СЛОВАРЬ

ДАЛЬНОВИДНОСТЬ

– способность предвидеть, что будет; прогнозировать последствия своих поступков;
– способность ясно видеть то, что должно быть, к чему следует стремиться; поступать в соответствии с этим

(скажем, Сахаров был дальновиден именно во втором смысле).

• Политика, подменяя принципиальность дальновидностью, на более протяженных отрезках времени оказывается фантастически недальновидной.
(Ведь в устах политиков тезис «честность – лучшая политика» означает лишь – «если можно, преследуя свои цели, обойтись без подлости и вранья, то полезнее обойтись». Не то, что «ставить можно лишь честные цели».)

• Ну конечно – предвидеть последствия можно лишь на сколько-то шагов вперед, а видеть, в чем правда – на всю перспективу. Честность – самая дальновидная дальновидность. Другое дело, что на всяком данном этапе она может стоить головы...

ДАННОСТЬ

– все, к чему нам остается лишь приспосабливаться; то же, что «действительность», «обстоятельства»;
– перед чем остается только – благоговеть.

• ...Или: сколь угодно неприятное, но неустранимое и в силу одного этого не вызывающее протеста; сколь угодно прекрасное, но чего не боишься утратить, – и не приносящее радости.
Или: настолько превосходящее понимание, что не рождает ни вопросов, ни трепета, ни восторга. Привычное, на что утрачена живая реакция.
Или, напротив: все, за чем ощущаешь – Бога.

• «Ничего не поделаешь»: утешение. Бесполезно переживать – и не переживают. Чудо! «Бог дал – Бог и взял». – И чувствуют Бога...

• Неизбежность смерти никогда не становится для человека вполне – «данностью». В «данность» превратили – саму жизнь. А она – дар.

• ...Вся щекотливость этого понятия в том, что человек не только приемлет, но способен и охоч создавать для себя – «данности». Недостаток этой способности – и «нервы», и «психоз», и «глупость». – Кого раздражает соседская радиоточка; такому прописана валерьянка. Кого возмущает навязанный его стране коммунизм; дело пахнет уже психбольницей. А кто проявляет такую глупость, что уж ничем не поможешь, – удивляется упавшему яблоку, тому, что вещи падают вниз (и открывает закон тяготения)...

• Фаталист умудряется сделать «данность» – даже из еще неизвестного будущего.

• Неживое, неодушевленное, чего нельзя изменить – «данность». А данность во всем права. Не обижаются на камень, о который споткнулись. Не спорят с властью, если вполне убедились в ее механическом, бездушном характере. Покорнейше приемлют ужасное – от того, кому молятся (да, это тоже...). – Внушая себе, что нечто – «данность», неживое, мы, в отношении к этому нечто, делаем чуть-чуть неживыми – себя.

• «Данность»: наше освященное бессилие; равнодушие; непонимание. И – тоже «данность»: почувствованное божество. В первом случае – сила одолевшая, во втором – торжествующая.

• И мораль и власть существуют для толпы исключительно как «данности»: или сакральное, или привычное, – только не живое. Если с ними можно обращаться, как с живыми, тогда они перестают быть «данностями», а с этим испаряется приличествующий им культ и стирается всякая проложенная колея, – перестают быть и моралью, и властью.

• «...К чему остается лишь приспосабливаться». – Выходит, для большинства – которое ведь другого отношения к миру, кроме готовности к нему подладиться, не знает – все – «данность». Своего рода бог.

• ... «Данность», мертвый бог консерватизма. (Но подлинный Бог, различаемый живой душою и в данности – как раз, напротив, жизнь, смысл жизни.)

• «Традиции», «устои», – священные привычки: суть их – «данность». А значит, неодушевленность. Как раз не «духовность»...

• Личность – и это первый ее признак – общепринятость не воспринимает «данностью».

• «Действительность» как «данность». – Личность, для которой, вообще говоря, значительно меньше существует на свете «данностей», примиряется с действительностью так: осмыслив, учится беречься, отстраняется от нее.

• Человечность и есть – одушевленность: не типовые, а живые реакции, – неприятие «данностей».

• ...Впрочем, и культ – благоговение перед «данностью» – по-своему ее одухотворяет. «Не пытаясь ее оживить» – скажет вольнодумец. – «Не дерзая ее разрушить!» – скажет верующий.

• Что вправду – «данность», то и вправду – постижимо лишь культу.

ДЕВАЛЬВАЦИЯ

– трагедия всякого количества: ценность на количество делится, но не умножается...

ДЕДУКЦИЯ

– тавтология, выявляющая незамеченное в известном; изложение смысла.

(Витгенштейн: «...но все предложения логики говорят одно и то же. А именно ничего.» «Предложения логики суть тавтологии.» «Доказательство в логике есть только механическое средство облегчить распознавание тавтологии там, где она усложнена.» Простейшая операция анализа, заключение от общего к частному – частное применение общего правила – тоже, конечно, тавтология)

• Критерий истины для индукций – усмотрений – очевидность, потому что дальше очевидного зрение не проникает; критерий истины для дедукций – та же очевидность, потому что тавтология – это сама очевидность и есть.

• Дедукция – это индукция с максимальной вероятностью: не просто очевидная, а самоочевидная.

• Признать тавтологию – убедиться в очевидности; убедиться в очевидности – понять. – Чуть не вся работа человеческого ума состоит в преодолении собственного несовершенства: «абсолютный» ум проскакивал бы дедукцию, видя все очевидное – сразу. Непонятного для него не существовало бы, – только неизвестное.

• Определение: либо называние – индукция, либо разъяснение – дедукция.

• Смысл излагается дедуктивно, в форме тавтологий, а постигается исключительно индуктивно; притом, смысл – ведь это всегда только проект, проекция, – но никакая проекция не может быть единственно возможной. – Чем меньше способен человек улавливать смыслы, тем уверенней будет принимать глубочайшие истины за банальности, – и даже тогда, когда сам, «по жизни», придерживается банальностей прямо противоположных.

• Опытность – из таких дедукций, к которым приходишь исключительно индуктивно; дедукции просты, индукции могут стоить и жизни.

ДЕИЗМ

– представление о Боге, как о первопричине мира, во всем предоставленного им самому себе (т.е., вполне обусловленного этой причиной? – или, напротив, свободного от нее?..).

• ...Понятно, противоречие в определении. Раз «предоставлен себе» – значит, свободен, – и что тогда «первопричина»? – А раз есть первопричина и мир от нее не свободен, то с чего бы Богу и вмешиваться – в то, что им самим же предопределено?..

• Действительно, кажется, что кроме начала и конца все в бытии может стать вполне объяснимым и без любого «сверх-» (читайте Паскаля). – Объясняйте все, поскольку это все объяснимо, чувствуя за всем Бога и не привлекая его всуе: вот установка деизма.

• В мире нет ничего божественного, кроме самого мира. Никаких чудес, все – чудо. И за всем есть причина: «первопричина»...

• «Первопричина»: причинность? Но первое – Бог, а второе – естество. – Воистину, «естественная религия».

• «Бог все создал и ни во что не вмешивается.»
«Создал» – ясно, из ничего. Это – акт, которому ничего не предшествует. Но такой акт невозможно представить себе иначе, как вечным и непрерывным; это созидание, имманентное бытию. Не «создал» – «созидает».
«И не вмешивается»: «и не противоречит самому себе».

• «Создал и не вмешивается»: это перевод на самый примитивный язык – язык «вначале и потом», «здесь и там» – самой большой религиозной истины.

• «Не вмешивается» Бог ни во что уже потому, что не находится вне чего-либо, но есть, как причина, во всем: так деизм плавно переходит в пантеизм. Тот и другой не нерелигиозны. «Способ обойтись без Бога»? Скорее, «способность видеть его везде».

• ...Итак, Бог все непрерывно создает... и ни во что не вмешивается.

• Поскольку человек по необходимости воспринимает себя так, как если бы свобода его воли существовала, постольку действительно в своем поведении человек предоставлен Богом самому себе: такой вот «деизм». – Но если мы свободны, значит, сам Бог распылен в наших душах, и потому уж, хотя бы, присутствует и творит в этой вселенной, «вмешивается» – нашими руками. И так деизм опровергается...

• ...Еще об этом противоречии. – В морали самый буквальный деизм вполне на месте: Бог создал нас так, что мы хотим добра, и дал свободу – не вмешивается. Но вместе с тем он и стал для нас искомым, больше, чем данным, – скорее целью, чем причиной; так что деизм, в той же мере, и нелеп...

• Бог, все-таки, не вмешивается. Не ждите, чтобы добро само побеждало. Для этого он и создал – нас.

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ (РЕАЛЬНОСТЬ)

– то же, что бытие;
– бытие, каким оно нам предстает, – «наличное»,

или такое, каким оно предстает чувству и уму. Так что, хотя и – «мыслю, следовательно, существую» – сознание есть наиболее достоверная реальность, – реальностью назовут всего чаще –

– все, что не сознание, – что противостоит сознанию, особо – оказывает ему сопротивление.

Как то:

– объективное – в противовес субъективному;
– практика – в противовес теории;
– подлинное – в противовес выдуманному или фальшивому;
– «жизнь» – в противовес «витанию в облаках», иллюзиям, надеждам; все, с чем нельзя не считаться, или что хотят выдать за таковое, – то же, что «данность»; что «обстоятельства»; что общепринятость;
– противовес абстрактному, возможному, желаемому, идеальному и т.д., и т.п.

Очень чувствуется, что первым свойством сознания признают – способность ошибаться. Так что «действительность», как нечто себя уже доказавшее, может звучать и как –

– истина в наивысшей инстанции, –

а вот действительность рукотворная, созданная людьми согласно их представлениям о должном (всегда проблематичным), – та, напротив –

– царство заблуждения, знать не желающее об истине,

причем отличить божескую реальность от реальности всего лишь человеческой вряд ли мыслимо... Вот и с Богом у действительности отношения такие же двойственные, как с сознанием:

– «действительность»: «Божий мир»;
– «действительность»: тот ее ракурс, в котором мы не различаем ничего божеского.

• Сознание: сознание действительности, но независимое от нее. Само по себе – дух? Бог?..
Действительность: действительность в сознании, но независимая от него. Сама по себе – бытие? Бог?..

• Бытие является нам действительностью.
Не все в ней нам нравится, хотя само оно, может быть – Бог...

• ...Вот коммунизм был – ходила такая горькая шутка, цитата из коммунистического учебника – «объективная реальность, данная нам в ощущениях». – Здесь четко видно, как понимают реальность. «Увы, реальность; чего хотелось бы меньше ощущать.»

• «Все действительное» ориентировано на большинство, для которого отчасти и разумно. – Почему с этим действительным разумнее всего не связываться.
(«Если порядок, для которого мы созданы, еще не пришел на землю, какой действительностью мы можем заменить его? Не к чему нам разбиваться о действительность, пустую и бессмысленную», – Торо.)

• Для кого и вправду «все действительное разумно», для того все разумное в нем, конечно же, «недействительно». Вызывает лишь презрение.
...Но в чем философ прав: сама действительность, скорее всего, далеко не по разуму тем, кто с ней в союзе ополчается против всего разумного.

• «Оторванное от действительности»: «само по себе непротиворечивое и даже, может быть, привлекательное, но не соответствующее фактам или возможностям». – Вот в точности так должно восприниматься разумное, которому нет – или дать не хотят – места в действительности.

• Действительность дана человеку в меру способности ее сознавать, – и большой смысл в том, чтобы действительность имела перед сознанием приоритет: в этом – залог умственного прогресса. – В обыденности, однако, мы имеем нечто иное: приоритет пошлого сознания действительности перед всяким достойным этого имени сознанием.

• «Реальное»: «как оно есть»; «идеальное»: «как должно быть». Общепринятость же подчиняется максиме: «есть, и значит должно быть». Это реальное слилось с идеальным, по формуле пошлости.

• «Так есть, значит, имеются на то основания»: правда; «так есть, значит, должно быть»: ложь.

• «Есть, значит и должно быть.» – «Но уже нет!» – «Значит, должно быть!»
Косность – в плену иллюзии своего исключительного понимания действительности.

• ...Действительность: то, что в Боге? Или, как раз, вне его?

• «Есть ли Бог?» – Это: «есть ли Бог в действительности?»
Скорее, действительность в Боге – но значит, и Бог в действительности. Только ищут его, обычно, за ее пределами.

• Мы так устраиваем свою действительность, что все лучшее можно только ей противопоставлять, как нечто воображаемое; и в конце концов остается вопрошать: «да есть ли Бог?..» – Так что, кто делает из «действительности» кумира, тот, скорее всего, действительно законченный безбожник.
(Но не меньше правды и в том, что в иных головах самая светлая мечта – хуже самой унылой и безбожной действительности. Скажем, проекты «утопий».)

• Бог-добро, Бог-разум. – Сотворить из действительности Бога – значит запретить ей улучшаться, – фактически не пускать Бога в действительность. Поместить Бога за ее пределы – отказать ему в реальности. Вариант верующих – сочетание того и другого: заставить нереального Бога освящать фетишизированную действительность... А можно бы понимать дело так: Бог – задача действительности.

ДЕЛАННОСТЬ

– поведение, не отражающее, а изображающее внутреннее состояние;
– в искусстве: изобретание, вместо открытий.

• ...Впрочем, сама естественность еще должна учиться естественности; внутреннее-то состояние, на людях, может обнаруживаться весьма неадекватно, вызывая неадекватные же реакции; так что, коль скоро необходимо нечто выразить, значит – как-то – и изобразить...

• Прошли те времена, когда деланностью имели в виду кому-то понравиться, угодить. Манерностью, или, скажем, романтизмом никого не купишь. Теперь идеал деланности – «естественность». И эта особенная естественность бывает настолько кричащей, что старомодная скромная деланность смотрелась бы, кажется, куда естественней...

• Особенно деланными, ясно, становятся в присутствии тех, чье мнение слишком важно.

• Деланность многих людей показывает, что то, какими они хотят себя видеть, значительно менее привлекательно, чем то, каковы они на самом деле.

• Увы: объясняя себя, слишком трудно не соврать, так что деланность – едва ли не то же, что фальшь. Фальшь – особо неверная нота в попытке естественности.

• В искусстве, изобретательство – или сделанность – фальшь, даже когда не врет. – Что имеешь сказать, говори безыскусно, сам, – не вынуждай искусство фальшивить.

• Талант – «несделанность».

ДЕЛИКАТНОСТЬ

– в общем то же, что вежливость или такт; особо – такт и вежливость неформальные, не манера поведения, а душевный склад; «обиходная доброта»;
– то же, что тонкость;
– щекотливость, неловкость (в выражениях «деликатная тема», «деликатная ситуация» и т.п.).

• ...Такт, в том числе и в значении – пристойная форма для обидных содержаний. «Когда обижают нехотя». Для того и говорят, вместо «такт» – «деликатность», чтобы оторваться от этого его деликатного значения, – да, как видите, не выходит...

• «Деликатность», еще – «особая тонкость». – Ну, это только формальный критерий неформального, – живого; нечто требует понимания или доброты, со стороны же кажется – «тонкости». «Деликатности».

• Вежливость – между церемонностью и уважительностью, деликатность – между церемонностью и добротой.

• ...И еще одно значение, – ей-богу, слышится и оно: «неприличность». – Действительно, «неприличного», в котором на самом деле нет ничего дурного, касаться может лишь деликатный. Вот те, для кого дурное – лишь «неприличное» (не злое по существу, а только лишь не принятое), и воображают, что единственное, чего им не достает – это «деликатности».

• Кто-то винит себя в неделикатности, а надо бы – в злости; в бессовестности; в равнодушии.

• Чувствуя свои больные места и невольно предполагая, что у других они там же – добрые в этих пунктах особенно деликатны, злые – язвительны.

• Деликатному преимущества – одни неудобства.

ДЕЛО

(определения обиходного выглядят глупо, поскольку вообще определения призваны нечто упростить для понимания, а тут, будто бы, им остается лишь усложнять, – но бывают еще как плодотворны! Все так же, как и с определениями элементарного)

– категория, выделяющая человека из животных, – поведение, связанное в систему осмысленной задачей; сама по себе осмысленная задача, в т.ч. задача, поставленная не теми, кто ее выполняет; отсюда, само по себе – связанное в систему, несвободное и даже, возможно, не осмысляемое поведение, – то же, что «труд» (долг, испытание) или «работа» (на которую «ходят»).

• Для кого жизнь – дело, для кого – труд.

• «Дело»: от «деля», «для» (как «радеть» – от «ради»), – цель, задача. – Задача и цель чего? – В конце концов, вашей жизни.
Если задача осмыслена не вами, вы в деле себя отчуждаете. Если это ваша собственная задача, вы осуществляете в деле себя. – Но: разве душа умещается вся в задачи? Мелкие дела ее сплющат, крупные подменят собой... С другой стороны, отчуждать себя в пользу чего-то достойного, необсуждаемого – сама, будто бы, мораль...

• «Труд», «мораль»: здесь не спрашивают, «зачем». И в этом – пафос! – Но если все-таки разрешить себе этот вопрос, тогда возникнет «дело», и – «добро».

• «Дело – еще не все!» – Не то, как это понимают, чтобы в душе должно было оставаться место и для чего-то другого – это же значит только – для других каких-то дел, – нет, суть несколько глубже: душа должна выступать хозяином, а не рабом своих функций.
Быть «разносторонним»? – Скорее напротив, надо делать «дело, а не дела». – Надо быть – живым.

• Дело – это и есть «личная жизнь»! – Что вдохновители дел, для которых это действительно бывает так, не без лукавства пытаются внушить исполнителям, для которых это чаще всего, конечно же, не так. – Впрочем, не правы и вдохновители, для себя тоже не правы. Личная жизнь, но не вся ее жизнь, не сама личность. Какое бы дело могло на это претендовать? («Кто я?» – Человек. – Писатель, архитектор – уже мелко.)

• В конце концов, дело, согласно нашему определению – это только форма поведения. – Уместно вспомнить, что психическая жизнь исчерпывается поведением лишь у простейших. И пусть дело – поведение специфически человеческое, исчерпываться им, значит – наиболее человеческий способ превратиться в простейшее.

• Между прочим: существо, жизнь которого исчерпывается его задачами – робот.

• Осуществление: материализация. – Осуществляйтесь, не материализуясь, сохраняя душу.

• Дело - частный смысл жизни, подменяющий общий.

ДЕЛО («БИЗНЕС»)

– творческая деятельность по организации труда, ориентированная на рынок:

организовал хотя бы свой собственный труд, на продажу – уже бизнес (даже если этот труд – писание стихов, ориентация на рынок – на вкусы – превращает его именно в бизнес). Рента – бизнес, где творческий элемент приближен к нулю. Купил-продал – бизнес, координация чьих-то трудов.
Скупил все и тут же продал дороже – спекуляция: «украл цену».

• Осуждающее: «...с целью наживы». Ну да; а едят люди – «с целью набивания брюха». Так глупо, что уж и неопровержимо...

• Но: культурная деятельность на рынок не может, не должна быть ориентирована. – Если отнестись к идее рынка здесь максимально серьезно и беззлобно, суть в следующем. Рынок выводит свои цены, исходя из установившихся ценностей, но культурная деятельность эти ценности – творит, открывает! Идти за рынком или даже пытаться формировать его – значит служить не ценности, а цене, – губить душу. Художнику бизнес не прощается.

• Слава делается на рынке. Так что приходится выбирать – бизнес или безвестность.

• Бизнес требует – сметки, способностей, энергии. И все это может заменить талант, если только превратить дело – в бизнес. Таланта ничто не заменит, но можно обойтись и без него...

• Талант собственно бизнесмена – такая «обыкновенность». Почем вы будете знать, что угодит многим, если ваши собственные вкусы индивидуальны?

ДЕЛЯЧЕСТВО

– склонность рассматривать любую ситуацию в первую очередь с точки зрения материальных выгод, какие из нее можно извлечь.

• Вариант дельца: стремящийся в каждой общей ситуации найти выгоды обоюдные. – Почти симпатичен! Любит ближнего именно так, как себя. А его вера, что выгода вообще – главное, – выглядит даже какой-то наивностью...

ДЕМАГОГИЯ

– попытки убедить в чем-то массы, всякие воспитательные манипуляции с ними, –

что плавно переходит в следующее (и в ином смысле уж и не употребляется) –

– аргументы в расчете на непосвященных, апелляция к невежеству. Такая неправда, которую слишком трудно опровергнуть, потому что для этого надо сначала воспитать или образовать тех, кого ею морочат.

Только и здесь – значение раздваивается:

– воздействие на низменные страсти и стадные инстинкты людей, в ущерб их разуму, – если общество строится на разумных основах;
– воздействие на разум людей, в ущерб их страстям и инстинктам, – если общество базируется на инстинктах или охвачено страстями.

• Демагога нельзя опровергнуть. Если он разжигает страсти и ему это удается, то и дело ведь в страстях, а не в ваших силлогизмах. Если же некий «демагог» пытается пробудить в людях разум и успевает в этом – то разум ведь и есть – неопровержимость.

• Кому по нраву не убеждать, а принуждать – тот сражается всегда именно с «демагогами», прибегая к отчаянной демагогии.

• Когда массы борются с «демагогами» – это они борются с демократией. – Как бы иначе, если не лицами «демагогов», демократия могла показаться массам? Если последнее слово за ними, за массами, то и апеллировать приходится – к некомпетентности...

• «Если власть обращается к нам с речами – значит, врет: врет уже тем, что выдает себя за власть. Иначе б не разговаривала. – Долой демагогов!»

• Где бог – сила, там в душах и умах – «святыни», а право, справедливость, элементарный трезвый рассудок – «демагогия».
(Древнейший описанный пример демагогии этого рода, – здравого смысла: «презрительный Терсит», первый пацифист...)

• Слишком многое воздвигнуто человечеством на глупости, так что – «silentium!»

ДЕМОКРАТИЯ

– «власть народа»: система, при которой у власти можно находиться лишь в результате конкурентной борьбы за мнение большинства;
– «народная демократия» (как величал себя тоталитаризм), – власть «всего народа»: система, при которой в процессе бесконкурентной борьбы за самое себя власть распоряжается мнением абсолютного большинства – распоряжаясь судьбами всех.

Или:

– противоположное всякой тирании; что называется правовое общество;
– тирания большинством меньшинства;
– опять же, тирания абсолютная, установившая собственный культ.

• При демократии преобладают мнения тех, кто имеет собственные мнения. Другие, коих большинство, вечно при подозрении, что их дурачат.

• Очень точно: «демократия – худший вид правления, за исключением всех остальных». Власть убедивших массы, ведь это – власть демагогов!.. Но противопоставить ей можно лишь власть подавивших массы – власть насильников.

• Демократия – система, при которой у власти можно находиться лишь в результате борьбы за мнение большинства, – сиречь, некомпетентности. – В идеале, должна править компетентность. Вместо этого правит – либо сила, либо умение заговаривать зубы; но последнее уже составляет, хотя бы, минимальный умственный ценз.

• Демократия может бороться за себя лишь своим собственным и единственным оружием – свободой убеждать, – да к тому же обязана предоставлять его противнику, пока он не чувствует себя в силах вытащить из арсеналов свой главный аргумент – террор.

• (Вспомнить только известный параграф «неумирающего учения»: если есть возможность бороться с режимом легальными средствами, надо использовать и легальные... Этакая «нелегальная легальность»... Воистину, для коварства «все средства хороши», даже приличные!)

• ...За честную борьбу, пока не улучат момента пырнуть ножом. Ваша порядочность – их лучший щит.

• До поры, оружие насильника – лицемерие, а придет его пора, оно остается, как почерк.

• Демократия, удовлетворяющая большинство, никогда не удовлетворяет полностью и всех. «Демократия», удовлетворяющая полностью и всех – кроме тех считанных единиц, что единодушно квалифицируются как отщепенцы – ничего не спрашивает ни у большинства, ни у меньшинства.

• Власть, зависящая от людей, не может стать для них культом. ...Вот они и не знали, заглядывая в наш соцлагерь, что им здесь предстоит увидеть: не возмущение и не затравленность, а – «собственную гордость».

• «Полная демократия», конечно, абсолютно противоположна диктатуре, но «полная диктатура» – уже такая «демократия». И «демос» всегда это хорошо чувствовал.

• ...На что указывал еще Ленин, покойник: создаваемая им система – «в миллион раз демократичнее любой буржуазной демократии». Ибо «буржуазные»-то – или гражданские – демократии решают не столько вопрос о том, будет ли власть за большинством или нет, – сколько о том, как уберечься от власти вообще. И разве, действительно, демократично со стороны разных меньшинств – противиться своему истреблению «всем народом»?..

• Идеал демократии – правовое общество. Ничего, кроме максимально простых правил общежития для людей, желающих оставаться в обществе свободными. Власть закона, не оставляющая места никакой тирании – ни меньшинством большинства, ни большинством меньшинства.

ДЕНЬГИ

(не для экономистов)

– мера цен, ставшая товаром, «знаки-товар»; этот товар, фетишизированный, ставший ценностью.

• «Деньги – грязь», деньги – опасны; особо следует беречь от них малолетних. Точно, как секс без чувства. – Сравнение по существу: как пошлый секс низводит чувство, так, назначая цены, деньги проституируют ценности.

• (К деньгам – увидеть во сне г...; и что за профессия – золотарь? – все это не случайно...)

• Сколько стоит картина? Сегодня, может быть, столько же, сколько испачканный холст, завтра, может быть, столько же, сколько атомная станция. Потому что талант в ней – ценность: безмасштабен, неоценим.

• («Денежный человек», силясь постичь, что есть ценность, воображает, что ценность – это очень большая цена. А если цена не установлена, значит, грош. А дело все в том, что ценность – это бесценное.)

• Деньги – «материальная ценность»: ну да, именно «материальная», и именно «ценность», в принципе не материальное, а идеальное, – тот самый золотой телец, кумир, от которого предупреждал Моисей, – безбожный божок, дух бездуховного.

• «Не покупаются» – «доброе имя, талант и любовь»: ценность – то, чему нет цены. Потому деньги, как ценность – антиценность: «падший ангел».

• Конечно, для всех или почти всех деньги – более-менее привлекательный товар; но для достойных людей они никогда не становятся ценностью.
Возразят: «деньги – ценность, – они гарант личной независимости.» – Но все же и в этой благородной роли деньги – средство, а не цель, – т.е. как раз не ценность. Ценность-то – сама независимость. Разница становится очевидной, когда наблюдаешь это обыденное – рабство деньгам (какая уж независимость...).

• (И что «собственность священна» – это о том, что священно право собственности, – священно право. Не сумма на вашем счету, а ваша свобода ей обладать.)

• Ценой рубля, для голодного, может быть и жизнь, и тогда рубль – великая ценность. – Но, заработав на хлеб – давайте ценить деньги не выше, чем по их номиналу... И то слишком! Миллион рублей лучше одного не в миллион раз – если ценой рубля может быть жизнь, то двух жизней не купишь и за миллион.

ДЕСПОТИЗМ

– страсть к неформальной власти, – власти над душами (душой).

А так как вся душа – в ее свободе, в привязанностях, в идеях – то, соответственно:

– страсть ставить в зависимость, вариант властолюбия;
– страсть вызывать обожание, вариант тщеславия;
– страсть обращать в свою веру, – нетерпимость, фанатизм.

• «...К неформальной власти.» – Так что уже тяга к неформальным отношениям более черствым партнером воспринимается, как «деспотизм»; попытка душевного общения – как посягательство на душу... И то сказать, что властолюбие коварно и многолико, и эта тяга к углублению связей легко в деспотизм вырождается.

• «Неформальная» власть: ненасильственная? всеобъемлющая? – Именно, деспотизм – жаждет власти ненасильственно всеобъемлющей.

• «Только скажи, чего ты хочешь?» – «Чтобы мы вместе хотели одного.» «Чтобы ты хотел того, чего я хочу.» «Чтобы хотеть мог я один.» А вот еще вариант, – его заметил Льюис, – «чтобы ты хотел за нас двоих, да именно того, чего я хочу».

• «Властвую, потому что имею влияние»: деспотизм – порок скорее женский. Мужской – тирания: «властвую, потому что в силах».

• Заветная цель деспота, я бы сказал, гипноз. Сознание-то дается сравнительно легко. Но сколько порывов разбивается о трудность овладения подсознанием! Что – мнения, когда неподвластны вкусы? Что – поступки, когда неподвластны реакции?

• Деспот жалуется на свою «ненужность»: «во мне никто не нуждается – никто от меня не зависит!» Или, еще: «нет ни одного, у кого бы моя персона вызывала заинтересованность большую, чем его собственная»...

• Если в заботе о ближнем есть и бегство от себя, тут Ницще лютует не зря, – то уж и «воля к власти» не в меньшей степени (могла бы заслужить от него прощение...).

• Это правда, что сочувствие может превращаться в крест, на котором распинается добрый. А деспот – тот распинает ближнего на кресте своего сочувствия!

• Сфера деспотизма. – Властью над душой как раз и обладают любящие и любимые.
Деспот любит: покушается на власть. Его любят: присваивает ее.

• Обвинять: страсть деспота. Виноват – повинен душою; убедить кого-то в вине перед тобой – заполучить его душу в полное распоряжение.

• Деспот, как Бог, любит виноватых, – на них только и можно изливать благодать.

• Обычная страстишка подчинившего чужие души – издеваться, ставить этому обожанию подножки. – Во-первых, острые ощущения. А главное, добровольное-то подчинение – почти свобода, а хочется, все-таки, власти.

• «Истина», «добро», «красота» – большие соблазны для деспота. Вот, человек будто бы отстаивает что-то из этого, а чувствуешь – навязывает, с их высоких санкций, свою собственную капризную волю.

• «Двух истин быть не может». – «Двух мнений быть не может»; «двух вкусов быть не может»...

• Насильник: «подчиняйся, вопреки воле». Фанатик: «твоя воля – это только упорство в заблуждении!»

• ...Но трудно, в самом деле, что-то полагать – и при этом предполагать, что ошибаешься. Трудно не быть деспотичным, если имеешь мнения.

• «Ум, любя простор, теснит.» Глупость теснит, любя свой вакуум.

• Оставить кого-то при его заблуждении: будто об опасности не предупредить! – Высокомерие? Равнодушие? – А противостоит этому, однако, нетерпимость – деспотизм.

• ...А может, это и вправду – только искренность? Ну не сомневается он, что тебя, молящегося иначе, ждут муки вечные; что бы ты делал на его месте? И обличал бы и увещевал... – Тогда, если уж в его веру никак не верится, попробуй обратить его в свою. По-наполеоновски: подчиняйся или повелевай.

• Деспот хочет только добра. Это почти правда. Так что те, кто хочет только добра – почти деспоты... (Впрочем, терзать кого-либо, даже и добром – уже зло. – Добрым деспотам на заметку.)

• ...Также и в нашем святом желании видеть обычных людей хорошими, хороших – прекрасными, – начатки деспотизма. Ибо без воспитания здесь не обойтись. А право воспитывать означает полнейшую и глубочайшую власть.

• Деспотизм, как и всякое свойство характера, не бывает вполне по воле... И видишь, как ломает и корежит деспота его собственный деспотизм.

ДЕТЕРМИНИЗМ – ИНДЕТЕРМИНИЗМ

– идея, что вся совокупность событий каждого данного момента полностью и однозначно определяет всю совокупность событий каждого последующего; что сумма сил дает лишь одну определенную равнодействующую. (Или же нет.)

Или:

– идея, что все происходящее происходит необходимо. (Или же нет.)

• Не суть ли причинно-следственные связи – те же силлогизмы, такие же тавтологии, как и все предложения логики? Потому и необходимы, потому и однозначны. – «Следствие – то же самое, что сумма причин». И индетерминизм, тогда, это отрицание закона тождества.

• Если индетерминизм прав, одни и те же события могут иметь разный смысл... Впрочем, так мы их и рассматриваем – в разных смыслах. А уж тому, в чем признаем свободу – человеческому Я – только самые психологически неподкованные ищут однозначных интерпретаций.

• ...Сколько чепухи возникает – из неправомерных обобщений детерминизма. Скажем, все, что может означать для морали несвобода воли; или для нашего поведения – идея судьбы.
(Оглядываясь назад, пожалуй, можно признать, что никакой свободы у нас нет и что всем заправляла судьба. Но, смотря вперед – принимая решения – рассуждать так было бы глупо. Это ведь только значило бы, что из мотивов своих решений мы выбрасывали бы важнейшие: идею добра; идею смысла; в конце концов – идею какой бы то ни было цели, – пытались бы подражать неодушевленному.)

• ...А может, так: для неживого годится детерминизм, для живого – не годится. Прошлое твое Я умерло, и потому твое настоящее, вплоть до теперешнего мгновения, полностью определено прошлым. Но в настоящем-то и помещается это бесплотное, но живое Я – и твое будущее делается из наличного тобой, сейчас, и никаким прошлым однозначно не определяется. Позади – необходимость, впереди – свобода.

• «Пуля в тебя не попадет, если на ней не стоит твое имя»: что ж, и окопов не рыть? Другое дело, если ранит, постараться не слишком отчаиваться. Детерминизм – post factum.

• Работа совести – урок на будущее. Так, все прощается умирающему, потому что он уже ничего не может исправить.

• Чудо в том, что теория вероятностей равно применима к сферам детерминированного и «индетерминированного»: к явно несвободному поведению тел, и к поведению людей, где свобода оспаривается или принимается в переносном смысле, и этих самых микрочастиц, демонстрирующих будто бы свободу уже на уровне физическом. То есть предопределенное в общем ведет себя так же, как и не предопределенное. Если, соглашаясь с индетерминизмом, можно еще мыслить логически, это должно бы значить, что в основе всего именно он, – индетерминизм.

• Детерминизм непримирим. Индетерминизм же, сознавая, что он – суть всего, скромно находит себе место в границах детерминированного, давая последнему место в собственных границах.

• «Может ли всемогущий создать камень, который не сможет поднять сам?» – Это о том, что сама свобода задает себе русло, предполагает собственные пределы, – что индетерминизм порождает и нечто детерминированное.

• Мрачное подозрение. – Если прав индетерминизм, значит, существующее существует не необходимо. Как само оно чего-то не взяло в прошлом, так и будущее отбросит его самого. И ничто – не вечно? Что-то не оставит и следов?.. А вот детерминист уверен, что все мироздание во всех деталях было готово в момент своего возникновения. То есть, значит, каждый из нас запечатлен в нем еще до рождения – и навсегда.

• «Детерминист» не бывает ни в чем виноват: его (личной) воли ни в чем нет. Разве что «метафизически» – коли провидению угодно было воспользоваться, для худа, именно им. – Зато для «индетерминиста» одним классом метафизических вин меньше: когда случается натолкнуть кого-то на несчастье, не имев возможности его предвидеть. Худо пришло не через него, само, раз свободно было не прийти.

• ...Выверт, но не без значения. – «Свобода воли»: свобода воли детерминировать поведение, моральный детерминизм. «Несвобода воли»: свобода поведения от воли, безответственность, индетерминизм...

ДЕФИЦИТНАЯ ЭКОНОМИКА

(когда за тем, что покупаешь, надо еще охотиться)

– экономика, в которой деньги не являются в полной мере эквивалентом (ценности товаров),

то есть социалистическая экономика.

ДИАЛЕКТИКА

Хотелось бы определить, как –

– способность не подменять понимание словами, –

но это не иное что, как ум. Так что –

– умение добиваться однозначного смысла (в высказывании), приводя в противоречие скрыто многозначные слова;
– умение видеть многогранность смыслов (высказываний), заставляющее перешагивать через однозначное употребление слов;
– представление о динамике и сложности самих предметов, интересующих нас в разных смыслах, противоречиво описываемых словами.

А также, никуда не деться, и такое употребление –

– преднамеренный отказ мышления от попыток добиться однозначных определенных результатов; «игра слов», искусство сбивать с толку.

• Истина, никогда полностью не укладывающаяся в слово, дает о себе знать противо-речиями. Диалектикой.
Истина в рассудке: объемное в ортогональных проекциях.

• Диалектика решает языковые трудности. Но ведь добыть истину для философа – это добыть ее для языка, выходит, языковые – это философские...

• Я не считаю, что язык уже заключает в себе всю истину, и потому достаточно только истолковывать язык, – скорее наоборот: он истину скрывает, и потому необходимо его постоянно истолковывать.

• «Истина противоречива»: не может быть изречена однозначно. «Предметы противоречивы в сущности»: ну да, в осмыслении.

• «Одно есть разное»: противоречие. «Разное есть одно»: объяснение...

• ...Однако диалектика диалектики в том, что на нее-то и вовсе глупо опираться, она – именно – не логика, и сама по себе ничего не объясняет; ее собственная задача – избавляться от себя. Не метод в разыскании истин, а признак истины.

• «С одной стороны, с другой стороны...» – Так пародируют тех, кто говорит, чтобы ничего не сказать. Но правы лишь с одной стороны. С другой же, сказать хоть и не правду, лишь бы что-то определенное – совсем не годится... Итак. Говорите определенно и всю правду. Получится – диалектика.

• ...Сами слова вобрали в себя самую грубую диалектику; чем понятие употребительнее, тем явнее, что под ним разумеют прямо противоположные смыслы.

• Диалектика: неуловимость истины. Истина требует продолжения. Придай своей истине окончательный и определенный вид, ее бесконечность отомстит тем, что начнет обнаруживать определенность обратную, – родит сомнение.

• Учение о противоположностях оказалось учением о становлении и развитии. (Но об этом лучше прочесть не у меня.)

• Наше Я – модель, а лучше отражение или крупица, абсолютной истины; и все в нем – диалектика. Оно и само бытие и само ничто. Оно пусто и вмещает в себя все. Оно и это и иное. Оно и единое и многое. Оно и постоянно и изменчиво. Оно – суть, видимая лишь в формах, каждая из которых не его суть. В нем сама необходимость – свобода. Оно и непостижимо и притом больше, чем постижимо, оно – я сам. В своей конечности оно заключает бесконечность, а его бесконечность порождает бесчисленное конечное, его неопределенность – вереницу определенностей. Оно – непрерывное становление. Оно развивается и превращается в другое, оставаясь собой, – возвращаясь на круги своя и поднимаясь все выше, – по спирали. И движут им имманентные ему противоположности...

ДИЗАЙН

(«техническая эстетика»)

– проектирование вида (вещи с утилитарным назначением), – в общем то же, что прикладное искусство, –

но хотят подчеркнуть, что речь идет не о каком-то эстетическом приложении или довеске к утилитарному, а о чем-то важном для него самого, – так что –

– эстетическое осмысление утилитарного; почувствованная и выявленная красота целесообразности. «Утилитарное, доведенное до своего эстетического предела».

• Есть в дизайне место даже «эстетическому познанию», – постигается функция, задача. До своих эстетических пределов.

• Подлинная эстетика в функциональном – это сугубая и рафинированная целесообразность, «дизайн». – Украшения – плохой дизайн, или, скорее, вовсе не дизайн.

• «Прикладное» искусство свободно «приложиться» к чему угодно: от самой симпатичной домашней утвари до гильотины. Ему нет дела до наших принципов, – оно принимает любые, потому что его собственные принципы заведомо не имеют к ним отношения. – Вот оно-то, такое насквозь подчиненное, и есть – «искусство для искусства». Весьма непритязательная вещь...

• «Рабочий и колхозница.» – Задача, – говорят, – конечно негодная, но решена художественно... На самом деле, раз речь идет о решении каких-то задач, то уж не идет о художественности. Назовем это – и немалая честь будет – «политическое прикладное искусство». Не художественность все-таки, а так – «техническая эстетика».

• Дизайнер в технике – художник, не ремесленник. Ремесленник в искусстве, по подходу – «дизайнер». И это еще в лучшем случае! Может быть и «украшатель».

ДИКАРСТВО

– то же, что стадность (отнюдь не индивидуализм), – особенно две ее ипостаси – невежество и культ силы;
– неотесанность; неумение индивида вписываться в общности;
– сила и невежество, враждебные обществу, его ценностям (агрессивный индивидуализм).

• ...Не по разумению, значит, по шаблону, как все, – невежество загоняет в стадо, а стадо предполагает культ силы, – это его организующий принцип, то, что дикарь именует порядком.

• Выяснение справедливости требует работы воображения и понимания, так что невежественность предпочитает более простой способ судить о правоте – по шансам добиться своего: сила, удача, обычай. Вот – дикарство.

• «Кто в беде, тот и в ответе», а кому выпало счастье – тот, значит, и молодец, и «победителей не судят». – Разгадавший эту логику разгадает все в дикаре.

• Культ силы означает еще и культ благополучия. Которое есть, по степени его деликатности: богатство; удача; престиж; аристократизм.

• Сама идея всяких врожденных рангов, или аристократизма – конечно, дикарская. Это – невежество, освятившее жребий (а что право жребия – по сути то же, что право силы, – нетрудно усмотреть); сама стадность, для которой по-настоящему самостоятельной единицей является не личность, а род (соответственно и достоинство принадлежит именно роду).

• Дикарь: «социализированные эмоции», – по выражению Леви-Брюля. И в чем только, и где только не проявляется оно, – дикарство! Вот, «вкус»: у кого личные эмоции, а у кого социализированные, причем, кажется, чем утонченнее публика, тем полнее социализированные... Снобизм: порок не каких-нибудь краснокожих, хотя, наверное, и их тоже. А – традиции, а – культы?.. Самое экзотическое дикарство – с нами, в нас.

• «Дикарь не ведает ничего высшего.» – Как раз только и ведает, что «высшее»: рассуждать он не в силах или питает к рассудку гордое презрение, и вот, все у него – необсуждаемо, непререкаемо, свято, все – культ.

• Цивилизованному дикарю естественно верить, что дикарство – это всего лишь неотесанность. Совершенно необязательный признак! Сколько блестящих и образованнейших голов – не то что скрывали – напротив, отесывали, изощряли и культивировали само дикарство!
(Пример? – Вся философия прошлого века, готовившая тоталитаризм, и теперь, после слома тоталитаризма, возведенного ее противниками, рухнувшая на наши, готовые доверять, головы...)

• «Дичиться»: вести себя в обществе, как в салоне туземец. Для которого ведь дело не в том было, что «общество», а в том, что «не то общество», – дичился он отнюдь не по причине индивидуализма.

• ...Что же касается дикарства как агрессивного индивидуализма – преступной психологии – то и тут видишь, как эти дикие индивидуумы сбиваются в свои стаи, малины, характеризующиеся более жестким и первобытным коллективизмом, чем то общество, в котором они орудуют: общество для этих дикарей, так сказать, недостаточно стадно.

ДИКТАТУРА

– абсолютная власть, не заботящаяся об установлении своего культа (тоталитаризма, всеобщего согласия); у которой не удается стать культом –

так сказать, недоношенный или упадочный тоталитаризм. Сила, воспринимаемая как неизбежность, но не как право; как неустранимое обстоятельство, зло – а не святыня.

• Возможна и «диктатура пролетариата»: дело в нераздельности властей – принципе произвола, – а не в том, осуществляет ли произвол одно лицо, или многие. Хотя, понятно, произвол многих будет вдохновлять и воплощать некто один. Был ли произвол Ленина или Сталина действительно «диктатурой пролетариата» или только их личной диктатурой – вопрос отдельный.

• «Диктатура совести»: неважно придумано. Если – внутри личности, то пусть уж будет «тоталитаризм совести». Если – в государстве, то и выйдет – тоталитаризм, без кавычек: личную совесть заменит казенная. Считаете, что совесть может быть только личной – необходима «свобода совести».

ДИЛЕТАНТСТВО

(по-русски, любительство)

– непрофессионализм; способность получать удовольствие от дела, к которому не имеешь призвания,

а дилетант – кто готов только на радость творчества, но не на муки... Но, с другой стороны, что такое призвание, если не любовь к делу? Так что «дилетантство» –

– нечто большее, чем профессионализм – призвание, способность работать для души, принимая дело с его радостями и мучениями.

Подходя еще проще, дилетантство в том, чтобы работать –

– «для себя» – не для заработка;
– «для себя» – не учитывая никакой конъюнктуры...

• Тонкость и вся путаница оттого, что «любителю» грамотней было бы противопоставлять не «профессионала», а «наемного работника». – Кто полагает, что главное в творческой деятельности – профессионализм, тот даже и не дилетант.

• ...Ну, скажем, в браке – нужно быть дилетантом или профессионалом? – Вот, некто сообщает, что его «захомутали»: он тянет лямку, служит, исполняет обязанности, – он, видимо, «профессионал». А кто женат по любви – тот, выходит, «дилетант».

• Трудитесь по любви: с радостями любви и с ее неизбежными муками. Иначе, ясно, ничего хорошего не получится. Профессионалы, будьте дилетантами!

• «Для удовольствия»: только для удовольствия, но не для мук. Или когда и муки – в радость.
(Да уж, слишком жаловаться на творческие муки не стоит. Своя-то ноша – если своя! – не тянет.)

• ...Дело даже не в том, что дилетант только соприкасается с искусством, тогда как подлинный художник им живет, – нет, хотя и близко к тому. – Художник счастлив, когда его искусству удается жизнь, дилетант – когда припадет к самому искусству.

• Дилетант, в худшем смысле этого слова, плодит «искусство от искусства». Правда, этим же занимаются девяносто процентов профессионалов... («Мир искусства»: «искусство от искусства»? Такой рафинированный профессионализм? Или, скорее, такое рафинированное дилетантство?..)

• ...Есть и такая позиция: смыслом искусства провозглашается «жизнь», а как приглядишься – подразумевалась-то, всего лишь, конъюнктура... И не без основания, если с искусства приходится – именно – жить!

• Если работаешь не для заработка, можешь плевать на конъюнктуру. Если плюешь на конъюнктуру, можешь лишиться заработка. – Дилетант дилетанту рознь, а есть, все же, и общее...

ДОБРО

– то в твоих делах, что полезно другому и не уменьшит его собственных возможностей добра;
– «добро»: вообще все полезное, включая имущество;
– независимо от того, полезно это кому-либо или даже вредно, угодное Богу, исполняемый долг и т.п.

Если в определении не должно встречаться самого определяемого понятия – сам-то я считаю это правило скорее литературным, эстетическим, поскольку вообще не верю в строгие определения (будто в доказательства аксиом) – то первый из приведенных смыслов можно выразить как –

– «то в делах A, что облегчит жизнь B не за счет C». – Значит, в частности, совершаемое и так, чтобы это не стесняло B в возможности и не губило его склонности поступать подобным же образом. А значит и так еще, чтобы это не ставило B в ситуацию, когда его благополучие обеспечивается явным неблагополучием самого A

(по отношению к В являющегося тем же С. – Жертвы дурно воспитывают...).
Между прочим: полезный и честный труд – положительное добро.
Вопрос – «что есть добро вообще» я заменил здесь на – «в чем это добро состоит», и допустил логическую ошибку, которую вряд ли стоит исправлять. Ибо добро – «вообще» лишь какой-то частности.
Впрочем (читайте Швейцера!) –

– добро – это всяческое способствование Жизни. Сама Жизнь. –

Вполне очевидно, что предыдущие наши определения лишь растолковывают это последнее.

• Да, добро – это потакание Жизни, необходимо сталкивающееся с практическими неразрешимостями, вытекающими из самих условий ее, жизни, существования в мире (хотя бы тем условием, что каждая жизнь держится жизнями других)... Вот и выходит, что не может быть непротиворечивого общего определения добра. Формальное определение добра невозможно – ему остается лишь быть в принципе неформальным.

• «...Облегчить чью-то жизнь, не лишая его возможности добра.» А вот усложнять чью-то жизнь, чтобы не лишить его указанной возможности – значит воспитывать; властвовать; карать. Странное призвание: «лучше я сам буду недобрым, чем другим это позволю!»

• Хоть и малосимпатичный деятель это сказал, но сказал и симпатично, и верно: «добро – то, что вызывает улыбку радости на лице другого человека». – Видно, потому и не могут разгадать тайну добра, что тайна эта – вот, на ладони.

• Горы исписанной человечеством бумаги, труды по этике – как будто величайший для него позор. Бьются над проблемой: «с чего бы я стал считаться с другими людьми, если мне выгоднее считаться только с собой?»

• Для добрых тайны добра не существует.

• «По-вашему, «все позволено» – тогда зачем же я буду добрым?» – Философский вопрос, на который можно исчерпывающе ответить вопросом нефилософским: «а почему бы, собственно, нет?..»

• «Не для себя» – достаточно ли этого, чтобы считать поступок добрым? Напротив, именно этого рода поступки могут приносить особое зло. – Делая добро, делайте его для себя.

• ...Делайте добро другому для себя, и лишь в том случае, если уверены, что понимаете с ним добро одинаково.

• «Спешите делать добро»: если точно знаете, что надо бы сделать – поспешите с этим. (Если не знаете, то лучше не спешите...)

• Добро – добро другому. Но если польза обоюдна, это еще не лишает ее достоинства добра, скорее даже напротив.
Кстати: добро кому-то ценой явного зла для себя – вынуждает его соучаствовать в этом зле, а значит, уже и сомнительно.

• Мы не отвечаем за отдаленные последствия наших добрых поступков – если, конечно, не можем их предвидеть. Суть в другом: прямая польза кому-то еще не есть все содержание добра. Скажем, если нечто – добро, то оно не может дурно воспитывать (любовью к ребенку нельзя культивировать в нем эгоизм, благотворительность не должна губить достоинства, и т.п.): добро необходимо имеет в виду какую-то перспективу.

• Добро – это цель целей, ценность ценного. Такое Добро во всяком нашем добре – мечта об абсолюте; осуществленная, эта мечта была бы – «вечная жизнь».

• «Целью добра является только оно само.» – Что понимают по-разному. Например: «добро не преследует никаких иных целей, кроме помощи другим, в чем оно само и состоит»; или напротив – «эти ваши «другие», для моего добра, только средство»...

• Два способа понимать добро: слишком «общий», и слишком «частный». Первый – следование принципам, невзирая на лица и ситуации; так добро превращается в дубину или, если бессильное, в пустое и скорее вредное морализирование. Второй – выделение лиц, одних за счет других, предпочтение «здесь и сейчас» – всем «вообще» и «потом»; и снова – зло.

• Суть добра в том, что абстрактного добра не бывает. В том и суть любви; впрочем, давно известно, что и истины тоже. – «Добро конкретно».

• Добро и любовь предполагают определенный объект. Сотворение кумиров из добра и любви вообще – всегда служило равнодушию к их живому воплощению, и потому не мешало никакому злу, от лицемерия до прямого насилия.

• «Добро, по вашему, конкретно? Почему же, раз так, отрицание «абстрактного гуманизма» и означало – апологию насилия?» – То-то и оно. Именно потому, что «абстрактный гуманизм» отрицали ради абстрактного добра. То есть, человечность, по сути своей всегда и везде равную самой себе, весьма конкретно попирали ради некоего светлого будущего – добра, которому оставалась лишь роль пустейшей абстракции.

• «Абстрактный» гуманизм и вправду не годится. Каким же, в самом деле, «абстрактным» был ваш собственный «гуманизм», если во имя его вы мучили и губили – конкретных людей...

• Добро, гуманизм – всегда, везде, неизменно – т.е. совершенно «абстрактно» – конкретны.

• Вот положение, разочаровывающее очевидностью и неопределенностью зараз, но обещающее цепь неочевидных и определенных выводов: «то не добро, от чего никому не лучше».

• Добро – не в твоих отношениях с моралью, а в отношениях твоей морали с другими людьми.

• Анализируя те нравственные подвиги, из которых не вышло почему-то ничего хорошего, всегда почти видишь за ними – равнодушие к собственному бытию объекта, над которым эта нравственность разразилась, в недобрый час; здесь нравственность занималась собою, но не тем конкретным, чем будто бы занималась.

• Еще о конкретном и абстрактном. – Конечно же, нет ничего, что всегда и при любых обстоятельствах являлось бы добрым и злым, но все же – добро всегда и при любых обстоятельствах есть добро, а зло всегда и при любых обстоятельствах есть зло. Именно потому добро безусловно, что не абстрактно: не заключается ни в чем конкретном целиком.

• Доброе абсолютно, если содержит в себе добро. Добро относительно, если не выливается в доброе.

• ...И снова вопрос: творить или не творить добро? Ведь творчество добра, как всякое творчество, требует таланта. Лучше не проявляться в сфере, к которой не имеешь призвания: так оно и должно быть – бездарность хуже, чем ничего, и нет бездарности, кроме бездарности самоутверждающейся. (И Торо говорит – «для благотворительности, как и для всего другого, нужен талант».) Похоже, большинство будет право, если хотя бы не станет против добра...

• Точность – сам талант, как мне кажется, – и особо это относится к таланту добра. Здесь иной раз, как в хирургии, требуется точность ювелирная, а приблизительность и смерти подобна.

• Одни, убеждая себя, что делают добро, чинят зло. «Лучше б они были равнодушными – хотя бы не вмешивались!» – Есть и такие; злу никогда не помешают...

• Ища смысл, мы предполагаем, что он существует. Желая добра, мы знаем, что оно существует.

• Наше время рыцарства не понимает – всякое добро ныне заподозрено в корысти, а если корысти явно нет, то, еще хуже, в глупости или позе. Возвышенное смотрится чудачеством, то есть, скорее жалкостью... Впрочем, в рыцарстве и правда есть доля позерства. Тем паче, – если заподозрено само добро, что и говорить о его позе!

• У моральных поступков, по определению, причины телеологические. Не «почему», а «зачем». «По какой причине?» – «Чтобы порадовать»; «чтоб навредить».
«Важно намерение» – это значит: важно намерение, поскольку в результате-то никто до конца не властен. А также значит: важно намерение, а не то, что человека к нему привело; так и суди о чужих делах; у добра одна причина – добро.

• (Все же, для полноты, процитирую здесь себя – «доброе намерение злого человека не отличишь от злого намерения».)

• «Ему оно было выгодно, это добро». – А тебе что за дело? Не считай в чужом кармане – тем более в душе.

• Делать добро, поскольку имеешь святыни: будто само добро не стоит того, чтобы его делать...

• «Полезно это или вредно, исполняй свой долг!»
Ну да: польза – еще не все. Долг в том, чтобы приносимая польза была настоящим добром. Но вот вред, понятно, добром быть не может, а значит не может быть и долгом.

• Ничто не может быть долгом, что не добро. Если замечаете, что колеблетесь между долгом и добром, предпочитайте последнее. (Обратите внимание: до последних мировых войн посоветовали бы наоборот.)

• «Долг» себя скомпрометировал едва ли не хуже, чем «польза», и потому можно рекомендовать, для практического применения – «делайте лучше добро, чем полезное, но лучше полезное, чем долг».

• («Польза»: польза в ущерб добру; «долг»: «долг, хотя бы и зло».)

• ...Так что определения добра, как «исполняемого долга» или «угодного Богу» следует отвергнуть, поскольку нет долга, кроме долга добра, и дико представление о Боге, обязывающем не к добру.

• «Делай, что хочешь.» – Ведь умное «нравится» – это «полезно», а умное «полезно» – это уже добро.

ДОБРОВОЛЬНОСТЬ

«добровольно», это –

– когда люди сами выбирают;
– когда люди сами хотят того, чего не могут и выбирать; что с них требуется;
– когда люди хотят того, что от них требуется, потому, что это требуется: повинность умом и чувством.

• «Добровольно-принудительно». – Таково, в определенном значении, само моральное. В тоталитарном обществе, где все – этого рода мораль, добровольность принудительна без всяких шуток. Все от субботников до выборов – проверка на лояльность, в условиях, когда нелояльность наказуема. Не просто подчинение, а подчинение с демонстрацией охоты подчиняться.

ДОБРОДЕТЕЛЬ

(почти архаизм)

– «стойкость в исполнении долга» (Кант);
– некоторое моральное достоинство, хорошая черта характера.

Хотя звучит в слове и еще кое-что, чего слышать не хотят –

– установка на реальное добро.

• Так почему же, все-таки, слово устарело? Видимо, из-за отношения к «долгу». Нам приятнее, когда свое хорошее человек проявляет не по обязанности, – как, будто бы, предполагает добродетель, – а из склонности; не потому, что человек «стоек», а потому, что – таков. И что бы философия ни говорила на этот счет – в жизни первое всегда отдает ханжеством.

• «Добродетель»: из понятий, нуждающихся в периодическом переименовании. Такое бывает, когда именем хотят от чего-то в именуемом отвлечь (примеров приводить не стану). В рассматриваемом случае хотят отвлечь, видимо, от элемента нарочитости в добре, – неминуемой фальши.

• ...Еще одна версия. – «Добродетель» состарилось больше, чем «порок». Не потому ли, что «пороки» бывают и органическими, без этого слова не обойтись медицине? «Добродетели» же, выходит, мыслятся только приобретенными – наносными... Хотя – почему бы не понимать добродетель также «органически», – как признак здоровья?..

• Все же настоящая добродетель – не «пресна» и не «бесцветна» (Розанов), – если пресность и бесцветность не называть добродетелью.
(Плохо, если яркими умеют быть только в пакостях. И плохо, если остроты вкуса и зрения достает лишь на то, чтобы ощущать пакостное. И радоваться, что хоть что-то ощущаешь.)

• Добродетель – это то, что почтенно и в рубище. Всё прочее должно одеваться лучше.

• Наше время не верит ни в пороки, ни в добродетели, – но возносит притом «нравственность» и ее «устои». – Вот он, тот самый «нравственный релятивизм». Добродетели-то и пороки можно понимать, все-таки, как что-то человеку внутренне присущее, как здоровье и болезнь, – тогда как нравы и устои, эти необходимые условности, относительны по сути.

• Добродетель как черта характера. – Действительно, всякая такая добродетель – вероятней всего между какими-то противоположными пороками; например щедрость – между жадностью и расточительством. По-иному это наблюдение Аристотеля формулируется так: наши достоинства являются продолжениями наших же недостатков (тут уже те и другие научились различать в одном человеке).

• ...А я бы сказал, что каждая добродетель – не между двумя пороками, а между каким-то морально нейтральным свойством и единственной добродетелью, достойной так называться, – желанием добра. – Скажем, любовь. Да мало ли, что нам может нравиться! Но если любовь склоняет к добру – тогда она добродетель.

ДОБРОДУШИЕ

– природная незлобивость, –

«природная» не в смысле – чему человек не в силах изменить, даже если пожелал бы, а в смысле – к чему он склонен, если ничто не подталкивает его к другому: добродушный незлобив, если ничто тому не мешает, если все в порядке. Но – представим себе – когда у нас все в порядке?..
Более полно, значит –

– душевный мир; склонность воспринимать обычные условия, как благополучные, соответственно обычные отношения, как благожелательные, –

здесь хочется подчеркнуть эту связь –

– свойство, в благополучии, быть благожелательным, –

есть тут важное отличие от доброжелательства, которое ведь от личного благополучия доброжелательных, как бы его ни оценивать, вовсе не зависит. Зато добродушие меньше зависит от качеств тех, к кому обращается своей приятной стороной, оно не требовательно...

• Добродушный очень способен прогневаться – я так даже испытываю перед особо добродушными какой-то страх. Если он почему-либо заподозрит в ком-то злую волю – ему оно обидней, ведь злом ему отвечают на благожелательство.

• Добродушие принято развенчивать. «Чего стоит эта псевдо-доброта, порождаемая благополучием!» – Будто бы каждого благополучие делает хотя бы добродушным...

• Кто даже в благополучии недоброжелателен – злыдень, чудовище. Но таких нет, ибо разве возможно на земле полное благополучие? Вот посмотрели бы вы на него в раю!

• Не всякий способен быть благодарным судьбе – сознавать свое благополучие, которое ведь всегда относительно, – добродушный, выходит, способен. – Глупость? Мудрость?

• «Сытая удовлетворенность»: явление презираемое. А что лучше? «Несытая удовлетворенность» – извращение. «Сытая неудовлетворенность» – опустошение.

• ...С другой стороны, неизменно находить себя благополучным – невозможно, раз ты не один, за кого приходится переживать; есть в добродушии и равнодушие, тут его критики правы.

ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ – НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ

– «биофильные» и «некрофильные» тенденции: «да будет жизнь» – «да хоть бы вы все пропали»; общая ориентация на добро или на зло,

а если так широко не обобщать, то –

– свойство понимать незаинтересованные отношения скорее как дружественные (враждебные). «Правильное (неправильное) отношение к тем, до кого нет дела».

Называют доброжелательностью и следующее:

– согласие с чьими-то целями и установками, –

а также противоположное –

– расположение к кому-то, независимо от его целей и установок, или даже вопреки им.

• Очень ли мы доброжелательны? Хотеть добра тому, кого любишь – дело обычное (хоть, увы, не обязательное), – но совсем другое – хотеть добра тому, кто тебе безразличен. Уже хорошо, если мы хотя бы неизменно не против добра посторонним нам людям. И не спрашивайте – «разве есть такие, что против?» – увы, есть...

• «Эти люди мне безразличны»: звучит настораживающе. Редко, когда этим говорится: «Бог с ними»; обычнее – «пошли они к черту».

• К чужим будь доброжелательным – а с ближним это нетрудно; а с врагом не получится все равно.

• Когда видишь причины любить или ненавидеть, трудно различить доброжелательного и недоброжелательного. Все же, кажется мне почему-то, перспективы выживания человечества скорее зависят не от того, какие из этих причин возьмут в конце концов верх, а от того, каковы мы в массе, гипотетически, в состоянии незаинтересованности; кого больше – доброжелательных или недоброжелательных.

• Надо заметить, обыденное мировоззрение отнюдь не предпочитает добро злу в принципе – оно лишь регламентирует то и другое. Не очень-то доброжелательно, не «биофильно».

• Доброжелательность, недоброжелательность – видимо, врожденны. Но так как ни то, ни другое почти не требует усилий – легко образовать привычку доброжелательности. И это должно быть первой задачей воспитания, – более важной, может быть, чем приверженность «добродетелям»: настоящие-то добродетели индивидуальны, требуют призвания – которое воспитанию не поддается.

• Доброжелательность спасет мир! – Добродетели, пока, не спасают.

• Недоброжелательные вполне могут любить. Есть шанс пробудить в них доброжелательность?

• Хамские отношения: общая манера недоброжелательства.

• Доброжелательность, хаму, кажется беззащитностью, а беззащитность – достаточным основанием для недоброжелательства.

• Доброжелательность воспринимается у нас, как доверчивость, доверчивость – как доброжелательность. «Так ты считаешь, что я заслуживаю хорошего отношения?» «Так ты меня не боишься?..»

• Сталкиваешься с недоброжелательством: «за что?» – И, пока еще, с доброжелательством: «за что?»...

• Доброжелательность бескорыстна, а недоброжелательность не только бескорыстна, но еще и накладна. Ничего не выходит – в атмосфере недоброжелательности! – Тот случай, когда идут на затраты, чтобы только не проявить бескорыстия.

• Ханжество от строгой нравственности отличишь, не размышляя, по запаху недоброжелательства. – Тут вопрос: что тебя вдохновляет на твою нравственность? Доброжелательство – или наоборот? Любишь – или мстишь?

• Можно встретить доброжелательного эгоиста. Можно встретить и недоброжелательного альтруиста...

• Худшие беды, всемирные наваждения – от добродетелей недоброжелательных.

• Что такое «хороший человек»? – Доброжелательный человек.

• Недоброжелательный разделяет общие дурные установки, за которые, будто бы, ко всем дурно относится. (Это называется: «с волками жить – по-волчьи выть».) Но к каким бы трезвым взглядам на общество ни пришел доброжелательный, ему не избавиться от этого своего свойства.

• «Мизантроп по доброжелательности». Такими, наверное, они и должны быть!

• Доброжелательному, все-таки, хотелось бы видеть людей хорошими; вот и причина для нервозности. Добродушному это почти безразлично – они для него и так все неплохи, если ему самому хорошо.

• Кто понимает доброжелательность, как приятие чужих целей и установок, вынужден, чтобы сохранить доброжелательность к «людям вообще», добровольно обманываться. Только настоящее доброжелательство скорей означало бы здесь – сожаление.

• Высшее проявление доброжелательности – неизменная непредвзятость.

ДОБРОСОВЕСТНОСТЬ

– совесть в собственном смысле: не из страха, что проступок обнаружат;
– исполнительность, – своего рода, условная совесть;
– надежность, обстоятельность, фундаментальность.

• Лозунг недобросовестности: «кто будет честным в темноте?»

• Недоделок сразу не видно – здесь полагаться можно только на добросовестность исполнившего, то есть на ответственность его перед самим собой, – почему в применении к трудам так часто это определение: добросовестный.

• Отсутствие, за фасадом поступка, скрытых недостойных умыслов – тоже – добросовестность. В общем, добросовестность – в лучшем смысле – это совесть, выдерживающая испытание тайной.

• Значение «надежность» вытекает из определения: добросовестный, совестливый не из страха, понятно, именно – надежен.
Надежность – это и синоним другой, «подотчетной» совести, – исполнительности. Так, от подчиненных хотят именно не совести, а добросовестности: той добросовестности, которая не совесть. Готовности дотошно исполнить все, что поручат, даже то, чего совесть не позволяет исполнять.

• Есть у нашего слова и еще смысл –

– оправданная совесть: констатация, что дурное совершено не со зла, а по ошибке или по глупости.

ДОБРОТА

– будто бы, «расположение делать добро», –

какового расположения и злым, бывает, не занимать, – потому и «будто бы»; вопрос в том, что понимать под добром. Но давайте понимать под добром именно то, что понимает под ним доброта! – А это уж знает и добрый и злой. Итак, она –

– склонность облегчать, где можно, всякую жизнь, –

не слишком добрым это кажется пресно, мелко, иногда смешно, а злым – смешно, глупо, а иногда и возмутительно. Трагедия живого, состоящая в том, что насилие жизни над жизнью неизбежно, родит в последних скорее праведный энтузиазм. – Конкретизируя, доброта –

– способность сострадать и жертвовать состраданию (благополучием и даже принципами); чувство добра (понимаемого как способствование живому, чувство ценности всякой жизни), опережающее чувство долга или идущее с ним вразрез, –

ведь хотя долг – это именно долг добра, самодовлеющий долг, скорее, есть прибежище и оправдание формализма, черствости и даже настоящей злобности. – Кстати, видно, что доброта –

– то же, что в своем лучшем смысле гуманность.

• Доброта – не одна из добродетелей, а, точно, единственная добродетель. То есть, без нее – ничто не добродетель.

• «Доброта» имела раньше смысл – «красота» (похоже, как «хорошенький» – от «хороший»). К счастью, мы учимся их различать, но все чудится в том какое-то глубокое значение.
...Есть в ней известное отношение к красоте; именно – это радение о моральной гармонии мира. Вообще же гармония может быть и недоброй.

• «Доброта» употреблялась, как «красота», а «добро» – и по сей день, как «имущество»...

• В доброте безусловно есть и красота, но только если ей безусловно нет до красоты в себе дела.

• Не требуйте от доброты эстетичности. Постарайтесь ее в доброте разглядеть.

• Доброта может быть и не красива – она прекрасна!

• Всякий недостаток в себе заставляет, что называется, «комплексовать» – в том числе и недостаток доброты. И это несмотря на дружное общее презрение к ней, от снисходительного до самого агрессивного. Ведь и само презрение это – знак «комплекса»...

• Доброта, как стремление делать добро, и доброта, как способность сострадания, различаются так же, как, скажем, охота писать картины и талант к этому.

• Сострадание – воображение – талант. Почти синонимы. Как и: черствость – притупленное восприятие – бездарность.
Художник – кто больше и острее других видит. И добрый так же.

• У правосудия на глазах повязка: оно слепо, «не взирает на лица», – и в этом большой смысл. У праведности – также. Увы. Но что бы мы сказали о доброте – с завязанными глазами?

• «Я глупый: я добрый!» – Это значит: я совершаю благодеяния, хотя и отчаиваюсь, что мне не платят за них благодарностью.
... Но и то сказать, что добрых ищут, как «ищут дураков».

• Добрый мучает злого, как загадка, пока злой не поймет, наконец, что для него добрый: это его пища!

• ...Сказал бы хоть кто-нибудь: моя доброта глупая, – не в смысле, что не приносит мне пользы, а в смысле, что причиняет своим подопечным вред...

• «Моя доброта принесла вред. Какая неблагодарность!»

• Глупая доброта – чаще всего такая, что помогает, так сказать, телу и вредит душе. С другой стороны, доброта, посягающая на душу – тот же деспотизм.

• Если твоя доброта не делает тебя умнее – берегись, – натворит бед.

• «Не навреди!» – Любопытная заповедь. Разве кто-нибудь ставит такую задачу – вредить? А уж если ставит, простым призывом его не удержишь! – Но в том дело, что помощь – уже вмешательство, – такая штука, что на одну возможность добра доставляет бесчисленное множество возможностей зла.

• ...Итак, пусть эта медицинская заповедь станет заповедью вообще всякой доброты. «Не навреди»: «помни, что навредить куда легче, чем исцелить».

• (Хотя кому-то «не навреди!», как принцип – покажется оправданием равнодушия. И правда – если надо всерьез спасать, этот принцип не оправдывает бездействия. Может быть и преступен.)

• Что «добрый человек не тот, кто хочет делать добро, а тот, кто не может сделать зла» – странная истина, но истина, – из тех, к каким приходишь самыми разными путями и каждый раз кажется, что данный случай исключительный, а вообще же дела обстоят наоборот... Так чем плохо – хотеть делать добро? Было бы прекрасно – но мы делаем добро и затем, видимо, чтобы отстоять свое понимание добра, – а это уж такая агрессия, что ли; делать же то добро, которое сам не считаешь добром – гиблое дело, и себе не простишь, да и не выйдет...

• Зло как-то приметнее добра. Поэтому вернее не ошибешься, если не станешь делать зла, чем если станешь «делать добро». И потом: величайшее добро для людей – свобода. Не трогать их – уже добро!

• Охота творить добро – в воле, а сострадание – не в воле: либо есть оно, либо его нет. – Выше не то добро, которое «хочет ...», а то, которое «не может не ...»; выше добро-сострадание. Оно- то, как раз, и умнее: хорошо, если есть добрая воля, но куда ей – без доброго чутья.

• Добрый человек – не тот, кто хочет делать добро, а тот, кто не может его не сделать: кого сострадание насилует (в отличие от сентиментального, кого сострадание скорее занимает).

• К проблеме «долга и склонности» (долга и доброты). – Можно, конечно, рассматривать сознательную доброту несострадательного человека как ту «малую лепту», что вносит нищий «от скудости своей», и потому более ценную, чем большую, но непроизвольную, от душевного богатства доброту сострадательного. Пожалуй; «скудость» оправдывает малость «лепты»; не доброта, так пусть хоть долг. Но стоит ли, на этом основании, превозносить «скудость»?

• Не помешать злу – какое уж там сострадание! – выходит, зло. – Вот добро, которое необходимо делать. («Непротивление злу насилием» я понимаю так: непротивление меньшему злу большим, ведь насилие – зло абсолютное! Насилию же противиться силой, ясно, сам Бог велел.)

• «Трудно быть добрым». Это:
– доброта предполагает душевную боль;
– добро есть и «труд» – долг; «добрым быть трудно»;
– трудно предвидеть и учитывать последствия своей доброты, но и это – долг.

• «Не ведают, что творят!» – Каких, однако, ухищрений стоит добрым оправдание злых, и все для того, чтобы «с чистой совестью» оставаться, и для них тоже, добрыми!

ДОВЕРИЕ

– негласное моральное соглашение, – предположение в другом тех же идеалов моральности, что и у тебя, –

и вообще –

– предположение в другом достаточных для чего-либо данных (совести, компетенции, достоинства и т.п. ),

а также –

– приоритет чьего-то разумения перед собственным; то же, что авторитет, и даже то, что культ.

• Ничего в человеке не знаешь до конца, в том числе и сам о себе ничего до конца знаешь. Но доверие – это такой уговор; полагаются тут не на настроения, а на совесть. Сначала честность, а со своей сложностью каждый обязан управляться сам.

• Как назвать доверие тех, кто со своей стороны не оправдал бы такого же доверия? – Обман. Доверие – обоюдно. («...Ты мне тем же не ответишь, мне можно не бояться, – ты же добрый!» – Доверие негодяев, можно это еще назвать.)

• «Доверяй, но проверяй.» – Это о том, что без доверия невозможно никакое дело, не складываются никакие отношения, даже такие, что требуют большой осторожности; «проверяй, но доверяй».

• «На Бога надейся, но сам не плошай.» – Тоже, выходит, «доверяй, но проверяй».

• ...И еще интерпретация. – Доверяй другому, но не за счет доверия себе. Доверяй, но думай все-таки своей головой.

• Не верить себе – верить всему и ничему, в сущности, не верить.
Даже в том, что дважды два четыре, нужно еще убедиться: поверить своей способности суждения. «Верить, чтобы понимать»: «верить себе, чтобы понимать».

• «Верьте себе»: верьте совести. Или (в принципе то же): думайте.

• «Ввериться». Какое слово! Чему веришь, тому будто бы душу отдаешь. «Доверять» тоже немало: это ты ее «доверяешь».

• Дикарь не умеет верить себе. Поэтому он не умеет и доверять – поверить себе в том, что можно кому-то поверить, – но только вверяться – веровать. Он недоверчив и легковерен.

• ...Так, чтобы понимать – доверять надо или сомневаться? – Мы должны во всем усомниться; до того, выходит, мы должны всему этому как-то верить, и чем искренней вера, тем честнее сомнение! Сомневайтесь, поверив.
(Как и не разочаровывайтесь, не очаровавшись.)

• ...Скажем, вернейший способ убедиться в никчемности книги – читать ее без доверия. Так вы воспримете в ней лишь то, что кажется вам бесспорным – и здесь автор будет, натурально, уж слишком неоригинален, – а все прочее, вместе с личностью автора, попадет в разряд лишнего, недодуманного, растянутого и т.п.
(Если мне советуют рукопись «сократить», я не сомневаюсь, что вымарать хотят именно ее душу.)

• «Верить, чтобы понимать»: чтобы понимать другого, доверять как минимум. Хотя – смотришь на судейских: какая потрясающая способность не доверять! Какое умение обнаруживать злой умысел там, где сам виноватый почти верит в нечаянность! И ведь, наверное, они правы...

• Чтобы обнаружить зло, не доверяйте. Чтобы увидеть доброе, доверяйте. – Значит, плохих людей лучше поймешь, не доверяя им, хороших – доверяя... А человек, известно, сложен... И, не веря ему, видишь в нем одно зло, веря – одно добро...

ДОВЕРЧИВОСТЬ

– неспособность практически вообразить дурного человека (допустить еще до проверки на практике, что вот этот имеющий с тобою дело человек может оказаться дурным), – привычка благожелательности, ее естественное проявление;
– то же самое, но как вариант наивности – веры, что люди должны быть именно такими, какими тебе хочется их видеть (своего рода эгоцентризм);
– неспособность видеть вторые планы в словах и поступках, – недостаток ума; юмора;
– неспособность критического отношения; внушаемость;
– то же, что легковерие.

• ...Конечно, в общем виде о существовании дурных людей знает каждый, и доверчивый, как наиболее от них терпящий, может быть, знает лучше других, – но знать об этом «прямо в глаза» – для этого уж потребны определенные способности. Или, по меньшей мере, усилия.

• Доверчивость: неспособность ко злу недоверия. Ведь недоверие, в общем, уже зло, – в качестве всеобщего принципа оно сделало бы всякую совместную жизнь невозможной.

• «Презумпция невиновности» – неистребима в хорошем человеке.

• Умные могут быть чересчур доверчивы – по привычке благожелательности. А глупые – по той же причине, по какой они бывают доверчивыми – бывают и подозрительными: вторых планов они не видят, но ведь единственный доступный им план может быть и дурным.
(Ну да, глупый мыслит плоско, и, понятно, лишь в той плоскости, в которой умещается сам. Если эта плоскость – корыстность, то все многообразие отношений ставит перед ним лишь такие вопросы: что я могу выгадать? И – как меня хотят обдурить?)

• Глупость – та «медаль», две стороны которой – доверчивость и подозрительность.

• «Каждый судит по себе»: каждый мыслит в своих собственных категориях. И лишь для того, чтобы надувать, нужно учитывать в других то, чего сам лишен... Если надуватель и назовет это чуждое ему свойство честностью, то саму честность – не иначе, как глупостью.

• Для подлеца доверчивость – глупость. А также – претензия на какое-то моральное превосходство, – ведь судят-то по себе! – какой-то вызов, который должен быть наказан.

• Доверчивость, обычная у хороших людей – ясно, от того общего людям свойства судить по себе. Но, бывает, горят на доверии и очень плохие люди: видимо, они слишком высоко ставят свою способность предательства, чтобы предполагать ее и в других.

• Итак, доверчивость – в хорошем человеке – свойство судить по себе. В плохом – несправедливая надежда встретить человека лучшего, чем сам.

• Вариант недоверчивости: может быть, просто знание, что обещать легче, чем исполнять...

• Доверчивость-наивность, доверчивость-эгоцентризм: неспособность представить собственную неисключительность. – «Плохие люди конечно есть, но где-то там, для других; где-то там могут быть всякие ужасы, и не только такие, – но я тут при чем?»

• ...Другие варианты доверчивости. – Доверчивость-восторженность: неспособность противостоять обаянию, делающая человека слепым к надувательству. Доверчивость-подчиненность: неспособность противостоять чужой воле, вынуждающая принимать и слова – терпеть надувательство.

• Легковерие – все же не совсем то, что доверчивость. Слишком доверчивый творит хорошего человека, где его нет. А легковерный – кумиров.

ДОВОЛЬСТВО

– то же, что автаркия; сознание обладания всем, чего можно желать по справедливости.

• Недовольство: глупость, двигатель прогресса...

ДОГАДКА

– предположение, недостоверное знание.

Догадка-прозрение –

– «осеняющая очевидность»,

или –

– «ясновидение», – знание того, что не может быть узнано достоверно; знание недоступного эмпирическому и рассудочному знанию;
– достоверное знание, к которому нельзя указать достоверных путей (таких как опыт или вывод), –

и все это –

– в общем то же, что интуиция, во всех смыслах слова.

• Сам по себе «ход мыслей» не идет, – догадка всегда впереди.

• Чтобы познавать, известно, – мы уже должны как-то знать: догадываться. Опираться на некую достоверность, – на предположение как минимум.

• ...Не совсем к теме, и все же. – Высказывание – всего лишь зарисовка мысли, письмо – всего лишь зарисовка высказывания. И как, говорят, бывают «композиторы у рояля» и «композиторы без рояля», так и мыслители: значительнее те, что не пишут, а только записывают, – их мысли – не за письмом. Не за работой: опережают само мышление. (Впрочем, бывает, что и письмо наталкивает на чудные догадки.)

• Вариант прозрения: когда обнаруживаешь, как нечто неочевидное, подозреваемое, не изменившись ни в одном штрихе, стало очевидным.

• Факты можно видеть, о смысле надо еще прозреть – но, не подозревая о смысле, не увидишь и фактов.

• Нельзя вывести причину, смысл или образ. Но, имея налицо следствия, события, черты – можно о них прозреть.

• Догадка: неочевидность. Или: загадочный путь, которым выявлена очевидность.

• ...И надо особо заметить, что эта работа ума – догадка – редко похожа на отгадывание, ломание головы. Как и работа дедукции. Она – прозрение: пробуждение, прояснение. Но, если дедукция требует просто усматривания, трезвого видения, – то индукция, о которой хотят догадаться – своего рода «ясновидения».

• Наблюдения не складываются в картину? Известный совет, как решать задачи, годен и здесь: не гадайте, но копите наблюдения, осмысляйте каждое из них в отдельности, и – ждите. Результат же гарантирован лишь искренностью, с которой вы в нем заинтересованы.

• ...Но неспроста же – нельзя вычислить путь, ведущий к догадке? Как неспроста, что аксиомы недоказуемы. В догадку, как в аксиому, истина входит пополам с тайной. Как допустимыми оказались иные аксиомы, так и вещам могут быть приданы иные смыслы, их можно вписать в другие образы, а что касается причин, то и подавно – вдруг прав индетерминизм?..

• Еще о романтизме и банальности. – «Что он такое? – Ах, вот что! Как я сразу не догадался!» – Серия фантастических, несхожих друг с другом и каждый раз таких очевидных догадок, которые сменит, постепенно, одна не ставящая загадок привычка: скучная очевидность.

ДОГМА

– теория, претендующая на неоспоримость; перенявшая черты вероучения.

(Вероучение: когда не учение для истины, а само оно и хочет быть последней истиной, – стало быть его испытание ревнитель уже приравняет к заблуждению. А так как разум и есть – испытание, худшее заблуждение для вероучений – это сам разум.)
Кто спорит с догмами, кто и не спорит – но почти каждый замечает, что жизнь их обходит стороной, – отсюда, догма –

– мертвая схема; пусть и неопровержимое или даже святое, но ни на что не годное.

И еще. Иному не только полное, но какое бы то ни было доверие к рассудку кажется менее оправданным, чем доверие к данности или авторитету: разум для него всегда мертв, а жив факт или жива вера, – для такого, «догма» –

– любая вообще теория; всякая мысль...

• ...А «точка зрения» – это догма? – И да и нет, – ведь, вообще говоря, точка не исключает обзора на все 360о. И где-то ж должны помещаться наши глаза. Другое дело, если не крутится шея. Тогда появляется пафос – пафос вероучения...
(Если нас не слишком угнетает плюрализм философских систем, то потому, что мы признаем за ними права не вероучений, а точек зрения.)

• Слишком чувствуется, что любая наша истина должна быть открытой для истины пока неведомой и более глубокой, – иначе она извергнет из себя саму жизнь; последний случай и есть догма.
(Признание недоказуемости аксиом – образец такой открытости истинной теории более объемлющей истине.)

• Превратить теорию в догму – хуже, чем умертвить ее: это сделать ее мертвящей. Как неосторожно выразился Гегель, «если факты противоречат теории, тем хуже для фактов»: не исключена расправа даже с ними.

• О том, как мертвит мертвое. – «...Не догма, а руководство к действию.» Толкования напрашиваются, – вот одно из них: «не просто догма, на которую можно наплевать и забыть, а руководство к вашему действию». Вообще, психология догматизма – деспотизм. «Я буду только указывать, а вам остается вся творческая деятельность.»

• Плохое или хорошее – плохо все, что насильно: плохое становится ужасным, а хорошее приобретает вкус лицемерия. Догма, это насилие над интеллектом, никогда не исключение.

• «Владеть» истиной? Но истина не приручаема, и насилие – худший грех вообще и против истины в частности.

• Если хотя бы в одном пункте рассуждений не позволено усомниться, ничего не остается, как отринуть все в целом. Скорее только найдя в них сомнительный пункт, и знаешь, как им доверять.

• Еще неизвестно – объявись людям абсолютная истина, смотрелась бы она догмой. Самые умные из имевших слабость предлагать человечеству такие истины говорили либо о принципиальном незнании, либо о диалектике, принципиальной противоречивости. Во всяком случае, эта истина позволяла бы каждому убеждаться в ней лично, – вероучения собой не представляла бы.

• (...То есть, если б явился и Бог, он не стал бы домогаться от нас веры.)

• Вере и разуму следует тщательнейшим образом различать свои области, а они хотят занять одну и ту же; так рождается догматизм. Вера претендует на непреложность вопреки разуму, разум – на непреложность вопреки вере; разум обвиняет в догматизме веру, вера – и тоже не без оснований – сам разум...

• У тех, кому любая мысль представляется «догмой» – становится догмой, или верованием, любая мысль, чудом поселившаяся в их собственных головах.

• Обыденное сознание – это такая догма, для которой «догма» – вообще всякая возможная мысль. Формулируется догма обыденного сознания просто: «не такие люди, как мы с вами, думали, и ничего не придумали; живи и суди, как принято».

• ...Но, что правда – это что всякая мысль и всякая теория мечтают об однозначности, а ведь однозначность достижима лишь в однозначно же определенном отношении – принципиально однобока. – И вот, в раскрытие туманного «мертвая схема», был придан «догме» следующий смысл –

– теория, не заключающая в себе противоречий в силу собственной однобокости.

(И неудачи метафизики объяснялись ее «догматизмом», которому противопоставлялась – «диалектика».)

• ...Однозначность, однако, еще не признак догмы. Так, «дважды два четыре», это – догма? Отнюдь, – ведь «четыре», если присмотреться, есть просто определение; «два, взятое два раза, называется четыре». А – геометрия? – И она не догма, – потому что сама указывает на свои недоказуемые начала: «если угодно согласиться с аксиомами, в теоремах можете удостовериться сами». Не догма, понятно, никакая корректная дедукция, никакая логика.
Не догма – и сама истина. Но здесь дело сложнее: однозначной в истине позволено быть лишь ее логике, во всем же прочем признак истины – неоднозначность. Истина – то бесспорное, что не догма.

• ... «Дважды два четыре» не догма еще и потому – и это даже главное – что в таком результате каждому не возбраняется убедиться лично. Докажи, что пять, будет пять. Собственно, не научившись во всем подобном удостовериваться лично, не научишься ничему – всего ведь не запомнишь, даже если всему рад верить. – В общем, хотя результат (четыре) и бесспорен, кроме веры своим глазам, он не требует никакой веры. Ничего от вероучения.

ДОГМАТ

– принимаемое на веру; постулат веры.

• Не «тот минимум веры, без которого не стронется с места разум» (это называется иначе), и даже не «тот минимум разума, который необходим вере»; нет, догмат – формула власти веры над разумом. «Бастион веры на поле разума».

• Законное место догмата там, где ничего нельзя утверждать однозначно, и то на правах точки зрения: не присяги. Однако нам привычней догмат именно как пункт некой присяги – индивидуального рассудка рассудку коллективному.

• «Без догматов не обойтись»? Похоже что так, – и все же задача осмысляющего мир ума не в построениях из догматов, в которые предложено или охота верить, а в поисках и в поверках того, во что же, в конце концов, ты веришь сам. Если и «догмат», то пусть это будет – искомое; испытуемое. (Сознаю, что в предложенном смысле слово догмат никем не употребляется...)

• Известно, направленность ума от представлений о жизни к живой жизни не обещает ничего, кроме заблуждений, – но что тогда вера?..

• Муки неопределенности, и догматы – бальзам на эти раны. – Что ж, давайте лечить разум от скепсиса верой, – верой, что ответы на наши вопросы существуют, – но не рекомендацией фальшивить, изображая поиск ответов, на самом деле задаваемых себе наперед.

• Если истинная вера – искренняя, то с разумом как-никак она обязана ладить, но разум-то, исходящий из догмата – уже не искренен. Самой вере – хороши ли догматы? (Жубер: «Бога чувствуешь, пока не пытаешься определить его». – Случайно, не о том ли?)

• Религиозность и разум могли бы примириться – в ориентации на ожидание, на поиск. «Блаженны нищие духом»; «ищите и обрящете»...

• Лишь путь к истокам бывает истинным и притом живым, непохожим на другие. «От печки» же – от догмата – ясно, «станцует» и компьютер.

• Загадка: «и как такой блестящий ум мог стоять за такую явную дикость (зло; предрассудок; абсурд)?» Обычная разгадка которой – в направленности ума не познавать, а конструировать; когда задачей – не истина, а сама конструкция. (Так точно и бомбу создают – не палачи и не убийцы: их задача не моральная, а техническая). Что же касается блеска, то ведь этого рода умам он даже естественней. Пока-а вы еще найдете золото, которое заблестит, – те наведут блеск, на что пожелают.

• ...Философы-изобретатели, философы-инженеры. Сколько ни проявят они глубокомыслия и какими ни поразят неожиданностями, изобретут они только то, что хотят изобрести: что содержится уже в их посылках. Даже если иных своих выводов случится им не предвидеть, ясно, это не истина валится им в руки, – истина-то, искомое, как раз в посылках, а не в выводах.
(«Православный философ», «католический», «марксист» – тоже, «философы-изобретатели». Хотя и не преподносят сюрпризов.)

• Аксиомы Евклида – вот догматы, которым не верить казалось невозможно. И то, выяснилось, не обязательно!

ДОГМАТИЗМ

как тип мышления, это, видимо –

– мышление исключительно дедуктивное, – способное к верным выводам из посылок, но почти или вовсе не способное к пересмотру или образованию самих посылок. –

Но первые-то посылки так или иначе должны иметься, и вот они, взятые без усилий в традиции, или, напротив, добытые душевным подвигом – в силу психологической необходимости превращаются в догматы: постулаты веры.
Вообще, догматизм в самом привычном своем понимании –

– вариант религиозности, фетишизация идей.

Кроме того, догматизм как психология –

– вариант деспотизма, – страсть навязывать, в виду недопустимости двух правд, свои взгляды, вкусы, решения; – вариант наивности – убеждение в возможности универсальных и в то же время однозначных осмыслений действительности.

Видно, что все эти определения вкупе суть –

– неклиническая – да и клиническая тоже – паранойя: idee fixe плюс последовательность.

• «Двух истин быть не может»: для дедукций. Для индукций, вероятно, тоже, – но так как они не дедукции, то есть недоказательны, принимают и выдают их за окончательные истины – лишь догматик, лишь параноик.

• Догматик – логист. Правильностью построений защищается от изначальной зыбкости своей философии. «Алогичный логист»; «рационалист-иррационалист».
За безупречностью выводов догматик прячет от себя необоснованность посылок, которые для него священны. – «Необоснованность посылок? – Но их ведь и невозможно обосновать!» – В том и дело, что невозможно. А догматик оправдывает ими еще и выводы – ту конкретность, наступившим пониманием, проявившейся очевидностью которой сами посылки и должны бы оправдываться; ему все ясно еще до того, как он начинает делать выводы, и оттого несоответствие выводов очевидной реальности скорей заставит его отрицать очевидность... Узость мышления, возведенная в презирающую эмпирику религиозность, вот – догматизм.

• Догматизм – не умозрительное, а логическое, забывшее о логической безосновности своих начал.

• Я против того, чтобы аттестовать всякое абстрактное построение как догматическое – таким его может сделать не факт рождения в рассудке, а неспособность рассудком пользоваться: наивность, или задние мысли, или чистый от прочих пороков фетишизм.

• ...Свойство мышления или характера, а не теорий. Непротиворечивая-то теория, как гипотеза, как точка зрения, законна как раз любая. (Непротиворечивые теории могут, ясно, друг с другом не уживаться, но не друг друга опровергать.)

• Если основания умозаключений почему-либо святы, от паранойи человека спасет лишь одно, и весьма презренное, свойство: непоследовательность. – А вот догматик – последователен. И это – его ум; его искренность, честность, что называется интеллектуальное бесстрашие; его убежденность; его принципиальность, и т.д., и т.п.
(Непоследовательность: уступка умственности – живой жизни! С другой стороны, и вправду ведь непоследовательность все то и означает – может означать – и глупость, и неискренность...)

• Догматик нетерпим – в меру своей интеллектуальной честности. Или он изгонит из мира всякую неправду, или со своей правдой откажется от мира. Терпимость для него – абсурд или лицемерие... Тогда как лицемерны как раз сами претензии на обладание истиной – если б у законченных догматиков они не бывали, по-своему, искренни!

• Догматизм, все же, всегда не без фарисейства. Хотя бы и вполне – ну, почти вполне – добросовестного. Избавляя от массы проблем ум, известные преимущества, в плане избавления от лишних проблем так же и совести, догматизм дает... (Фарисейство – ханжество, буква в ущерб духу. – «Добросовестное ханжество» – как звучит?)

• Подлинный «грех разума» – в том, чтобы возомнить себя уже завладевшим истиной, – выходит, это «грех веры»: догматизм.

• С тех пор, как в почете оригинальность, расцвел своеобразный догматизм. – Задаешься неким догматом, явно или подспудно заключающим в себе нелепость, и затем разворачиваешь его с потрясающей публику неуклонностью – не забывая делать вид, что сам всему веришь...

• Догматику идет быть изобретательным, иначе он будет просто тупым.

• Догматизм – это неспособность к прозрениям? Или напротив, такое яркое прозрение, что кажется знамением свыше – так что даже прямые наблюдения уже не могут его оспорить?.. Прозрение догматика – его ослепление.

• Догматик все понимает, потому что ничего не видит.
А если он свою истину еще только ищет – это, значит, он молится о слепоте, позволившей бы ему, наконец, стать на гладкую прямую дорогу дедукции...

• Если для догматика хоть что-нибудь да значат его собственные глаза, ему ничего не остается, как время от времени бурно извергать из себя свои догматы, и бурно же принимать новые. – Это моменты, когда он ужасается своей былой слепоте; он называет это прозрением, и вам вдруг покажется, что он и вправду излечился, – но заметьте: прозрение для него мучительно, – он только жаждет слепоты новой.

• Догмат персонализированный – кумир. Нерв этой ситуации в том, что живой человек никогда на такую роль вполне не годится; и не потому лишь, что роль кумира требует слишком многого, а потому, что требует чего-то всегда не того, – не принимает, а по существу отрицает человека за нею... И здесь поведение «догматика» все то же: принять, уверовать, мучиться несоответствием, наконец очнуться, впасть в отчаяние, разорвать, чтобы когда-нибудь снова – уверовать...

• Опустошение, для догматика: период, когда его покидают его догматы. Жизнь теряет для него смысл, но он не приглядывается, в поисках смысла, к самой жизни. Именно приглядываться он и не умеет. Он лечит опустошение очередной верой. А ваши рецепты для него – только «цинизм».

• «Разочарование в жизни»: вот и не в жизни, а в догматах. Жизнь-то, счастливая или кошмарная, есть чудо. – «В столкновении с жизнью, рухнула моя вера.»

• Романтизм – такое перевоплощение догматизма: поиск почвы для воздушных замков, в которых не докучало бы слишком сложное, – живое.

• Итак. – Наивное или изобретательное, ханжеское или благородное, отталкивающее или самое симпатичное, но в любом случае – догматизм есть неприятие жизни.

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

единственное, по сути –

– опыт, – вынуждающий к согласию опыт.

Так что уму остается лишь –

– сведение к неоспоримому опыту, к данностям; к аксиомам;
– выявление тождества.

Что – по меньшей мере в области гуманитарной – означает то же самое, что означает в ней осмысление, а именно –

– обнаружение очевидности.

Любопытно, что для сознания обыденного, т.е. избегающего осмысления, доказательство, напротив –

– способ заставить верить в неочевидное; в невообразимое, –

между прочим, точно так же, как в современной физике, где опыт убеждает именно в невообразимом, и где поэтому осмыслить его – значит лишь формально отдать себе отчет во всем, что из него следует. – Правда, Эйнштейн уверял, что его теория для него именно очевидна и может стать очевидной для всех – как принято ныне всеми когда-то непредставимое, что земля шар. Коли так, очевидность рождается во всяком глубоком осмыслении. Пока же мы на него не способны, остается довольствоваться доказательствами – фактами да логикой.
Так что и вообще доказательство, либо – либо:

– то же, что осмысление;
– установление факта, на опыте или рассудком, независимо от возможности его осмыслить.

• «Доказать» есть «показать». Все упирается в наличие собственных глаз.

• Доказать – это показать, что доказательств не нужно: что ничего, собственно, не утверждается, чего бы вы и так не знали. Или же напротив – убедить согласиться с тем, чему вы не верите, чего для вас нет; вот тут нужны доказательства!

• Правда доказательств не боится, но особенно в них нуждается неправда. На одном пафосе далеко не уедешь.

• Доказательство-осмысление – лишь приведение к очевидности.
«Но, – возразят, – очевидность не доказательство; очевидным кажется многое на поверхностный взгляд! Фальшивым приемом можно создать эффект очевидности!» – Согласен. Непременное условие такого доказательства – наша серьезность; также искренность и честность.
«А – обманы зрения?» – Опять же согласен. Но на то и талант, чтобы их различать и продвигаться, ошибаясь и поправляя себя, вперед.

• Доказательство, как способ убедиться независимо от возможности осмыслить. – Вот в каком плане – ни в искусстве, ни в философии никуда не годятся доказательства. Пусть доказывают без них!

• А=А ничего не утверждает. Если мир своим бытием утверждает нечто – а он утверждает, видимо, ту непостижимую очевидность, что есть бытие, что бытие не ничто – то его последняя истина недоказуема. Только – осмысляема.
(«Бытие есть»: абсолютная доказанность, всего лишь закон тождества. «Есть бытие»: за пределами этого закона; абсолютная тайна, начало всего и конец...)

• Установить неопровержимость – значит ли доказать? Нет, будто бы; существуют же вещи, которых ни доказать, ни опровергнуть. На них-то все и замыкается.

• Некто, послушав музыку, спросил: «что это доказывает?» – Ему можно было бы ответить: это ничего не доказывает, это само – некоторая значимость всего. Как жизнь или как Бог, не для чего-то другого, скорее все другое – для них.

ДОЛГ

– безусловный нравственный минимум,

или –

– сознаваемая необходимость поступка, как такого, уклонение от которого означало бы явное зло – и снимающая все внешние соображения;
– сознаваемая необходимость поступка, как правильного – снимающая все проблемы внутреннего отношения к нему...

• Долг – это как минимум. И вменяться в долг может – лишь минимум.

• Что долг, то не заслуга. Нравственность должна быть естественна, и только. И если на чьем-то знамени «нравственность» и «долг» – есть в этом что-то даже опасное.

• ...Да, если речь идет о долге, то, значит, о моральном минимуме. «Только мой долг»; «всего лишь долг». Если добро люди «делают», то долг исполняют, как «отдают» (возвращают, вроде как занятую у соседа пятерку): отдашь – так и надо, и говорить не о чем, а нет – ты обманщик или вор. – Положительно-то доброе бывает разным, доброе – проблема, это дело индивидуальности или таланта – и потому не может вменяться в долг.

• Максимум добра – подвиг. Максимум долга не больше элементарного долга.

• Нравственный минимум, или долг, потребовал бы от нас всего без остатка, – если бы вместе с жизнью, с которой нравственное нераздельно, она – подлинная и полная нравственность – не была бы принципиально неисчерпаема и неоднозначна. И вот почему важнейшее место в ней принадлежит лишь явному и безусловному, то есть именно минимуму, – тому, что всего лишь долг.
(Проект такого минимума – общепринятость. Он хорош тем, что годится для людей не задумывающихся. Но если долг есть все-таки долг добра, думать становится необходимо, и этот проект человеком разумным отвергается поневоле. Впрочем, это тема особая.)

• «Долг – нравственный минимум». Или, что то же, весь тот максимум, в котором уверен. Но в чем можно быть уверенным? «Не навреди»!

• Если ситуация однозначна, тогда не выбрать добро в ней – прямое зло. Это входит в минимум, – в долг. – Так что в общем виде можно сказать, что долг есть долг добра: если не подразумевать, что добро всегда так же явно, как тот или этот долг.

• Хотя долг есть долг добра, он, в отличие от самого добра, однозначен. Добро в каждой ситуации – то неуловимое, что было бы сделать лучше всего, долг – то очевидное, чего нельзя не сделать. Потому долг и можно определять как «категорический императив», – но неоднозначного категорически не потребуешь. Потому же долг и легко формализуется, а с этим... с этим уже превращается в противоположность добру! – Ну, а что касается другого понимания долга – как «однозначно правильного», – то он и есть – воплощение формализма.

• Обыденное сознание, как известно, мыслит абстрактно – однозначно. Любой мещанин знает, ни больше ни меньше, как «жизнь»; знает, что для вас правильно, потому что правильно вообще – и в чем, соответственно, долг. И всегда у него наготове – «категорический императив»...

• Если не понимаешь, в чем долг, долг в том, чтобы об этом думать.

• ...С чем не согласен: что нравственное чувство всегда твердо и точно ведает в чем долг, и только, мол, не хотят его слышать. – Есть ведь и моральные неразрешимости – когда выбирать приходится из двух настоящих зол; когда сталкиваются «два противоположных императива и оба категорические»... Другое дело, что в это полезно верить. Другого советника, кроме нравственного чувства, у нас нет – коль скоро за ним, за совестью, так или иначе – последнее слово.

• (Собственное нравственное чутье может и ошибаться, но следовать все равно можно только ему; если уму доступна и более высокая мораль, пусть сначала дорастет до нее оно, чутье, а там и исправляет свои прегрешения.)

• «Поступай согласно той максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» (проще: как хочешь, чтобы поступали все). «Поступай так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». – Одно и то же. Но первое – долг, второе – добро.

• ...Еще об этом правиле («поступай согласно максиме, относительно коей желал бы, чтобы она стала всеобщим законом»). Между прочим: значит, сообразно собственному представлению о том, каким он должен быть, этот закон. Не так поступай, как все, а так, как сам хочешь, чтобы все поступали; чего хочешь – спросить можно лишь у себя самого. Долг – есть и долг личного отношения и мнения.

• «Поступай ... всеобщим законом». Но что такое «всеобщий»: игнорирующий частности? Или сам этот закон – в том, чтобы непременно и максимально их учитывать?.. Но тогда уж и не закон, а, правда, само добро!

• «Я бы на твоем месте...» – «Это был бы уже не я, а значит, и не мое это было бы место».
«Максима», которая должна «стать всеобщим законом»: поосторожней со всеобщими законами! Каждый случай – частный...

• «Категорический императив» лучше всего понимать в смысле: «категорический приоритет совести». Если же сам по себе – «категорический императив», – то, как бы – не приоритет его перед совестью...

• «Надо, значит, надо»: не тавтология, а кантовское «должен, значит можешь».

• ...А не могу – значит, не должен. И то правда. Вещь, которой труднее всего научиться во всякой деятельности, результаты коей зависят не только от тебя одного. Вот, ты – врач; можешь помочь одному, если забросишь всех остальных; значит, не можешь... И не должен... Ты – кто угодно: чего-то хорошего добьешься и лишишься места, и больше уж ничего не добьешься, а другой, после тебя, будет хуже тебя; опять же, и не можешь и не должен... Впрочем, для кого-то это «не могу» – едва чем-нибудь своим поступиться. Искренне – «не может»!
...А кто-то и того больше – ощущает долг корысти (для кого корысть – нравственный закон). – «И рад бы, да, сам понимаешь – не выгодно оно мне...»

• Так долг – долг добра или долг правильности? – Наверное же, добро правильно, а правильное – добро. Разница та же, что между духом и буквой; по духу доброе, по букве должно бы быть правильным; однако... А уж предпочесть «букву» – в чем пафос иного долга – значит прямо направить ее против «духа», против добра.

• ...Если ближе к «жизни», то «доброе» – это о сочувствии и справедливости, «правильное» – это об общественном мнении.

• «Остается пожалеть, что этот человек исполнил свой долг» – цитирую Мура, точно обрисовавшего здесь смысл, в коем не надо понимать долг.

• Как одни призывают все свое чувство долга, чтобы решиться на вред себе, другие призывают его, чтобы без страха перед совестью причинить вред другим...

• «Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят». – Это и о нашем «долге». Невозможно, чтобы самое настоящее зло не объявлялось время от времени непреложным долгом, но горе тому, кто такой долг исполнит.

• «Долг»: что мы делаем, когда нам самим этого не нужно? Или – когда нам самим нужно то, чего нам не нужно?.. Нет: когда нам самим нужно то, что нужно не нам.

• Представление о долге, как о лямке, опасно – поперек совести идти ведь тоже, как против рожна переть, – весьма нерадостно!

• Додумались же – изобразить нравственность, как шествие на Голгофу. Вот оно, начало фарисейства. Ибо долг исполнять – в том же плане, что и «правду говорить» – должно быть «легко и приятно». (Иешуа у Булгакова. – Говорить правду, исполнять долг – легко и приятно; о расплате за это удовольствие здесь ничего не говорится.)
Если «надо» почему-то «не хочется», нелишне спросить у себя, все-таки – почему?

ДОЛГ И НАСЛАЖДЕНИЕ

– противопоставление двух равно необходимых мотивов любой деятельности – «требуется и охота», «нужно и хочу» – как (якобы) двух полярных жизненных принципов;
– отчасти та же проблема, что «долг и склонность».

• ... «Требуется и охота» – в широком диапазоне от «морального и корыстного» до «полезного и приятного». Любопытно, что есть-таки некоторая корреляция в привычке предпочитать «полезное» – и моральности; «приятное» – и корыстности. Тогда как «польза» и «корысть» едва не синонимы.
(Скажем, в детях долг так и воспитывается: учат предпочитать приятному полезное. Сначала есть кашу, а конфеты потом.)

• Для одних долг – крестная ноша, и в том его пафос; другие ищут в нем каких-то для себя радостей. Тогда как долг – моральный минимум: в нормальных условиях ни о жертвах, ни о блаженстве здесь неудобно и говорить.

• Есть «люди долга» и «люди наслаждения»: долг может так же эффективно стимулировать к жизни, как и наслаждение. Но есть и такие несчастные «люди долга», которых стимулирует исключительно наслаждение, но долг – тиранит...

• Выраженного «человека долга» узнаешь по манере оставлять радости на будущее – их, верит он, нужно заслужить: хотя бы подготовить!
Выраженный «человек наслаждения» хватается за радости сразу.
И первому когда-то останется лишь с горьким изумлением убеждаться, что время радостей вообще не наступает. А на второго и так тяжело смотреть.

• Не стоит понимать жизнь как борьбу. – Битва за наслаждения – это битва с опустошением, которая с каждой победой проигрывается. А битва сама по себе, долг, как долг, только откладывает опустошение на ту и без того невеселую перспективу, когда на борьбу не останется сил.

• Похоже, что «люди долга» попросту мало способны к наслаждению. А долг, как и польза – наслаждение будто обещанное, – тем их и привлекает. «Сделаю себя достойным счастья.» «Вот накоплю миллион, и буду счастлив»...

• Глупо возводить наслаждение в абсолют – хотя относительная надежность в критерии наслаждения все-таки наличествует: либо получаешь его, либо нет. Тогда как возведенный в абсолют долг – бывает и хуже, чем ничего; чем его «императив» «категоричнее», тем сомнительнее; к бездне добра человек менее способен, чем, на практике, к бездне деспотизма или фальши. – Отдадим Богу Богово, а долгу – только долг.

• (...Так же и долг, как «правильность». «Бездна правильности»: не звучит. Не то, чтобы правильное следовало разбавлять чем-то неправильным, напротив. Но над «правильным» нет никакого «сверх-«, кроме – фарисейства.)

• «Хочу и надо»: а в общем, пара эта неразлучна. Сама «охота» имеет свое «требуется», а требуемое не выходит без охоты. Так что, «хороший» человек или «плохой» – не столько вопрос того, человек ли он наслаждения или долга, – это скорее его личная проблема, – как того, что для него наслаждение, и что долг: скажем, существуют ли для его наслаждения и для его долга другие люди, или в обоих случаях исключительно он сам.

• Альтруист, человек наслаждения: может быть. И даже эгоист – человек долга. («...Все в дом» – тоже ведь кем-то упоминается, как достойнейшее свойство. «Долг»!)

• Забота о других не должна, уж конечно, становиться исключительно предметом удовольствия, но и исключительно предметом долга – так же.

• Долг: что делается не для удовольствия? Но все, что делается единственно для удовольствия, только разочаровывает, а единственно из чувства долга можно разве что застрелиться – и то...
«Наслаждение и долг» – скажем так – ферменты любой жизнедеятельности. Не цели.

• Главное – не долг и не наслаждение, а наслаждение и долг в той золотой пропорции, что способствует главному. – Чему? – В конце концов, жизни, своей собственной и других.

• Жизнь – радость трудная; сама она – «наслаждение и долг»...

• ...И что еще надо сказать. – Наслаждение – дело личного вкуса, долг – личной ответственности, и то, как мы их связываем – сугубо личное дело. Но попади в руки деспоту, он определит и что для тебя наслаждение и что долг, и наслаждение вменит в долг, а долг – в наслаждение.

• Наслаждение – то, что не долг; хотя что, собственно, подразумевают, когда «развивают вкус» или приобщаются к моде?..
Долг – то, что не наслаждение. Хотя...

ДОЛГ И ОБЯЗАННОСТЬ

– противопоставление внутренне сознаваемой – внешней необходимости поступков.

• Долг – «нравственная обязанность»: нравственная, – то есть уже не обязанность только, а долг.

• В долг входят и многие обязанности, это верно. Зато в обязанности долг не входит, – потому человек их и придумал.

• Долг и обязанность будто бы едва различимы. Тогда как долг – это личная ответственность, обязанность – ее отчуждение.

• Чем дальше наша мораль от авторитарной, тем меньше наш долг походит на обязанность, и тем больше признанные нами обязанности походят на долг. Мы приобретаем свободу: свободу от обязанностей!

• Долгом является – не тот или иной поступок сам по себе, а добро.
Обязанностью является – в первую очередь, именно сам поступок; добро же остается в компетенции вменяющего в обязанность.

• «У каждого свое дело; я лишь выполняю свой долг!» – Терминологическая неточность: не долг, в лучшем случае – обязанность. Долгу-то есть дело до всего.

• Нашим командирам хотелось бы верить, что их инструкции – это и есть наш долг. – На самом же деле большая часть труднейших моральных вопросов, с которыми мы сталкиваемся, сводится к одному: «долг или инструкции?» «Долг или обязанности?»

• ...Впрочем, у иных командиров и противоположный комплекс: пусть все делается по приказу и только по приказу, то есть обязанности подчиненных никогда не возвышаются до долга. «Ни от чего не отказывайся, ни на что не напрашивайся»: не отбирай ощущения власти.

• В понимании долга выражается свобода свободной личности и рабство раба. – Строго говоря, личность не имеет обязанностей – она имеет нечто высшее, – долг; и строго говоря, у раба не может быть долга – лишь обязанности.

• Долг – «нравственная обязанность»: еще и в смысле – не потребность. Чему-то в нас мешающее. – Так вот, для кого-то – все же – долг есть нравственная потребность, пусть иной раз и вступающая в противоречие с другими какими-то потребностями, для кого-то же – только обязанность.

• Долг: «всего лишь обязанность!» – Можно и так сказать, если иметь в виду: «никакой заслуги!»

ДОЛГ И СКЛОННОСТЬ

– противопоставление, признающее за добром из чувства долга моральную заслугу, а за добром из склонности его делать – нет;
– противопоставление, видящее в добре из чувства долга – одну лишь мертвую букву без духа, формализм, и лишь в добре из склонности признающее живое добро.

Тема спора: нравственной идеи, согласно которой добро не из послушания долгу, а из сочувствия ближнему, есть уже не вполне нравственность – и идеи человечности (солидарной здесь с Христом), что добро без «любви к ближнему» попросту не удастся, останется формальным, «кимвалом бряцающим».
Впрочем, как и долг, «склонность» по меньшей мере двузначна. Склонность – к добру? Или к тому, кому его делаешь? – И чтобы самим себя не сбивать с толку, это противопоставление надо рассматривать – хотя бы – как тройное:

– добро из чувства долга – добро из сочувствия или чувства справедливости – добро из пристрастия к тому, кому адресуется добро, –

если не вполне, то во многом разные вещи.

• Между прочим: что, действительно – все дело в «заслуге»? Но если долг есть долг внимать совести, почему не вспомнить, что живая совесть не признает за собой заслуг! Потому и говорят – о долге! Не гордится заслугами, понятно, и любовь, – все свое добро она творит исключительно для собственного удовольствия. Не о заслуге хлопочет и жалость... Если же помыслы о заслуге признать ничтожными, истинно моральной предстанет, скорее чем долг – склонность...

• Подозреваю, что проблема «долга и склонности» – в основном проблема тех, кто сострадателен и справедлив лишь с теми, к кому пристрастен. Прочие для его морали – задача: долг. Такой же таинственный, как (то пресловутое) звездное небо над головой...

• Люди, умеющие жалеть лишь близких, из родственных инстинктов – вероятно, перейти к учету нужд посторонних им людей могут, и правда, единственно из чувства долга. – «Все люди братья!» – Может, это значит: «все люди такие же, как ваши братья; человечным можно быть и с чужими»?..
Да уж, лучше избавляться от дикости, так, чтобы добрые склонности распространялись дальше своих и наших, и в категорию «ближних» входили бы люди вообще, а не только близкие люди. И противопоставление долга и склонности – не лишится ли тогда, мало-помалу, своего щекотливого ныне смысла, – как, практически, не имеет оно никакой остроты для любого хорошего человека?

• Возвращаясь к определению. – «Добро, совершаемое из склонности к данному человеку», любви к нему? Или «из самой склонности к добру», способности сострадания или справедливости?.. Разные вещи: не каждый человечен даже и к тем, кого любит, и не обязательно любить того, к кому человечен. Но – «любовь назидает», назидает человечности, а сочувствие адресно, обращено к лицу и одним этим уже похоже на любовь – «любишь, кого пожалеешь»; в идеале, получается, этой разницы нет.
Почему и Христос вправе был требовать – «любить врагов». Человечность, в пределе своем, любовь. Предела, вообще говоря, требовать невозможно – но в те времена любовь была понятнее простой человечности, и Христу пришлось выразиться именно так.

• «Склонности не прикажешь», – могут сказать, – так что же, если ценнее добро не из долга, а по склонности, то, если не чувствуешь склонности – нет и долга? – Во-первых, одно из другого не следует. Во-вторых, отчасти оно и так. Но в-третьих, и что главное – есть свой долг и у склонности. Любви, конечно, не прикажешь, но сочувствию – каждый обязан открыть глаза, обязан думать, представлять, ставить себя на чужое место, – вот – долг.

• «Он только к чужим добр, а к своим равнодушен!» – Так «долг» перевешивает «склонность». И все же, что это может значить на деле? Что «долг» перевешивает пристрастия? И человек этот только – справедлив?.. Или, что «долг» его перевешивает жалость, – ведь близкие виднее, с них она естественно должна начинаться, да и справедливо – заботу о своих брать на себя. И что тогда его «долг»? Общественная деятельность, моральная карьера? Тщеславие?..

• (Близкие видят человека таким, каков он на самом деле. Но одно дело видеть, другое – понимать. «Взгляд изнутри»: но и изнутри самих себя, ведь тоже...)

• Если полностью перейти на позиции дикаря и вместе с ним увериться, что искренне сострадать можно только своим, потому что только их любишь, тогда, конечно, и в добро поверишь – только для своих, из склонности к ним. А всякий долг, умеряющий эту родовую корыстность, покажется лицемерием. – Вот так «сходятся полюса». Достойный этого звания человек тоже вершит добро из склонности, имя которой – человечность, и стерильный долг отдает для него ханжеством.
...У них – у дикаря и человека достойного – разные «склонности». Точнее, их «склонность» – на разном духовном капитале. Так давайте умножать этот капитал!

• Может быть, долг – способ воспитать склонность? А склонность – способ очеловечить долг?

• На самом деле, нет никакого антагонизма между долгом и состраданием. Подлинный долг – не вразрез с состраданием, а в продолжение его. А если и впрямь возникает такой антагонизм – наш долг (именно долг!) предпочесть сострадание.

• Конечно, иногда непосредственная жалость должна уступить место жалости более широкой, учитывающей отдаленное и общее, – вот область, где может законно угнездиться то самое «чувство долга». В основе же все равно – человечность.

• Жалостью называют обычно – непосредственную жалость. Вообще же ни из чего не следует, почему жалость не должна учитывать: как бы из непосредственного добра одному ни вышло столь же непосредственного зла другому, или из добра сию минуту – зла завтра. – Вот этот-то учет – и есть наш подлинный, неформальный долг.

• Есть и за жалостью заслуга, хоть, как будто, жалость и не в воле: заслуга воображения, заслуга допуска-до-души. (Заслуга – за «склонностью»!) – И нет за долгом, иной раз, заслуги, а есть величайший грех: за щитом «категорического императива» спрятать душу от всякой боли.

• Обыденное сознание хороших людей признает за жалостью заслугу. Обыденное сознание плохих людей жалость скорее презирает, а то и ненавидит. Что же касается философии, то – надо признать – чаще, в этом вопросе, видишь ее не с хорошими...

• Нас уверяют, что долг есть надличностное, а осознание долга есть высшее ее, личности, проявление, – и все это в отличие от жалости, которая, как только «склонность», роднит нас с животными – на практике же видишь, напротив, что долг – чаще сугубо безличное, символ и выражение формализма, бездушия, самой животной стадности... А жалость – важнейшая составляющая человечности – это есть само личностное, – здесь не сомневаешься, что болит именно душа, и надличностное, ибо не о себе здесь душа болит, едва ли не острее, чем о себе...

• (...А что жалость действительно свойственна и животным – это засвидетельствую и я. Именно жалость, – не только любовь. Очень даже бывают человечны!)

• Какой-то огрех может совершить жалостливый, если забывает о долге. Но самое страшное зло вершится руками тех, как раз, у кого есть чувство долга и нет чувства жалости.

• Есть такое мнение: справедливым можно быть только по долгу. – Что же, выходит, по склонности можно быть только корыстным или пристрастным? Напротив: справедливость – одна из острейших наших склонностей! Один вид восстановленной справедливости радует, торжества несправедливости – ранит. Не случайно сами корысть и пристрастия всегда подаются, как справедливые.

• «Охота пуще неволи»: положительный стимул действенней отрицательного. Подлинный же долг исполняется не из страха наказаний и не в предвкушении наград, он – сам по себе стимул. То есть, в самом нашем долге – охота остается пуще неволи. Не осуществляется без склонности.

• «Долг: что делается не для удовольствия.» Однако, последовательно изгоняя из долга радость, не оставишь и долга – как есть отвыкнешь только тогда, когда помрешь. Последовательное пуританство упирается в лицемерие. И это лицемерие даже не в том, что за долгом скрывается склонность, а в том, чтобы, отрицая за долгом всякую естественную и даже не предосудительную склонность, незаметно для себя рядить самые дурные склонности – в долг.
«...Что делается не для удовольствия.» – Не для удовольствия того, кто делает? Или того, с кем имеют дело?.. А вот еще вариант: для удовольствия от законно причиняемого неудовольствия...

• Справедливость: недобрым она не удается, без склонности-то, – не удается также и глупым. Справедливость есть объективность, а что – что, но установление объективности – требует ума.
Сочувствие, сама «склонность»: но другого с его болью нужно еще разглядеть, понять... А до того еще нужно душой удостовериться в его объективном существовании – то есть в существовании самоценном, а не только в качестве чего-то нравящегося нам или раздражающего, удобного или мешающего; необходимо вырваться из морального солипсизма – вещь, удающаяся лишь с опытом и далеко не всем. Опять же – требующая ума.
И само наше добро – должно стремиться к объективности, быть чем-то большим, чем простым удовлетворением внутреннего доброго импульса. Должно судить себя – по плодам; быть умным.
Итак, долг – это долг нашей субъективной человечности быть объективной. Долг доброй склонности – употреблять разум.

ДОЛЖНОЕ

– «воздаваемое против воли, значит, искренне».

ДОМОРОЩЕННОСТЬ

(«доморощенный» – яснее: сделанный у себя по чужим образцам. А доморощенность?)

– тепличность (?); то же, что провинциализм (?).

А, если прислушаться к слову, покажется, что так можно было бы перевести с европейских языков на русский –

– оригинальность.

• ...Тепличность? Провинциализм? Оригинальность?..
Малого стоит оригинальность тепличная, но и провинциальным провинциала делает – лишь сам страх быть таким, каким являешься от рождения – «доморощенным». Страх быть оригинальным.

• Тепличность – неспособность конкурировать с внешним миром. Провинциализм – отказ от такой конкуренции. Оригинальность – когда о конкуренции и не думают.

• «Доморощенность»: будто бы ничего хорошего. Но – «не ищи себя вовне» – это о чем?..

«ДОНКИХОТСТВО»

– то же, что рыцарство, – готовность бороться за добро независимо от шансов на победу;
– готовность бороться за свое понимание добра независимо от того, приносит ли эта борьба действительное добро, не приносит его или даже влечет за собой очевидное зло,

в общем (но это требует разъяснений) –

– «формализм благородства».

• Становиться на сторону добра, лишь зная, что оно победит – то же, по сути, что примыкать к силе: низость. – И до каких пор только что отсутствие низости будет именоваться «донкихотством»?..

• «...Независимо от шансов на победу»: долг есть долг. Но и не давая, конечно, шансов злу, – как в случае с тем злосчастным мальчиком, которого столь неудачно «защитил» Дон Кихот. – Так как же: «не надо абсолютизировать долг»? Или, скорее напротив, надо – «абсолютизировать»: добиваться результата?

• Долг есть долг, что бы там ни было, – в этом дон кихоты правы. Какие тут компромиссы! Но долг есть долг добра, – реального его воплощения. Отсюда, ясно, долг есть и долг компромисса...

• Порок «донкихотства» – не всякого, разумеется, но отчасти и того, которым был воодушевлен сам Дон Кихот – формализм. Ибо формализм – обычный порок самого долга, героическим воином которого является Дон Кихот. – Вот аспект, странно роднящий и долг, и донкихотство с тем, что должно быть и бывает их первым и злейшим врагом – ханжеством.

• ...А что значит – исполнить долг «формально»? – Скажут: «без доброго чувства». И верно, без доброго чувства долг как без компаса, его естественным ориентиром становятся формальности. И все же главное в другом. Сам добрый импульс еще не вполне спасает от формализма, ибо «формально» – то и значит: «не заботясь о том, что фактически получится, какая будет отдача; будет ли польза, или, может, вред»... Рыцарски? Ханжески?

• (Доброе чувство не может быть равнодушно к последствиям своих дел, значит, не может слепо следовать первому душевному движению; долг – пытаться эти следствия предвидеть. – Или же долг, как та римская справедливость, которая смело торжествует, хоть бы и погибал мир...)

• «Судить по плодам» на страшном суде будут не только наше чувство, самонадеянно мнившее себя добрым и потому разрешавшее себе не задумываться об этих «плодах», – но и сам наш «долг». И даже скорее – долг; долг-то и состоял в том, чтобы о них думать; и уж никак человек не может быть признан перед «долгом» невменяемым, ведь подлинный долг – это вменяемость и есть... А за действительно добрые чувства, пусть и ошибавшиеся, многое простится – как простится Дон Кихоту.

• Дон Кихот – «человек чувства» или «человек долга»? – Он человек «чувства долга», – долга страстного.
Само понятие долга, и возвышенное и жалкое, – благородное в презрении к обстоятельствам и губительное в таком схожем с этим презрением равнодушии к живой жизни, – да, сам Долг – олицетворен в Дон Кихоте.

• ...А вот еще тип «донкихотства» – нравственные поступки, имеющие значение символическое. Таковы моральные подвиги, вроде подвигов наших диссидентов. – «Неужели во всей огромной стране не нашлось никого, кто поднял бы голос против вторжения в Чехословакию?! – Нашлись такие: на площадь вышли шестеро смельчаков...» Кто проявлял к подобным акциям насмешливое отношение – симпатии не вызывает, но тоже был по-своему не неправ: от живого-то добра должно бы становиться кому-то лучше, но стать всем могло только хуже. Даже самопожертвования коммунистическое правосознание никому не позволит, – в жертву неминуемо пойдут и близкие. – Все так, – но...
Вот – казус; скоро этого будет уж никому не понять: живая совесть могла проявиться – лишь символически, театрально! Да чуть не во вред!..

• Деяния, предполагающие демонстративность: вещь, в нормальных условиях, мало совместимая с моральностью. Которая ведь учит, что «правая рука не должна знать, что делает левая». – Так, в аморальном окружении, мораль прямо-таки нелепа: «с волками жить, по-волчьи выть», человеческие слова звучат нарочито, и элементарный долг – по необходимости «донкихотство».

• Нужно отдавать себе в том ясный отчет, что существуют моральные неразрешимости. Иначе, драмы. «Дон Кихот» – формула одной из таких неразрешимостей, – драмы, в которой запутывается долг, – драмы «идеала» и «реальности».

• Горький пример Дон Кихота показывает, что учитывать реальность есть та же нравственная необходимость. Вот только – как это понимать? «Нравственное в пределах возможного»? Или «вся возможная нравственность»? «Осуществимое, вместо должного», или то, «чему должно осуществиться»? Реальность, как послабление для нравственности – или как ее особая задача?

• У Дон Кихота все в порядке было и с чувством и с умом, – порок заключался в неумении правильно видеть. – К глазам, значит, тоже применим – нравственный критерий.

• ...Но что зрячее добро будет видеть больше, чем видно всем, и уже потому должно казаться странным, и что, следовательно, придется ему хранить принципиальную слепоту к тому, как воспринимается окружением оно само – в этом Дон Кихот прав безусловно.

ДОСТОВЕРНОСТЬ

– невозможность не верить, – доказанность;
– полные основания верить, – невозможность как доказательства, так и опровержения;
– большая вероятность.

• ...Так как и доказанное в конце концов сводится к чему-то недоказуемому, высшим достоинством знания оказывается всего лишь достоверность – достойное веры.

• Теоремы достоверны, потому что доказуемы, а доказуемы, поскольку принимаются аксиомы; аксиомы же достоверны, потому что неопровержимы (ведь даже противоположные аксиомы друг друга не опровергают...). Доказанная правда может быть лишь одна, зато неопровержимых, как выяснилось – больше.

• Высший пункт доказательства – очевидность. Притом, что, строго говоря, очевидность есть скорее неопровержимость, чем доказательство.

• ...Недоказуемо, потому что неопровержимо. «Верю – ибо недоказуемо»; вспоминается – «ибо абсурдно»...

• Интересно: принципиально неопровержимое – обязательно ли существует? – Вот, скажем, доказательство бытия Бога: Бог, по определению, абсолютное, а абсолютному принадлежит все, стало быть и бытие... Убедительно?

• Вполне достоверное суждение – это суждение однозначное, но таким оно может быть лишь в однозначно заданном, то есть условном, отношении. («Если – то».)

ДОСТОИНСТВО

– категория морали, постулирующая безусловную, абсолютную ценность и самоценность каждой личности;
– категория престижа, указывающая на место личности в какой-то принятой иерархии, – ее относительную ценность.

• Человеческое достоинство – достоинство каждого, как просто человека – не имеет, понятно, степеней. Оно абсолютно.
Постулат гуманизма «достоинство абсолютно» и означает – человеческое достоинство первенствует перед всеми другими: достоинством аристократа, достоинством таланта, чего хотите. Человеческое достоинство выше царского.

• ...Но даже если говорить не о достоинстве, а о достоинствах, которые и вправду относительны – подумайте, сколько у каждого может быть достоинств «неучтенных» – невостребованных обществом! И их ли в том вина! Ведь те достоинства, которые отмечаются местом в иерархии, те, которые престижны – довольно узкого спектра, да, в основном, в самом престиже и состоят: нечто обеспечивающее власть, деньги и т.п. Может, достоинство, а может, и недостаток.

• Относительное достоинство человека в иерархии не может спорить с абсолютным достоинством человека самого по себе еще и потому, что сомнительно достоинство самих иерархий, не говоря уж о способах раздобывания в них почетных мест...Так что, как правило, самое скромное положение и есть самое достойное.

• Личность – уникальное: вот достоинство, которое абсолютно. Достоинство личности абсолютно по определению.

• ...Ценность неповторимости. – То «достоинство», которому может быть указана степень, подразумевает уже общую шкалу, – иначе, предполагает заменяемость, унижает – достоинство!

• «Главное, что каждый из нас – человек». Правовой эквивалент: «...каждый из нас – гражданин». Право гуманистично и стоит, если быть точным, не на страже интересов, а на страже достоинства (требующего, ясно, и признания интересов).

• Судебные наказания. – Направление прогресса здесь – ограничивая в гражданском достоинстве, как можно меньше ущемлять в человеческом: что не совсем одно и то же.

• Достоинство, есть взгляд, это сфера неподотчетного, непросматриваемого. – Выходит, близким отношениям жертвуют – достоинством? – Было бы так, если бы близкие отношения уже не означали полного признания личности, а с этим и достоинства. Есть здесь свои проблемы, о которых не место распространяться. Отмечу только: а существует и такой тип дружеских отношений, когда признание личности другого в том и заключается, чтобы никогда не заглядывать ему в душу.

• ...Так что в том, чтобы делать добро преимущественно близким, есть и моральный смысл, – ведь только в отношении близких мы имеем право точно знать, что им нужно – лезть в душу, не задевая достоинства. (Если, конечно, простой учет естественных нужд каждого да еще долг справедливости и честности не включать в понятие «делать добро», – этим-то мы обязаны и близким, и дальним.)

• Понятно: даже подчиненность, как зависимость внешняя, меньше затрагивает достоинство, чем просматриваемость – зависимость внутренняя.

• В душу не пускают не потому, что хотят скрыть в ней что-то неприглядное, но – хоть бы и потому: личное дело! Синоним «души» – «личное».

• Чем личность глубже, тем больше личного в ее достоинстве.
Заменяя личное достоинство достоинством положения, чинностью, всякая общинная психология – от первобытной до коммунистической, если это не одно и то же – особо заботится о том, чтобы жизнь каждого протекала на виду. (Попутно, тема: роль коммуналок в воспитании так называемого советского человека.)

• ...Не удержусь от примера «из жизни». – «Зачем нам отдельная квартира – мы ничего плохого не делаем!» – говорили наши соседи по коммуналке, когда Хрущев начал решать квартирный вопрос, – и показательно, что именно в этом семействе время от времени случались жуткие пьяные скандалы. – Это к тому, что тягой к приватности заявляет о себе – достоинство.

• Зависимость, независимость – все это лишь внешние критерии отсутствия или наличия достоинства, – его, так сказать, социальные эквиваленты. На самом деле это лишь ситуации, искушающие достоинство или благоприятствующие ему. Тогда как предельно зависимый человек – скажем, живущий подаянием – может обладать большим, чем достоинство, – может обладать величием души! – Большего, чем достоинство, требовал и Христос: то есть он требовал абсолютного достоинства, социальному достоинству скорее вопреки.

• Достоинство поистине неотчуждаемо, так что полная зависимость оказывается вдруг полной свободой: вот, нищий; он просит? зато не служит! Или раб: он служит? – до поры!

• Достоинство можно рассматривать как независимость и соответственно даже как собственность: как собственность на себя. Всякая власть над нами эту нашу священную собственность будто бы отчуждает; в чем и состоит власть. Но не так-то легко ее отнять, эту собственность, если она вправду наличествует, – если есть в нас это Я.

• Кто лишает нас возможности распоряжаться собой, тот покушается на достоинство, оскорбляет – это чувствуется, даже если слишком бесцеремонно занимают наше время.

• Достоинство можно задеть, но нельзя лишить подлинного достоинства – не вынудив самого человека потерять его... А впрочем, и потерять-то его нельзя – лишь оказаться не на его высоте.

• Ты – человек, все прочее уже пустяки. Если что и унижает звание человека, то придание этим пустякам первенствующего значения; если что и оскорбляет твое личное достоинство, так это вера, что чему-то или кому-то, кроме тебя самого, под силу его унизить.

• Можно лишить кого-то жизни, но этим нельзя лишить жизнь ее достоинства.
Погубить же чье-то человеческое достоинство можно, лишь погубив в человеке человека, его «душу живу» (склонить, скажем, его к подлости): другого способа отлучить личность от ее достоинства не существует.

• ...Итак, уронить свое достоинство можно только преступлением: против человека в другом – против человека и в себе. Когда еще это поймут... Пока же еще и убивают – с достоинством, и стыдятся заплат на одежде.

• Глава иерархии распределяет места в ней, но, кажется, идеал любого такого главы – идеал любой иерархии – распределять непосредственно достоинство. Какая нескромность, внутри иерархий, считать достоинство чем-то неотчуждаемым!.. Только лишь помнить, что «все мы люди», созданные по известному «образу и подобию» – уже непростительная спесь. Ведь на вершине иерархической лестницы гласно или молчаливо предполагается – не кто иной, как сам господь, Саваоф или какой-нибудь вариант сверхчеловека, и подобие ему должно возрастать с каждой ступенькой, строго соразмерно...

• Ясное сознание неотчуждаемости собственного личного достоинства вызывает ассоциации с аристократизмом – но глубоко ложные, ибо идея неотчуждаемости иерархического положения, пожалуй, находится в еще большем противоречии с идеей независимого от любых положений достоинства, чем идея иерархии, места в которой можно добиться в силу личных заслуг. За достоинствами (заслугами, добродетелями) есть и некоторое достоинство, но надо их еще проявить...

• Подлинным достоинством можно было бы гордиться, если бы было, перед кем: во всех оно предполагает такое же!

• «Беден, но с достоинством.» Что ж, если говорить все-таки не о достоинстве в прямом смысле слова, а о готовности, вопреки искушающим обстоятельствам, отстаивать свою независимость и свое понимание добра – возможно, это «но» можно и понять.
«Богат, но с достоинством»: штука, может быть, куда более редкая. Попробуй различи – возможности, когда их имеешь, от права, престиж, если им пользуешься, от чести. «Легче верблюду в игольное ушко...»

• Самолюбие – отнюдь не то, что достоинство, скорее его антипод. Однако достоинству, иной раз, приходится проявляться, как самолюбию.

• Чтобы подняться на высоту человеческого, полезно – «пасть», «опуститься». – «Кто не падал...»

• Достоинство личности – не ее значимость, а ее право. Это свобода быть собой, в том числе свобода ни для кого ничего не значить. – Но если не признавать эту свободу, тогда, как раз, достоинство и есть значимость. Кто мерит личность ее влиянием, ничего не знает о личности. Тот, глядишь, и разных сталиных-гитлеров пожалует этим достоинством.

ДОСТОИНСТВО (КАЧЕСТВО)

– ценное в чем-то, в ком-то; морально ценное; выгодно отличающее одних от других, степень чего может быть измерена; особо – морально ценное, врожденная или выработанная добрая склонность.

• Достоинство уважают, признают (либо да, либо нет); достоинства – ценят (больше или меньше).

• Достоинство не имеет множественного числа. Достоинствам, напротив, не слишком подходит единственное.

• «Ниже собственного достоинства» – могло бы значить – «несовместимо с понятием человеческого достоинства», но значит всегда лишь – «ниже положения», или, точнее – «ниже положения, которое я, по своим достоинствам, должен бы занимать».

• Личное достоинство не зависит от достоинств, но, почему-то, явное непризнание очевидных достоинств как-то задевает и само достоинство. Видимо, ход чувства здесь таков: если не ценят во мне того, что обычно ценят во всех других, значит, отрицается сама моя личность.

• Все наши достоинства нам уже врождены, кроме моральных, хотя и приобрести моральные достоинства тоже невозможно: моральными должны стать врожденные... Воспитанию подлежит не то, чего нет, а то, что есть.

• Наши достоинства, как и недостатки, являются теми самыми «продолжениями» – наших свойств – в сторону зла или добра.

• «Недостатки, продолжения достоинств»; «достоинства, продолжения недостатков». – Важно, что мы из всего этого делаем. У хорошего человека сами недостатки – достоинства, у плохого даже достоинства – недостатки. ...Так и в том, кого любишь, безразличное превращается в достоинство, а кого не любишь – то же самое, в изъян; известно, любят и ненавидят не столько за что-то, сколько ни за что – «за все», – все в другом становится обожаемым или ненавистным.

• «Хороший» человек или «плохой» – вопрос не его природы, а его достойного отношения к ней... да еще вашего к нему отношения.

ДРУЖБА

– личностная общность – в отличие от кровной, любовной, семейной, приятельской, деловой, социальной. «Душевный симбиоз».

• Личностное: основанное на симпатии? Мировоззрении?.. – Вот, в юности потому дружится лучше, что достаточно взаимной симпатии, мировоззрение же остается общей проблемой – что связывает особо. Затем, когда проблема мировоззрения так или иначе решается, для каждого из друзей по-своему, именно этот пункт и мешает дружбе. Место друзей занимают приятели – люди, которым симпатизируешь и ничего больше.

• Во времена, когда мировоззрение было одно на всех и личность заявляла о себе лишь чем-то третьестепенным, за чем и сама не признавала серьезных прав – родство поглощало дружбу. Ближе «симбиоза», чем родство, не существовало. – С появлением мировоззрений, иначе, с зарождением личностей – дружба стала независимой от родства. Но это не сделало дружбу делом легким, скорее напротив...

• Рост удельного веса личностного в наших душах предполагает эрозию кровнородственных отношений, в пользу дружеских, но дальнейший его рост грозит уже и самой дружбе. Это так понятно... Но кругом только и слышишь – «равнодушие, равнодушие»; «вот раньше»...

• Коль скоро дружба есть дружба личностей, у сложившихся людей она должна признавать и их отдельность, сферу сокрытого, которому вполне доверяют, но которое может раскрываться лишь добровольно, – дружба – деликатна. (Неразвитому же эта дружба покажется чем-то формальным.)

• Дружба: вопрос симпатии и мировоззрения. – Одних симпатий хватает приятельству – и, заметьте, кровному родству. Общего мировоззрения, или принципиального отсутствия его, хватает коллективу, хватает толпе, классу, избранному обществу и т.п.

• ...Любовь же насквозь – «симпатия», так что несовпадения иного плана, вроде даже мировоззренческого, могут только ее разогревать. Возможно, влюбленность даже требует несовпадений – так выражается природное отвращение к инцесту? И потому редко начинается с дружбы?.. Похоже. Зато у хороших людей – дружбы непременно потребует сама любовь.

• Друзей у нас меньше еще и потому, что, в наше время, друзьями чаще становятся супруги. Вот, раньше-то, убеждать приходилось, что не следует жениться на той, кого, будь она мужчиной, не захотел бы иметь своим другом (Жубер); сейчас это все же довольно очевидно.

• (Кровное уступает духовному. – Не случайно в спорах свекрови и невестки сын брал обычно сторону матери, теперь же чаще, как будто – сторону жены.)

• Супруги легче (чем друзья одного пола) решают проблему общности мировоззрения – природа, оставляя каждому свою законную сферу, значительно ее упрощает. Соответственно, и проблему дружбы между ними.

• Увы: как только особое дружелюбие, так и понимание дружбы, как удобства... «Не имей ста рублей...» Впрочем, это не о дружбе, а о товариществе: общности деловой.

• Товарищество строится на взаимной выгоде, общем интересе. (От корня – «товар».) Если же корыстный интерес в компаньонах составляет вообще все их мировоззрение, тогда товарищество легко родит симпатию и будет во всем похоже на дружбу – до поры...

• «Друзья познаются в беде»: здесь выясняется, была ли стержнем дружбы выгода или симпатия. Только надо заметить, что сами симпатии многих – человек ведь «животное общественное», значит, уважающее статус – определяются вашей удачливостью. Вполне, до поры, бескорыстно...

• Социальные единения на другом полюсе от дружеских – они стирают личностное, тогда как дружба, по определению своему, его предполагает. Недаром же в тесных братствах так настороженно относятся к дружбе (между отдельными «братьями»).

ДУХ

– образ некоего всеобщего, – пронизывающего, животворящего начала всего сущего;
– это всеобщее, отраженное в каком-то частном;
– всякое отражение общего в частном, – синоним характерного, типичного;
– сугубо индивидуальное, –

полюса, как им и положено, соединились...
Можно еще сказать, что дух –

– нематериальная, невидимая, неосязаемая основа видимого, осязаемого, материального – Бог, смысл, идея, принцип, характер, намерение...

Итак, с одной стороны – «основа», с другой – «бесплотная». Так что, «дух» –

– главное в предмете;
– его неустранимые нюансы.

Говоря о нашем собственном духе, можно следовать его общим определениям – это и наша личная причастность всеобщему, космическому, для кого-то – божественному; и причастность общему – сходство, наличие каких-то важных черт; и то же, что характер; и наше личное само по себе – не связывающее с кем-то или чем-то, а выделяющее из всех.
Но есть и особое определение. – Понимая «причастность всеобщему» в узком смысле, как нравственное, наш дух –

– моральная основа души; образ, характер этой основы.

• Наш дух субъективен лишь постольку, поскольку мы к нему причастны. Есть ведь в нем и другая сторона – сторона объективная, или божественная, или какая еще – та, что выше нас.

• Мы говорим о духе каких-то явлений: это их всеобщий смысл.
Мы говорим о духе в нас – это всеобщий смысл нашего бытия, то, что еще можно назвать – Бог.

• Есть дух и есть материя.
Если бы всякая частность полностью исчерпывалась своей идеей, не было бы частностей. Явление было бы сутью, материя – духом. Понятие «существования», или «действительности», или «жизни» – уже предполагает этот дуализм. Чего-то могло не быть, а оно есть: духу сообщена материя; есть, и не могло быть иначе: материи сообщен дух...
Существует ли дух – нематериальная основа всего? – В каком смысле – «существует»? Материально?..

• Дух – главное или нюансы? – Говорят: «эти люди близки по духу». Что это значит – по принципам? Или, может быть, вопреки их принципам – по чему-то неуловимому, но роднящему их? Скажем, симпатии наши определяют – разве не нюансы?
Или такая штука, как «национальный дух». Вот уж именно – нюансы! Именно «дух», – всего только запах, и ничего осязаемого! И чему лишь в интересах национальной вражды придают значение «духа» – как чего-то самого главного...

• Бесплотное, что нас затрагивает, что пробуждает нас к жизни – это дух; а не трогает и не живит – форма. Осязаемость сама по себе еще не отличает прекраснейшее от стенки. – Вот, понятие: оно может быть и самой истиной – и простым обозначением чего-то, невыясненного, а то и не заслуживающего выяснения; или чувство: переживание, сама жизнь – и только ощущение, раздражение нервных рецепторов...

• «Сила духа» – стойкость в том, что считаешь достойным: в правде, в добре, в стремлении к цели.

• ...А вот еще значения, в широком смысле религиозные. – Всеобщее воплощается в частном, и Дух (с заглавной) –

– идея всеобщего как такого Живого, по отношению к которому всякая отдельная живая (индивидуальная) душа – только одно из его частных воплощений;

тут Дух – сам Бог, понятый скорее пантеистически; а душа хоть и бессмертна, в Духе- Боге, однако смерть тела лишает ее столь дорогой нам в этой жизни индивидуальности. – В ином – или, может быть, дополняющем понимании Духа – напротив, выдвигается сама индивидуальность, как обобщение (завершение, идеал, «сам дух») данного частного, а не многих частностей; и этот Дух –

– идея Живого как индивидуального, по отношению к которому всякая индивидуальная живая душа – только большая или меньшая его проявленность во плоти, –

тут Дух – не Бог (всеобщее), но некое связующее души с Богом, индивидуального со всеобщим; а смерть тела не лишает душу ни жизни, ни индивидуальности. Идея реинкарнации, как и постепенного развития или падения индивидуального духа в цепи своих воплощений, в таком понимании духа напрашивается.

• «Дух и материя; их детище – душа. Брак может быть и бесплоден. (Не родилась душа – одна из форм психического заболевания.)»
«Жизнь – это только ситуация, в которую поставил Дух самого себя и свое любимое дитя – душу.»
«Жизнь – задача. Искомое в ней – наш собственный, индивидуальный, божественный Дух.»
«...Не в каждой жизни индивидуальный Дух приходит к самоосознанию: иногда решает эту задачу частично, иногда вообще не просыпается, иногда материя не выпускает Дух из летаргии, но он может быть и в бреду задействован, борется, тревожит, томит.
Все эти жизни – воплощения Духа в материи – плодотворны для индивидуального Духа в большей или меньшей степени. Когда в какой – одному Духу известно, да и то, когда он уже вне материи. Но если материя изгонит Дух и сама создаст какую-либо его замену – идол, фантом Духа – то эта жизнь будет потеряна для индивидуального Духа и не только не обогатит, но ограбит Дух, не только не приблизит, но отдалит его от Бога.» (Все приведенные фрагменты – Л. Облога.)

«ДУХ И БУКВА»

– идея принципиальной несводимости сути к самой точной ее форме, возможности их конфликта, даже существования формы на счет сути (формализм), в ущерб ей (фарисейство, лицемерие).

• ...В самой общей формулировке, это невозможность того, чтобы знак превратился в обозначаемое. И главное, из-за чего все трудности и беды – это самодовление знака.

• Дух, в букве, заявляет о себе парадоксами. Особо это касается морали. Здесь эти «парадоксы» именуются – «выбор», «коллизия», «драма»...

• «Святыня» – канонизация – «буква», не дух.

• «Не нарушить, а исполнить». – Конфликт Христа с «Законом» – это конфликт именно духа и буквы. «Нарушить, чтобы исполнить»...
Суть учения Христа в том, что оно принципиально неформализуемо, «небуквализуемо». Не говорил он, что вместо обрезания следует погружаться в купель, – он говорил только, что дело вовсе не в этом; не требовал запрещать разводы, хоть и считал их грехом, – прощал и блудниц; не учил, что день субботний надо заменить следующим за ним днем, – учил, что добро хорошо делать и в субботу... Да что там! В пример надо было бы привести все Евангелия.
Задачей же церкви было – это неформализуемое формализовать. И расстояние между духом и буквой оказалось равным расстоянию от «эллину и иудею» до непременного условия крещения; от «не судите» до аутодафе; от «не заботьтесь» до вериг; от «подставь правую» до крестовых походов...

• (Павел: «...Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит».)

• Раскол между духом и буквой заполняется – недобросовестностью.

• Добро и долг – те самые дух и буква, в этом все.

• Из «Формул»: «различие между моралью и правом – грубо говоря, то же, что между духом и буквой». Нужно лишь добавить, что буквализм права тоже – его особый и обязательный дух.
...Т.е., дух права и в том, чтобы ни от кого не требовать большего, чем «буквы». В душу оно не лезет. Дух остается на совести каждого, и в этом – ее, совести, свобода. Распоряжаться же дух может только тиранически.

• Подражанию доступна – «буква». Родство по духу и значило бы родство, а не подражание.

• Возрастная ригидность. – Это дух человека превращается в «букву»...

• Прогресс философии – это прогресс «буквы», – все более полное и точное выговаривание ощущаемого, – духа. «Буква к духу приближается асимптотически.»

• Как бы точна ни была формула, о сути всегда можно лишь прозревать: по «букве» не доберешься плавно до «духа», потребен скачок, и это – дело самого духа.

• Правильное соотношение между интуицией и логикой – «дух и буква». Первая – «дух этой буквы», вторая – «буква этого духа».

• ...И последнее, что надо сказать. – Глупому доступна только буква. Но вы и сами не захотите, чтобы он действовал по духу.

ДУХОВНОЕ

– все, чем «жив человек», кроме своего «хлеба»; важное бескорыстно.

• Духовное – не обязательно лучшее в человеке; иного только неотступная, по необходимости, забота о хлебе спасает от всего ужаса его духовного. (И из Сталина мог бы выйти – не исключено – вполне симпатичный сапожник...)

• Голодный вызывает сочувствие – любой; страдающая материя его заслуживает безусловно. Другое дело сытый, – ведь тут страдает и ждет сочувствия его духовное: прекрасное, пошлое, неприглядное...

• В живом, не разлучить плотское и духовное. Так что главное не в том, что человек делает, а в том, как он это делает; один и в заботе о хлебе – духовен, другой и в отношении к Богу – только потребитель.

• (Молиться не стыдно и о хлебе: насущном.)

• ...То же и «духовная пища»: для кого – ударение на «духовная», для кого – на «пища»; на потребление. – Вот, человек потребляет – искусство; чего уж лучше? Скажем, кино. Глядишь, а для него в фильме вполне документально убивают лошадей, жгут коров...

• «Духовная жажда»: любопытный феномен. Жажда отдавать? А что мешает? Делай и дари!.. Или, напротив, брать?..

• На самой нижней ступеньке духовного помещается красота. Под ней, вероятно, только кулинарное дело; или парфюмерное... Верх духовного – надо полагать, добро. Между ними напрашивается истина, – тяга к познанию.
В искусстве и науке – красоте и знании – человечество достигло куда больших высот, чем в добре: выходит, это естественно... Но если самый неразвитый человек бывает способен ощутить жалость – будущее у человечества все-таки есть.

• ...Стоит развить наше определение. – Духовное, это –

– моральная сторона во всем, – в нужде и в том, что сверх нужды; обратное потребительскому;
– потребительское, перехлестывающее потребности, – утонченное, рафинированное; идейное...

• ...Скажем, духовному в нас всегда что-то претит в явном потребительском благополучии – пока существуют нищие, какая-то неправда в богатстве и удаче остается; претит изощренность в наслаждениях, и даже трудно сказать, почему.
Но вот, некто окружает себя роскошью – и платит художнику, и культивирует «духовное»... И престиж, это потребление напоказ, сверх потребностей – тоже – «духовное»!

• «...Моральная сторона во всем.» – Но мораль понимают не только, как добро, но и как «порядок», соответственно и «духовное» –

– интересы иерархии, – коллективная корысть, патриотизм, принадлежность к вероисповеданию и все к этому относящееся.

• «Духовные интересы» – противовес опустошению. А вот «духовное» записных патриотов – имеет вид опустошенности агрессивной.

ДУХОВНОСТЬ

– способность жить идеалами, святынями – ценностями, поставленными над личностью;
– способность в самой личности находить то нематериальное, что составляет ценность жизни.

Или:

– коллективное сознание – социальность; стадность;
– личностное сознание, –

или, что то же –

– приоритет некоего установившегося, незыблемого, – усвоенные традиции, устои;
– полная одушевленность, – открытость сочувствию, красоте, правде, не испытывающая нужды в прецедентах...

• В общем, в устах одних «духовность» это – благословляемая стадность в индивидууме; в устах других – личность в индивидууме.

• ...Они под «духовностью» разумеют, в лучшем случае, приобщение – одухотворенность не своим духом; скажем, через традиции человек приобщается к духу предков.

• Если ваша духовность поставлена над вашей собственной личностью – тем непоколебимей будет она громоздиться над личностью ближнего...

• Ценности, поставленные над личностью, тем самым поставлены над самой жизнью; это дух, но кажется – дух самой смерти, «родного пепелища и отеческих гробов», – потому он и требует жертв... Было ли когда-нибудь иначе?
И наоборот: признается личность – то и значит, что высшей ценностью признается жизнь.

• Духовность-моральность. – Если личное есть только корыстное, то и моральность и духовность в том, чтобы подчиняться чему-то превосходящему личность. А с этим, «моральным и духовным» становится все самое аморальное и бездуховное, от лицемерия до жестокости – от, скажем, ритуального государственного промывания мозгов до геноцида.

• ...Раз уж зашла речь о духовности, как моральности: ее отношение к красоте и истине. – Да, духовность социального типа – воспринимает красоту сугубо «морально»: как соответствие принятому (мода, стиль, т.н. хороший вкус). Морально относится к красоте и личностная духовность, но совсем в непохожем смысле – в своих отношениях с миром никогда не ставит во главу угла эстетических критериев.
Что до истины, здесь дело обстоит так. – Духовность коллективистская пытается ограничивать истину тем, что находит моральным, дать разуму ориентиры, и в том видит свою миссию, – для личностной же духовности истина сама в себе заключает мораль.

• Авраам, приносящий в жертву Исаака, Павлик Морозов, доносящий на отца, иудей, оплакивающий крестившегося сына как умершего, подвиги Тараса Бульбы, смерть за Сталина, смерть за Гитлера на ступеньках Рейхстага, – все это – в глубоко противном мне понимании – именно «духовность»...

• Духовность – жертвует. А эта ваша «духовность» – требует для себя жертв...

• ...Поборники духовности, они же насилия.

• «Духовность» и Ницше. – Сам-то Ницше кое-что дает и уму, и даже вызывает какое-то сочувствие. Но отвратительны наши моралисты, «христиане» да «патриоты», для которых Ницше – их черное нутро. Не боль и не проблема, а задушевное и само собой разумеющееся, чего «умный не скажет – дурак не поймет», и чем делятся с избранными – будто подмигивая.

• Две взаимоисключающие «духовности» существуют; человечность – проба. Одна освящает иную жестокость, другая в любой жестокости видит выражение самой бездуховности.

• Там, где коллективистская духовность вступает в конфликт с человечностью, певцы ее – давно замечено – впадают в исключительный пафос.

• Духовность с духовностью даже не пересекаются; «не родственники и даже не однофамильцы». И Бог, и общественный интерес, и ближний – у них, у каждой, свои. Там – религия, здесь – чувство; там – «все», здесь – «каждый»; там – долг или пристрастие, здесь – простая человечность.

• Духовность, коллективистское сознание: «православие, самодержавие, народность».

• ...Духовность у них имеет национальность. Что там, – ее имеет даже Бог!

• Из газеты: «подавление религии привело в людях к духовному вакууму, который и заполнился «культом личности»«. – То есть, Бога поменяли на Сталина; такой, стало быть, был тот Бог, что обмен оказался возможным. А теперь вот Сталина обратно поменяют на Бога... И что проповедовала та газета – «духовность»? Или, скорее, цинизм? А может, здесь нет и противоречия?..

• Вакуум на месте личности рождает тягу по «духовности». Духовность, возникающая из вакуума...
«Либо личность – либо духовность.» «Личность – и есть духовность.»

• «Душеспасение». – Но если кого спасает только это бесчеловечное над-человеческое, в нем будто и нечего – некого! – спасать...

• Да, личность в своих глубинах тоже находит всеобщее; может, это в ней и главное. Личность – общечеловеческое. Личность – и космос.
Но то «всеобщее», которым врачуют индивидуальную пустоту, располагается от этого глубинного, всечеловеческого и космического на противоположном полюсе. Единение в общество отъединяет и от своего сокровенного, и от ближнего, и от человечества, и от космоса.

• Если бы понимали духовность, как хотя бы минимальную одушевленность, уже не заговаривали бы в связи с нею о «вековых устоях» – не годится даже на слух!

• Духовность: живой отклик? Или заданный, типовой, рутинный? Скажем, мораль: это сочувствие ближнему? Или это заповеди?

• Духовность, как приоритет установившегося и незыблемого: испустившего дух... Надо отметить, в последнее время под «духовностью» преимущественно разумеют духовность именно неодушевленную.

ДУША

– отличающее живое от неживого;
– отличающее живое в живом, – личность; совесть; чуткость, и все к ним относящееся.

«Живое в живом» – так же и –

– бессмертное;
– то же, что дух, – индивидуальное в нас; всеобщее в нас.

• Душа – личность. Личность же – то, в чем никто не волен, кроме самой личности, и в этой своей ипостаси душа – достоинство (отсюда выражение – «лезть в душу»). Но личность – и то, в чем не вольна даже она сама; душа – это и желания, вкусы («по душе»; «с души воротит»).

• «Не лезь в душу!» – «Я не знал, что это уже душа...»
Сфера неприкасаемого – должна быть. Но чем она шире, тем и мельче. Очень уж щепетильное достоинство себя роняет; плохо, если душа вся выражается в упрямстве или самолюбии.

• Душа – совесть: сердцевина личности. («Есть у тебя душа?»)
Душа (душевность) – человечность: способность неформальных, живых реакций, и чуткость.

• Первобытному человеку легче должно было вериться в бессмертие души, – за отсутствием рефлексии, душа его была не совсем то, что он сам – скорее то, с чем он в себе сталкивался. Хоть о себе он и знал, что смертен, души, орудующей в нем, это могло и не касаться.

• Что в нас будет существовать после нас, видимо, должно было существовать и до нас, и существует без нас, – бессмертно не наше частное, индивидуальное – а наша причастность: нечто всеобщее. Отчего человек так падок на чувство причастности, – любой ее суррогат.