиция: умная непосредственность.

• Непосредственная реакция умнее осмысленной: обычное дело! Свойственно, ясно, в большей степени не слишком умным, умных же повергает в изумление.

• В цепочке умозаключений легче ошибиться, чем в одном-единственном: вот преимущество непосредственности или «интуиции». Но, ясно, только цепочка умозаключений, «дальнейшая интуиция», может выявить ошибку в исходном.

• «Интуитивно»: не задумываясь.

• Логика – мышление, в котором отдают себе отчет, интуиция – мышление, в котором себе отчета не отдают. Или, еще точнее: интуиция – и есть мышление, а логика – это способ себя контролировать.

• «Интуитивный ум» противостоит по-настоящему не «логическому», а – «догматическому». – То есть такому, который движется лишь от каких-то заданных предпосылок, но не такому, который может эти предпосылки самостоятельно усмотреть или пересмотреть.

• Причина; смысл; образ – не то, что объяснимо, а то, что объясняет. Хотя, продвигаясь в познании дальше, можно найти более отдаленную причину, более полный (широкий, глубокий) смысл, более объемлющий образ; необъяснимое и объясняет, интуиция отвоевывает истину у тайны.

• Сослаться, как на высший критерий истины, на «естественный свет» – о, для этого рационалисту надо быть очень глубоким иррационалистом! (Интуитивистом, на самом деле.)

• В философии, сфере, где доказательства ничего не доказывают – интуиция не ищет, а творит.

• Интуиция, по духу и по последнему устремлению – о недоказуемом. О главном...

ИНФАНТИЛЬНОСТЬ

– наивный эгоцентризм

(собственно, эгоцентризм и может быть только наивным, но важно подчеркнуть это его отличие от эгоизма). Так что –

– эгоцентризм, или неспособность вполне ощущать объективное существование внешнего мира, с вытекающими отсюда: склонностью заменять осмысление ситуаций фантазированием, а разрешать их соответствующим враньем, в словах и поступках; безответственностью перед людьми, делом, интересами собственного завтрашнего дня.

Потому, пахнут инфантильностью –

– любые проявления безответственности; недостаток мужественности; несамостоятельность, но только как неумение самому за себя отвечать – и оттого весьма способная на дерзкие оригинальные выходки; легкомыслие, беспечность; отсутствие собственного взгляда на вещи и даже явного согласия с конформными взглядами, как отражение упомянутой склонности подгонять осмысление под приятный или удобный для собственного персонального мирка ответ.

Но: не будем забывать, что для дикаря повзрослеть – отнюдь не значит расстаться с эгоцентризмом, а, напротив, вооружить его и приспособить, лишить элемента наивности, социализировать; так что, мне кажется, я не ошибаюсь, если слышу в «инфантильности» – в чьих-то устах – совсем иные смыслы:

– «идеализм», как способность идти вразрез с личной корыстью и устоями социума, и в этом понимании – «наивность», «безответственность», неблагоразумие; вообще, всякая духовная автономия; даже, как будто, признаки интеллигентности...

Ибо интеллигент, по мнению большинства, «жизни не знает»: сколько ни мнет его жизнь, не умеет так повзрослеть, чтобы стать, «как все».
Итак, подчеркну различие. Запоздалое детство, в разных головах –

– недоразвитие личности;
– недостаток социальности – выраженная индивидуальность, и даже выраженная личность.

• Различие эгоизма и эгоцентризма выступает особенно ярко, если брать эгоцентризм в облике инфантильности.
Для эгоцентрика мир – мир его грез, в котором все докучное преодолевается либо фальшивыми интерпретациями, либо просто закрыванием глаз. Но чтобы быть эгоистом, блюсти, что называется, свой интерес, надо иметь о мире более трезвое представление – потребна известная степень объективности. Не моральной, конечно, иначе называемой справедливостью, а чисто рассудочной.

• Истеризм – жизнь воображаемым Я в воображаемом им самим мире – ясно, такая инфантильность.

• Инфантильность обратна мужественности, в смысле – способности нести, взваливать на себя ответственность.

• Инфантильность – чувство ответственности, которую должны за тебя нести другие. Способность сохранять одновременно свободу и зависимость.

• Инфантильность – несамостоятельность, но, обратите внимание: бывает ох как решительна, и ох как самобытна! Дерзкая несамостоятельность, смелая беспечность. Ведь быть самостоятельным – не столько инициировать поступки, сколько чувствовать свою за них ответственность: с таким-то грузом не будешь слишком легок на подъем.

• Инфантильность – под авантюризмом. – Если Достоевский главными качествами делового человека числил «дерзость и глупость» – он, ясно, имел в виду, что без доли авантюризма делового человека не получается. Как дитя, делец не подозревает, что дело-то сложно, вот и берется. Но – берется!

• Инфантильность подневольного человека, как известно, особенно сильно и нелепо обнаруживается тогда, когда с него снимается внешний гнет: личная ответственность не вбивается, как ни стараться, – только выбивается.

• Тоталитарное общество, так сказать, «социализирует» инфантильность: создает идеологию, как собственную фантастическую картину мира, и отучает каждого от ответственности за свое дело и даже за свою судьбу, – делает человека поистине беспечным!

• Конформизм – форма инфантильности, не-отвечания за себя. А с точки зрения конформиста, напротив, инфантилен нонконформизм: этакая самонадеянность. И следует согласиться – бывает и так.

• Если вы для того созрели, вы мыслите и соответственно определяете вашу жизнь: именно это воспринимается дикарем, как закоренелая инфантильность. «Мышление? – Какое злостное легкомыслие!»

• Развитая личность, которая с точки зрения неразвитой «не знает жизни» – не знает, что жизнь – это погоня за корыстью. – «Я с этим не соглашаюсь», – возразит, конечно, такая личность, и снова ни в чем не убедит: так понимаемая, «жизнь» как раз учит, что с большинством надо соглашаться.

• ...Когда он, дикарь, видит, как взрослый человек отстаивает не общие и ничего не обещающие ему взгляды, лучшее, что ему может показаться – что здесь он имеет дело с наивным «идеализмом». «Инфантильностью».

• Инфантильный пренебрегает собственными перспективами, собственными интересами; но, ставя на этом основании такой диагноз, легко ошибиться, оценивая, какие именно перспективы годятся для данного индивидуума и в чем состоят его подлинные интересы. К тому же, уметь становиться выше собственных интересов – и есть признак самой зрелой личности...

• Любой ребенок в чем-то самом главном менее инфантилен, чем тот предполагаемый взрослый, которого из него обычно хотят воспитать.

• Если бы взрослость в умах «квалифицированного большинства» не ассоциировалась с конформизмом, художникам и поэтам, с которых ведь требуют индивидуальности и несхожести, не рекомендовали бы, как оно принято, «сохранять в себе детство».

ИНФОРМАЦИЯ

(на теорию я здесь, разумеется, не посягаю)

– голые сведения;
– сведения, потребные или достаточные для уяснения какой-то сути;
– голая суть.

• ...Т.е., в интровертивном словоупотреблении «информация» обычно – «голые сведения», – в экстравертивном, наоборот, «голая суть». «То, что не суть» – «самая суть». Для одних – лишнее, для других – главное.

• Случается и осмысляющему человеку захотеть голых сведений, чистой информации: чтобы иметь возможность осмыслить ее самому. Информация – шелуха, конечно, а не суть, но предпочтительно отшелушивать суть самолично.

• ...Наука придала ненароком этому слову, «информация», умный имидж, а поверхностность и счастлива: думать – трудно, «получать информацию» – легко.

• Кино и книжки поставляют впечатления, газеты и учебники – информацию. Чувства и мысли, и вправду, дело слишком личное. Но вопрос в том, получая впечатления и информацию, претворяем ли мы их в чувства и мысли? А те, кто нас ими кормит, делятся ли с нами своими чувствами и мыслями, или так прямо и производят – впечатления и информацию?..

• И еще. Информация – это «сведения, снижающие неопределенность» (определение из учебника), т.е. ориентиры для тех, кто в мире царящей неопределенности имеет, однако, определенную цель. Указатели не помогают, если вы не знаете, куда вам надо попасть. Так что на главные вопросы – «откуда мы, кто мы, куда идем» – никакая информация не отвечает в принципе.

• Информация – на 99 процентов ненужная.

• Когда мне приходится, чтобы быть понятым, давать здесь какую-то информацию, я ощущаю, что порчу книгу. Так что, надеюсь, вы из нее ничего не узнаете!

ИРОНИЯ

– текст-розыгрыш – содержащий противоположный подтекст,

в простейшем варианте – «щас!» или «держи карман шире!».
Кстати. Намек – тоже «текст с противоположным подтекстом», только мотив упрятывания смысла в подтекст у намека особый – не озорство, а неловкость. Причем ирония содержит и намек – на какую-то несостоятельность оппонента.
В обычных случаях, ирония –

– несогласие или сомнение в форме согласия или готовности верить, вид розыгрыша (издевательства), когда в подтверждение позиции оппонента выдвигаются аргументы, или тезисы, или совершается нечто, призванное обнаружить ее несостоятельность; род провокации, утверждение, имеющее целью развенчать самое себя вместе с теми, кто с ним согласится.

«Сократовская», или «сократическая», ирония –

– понимаемая грубо, вариант обычной иронии: подведение оппонента к выводам, которые он сам вынужден будет отвергнуть вместе со своими посылками;
– понимаемая по-существу – способ осмысления, состоящий в том, чтобы приняв в качестве собственной исходной позиции «я знаю лишь, что ничего не знаю», добросовестно исследовать на непротиворечивость и соответствие фактам любую заявленную позицию. То, что на новом языке можно было бы назвать «методом рабочих гипотез».

И еще – философская «ирония» времен романтизма, или, скорее, самоирония –

– позиция мышления, не упускающая возможности за всем, что утверждается и что сам утверждаешь, подозревать более глубокие и даже противоположные смыслы; умение ощущать относительность и ограниченность любого определенного утверждения – как присутствие за всякой частной истиной более объемлющих истин.

• Неискусные льстецы будто иронизируют: преувеличение имеющихся достоинств намекает на их малость, отсутствующих – и того хуже, на то, что похвалить нечего. А тут еще и раздосадованное необходимостью льстить подсознание, делающее эти подтексты очень явными...

• Ирония, надо сказать – большое хамство. Хамство, помноженное на высокомерие. Так что пахнет высокомерием, в чьем-то исполнении, даже самоирония.

• «Тебя, брат, вполне можно смоделировать, уж так ты прост»: за иронией. – «Это я говорю так, по простоте вашей; сам-то я вижу и то, что не даю себе труда сформулировать»: за самоиронией...

• ...Хотя по-настоящему самоирония должна звучать так: «простите мне мою ограниченность, мне, по слабости или по слишком большой вовлеченности, слишком трудно ее преодолеть».

• Пафос – полная утрата самоиронии. Потому и является излюбленным и самым беззащитным объектом иронии.

• Ирония: так обличается глупость чужой позиции. Но есть и другая – развивая мысль с собственной позиции, помнить, что любая позиция как таковая ограниченна: знать о ее неизбывной «глупости» – относительности.

• ...Если раньше надо было учить иронии, теперь пора, ей-богу, от нее отучивать. – Если раньше, высказывая что-то определенное, человек впадал в догматизм, в наивную ограниченную самоуверенность, забывал о возможности более широкого взгляда – теперь, намекая на свою способность широкого и не доступного каждому взгляда, все, как худшей банальности, боятся высказать что-либо определенное. И это уже стало жутко банальным, на самом-то деле... (Стало банальностью как раз то, что было романтизмом – так и должно быть.) Боролись с наивностью, пришли к недобросовестности...

• Самый интеллигентный способ, говоря, ничего не сказать – эта тонкая ирония, текст и противотекст, между которыми ускользает и ваше Я и то, чем оно будто бы делится со внимающими ему. До конкретностей вы не опускаетесь, а до вас слишком высоко.

• Наше Я – в нашей позиции. Так что, если Я отсутствует, надо изображать, что оно просто не снисходит до каких-то там позиций. (Конечно, я говорю здесь не о какой-то позиции из числа предлагающихся кем-то на выбор, а о позиции собственной.)

• Здоровая мудрая самоирония. По одну сторону от нее глупость, по другую – жеманство, фальшь... «Самоирония, переходящая в кокетство».

• Самоирония: если честно – прекрасно! Только и в этом случае она – не такая вещь, которую надо рекомендовать, а такая, от которой умному попросту не отделаться.

• Не путайте – философ не иронизирует надо всем, как может показаться, он – сожалеет: сожалеет о неизбежной скудости всякого понимания.

• ...Вот лиризм – это такая добрая и воистину философская ирония: текст со вселенским чувством в подтексте, лучше сказать – над-тексте; все самое незначительное, выговариваемое в свете другого, значительнейшего, – обыденное в свете вечного.

• «Ирония судьбы»: это о том, что плоды наших усилий оказываются порой противоположны их целям. Мы пишем «текст» своей судьбы, а она – свой собственный «противотекст».

ИСКРЕННОСТЬ

– отсутствие задних мыслей, скрываемых умыслов,

но в более важном и интересном для нас смысле –

– честность в передаче себя – соразмерная способности в себя проникать

(доступность человека самому себе – проблема бездонная). – Ну, и –

– вообще, честность в проявлениях, – то же, что естественность.

• «Искренний» – от «одного корня», близкий, – такой, каким человек должен быть в отношении родных. (Прогресс в том, что научились ценить это свойство и в отношении чужих.) – А кажется, что – от «искра», – неожиданное, непроизвольное – и недолговечное, что можно высечь, но не затеплить, не зажечь. Кому-то лишь на краткие миги дается и простая естественность...

• Быть искренним с другим, как и внимательным к другому – одного желания мало; не врать еще не значит быть искренним, как слушать еще не значит слышать. Выразить правду, понять правду – потребен талант!

• Искренность и внимательность составляют одно – в том хотя бы, что называют душевностью. Искренний, по меньшей мере, умеет быть внимательным. Внимательный, по меньшей мере, умеет быть искренним.
...Ведь внимательность и не получится без искренности, – без искреннего интереса к другому. Но суть их родства глубже: в причастности внутреннего – всеобщему. Способности познавать в себе мир.

• «Познай себя – и познаешь мир»: будь искренним с собой – поймешь и другого.

• Под неспособностью отчитаться в себе другим – может, и нечестность, но и неспособность самоотчета. Под неспособностью самоотчета, однако – все та же, но только внутренняя, от самого субъекта сокрытая, нечестность.

• Можно советовать доверять себе – лишь искреннему человеку, способному самому себя слышать. Как неискреннему всегда хочется посоветовать – самому к себе прислушаться.

• Искренним и неискренним бываешь волей-неволей. То одно, то другое оказывается сильнее тебя.

• Человек в обычном своем состоянии погрязает под слоем внутренней нечестности, которая, видимо, обеспечивает ему какие-то преимущества, а призвание искренности – взрывать, пробивать этот слой изнутри.

• Подходить к осмыслению любого общего вопроса следует как к самоосмыслению. То есть начинать с отчета в своей личной заинтересованности в нем: что может склонять меня к неправде, чего жду от правды; что мне, по совести, о нем думается... Ибо главные вопросы не решаются «вообще», а только как «личные» вопросы, а ответы на эти последние, ясно, дает только искренность.

• (Но, опять же – постоянная тема в этой книге: а если чья-то искренность целиком укладывается в его корысть? Всего лишь «надстройка» над этим «базисом»?.. Откровенная, беззастенчивая корыстность не случайно же удостаивается звания искренности, – не верите? Видел и слышал сам! «А я люблю такого-то, он человек искренний: если ему чего надо, он, без всяких там...»)

• Искренность – ответственность перед истиной; искренен – тот, кто, чуя свой корыстный интерес в деле, ощущает и большую – а не меньшую – за нее тревогу.

• Заботься об искренности, истина приложится.

• Не может быть искренности без того, чтобы человек верил себе, что в первую очередь значит – своим глазам. – Неискренен догматик – он, как раз, не верит глазам. Неискренен слишком последовательный скептик – ему приходится не верить и себе.

• Заблуждения, в отличие от простых ошибок – не без неискренности. Ведь заблуждения – ошибки мировоззренческие, ошибки относительно чего-то в нас самих. Потому, если заблуждаешься искренне, то ненадолго. Можно искренне захотеть того, чтобы то-то и то-то было твоей правдой, но долго принимать желаемое за действительное невозможно. Так что не «вера спасает», а искренность.

• (Между прочим: вера в выражении «верить себе» и просто вера – антонимы. Вера – это и есть вера не себе.)

• Искренности всегда больше в сомнении, чем в вере. Это ответственность перед двумя истинами: которую знаешь и которой не знаешь. А может, еще и перед третьей: которую знать не можешь.

• Сократ будто бы сказал: самое трудное – это познать себя и скрыть себя... И точно – скрыть себя тем труднее, чем менее удается себя познать. Отсюда эта своеобразная – обескураживающая – искренность глупости. О которой она сама не подозревает.

• ...Соответственно и выходит, что, научаясь точно передавать себя, научаются, волей-неволей, в той же самой мере себя скрывать. Вот ум и путают – с хитростью.

• Обратное искренности – не ложь, а фальшь: поддельность.

• Непосредственность исключает поддельность – искренна. Но не сама искренность, как в то верят люди особо благоразумные. С точки зрения последних искренность и есть непосредственность: свойство реагировать прежде, чем успеешь вычислить свой интерес...

• Искусство – искусство «подать», а ценно в нем то, чем себя авторская личность «выдаст». Даже, если просто – не сумеет скрыть.

• Искусство – квази-искренность: такое своеобразное кокетство. Искренность, ищущая заинтересовать...

• Искусство, можно сказать, есть искусство подтекстов, искусство уместить под видимым содержанием беспредельность содержания скрытого, – но только не умыслов, не горьких пилюль в сладких облатках. Первому искренность помогает, второе – исключает.

• Если художнику удается быть искренним, вопрос о размерах его дарования отпадает. Как и о том, помогает ли ему в этом рефлексия или непосредственность.

ИСКУПЛЕНИЕ

– исправление вины;
– снятие вины, как греха, а не как нанесенного кому-то ущерба, – иначе, снятие вины, поскольку речь не идет о ее исправлении, –

потому ли не идет, что простого возмещения причиненного зла все равно недостаточно для искупления, что останутся еще счеты с совестью, личным достоинством, может быть – с Богом; потому ли, что сама задача возмещения не ставится, и значение придается лишь упомянутым счетам с – так понимаемыми – совестью, честью, Богом...
Но как может вина быть искуплена, если не исправлена? – Итак, искупление в этом смысле –

– снятие вины вследствие раскаяния, нравственного перерождения виновного, так что вменение старой вины этому новому человеку было бы несправедливым; вследствие переносимой им казни собственной совестью, продолжение которой означало бы жестокость, несправедливость, ибо превысило бы меру самого греха, –

нравственные терзания, которые охотно предпочтут заменить на искупление, как –

– адекватное вине наказание.

И все же, особенно в этом последнем варианте, искупление являет собой едва ли не то же, что (согласно сказанному выше) –

– откуп; жертвоприношение, позволяющее грешнику рассчитываться не с пострадавшими, а только с собой или, как ему кажется, с Богом.

Причем, в соответствии с этой психологией жертвоприношения, божеству могут быть угодны и жертвы невинные. Как частный случай – «Искупление»:

– добровольное распятие Христа во искупление «первородного греха»

(самопожертвование святого во искупление проступка, за который никто, кроме праотцев, лично не ответственен)...

• Религиозный грешник, оказавшись перед кем-то в долгу, вполне может вернуть долг не ему, а Богу. И назвать это искуплением. – Похоже поступает совестливый эгоист: он себя покарает угрызениями.

• Логика, по которой искупить грех можно, не исправляя его. – Конечно, это та же логика, по которой один может искупить грехи всех... Логика жертвоприношения...

• ...Ясно, первое и необходимое условие искупления вины – насколько можно ее загладить. Искреннее раскаяние начнет именно с этого.

• «Исправил, сколько мог, – осталось искупить.» «Вполне искупил, можно не исправлять»...

• Вина – это вина перед другими и одновременно перед собой: первое требуется исправить, второе – еще и искупить.

• Искупить: исправить плюс исправиться.

• «Надо учесть и то, сколько он после своего проступка сделал добра». – Что ж, зло одному не возмещается добром другому, но, если сознание содеянного возбудило совесть, это добро обязательно последует. Что и должно быть учтено, – зачтено...

• Не может не учитываться раскаяние, если оно действительно что-то в преступнике изменило. В известной мере «искупает вину» даже просто время – меняющее того, кто должен бы за эту вину отвечать. Что признается и юридически: «срок давности».

• ...Пытка совестью, которая может быть отменена, когда превысит сам грех и станет злом, – причем меру укажет не взвешивающий рассудок, а сама совесть; совесть же требует не просто многого, она требует всего...

• Если религия справедливо воспрещает самоубийство – то, ясно, и совесть – может терзать, но не убивать, не губить... Предполагает и искупление.

ИСКУССТВЕННОСТЬ

– неискоренимая фальшь всего сделанного, замещающего живое; то же, что деланность.

• ...Искусство же, если это действительно искусство, прямой антипод искусственности. Подлинное искусство не «как живое», а живое.

• Характерный пугающий, отталкивающий эффект натурализма: как живое, да не живое – мертвое!
Синоним искусственности – мертвенность.

ИСКУССТВО

явление сугубо неоднородное. Слово это, не вполне расставаясь со своими старыми смыслами, приобретает и смыслы принципиально новые – по мере усложнения, дифференцирования духовной деятельности человечества (как и отдельного человека). Вот, кажется, самое архаичное значение –

– всякое культивированное умение, то же, что ремесло, и что – в подобном же понимании – наука или техника; творчество, направленное на утилитарное освоение мира. –

Скажем, какое-нибудь плотницкое «ремесло», плотницкое «искусство» и плотницкая «наука»: точные синонимы. Различия в значениях появились с развитием культуры.
Искусство в более современном смысле слова –

– всякое творчество, не преследующее утилитарных целей и обращенное к чувству (то есть имеющее целью доставить какое-то удовольствие); «созидание радости»;
– всякое творчество, направленное на осмысление – неутилитарное освоение – мира, бытия, – в отличие от творчества научного обращенное в первую очередь к чувству. «Созидание радости понимания».

А, чтобы точнее отличить искусство от науки –

– такой вид постижения бытия, методы и плоды которого неформализуемы.

Вглядываясь дальше в то, что представляет собой этот вид его постижения, получаем –

– творчество, воплощающее путь ко внутренней гармонии в отношениях нашего Я к бытию; в самом простом случае – обнаружение красоты и производство красивого; в случае искусства, затрагивающего более глубокие душевные сферы – обнаружение и созидание моральной гармонии, духовное преодоление дисгармонии (а следовательно, и речи не может идти о равнодушии, отличающей производителей «чистой красоты»); так сказать, любовное освоение бытия, и даже – его нестандартизованный, неформализованный культ.

• Искусство – от «искушенный». Если речь идет о ремесле, это – искушенность в этом ремесле. Если речь идет о собственно искусстве – это и тот основной путь осмысления мира, которым оно идет, – путь вживания в ситуации, созревания опытности как состояния души, – ее искушенности.

• «Легкое искусство», «серьезное искусство». – Легкое – то, которое только радует, серьезное – которое может и радовать и печалить. Можно сказать еще, что легкое искусство доставляет просто радость, серьезное – радость осмысления. Задача того и другого – гармония, но во втором случае эта гармония объемнее, и дается труднее.

• Между прочим, «легкое искусство» есть скорее искусство-ремесло, искусство-наука. И цель, которую оно ставит, почти что утилитарна (дать отдохнуть), и средства, которыми оно пользуется, в общем известны – им можно научить.

• Настоящее мастерство – к «искусству для потребностей» присоединяет «искусство для искусства»: вот он, зачаток искусства в собственном смысле слова. И вот почему даже самое обычное ремесло, в котором достигли высот, хочется называть – именно – искусство.

• Иерархия искусств – в зависимости от перевеса в них постижения над созиданием, по нисходящей: литература; изобразительное искусство; прикладное или декоративное искусство, архитектура, дизайн. Что касается беспредметного искусства (и музыки, видимо, тоже) – его достоинство может быть как самым высоким, так и самым низким, в зависимости от таланта их творца. И еще примечание: неталантливый художник высший вид превращает в низший, любое искусство превращает, так сказать, в прикладное, – ничего в нем не постигает, а только мастерит.

• (Во избежание недоразумений, замечу: если, скажем, живопись становится «литературой», то достоинства литературы она не приобретает, а, напротив, теряет и свое собственное. «Литература» здесь означает – иллюстрирование каких-то мыслей, – искусство сугубо прикладное, из низшего разряда.)

• Искусство, как творчество неутилитарное. – В узком понимании, это творчество красоты; беря глубже – гармонии. А на взгляд «со стороны» – то, что на философском языке называется «игра», во всех лучших смыслах слова.

• Смысл искусства – игра, дело первейшей важности. Ребенок, который не играет, психически болен. Игра развивает ребенка во взрослого, а взрослого либо опускает до ребенка (нормального или такого, которому уж никогда не повзрослеть – смотря какая игра), либо поднимает до мудреца.

• («Поэзия должна быть глуповатой» – говорил Пушкин, и был в ней мудрецом – играючи.)

• Разыгрывание ситуаций ребенком – что, если не искусство? Искусство актера или писателя – что, если не разыгрывание ситуаций? И цель того и другого, конечно, общая – освоение мира, освоение с миром.

• Искусство: творчество, как способ открытия. (Не как самоцель, и не как способ преподавания уже открытого.)

• «Искусство не обозначает, а значит»; не вымышляет и не воспроизводит, а создает свои факты. Правда этих фактов – в их духовной, для нас, значимости.

• «...Познание, методы и плоды которого неформализуемы»: не могут носить характера однозначности. Почему правила в искусстве – это только способы его подделки, а лозунги и призывы – только фальшь.

• Искусство не делается ни для публики, ни против публики. Оно делается из потребности в нем самом, драматической у художника, неустранимой у публики.

• ...Взаимонепонимание – вот откуда. – Та или иная публика, к которой принадлежит и художник, имеет свои пристрастия и ждет, чтобы художник их «выразил». Но подлинный художник не вполне властен и над тем, что «выражает» – это одно, и потом – он может говорить лишь от себя, от единственного, а не множественного лица; он погружается в душевные пласты более глубокие, чем те, что легко и сразу доступны публике. – Не легко и не сразу, поэтому, он получает и признание.

• Способность хотеть – и есть талант, а нет таланта, так и говорить не о чем. – Так что художник в своем творчестве лучше всех знает, что и как нужно, потому что он острее чувствует, чего он сам хочет.
...И это вполне можно понимать и так, что художник лучше самой изысканной публики знает, что ей самой нужно! – правда, лишь в случае, если об этом не задумывается.

• «Не понимают» художника: не хотят от раковины ее перлов, предпочитают подделки на заказ.

• Допустим, «перо» и может быть «приравнено к штыку», но для этого ему нужно быть зачисленным в какой-то полк, а уж это «перу» противопоказано абсолютно.
(Конечно, с искусством отношения одни, а с политикой другие, беспартийность одно, а предательство – другое...)

• Самая тонкая форма подкупа искусства – подкупа, который может совершить и сам художник в отношении к собственному искусству – рассматривать его, как общественную деятельность.
(...И опять: это не значит, что в какие-то моменты общественная деятельность не может стать важнее твоего искусства.)

• Вариант отношений искусства с моралью: иной раз мораль требует забыть об искусстве.

• Искусство не ставит перед собой целей – это значит, не доказывает, не строит и не зовет, а – осмысляет. Но в этом и его моральная миссия.

• «Искусство есть средство единения людей». – Искусство не может быть средством к чему бы то ни было, а единение людей всего эффективней обеспечивается в армии. Мысль, видимо, такова: искусство есть способ понять человека вообще, а значит, друг друга в частности, и счастье, что есть такой способ!

• «Искусство принадлежит народу.» – Что это значит? «Произведения искусства принадлежат всем, а не только частным лицам»? «Искусство есть искусство данного народа, необходимо отражает его дух»? Или – «художник есть только исполнитель некоего социального заказа, причем право заказывать искусство принадлежит тем, кто уверен, что представляет народ, в смысле – не интеллигенцию»?..

• Искусство – «искусство искренности»; причем искренность заслуживает называться таковой лишь постольку, поскольку – безыскусна!

• Чем больше, в искусстве, себя выдаешь (если есть, что выдавать, кроме неприглядной изнанки) – тем больше искусства; и если выдаешь себя невольно, тем больше тебе доверия. Потому-то одни художники живут рефлексией, другие как огня ее боятся.
...Когда же себя не подаешь, а выдаешь, самое жалкое и странное является вперемежку с самым неожиданным, оригинальным, великолепным. От графоманов до гениев и обратно ближе, чем от этих крайностей до середины.

• Искусство – искусство самоотчета, сохраняющего непосредственность.
...То есть, не непосредственность фотоаппарата – непосредственность отчета в том, что перед объективом, – а непосредственность передачи того, что созрело в душе. Плод, зрелость которого называется – обретенная гармония.

• «Климентовский переулок в ноябре.» – Конечно же, художник изобразил не только его – но и то созревшее до гармонии чувство, которое он испытал тогда, в ноябре, в этом переулке; и чувство совершенно конкретное, настолько конкретное, что трудно его назвать, разве что весьма и весьма условно: «Климентовский переулок в ноябре». Или, может, еще точнее: молитва на этот самый переулок...

• Культ, в некотором тонком и необщем смысле, присутствует во всякой духовной деятельности; особенно это видно в искусстве; ведь точно, искать и обретать для себя и других гармонию в бытии – не иное что, как теплить культ!

• Искусство – такой универсальный фетишизм: обоготворение реальностей. Или реальности вообще, поднятой над реальностями: пантеизм.

• Искусство – культ. Оно вживается в самое «данность» – самое бытие, но не так, как привычка, а так, как благоговение.
Благоговение – так постигает бытие культ, и так постигает бытие искусство.

• ...Есть поверхностный культ красоты, нечто, принципиально занимающее пространство «по ту сторону добра и зла», и в этом будто бы дух искусства. Но... Искусство более глубокое являет собой культ, так сказать, самого бытия – когда бытие, или жизнь, или, что то же, добро – рождают в художнике священный восторг, а небытие, ничто, отрицание жизни, зло – священный трепет. Так что сами добро и зло – не «по ту», а «по сю сторону» искусства.

• Настоящая мораль – то, что деятельно способствует Жизни (с заглавной), как настоящее искусство – то, что ее, Жизнь, славит.

• Эстетизм – не суть искусства, а его порок, – его недостаточность или, еще хуже, его загнивание. Не характерный признак, а характерный симптом!

• ...Ведь не эстетики ищут во всем, а эстетического осмысления всего – бытия и ничто, жизни и гибели: разные вещи! Искусство – не равнодушие, напротив – одушевленность.

• «Любовное освоение мира»? Но разве все в нем можно любить? – Нет, конечно, но ведь именно то, что любишь, и способно причинять страдания.

• Художник – умение любить; значит, и страдать и ненавидеть – чувствовать. Не зря же любовь еще называют просто – чувством. У художника к бытию – именно – чувство.

«ИСКУССТВО ДЛЯ ИСКУССТВА»

(примерно та же тема, что «искусство и мораль»)

– искусство, как цель, а не средство к чему-то иному (улучшению нравов, одержанию политических побед и т.д.), –

что понимается двояко. Именно, как –

– принципиальная этическая автономия искусства (искусство само себе судья и в этической сфере);
– принципиальная непричастность искусства этическому (то же, что эстетизм); откуда и – непричастность его любому проблемному (формализм, отчасти «авангард»; сюда же относится идея особого, выкроенного изо всей остальной вселенной, «мира искусства»).

• «...Само себе судья». – То есть, если оно подлинно, если талантливо, то и право: морально.

• Этическая автономия искусства выражает признание его, так сказать, самостоятельной личностью в этической сфере, – а не наставником и не послушником. Не – «черт побери мораль» (Ницше), но, точно – «черт побери моральные прописи».

• «Единство формы и содержания» по сути уже и означает – «искусство для искусства». Не «форма для формы» и не «форма для содержания». (Обычно же понимают «для искусства» как «для формы», «не для искусства» – «для содержания».)

• Если понимать «жизнь» как «насущные потребности» – искусство уж точно «для искусства», а не для жизни. Но если и жизнь и искусство понимать глубже, как миссию, похоже, отпадет сама эта проблема – «искусства для искусства».

• «Башня из слоновой кости.» – Будто чванливый художник замыкается в такой «башне» от жизни, а публике остается гадать – есть у него такое право или нет?.. Морально это или нет?.. Но обратите внимание: по-настоящему моральному человеку тоже постоянно говорят, что он «не от мира сего», «идеалист», «не знает жизни», «витает в облаках» и т.д., – что он в такой точно башне! – То есть, еще неизвестно, какую функцию это укрепление несет у художника. Возможно, именно там его индивидуальная, незаменимая моральная вахта.

• «Никому не сочувствуй, сам же себя возлюби...» – Ну да, «поклоняться искусству» есть культ слишком бесплотный, – какой-то огонь надо теплить в себе художнику, хотя бы любовь к себе... Это если его задача – поиск гармонии принципиально поверхностной, или красоты, – которую сочувствие другим грозит разрушить.

• В сферу художественного – эстетического – входит все, и этическое тоже. Искать лишь «красоты» – погружаться в эстетическое не глубже поверхности холста.

• Питаясь заемным вдохновением, перепевая виденное – в общем, творя «искусство от искусства» и замечая, что это искусство действительно не от жизни, хотят понимать его, как «искусство для искусства».

• Как показательно, что конкретно входило в этот особый мир, – «мир искусства». – Это пристрастие к декорациям, театральным костюмам; эти пейзажи с регулярными парками, стрижеными деревьями; эти изображения кукол; ретро... Будто хотели подчеркнуть, что «жизнь и поэзия» – отнюдь не «одно», что «мир искусства» составляет как раз неживое, что мир этот – мир искусственного.
К счастью, талант в эти рамки все равно не вписывается, и, поскольку таланту удавалась-таки «поэзия», удавалась и «жизнь».
Как невозможно одержать искусству победу «над смыслами» (хотя попытки такие были и даже встретили в публике восторженное приятие), – так невозможно одержать ее и над чувствами. – Театр остается театром; кукла на подоконнике, похожая на мертвого ребенка, все-таки только кукла, и не может заглушить лирики живого пейзажа за окном; живая жизнь не вполне вытравлена и в Версале; а, скажем, умершая техника кьяроскуро, цветного эстампа, потому и возродилась, что содержала в себе возможности исключительной теплоты, исключительной душевности.

• ...Итак, настоящий-то мир искусства – жизнь.

ИСКУССТВО И МОРАЛЬ

давняя тема споров, предполагающая, как будто, следующие основные точки зрения:

– художник волен в своем искусстве, тогда как оно общественно значимо, и это обязывает его занять в нем явную моральную позицию;
– искусство самозаконно, и навязываемые ему публикой или даже самим художником позиции, в т.ч. и моральные, могут ему только вредить, –

и эта последняя точка зрения делится на две – едва ли не противоположные:

– искусство принципиально несовместимо с моралью (скажем, красоту можно найти и в каком-то зле, сценами жестокости можно добиться запоминающегося эффекта, и т.д.);
– искусство этически автономно, – само свой высший авторитет в этическом и включает его в себя независимо от воли и собственной позиции художника.

• «Изобразить добродетель приятной, порок отталкивающим, выпятить смешное – вот какова цель всякого честного человека, берущего в руки перо, кисть или резец» (Дидро). –
Чуть ли не глупо! Сразу представляется некто, кому добродетель заведомо кажется нудной, а порок соблазнительным, но кто хочет изобразить их «как надо» для других, тех, кого мнит ниже себя; и конечно все равно себя выдаст... И все же – разве любые наши высказывания, на тему отношения к миру, волей-неволей не ставят этой моральной цели? Не укрепляют эту «моральную мечту» – чтобы добродетель была приятной, порок отталкивающим? Говорим ли мы хоть два слова без этих подспудных «хорошо – плохо», и чем это отличается от «радует – возмущает», «приятно – противно»? Возможны ли здесь суждения, кроме моральных? К тому же, неприятная добродетель и привлекательный порок заставляют усомниться, точно ли это добродетель и точно ли порок... Художник, рисуя портрет, рисует хорошего человека хорошим – на то он и художник, чтобы видеть существо! Изображая природу, изображает любовь к ней. И не обдает ли могильным холодом искусство, претендующее на нечто «высшее»?

• Выразить отношение – уже значит хорошее назвать хорошим, плохое – плохим. Искусство – «выражение отношения» (выражает его и композитор, как бы неизвестно к чему, и фотограф, как бы неизвестно чем). Стало быть, художник – это позиция.
Но как же тот взгляд, что, напротив, художник должен быть беспристрастен? – Это другое; это о том, как именно заявляет себя его позиция: в каждом штрихе заново художник ищет эту позицию и заново для себя находит, но не навязывает другим уже готовую. О том, говоря проще, что художник не должен быть ангажирован, не должен морализировать. Так его отношение выразится талантливее.

• Гражданская совесть заставляет быть пропагандистом, художественная мешает этому.

• «Не смеяться, не плакать, а понимать». Так учит себя философия. Искусство – могло бы повторить этот лозунг; могло бы сказать, напротив, – «смеяться и плакать, и так понимать»; а есть и такое искусство, что не смеется, не плачет, и тем более не желает понимать.

• Если видеть в искусстве лишь искусство поражать, занимать, создавать впечатления – тогда, правда, оно естественный враг добра. Самые неизгладимые впечатления оставляет жестокость; да какая-то жестокость таится вообще – в аппетите на впечатления, на острые чувства.

• Из того, что нельзя возлагать на искусство воспитательной роли – я-то с этим согласен целиком и полностью – не следует, однако, что оно такой роли не играет. Хотя бы отрицательной...
Я не говорю о «примерах», которые оно может показывать в лицах. Есть вещи более фундаментальные. Именно – сама возможность «эстетического» отношения к этическому. Любопытство, в общем, порок, и равнодушие тем паче – порок; смотреть с любопытством и притом без душевного, без морального участия – способность прямо-таки пугающая; как хотите, но слишком близка к этому позиция того самого искусства, что ныне признается исключительно comme il faut.

• Требование моральности законно предъявлять к плохому искусству: такому, которое делается, а не рождается, в котором художник волен. А подлинное искусство может учить морали – разумеется, именно тем, что ничему не учит – самих моралистов. Не ответы дает, а задачи.

• Подлинное искусство не учит ничему дурному, как может иногда показаться, – просто оно не учебник, а, скорее, задачник...

• ...Моральные принципы предполагаются уже известными, а искусство служит им или нет. На самом-то деле, искусство разбирается в них лучше – и потому, как Сократ, знает о них «лишь то, что ничего не знает».

• Искусство служит морали тем, что ее создает. Искусство ищет и в некотором смысле создает душу всего – не могу выразиться определеннее, – а следовательно, и морали тоже.

• Искусство – скорее мораль, чем моралист.

• Если художественно – значит морально. Но, во-первых, не наоборот. Во-вторых же, если действительно аморально, то и не художественно – не надо только думать, что о моральности судить много легче, чем о художественности.

• ...Искусство и личная честность художника. – Ты-то можешь, не исключено, пойти против своих убеждений, против совести – против себя! – но талант твой против тебя пойти не сможет, как бы ты того ни домогался; талант ведь – это талант искренности... По определению нельзя быть талантливым – и не будет искусства – в том, в чем кривишь душою.

• (Искусство – фантазия, но не ложь.)

• Может ли хороший художник быть плохим человеком? «Пока не требует поэта...»? – Известно, что может. Но не слишком известно, что вообще такое хороший художник и что вообще такое хороший человек. Достоинства художника и достоинства человека, к тому же, всегда относительны, даже если колоссальны. Плюс к тому – в сложном человеке умещается, можно сказать, не один человек, и «главный» человек в художнике – и есть художник... Художник в человеке – его идеальный человек...

• Как зло может быть эстетичным? – Почему нет, – смотря для кого! И как посмотреть! – В чем все и дело.
Ведь штука эта, искусство, поистине субъективная. Если картины зла, картины жестокости не оскорбляют чьего-то чувства человечности, поскольку у него недостает такого чувства – то что помешает ему разглядеть в них, как и во всем прочем, какую-то эстетику? Одна эстетика для тех, кто различает, как дальтоник, лишь часть спектра, и другая для тех, кто способен видеть все многоцветье. Моральному калеке зло эстетического чувства не оскорбит, как не возмутит морального чувства. Но если душа в норме и эстетическое чувство достаточно для этого развито – зло заденет и его.

• Цель искусства – прекрасное, как эстетическая полнота и глубина, и с какой-то степени этой полноты и глубины в сферу прекрасного, как его собственная часть, входит и истина, и добро.

• (Фасад здания КГБ может удаться, а вот ода КГБ удаться не может: глубина эстетического и мораль, явный пример.)

• Эстетизм: поверхностный эстетизм. Глубокий-то эстетизм знал бы свое родство с добром и истиной, был бы не «эстетизм», а – чувство.

• Настоящее полнокровное искусство может быть, пожалуй, и «аморально» – вот только не может быть бесчеловечно. Ибо принятого для искусства, по определению, не существует, тогда как сочувствие – проживание ситуаций, в которых находишься не сам – его, искусства, собственное определение.

• ...Итак, споры между искусством и моралью могут иметь прямо противоположный смысл. То эстетизм отстаивает право на бесчеловечность, создавая свое анти-искусство. А то человечность, душа искусства, превозмогает – и оскорбляет этим – саму мораль.

ИСКУССТВО И МОРАЛЬ (вопросы и ответы)

Переход к статье «Искусство и мораль (Вопросы и ответы)»

ИСКУССТВО И НАУКА

конечно, не частные темы – чем наука может помочь искусству, или искусство науке, или как они вместе могут служить общественной пользе, и т.д., а –

– вопрос о специфике эстетического и научного познания. –

Соль именно в специфике того и другого, а не в их областях, – область, беря широко, одна и та же.

• Наука – это, так сказать, разыскание, искусство – созидание. Но то не искусство, что лишь созидание, искусство – это созидание во имя разыскания.

• Наука берет истинные факты и определяет их точное значение; причем истинность фактов и их значение для нее – почти одно и то же. Искусство же не берет готовыми, а создает – но все-таки не вымыслы, а глубоко значимые факты, истинность которых должна свидетельствовать сама за себя; причем, истинность и значимость – едва ли не одно и то же...
Попробуйте-ка найти разницу! Особенно учитывая, что искусство в конце концов также не создает, не выдумывает, а берет свой материал у жизни, а наука никогда не просто берет его – оно и невозможно, – а организует, создает...

• Для науки существует достоверность и значение, для искусства – истинность и значимость.

• Научные результаты значимы лишь постольку, поскольку однозначны. Плоды искусства – лишь поскольку многозначны: поскольку ни художнику, ни зрителю не измерить всего их богатства.

• Искусство не то чтобы предсказывает научные открытия – как Жюль Верн предсказывал достижения технические – нет, больше того, оно уже все их открыло. И то, что все – едино; и то, что все исполнено смысла; и то, что время есть лишь одно из измерений, – измерений вечного бытия.

• Сколько бы чудес ни открыла наука, у нее все всегда впереди. Сколько бы чудесного ни предстояло еще совершить искусству, в каждом талантливом произведении открыто уже все.

• ...Это как мораль и право: речь идет об одном и том же, о человеческих взаимоотношениях, но подходы первой принципиально неформализуемы, тогда как второе есть последовательное их, отношений, формализация. – Принципиально неформализуемо познание мира искусством, и последовательно добивается формализации, однозначных выводов, наука. Но предмет их, в конечном счете, один.

• Дело не в том, – как это принято говорить, – что искусство познает интуитивно, а наука или логика как-то иначе – экспериментально, дедуктивно, как там еще: интуиция – способ, а точнее – тайна любого познания. Что верно, так это что методом искусства является не доказывание (а показывание), и результатом является не вывод (а образ). Все это значит, как уже сказано, что ни метод, ни плоды эстетического познания – и в том его единственное и непреодолимое различие от научного – неформализуемы.

• Эстетическое познание неформализуемо – что значит также, неформализуем душевный опыт.

• Формализуемость – ведь это передаваемость, возможность накопить знание и его сообщить другим. В искусстве эту роль играет заражение. Передать душевный опыт невозможно, но можно, таким путем, его получить.

• Возвращаясь к теме интуиции. – Если говорят, что эстетическое познание – это интуиция, это говорят в общем верно, но следует уточнить: не та, что помогает перескочить к выводу через несколько логических процедур, а скорее интуиция-индукция; интуиция, которая не ищет никаких следствий, а только и исключительно начал. Самих по себе.
То есть, скажем, «в небесах видеть Бога» – прямое дело эстетического познания, дело искусства. Постигать же, почему Бог то-то и то-то сотворил так-то и так-то – логики и науки.

ИСКУССТВО И ПОЛИТИКА

(сюда же относится и статья «Ангажированность»). – Идеи, что –

– искусство не должно или даже не может быть вне политики (ибо является общественной деятельностью);
– искусству до политики нет дела (ибо по сути оно общественной деятельностью не является),

а третью точку зрения можно сформулировать, хоть и несколько замысловато, но точно –

– искусству есть дело и до политики, поскольку ему есть дело до всего, – но, как только оно само становится политикой, оно перестает быть искусством!

• Искусство неуправляемо и не может управлять.

• Искусство самовластно, так что нельзя ему предписывать ни того, что ему должно, ни того, чего не должно. И однако, если искусство свободно от расчета – а иначе и помыслить невозможно – оно тем самым свободно и от политики.

• Искусство, пожалуй, могло бы становиться и политикой, если бы политика могла быть искренней: противоречие в определении. (В политике даже искренность – только политика.)

• А что, собственно, такое – «вне политики»? Вне продуктов ее деятельности быть невозможно, увы, при всем желании. Или это значит – всегда и сразу смиряться с любыми обстоятельствами и, для облегчения себе этого процесса, никогда не размышлять об их причинах? Или же «быть вне политики» – это не быть самому политиком? Не относить себя к партиям, не предпринимать ничего, за что отвечаешь не ты один, избегать отношений с властью? Если речь об искусстве, подходят первое и последнее толкование.

• В том, что искусство не может быть политикой, лишнее свидетельство того, что искусство не может быть бесчеловечно.

• «Искусство – не врач, а боль». – Хорошо сказано. Еще бы добавить: искусство – не врач и не прокурор, но – боль.

• Поначалу-то искусству предлагают считать себя общественной деятельностью – и правда, разве оно не похоже на таковую? Есть трибуны, есть публика, есть влияние на души и умы! – а там уже недалеко до окончательного падения, до политики.
Надо понять вот что: рабочее место художника – не трибуна, а алтарь.

ИСКУССТВО И РЕЛИГИЯ

суть, по моему мнению, в том, что искусство – это своеобразный антидогматический культ, культ самого бытия, – откуда и происходят, в зависимости от нашего понимания Бога и божественного, противоположные взгляды:

– искусство – естественный враг религии, религия – искусства;
– искусство – любое, лишь бы подлинное – всегда своего рода религиозный гимн, –

а не так, как это видится на поверхностный взгляд – будто искусство может быть религиозным, а может быть и нерелигиозным, в зависимости от умонастроения художника. Сей взгляд трактует искусство как лишь ремесло, умение делать привлекательным любое содержание, и не замечает его собственного религиозного характера. Искусство, скорее, следовало бы понимать как универсальную, по отношению к любой религии, ересь:

«искусство – религия бытия вообще, каждый жрец которой питает свой собственный культ».

Потому и всякая обычная религия относится к искусству ревниво, – не случайны эти преследования церковью театра, не случайно какое-нибудь иконоборчество, воспроизводящее, кстати, иудейский запрет на «кумиры», и т.п.

• Искусство утверждает гармонию бытия, его красоту, смысл... В общем, славит какого-то бога, даже если отрицает или хулит всех известных богов.

• Искусство религиозно на свой лад, соответственно ортодоксально религиозное, или лучше церковное, искусство – иконопись – это не искусство в собственном смысле слова, не живопись, – это явление особое. Когда одни в артели пишут «доличное», а другие «лики», строго определенным образом и строго определенными красками, ясно, этот труд не похож на творческий художественный, это – такой обряд... Конечно, и настоящее искусство может пробиваться в этом действе и трогать особенно, – что называется, как трава сквозь асфальт, – но сути дела это не меняет.

• Искусство выражает религиозное чувство – во всех формах, какие только это чувство ни принимает: от самого примитивного до самого философичного, от теплого и человечного до абстрактного и холодного, от восторга до трепета. Здесь, в нерасчлененном виде, уживаются и друг другу не перечат анимизм, фетишизм, многобожие, теизм, пантеизм...
Что там – даже крайний и похабный цинизм, возможный в искусстве, отнюдь не нерелигиозен. Он в нем – первобытно, примитивно религиозен. Вспомнить только античную религиозность: эти росписи на греческих сосудах, какие-нибудь пляски сатиров; эти мистерии... Или пушкинскую: «Гавриилиада» – и понимание души, как «алтарь божества»...

• Искусству хорошо с религией, если оно с нею по доброй воле. Но само оно для религии всегда остается хоть немного чужим.

• Обряд – снижение религии, но тут ее подхватывает и вновь возвышает искусство.

• Искусство – всегда индивидуальный обряд никакой религии, религии вообще.

ИСКУШЕНИЕ

– «заманчивое начало опасной дороги»; удовольствие, в котором подозревают только приманку –

таким оно нам является; а представляет собою –

– какое-то зло, нашедшее среди наших собственных страстей себе союзника,

и почему «борясь с искушением, мы никогда не теряем надежды, что оно окажется сильнее» (В. Шойхер). Искушение – ощущение ценности отвергаемого.
Что же касается самого содержания искушений, тут обычнее всего имеются в виду –

– испытание совести какой-нибудь корыстью;
– испытание веры – хотя бы и разумом; хотя бы и совестью...

А также – с заглавной, Искушение –

– тот символический момент, когда змей-искуситель, олицетворяющий, по- видимому, разум, подвиг первых людей на самостоятельное суждение («познание добра и зла»), и тем самым заронил в каждого Божию искру («будете, как боги»).

• «Искушенный» человек: который всего успел вкусить и в итоге знает, чего стоят искушения. Знает, именно, что в большинстве случаев это просто приманки, ловушки.

• Бывает у вполне хороших людей: из простодушия и доверия к себе вдруг делают вещи, свойственные чуть ли не плохим. Искушения захватывают таких людей не то чтобы даже врасплох – они входят к ним в душу беспрепятственно, пользуясь их доверчивостью и зная, что охрана не выставлена.

• (Плохой человек сознательно сделает то, что хороший – не заметив за собою...)

• ...А вот искушения совершенно иного рода – то, что называют иначе сомнениями. Искуситель – разум!

• Искушения, как испытания веры. – Бывает и так: корысть склоняет верить, а совесть, подлая, искушает. То совесть искушается корыстью, а то корысть – совестью.

• Несчастливы ситуации, когда в роли искусителей – наша собственная природа или наш собственный разум, а всего ужасней в этой роли встретить собственную совесть.

• ...А каково звучит: разум-искуситель, совесть-искусительница. Если первое, усилиями верующих, и перестало резать кому-то слух – то как ему понравится напоминание, что разум и совесть – всегда заодно?
(Совесть во вражде с расчетом, но не с разумом – кому не свойственно их путать, да не спутает.)

• Искушения страшнее страха. По крайней мере страшней запугивания. Во всем положительный стимул сильнее отрицательного.
И все же, если бы жизненные ситуации только искушали нас, это было бы еще ничего: они могут и шантажировать – принуждать ко злу, принуждая к выбору из двух зол, – искушать совесть совестью.

ИСПОВЕДЬ

– передача своего самого личного на суд – Бога; другого человека; публики, –

но вот передача эта неминуемо проходит сквозь темнейшие психологические дебри, душа – потемки, так что исповедь –

– работа совести, способ понять и раскрыть свое тайное с полной готовностью, подтверждаемой допуском взгляда извне, принять любой ее вердикт;
– напротив, способ избежать этой сугубо личной работы совести, прибегнув к постороннему суду, – формализовать свои с ней отношения или даже обмануть ее;
– наука другим, на личном примере (сам – за образец...).

А если будет позволено в определениях пользоваться таким словом, как «почти», эти расшифровки понятия «исповедь» прозвучат много проще:

– почти то же, что покаяние;
– почти то же, что самооправдание;
– почти то же, что самолюбование –

то есть перед Богом исповедь – покаяние; перед людьми – самооправдание; и самолюбование – перед публикой.

• Исповедь-покаяние. – Суть не в том, чтобы сознаться, а в том, чтобы осознать. Чужой взгляд, по идее, не подменяет собственный, а служит порукой беспощадности осознания.

• «Исповедь»: вы подаете факты так, как вам искренне хочется их видеть, а удобная для вас интерпретация их последует из чужих уст – маслом по сердцу.

• ...Другой, кому исповедуешься, олицетворяет – совесть? А сам – занимаешь позицию адвоката?.. Или, напротив, прокурора?.. Или же тот другой – и адвокат, и прокурор, а ты – и свидетель и судья, ибо совесть всегда должна оставаться при тебе?..

• Исповедь, представляющая собой, по замыслу, вернейшее средство для изгнания из наших душ нечестности перед самими собой, дает этой нечестности исключительные и разнообразные возможности.

• Искусство – исповедь. Но – публичная исповедь... А ведь «тайна исповеди» – это, думается, суть самой исповеди, условие, без которой она не получается...
Да и как звучит: «искусство исповеди»!..

ИСПОРЧЕННОСТЬ

– отклонение в развитии; всякое нежелательное развитие,

в частности –

– итог развития человека или группы, для которых состояние неведения, нетронутости, было бы с позиций морали или человечности оптимальным.

Скажем, «первородный грех» – испорченность именно в смысле «нежелательное развитие».

• ...Вот, Победоносцев не хотел, чтобы Библию переводили на современный русский: считал, что понимание ее может народ только испортить. (Впрочем, здесь он не так и не прав – и в этом не только недоверие к народу...)

• Идея высокой ценности «невинности» исходит из предположения, что людей, которых умственное развитие и опыт не портили бы, не может существовать в принципе: что разум – это и есть зло.

ИССТУПЛЕНИЕ

(русское «экстаз»)

– вспышка неосознанного, сметающая, подчиняющая Я;
– ис-ступление Я с поверхности сознания в подсознание – и прямой выход подсознательного, помимо сознания, в поведение; в творчество; отсюда – то же, отчасти, что вдохновение.

• Плодотворное исступление – тихое исступление вдохновения – внутрь, а не наружу! И связь с космосом – ощутить можно только так; ее ведь не ощутишь иначе, как всем существом – из собственной глубины.

ИСТЕРИЧНОСТЬ

– жизнь воображаемой личностью (воображаемыми ситуациями – как следствие),

когда, как Сартров экзистенциалист, «человек есть не что иное, как то, чем он себя сделает».

• ...Какая-то самопотеря, восполняемая паническим самоделанием.
Столь характерная работа на публику при этой установке естественна, ведь свою воображаемую личность истерику необходимо делать обозреваемой, – публика призвана помочь ему самому в нее поверить.

• Итак, чувство личности – вот что поражено, что истощается и что причиняет страдания истерику.
Поэтому он непрерывно занят тем, что ее, личность, создает: задумывает и исполняет, – изображает, впадает в роли.
Поэтому он представляет собой сплошное израненное самолюбие; поэтому он и сам измышляет себе обиды, терзает себя сам: уколы самолюбию, как инъекции наркотика, возбуждают чувство личности (что знают и не истеричные).
Поэтому он деспотичен. Ощутимое доказательство собственного бытия – возможность помыкать другими.

• Пример истерии доказывает, что наша подлинная субъективность так же непреложна, как и объективность: теряя подлинного себя, не можешь не исказить картину мира.

ИСТИНА

термины истина и правда меняются значениями; что в прошлом веке называлось правдой и противопоставлялось истине («всего лишь истине»), ныне, скорее, называется истиной и противопоставляется правде («всего лишь правде»). Подробно об этом – в статье «Правда».
Итак, здесь правда употребляется в смысле – факт, объективность.
И истина, в самом общем виде –

– правда о вечном.

(«Истина – это истина об Истине» – Флоренский, – иначе, о Боге. Вот, так сказать, религиозный вариант нашего светского определения.)
Подробнее, истина –

– то же, что правда – но имеющая мировоззренческое значение; такая правда, сколь бы жестокой или разочаровывающей она ни была; существенная, говорящая духу правда; воодушевляющая правда;
– то же, что смысл – но только общий, мировоззренческий смысл; такой смысл, понятый и сформулированный;
– смысл и оправдание сущего (в пределе – явленный Бог!).

Поверхностность же, для которой вечное проблемы не составляет, так и называет «истиной» –

– не представляющее проблемы; то же, что трюизм – несомненное по своей сути, как тавтология, или же только давно пройденное, к чему не желают возвращаться, сколь бы проблематичным оно с тех пор не осталось; то же, что банальность.

Далее. Очень трудно отделить вопрос «что такое истина» от вопроса о ее критериях, – «что вообще истинно»; трудно, если не невозможно. Так как истина – характеристика не самого бытия все- таки, а нашего отношения к нему, почти верным выглядит утверждение, что по-своему истинно все удовлетворяющее заранее заданному и важному для познающего критерию истинного: скажем, очевидности, или непротиворечивости, или опыту, или практике... Но все эти критерии содержат в себе нечто общее, составляющее следующее определение истины –

– суждение, которое при некоторых определенных условиях само заставляет с собой согласиться, –

«само», то есть, иначе, «объективно». – Определение незатейливое, но я им дорожу. Попробуйте-ка соединить такие вещи, как объективность и множественность критериев! – Конечно, тот, кто до конца понял бы, что такое объективность, понял бы все, – здесь бы хоть уяснить, о чем это...
Остановлюсь на некоторых устойчивых словосочетаниях.

«Объективная истина». – Собственно, истина, как она только что определена (нечто само заставляющее с собой соглашаться), – высказанная или нет, но могущая быть только такой, какой она может быть, независимо от наших представлений; истина, как она существует независимо от любых наших критериев истины – видимо само бытие, если бы только мы пожелали именовать его истиной, – или то же, что «вся истина», «абсолютная истина»...
«Субъективная истина». – Воззрение пусть и ложное, но помогающее мне жить, защищающее мой душевный комфорт; вполне объективная истина, касающаяся лишь моего редкого и ни для кого не важного случая, лишь в нем приобретающая какое-то значение; истина, вполне устраивающая меня, но недостаточно полная на взгляд более развитого большинства, – «относительная истина»; или же, напротив, истина, доступная лишь мне одному, относительно которой я не верю, что она может стать общим достоянием, – воспринимаю, как вполне «абсолютную».

Итак, «абсолютная» и « относительная» истины уже прозвучали, но надо сказать и о них.

«Абсолютная истина». – «Объективная истина», к которой приближаются «по асимптоте», – не могущая быть исчерпанной познанием «вещь в себе», или полнота объективного, полнота и цельность бытия; едва ли не то же, что само бытие; что Бог; воображаемая сумма всех возможных относительных истин; напротив, сугубо частная истина, но установленная однозначно (абсолютно).
«Относительная истина». – Сторона объективной истины, границы правомерности которой не определены и представляющаяся потому всей истиной – т.е. включающая в себя нечаянную ложь; напротив, не претендующая на общее значение частная истина – могущая быть по-своему и «абсолютной» (однозначно определенной); то же, что «субъективная истина».

И еще.

«Абстрактная истина» (из обыденного лексикона). – То же, что абстракция, во всех ее значениях; нечто само по себе правильное, но неприменимое к конкретным случаям, или к жизни – в силу ли неопределенности слишком общего взгляда, или же наоборот, в силу строгой ограниченности идеального случая, в котором оно применимо, – то же, что «абсолютная истина», и то же, по желанию, что «относительная»...
«Конкретная истина» (из тезиса «истина конкретна»). – Истина во всей полноте своих обстоятельств, то же, видимо, что «абсолютная истина»; и опять же, напротив, строго определенная частная истина.

• Истина – правда, но не о факте, а о смысле. Хотеть всеобъемлющей истины – хотеть всеобъемлющего смысла: чувство религиозное. Истина здесь – не меньше, чем ответ на вопрос о смысле бытия.

• ...И такое определение: «истина – всякий годный ответ на вопрос о смысле жизни».

• Истина – нечто высшее просто правды. Вот почему идеологии, по необходимости бывающие с правдой не в ладах, всегда предпочитают ей – «истину».
(Время, как я уже говорил в начале статьи, устроило здесь путаницу: раньше именно термином правда и обозначалась желательная идеология. От тех времен правда-идеология пришла в выражения «сермяжная», даже «комсомольская» правда.)

• «...Говорящая духу правда.» – Мало ли что может быть значимо для твоего духа – что же, истина субъективна? Нет, не только субъективна: так как и сам дух твой – не только твой, не только субъективен!

• Истина, с большой буквы, и объективна, и субъективна, и выше того и другого. Выше субъективного на объективность, выше объективности на субъективное.

• Истина как понимание, знание. – Каким образом знание может «соответствовать объективности», да еще «независимой от нашего сознания»? Разве объективность так легко исчерпать, и разве знание – не целиком в наших головах, от которых, получается, объективному знанию надо оставаться независимым? – Итак, каким образом? Известно, каким: что до соответствия неисчерпаемой объективности – то всякая истина берет ее лишь в отдельном и строго определенном отношении; что до независимости объективного – то истина независима от того, приятна она нам окажется или вовсе нет. Мы очень хорошо знаем, что такое правда – «вот это – так, а не иначе, хотя и глаза режет», – и так же следует относиться к истине.

• Потребность человека в истине, есть взгляд – это вполне утилитарная потребность в объективной информации. К этому следует только добавить, что истина, тем самым, и моральна: поскольку мы готовы и огорчать ей себя. Доставлять себе неудобства...

• Истина – то, что может заявить о себе само; отсюда, самая элементарная из истин (если задаться целью найти таковую) – сопротивление среды. Ощущение – элементарная истина.

• Зачем говорить, что объективная истина человеку недоступна, когда такая истина дается и амебе: непроницаемость тел, холод или жар, – все, с чем ей приходится сталкиваться вопреки внутренним предрасположениям. Раз есть начатки воли – отстаивания себя в неподатливой среде – то закономерны и начатки объективности, а это уж значит – начатки разума.

• Субъективность критериев и объективность истины. – Правила игры мы можем устанавливать субъективно, не исключено даже, что не можем иначе, – но штука в том, что нас могут по этим правилам вполне объективно обыграть.

• «...Само вынуждающее нас с собой согласиться», – или, что то же, не требующее чьего-либо согласия. Отчего Галилей, если отрекался от истины и с сожалением, то жалеть ему приходилось, конечно, не истину, а людей, вздумавших ее запретить, да, может быть, себя.

• «...Вынуждающее с собой согласиться». – Заметим – речь идет о наших суждениях. Чья-то жестокость и власть, или даже слепой случай так же вынуждают нас подчиняться – но надо иметь в себе достаточно сил духовных, чтобы не признать жестокости, насилия, несправедливого жребия для себя законом. Не согласиться видеть в них истину.
Мне на голову падает кирпич; какая-то истина есть и в этом, – «сермяжная правда», что даже кирпичи могут быть вполне властны над существованием наших голов. Но пусть нас не убеждают, что истина в очередном кирпиче.

• «Судьба»: случай, в котором хотят узреть нечто от самой Истины.

• Истина – это неопровержимость. Или: пункт, где неопровержимость сливается с недоказуемостью.

• Неожиданность истины – тем большая, что ее следовало ожидать, – например: из очевидных посылок – неочевидные выводы.
Неожиданность истины – тем большая, что ничего неожиданного в ней не чаялось, – например: нечто очевидное, в котором удалось угадать вывод – из далеко не очевидной посылки.
Истина неожиданна и тогда, когда в очевидное не верится. «Меня всегда удивляют события, которые я предвидела» (Я. Ипохорская)...

• Истина – от «есть». Данность.
Или – от «искомое»? (Истец: взыскующий.) Что может быть только искомым, – не данным?

• В глубочайших истинах всегда есть что-то одновременно разочаровывающее и заинтриговывающее, – так, что одни видят лишь первую, другие – и вторую их сторону; для кого истина всегда сурова, для кого и сурова и светла; для кого истина только трюизм, для кого – лучащаяся сквозь давно известное вечная тайна.
(Вот, чтобы объяснить все чудесные выводы геометрии, достаточно твердо усвоить скучные истины ее аксиом. Пустейшее знание о какой-нибудь линии между двумя точками! – но и такое, однако, которое почему-то никак нельзя доказать...
Вот, кого-то жизненный опыт ожесточает, а кого-то учит добру вопреки общей жестокости...)

• Истина с заглавной и строчной букв. – Скажем: аксиомы – это Истины геометрии, а теоремы – ее истины.

• «Абсолютная истина»: исходное недоказуемое, аксиома всего, – бытие.

• Вскрывание сущности: к причинам не приходят, приходят к выводам, – к причинам же возвращаются. Обратный ход сознания, вместо естественного для него поступательного движения вперед; ход, дающийся ему только скачками, с перерывами постепенности. – «Инсайт», озарение: назад, к истине!

• Причина – объясняющее, но не объяснимое: направление к истине – направление к тайне. (Который раз упоминаю об этом, виноват.)

• Истина и точка зрения. – Точки зрения придают словам смыслы, в которых они, точки зрения, непротиворечивы – истинны.

• Не «у каждого своя истина», а «у каждого истина о своем». У каждого своя абсолютная субъективная истина.

• Есть такое сравнение: Истина – это местность, а наши истины – это списанные с нее пейзажи. Несходство наших истин друг с другом не исключает возможности их сходства с самой Истиной.

• «Истина одна»: наши многие, непохожие и притом сами по себе верные истины не могут, однако, друг другу противоречить. – Так что терпимость, если быть предельно точным, признает не право по-разному думать, а право разного хотеть.

• «Взгляды подчинены истине, а не желаниям.» – «Но на истину претендовать не смеет никто! Взгляды – всего лишь взгляды!» – «Вот именно. Подчиняя взгляды желаниям, мы и подминаем истину под себя.»

• Что «истинное – то, что продуктивно», – это неверно. Но верно, что продуктивное чревато истиной, даже если само по себе и ложно.

• «Истинное, – сказал Гете, – это индивидуально-истинное значительных людей». – Здесь только необходимо добавить: а значительные люди – это те, для кого объективно-истинное, будь оно в принципе доступно или в принципе нет, безусловно выше собственного индивидуально-истинного...

• Субъективное возрастает в ранг истины, если стремится к объективности. Возможно, только такое субъективно-объективное и называется истиной.

• Мы все живем одной жизнью, но разное из нее выносим. Так что те истины, которые из нее выносит философ, могут быть почти всему остальному человечеству вовсе не интересны – но это не значит, что знаться с ними можно лишь проживая в каких-то особых условиях. Они – здесь же. Вполне обыденны и для обыденного же употребления – хотя и не общего.

• Наши истины похожи, наверное, на настоящие, но вывернутые наизнанку: внешнее ведь надо обратить во внутреннее. И вот, все в них последовательно и гладко, но тут и там – неразглаживающиеся изломы. Мы хорошо видим подобные изломы в чужих взглядах, когда они примитивнее наших.

• Если научные истины претендуют на какую-то непреложность, абсолютность, то лишь потому, что сами же указывают на свои границы: при таких-то условиях – то-то и то-то.

• Эстетическое познание истины – истину проживает, переживает; и философское тоже. Но они не способны истину удержать. «Два раза в одно произведение не войдешь»...
Научное познание, напротив, удерживает нечто от истины, но не дает ее пережить. Здесь снова нужна философия, нужно – чувство.

• Эстетическое познание: истина в полноте чувства, – так что, может быть, и «в вине».

• «Истина, – возвращаясь к определению, – это суждение, при некоторых определенных условиях заставляющее с собой согласиться». – Так что очевидность, по меньшей мере, относительную истину в себе содержит. По меньшей мере, относительную истину заключает в себе и все непротиворечивое: все такое внутри себя истинно. Знаменует собой истину всякий факт. А факт бытия – может быть, и абсолютную истину!

• Где-то будто бы обитает истина, а нам остается ее разыскивать. А есть – бытие, внутри которого обитаем мы сами, и некоторые наши воззрения на него в некоторых же отношениях могут называться истинными. Откуда и недоразумения.

• Так как истина – выше уже говорилось об этом – есть все же атрибут не самой реальности, а наших суждений о ней, вопрос об истинности в точности равен вопросу о критериях истинности. «Что истинно?» значит: «в чем вы видите критерий? Чего, собственно, хотите от истины?» – Истины по необходимости относительны: истины истинны относительно того, что нам от истины нужно.
И при всем том – бытие обнаруживает неподатливость. Любой критерий вынужден с этим считаться. Здесь наши относительные истины сталкиваются с абсолютными.

• «Абсолютная истина». – Как если б «в единое слово» можно было уместить всю правду обо всем...

• Относительные истины становятся вполне абсолютными как раз тогда, когда обнаруживаются истины более объемлющие и вместе с этим – их, относительных истин, относительность.

• ...Итак, абсолютная истина – это относительная, но в точном применении. «Абсолютная истина конкретна».

• Вероятно, говоря «абсолютная истина» – мы разумеем «жизнь». Иначе как понять, что все, что можно сказать о Я – венце, а может и принципе живого – можно сказать и об Истине? – Эта их открытость и эта неуловимость; эта возможность бесконечного числа относительно верных интерпретаций; этот поглощающий интерес, который они – Личность и Истина – вызывают у одних, и наивная уверенность в их пустоте у других; это, кажется, сущностное их родство с вечностью...

• Вся истина предмета – его «в себе», – его «Я». По-видимому, вся истина предметов не в них самих, иначе их пришлось бы признавать одушевленными. А вот Личность – это Истина.

• Истина, конечно, есть нечто большее, чем верное понимание чего-то. Это и недостижимый идеал понимания, – «логос». Когда в частном мы прозреваем универсальное.

• Истина – бог разума.

• Вера в Бога – вера в какую-то силу, а вот вера в истину – это такая вера в Бога.

• Вера в истину никогда не согласится с тем, что она – вера, – и не должна соглашаться, ибо суть этой веры в предоставлении истине независимости от какой бы то ни было веры.

• Вера в собственную объективность того, что дается нам лишь субъективно, и сожаление об этом барьере – чувство истины.

• Стандартно-верующий укрепляет истину – ложью.

• «...Это истина об Истине» – да, если только «Истина» здесь – это не то, что культ. Ведь культ ставит себя на место истины, стало быть, в ней меньше всего заинтересован.

• «Им истина не нужна, – осмысляют верующие неверующих, – мы им ее предлагаем, а им чего-то еще надо! Какая гордыня!»

• Есть в религиозных догматах нечто притягательное для умов, свой змей-искуситель: искушение употреблять силы не на беспокойное и нескончаемое дело поиска и осмысления, а на верное беспроигрышное дело обоснования и истолкования. «Скажи лишь, – шепчет этот благочестивый змей, – скажи, что истины жаждать больше не надо, что она – вот, здесь, священная и непререкаемая! И служи ей, борись за нее – так скажется твоя к ней любовь!»

• Абсолютная истина – может, Бог, – но о самом Боге разве мы можем сказать больше, чем об этой истине? Что нам дает такое определение?.. А если это – абсолютное соответствие познания познаваемому, тогда вопрос – как она возможна?

• ...Довольствоваться относительными истинами. – Вам кажется это «релятивизмом»? А мне кажется, что релятивист и агностик до мозга костей тот, кто провозглашает истины абсолютные: слишком убежден, что проверить его будет некому.

• «Любовь к истине». – Лучше – честность перед ней. Проявляется она не в уверенности в своем обладании истиной и преданности ей, готовности за нее с кем-то сражаться, – а напротив, в постоянном сознании факта, что всей истиной ты не обладаешь, и если борешься, то за то лишь, чтобы тебе не мешали ее искать.

• Любить истину – значит понимать ее суть: допускать, что она может быть для тебя и предельно неблагоприятна.
(Это почти то же, что любить справедливость, – правда, справедливость к справедливому редко оказывается неожиданно суровой, ведь он ее приговоры предвидит и подписывает сам.)

• Истина есть нечто большее, чем правда, но правда как минимум, и любовь к истине – правдивость как минимум.

• Мнение и сомнение. – Мнение больше отражает нашу личную заинтересованность, сомнение же представляет интересы – самой истины. В этом смысле сомнение всегда правее.
(«Сомнения, – вспоминаю чей-то стихотворный афоризм, – с краями истин соприкосновенья.»)

• Частая ошибка претендующих на психологизм: если вы высказываете какое-то суждение, значит вам нравится так думать! Как политики ищут – «кому выгодно», так эти душеведы – «чем выгодно»... Бывает, конечно, что они и правы...

• «Истина, добро и красота.» – Истина есть по своему и добро, добро есть по-своему и истина; есть в истине своя красота, а в красоте есть и своя истина. (Уравнения, но не тождества...)

• Желание добра не надо проверять на истинность, оно само – этическая истина.

ИСТИНА И БОГ

Переход к тексту статьи «Истина и Бог» (в рубрике «Словарь. Избранные эссе»)

ИСТОРИЗМ

(опуская хронологию вопроса – прямо с его существа, не «исторически»)

– абсурдный, примитивный: взгляд, что сами сущности явлений изменчивы – то есть их, собственно, и нет, но каждая эпоха, то есть сумма обстоятельств, создает эти иллюзии себе сама;
– ученый: взгляд, что изменение принадлежит самой сущности явлений.

Развивая этот ученый взгляд, историзм –

– представление, что сущность есть не неизменное в явлении, а закон его изменения (развития), так что раскрывается всякая сущность лишь последовательно, в своей истории. Настрой видеть во всяком наличном явлении лишь стадию его развития, а в каждой фазе его развития – момент его сущности.

Что касается самой истории, то здесь эта вера в закон, а также отказ от чистой описательности (которая ведь и невозможна, ибо без концепции не найдешься, что и описывать), вырождаются в одно из страшнейших (как оказалось) человеческих заблуждений, именно –

– воззрение, что законы истории наподобие естественнонаучных «объективны», то есть независимы от воли людей, так что нам остается лишь постигать их либо подчиняться им слепо; что исторический процесс есть процесс предопределенный и непреложный (скажем, непрерывный прогресс, или, для каждого народа, цикл рождение – зрелость – упадок)...

Интересно, что этот «исторический абсолютизм» означает крайний релятивизм нравственный. Все побеждающее, хотя бы и силой, тем самым становится исторически оправданным и потому моральным, а наибольших ненависти и презрения удостаивается «абстрактный», то есть во все времена сам себе равный гуманизм...

• Понять что-либо – это понять, «как оно работает», – то есть, сущность – это процесс, закон этого процесса. Вот, в лучшем смысле, историзм.

• Рекомендация действительно мудрая: учиться видеть явления в их целом, в развитии. И пробовать разглядеть в каждом явлении лишь сторону этого целого, фазу его развития. – Если эту рекомендацию не абсолютизировать – ничего, по меньшей мере, не потеряешь.

• Важность исторического подхода в осмыслении человека явно преувеличивается. Стадии нашего развития представлены в отдельных душах в любую эпоху, да к тому же могут повторяться... Первобытная психология: это – то же, что и психология примитивная, папуаса можно обнаружить рядом и еще в каждом понемногу (что такое мода, что такое престиж, что такое суеверие...). Хотя распространенность дикости в людях, действительно, есть некоторая неверная функция от времени, в дикость может скатиться само время (что такое фашизм, фундаментализм, коммунизм...).

• Развивается общество в направлении самораспада его на личности. Но закономерно, в определенных условиях – создать которые можно вполне волюнтаристски – и его катастрофическое обратное развитие.

• «...И самая история человеческих обществ есть не что иное как история разложения масс под влиянием сознательной мысли...» (Салтыков-Щедрин). – Процесс, конечно, объективный, но до чего же непохожий на те «объективные законы развития общества», против которых должна быть бессильна всякая сознательная мысль!

• Непреложность исторических законов, как я понимаю, не в том, что независимо от наших желаний общественные формации будут развиваться так, как им предначертано, – а в том, что независимо от наших желаний каждая общественная формация в каждую эпоху есть то, что она есть, чем всегда была и другой быть не может. – Спартанское общество или фашистское – технический прогресс лишь усиливает античеловеческие возможности одной и той же системы. И не будет никогда социализма «с человеческим лицом», – современно-общинный строй не лучше первобытнообщинного.

• (Орден самого Иисуса будет действовать по логике ордена, а не по логике Иисуса, так что иезуит станет именем нарицательным... Это закономерность объективная, но коль скоро мы способны ее осознать, то в нашей воле удержаться и от создания орденов – хотя бы самого Иисуса!)

• История действительно проходит стадии развития отдельного человека – но только культурная история. Выход из детства во многом завершен еще до Р.Х.: когда разделились культ и культура, а в самой культуре нашли свои русла наука, искусство, ремесло. Эпоха Просвещения (согласно Канту) – начало человеческой зрелости, становление личности как ее умственной и моральной автономии. – Политическая история, однако, вообще не делала прогресса: всегда оставалась войной плюс, так сказать, продолжением войны мирными средствами.

• ...Итак, развитие обществ существует, но оно не составляет закона. Нет никаких «стадий» – но есть, так сказать, весьма определенные его «стации».

• С тех пор, как человечество в целом открыло для себя культуру кроме традиционной, и сохранение людьми первобытного состояния стало делом собственного выбора их социумов, – с тех пор для социумов существуют уже не «стадии развития», а «формы существования», и всего-то их две: авторитаризм и плюрализм. Никакого «третьего пути»... И хотя каждая из этих форм имеет свои непреложные законы, разница лишь в степени «разболтанности гаек», – никакой непреложности в том, какая форма существования в каком обществе утвердится, и на сколь долгий срок она утвердится, нет.
Если суть историзма в отрицании статичности истин, то и не может быть ничего нелепее этого статичного «историзма», фетишизировавшего какие-то там «законы истории»!

• «Историческое и логическое». – Как мы убеждаемся, непреложные «законы истории» – это простая и непреодолимая «логика вещей»...

• Объективны не законы истории, а законы социологии. То есть законы поведения человеческих обществ, изученные объективными – не отличающимися от зоологических – методами.

• «История как суд», «прогресс»: это о праве силы. (Читайте Поппера.)
Если законы истории объективны, значит, не общество есть продукт человеческих отношений, а человек есть продукт общественных отношений; значит, личность своей среде не судья, и вся правда для личности в том, что победит...

• «История ничему не учит! Все повторяется!» – А вот как, разъясняя святой для него смысл войны, это же явление видит Гегель: «пустая болтовня умолкает перед серьезными повторениями истории»... «Пустая болтовня» – это, вы понимаете, те самые уроки, которым не хотят учиться...

• «Все течет, все изменяется». И только в истории – «все повторяется»!.. Суть той знаменитой спирали, покажется вдруг – это движение по кругу. Без вертикального измерения.

... «Историзм» в отношении к истине (несколько дублируя определения в начале статьи) –

– мнение, осознанное или безотчетное, что для каждого времени имеются свои истины, вполне непригодные для других времен, – что вечных истин не существует;
– понимание, что время, эпоха, есть один из ключей к осмыслению вечных истин.

• ...Экстравертивная какая-то категория. Если есть «историзм», почему бы не быть, скажем, «географизму»? Раз истина не одна и та же для разных времен, отчего ей не быть разной для разных мест?..
Или же, напротив, интровертивная. Что всюду и всегда – та самая единственная истина, не «всегда разная», а «вечно в развитии».

• Не «вчера была одна истина, сегодня другая», а наоборот – сегодняшняя истина раскрывает вчерашнюю; не «забытое старое», а вновь и вновь открываемое вечное; разницу же определяет зрелость, развитие...

• Философия моды – лучше сказать, ее идеология – такой до предела опошленный «историзм». Красивое вчера вдруг оказывается никуда не годным сегодня.

• ...Ну разумеется, иное утверждение или иного пафоса просто не поймешь, пока не поинтересуешься, кому и в каких обстоятельствах они адресованы. Назовем это «историзмом».

• «Истина конкретна», следовательно, исторична.

• ...То ли идея, что всякая истина относительна и годится лишь в свою эпоху. То ли, что иная относительная истина в свою эпоху может быть вполне абсолютна.

• Итак, «историзм»... Истины – продукты исторической обстановки, функции от «времен»? Нет все же, – это «времена» последовательно выявляют для нас – вечные истины.

 

Рейтинг@Mail.ru


Сайт управляется системой uCoz