СЛОВАРЬ

«САВЛ»

(«из Савлов в Павлы»)

– библейский персонаж – гонитель веры, ставший ревнителем этой веры, –

весьма характерный религиозный (и вообще психологический) тип.
А ключ к его пониманию, мне кажется, в следующем. – Если истина – убеждение – вопрос не достоверности, а веры, удивительные превращения «из Савлов в Павлы» возможны и даже естественны. К достоверности идешь шаг за шагом, ты в ней не властен – тогда как вера, как говорят, «это поступок», то есть дело выбора, а выбор может быть и моментален. Более искренние ждут, чтобы выбор им подсказал сам Бог – ждут «откровения» или же выбирают рутину; менее искренние выбирают сами (но выбранный таким образом Бог, скажем Бог православный или католический, их выбор одобрит…).

САДИЗМ

(патологию я здесь не рассматриваю)

– своеобразное сострадание – способность извлекать наслаждение из чужих страданий.

Если жестокость – упоение несочувствием, садизм, может быть – упоение сочувствием…

• Если попробовать понимать слова в их прямом значении (один из приемов психоанализа) – не придешь ли в ужас? – Вот сочинил драматург тягостно горький сценарий; улыбаясь с экрана, поясняет: «зритель соскучился по слезам»…

• Проблема «катарсиса» – страшно молвить – не проблема ли садизма?.. Того, что, как говорят, переходит в мазохизм?..

• …И почему, скажем, Ромео и Джульетте необходимо было так нелепо погибнуть? – Я понимаю, конечно, что эта смерть означает победу их любви и их собственное символическое бессмертие, и так далее, – но все-таки – почему подарить им и нам это торжество общественная душа соглашается, лишь – погубив?..
Почему изо всего связанного с Христом именно распятие, именно орудие казни – крест – стало основным христианским символом? Представьте себе – чтобы вернуть всему первоначальные краски: виселица, повешенный… «Бог терпел и нам велел.» Понятно. И все-таки…

• Ту сентиментальность, которая, говорят, сродни садизму – можно понять как садизм «in corpore vili» – на незначительном объекте.

• Искусство вообще можно назвать «сентиментализмом» – оно учит чувствовать тоньше. Но если оно представляет как «трогательное» или «пикантное» то, что на самом деле ужасно – это уж не сентиментализм, а садизм. Сентиментальность бесчувственных глупа и жестока.

• Если искусство учит сочувствию – а в том, кажется, и состоит его миссия, – то, значит, может учить ему и преображенный, «благорастворенный» в нем садизм. Но слишком трудно провести грань между тем, когда оно действительно учит сочувствию, и тем, когда оно учит самому садизму…

• …Может, и не стоит описываемое явление, удовольствие от сострадания, называть столь дурным словом – садизм? Осмыслим его так: человек радуется, когда чувствует, что в нем просыпается душа – ведь это же хорошо! – а будит сонную душу вернее всего «жало жалости», уколы сострадания.
Видится ли это явление в привлекательном свете или в отталкивающем – зависит от того, какую исходную степень нечувствительности приходится предполагать в том, кто рад ощутить в себе сострадание и катарсис. Душевно тупому, чтобы посочувствовать, надо, бывает, и распять (меньшее его не пробьет и будет им названо, может быть, «сентиментальностью»). Душа не столь черствая уже не требует кровавых жертв, – ее задача не вообще проснуться и ощутить хоть что-нибудь, а пробудиться к тому, что действительно ощутимо не сразу, не непосредственно…

САКРАЛЬНОЕ

– всякая самостоятельная сила в природе, которую примитивному сознанию легче всего было осмыслить как одушевленную (дух) и, особенно в случае исходящей от нее опасности или большой нужды в ней, требующую систематического задабривания (культа); также и всякий предмет, в который такая сила, как предполагается, вошла (фетиш). Архаичное «святое»: все располагающее мистической (таинственной, ибо идущей не от самого человека) властью в этом мире, еще без различения на доброе («чистое», «светлое», или божеское) и злое («нечистое», «темное», или дьявольское), и за которым еще не подозревают общего истока.

• Дикарь знает лишь сакральное, не святое. Иными словами, его боги, его духи еще не стали на сторону благого, – он поклоняется не правде, еще мало понятной для него, а силе. Так и язычество лишь начинает предъявлять к своим богам моральные требования, – точнее, возлагает на них право предъявлять моральные требования к нам, смертным, еще отнюдь не обязывая ими самих себя. Многие странности современной религии – сводящиеся к тому, что Богу фактически приписываются жестокость, мстительность, несправедливость, деспотизм и т.д. – суть архаизмы, остатки первобытной психологии сакрального.
Начало пробуждения разума в человеке, самостоятельного различения им справедливости знаменуется явлением дуализма, – разделением в сакральной силе ее светлой и темной сторон, сакрального-святого и сакрального-сатанинского. Волшебники, эти наследники духов, и по сию пору для тех, кто в них верит, могут быть и добрыми и злыми… Чуть затеплившийся в религиозной душе разум вынужден признавать существование и Бога и черта, – верить в то, что внутри самого сакрального происходит борьба, и я, человек, должен стать на сторону Бога, хотя могу, и кое-кто именно так и поступает, продать душу дьяволу. Языческие мифы о войнах богов – очевидно, отсюда, – от ощущения раскола в сакральном; кристаллизация этих мифов – в далеких от нас радикально дуалистических религиях, вроде зороастризма, – для нас же – в мифе о сатане. А с окончательным вступлением разума в свои права вера в сатану должна исчезнуть.

• Вектор культуры – десакрализация: расколдовывание наших представлений об универсуме. (Иначе говоря, вступление разума в свои права.) «Десакрализация сакрального» родила категорию святого; «десакрализация святыни» означает пришедшее сознание ценности, – самоценного для нас, как и святыня, но притом объективного, истинного, удостоверенного разумом. «Десакрализация религии» лишь убивает в ней сатану.

САКРАЛЬНОЕ И СВЯТОЕ

Переход к статье «Сакральное и святое»

САМОАНАЛИЗ

(в самом зачаточном и примитивном виде – то же, что оглядка, проверка себя на соответствие каким-то принятым требованиям; в своем настоящем виде – то же, что рефлексия, и то же, что самопознание, выявление себя подлинного)

– выявление подсознательного; осмысление человеком того в собственных душевных процессах, что способно функционировать недоосмысленным или вовсе несознаваемым, а то и противиться осознанию и осмыслению.

Сюда входят и ощущения и определяемые ими мотивы поступков, инициативы. Но собственно и исключительно ко внутреннему миру, как исходящие прямо из «Я», относятся эти последние. И потому самоанализ, это –

– осознавание и осмысление подлинных мотивов своих дел (прошлых, настоящих и намечаемых).

Но вот что здесь главное. Редко когда потребность осмысления вызывается чистым любопытством. Обычный импульс к самоанализу – импульс моральный. Интересует нас в наших инициативах – их подлинное моральное достоинство, а с тем и наше личное моральное достоинство. Чтобы это достоинство перед собой засвидетельствовать, недостаточно убедиться, что с внешней стороны все в наших делах выглядит благопристойно или даже похвально; необходимо докопаться до их намерений, корней в нашем интимнейшем «Я», до их подлинности, до истины:

самоанализ – это процесс самооценки, требующий от нас всей правды о нас самих.

Сначала я допрашиваю себя, с принятых моральных позиций – и «сознаюсь», исповедуюсь. Это первый шаг самоанализа. По ходу этой работы неизбежно встает вопрос об истинности не только моих личных показаний, но об истинности самой той морали, которой я предаю себя на суд; эта фаза самоанализа называется переоценкой ценностей. В результате этой работы я нахожу себя, свое подлинное мировоззрение, становлюсь зрелой личностью.

• …«Действую ли я правильно?»
«Хорош ли я? То есть, хорош ли я на самом деле, или только прячу свою истинную суть за верностью правилам?»
«Я ничего не могу сказать об этом, пока не приму на себя ответственность за достоинство самих правил, которым следую. Ибо следовать, не понимая – уже ложь. Итак, в чем смысл и дух самих правил?»
«И, раз понимание духа правил необходимо вообще, то необходимо и в каждом конкретном случае; не следует ли отказаться от правил, как таковых, вовсе? Ведь обмануть свою совесть можно и следуя самой правильной букве?..»
«Что такое хорошо? Что я поистине об этом думаю? И что в этом отношении представляю собой я сам?»…

• Послушное социализированное сознание требует от индивида известной меры самоанализа – это называется «себя помнить», – но дальнейшее продвижение по этому пути выводит индивида к автономии.

САМОБЫТНОСТЬ

(если не в точности то же, что оригинальность; постараюсь не повторяться)

– цельность в своем роде: либо элементарность, предполагающая коренное отличие предмета от любого другого, либо отсутствие в составе предмета элементов, общих с предметами того же рода.

Определения самобытности могут быть лишь условными. Например, как это ни удивительно, самобытность имеет степени. Ибо трудно найти что-нибудь вполне элементарное, а элементы, из которых состоит даже самое диковинное на свете, говоря фигурально, давно уж перечислены в таблице Менделеева.
Есть сфера, где малейшая собственная ценность выше самой высокой отраженной ценности, где самобытность – едва ли не все. Эта сфера, понятно – искусство, философия. Собственная ценность называется здесь подлинностью, а подлинность ведь намекает на абсолют. И самобытность тут –

– «подлинность в ипостаси уникальности».

Смотрится такая самобытность, как –

– естественность в своем непохожем и несходство в том же самом,

то есть как обнаруживаемая подлинность предмета во всех его необычных проявлениях, и уникальность его несмотря на то, что может найтись любое число предметов таких же. Скажем, не бывает «такой же» личности – каждая, в меру подлинности, уникальна. Вообще, подлинность-уникальность есть признак живого – всякого живого Я и всякого живого, не рутинного его проявления. По сути, ближайший синоним самобытного –

– живое, одушевленное;

живое тем самым самобытно, каким бы ни казалось знакомым.
Но задержусь еще на определениях более формальных. Самобытность –

– свидетельство силы и гарантия подлинности: независимость (например, личности, ее мнений и поступков) от коллективного опыта (этот опыт в самобытном используется, но не направляет).
Свойство личности иметь собственные цели (в обычном случае они предопределяются общими установками и обстоятельствами) и не бояться идти к ним так, как ей же кажется всего естественней (а не известными торными путями).
Автономия индивидуального,

которую оно отстаивает от власти коллективного, или традиционного.

• …Впрочем, можно говорить и о подлинности, силе и даже самобытности самой традиции. Подлинность последней – в чистоте, беспримесности и неподдельности; сила ее доказывается самим существованием того народа, которому она принадлежит (а еще тем, что она может с успехом использовать почти любой, подчас слабый «личный состав»: рисовать неумелыми руками, мыслить, при помощи поговорок, непривычными к этому процессу головами и т.д.); ее самобытность в автономном бытии коллективной личности, которой является народ. Особо говорят о «самобытных культурах» – имея в виду традиции, развившиеся независимо от более понятных нам или общепризнанно более мощных традиций.

• «Ученик не выше учителя», а самобытное несравнимо.

• Самобытности нельзя научить; если она есть, то учится сама.

• Я не думаю, что человек, которому судьба сказать свое слово, например, в поэзии, непременно из тех, кто обожал бы стихи: ведь это значило бы, что он любит чужие стихи.

• Лучше тебя никто твоих книг не напишет, картин не нарисует, – если они вправду твои. Ну, а как кому понравишься – об этом беспокоиться стыдно.

• Самобытность? Это степень неподдельности.

САМОВЛЮБЛЕННОСТЬ

– отношение к себе, действительно похожее на влюбленность: нежность ко всем своим, даже незначащим, характерностям, умиление недостатками или возведение их в достоинства, отсутствие интереса ко всему иному и т.д.;
– отношение к себе, несущее черты культа.

• Нормальное отношение к себе – не влюбленность, а понимание и ответственность.

• Себя надо уважать, но не любить.
Уважение не требует оснований, и любовь их не требует; то и другое безразмерно. Это-то и путает. Разница в том, что уважение уважает и то в человеке, чем он иногда бывает или мог бы быть согласно божьему замыслу, терпя за то и его недостатки, а любовь любит его таким как он есть: и за недостатки тоже…

• Любовь, благосклонность, не исключает презрения. Не исключает презрения и самовлюбленность. Если самовлюбленный себя презирает, это наверняка подлец. Такому важнее себя порадовать, чем чувствовать себя на моральной высоте.

• Все мы прощаем себе свои грехи или хоть стараемся не замечать их, а самовлюбленного узнаешь по тому, как он к ним особенно нежен.

• Самовлюбленность неестественна, эта «ориентация» – «неправильная». Ибо поставленная естеством задача самосохранения требует от каждого, по отношению к себе, и способности критицизма.

• Ребенок говорит о себе с нежностью, но в третьем лице. Нарциссизм становится неприятным, когда возникает первое лицо.

• «Помню себя в ванночке, свои розовые ножки; и эти ножки мне нравятся…» (из Толстого). По мере взросления и морального развития, детское пристрастие к себе гасится чувством справедливости. Делу самосохранения это помогает, а не вредит, потому что оно, это дело – справедливо.

• Как всякая нежность, нежность к себе находит особое упоение в подмечании особенностей.

• Есть самовлюбленные люди, для которых обнаруживать в себе что-то общее с другими – все равно что есть с ними из одной тарелки.

• Самовлюбленность, как всякая страсть, требует и жертв. Правда, для самовлюбленного это бывает странно – ведь он готов разделить свою любовь с каждым… С другой стороны, всякое сильное чувство убедительно, и не всегда самовлюбленному приходится терпеть разочарования…

• Страсть самовлюбленного вызывать восторги – скорее страсть добрая: ведь он тут делится, а не отнимает, хочет доставить удовольствие, а не испортить его кому-то. И к публике своей, хоть и невнимателен, но доброжелателен искренне.

• Самолюбование – кокетство самовлюбленного.

• «Сам себя не похвалишь – никто не похвалит». Самовлюбленный редко остается без поклонников. Возможно, потому, что в искренности его чувства не сомневаются.

• Любовь к другому не вызывает в окружающих отвращения, как вызывает ее самовлюбленность, зато и – что удивительно! – находит куда меньше сочувствующих.

• Одним необходимо питать культ, другие готовы служить им идолами.

• Когда восхищаются кем-то исключительно из потребности восхищаться, требование к объекту восхищения лишь одно: чтобы он был в себе уверен. Самовлюбленность, в идоле, необходима.

• Каждому королю нужна свита, которая бы его играла, – особенно голому.

• …Характерная (хоть и не обязательная, конечно) самовлюбленность людей искусства: незаметный переход от культа своего творчества к культу собственной персоны.

САМОВОСПИТАНИЕ

– «переделывание себя в кого-то лучшего, чем сам».

Я хочу сказать, что самовоспитание без мудрости – вещь сомнительная, а мудрый, видимо, уже не нуждается в воспитании.
Впрочем, конечно же необходимо –

– приводить в соответствие свою жизнь тем ценностям, в которые веришь, –

и это тоже можно назвать самовоспитанием.

САМОВЫРАЖЕНИЕ

– труд, делающий глубоко личное общезначимым.

Самопознание – тоже самовыражение, только сначала для себя одного.
Что хорошего в самовыражении – ведь, может быть, кому-то и стоило бы скорее воздерживаться от него? – Если понять себя правильно, не уйдешь от общезначимого; подлинное самовыражение без ценности не бывает.

САМОДОВОЛЬСТВО

это, уж конечно, не благородная способность довольствоваться тем, что имеешь или чем наградила тебя природа (не завидуя более удачливым, красивым, талантливым и т.д.), как и не способность находить в себе самом ответы на главные для тебя вопросы (лишь самому на них и можно ответить); одним словом, это не «автаркия», а отвратительная пародия на нее –

– нередкое для духовной ограниченности свойство воспринимать себя как преимущество (видимо, как мудрость: якобы знание всего, к чему человеку надо стремиться, и, ввиду примитивности этих целей, способность их добиваться). Высокомерное презрение, проявляемое победившей в человеке духовной ограниченностью ко всему, что выходит за пределы ее кругозора.

• Самоудовлетворенность – это аскетизм, самодовольство – скорее, потребительство.

«САМОЕДСТВО»

– «непроизводительная работа совести»,

ибо совесть вообще не столько исправляет нас (это дело воли), сколько карает – «грызет», ест. И, может быть, надо и ей не позволять точить те самые силы, которые потребны для исправления ошибок и самого себя.

САМОЗАРОЖДЕНИЕ

– возникновение живого из неживого –

чудо, которое надеялись пронаблюдать непосредственно, в колбе с бульоном или банке с крупой, и этим доказать – сейчас уже не сразу восстановишь ту логику – что Бога, как творца жизни, не существует. Для нас-то, если бы жучки в крупе зарождались сами собою, это бы скорее доказывало его бытие: кому еще под силу создать вдруг такую немыслимую сложность, как жучок! Да почему-то уже знакомого нам вида!..
Наша вера в самозарождение стала, однако, лишь более фундаментальной. Мы надеемся понять живое как специфически структурированную материю, пытаемся разгадать эту структуру и то, как она могла образоваться, на Земле, без всякой направляющей воли. Как и прежде, чудо для нас, выходит – все, и живое – все; чудо не сверх естества, а в нем самом.
И эта наша вера в закономерное чудо самозарождения или потенциальной одушевленности материи столь велика, что встает другой вопрос – почему жизнь зародилась на Земле всего один раз? Если это действительно так, нам снова надо объяснять чудо чудом, снова приходит ничего не объясняющая мысль о творце… И снова этой идее можно противопоставить опыты по самозарождению: попытки жизнь, в колбе, синтезировать. Если это удастся, жизнь на Земле сможет возникать столько раз, сколько мы того пожелаем. И ведь, скорее всего, это удастся – науке всегда удается больше того, чем позволяет ей метафизика…

САМОИРОНИЯ

Видимо,

– страх догматизма или скептицизм, обращенные человеком к самому себе,

что смотрится всегда странно, ибо собственное мнение рождается обычно от страсти. С другой стороны, и сомнение – своего рода страсть, – от самоиронии думающему не отделаться…

«САМОКОПАНИЕ»

– самоанализ с экстравертивной точки зрения (верящей, что индивидуально в человеке, в конце концов, лишь корыстное и неважное, зато человек волен себя делать, творить по желанию – и потому себя выяснять глупо и некрасиво);
– мелочный, никчемный самоанализ, будто преувеличивающий значение собственной персоны человека; вызывающее естественную брезгливость у наблюдателя «расковыривание душевных болячек» (коль скоро имеется наблюдатель, не бывающее без кокетства)…

САМОКРИТИЧНОСТЬ

– способность к трезвому взгляду на себя, –

то есть ко взгляду беспристрастному, несмотря на то, что делать что-либо хорошо и притом бесстрастно невозможно.
(Я не сказал – ко взгляду на себя со стороны, – ведь и самовлюбленные смотрят на себя как бы глазами других, хотя и предполагая в этих других собственные представления.)
Наверное,

самокритичность – это очень хорошее воображение, позволяющее увидеть себя так, как на тебя действительно могут посмотреть другие, те, от которых скрыты твои мотивы, надежды, усилия; увидеть и извлечь для себя из этого пользу.

И этим предполагается –

– способность человека обнаруживать, а также признавать собственные ошибки не намного позже, чем они станут вообще очевидны.

Когда возможности для критики человека нет, остается полагаться на его самокритичность: не на то, что можно будет предотвращать его ошибки, а хотя бы на то, что он не станет в них слишком долго упорствовать.

• Восхищение своими успехами – непродуктивно.

• Публичная самокритика – прием, вроде громоотвода. Этот громоотвод, однако, ловит те молнии, которые скорее всего не ударили бы…
Самокритика – то, чему поверят обязательно.

САМОЛЮБИЕ

– свойство воспринимать вопрос о своем месте в человеческих иерархиях (формальных, неформальных, воображаемых…) как вопрос личного достоинства,

то есть путать относительное с абсолютным. – Я думаю, ничто не сможет прояснить сущности самолюбия лучше, чем его последовательное сопоставление с понятием достоинства. –

САМОЛЮБИЕ И ДОСТОИНСТВО

Переход к статье «Самолюбие и достоинство»

САМОЛЮБОВАНИЕ

явление не столько интимное, сколько публичное; это –

– радость от себя, которой необходимо делиться; упоенная самодемонстрация. Кокетство, которым не думают польстить (а только заинтересовать).

• Витийствующему трудно избежать самолюбования, как кошке отдалиться от собственного хвоста.

• Если на тебя все смотрят, проверь, не расстегнута ли у тебя ширинка.

САМОМНЕНИЕ

понятно – это свойство оценивать собственные достоинства и достижения выше их реальной стоимости. А если попытаться дать определение объясняющее, то, кажется –

– одно из возможных проявлений самовлюбленности, именно, свойство объективировать самовлюбленность: воображать, будто предпочитаешь себя потому, что чем-то объективно лучше других.

То есть, не «я себе нравлюсь просто потому, что это я», а «я себе так нравлюсь потому, что, очевидно, этого заслуживаю». Действительно, столь непосредственному и наивному чувству, как самовлюбленность, трудно не впасть в подобное заблуждение.

• Человек, создавший нечто исключительное, не может сам не знать этого… Тем более что уверен в этом почти каждый, создавший хоть что-нибудь.

САМОНАДЕЯННОСТЬ

есть в этом свойстве что-то детское, инфантильное; это, буквально, «легкомыслие» – когда в мыслях все легко. То есть –

– незнание, что трудное существует; наивная вера в то, что сложнее тех задач, которые тебе уже приходилось решать, просто не бывает, –

очевидно, следствие неискушенности или слабости, но не опытности и не силы.
Впрочем, по-настоящему самонадеянного человека даже реальные неудачи не заставят опасаться провала; он верит не в те или иные свои возможности, а именно, в себя – «я все могу, потому что это я, а неудачи, должно быть, случайны».
Как различить самонадеянность от той веры в себя, что составляет душевную зрелость?

Самонадеянность – это инфантильная вера в себя, по формуле «для меня неразрешимых проблем нет»; зрелая вера в себя – по формуле «как бы малы ни были мои силы, никто за меня моих проблем не решит».

Самонадеянный верит, что со всем сам справится, умный знает, что справляться со всем придется самому.
Кстати, и за помощью легче и охотнее обращается именно самонадеянный: вот чуть-чуть ему подскажи, и все получится! А умный, зная, сколько сил он истратил до того, как попал в тупик, на помощь со стороны никогда особо и не надеется.

САМООБЛАДАНИЕ

– способность не допускать в себе, в трудные минуты, вредных непроизвольных реакций, –

то есть реакций панических. Самообладание, можно сказать еще – это способность чувствовать, что в любой ситуации держать руль все-таки лучше, чем его бросить.
Но и всякая только естественная реакция по сути непроизвольна и уже по одному этому, на людях, раскрывает наши тылы и фланги, и – вредна; не случайно «естеством» мы чаще всего оправдываем «слабости», это чуть ли не синонимы. Так что самообладание, в отношениях, граничит с притворством. И тут оно –

– искусство «не подавать виду» (как у индейцев: маска без выражения) или «делать вид» (как у японцев: маска удовольствия). Разыгрывание невозмутимости, силы, – один из непременных атрибутов хорошей игры в любой социальной роли.

Причем для социального чувствования неважно, что ты есть на самом деле, «в душе», а важно, сумел ли ты повести себя так, как это принято в предписанной тебе функции. «Казаться» – это и есть социальное «быть». Скажем, если «казаться гордою хватило сил» (хватило самообладания) – задача выполнена.

• Естественное, подлинное в нас всегда носит черты индивидуальности, и потому, как неуправляемое и значит составляющее нашу слабость, скрываемо должно быть именно индивидуальное. Индивидуальные различия социум заменяет типовыми. Самообладание – умение носить эти признанные и узнаваемые маски.

САМООБМАН

– «верить в то, во что не верится». Способность воли, направляемой какой-то страстью, вынуждать сознание полагать достоверным то, во что подсознание не верит.

Очевидно, что всякая вера без элемента самообмана являлась бы либо добросовестным заблуждением, либо знанием. Но и самообман, покуда фактов нет – на чем основана религиозная позиция прагматизма – имеет свое право на существование…

• Счастлив, кому не страшно верить именно в то, во что ему верится само собою.

• Самообман есть примерно то же, что субъективность: когда хотеть чего-либо – достаточное основание для того, чтобы в это верить.
Но если существовали бы люди полностью субъективные, такие, которым всегда искренне и само собою верилось бы именно в то, во что им хотелось бы верить, безо всякого насилия над сознанием – им пришлось бы в конце концов самим переселиться из реального мира в воображаемый.

• Сознание есть знание того, что истинное может отличаться от кажущегося и тем паче желаемого. С тех пор, как сознание в людях обрело критический минимум веса, всякая вера стала самообманом.

• Самообман – строго говоря – не ложь, а вера…

Впрочем, существует самообман и более радикальный. Он в том, чтобы –

– полагаться на вымысел, заведомо не желая знать об истинном положении вещей

(даже когда можно о нем что-то узнать). – В таком самообмане обман – ложь – действительно уже присутствует.

• Когда человек обманывает себя относительно мотива, которым сам руководствуется в поступке – скажем, осмысляет свою мстительность как справедливость, жестокость как долг и т.д., – то что это – самообман-вера или самообман-ложь? – Это самая худшая, но и самая извинительная, в силу своей распространенности, ложь.

• Самообман – обман, явный всем, кроме самого обманщика.

САМООГРАНИЧЕНИЕ

как моральная категория –

– переход от авторитарной к автономной морали: продолжать подчиняться (ограничивать себя в желаемом) и тогда, когда не следят.

Именно только переход, ибо требование самоограничения никак нельзя вывести ни из авторитарной морали – тут нужно его поддерживать идеей все-таки всевидящего Бога, – ни приравнять его к морали автономной, поскольку последняя есть скорее внутренняя потребность достойной личности, чем рамки, за которые она и хотела бы, да почему-то не разрешает себе заходить. Доброму человеку все позволено.
Самоограничение как синоним аскетизма –

– переход от архаичного аскетизма-самомучительства, которым надеются угодить (Богу), к аскетизму как мудрому довольству действительно необходимым

(то есть отказу от социализированных, порожденных жалкой гордыней, потребностей).
И еще смысл –

– отказ от многого ради главного.

Вещь воистину необходимая! Но человеку свойственно заблуждаться, и вполне может оказаться, что самое-то главное было в числе того многого, чем он решил пренебречь…

САМОПОЖЕРТВОВАНИЕ

(в дополнение к сказанному в своем месте о жертве)

– жертва в полном и подлинном смысле слова, то есть исключающая момент обмена –

ибо пожертвовавший собой уже ничего не может в обмен за свою жертву приобрести (получить в собственность). Во всякой настоящей жертве присутствует самопожертвование.
Но что-то же жертвователь все-таки приобретает? Есть же у него какое-то «ради», чему он жертвует? – Конечно. Если быть точным, жертва – это «обмен» какой-то собственности на что-то не присваиваемое (на важное бескорыстно).

Самопожертвование – это жертва своей корыстью (может и собственной жизнью) ради чего-то более важного для себя; потребовавший личной жертвы акт утверждения своих высших ценностей.

• Ценное обменивается на равноценное, ценности же эквивалентов не имеют, каждая – самоценна; ценное ценно постольку, поскольку способно составить чью-то собственность, ценности же остаются вне собственности и тогда, когда будто бы находятся в собственности (ну, например, даже купленную картину нельзя портить). – Жертву можно точнее и короче всего определить как обмен ценного на ценность.
Самопожертвование же, в своем полном и буквальном смысле (жертва жизнью) – обмен уже не просто ценного, но самой ценности на ценность. Трагичен и прекрасен этот обмен тогда, когда в качестве выручаемого жертвой выступает ценность жизни вообще, или жизнь многих; во всех других случаях он трагически нелеп.

• Опыт показывает, что самопожертвование во имя каких-то идей не является свидетельством высокого достоинства этих идей. Даже напротив: античеловеческие идеи, обесценивающие жизнь, и собирают наибольшее число жертв и самопожертвований.

• Когда-то отношения человека со своими богами были вполне меркантильны, и отличие жертвы от торговой операции (платы) состояло лишь в том, что это был торг зависимого существа с тем, от кого оно всецело зависело: цену назначала та сторона и ей надлежало угождать. Жертвами выкупались у богов вполне осязаемые милости.
Ныне Бог из существа всесильного и деспотичного превращается мало-помалу в существо высшее и доброе, и религиозная категория жертвы обретает свой подлинный (ранее лишь угадывающийся) смысл: это жертва бескорыстию; если в обмен на жертву мы что-то получаем, то только не в собственность. Жертва – плата за не присваиваемое, а максимум жертвы – плата «ценой жизни», самой возможности что-то иметь.

САМОПОЗНАНИЕ

– отчасти то же, что самоанализ; что рефлексия (то есть, скорее, самоанализ и рефлексия составляют части самопознания), –

но я постараюсь тут не повторяться.

Наше поведение, в границах независящих от нас обстоятельств, будто бы в нашей воле; воля же – это и есть наше живущее Я, и это Я, стало быть, творит свои поступки, всякую свою определенность, «из ничего». То есть из этого «ничего» свободное живое Я непрерывно творит себя самое! Выходит, самопознание тщится схватить то, чего как определенной данности вообще не существует, что творится каждый миг заново?..
Да, это отчасти и так. Потому задача самопознания кажется большинству из нас либо пустой и вредной («себя надо не познавать, а таким, как хочешь, делать»), либо элементарной или мелочной («и познавать нечего», «самокопание отнюдь не кладоискательство» и т.д.), либо – мучительно-невыполнимой, вроде как пытаться повернуть глаза внутрь.
Есть, однако, в нашем собственном поведении, а значит в самом нашем Я, и неподатливое для него самого – стало быть, объект для самопознания. Мы не можем видеть его непосредственно, поскольку глаза действительно смотрят вовне («отверстия в человеке проделаны наружу», как учили индусы); тем удивительнее, оглядываясь на себя (рефлектируя), обнаруживать в себе это неожиданно-неподатливое post factum. Так, увы, говорит в нас совесть, так заявляет о себе призвание, так обнаруживают себя загоняемые вглубь неизбывные страсти… Неподатливое – это, в конце концов, природа человека с нашими персональными уникальными особенностями.
Как соотносятся наша свобода и наша природа? Свобода, видимо, продолжает природу, но – как это каждый чувствует, только оценивает по-разному – способна и насиловать ее…
Итак, самопознание –

– познание собственной свободы («божественного начала») и собственной неподатливости (начала природного) в их отношениях друг к другу.

(В своем месте я определил самоанализ как выявление истинных мотивов собственных поступков, и это именно частный случай самопознания в приведенном здесь понимании. Мотив – это объективность, сам поступок – это свобода; мотив поступка – граница свободы и природы для данного случая. Хочется вновь подчеркнуть и то, что импульс к этой работе, естественнее всего, не чисто теоретический, а нравственный.)
Самопознание улаживает конфликты свободы и природы в нас, и обретаемое в результате долгих трудов их равновесие, душевная гармония, составляет мудрость. Можно сказать еще, что самопознание, гармонизируя свободу и природу в нас, обнаруживает-созидает нашу подлинную нравственную природу.
Что до последней. – Авторитарная мораль обращается к твоей свободе, а о природе как бы и знать не хочет, природа для нее – только слабость или грех. Однако природа заявляет о себе в неосознанных реакциях. Самопознание же – осмысление этих реакций – признает нравственным только то, что не содержит насилия над природой; так самопознание родит нравственную автономию, совесть, а не страх; родит – личность.

• Удивительно, но и с самим собой знакомишься на опыте, а не до опыта. Скажем, чтобы узнать свои вкусы, надо сначала ощутить вкус того, другого и третьего, и т.д. Жизнь – спонтанность, влекущая за собой переживание и, может быть, завершенность переживания – и есть осмысление, самопознание. Себя земного узнаешь по собственным реакциям. Это – книга, которую листает жизнь, а сам ты читаешь и учишься себе – либо нет…
Даже планирование, и то – рефлексия (после-думание, nachdenken); и то – самоотчет в своем спонтанном. Разница в том, что обдумываются не реальные поступки, а воображаемые. Воображение же, хоть и родит свои образы на почве, подготовленной опытом и мыслью, родит их, однако, спонтанно. Будь иначе, это было бы уже не воображение, а логика, выведение умозаключений.

• Двухлетний человек часто говорит о себе в третьем лице. Этот человек еще ничего не знает о себе, но уже стоит перед фактом, что существует – что-то в нем чего-то хочет, чего-то боится, злится или радуется, – и это что-то настолько самостоятельно, что никак не оформляется для него в «Я»: «я хочу», «я боюсь»… Чтобы назвать это спонтанное бытие личным «Я», к нему надо, перво-наперво, хорошенько привыкнуть: вот первый и необходимый шаг самопознания… Но и для большинства взрослых людей, мне кажется, их уверенное «Я» есть лишь обозначение того самого детского третьего лица. В какой-то мере, может быть, и для всех.

• Самопознание учит нас жить, постигая то, как мы только и можем жить.
И метафизика выясняет лишь, что мы разумеем, когда говорим то-то и то-то…
Построим свою жизнь на знании, а убеждения на резонах, но отыщем эти знания и резоны в самих себе.

• Самопознание – это познание того, какое мне до всего в мире дело.

• Кажется, что-то нами правит вместе с нашим Я – природа, или Бог, или вложенная Богом природа; а мы пытаемся постичь законы этого со-правления. Вот – самопознание.

• Самопознание – вот еще определение – это познание законов собственной свободы.

• Чем самоаналитичнее человек, тем больше времени занимает у него заполнение психологических анкет-тестов. Определенности, которые вскрывает самоанализ, видимо, куда глубже и шире тех, что в ходу.

• «Уж себя-то я знаю отлично!» – Если услышите что-нибудь подобное, уточните, с какого возраста – и вероятнее всего ответ будет – «да уж лет с пятнадцати!».

• …Все-таки у «Я», как у Бога, самые полные и верные определения – «апофатические», отрицательные. Ведь «Я» свободно; «Я» – это то во мне, что не только работник, не только мужчина, даже не только человек… И вот, хотя самопознание постигает в нас и Бога, большинство уверено, что оно не познает ничего…

Но далее. Самопознанием нередко называют исключительно отчет в своих индивидуальных особенностях, но высшее самопознание – это постижение того, что за ними, что глубже характера, что шире всякой конкретной определенности; это приближение к пункту, в котором свобода и природа человека как бы сливаются… Иначе, это познание через себя лично – того, что обще всем и что включает в себя все характеры и все определенности. Самопознание универсально; через себя в частности мы познаем человека вообще.
То есть самопознание –

– открытие в себе Человека Вообще, позволяющее понять себя и других как его частные воплощения.

Смотря вовне, мы познаем, может быть, «людей», какими они чаще всего бывают, но не человека. Это значит, что вне самопознания мы лишь эмпирически обучаемся общежитию с людьми, ориентируясь на типовой (пошлый) случай и себя подравнивая под соответствующий тип. А самопознание способно раскрыть нам человеческое идеальное.
Смотря в себя, мы познаем человека, каким он может быть – и с тем становясь готовыми воспринять в другом его не-типовое и лучшее, его божественное, а себе открывая путь к самосовершенствованию.

• Понять что-то в другом – значит отыскать это самое в себе. Познание другого и самопознание неотделимы.

• Для чего и знать людей, не интересуясь ими по существу (то есть не интересуясь вообще человеком), если только не в видах собственного благополучия?.. «Знать людей» – это верить, что важнее корысти на свете ничего нет, и что, если в любом партнерстве не вспомнишь о своей корысти первым, то первым о ней вспомнит и тебя обыграет – о, люди! – другой.

• Если не душа, что живому человеку может быть еще в мире по-настоящему интересного? Наверное, тело: корысть. Итак все наши интересы сводятся к двум, и каждый посвящает себя в основном лишь одному из них: один интерес – к самопознанию, другой – к благополучию.

• Познай себя: не частное в себе, а общее во всем.

• Общие вопросы не находят серьезных ответов, если не становятся личными вопросами: любое познание – самопознание!
Правильный ответ в философии – это честный ответ (и тот факт, что таких ответов всегда больше одного, можно осмыслить как следствие неодинаковости людских душ, а можно – заглядывая глубже – как следствие невозможности полной честности человека перед самим собою). Так или иначе, доступный мне максимум философской истины – это найти, во что мне поистине верится. Тут истина о мире есть одновременно истина обо мне. А истина обо мне – это и моя истина о мире…

• «Познай самого себя» – и, продолжают, «познаешь мир».
Это о том, что глубинная суть человека в каждом едина, и различны не души, а – предопределяемые, может быть, их телесной оболочкой – проявления душ; что самопознание есть, так сказать, непрерывное усилие честности, и совершающий этот труд человек начинает в конце концов видеть в себе корни тех пороков, что возмущали его в других, как и в других – начала столь дорогих ему собственных добродетелей; начинает ощущать, что от других его отделяет то самое непонимание, что и от самого себя, и пробивать эту стену непонимания нужно начинать с себя же.

• Есть мнение, что надпись на храме Аполлона «познай самого себя» могла первоначально означать лишь нечто вроде «себя помни» или «знай свое место»… Истина, значит, искала себе выражения – и воспользовалась тем, что ей не предназначалось, но принадлежало по праву…
Впрочем, в своем примитивнейшем виде самопознание действительно могло определяться социально-иерархическим требованием к каждому «знать свой шесток», «свои сани». И возможный подтекст сократовского обращения к этому требованию в следующем: я честно пытаюсь определить «свой шесток» и обнаруживаю, что он – везде…

• Познание раскалывает мир на субъект и объект; объект познания – всегда нечто частное, как «этот» или «тот», субъект же – один во всем, это начало универсальное.
В самопознании субъект делает объектом себя, точнее, обращаясь к себе, тем самым вычленяет из себя, как бы разоблачает в себе объект за объектом: это универсальное и общезначимое в мире все полнее освобождается от частного, случайного.

• Естествоиспытатель раздвигает познание универсума вширь, испытатель Я – вглубь.

САМОРЕАЛИЗАЦИЯ

– то же, что самовыражение;
– осуществление призвания (то есть твоего долга перед собою осуществить лучшее, на что способен ты один).

Осуществленные возможности открывают новые возможности – растут вместе с их осуществлением; растет, соответственно, и личность. Познавая, на деле, свое возможное – реализуя потенциальное – личность себя и созидает. Так что самореализация, это и –

– осуществление возможностей личности как процесс ее собственного становления.

Называют «самореализацией» и обретение соответствующего личным данным социального статуса – но это уж дело десятое.

• Торжество, испытываемое от получающегося дела – это радость от своего второго рождения: самореализации.

• Счастье, обретаемое в труде, – это самореализация.
Минимум этого счастья – чувство приносимой тобою реальной пользы (ты нужен); максимум – чувство, сверх того, что эту пользу за тебя никто другой не принес бы (нужен именно ты).

• Важно не признание, а самореализация.

САМОРЕКЛАМА

– организация себе, или своему делу, признания –

занятие, основывающееся на трезвом понимании факта, что общественное признание дела не является прямой функцией его подлинных достоинств.

• Творческий процесс и процесс организации признания – вещи все-таки разные… Прежде это ни у кого не вызывало сомнения, и те, кто был силен в первом, почли бы второе, для себя, ниже собственного достоинства. Ныне, в искусстве, первое занимает лишь малую и подчиненную часть второго; все искусство и есть – самореклама, "PR", в том числе и сами произведения, которые в этом процессе организации признания вообще не главное.

САМОСОЗИДАНИЕ

это плод наивной или философски подкованной веры в то, что «существование предшествует сущности»; то есть –

– «благородное притворство», – попытка создать себя согласно некоему идеалу, который приходится принимать за таковой извне и некритично, без всяких оснований…

Ибо критика своего руководящего идеала есть уже самопознание, обращение к сущности, к неизменной, но лишь развивающейся и раскрывающей себя природе.
Человек начинает с послушания (в младенчестве), затем принимается за самосозидание (в юности) и либо превращается в вечного актера, либо бросает это предприятие, либо приходит к кризису – к моменту, когда заемная система ценностей перестает работать и надо найти в себе собственную. То есть, либо остается вечным юношей, либо увядает до зрелости, либо к зрелости приходит.

САМОСОЗНАНИЕ

– сознание своего публичного образа, своей роли, функции; сознание себя как части некоего социального целого –

«национальное самосознание», например.

• Есть Я, наблюдающее мир и себя в частности; есть Я наблюдаемое; и есть наблюдаемый мной и наблюдающий меня мир, условно – публика. Отношения в этом треугольнике имеют свои названия.
Итак. Я себя уважаю, а публику с ее оценками полагаю тут не при чем – это независимость; если при этом чувствую, что оценки публики заслуживают отпора с моей стороны – это гордость. А если я уважаю себя потому, что ставлю себя выше публики – это гордыня.
Я себя нежно люблю и пытаюсь разделить это чувство с публикой – это самовлюбленность. Попытки заинтересовать публику собой – кокетство или самолюбование.
Я себя обожаю и притом в себе не уверен, пытаюсь получить доказательства своей значимости от публики – это тщеславие. Если неуверенность приводит к страху перед публикой, возникает робость или застенчивость. Если я в себе и уверен, но место в глазах публики для меня значит все-таки больше, чем в собственных – это честолюбие. Умеренное, не настырное честолюбие называется скромностью: пусть меня судит публика, и я не буду домогаться благосклонного суда.
Если я себя люблю больше всех на свете и притом презираю (любовь и презрение ведь вполне сочетаемы) – то публика становится для меня средством обеспечения себе благополучия, – заискивания или объегоривания. Это низость или подлость.
Я в себе уверен больше, чем в публике, и дела ее меня занимают – это лидерство. Я в себе не уверен и пытаюсь возмещать это властью над публикой, мщу ей за свою слабость – это деспотизм. «Бытовой» деспотизм, когда вся власть сводится к «вредничанью», называется капризом.
Я теряю чувство идентичности с собою и восполняю это творчеством публичных образов – это истеризм.
Я, напротив, теряю чувство отличия от себя, погружаюсь в себя – это медитация или вдохновение. Интересно, что и истеризм вдохновенен – человек, впадая в роль, воображаемое Я, тоже как бы теряет свое от него отличие; но потеря себя подлинного лишает это творчество главного – естественности. Впрочем, душа – штука сложная, и крайности в ней совпадают…
Я теряю чувство отличия от публики – тоже своего рода экстаз, восторг, вдохновение; это стадное чувство.
Я познаю себя в отношении к публике – это, несколько огрубляя, – самопознание.
Я недоволен собой публичным – это стыд или совесть: если на первом месте для меня мнение публики – стыд, если собственное – совесть.
Если я, действуя, забываю о себе и публике, или полагаю возможным с тем или другим не считаться – это одержимость.
Я устаю от всякого публичного образа, который могу выбирать и сам – это непостоянство. Не устаю – постоянство.
Я не идентифицирую себя со своими публичными образами – это верность себе. Верность, проявляющаяся и как непостоянство, и как постоянство.
Я чувствую себя комфортно только в своем традиционном публичном образе – это конформизм. Я неравнодушен к нему, но ломаю его – нонконформизм.
Мне с собою скучно – это поверхностность; тошно – опустошение; если и публика не помогает – хандра.
Я на публике о себе забываю – так сказать, мое третье лицо меня не стесняет – это коммуникативность. Если это избавление от своего третьего лица, на публике, составляет для меня радость – общительность.
Я считаю правильным то во мне, что идет от публики – это экстравертивность. Я считаю подлинным во мне то, что нахожу в себе – интровертивность.
Я могу себя заставлять – это воля; меня может, вопреки мне, заставить публика – бесхребетность. Правда, заставлять-то себя можно, исходя из каких-то представлений, и эти представления чаще всего идут именно от публики, так что в конформисте или ином человеке долга волю от бесхребетности не отличишь.
Список, понятно, далеко не полон.

• …Иной смысл «самосознания», фундаментальный –

– то же, что сознание: сознание своей воли, отличающее тебя от растения.

САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ

– обратное инфантильности: способность самому принимать решения, которые сам собираешься и сможешь исполнить; способность и склонность рассчитывать только на себя;

иной легкомысленный может себя вести очень необычно и независимо, но только не самостоятельно, так как за себя не отвечает.

• Ярко (самостоятельно) жить и глубоко (самостоятельно) мыслить – таланты разные. Кому-то даются они оба, чаще – один на счет другого. Не считаться, в поступках, с чужими мнениями можно и не потому, что имеешь выраженное собственное (а по глупости); считаться с ними можно и не потому, что своего не имеешь (а из слабости).

Другое значение –

– обратное стадности: способность отличать «мне хочется», «хорошо» и «правильно» – от «все хотят», «принято» и «положено».

• Самостоятельное мышление – то, которое ставит для себя истину выше мнений; а значит, либо сомневается, либо верит в то, во что верится ему самому.

• Всей истины никто не знает, так что верить во что-то приходится каждому. Но самостоятельный ум верит в то, во что ему верится, а не в то, во что верить ему предлагают.

• Существует отличный афоризм – «дурак не может изменить своего мнения, потому что оно чужое». Так что самостоятелен не тот, кто не поддается аргументам, – скорее, наоборот, тот, кто им поддается. Догматизм – несамостоятельность, интеллектуальный инфантилизм.

• Честность в мышлении, не умея ни с чем соглашаться без согласия внутреннего, уже самостоятельность.

• Зачем и мыслить, если мыслить не самостоятельно? – Разгадка такого «мышления» – в том, что это не процесс поиска истины, а процесс социализации: приведение своих идей в соответствие с идеологией группы, к которой представляется удобным и престижным примыкать. (Либо политика: созидание идеологии, к которой должны будут примкнуть другие.)

• Всякая самостоятельная мысль чего-нибудь да стоит. Если мысль чего-нибудь стоит, она самостоятельна.

• …И притом, собственное мнение – исключительная редкость в людях, вроде как жемчужина в раковине; в прежние времена всякий, кто его имел, обладал уже некоторым привораживающим свойством, неоспоримым авторитетом: он мог кончить жизнь и на кресте, но звания «равви» – «учителя» – отнять у него не могли. В наше время мнения предлагаются на культурном рынке и каждый считает себя обязанным какие-то постоянно для себя приобретать. Так что понять, кто же на самом деле «учитель», толпе слишком трудно, она их делает себе сама…

САМОСТЬ

– религиозная категория: человеческая самостоятельность (свобода воли с опорой на собственный разум), осмысленная не как божественное начало в человеке и не как божий дар (как это естественнее всего было бы осмыслить верующему в Бога разумного и доброго), а как коренное зло, отпадение от Бога (к сатане), или данное Богом человеку испытание, выдержать которое – «спастись» – значит суметь от этой самостоятельности отречься. Личностное как не-божеское, своекорыстное в человеке;

категория вполне архаичная, варварская.

САМОУБИЙСТВО

исходя из того, что жизнь есть абсолютная ценность, оно, конечно, есть преступление; но –

– преступление (убийство), в точности равное наказанию за него, –

которое, потому, должно осуждаться и всеми мерами предотвращаться, но караться попытки самоубийства все-таки не должны.
Церковь и некоторые государства считают, что это преступление заслуживает еще и внешней кары (церковь самоубийцу отлучает, а в Англии за покушение на самоубийство судят); это – плод архаичного воззрения, что человек себе не принадлежит вовсе, а принадлежит своему социуму или его Богу. Ведь самоубийство как жертва самому социуму или Богу уже отнюдь не карается, а считается высшим подвигом.
Впрочем, когда человек отдает свою жизнь за жизнь другого, это не самоубийство и это прекрасно с любой, не только архаичной точки зрения. Ибо тут человек не отрицает, а утверждает высшую ценность – жизнь.

• Что за импульс – к самоубийству? – Депрессивному жизнь не мила, потому что неудачна, а главное – конечна: счастливая и вечная жизнь его устроила бы. Это – отказ от того, что кажется ему слишком малым. Невозможно представить депрессивного, увлекающегося, скажем, спортом и вдруг выбрасывающегося из окна (случай действительный), потому что идея конечности и связанной с этим несчастливости жизни – подчеркну: конечности не только своей лично жизни, но и любимых существ, и вообще – именно и не дает ему ничем увлечься, в конце концов радоваться ей самой. Характерно, что и выбор депрессивным самоубийцей места – сколько я знаю, обычно грязные подвалы и чердаки – выражает идею малой привлекательности жизни.
Настоящая страсть к самоубийству – есть и такая психическая патология – на депрессию как будто не похожа. Не была депрессивной красивая и спортивная шестнадцатилетняя девушка, о поступке которой я только что упомянул. Известны случаи изощренных и театрализованных самоубийств. Мрачные высказывания таких больных тем пугают особенно, что в них не слышно никакой особой тоски или отчаянья, и предотвратить их самоубийство очень трудно, потому что ему не предшествует, по крайней мере видимая и понятная, перемена настроения. Замысел однажды отказаться от жизни для них – один из многих возможных. Это уже протест против жизни как таковой, а не только жизни плохой или конечной.
В том случае и другом,

мысль (умысел) самоубийства – полный отказ от всего.

Есть и еще один мотив – отказ от жизни, ставшей пыткой; избегание боли, например, утраты, или боли, причиняемой совестью. В последнем случае, самоубийство –

– кара, в точности равная избеганию кары…

• …Среди молодых (если только это не плод прямой психической патологии). – Видимо, жизнь в молодом человеке сидит так крепко, что уж сама по себе как нечто не ощущается – зато слишком остро ощущается тяжесть иных жизненных ситуаций, которым и бросается «нет»…
… Среди взрослых (опять же, если речь не о патологиях и не об особых, небывалых несчастьях). – Будто, жизнь не удовлетворила ожиданиям и потому от нее отказываются. Масштабным я этот поступок не ощущаю: разве наша ценность – а соответственно и ценность жизни – в величине наших потребностей?...

САМОУВЕРЕННОСТЬ

(или жесткий вариант самонадеянности – нечто уже не похожее на простую наивность)

– уверенность человека в своей правоте или силе, за которой подозревают лишь самомнение.

Это понятно. Но хочется, как всегда, подчеркнуть разницу, – ведь самоуверенностью можно называть и называют нечто прямо друг другу противоположное; то и другое, как уже упоминалось в заметке о самонадеянности, варианты «веры в себя»; это –

– собственно самоуверенность: привычка считать правым, предпочтительно, себя (в своих интуициях, взглядах, целях и оценке своих возможностей и достижений);
– зрелость, или вера в себя: сознание правомерности и необходимости для себя собственной позиции (где речь идет лишь об интуициях, взглядах, целях и оценках).

В вопросах, где однозначная истина не дана, самоуверенный считает свою точку зрения a priori правой, а умный ищет ту точку зрения, которую мог бы с уверенностью назвать своей.

• Чтобы иметь право доверять своим взглядам, необходимо только одно условие – но тут-то и самое сложное – именно, чтобы эти взгляды вообще существовали.

• …Так или иначе, речь лишь об оценке вероятностей – о доверии. Доверять себе можно и нужно. Нельзя лишь утверждать того, чего не знаешь.

• Самоуверенность, как «само-правомерность», а не как «само-правота», есть зрелость. Как «само-правота» – ограниченность. Как вера в свои силы – темперамент, но, может быть, темперамент плюс глупость.

• Как я уже говорил в своем месте, неуверенность – единственная приемлемая замена собственному мнению и его начало. И потому (снова процитирую себя) – самоуверенность стерильна.

• Отсутствие собственного мнения компенсируется самоуверенностью.

• В наше время, когда мнение отражает принадлежность к тем или иным кругам общества, и в готовом виде приобрести его ничего не стоит – нажми лишь нужную кнопку на телевизоре или подбери газету с определенным названием – иметь собственное мнение означает большое неудобство.

Здесь была речь, в основном, о взглядах. Но самоуверенность и ее высокий двойник, вера в себя, заявляют о себе, главным образом, в делах, и тут они –

– безответственная (может быть, инфантильная) решительность;
– сознание долга решать самому, –

если только последнее вообще можно назвать самоуверенностью.

• Решительный – прав, самоуверенный – нет. Но трудно найти в людях решительность, чтобы происходила не от самоуверенности.

• Логична всегда неуверенность, но решительность необходима.

• …Уверенность в том в себе, чего еще не испытал? – Глупость, конечно. («Умеете ли вы играть на рояле? – Не знаю, не пробовал.»)
Впрочем, трудно судить со стороны, что человек испытал и чего – нет. Когда речь идет о таланте, который есть, можно сказать, особо напряженная внутренняя жизнь, факты биографии – показатель слишком формальный. Писатель и художник могут знать себе цену еще до того, как создадут свои шедевры, – они в себя верят, потому что их труд уже во многом создан.

• Самоуверенный до опыта уверен, что все у него выйдет без особого труда и так, что всем понравится. Верящий в себя скорее преувеличит трудности, но, взявшись за дело, будет добиваться того, чтобы оно удовлетворило в первую очередь его самого.
То есть, самоуверенный уверен в высших оценках других; верящего в себя удовлетворяют лишь собственные оценки.

САМОУПОЕНИЕ

– «упоение чужим вниманием, которого нет».

САМОУТВЕРЖДЕНИЕ

– доказывание значимости; обычно – доказывание себе собственной значимости через доказывание ее другим.

«Самоутверждаются», кроме того, в чем-то, чем в нормальном случае не гордятся; тут самоутверждение –

– доказывание другим и через них себе того, что ты, каков ты есть, уже хорош и таким и должен быть, –

например, самоутверждение в пошлости (мещанство), или самоутверждение в непонимании (невежество).
Лучшее в нас – это и есть то, какие мы есть на самом деле. И этого права на свое уникальное лучшее, как на самого себя, не надо никому доказывать, а в себе самом – надо иметь смелость дать ему дорогу безо всякого «самоутверждения». «Самоутверждаться» в вышеприведенном смысле – это силой и наглостью брать право на то, на что права нет.

САМОХВАЛЬСТВО

– пренебрежение тем неписаным правилом, что оценку твоих заслуг пред другими следует оставлять на их усмотрение;

это правило есть требование достоинства, которое вообще не пытается выслужиться перед кем-либо и потому не жаждет за труды ничьей оценки. Разумеется, это не значит, что человек не может самостоятельно судить о ценности того, что он сделал; пусть тут легко и ошибиться, но, по сути, только он и может судить (сам свой высший суд)!

• «Поверь, это – хорошо.» – «Откуда ты знаешь?» – «Делал сам!»

• …Все-таки самохвальство подозрительно; когда человек делает что-то искренне и как считает нужным, он «пораженья от победы не отличает» – не задумывается об оценке вообще.

…Но есть еще и момент, так сказать, коммерческий. «Сам себя не похвалишь – никто не похвалит», «не похвалишь – не продашь»; как ни подозрительна назойливая реклама, а все же опыт показывает, что беззастенчиво рекламирующие себя оказываются в выигрыше. Публика ленива на осмысление, даже и на чувство, так что, надеясь сбыть ей свои труды, необходимо тут же и подсказать ей, во что сам их расцениваешь. Такое самохвальство –

– реклама, обеспечение сбыта: формирование мнения.

Клака эта делает лучше, но на худой конец – можно и самому.

САТАНА

Переход к статье «Сатана»

САТИРА

– «искусство насмешки», высмеивание как орудие борьбы.

• Зло не смешно в смысле не весело, но что-то смешное в смысле убогое в нем обязательно есть. Сатира вскрывает убожество зла.

«СВЕРХЧЕЛОВЕК»

это «человекобог»: категория религии как в первую очередь культа (подчинения-задабривания) предполагаемой неведомой, так называемой сакральной, силы, в глубочайшей зависимости от которой должно чувствовать себя всякое до– или вне-разумное сознание. Специфика самой категории «сверхчеловек» в следующем: если вера в божество незримое, трансцендентное, почему-либо терпит кризис (если «Бог умер»), религия, как сакрализация власти, на том еще не кончается – всю сакральную силу может воплотить для религиозных масс власть человека, – в этом случае «сверхчеловека». Как и Бог или боги, он станет для массы ее идеологом, то есть мистическим отцом и повелителем ее «духовности», морали, сам, естественно, оставаясь от всякой морали свободным.
Выражаясь короче,

«сверхчеловек» – это человек, способный располагать властью над массами, для них сакральной (заступивший место их Бога, «человекобог»). Сознающий, что сакральна для людских масс сама власть (в данном случае его личная власть) и что в подчинении ей и состоит их настоящая религия, их мировоззрение, их мораль.

Всякий вышестоящий в иерархиях для стоящих ниже – отчасти «сверхчеловек», определяющий уставы их общежития; любой вождь первобытного племени был одновременно и одним из его богов, а вождь современного тоталитарного социума – и его главным или даже единственным богом.
Когда же стадность, для которой «всякая власть от Бога» (сакрализующая власть), под воздействием разума в людях умирает, то умирает в душах и «сверхчеловек», обнаруживая сущность простого бандита или тирана. А Бог – тот, может быть, и воскресает, только другой, уже на тирана не похожий…

• «Богочеловек» Христос «человекобогом» или «сверхчеловеком» не был (и мог бы быть, да не желал, чего ему и не простили): он верил в Бога, а не во власть, верил в добро, а не в страх. Он первым, так сказать, научил Бога быть добрым – до него «добрым» было то, чего желал Бог, даже если это было детоубийство. Он первым «открыл» человечность («суббота – для человека», а главное, так называемую «любовь к врагам») и противопоставил ее заповедям («кто из вас без греха…»).

• В том, что лидер стада свободен от его морали, и обнаруживается, что мораль эта – тлен.

• Можно быть вне стадной морали и постольку – выше или ниже ее; но вне человечности – только ниже. «По ту сторону» условных «добра и зла» – может быть и человечность, «по ту сторону» человечности – только зло.

• «Сверхчеловек» для того вне стадной морали, чтобы ее олицетворять.
И никогда-то, на самом деле, сверхчеловек не выше стада, а всегда плоть от плоти его.

• …Что подлецы, «бестии», суть потенциальные «сверхчеловеки» – это знали всегда. И говорили о таких: «этот далеко пойдет»…

• В авторитарной морали, подлец – кандидат в «сверхчеловеки». С точки зрения человечности, «сверхчеловек» – сверхподлец.

• Кошмарную идею сверхчеловека рождает отнюдь не гуманизм, – нет, это идея религиозная; это сакрализация, мистификация власти как силы, субстанции вне-разумной. А «вера в человека» гуманизма – лишь «надежда на собственный разум человека»; не отрицание трансцендентного, но перенос упований с него на рациональность; то есть не вера, а удостоверивание, не атеизм, но и не религия. Да и Бог для гуманиста отнюдь не обязательно «умирает» – гуманист либо предпочитает его всуе не тревожить, либо отрицает в нем того царствующего дикаря, каким его рисует всякая традиционная религия.

СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ

– то же, что мистика; то же, что чудо.
Сакральное в категориях разума: нечто в причинно-следственной картине мира (его собственной логике, в которой разум лишь отдает себе некоторый отчет) принципиально невозможное, – то есть, именно, способное противоречить самому себе.

Но можно и по-другому понимать сверхъестественное: как «сверхмеханическое», понятнее говоря – как живое. Живое действует по тем же законам, что и механическое, но – как будто – само является инициатором своих действий. И, как начало логической связи явлений, их аксиоматика, из самой этой связи не выводима, так и начало мертвой причинно-следственной, механической связи явлений должно лежать, будто бы, вне ее, в чем-то живом – инициирующем. Итак, сверхъестественное –

– то же, что тайна – наше представление об истоках мира, из него самого необъяснимых. Как бы сообщающих ему жизнь.

Религия видит эти истоки, аксиомы мира, как-то по-детски, слишком уж от нас близко, непосредственно связывая то, что разъединено рядом причин и следствий, – заставляя сверхъестественное действовать и осуществлять свое чудо не в естестве, не через естество, а вопреки естеству. То есть, опять же, заставляя своего Бога себе же противоречить.
Так, религия сакрального наивно полагает живым вообще все, что действует; религия святого – уже только божественное, исходящее от первоначала всего, от Бога. Но самого Бога и эта последняя продолжает видеть лишь живым существом, мало отличающимся от языческих богов, действующим в этом мире как ему заблагорассудится. Более высокий взгляд, если пользуется категорией «Бог», приходит к осмыслению всего существующего как собственного божьего существа, – мир, иначе говоря, есть святое и ненарушимое естество, естество самого Бога…

СВЕТ

(физическое условие возможности увидеть)

– самое распространенное и, кажется, всемирное метафорическое именование понятности, умопостижимости – как возможности «увидеть»: удостовериться непосредственно и однозначно

(в выражениях, например, «просвещение», «свет разума», «осветить», «просветление», «озарение», и соответственно – «ясность», «явность», «очевидность», «по-видимому», «усмотреть», «умозрение», «созерцание», «интуиция»…); а также –

– метафорическое именование точки зрения (опять зрение!), с которой нечто осмысляется

(«в таком свете», «в таком-то освещении»).
Одновременно, «свет» –

– распространенное метафорическое именование радости, чего-то, так сказать, укрепляющего и поддерживающего душу

(«мой свет» – это ведь «моя радость», а «светлые воспоминания», «светлый образ» – это такие, без которых, как нам кажется, не состоялась бы в полной мере сама наша душа);

– метафорическое именование земной жизни и мира

(«каждому белый свет мил», в смысле мила жизнь, и «божий свет», «целый свет», «все на свете», свет в смысле мир);

– метафорическое именование манифестаций трансцендентного –

(«божественный свет», «фаворский свет», «горний свет». – Впрочем, если «естественный свет разума» дает увидеть, то свет фаворский обычно «ослепительный», то есть такой, что дает увидеть лишь его самого).
Кроме всего этого, свет (блеск) едва ли не у всех народов (смотри, например, «Историю эстетических учений») –

– синоним прекрасного.

Красота, как учили средневековые мыслители, – это «сияние истины».

• Вообще говоря, слух также употребляется в том смысле, в каком и зрение, свет (только чрезвычайно редко), то есть в смысле способности понимания. Например, старославянское «внимать», еще (по замечанию Виноградова) у Пушкина: «И внял я неба содроганье, / И горний ангелов полет, / И гад морских подводный ход, / И дольней лозы прозябанье».
Возможно, это оттого (исходно), что понять слова можно только их услышав: то есть об осмыслении непосредственно явлений речь не шла. Да и по корню своему, однокоренные внимать и понимать – значит «вбирать», усваивать, а не слышать.
Так или иначе, но человеку свойственно воспринимать слух и осязание скорее как то, что позволяет только догадываться о происходящем, а зрение – знать.

• Моя «метафизика света» простая. Свет (зрение) несравнимо информативнее для человека, чем звук (слух) или осязание. Во мраке каждому мерещится свое, при свете каждый независимо друг от друга видит одно и то же, что и называется достоверностью. Отсюда, разум – как то в нас, что вычленяет из ощущений и догадок объективное, достоверное – именно «свет».
Недостаток знания, «темнота», заставляет людей восполнять его коллективностью (цепляться друг за друга) и верой (авторитетами, слепыми поводырями слепых), – а полнота знания, «просвещенность», делает их самостоятельными социально и умственно, – и т.д.

• Свет – пробудитель всего спящего: материи к жизни, жизни к сознанию.

СВОБОДА

в чисто физическом или логическом смысле –

– предполагаемая принципиальная неоднозначность причинно-следственных связей событий.
Или, что то же, – принципиальная возможность более одного следствия из всей суммы причин во всякий данный момент; более одной равнодействующей всех сил, приложенных к данной точке, и т. д. –

для меня это звучит как возможность более одного вывода из силлогизма. Мне даже кажется, что если свобода в указанном смысле существует, то она должна означать и такую возможность, как существование логически невозможного.
В физическом мире, такая свобода –

– так сказать, абсолютный случай: то есть не непредсказуемое с точки зрения находящегося вне цепочки событий, как случай в обычном смысле, но непредсказуемое (внутри каких-то пределов) вообще.

Все случайные события, будь они действительно свободные (абсолютно-случайные) или только непредсказуемые (относительно-случайные) подчиняются одним и тем же вероятностным законам. То ли а) свободы как случая все-таки не существует, то ли б) свобода как случай, напротив, лежит в основании всего сущего; или же надо констатировать удивительное, состоящее в том, что в) случайное с какой-то частной точки зрения ведет себя для этой точки зрения так же, как и свободное вообще. Иначе говоря – случайное ведет себя так же, как свободное, непознанное – как непознаваемое… Чего бы ради? Может быть, абсолютно свободное-случайное в доступных нам измерениях все же однозначно определено в картине мира более полной – точно так же, как случайный для наших воскресных планов дождик в самой природе, конечно, не случаен?
Хочу еще добавить, что свобода в рассматриваемом смысле, это, по логике –

– существование беспричинного:

неоднозначность следствий из одних и тех же причин предполагает, что различия между самими этими следствиями причин уже не имеют.
А если существует беспричинное, может существовать и творчество из ничего…

Но чем понятия случая и свободы отличаются?
О свободе, в отличие от случая, мы привыкли говорить в применении к субъекту. Случайны бывают события, свободен – субъект. То есть –

если случай – это (предполагаемое или реальное) в мире объектов беспричинное, то свобода – это способность субъекта (может быть только кажущаяся, но в определенном отношении все равно реальная) самому являться причиной; случай «происходит», свобода – инициирует, –

в общем, свободу, в отличие от случая, мы приписываем какому-то автору, значит, только одушевленному, только какой-то воле; свобода – это всегда, именно, свобода воли.

Наконец, последнее, но не наименее важное значение слова свобода, это –

– пространство для свободы (воли), объективная возможность ее реализации, –

свобода воли реализуется внутри законов природы и законов социальных.

СВОБОДА ВОЛИ

это, кажется, некоторая расшифровка понятия жизнь. Воля есть воля к жизни, и воля есть синоним свободы.
В первом приближении, свобода воли –

– отсутствие однозначной предопределенности поступков (живого существа) обстоятельствами.
Субъективная возможность выбирать, или совершить более одного поступка во всей сумме внешних и внутренних наличных обстоятельств

(если только сами обстоятельства оставляют пространство для выбора).

• Свобода – не случай, а инициатива. Но нет инициативы без выбора, а пространство выбора очерчено возможностью случая.
Физика обнаружила, будто бы, границы однозначной причинности, за которыми – неопределенность, лишь статистически предсказуемая случайность. Не исключено, что свобода в живом опирается именно на нее. Свобода – случай управляемый.

• …И все же буквальная инициатива непредставима; для ума существуют – либо уж случай и тогда отказ чего-либо понимать, либо – закон… На самом деле нужно научиться не абсолютизировать, то есть не примитивизировать идею инициативы. То есть найти то, в чем абсолютная необходимость для нас этого относительного понятия; и эта необходимость – воистину – необходимость жизненная! Как ни понимай инициативу, жить – значит инициировать.

В общем, есть ли свобода воли, буквально –

– творчество (поведения) из ничего

или все-таки нет – сказать трудно.
Возможно, самая буквальная свобода воли в живом существует и она опирается, в физическом мире, на абсолютный случай, принципиально непредсказуемое и беспричинное.
Возможно, буквальной свободы у живого и нет, но в живом природа воспользовалась, ради разнообразия его реакций, механизмом относительной случайности, – дала подключиться к процессу принятия решений и частично определять его чему-то неучитываемому или незамечаемому.
Возможно, вообще в свободе воли случай играет лишь второстепенную роль.
Как бы то ни было – слово названо; есть в живом нечто, называемое свободой воли. Я думаю, что это явление, именно –

– видимая способность живого выступать свободной причиной событий,

лучше всего осмыслить как –

– наличие в одушевленном существе фазы работы сознания, помещенной между воздействием на это существо и его реакцией.

И на этой фазе происходит (определяя свободу воли все конкретней) –

– предопределение поступков не их наличными причинами, а их возможными следствиями, проигрываемыми в сознании; не существующим данным, а воображаемым возможным, не прошлым и настоящим, а неявным и может быть даже ложно представляемым будущим.

Это – укорененность живого в сфере возможного, в которой оно чего-то желает или не желает; причинность из возможности.
То есть, эта свобода –

– способность не непосредственного реагирования, а реагирования в результате принимаемого решения: проигрывания в сознании возможных последствий своей реакции и предпочтения (все равно вольного или невольного) одного из этих последствий, – формирования определяющей поведение цели.
Характеризующая одушевленное существо способность образовывать из суммы «действующих причин» – не поступки как их прямое следствие, а предварительно «конечную причину» поступков, которая и будет их определять; из импульсов – цели.

Короче говоря,

свобода воли – это целеполагание.

Определяется ли сама эта «конечная причина» «действующими причинами» однозначно или нет – мне неведомо. Пусть даже и определяется – дело не в этом.
Итак, свобода воли в приведенном понимании, очевидно, существует: это то, чем одушевленное отличается от неодушевленного.

• Свобода воли – в способности ощутить несвободу.
А свобода в бытовом смысле – это когда несвободы, напротив, не ощущаешь. В этом смысле самое «свободное» то, что свободы воли не имеет: тела неодушевленные. Тоталитаризм делает почти «свободными», в этом же смысле, и людей – поскольку замещает в них, тщится заместить, чуть не самое волю.

• …В общем, свобода воли – синоним жизни. Чем больше жизни, то есть, чем одушевленнее существо – тем больше в нем этой свободы.
Квант «свободы воли» есть и в растении: его жизнь – его «да» среде, его гибель – его «нет».

• Свобода – это самоидентичность; способность её отстаивать.

• Свобода воли – повторюсь – это управляемый случай. Случай, используемый жизнью как механизм диверсификации возможных реакций на получаемый импульс и их последующего отбора.
Свободно в этом смысле даже растение, ибо, на практике, пробует и ошибается, и так диверсифицирует свои реакции на импульсы среды. Но собственно свобода – это возможность пробовать и ошибаться еще до практики, то есть свобода – это разум, сознание.

• Разум – инстанция объективности в нас – мера свободы воли. Или: разум, научающий волю знать о пределах своей свободы – и есть свобода воли.

• Жизнь (одушевленность), свобода воли, сознание, разум – понятия не только связанные, но перекрывающиеся. Свобода воли – степень одушевленности, этой проявленности жизни; сознательность – степень свободы воли; разум – степень сознательности.

• Потребность – это необходимость; осознанная необходимость называется желанием; желание есть синоним воли, воля – синоним свободы.

• «Свобода воли» – это «свобода волить», то есть желать.
Но разве наши желания от нас зависят? – Не зависят от нас наши потребности, а желания, потребности осмысленные и ставшие целями, ведь могут быть осмыслены и верно и неверно, и точно и неточно, – желания, стало быть – зависят и от нас.
В потребностях мы несвободны, но осознанная потребность есть уже желание – синоним воли.

• Быть свободным – быть инициатором собственных поступков; осмыслять причины собственных поступков, опережая их и превращая причины в цели – значит приближаться к тому, чтобы быть их инициатором; итак, к полной свободе воли приближаешься, путем разума, асимптотически – как к пределу. Становясь все разумнее, к ней эволюционирует живое.

• Полная свобода воли – предел процесса самопознания.

• Глубокие люди в молодости, кажется, не бывают вполне хорошими и в особенности приятными людьми: рефлексия раскрывает в них свободу, которой еще только предстоит умудриться и очеловечиться.

• «Свобода – это осознанная необходимость», а воля – это осознанное и санкционированное разумом влечение.

• «Свобода – это осознанная необходимость.» – Я бы так сказал: свобода – это осознание.
Ощущение необходимости, как несвободы – пробуждение свободы воли; осознание необходимости, или цель – ее проявление.

• …Ну конечно, осознанная необходимость выразится в наших поступках иначе, чем неосознанная, и эта-то разница означает тождество осознания и свободы.

• Законы природы непреложны, но не принудительны – требуют не подчинения, а осознания. Подчинением выслуживаются какие-то блага (так относилась к природным силам религия, видя за ними тиранические незримые силы); осознанием достигается свобода.

• В словах «свобода – это осознанная необходимость» слышится что-то иезуитское, будто «осознанная необходимость» есть «готовность, сознав требуемое, подчиняться». На самом же деле осознанная тобой лично необходимость – это твоя собственная необходимость, твоя цель; может быть, это будет необходимость умереть, но не сдаться – твоя свобода в данных обстоятельствах.

…Остается «свобода воли» в прикладном, именно нравственно-юридическом смысле. Проблема, а точнее апория, в том: если поступки и сами цели человека целиком предопределены обстоятельствами (натурой, воспитанием, средой и конкретной ситуацией) – а это, как и в мире физическом, выглядит самым вероятным – и соответственно такой свободы не существует, то не может быть ни вин, ни заслуг, самой идеи моральной ответственности человека. А без идеи ответственности нет нравственного суда, нет ни хорошего, ни плохого…
Что сказать на это? Конечно, «понять – значит простить» (точнее, все-таки – в большинстве случаев склониться к прощению, хотя иногда и напротив – возненавидеть). Но даже самое сочувственное понимание нами представляющего опасность человека не означает, что мы не станем защищаться от этой опасности. А стало быть, даже для законченного детерминиста эта нравственная апория решается просто: пусть воля и несвободна и все в ней предопределено – почему в цепи этих определяющих не должно быть представлений о добре и зле, о законе? Вычленить их оттуда можно лишь искусственно, проявив даже не свободу, а прямой произвол… Наличие нравственного суда, идей добра и зла – одно из таких же объективных обстоятельств, как и все остальные обстоятельства, и располагает тем же правом существовать и детерминировать поведение людей; если оно детерминирует кого-то недостаточно – это причина суду за себя постоять. Выходит, есть ли свобода в буквальном («физическом») смысле, нет ли ее – на практике, для жизни, ничего не меняется.
А вообще, свобода воли в этом нравственном или юридическом контексте –

– то же, что вменяемость: способность человека в момент поступка что-либо сознавать, то есть задействованность его решающей, а не только реагирующей, инстанции.

Ибо моральный суд, как считается, может детерминировать в человеке только сознательную инстанцию его души, потому и касается лишь его сознательных поступков. Замечу, что и это не совсем верно: в добром человеке существование ближнего детерминирует даже самые непроизвольные его реакции! Не наказывая невменяемых, суд великодушно разрешает людям быть и злыми – только бы не сознательно преступными.

• Учение о несвободе воли отрицает будто бы само различение добра и зла и потому скорее злое. И оно же, с другого конца, питает святость бесконечно оправдывающих и всепрощающих.
Да, подозрение или чувство несвободы воли – значит в одних нераскаянность, в других, без преувеличения, святость. Первым это чувство дает возможность отрицать за собою зло, вторым – прощать первым зло и не ставить себе в заслугу добро.

• …А вот свобода воли – идея, я бы сказал, сугубо трезвая, практическая. Столь сложная и даже будто неразрешимая на метафизическом уровне, она разделяется самым философски неразвитым большинством.

• «…Мы вполне понимаем, что такое свобода в практическом отношении (если речь идет о долге), но в плане теоретическом – что касается ее причинности (так сказать, ее природы) – мы никогда не сможем без противоречия и помыслить о том, чтобы захотеть понять ее» (Кант).

• Вменяем ли человек в метафизическом смысле, потому что свободен выбирать добро, или невменяем, но ему вменяется, дабы в числе детерминант его поведения были и моральные – вся система ответственности будет функционировать одинаково. – От плюса к минусу движется ток, или в обратном направлении, лампочки зажигаются в любом случае.

• Вопросы морали – вопросы принципиально практические, жизненные; здесь ведь решения не абстрактны, а всегда только и исключительно конкретны; и уже потому из решения вопроса свободы воли на уровне физическом или метафизическом – практически, то есть этически, ничего не следует.

• Пусть Я в теоретическом смысле детерминировано однозначно и ни в чем на самом деле не выступает инициатором, но лишь, «осознавая необходимость», наивно принимает на себя авторство – значит, жизнь и воля в том, чтобы совершать такую наивность и это авторство на себя принимать.

• Свобода и ответственность. – «Личная ответственность» – другое наименование свободы; «персональная» – зависимости.

И – последний аспект проблемы свободы воли. Кажется, исторически он-то и есть первый. Мы обсуждали «свободу воли от причинности», так сказать, от материи, а ведь волновала людей, по-настоящему, идея прямо противоположная – именно –

– «свобода воли от Бога».
Независимость (проблематичная) человеческой воли от божьей, – независимость, которой, с одной стороны, только и можно обосновать идею ответственности человека перед Богом (греха и богоугодности), а с другой – существование которой невозможно помыслить без умаления божьей воли (а несуществования – без приписывания греховности ей самой…).

Интересно, что одни христиане эту свободу признают, другие (протестанты) – нет. Видимо, дело для верующих отнюдь не в самой этой проблеме; проблема эта – лишь апория, в которой запутывается, если начать рассуждать (чего вообще лучше и не делать), настоящая религиозная идея – идея власти, идея господства и подчинения. Та и другая стороны апории –

«свобода воли есть, потому что долг служения Богу предполагает в человеке его собственные грех и заслугу» и «свободы воли нет, потому что Бог всемогущ и абсолютен» –

лишь выражают эту идею по-своему. Что за Господь, если его раб остается в чем-то свободен? Что за Господь, если раба нельзя наказать (если он ни в чем не может быть перед Господом виноват)?.. На этом, собственно религиозном, уровне противоречий нет…
А если все-таки попытаться примирить обе стороны апории, может получиться, например, что-то вроде следующего. –

«Бог творит все в мире и наше поведение в том числе, но, видимо, методом проб – а соответственно и ошибок; возможность его ошибок называется нашей свободой, а исправление им своих ошибок – божьей карой» –

так гончар лепит свои сосуды и, добиваясь от них совершенства, сминает неудавшиеся, карая их без их вины и оставаясь правым…
Обычно – другое решение апории (по-человечески рассуждая, отнюдь не менее сомнительное):

«Бог сам предоставляет нам свободу, чтобы мы совершенствовались сами; ему нравится нас судить и воспитывать».

Решают апорию свободы воли перед Богом и путем отсылки к другой невозможности – существованию Сатаны (последнего ведь тоже, перед абсолютным-то Богом, не должно бы быть, но тогда пришлось бы приписывать все зло мира самому Богу). Вот это решение:

«свобода воли – то есть свобода воли от Бога – это и есть Сатана»,

поскольку мы постоянно и добровольно не приносим свою свободу, отрекаясь от Сатаны в себе, на алтарь.

• …А Христос обратил идею абсолютного божьего деспотизма, в которой мы свободны, как будто, только для кар, в идею абсолютной божьей милости. И, абсолютно осуждая грех, как если бы свобода в нас была абсолютной, бесконечно прощал грешника, как если бы свободы воли не существовало.

СВОБОДА И ВЛАСТЬ

(в самом общем виде)

«свобода – власть личности распоряжаться собственным поведением; власть – свобода личности распоряжаться поведением других»,

а разграничение их, можно сказать, есть право.
Свобода и власть, как видно, понятия перекрывающиеся; есть у них и общий синоним – «воля». И притом это понятия взаимоисключающие.

Свобода как произвол – то есть не стесняющая себя рамками касающегося лишь самой личности – есть уже власть над кем-то, точнее – насилие.
Власть есть насилие, но насилие институциализованное, выработавшее общепризнанную иерархию и связавшее себя ее законами, утвердившее, но тем и связавшее собственный произвол и постольку похожее на само право. Которое, в идеале, есть институциализованная свобода.
Итак, несколько повторяясь –

произвол личности в том, что касается ее самой – свобода, а институциализованная свобода – признанное обществом естественное право, «права человека»; произвол личности за пределами касающегося ее самой – насилие, а институциализованное насилие – власть и ее закон. Институциализация – введение какого-либо общеобязательного порядка – процесс сближения свободы и власти.

Можно ли лишить власть ее исконного характера насилия, сделать ее совсем тем же, что право? И нет и да. Возьмем профессиональную коллективную деятельность; иерархия обязательна и тут, но дело не в том, что кто-то кому-то подчиняется, а в том, что каждый делает свою работу, отвечая за решения в пределах своей компетенции.

• То, что отнимает у нас свободу, должно быть уже богом. Власть – сакральна.

СВОБОДА И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

суть в следующем: если свободен в движениях и находишься притом не в вакууме, то рискуешь натыкаться на острые предметы – должен и контролировать свои движения.
Всякое живое существо помещено в среду, во внешние обстоятельства, в объективность – и потому свобода дается ему лишь вместе с ответственностью: с объемом возможности совершать поступки растет объем последствий поступков, с которыми придется столкнуться и причиной которых был уже ты сам. Растение может быть найдено жвачным животным или же нет, получить вовремя влагу или не получить – жить ему или погибать, от него не зависит. Животное уже не связано корнями с местом, и то, убережется или нет оно от хищника, добудет или нет пропитание – зависит и от него самого, – от его умения пользоваться свободой. Быть свободным – значит делать то, что с тобой может случиться, зависящим от тебя же; значит – брать ответственность. Сфера ответственности равна сфере свободы.
То есть, соотношение свободы и ответственности можно описать как –

– степень независимости от обстоятельств, называемая свободой, выкупается зависимостью от последствий для тебя самой свободы, называемой ответственностью.

Ответственность – это сама свобода и одновременно ее проклятье.
Так оно уже в отношениях живого индивида с биологическим миром, на уровне элементарном.
Теперь рассмотрим случай, когда «среда» – человеческая, «обстоятельства» – другие люди с их интересами. Здесь индивиду приходится нести ответственность не только за себя, но и за других: во-первых потому, что человек для человека самоценен, во-вторых потому, что иначе не выжить никому. То и другое, увы, не сразу делается индивиду очевидным, и к ответственности перед социальным целым индивид вынуждается, изначально, его властью. Отсюда и идет архаичное (дикое) представление, что –

– свобода есть степень независимости от социального (властного) принуждения, называемого ответственностью…

Эта ответственность называется еще «персональной», степень независимости от нее – «мерой дозволенного». – Но как бы притягательна ни была свобода не отвечать перед кем-то, пропорционально ей растет «проклятая» свобода отвечать перед собой, и тут выясняется, что послушание бывает для человека и предпочтительней (если он «раб»), – то есть, что

своего рода «свобода» – такая степень ответственности перед власть имущими, что исключала бы всякую ответственность перед самим собой,

когда четко определенная персональная или «шкурная» ответственность полностью избавляет от бесконечной и многообразной ответственности личной.
Но вот, принцип права вытесняет собой первобытный принцип власти, то есть внешнее принуждение сменяется установлением естественных, четких и ясных границ, за которыми наша свобода могла бы исключить такую же свободу другого, и внутри которых каждый сам себе господин – автономен. Тут соотношение свободы и ответственности таково –

– автономия личности в социальном целом, называемая свободой, возлагает на личность весь груз (долг) ответственности перед собой и перед самим этим целым.

Свободная личность не перекладывает на общество заботы по своему духовному и материальному благополучию, полагая это делом своей святой свободы, зато, в соответствии со своей автономной моралью и в меру этой моральности, сама заботится о духовном и материальном благополучии общества. Если же личность не в состоянии нести бремя свободы достойно, то отвечает не перед властью, а перед законом – «сама себя бьет».
Повторю, нести свободную ответственность за себя трудно, и многие охотно переложили бы ее на власть, ощущая это как «свободу».
Массам нужна не свобода жить под свою ответственность, а свобода жить не задумываясь, в уверенности, что цепь достаточно крепка.

• «Личная ответственность» есть то же, что «свобода совести», в социальном плане, и «автономная мораль» – в плане личностном.

• «Свобода – личная ответственность – долг (совесть)».
«Долг (обязанность) – ответственность («головой» или «шкурой») – зависимость»…

…Ну, а если сформулировать различия в понимании свободы/ответственности предельно общим образом, пусть не слишком понятно, но зато в привычных уху выражениях, то –

свобода – возможность ни за что не отвечать (произвол);
свобода – возможность отвечать самому (собственно социальная свобода, или право).

СВОБОДА И ПРОИЗВОЛ

Переход к статье «Свобода и произвол»

«СВОБОДА ОТ» И «СВОБОДА ДЛЯ»

видимо,

– «свобода от» – формальное право, лишь охраняющее индивида от любого рода насилия со стороны других членов общества и самого общества; «свобода для» – создаваемые обществом положительные возможности для обретения индивидами благополучия.

Штука в том, что ориентация на «свободу для» воспринимается изобретателями этого различения как достаточное оправдание для утеснения «свободы от», или формального права; ведь, действительно, благополучие по определенному общему образцу, для «населения», приходится делать ценой благополучия по любому личному образцу, и выгоды многих обеспечивать насилием над некоторыми.
…А вообще, если слышать в этих словах только то, что в них слышно, «свобода для» – это, наверное, приказ: делай, что сказано, и ни о чем не думай. Этакий иезуитский выверт. А «свобода от» – это отсутствие приказывающих.

• «Свобода от…» и означает всю сумму «прав на…».

• «Свобода от» содержит в себе бесконечность «для», каковая бесконечность, собственно, и называется свободой.

• Разумеется, интересный человек – тот, кому свобода нужна для чего-то, а не от чего-то. И многих вдруг дарованная свобода только разоблачает. И все же идея, что это «для» может быть даваемо людям насильно – идея античеловеческая.

• Негативизм свободы лежит в самой ее сущности: сама по себе она дороже всего, на что ее можно употребить, ее «от» дороже всякого частного «для». Этот негативизм – ее самоценность.

• «Для чего вам свобода, извольте отчитаться!» – «Прежде всего для того, чтобы вы не могли требовать от нас в этом отчета; “для” будем определять мы сами, когда получим свободу “от”– от вас».

• Свобода – это когда можно не отчитываться, на что она тебе.

• Сфера свободы – это заповедная для социума сфера личного дела каждого. То есть все то, священное и неприкосновенное, относительно чего каждый вправе сказать этому социуму, как и любому его члену – «не твое дело». То есть та сфера, где ты, именно, свободен «от».

Итак, соотношение «от» и «для» таково.

«Для» моей социальной свободы и есть область моей свободы, мое святое личное дело; соответственно сама моя социальная свобода – это свобода «от»: законы свободного общества должны лишь гарантировать мне заповедность этой области.

СВОБОДА СЛОВА

признак неидеологического государства, одна из расшифровок термина «свобода совести» –

– исключение всякой общественной монополии на истину (будь то государственной, религиозной, статистического большинства и т. д.).

Каждый свободен иметь свое мнение по любому общему вопросу: в социальном плане это значит, что любое личное мнение, несогласное с официальным, можно делать публичным, покуда оно будет оставаться мнением, но не деянием – то есть покуда высказывание мнения не превратится в организацию противоправных акций или не станет само такой акцией, например клеветой или оскорблением. – Вообще, трудно отличить слово от дела, и потому в демократических государствах «слову» даются явные и часто несправедливые поблажки. «Никого, – говорят, – нельзя судить только за мнения». Если бы можно было определить это «только»!..
Как бы то ни было, подразумевается будто бы, что дела подзаконны, а слова нет; и «свобода слова» –

– согласие в том, что публично заявляемые мнения – еще не деяния и как таковые не подлежат ведению закона, если только очевидно и непосредственно не являются деяниями по смыслу.

СВОБОДА СОВЕСТИ

одно из сущностных проявлений социальной свободы.
«Совесть» тут – это мировоззрение, определяющее весь максимум моральных ценностей человека; это может быть религия, может быть, скажем, марксизм, могут быть взгляды вообще несознаваемые или даже отсутствующие, а могут – и собственные, не типовые. Так вот, свобода совести –

– требование, чтобы социальный уклад государства определялся не общеобязательным мировоззрением (в этом случае называющимся идеологией), а правом; то есть касался бы по существу лишь базовых ценностей (естественных прав и соответствующих обязанностей), полагая мировоззрение (определяющее все обязанности, что сверх того) личным и заповедным делом каждого.

Подчеркну, между прочим, что свобода совести означает свободу каждого предъявлять к себе дополнительные, сверх общих, требования, но не иметь никаких дополнительных возможностей. Скажем, индеец свободен отправлять самый дикий культ, но все-таки не совершать, хоть и предписанные культом, человеческие жертвоприношения.

• Правовое, неидеологическое государство требует от граждан лишь соблюдения общего юридического минимума, а личный неформальный максимум требований к себе каждый определяет сам; все вместе мы должны чтить право каждого на жизнь, на неподчинение одних из нас другим, на обладание каждым всеми ненасильственно приобретенными им благами, а по отдельности можем быть, сверх того (но не вопреки!), иудеями, христианами, коммунистами, персоналистами…
Почему, все-таки, вместо «свобода мировоззрения» или «свобода идеологии» говорится именно «свобода совести»? – Во-первых потому, что идеология, разлученная с властью и переставшая быть социообразующей, уже не есть в полном смысле слова идеология, а только теория, мировоззрение; во-вторых потому, что мировоззрение означает здесь максимум личных нравственных требований к себе, а этот максимум короче и точнее всего называется совестью. «Свобода совести» значит – вам не мешают иметь свою совесть. А вот не иметь ее – лишь до каких-то определенных законом пределов…
Людям, привыкшим, что совесть заменяет им идеология, свобода совести кажется свободой от совести. Но тут уж ничего не поделаешь.
В неидеологическом государстве, могут возразить еще, идеологии не отсутствуют, а сосуществуют. Но их равноправное сосуществование предполагает, что ни одна из них а) не является государственной, б) не может быть обязательной даже для своих адептов, а значит, как видно из примера с бесчеловечными культами, каждая в) расстается со своей абсолютностью. Строго говоря, идеология на таких условиях – уж и не совсем идеология, в том числе и религия – тс-с! – не совсем религия… Так или иначе, предать свою совесть какому-либо вероучению как идеологии или не предавать ее – дело той же совести каждого, свободу которой и гарантирует правовое неидеологическое государство.

• Свобода совести – это «свобода, оставляемая на совести»: формализм права, его фундаментальное «что не запрещено, разрешено».

• В идеологическом государстве мораль – дело государственное; тут власть заменяет личную совесть общеобязательной идеологией, – признает мораль только авторитарную и само ее определяет.
Свобода совести – право на личную совесть, то есть законодательное обеспечение морали автономной.

• Автономная мораль не дает индивидуальных прав, последнее уже было бы не право. Потому мораль каждого и может быть собственной, что права общие.

СВОБОДА (СОЦИАЛЬНАЯ)

– возможность реализации каждым индивидом его естественных прав (то есть обладание каждым всей свободой, естественно согласующейся с такой же свободой каждого другого).

• «Свобода – это право делать все, что пожелаешь, естественно ограниченное правом другого на то же самое». Лучше этой формулы не существует. Естественное право – конкретизация свободы, по этой формуле.

• Свобода – это когда никто никого не притесняет. А «свобода притеснять» называется иначе, – именно, насилие.

• «Свобода – это не вседозволенность», – возглашает каждый, кто хочет по собственному усмотрению что-то другим «дозволять» и притом называть это их свободой.
Нет уж, свобода есть именно «вседозволенность» – и «вседозволенность для всех»: значит, по закону, который не переступает никто.

• Закон определяет свобода – это называется право; закон определяет власть – это называется тирания.

• «Закручивать гайки.» – Звучит так, будто свобода – не смысл социального устройства, а разболтанность его частей…

• Как соотносятся свобода вообще и право собственности в частности? Неизвестно даже, что здесь изначально: свобода – это собственность на себя.

• Радикальнее всех пользуются свободой те, кто ее ненавидит.

• Современному дикарю свобода оказывается тесной, а казарма впору.

• Свобода – власть над собою; ничего удивительного, что многим она ненавистна: каково, в самом деле – терпеть власть дурака!

• Выпускать птицу из клетки – в точном смысле слова либерализм, – то есть сознание, что свобода есть столь же фундаментальная ценность, как и регулярная кормежка.

• Свобода никого не делает лучше, но необходимость ее в том, что лучше человек может стать только свободно.

СВОЕВОЛИЕ

– нарушение субординации, непослушание, неподчинение подчиненного.

Если мыслить человеческое общество исключительно как иерархию, то принципы субординации становятся тем же, что сама мораль, а предосудительное своеволие в нем – уже то, что Молчалин назвал «свое суждение иметь», то есть –

– моральная автономия, собственные принципы «своей воли».

Противоположный смысл «своеволия» –

– произвол как принцип, аморальность.

С точки зрения авторитарной морали первое и второе суть одно и то же, если только первое не страшнее: моральная автономия тут – тот же произвол, только систематический, убежденный. И, видимо чтобы дело не дошло до автономии, всякое поползновение своеволия «следует гасить быстрее, чем пожар».
Далее. Высшее лицо в иерархии в «своеволии» не упрекают. Однако, когда его своеволие (произвол ради произвола, аморальность) – становится невыносимым, – тогда говорят о деспотизме. Ибо, даже если власть и предполагает произвол, право на чужую волю, все же и этот произвол должен связывать себя хотя бы принимаемыми на себя обязательствами – хотя бы произвольными законами.

Своеволие высшего лица в иерархии – деспотизм.

• Так же как вы, может быть, полагаете, что «своеволие» – это склонность распоряжаться другими людьми по своей воле, – так те, кому свойствен этот порок, убеждены, что «своеволие» – это ваша склонность распоряжаться собой, по своей воле…

• Настоящее своеволие – это властолюбие. Но властолюбие умеет, до поры, быть очень послушным.

• Если морали мы только подчиняемся, то иметь ее внутри себя – уже своеволие.

• Как мне уже приходилось, кажется, говорить, страшнейшие преступления – плоды не своеволия, а, точно, «чужеволия». Во всяком случае, без чужеволия многих никакое своеволие единиц не могло бы оказаться столь страшным.

• «Делай, что хочешь» – как будто значит: «делай, что пожелаешь, игнорируя только желание не вредить окружающим». – Не будь это последнее желание совершенно естественным для человека, следовало бы и вправду «гасить своеволие быстрее, чем пожар».

СВЯТОЕ

– сакральное благое.

Это – определение «через род и видовое отличие» (сакральное с видовым отличием «злое» – это сатанинское). Но на что мы можем указать, как на такое «сакральное благое»? Так определяемое, святое –

– самоценное. Объективно таковым является все живое (отстаивающее свою самоидентичность в среде);
– самоценное. Субъективно, таким является все распоряжающееся нами – все равно изнутри или извне, – любая сила, превышающая нашу волю (подчиняющая) и наш разум (непостижимая), но относительно которой мы верим, что именно она дарует нам жизнь и может даровать бессмертие.

СВЯТЫНЯ

– святой предмет (вобравший в себя святую силу), сравнительно современная версия фетиша (предмета, вобравшего в себя силу сакральную, то есть не обязательно благую);
– то же, что идеал – коллективная («добровольно-принудительная», составляющая необсуждаемый нравственный долг всякой личности) ценность;
– то же, что ценность в своем собственном смысле (самоценное для нас, вне нас).

Здесь можно перейти к статье Словаря «Ценность и святыня»

СЕБЯЛЮБИЕ

– стремление (естественное и постольку справедливое) индивида к собственному благополучию;
– стремление к личному благополучию в его противостоянии требованиям справедливости

(последнее – то же, что эгоизм: искреннее и убежденное предпочитание себя).
Между прочим, если из первого определения «вычесть» второе, то есть из представления о «собственном благополучии» изъять его моральную составляющую (чистую совесть), то получится, что –

себялюбие – синоним корыстолюбия.

• Почему, собственно, человек не должен заботиться о себе? А кто же, за него, и должен?.. Представление, что эта обязанность лежит на ком-то другом – тот же эгоцентризм, довольно неприятная форма наивности.

• Достойный человек, в первую очередь, сам заботится о себе.
Недостойный заботится о себе в первую очередь.

• Себялюбие – самолюбие – достоинство. – Среднее здесь будто связывает противоположности.
Если мерить достоинство обладаниями, ущерб выгодам – ущерб достоинству.

• Человек не только заботится о себе – он себя, действительно, любит. Спектр отношения к себе – от простой разумной ответственности за себя, возложенной природой на каждого, до неразумной любовной нежности. (Последнее, впрочем, называется уже не себялюбием, а самовлюбленностью.)

• Пропорция заботы и нежности в себялюбии бывает разной. Один смотрит на себя исключительно трезво и столь же трезво использует мир в своих интересах. Другой пожертвует своему чувству к себе даже осязаемой выгодой; скажем, падет жертвой позы, в которой себе кажется особенно милым, или самой явной лести…

• «Нам надо» примерно в сто раз больше «им хватит».

«СЕКС»

по-русски – половая жизнь,

но слышится, в употреблении «секс», весьма характерный нюанс.
Человеческая половая жизнь уже на биологическом уровне отличается от, скажем, собачей тем, что – интимна. Сокрыта, сокровенна. (Против собак я ничего не имею, они во многом куда симпатичнее человека, – речь идет о биологическом факте.)
И эта сокровенность, подчеркну, нужна самой половой жизни, и не есть (только) требование какой-то там пуританской морали; ее не придумали попы или коммунисты; это не ограничение, накладываемое кем-то на половую жизнь, а условие ее собственной полноценности.
Вообще сокровенное – это скрываемое от глаз не потому, что оно дурно, а потому, что – свято, неприкасаемо, имеет право на необозреваемость и осуществляется вполне и по-настоящему лишь тогда, когда необозреваемо. Сокровенность половой жизни – того же характера, что сокровенность всякой личной жизни; не зря и в обиходе жизнь отношениями называют именно личной жизнью. Только сокровенное двоих – в отличие от сокровенного одного – вдвойне, в квадрате сокровенное.
Неразличение же личного и публичного есть пошлость.
Так вот, «секс» в отечественном словоупотреблении –

– интимность в опошленном (публичном, профанированном) варианте.

Любые формы интимности, радующие партнеров, суть их святое личное дело, но пошлость превращает эти формы в «технику» или «искусство»; одни, искушенные, советуют, другие, любознательные, учатся. Однако «в любви нельзя быть искушенным – можно быть искушенным в нелюбви» (Л. Облога). Злосчастное английское make love так полюбилось отечественному пошляку потому, что «заниматься любовью», при наличии отдельных «любить» и «спать», действительно выражает сущность пошлого секса: любовью не живут, не горят, не болеют даже – а именно от нечего делать «занимаются».

«Секс» – это искусство «заниматься любовью» и тогда, когда любовь тобой не занимается…

• Порнография дурна не тем, что пропагандирует что-то плохое, а тем, напротив, что профанирует святое.
Потому-то, скажем, «умные» публичные и телевизионные дискуссии «про это», где ничего этого не показывают, а только говорят, «размазывают», куда противнее самой порнографии: сомнительное удовольствие от разглядывания картинок все-таки идет от инстинкта и потому как-то простительней. Тогда как все удовольствие, получаемое участниками и зрителями дискуссий, видимо – исключительно от процесса опошления, самоутверждения в пошлости.

• Грех потребления порнографии уменьшается пропорционально тому, насколько это остается личным делом – не может служить примером другим. Но минимум греха остается, он в том, что пользуются чужим падением, оплачивают его.
(Проституция – оплаченное, заказанное падение. Преступником тут является скорее заказчик, падший – только падшим.)

• …А что неприятного в модных сейчас открытках, в том числе совершенно сексуально-приличных, с готовыми шутливыми надписями (вроде: «я знаю, кто я такой после этого» и т.д.)? – Лишь то, что надписи любимому или другу надо придумывать самому, они не могут быть покупными. Неприятное – в каком-то неуловимом опошлении, превращении личного в товарное.

• «Раскрепощенная» половая жизнь отнюдь не значит, как в то верят пошляки – «лишенная характера интимности».
Скорее уж, наоборот – когда интимное должно быть уважаемо, и любовь, живое чувство, а не только брак с его формальными юридически-экономическими узами, освящал бы это интимное. Пошляки же распинают, на публике, интимное, а с ним и любовь.

• «Интимом» называют сейчас физиологию половых отношений, которую выставляют на обозрение, забывая, что и сами эти отношения и тем паче их физиология, действительно – интимны.

• Половая жизнь – как исповедь: или высшее доверие, или полное бесстыдство. Когда то, что должно быть личным, превращают в публичное.

• Конечно, «секс и насилие» – словосочетание странное; будто у вида человек лишь две страсти: размножаться и убивать, причем предосудительны почему-то обе.
Предосудительное «секса» – не сам секс (половая жизнь), а пошлость. Но насилие все-таки хуже пошлости и больше, чем предосудительно – это само преступление. Те, кто ставит эти слова рядом, видимо воспринимают мораль как сумму бессмысленных сакрализованных правил, не подозревая о ее живом смысле.

• Есть в логике «сексуальной революции» нечто общее со всякой социальной революцией: готовят их одни, делают другие, пользуются плодами третьи. Так, приближали «сексуальную революцию» люди человечные, «идеалисты»; осуществляли, думается, простые бесстыдники; а выиграли от нее пошляки. – Действительно. Мечталось уничтожить бессмысленные и жестокие правила половой морали, из-за которых именно лучшие люди «горели» на лучших чувствах, а уничтожают, то есть опошляют, сами эти лучшие чувства.
Если тут требуются еще пояснения – пожалуйста. «До революции» (сексуальной) именно те женщины, которые умели искренне любить и соответственно доверять, подвергались риску осуждения, а судьями им было все общество и в том числе те женщины, которые подходили к отношениям с мужчиной «благоразумно», то есть расчетливо, корыстно. Правом судить обладала сама пошлость. И эту отвратительную и жестокую в своих крайностях пошлость должна была смести вожделенная свобода для любви. Но пошлость, хоть и в другом облике, снова взяла верх. Если раньше «любовь» была предметом торга внешне благопристойного, теперь – в виде так называемого «секса» – бесшабашного…

• …Поборолись с ханжами, для которых человеческая обнаженность была невыносима и в Эрмитаже – и пошляки поволокли ее на рынок… А ведь ханжа – тот же пошляк: ханжа – пошляк нравственный, просто пошляк – ханжа «раскрепощенный»…

СЕМЬЯ

это, в своей биологической сущности –

– «союз (самца и самки, то есть мужчины и женщины) за потомство»;

а поскольку склонность образовывать такие союзы не только востребована, но, соответственно, и поддержана природой, нужна нам, по природе, уже сама по себе – то и бездетная семья – тоже семья, –

– «симбиоз разнополых».

• «Женишься или нет, все равно пожалеешь»…
Так оно у человека. Есть виды с куда более выраженной моногамной семейственностью – например, многие птицы; у человека его непрочная моногамия поддерживается, в большинстве современных социумов, социальной установкой, – требованиями нравственности. Впрочем, конечно, и требованиями человечности.

• Нерушимость «святость» брака превращает людей, отчасти, в невольников или своего рода имущество друг друга. Коммунистический проект того, что должно прийти этому отсталому институту на смену – понятно, насильственный: «общность жен» (термин, который не побоялся употребить сам Карл Маркс). Либеральная «общность жен» – то есть, и «общность мужей» также – это только отрицание за людьми права собственности друг на друга, именно, право развода.

• Любопытно: многих легко себе представить в одной роли жены (мужа) – но не невесты (жениха), и наоборот. – Пословица у Даля: «девка не жена, порода не одна».

• Семья – работа, в которой мужчина ничего не смыслит, в конторе, которая слишком от него зависит.

• «Семья – ячейка общества»?
Действительно, обществу удобнее делиться не на индивидов, а на семьи. Но в крайних случаях (случаях войны, например), общество притязает уже на самих индивидов, перешагивая через семью; а общество тоталитарное склонно и подчеркивать это свое право.

• Обществу нужно от индивида, чтобы тот ему подчинялся, на него работал (зарабатывал у него) и оставлял для него потомство. Потомство заставит зарабатывать, значит и подчиняться. И потому, конечно, общество всячески стимулирует семейственный инстинкт.

• «Чтобы родить детей, кому ума недоставало!»
Понятно, что ум нужен не на то, чтобы родить, а на то, чтобы воспитать. Но речь тут о другом. Необычные дела и в частности дела большие плохо сочетаются с задачей оставить потомство. Семья, ставя в зависимость от общества, социализирует и стандартизирует.

СЕНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ

если это –

– склонность делать свои чувства объектом собственной же особой заботы –

то ясно, почему сентиментальность вызывает так мало доверия, ведь чувства вполне искренни, когда ими не занимаются, а предоставляют рождаться самим.
Впрочем, невозможно хотеть от человека, чтобы он не имел рефлексии – тогда он не был бы человеком. И сентиментальность придется определить несколько детальнее, именно –

– особо тонкая чувствительность, в искренность которой мы не верим (возможно и потому, что сами к ней не способны); чувствительность, которая распространяется на ничтожные (по мнению оценивающих) объекты и потому подозреваемая в фальши;
– наслаждение чувствительностью, либо гордо самоутверждающееся в своей особой тонкости, либо стыдливо выбирающее себе заведомо мелкие объекты.

Если подставить в эти формулы, вместо «чувствительности», ее важнейший частный случай – «сострадательность» – то вопрос, что такое и как оценивать сентиментальность, принимает особенно пикантный характер. Ведь само страдание бывает абсолютно в любом «объекте» – и крупном и мелком – и подлинное, то есть живое, сострадание не может их различать. Больше того, в «крупном»-то «объекте», именно человеке, девяносто процентов страданий составляют не заслуживающие слишком острого сочувствия терзания самолюбия, тогда как «объекты» «мелкие» страдать могут лишь абсолютно – от боли, голода, холода, страха за детенышей, страха смерти… И вот, для людей черствых –

«сентиментальность» – это сострадание в его абсолютном масштабе (соразмерное серьезности страдания), не различающее, по этой причине, объектов общепринято «ценных» и «малоценных»; живое сочувствие, не считающееся с общепринятой значимостью своего предмета.

То, что черствый человек воспринимает и презирает как фальшивое копание в мелочах, есть на самом деле слишком (может быть) подлинное чувство, слишком развитое умение смотреть на вещи прямо.

• …А вот эстетизм гордится своей тонкостью, но не в чувствительности, как сентиментальность, а в бесчувственности.

• В дурной сентиментальности чувствуется, что подлинного сострадания нет, а есть только выбор объекта, помучить который в воображении не считалось бы грешно…

• Сентиментальность не «сочетается с садизмом», как это часто говорят, а сама есть садизм: удовольствие от сострадания.
Но если сострадание, как это и должно быть в нормальном случае, мучит сострадающего – то сентиментальностью назовут его лишь те, кому это чувство неведомо.

• Сентиментальничают либо люди бесчувственные, либо садисты. Других сострадание только мучит.

• Жалость к животным, то есть к страданию в чистом виде, не по условным, а по абсолютным поводам – с сентиментальностью ничего общего не имеет. То есть, уж никак не доставляет сострадательному удовольствие – одни неизбывные муки. Между прочим, страдающие этим высоким недугом, как правило, в других сферах в сентиментальности никем не замечаются.

• Разумеется, сострадание, не считающееся с общепринятым мнением о том, чему именно стоит и чему не стоит сострадать, «полезен» ли объект сострадания или «вреден» (вроде бесхозных дворняг), и т.п., будет вызывать раздражение, и клеймо «сентиментальности», идеально неподходящее, есть еще наименьшее из возводимых на него клевет.

• «Ах, бедная Лиза!». – А ведь действительно – бедная! Так почему же – «сентиментальность»? Почему уже кое-кто из современников прозвал автора «Ахалкин»? Разве сентиментализм тут не прав? – Дело в том именно – и острота рассказа в том – что право незнатной Лизы на полное и абсолютное сочувствие представлялось еще, как кажется, самому автору проблематичным, а с этим серьезная драма становилась сентиментальной (и тем более неприятной, что оставалась притом слишком серьезной).
Почему фальшиво, разве Лиза – не бедная? – Потому и фальшиво, что очень даже бедная…

• В самом искусстве идет постепенное «смягчение нравов»; реставрация мрачной концовки «Лебединого озера» – и та обескураживает и возмущает; трагические развязки становятся все реже, потому что растрогать зрителя теперь можно и без помощи слишком крутых мер.
Ныне сентиментальному достаточно поникшего цветка, а когда-то требовались Эсхил, Шекспир… Это нам сейчас кажется, что они писали драмы. Когда-то это было только сентиментальностью.

• Когда бесчувственному приходит охота сентиментальничать, он обращается как с душещипательным – с тем, что на самом деле душераздирающе.

• «Парадоксальные реакции» при психическом истощении как бы «сентиментальны» – мелкое будто застит крупное. На самом деле, конечно, ничего общего. «Крупное» как бы не вмещается в душу, но его место занимает, терзая (а не развлекая) «мелкое».

• Презрительное «сентименты» – это, видимо, «чувства с точки зрения целей; побочный продукт целенаправленной деятельности, способный только ее тормозить».
«Я не сентиментален»: «когда я добиваюсь своего, то необходимость кого-то этим огорчить, если только тот не в силах воспрепятствовать мне делом, меня не останавливает».

СЕНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ И ЭСТЕТИЗМ

Переход к статье «Сентиментальность и эстетизм»

СЕРДОБОЛЬНОСТЬ

– «заболевание сострадательностью», –

несколько презрительное звучание термина указывает на то, что вообще сострадательность, как считают, должна «знать меру», что ей эта «мера» есть. И правда, если бы все страдания мира предстали перед сострадательным сразу, он тут же погиб бы. Без доли, так сказать, «здоровой душевной тупости» человеку не выжить. Но и наблюдать, как эта тупость собою гордится, тоже малоприятно…

«СЕРДЦЕ»

из альтернативы «сердце (чувство) – ум (разум)»

– первый импульс, не обосновываемое желание.
Первый импульс, предположительно в большинстве случаев добрый – предшествующий реакции благоразумия.

• «Жить сердцем» – значит поступать, не входя в размышления о «правильном».
А что такое «правильное»? – У одних это – справедливое и адекватное цели. У других это – принятое и такое, чтобы не навредить себе. Если «живущие сердцем» выглядят симпатичнее, чем «живущие умом», вторые, значит, составляют случай типовой.

• Если «живущий сердцем» действительно добрее «живущего умом» и человек, таким образом, хуже по размышлению – это может значить лишь одно: что распространенные представления о правильном отношении к другим людям еще плохи, – хуже, чем их могла бы подсказать человеку его натура. Что социальное злее индивидуального.

• «Еще в двадцать первом веке, – будут когда-то говорить, – правильное было хуже доброго, и разум не помогал сердцу в его намерениях, а скорее мешал ему»…

• В обыденном житейском уме больше корысти, чем даже в неразвитой умом природе.

• Человеку, одаренному острым чувством справедливости и сострадания, сдерживать себя в обществе приходится чаще…

• Почему «сердиться» – от «сердца»? Потому ли, что в злости мы бываем всего искренней?..

• Мысли приходят в голову из сердца.

«СЕРОСТЬ»

– неотличимость от массы, признаваемой (получается!) невежественной и бездарной, «серой».

Этот комплекс агрессивен. Серость – защитная окраска волка…

СЕРЬЕЗНОСТЬ

есть значения-синонимы –

– основательность, фундаментальность, солидность –

«серьезный труд» (когда сделано все, что положено), «серьезное суждение» (достаточно обоснованное), «серьезный человек» (на которого можно положиться или располагающий властью). Но главное значение иное и сформулировать его очень трудно. Разве что,

серьезность – это мера подлинности, подлинности личного существования; так сказать, экзистенциальная честность. Или: искренность, с которой живешь,

искренность намерений (которые идут от сердца) и, что звучит странно, искренность восприятий (которые принимаешь к сердцу)…
Все серьезное по-своему основательно, по-своему фундаментально и солидно, но далеко не все основательное или солидное серьезно. Больше того, кому не хватает серьезности в своем деле, берут как раз основательностью, и кто не становится серьезным, научается быть солидным.
Также и второстепенное значение –

– нешуточность –

значит, что изъявляемое (намерение или слово) искренне, не выдает себя ни за что иное. Отсюда ясно, между прочим, что серьезное противостоит в шутливом никак не остроумному, а игровому. Потому и правда, что «всерьез говорят только шуты» – на слишком серьезные вещи трудно смотреть прямо, как на солнце, – их можно стерпеть лишь как намек, предположение с готовностью отступить, в общем, как шутку.
«Искренность, с которой живешь», занята лишь существом дел и означает потребность жить для существенного; благодаря ей сама собой выстраивается в душе серьезного –

– верная иерархия ценностей

(и лишь человеку с истинной иерархией ценностей – снова о шуточном и нешуточном – в полной мере доступен юмор).
Надо еще сказать, что свойство не «работать» только, а всерьез жить в своем деле – «искренность, с которой живешь в своем деле» – это талант; талант – это серьезность.

• …Ибо человек способен быть неискренним уже в собственных намерениях. Ищет ли он Бога, или истины, или просто радости – постоянно видишь, что на самом деле ему нужно не то, не другое и даже не третье сами по себе – но что движет им жажда социализироваться в качестве верующего, или причастного к истине (например подлинного интеллигента), или обладающего, в числе избранных, подлинным вкусом. Церковь укрывает человека от Бога, мировоззрение – от истины, вкус, кажется – от самого себя…

• Серьезность – это личность.

• Наши личные дела являются одновременно нашими социальными ролями, и как таковые могут определяться и извне – именно, как играемая роль. Серьезность – это коэффициент подлинности, с которым мы, действуя, отправляем роль; мера нашего личного присутствия в ролях – своих делах же… В этой игре мы все более или менее бездарны, и противодействует этой неизбывной бездарности в нас – серьезность, не-игра, жизнь от первого лица.

• Обычно дурак глуп именно в том, чему себя сознательно посвятил и за что себя в особенности ценит. Он просто не знает, что в деле нужно быть таким же серьезным, как и в быту (никто ведь не понесет ложку за ухо, вместо того чтобы в рот, – но в деле именно так и поступают). Но что такое, тогда, «полный дурак»? Если такие вообще бывают? Видимо, это человек, который глупеет, как только включает ум, то есть пытается подойти к делу сознательно – заигрывается сразу же.

• Неспособность Я идентифицировать себя со своей общественной ролью называется отчуждением. Если Я, притом, выше роли – отчуждение значит пробуждение личности. Если ниже, но не подозревает об этом или маскирует это – отчуждение значит несерьезность.

• Отчуждение – тяга жить всерьез, или, напротив, способ не жить всерьез…

• Серьезность есть искренность. Синоним искренности – правдивость. Синоним правдивости – объективность. Синоним объективности – любовь к истине.

• Серьезность познающего – его объективность (воля к истине). Во главе его иерархии ценностей – истина, то, «как оно есть на самом деле». Тогда как несерьезность, сколь бы ни была основательна, ставит перед истиной учения (веру), или долг службы, или социальный заказ, или хоть занимательность…
Серьезность действующего – целеустремленность.
Серьезность говорящего – либо страсть, либо самоирония.

• Весьма обескураживающая несерьезность – серьезный подход к тому, что его не заслуживает. (В важном деле нет мелочей, это правда, – но сами дела бывают неважными.)

• Для тех, для кого все одинаково важно, важное становится не больше неважного: педантизм глубинно несерьезен…

• «Все неважно» – легкомыслие, «все важно» – глупость. Глупость и легкомыслие – два антонима серьезности.

• Юмор свидетельствует о наличии в душе человека полной шкалы ценностей – свидетельствует о его серьезности.

• …Что серьезный тон – не comme il faut, – это я знаю, знаю…

СИЛА

– способность (некоторых вещей) воздействовать, являться причиной событий; мера этой способности.

Самое интересное здесь то, что это определение – способность инициировать события – невозможно отличить от определения жизни или воли. А для первобытного человека всякая сила была живой, была – духом. То есть сила – это и сакральное.

• Сила доказывается силой, а не разумом, и потому для разума неразвитого трансцендентна и свята.

• Всякий авторитет – это власть над разумом, – вещь с позиций разума абсурдная. То есть, либо мистицизм, либо насилие.

• Власть можно подкрепить теорией (что называется идеологией); теорию властью не подкрепишь. Если власть нуждается в теории – это, уже, ее слабость; если теория прибегает к власти – это ее смерть.

• Право силы – это право победившего, то есть скорее подлейшего, – ведь побеждать можно и не силой.

• Право силы не признает борьбы по правилам, потому что последнее есть уступка правде.

• В установленных правилах общежития – другими словами, в морали – заинтересованы, вопреки распространенному заблуждению, как раз сильные, а не слабые. В праве силы заинтересованы подлецы.

• Правда, в отличие от силы, бессмертна. Сила может убить, но правда не может умереть.

• Сила сама себя доказывает и потому глупой не бывает – пока не потерпит крах.

• «Сила есть – ума не надо». Хотят сказать, что силой можно добиться многого и без особого хитроумия. Но и больше того: «сила права», с нею и глупость сойдет за ум. Сила есть – об уме не спросят.

• И сила и правда имеют то общее, что суть – реальности. Сила – это относительная правда, то есть такая, против которой можно выставить «правду» и большую. Правда – сила безусловная, хотя ее бывает можно и игнорировать.

• Не надеясь, не умея или не желая подчинить силу правде, усматривают правду в силе.

• Власть может быть без правды, но не без силы.

• Если бы правде да силу!.. Но правда силы стесняется, а силе удобнее без правды.

• «Бог – не в силе, а в правде»: Бог не власть, а справедливость. Если только автор афоризма не имел в виду – власть надо воспринимать, как справедливость («всякая власть от Бога»)…

• Власть – это и есть право силы. Правовое государство – такое, в котором власть кое-как обуздана обязательствами перед естественным человеческим правом, справедливостью.

• Власти не бывает без способности создать и поддерживать свой культ. Уверенное насилие – вернейший способ создания властью своего культа. Но дело все-таки в самом культе, а не в насилии; любому насилию над большинством большинство легко могло бы дать отпор. Раз этого не происходит, подчинение добровольно. Если культ не возник, никакое насилие не составит силы и будет лишь злить, но не убеждать.

• Сначала всякий человеческий бог был только сила, и ему надо было любым способом угождать; затем Бог становится силой благой, и угодить ему можно лишь добром же; завершением этого процесса будет – когда Богом станет для людей само добро, и его будут делать без угодничества…

• Тотальная власть чего-то хочет за пустого человека, который без нее и не знал бы, чего хочет, – вдыхает таким образом в него жизнь и за то им обожаема.

• Что такое Ницше? – Это философия силы.
И это, тем самым – обнаженная, до цинизма, религиозность, ее жутковатая изнанка, ее секрет… Потому Ницше так и запал в душу религиозных философов, несмотря на самое отчаянное свое богохульство.
Ибо религия, культ, есть задабривание непостижимых сил, от которых человек чувствует себя в зависимости. Первый человек был религиозен – естественных причин событий он не ведал, за каждым стояла для него она – требующая служения и жертв, капризная живая власть. Он не то чтобы «верил» в реальность этой незримой и живой власти – он ощущал ее на себе непосредственно.
Так вот, весь Ницше – это идея, что не «всякая власть от Бога» – в простую реальность трансцендентного Бога верить уже невозможно, «Бог умер», – а, наоборот, сам Бог (сакральное) – это и есть власть, сила.
Значит, богом будет – и бывает, а по сути всегда и был – властный человек, умеющий доказать массе свою власть над нею; богом должен быть «сверхчеловек». Атеизмом это можно назвать лишь формально, и сам Ницше атеистом себя отнюдь не мыслил. А от гуманизма в принятом смысле слова это еще дальше, чем всякая сколько-нибудь цивилизованная религия.
Ибо власть, сила – в том числе и сакральные – это то, что доказывает свое право исключительно победой. Пусть трусы надеются на союз силы и правды, но Ницше не таков, ему важно как раз другое: сила – это НЕ истина и НЕ добро (не сострадание). Само святое убеждает, подчиняя, а не разъясняя – а значит оно не правда, не справедливость, не сочувствие. Так было изначально, когда правого в споре определяли боги в судебных поединках (в драке); и так оно, по Ницше, должно быть; правого перед силой определяет война, ведь силе приходится считаться только с силой. «Сверхчеловек» – он же «бестия».
И только слабость и ничтожество это не устраивает, и долгая история их клеветы на силу – на святое! – вот, учит Ницше, наша культура, вот наша мораль… Разум и доброта, их попытки отнять у силы власть – это плоды обиженности силой, жалкая мстительность («ресентимент») бессильных, «мораль рабов».
Сакральная (святая) сила и воплотивший ее в себе сверхчеловек – вне истины и сострадания. Но она же, эта сила, и дает покоренным их святыни – их ценности. Значит, никак не истине и не сострадательности определять человеческие ценности, вести людей, а как раз лжи (иллюзиям) и насилию (произволу сильного, власти). И этот абсолютный нигилизм – вот самый, по Ницше, «божественный образ мысли». Как «падающего толкни» – высший гуманизм. Кто мыслит иначе, заслуживают презрения и ненависти, – этих врагов жизни олицетворяют Христос (опора слабых) и Сократ (разумник, увязывающий истину и добро)…
Жизнь – это воля, то есть сила. Значит, против истины и сострадания – сама жизнь! (Тут, ясно, подтасовка, поскольку разум составляет цвет и опору воли, а сострадательность определяется этим просветленным разумом, – но я здесь говорил за Ницше.)

• Существовал в человечестве обычай убивать стариков – за ненадобностью. Обычай умер тогда, видимо, когда эта перспектива стала омрачать существование молодых, то есть с развитием в человеке мыслительных способностей. – Жалость тянет назад, – учит Ницше; соображение даже рациональное… Но с тех пор, как нам стало хватать ума вообразить себя на месте другого, сама жизнь в мире без жалости не рациональна – теряет смысл.

• Мысль нельзя опровергнуть тем, что она вредна – надо разъяснять, чем она ложна.
Но Ницше сам взял в критерии правды своего учения – торжество жизни, а не теории, и именно жизнь его окончательно опровергла. Что Иллюзия и Воля к власти – это дорога не жизни, а тотальной смерти, доказали на практике поздние образцы «сверхчеловека» (Гитлер, Сталин).

• Между прочим, неправда (беря жизнь со стороны биологической), что самки предпочитают воинственных и сильнейших самцов. Если о человеке судить трудно, ибо вообще трудно сказать, что составляет его силу, то кошки – случай чистый. Могу засвидетельствовать, что кошки предпочитают того, кого предпочитают, независимо от их побед.

• О силах психических. – Нет такого слабака, который, зная, что успех важного ему дела обеспечен, не нашел бы для него сил. Наши психические силы измеряются способностью действовать из меньшего стимула и при меньшей обеспеченности успеха: способностью не сдаваться.

СИЛА ВОЛИ

– так сказать, практическая страсть, – страсть к воплощению желаемого

(желать ведь можно и платонически – как это делают мечтатели). Воплощение же требует концентрации сил, и потому, еще, сила воли –

– перевес воли над желаниями, – то есть перевес желания, осознанного в качестве поставленной цели, над желаниями, продиктованными обстоятельствами, в том числе желанием прекратить борьбу.

Последнее значит слабость, готовность отступиться, сдаться. Вообще, можно сказать еще, что сила воли –

– способность делать, что хочешь, «через не хочу». Способность принуждать себя,

в отличие от способности принуждать других (называемой властностью, настырностью, хищностью и т.д.).
Или, еще –

– способность, поставив перед собою задачу, отличать трудное от невозможного.

(Бонапарт будто бы эту последнюю способность называл гениальностью.)

• Перевес главного для тебя желания над мешающими ему не главными названия, кажется, не имеет. Сила самих желаний называется страстностью. Если перемножить то, без названия, на страстность, получится «сила воли».

• Сила воли состоит из двух вещей: а) способности «знать, чего хочешь», то есть способности осознанного стремления к цели доминировать над случайными стремлениями, и б) способности «держать удар», не сдаваться.

• Чей-то (не помню, к сожалению, чей) совет отличать «хочу» от «хочется» – это о силе воли. – Хорошо, скажу к слову, когда «хочу» и «хочется» совпадают.

• Заставить человека жить так, как жить ему не свойственно, могут две вещи: безволие и сила воли…

• Воля к жизни сама вырабатывает потребный ей оптимизм. А когда эта воля падает, ее оптимизмом лечат.
Силами жить вырабатывается и желание жить, естественный оптимизм. Когда силы сдают, помогает оптимизм философский. Но ему приходится бороться с философским же пессимизмом.

СИЛА ДУХА

– это «сила ценностей» в нас, – мера детерминированности личности ее ценностями (в противовес равнодушию, страху и т.д.).

• Похоже на силу духа – упорство: мера подчиненности цели.
Упорство бывает, как часто говорят, «достойным лучшего применения». А сила духа, сплошь и рядом – достойной лучших ценностей.

• Сила духа состоит из убежденности и жертвенности.
Даже когда силу духа проявляют в борьбе за что-то недостойное, жертвенность остается: борьба за свою корысть вполне может повлечь потери несоразмерные, иной раз и гибель… Тут видно, что корысть для борца выступает уже не как корысть, а, именно, как ценность.

«СИЛЬНАЯ РУКА»

– террор власти, – не стесняющая себя законами власть как орудие против (предполагающейся или реальной) анархии.

• Толпе невозможно объяснить, что такое власть закона: либо эта власть будет обеспечена, либо толпа потребует над собою беззаконной власти, «сильной руки».

• Вообще говоря, в «руке» должно быть больше силы, чтобы установить законный порядок, чем чтобы творить террор.

«СИЛЫ»

– способность к жизни;

для жизни нужны «силы». Мы замечаем это, когда обнаруживаем, что потребны силы даже для жизненных удобств и удовольствий.

СИМВОЛ

– «условное обозначение», «значок», –

любым значком в принципе можно обозначить что угодно, тут важно лишь наличие самого условия. – Но более интересное для нас значение, скорее, этому противоположно; именно –

– «безусловное обозначение», «знак-признак», – частное воплощение явления, предельно характерное для него, воплотившее его суть. «Безусловная условность», «обобщающая частность», «абстрагирующая конкретность», «метафорическая реальность» –

заветная мечта познания…

• Художественный образ – именно символ, – метафора-обобщение. Частность, поднявшаяся до обобщения, ставшая понятной метафорой целого.

• …И все же, поднимаясь до символа, образ незаметно рвет связи с живым; жизнью восполняет его, если способен к тому, воспринимающий… От возвышенного до пустого (напыщенного) тут один шаг.

• Искусство символично по самой своей сути, но символизм его парадоксален: тем выше, чем меньше в нем условного (а ведь символическое и условное – синонимы).
Символизм искусства не в том, что одним, изображением, намекают на другое, изображаемое – а в том, чтобы изображаемое, в изображении, само предстало символом. Явило свои важность и смысл.

• В хорошем искусстве ничто не символизирует собой что-нибудь иное, но каждый штрих, как и все вместе, предельно символичны.

• «Глубоко символично»: «весьма показательно», – служит признаком сущности.

• Поступки человека («для тех, кто понимает») тем символичнее, чем непосредственнее. Зато поступки, задуманные им как символические, неотличимы от формальных или фальшивых.

• Способность отдельных вещей вмещать в себя – символизировать собой – нечто более важное, чем они сами, подобна способности фетишей вмещать в себя бога. Архаичный ум так это и воспринимал; символическое – либо явно, либо неуловимо – сакрально. И сила искусства – «волшебная».
Потому, кстати, то, что претендует на сакральность, обзаводится своей «символикой» (герб, флаг…).

• Ритуал, обряд – символичны в исконном понимании, в том, в котором символ есть фетиш, некая материальность, буквально вобравшая в себя сакральную силу (как, скажем, камень может вобрать в себя магнетизм). Итак, символ, это и –

– святыня, потомок фетиша: некий материальный знак (изображение, слова, звуки, жесты) как мистическое вместилище и проводник сакральной силы обозначаемого.

Для нас какое-нибудь полковое знамя, или икона, или последовательность культовых действий – только знаки, почти условные обозначения, которые можно в принципе поменять на новые или более адекватные тому, что они будто бы призваны обозначать; для архаичного же сознания за знамя, икону или обряд естественно погибать и убивать, ибо они для него не обозначают обозначаемое, а воплощают собою его, вмещают его в себе, и суть – святыни, проводники самого святого.

СИМВОЛИЗМ (ТЕЧЕНИЕ)

– искусство, представляющее мир для себя как зашифрованное в символах трансцендентное (так сказать, письмена запредельного), которое и стремится угадать.

СИММЕТРИЯ

– полное соответствие полностью противоположного относительно чего-либо;

например, правая и левая руки – идеально одинаковые идеально несовместимые (не конгруэнтные) фигуры.
«Симметричная» реакция – подобная воздействию, противоположной направленности.

• Симметрия – «полное соответствие полностью противоположного», значит, полное равновесие – самый выраженный, а значит самый примитивный (не значит обязательно плохой!) вид гармонии, которая ведь и состоит в увязывании, в уравновешивании различного.

СИМПАТИЯ

– ощущаемое безотчетно «родство душ», или – безотчетность приязни,

а эта ее безотчетность, в отношениях, стоит дорогого. Расчет может учесть лишь то, что учитываемо, но то, чем души соединяются или расталкиваются – «потемки». Так что симпатия или антипатия, будто бы – единственный ориентир в этих душевных потемках.

• Как ни странно, симпатии не всегда взаимны. Ты чувствуешь это родство душ, а родная душа – нет…

• Верить ли симпатии? Не больше, чем первому впечатлению: мы ошибаемся и в симпатиях и в антипатиях. Однако симпатия, проверенная на «стойкость», кое-чего стоит уже сама по себе. Если человек вам нравится, чего вам еще от него нужно?

• Симпатичный человек – это такой, в котором даже антипатичные друг другу люди предполагают родство своих душ. Видимо, в котором каждому мерещится то, что ему нужно.

• Симпатичный человек – тот, кому почему-то сочувствуется.

• Каждый испытывает родство душ с душой более чистой, чем собственная.

• Слабость симпатична: где-то глубоко, видимо, упрятана в каждом. А симпатичная слабость – это уже, не знаю, секс…

• Вызывает симпатию слабость, вызывает ее чистота, вызывает ее, тем паче, неискушенность: слабость чистоты.

• Любовь – это взрыв симпатии, – веры в родство душ. Женская внешность вообще, именно, симпатична – в каждом больше или меньше возбуждает иллюзию такого родства.

• Симпатичные тем, кто вам симпатичен, не обязательно вам сразу симпатичны.

• Либо наши симпатии и антипатии слишком часто определяются предубеждениями (сам я так и думаю), либо родство душ бывает односторонним: обычны случаи, когда симпатизируешь тому, кто тебе, оказывается, не симпатизирует, и наоборот.

• Тот, кому часто случается испытывать симпатию без взаимности – скорее всего, умен.

• Человек, чьи симпатии и антипатии слишком часто не оказываются взаимными, и это его обескураживает – психологически бездарен. Однако, тот, кто способен симпатизировать без взаимности, проявляет черты святого.

• Когда мне сразу явно симпатизируют – я боюсь, что меня принимают не за то, что я есть. А когда явно не симпатизируют – уверен в этом.

• Родство душ – вещь более сложная, чем сходство характеров или целей. Скорее, это их взаимодополняемость.

• Антипатия – грех. Безотчетную неприязнь надо либо аргументировать и сделать осмысленной, свести к сумме претензий, либо – подавить.

• Безотчетная неприязнь?.. Ведь это – в чистом виде злость.

• «Осуждай грех и прощай грешника», но – поощряй добродетель и люби добродетельного. Симпатия – в своем праве, антипатия – нет.

• Любовь ничем не надо оправдывать. А нелюбовь – обязательно.

• Чувства, которые мы питаем к другим, характеризуют и нас самих; потому и говорится: «доброе чувство», «злое чувство». Особо это касается, ясно, чувств безотчетных. Если доброе чувство к кому-то нам самим не понятно и потому не просто справедливо, то оно – доброе. Если непонятно и потому не справедливо злое чувство, оно – злое.

• (Злиться, добрым людям, приходится подчас не меньше, чем злым. Добрые злятся только на зло, но злых это зло может и вполне устраивать.)

• За неясностью причин антипатий – нежелание в этих причинах себе сознаться. Надо думать, эти причины в большинстве случаев – наши собственные пороки.

• Обычнее всего под антипатиями – кажется, зависть и тесно связанный с нею комплекс неполноценности. За нею следует стадность, безотчетно ненавидящая все нестандартное; а за этой последней – уже чистая злобность.
…Впрочем, есть еще кое-что. Всякое неравнодушие может подозреваться на любовь, так что – всякий знает – если вы мужчина и сталкиваетесь с неоправданными нападками малознакомой женщины, то…

• Как относиться к чужой симпатии к вам? По меньшей мере, как к проявлению доброй черты характера в человеке, – способности испытывать симпатии. А к чужой антипатии надо относиться так, как она того заслуживает – с презрением. (Если, опять же, тут нельзя заподозрить чего-то сердечного.)

СИМПТОМ

– признак чего-либо; нечто, в котором угадывают такой признак.

• Мелочи – не пустяки, а симптомы. Но придавать им значение опасно – слишком трудно определить, что именно они значат, – симптомы могут быть общими у разных вещей.

• О том, что мелочи – это симптомы, прекрасно осведомлено подсознание.

• Художник должен быть точен даже не в диагнозах (не говоря уж о рецептах), а в симптомах.

СИНТЕЗ

– прибавление сведений к сумме имеющихся, увенчивающееся усмотрением-пониманием их целого (образа, «гештальта»). Так сказать, достраивание до целого, требующее интуиции целого.

Понятное – это такое, с которым знаешь, как обращаться; для этого не обязательно понимать каждую из его составных частей; целое в этом смысле первично.
Если же непонятно само целое, мы разбираем его на части, в расчете, что знакомыми окажутся они и помогут это их целое осмыслить. Это – анализ. Но каждый шаг правильного анализа имеет в виду опять же синтез – не сами части, а способ и цель их сборки в целое, – и в конце концов в синтез же упирается: в усмотрение аксиоматического.
(Можно сказать, что синтез –

– это расширение области известного за пределы дедуцируемого,

но тогда это и –

– обнаружение недоступных дедукции оснований известного (аксиоматического) – совпадающее с тем, что называется анализом.

Аксиомы синтезируются аналитически… А анализ самих аксиом синтезирует теоремы…)

• Простейшая модель операции синтеза – вставь недостающую букву, чтобы получилось слово. Уравнение с двумя неизвестными: не знаешь ни того, чего тебе не хватает, ни того, зачем, и одно узнается сразу вместе с другим.

Близкое, но несколько иное значение слова –

– объединение чего-либо наличного или известного в органическое целое, в отличие от механического сложения или смешения, –

например, в слове «биосинтез» или формуле «тезис, антитезис, синтез».

СИНТЕЗ ИСКУССТВ

идея, популярная в позапрошлом веке и начале прошлого века, именно –

– идея реставрации искусства как священнодействия («храмового действа» или «мистерии»), в каковом, на заре истории, искусство еще не было дифференцировано на отдельные искусства

(то есть на музыку, якобы полнее любого иного вида искусства выражающую сверхчувственное; поэзию, сохранившую от изначального единства с музыкой лишь рифму и ритм; прозу, рвущую и с поэзией; танец, движение под музыку, но без слов; изобразительные искусства, уже не служащие ни к чему фоном; архитектуру, для которой «дом» уже не обязательно «храм»…). Синтез искусств – это, так сказать, соединение искусств в одно священнодействие.

• Самое интересное, что именно те виды искусства, которые согласно проекту синтеза искусств должны быть ближе к «органическому» его состоянию, и быть, соответственно, всего значительней и всего естественней – представляются развитому эстетическому чувству либо «легкими», либо, как раз, наименее органичными!
Ныне «поэт-песенник» – уже не Гомер, а меньше просто поэта; оперетта, где разыгрывают сюжет, поют и еще танцуют, меньше оперы, где только разыгрывают сюжет и поют. А сама опера, по словам Шопенгауэра – «в сущности, не есть продукт истинного понимания искусства; она, скорее, вызвана чисто варварской склонностью усиливать эстетическое наслаждение разнообразными средствами». Для Толстого Вагнер и вообще синтетические искания – сплошные «выдуманность и рассудочность», и с ним трудно бывает не согласиться…

• Театр – вот лучшее современное воплощение «храма искусств» (причем не театр каких-нибудь «сценических композиций» в духе Кандинского, а обычный, драматический). Музей – того, чем хотели быть дома-храмы Штейнера, Волошина, Чюрлениса, Шаляпина…

• Синтетические стремления, этот по видимости отчаянный духовный порыв, немало приблизили современную «дегуманизацию» искусства. Спиритуализм, как оказалось, вполне бездушен.

СИСТЕМА

– всякая согласованность частей в целое;

общее название последовательности, закона, гармонии, механизма, конструкции, организма… В частности –

СИСТЕМА ФИЛОСОФСКАЯ

– проект осмысления мира – гипотеза об абсолютной истине, добившаяся внутренней непротиворечивости

(ибо большего таким гипотезам не дано).
Ценность таких гипотез – ответов на вопросы, которые возникают неизбежно, но однозначных ответов не имеют – определяется их адекватностью человеческой душе, и только от такой адекватности – от искренности, с какой мы верим в свои предположения – они должны рождаться. Сама последовательность, то есть сама системность, должна быть продуктом этой искренности: последовательности внутренней.

• «Собственное мнение» и «вкус» – значат «развитое собственное отношение». Безвкусица дает себя знать в эклектике, отсутствие мнения в противоречивости высказываний. Но судить о том слишком трудно: по форме эклектичное – по духу может быть цельным, и это дается лишь очень тонкому и острому вкусу; а уж о том, что ум изъясняется чаще всего парадоксами, знает всякий.

• Система – не что иное, как твоя (во всем адекватная тебе) осмысленная и сформулированная точка зрения. Так что вопрос о наличии в твоих рассуждениях «системы» – это вопрос об их искренности; отсюда ясно и то, что «систему» нельзя «строить», а только искать, и никогда не находить вполне.

• Точка зрения – точка опоры, с которой вращаешь мир…

• Система – система координат. Координаты произвольны, но фиксированы друг относительно друга, и этого достаточно, чтобы к ним можно было привязать мир.

• Мышление, стоящее на верном пути, не применяет даже собственную и выстраданную систему к фактам, а вновь и вновь, часто к собственному удивлению, ее в них обнаруживает.

• «Система» – это наше дорогое нам незнание, занявшее круговую оборону…

• Ценность веры определяется ее искренностью, но искренности больше в сомнении, чем в вере. Система же – это, в буквальном смысле слова, вероучение.
Вот, кстати, и еще одно определение –

философская (то есть метафизическая) система – нетрадиционное, авторское вероучение, так называемая «философская вера» (Ясперс); персональный вариант мифологии, черпающий убедительность не в традиции, а в самой себе, то есть в своей психологической и логической адекватности

(«психологическая и логическая адекватность» – это и есть способность теории говорить что-то человеческой душе плюс ее внутренняя непротиворечивость).

• Старайся быть искренним, и последовательность приложится. Не старайся быть последовательным, чтобы не растерять искренности.

• Каждый, кто искренне излагает свои собственные мысли, по существу себе не противоречит, и, значит, имеет свою «систему». Только раньше слишком верили в необходимость для мыслителя выявить эту свою систему, ныне естественней ждать от него самих мыслей.

• «Мы ни в чем так не верны себе, как в своей непоследовательности» (Уайльд)…

• Лучше понимать систему как метод, чем как результат познания, и как умонастроение, чем как метод.

• Найти в рассуждениях «систему» – значит найти разгадку, – но не истины, а автора.

• Если кто-то обнаруживает способность предугадывать, что вы скажете на то-то и то-то, – вам разве это нравится? А ведь это и значит, что он разгадал в вас «систему».
Но если и в собственных суждениях вы слишком легко обнаруживаете систему – ничего хорошего: значит, стареете.
Так пусть каждая новая наша мысль довершает систему, а не вытекает из нее.

• …Найдите свою «систему» раньше, чем ее начнут замечать другие… чуть было не сказал: и никому не показывайте. Если всерьез – и постарайтесь понять, в чем ее ограниченность.

• Мышление как система есть суррогат мышления.

• Что умнее – сто раз стреляя, сто раз и целиться – или раз прицелиться и палить сто раз подряд? То есть: без системы или по системе?

• Мысль Уайтхеда: предпосылки любой системы должны остаться за пределами этой системы, – стало быть, за пределами всякой системы должна помещаться и подлинная философия…

• Как легко можно все объяснить – секрет философских систем – не прозрев относительно чего-либо, а решившись на что-то закрыть глаза.

• Кому-то кажется – я себе противоречу? – Каждая вещь в этой книге поневоле подана мной с увеличением, чтобы легче было ее разглядеть, и оттого все вместе они не слишком легко упаковываются под ее обложку.

• Записываю мысль на карточку и никогда не боюсь, что не хватит для нее места. В голову приходят мысли, а не системы. Впрочем, думаю, сами системы – это, в лучшем случае, тщательно пережеванные мысли.

СКЕПТИЦИЗМ

– пессимизм в отношении возможностей познания,

свидетельствующий, если не о простой лени познавать, то, напротив, об особом уважении к предмету познания. Этот последний вариант есть, так сказать –

– трезвое чувство тайны. Уважение к абсолюту Истины, которую не смеют принизить примитивным ее толкованием или подменить удобной для себя догмой, –

и можно даже сказать, что этот скептицизм –

– подлинная любовь к истине (сказывающаяся в готовности выслушивать и сомнение).

• Скептицизм – это как медицинское «не навреди», – не навреди истине.

• Скептицизм, в познании – вечно второй шаг, – совершенно необходимое не главное.

• Со скептицизма ничего не начинается.
Чтобы забраться на крутую гору, надо взять с собою осторожность, которая с самого начала советует туда не лезть.

• Последовательный скептицизм совпадает с последовательным эмпиризмом: с той идеей, что верить можно только наличному, или что в необходимости какого-то явления можно убедиться лишь тогда, когда оно уже наступило, – что достоверны лишь свершившиеся факты. Скажем, во всех прямоугольных треугольниках, которые нам удалось изучить, квадрат гипотенузы до сих пор равнялся сумме квадратов катетов, а что будет с другими прямоугольными треугольниками, неизвестно. Доказательства ничего не доказывают. А значит (если додумать эту мысль за скептиков), единственный признаваемый закон в мире – хаос; но раз его все-таки видимо в мире нет, тогда этот закон – чей-то, невидимого, произвол. Если скептицизм – трезвость, а эмпиризм – реализм, то нет ничего мистичнее этих трезвости и реализма!

• Так или иначе, крайний скепсис не желает ничего знать об истинах, но только – о фактах.
А можно пойти еще дальше. Предполагая не только истины, но и саму реальность, сами факты миражами, еще дальше в скепсисе заходит солипсизм…

• Есть скепсис, который верит только в реальность, но не суждения – это эмпиризм. И есть еще больший, что изо всей реальности признает лишь реальность Я, – это солипсизм. К тому и другому трудно не относиться скептически. К первому уже потому, например, что невозможность прийти к другому выводу при данных посылках есть объективный факт, та самая неподатливая окончательная реальность. Ко второму потому, что игнорирование реальности и означает присвоение себе права выносить обо всем какие угодно суждения.

• …Скептицизм – принцип, смотреть на который скептически он сам и велел.

Но далее. Если определить самое истину скромно, как всякое однозначное достоверное суждение, а скептицизм, соответственно, как –

– отрицание возможности любого однозначного достоверного суждения,

то наука такой скептицизм опровергает самим своим «эмпирическим» существованием; наука – умение добывать однозначно достоверное при однозначно определенных условиях.

• Скептицизм хоронит веру и порождает науку, а наука, что удивительно и вдохновляюще, методично хоронит скептицизм.

…Если только не определить скептицизм, как саму научность или просвещенный здравый смысл, именно –

– отрицание возможности однозначно достоверных суждений за пределами фактов или логики.
Теоретическое обоснование права разума на сомнение. Разграничение сфер возможности и невозможности однозначных общезначимых суждений.

• Из невозможности однозначных суждений следует, вообще говоря, и то, что их невозможно однозначно отрицать. Каждое таковое, коль скоро невозможность однозначности доказана, занимает свою собственную смысловую нишу, внутри которой истинно – и имеет право жить, коль скоро дает жить другим. Скептицизм – теория терпимости.

• Сомневаться в доказанном – значит только допускать, что в доказательства вкралась ошибка. «Фундаментально» сомневаться можно лишь в посылках доказательств. Но именно эти последние мы и принимаем за сами факты, саму реальность…

• Не однозначных суждений должен опасаться скептицизм, а идеи, что факты могут интерпретироваться лишь однозначно.

• Скепсис не отрицает, он только не верит. Вера недобросовестна, когда обвиняет скептицизм в отрицании; а вот ей можно предъявить обвинение – в насилии над разумом.

СКОРОСПЕЛОСТЬ

– зрелость в необычно быстрый срок, так сказать, бурное созревание;
– «ленивое созревание», неполное на каждой своей стадии, которому по этой причине хватает и малого срока.

• Скороспелость, как бурное созревание, обычна у талантов, это – фора: возможность объединить зрелость и молодые силы.

• «Скороспелые выводы» – это, ясно, выводы не «спелые», а «недоношенные», ущербные.
Что до недоношенных младенцев – то из них, между прочим, и Ньютон. Необходимость начать жизнь на два месяца раньше, возможно, дает развитию немало.

СКОРОСТЬ

имеется в виду гонка, особый темп. – Если жизнь – это события во времени, то скорость –

– будто бы – концентрация жизни, своего рода наркотик:

«наркотик для незадумчивых» (В. Кротов). А вот для «задумчивых», прямо наоборот, наркотиком, концентрирующим жизнь, является не скорость, а – остановка. Если жизнь для тебя – не то, что ты за отпущенный тебе срок успел, а то, что успел пережить, скорость –

– мера избегания жизни,

замена качественного показателя жизни количественным, растранжиривание ее.

• Санки или велосипед, сравнительно с ходьбой, укладывают в те же секунды больше картинок, что успеваешь увидеть, – сгущают события-жизнь. А стояние в углу мучительно, потому что жизнь, события, разрежаются (скучно). Когда же, с возрастом, жизнью становятся больше осмысления, чем события, вакуум скуки создает именно гонка, суета.

«СКОТСТВО»

– видимо, бездуховность в действии; разрушительные проявления духовной неразвитости. Наивное и безоглядное потребительство.

СКРОМНОСТЬ

– сознание собственного достоинства, как ценности безотносительной – не дающей основания для превосходства (так же, как и для приниженности);
– чувство «своего места» (в иерархиях), – относительности достоинства;
– приниженность.

• Достойный человек именно потому и не заносится, что не принижен.

• «Скромность паче гордости»: приниженность подозрительна. Даже добровольная, приниженность лишь сдавливает, а не уничтожает самолюбие.
«Скромность паче гордости»: если человек не заносится перед тем, перед кем, по положению, он может безнаказанно это делать – вероятно, он не способен почувствовать себя низшим и с теми, кто по положению выше его самого.

• «Мне нравится точно знать свое место, – не шагать в торжественной процессии впереди всех, но идти, в меру сил, рядом с творцом вселенной» (Торо). Скромность – паче гордости, и должна быть «паче»…

• Подлинная скромность выглядит для гордыни гордыней.

• Гордость посягает на высокое место, скромность – и так оно должно быть – на абсолютное. Гордость, все-таки, внутри какой-то шкалы, скромность – вне всяких шкал.

• Легко быть скромным тому (по наблюдению А. Графа), у кого есть заслуги… А что сказать о том, кто нескромен и при заслугах? То, наверное, что он сам в них так и не поверил.

• Нескромность – похвальба тем, чем вправе хвалиться.

• Когда человек совершает то, что совершить ему было естественно – он не кичится, даже если это подвиг.

• Если человек не гордится своими заслугами – скромен в самом прямом смысле слова – это значит, что он способен на большее.

• Хотеть, чтобы человек сам не ведал о значимости того, что он сделал – значит хотеть, чтобы великие дела совершали только невменяемые.

• Скромность не в том, чтобы не знать истинной цены того, что делаешь, а в том, чтобы не назначать ее себе: ничего для себя не требовать.
Не нужно оценивать себя ниже достоинства; но ниже достоинства – вообще оценивать себя.

• Быть скромным – значит держать свое мнение о себе при себе.

• Этимология слова скромность (от «скрыть»?) будто бы намекает на смысл, что и гордость хороша, если только скрыта. А что? Гордость, которая не навязывает себя публике – это само достоинство и есть.

• Что такое «скромник», в отличие от скромного человека? Скромный человек держит свою гордость при себе. У скромника за пазухой гордыня.
Скромничанье – гордыня заискивающая.

• Гордыня – это, наверное, нескромная гордость.

• Публика оценивает лишь то, насколько твой труд нужен ей, такой, какова она здесь и сейчас. Свое мнение о том, насколько твой труд нужен вообще, ты уже высказал, опубликовав его; низкая оценка в публике может для тебя значить и оценку самой публике. В общем, твоя оценка – это твоя оценка, ее оценка – это ее оценка.
Домогаться высокой оценки публики – все равно что женщине приставать к мужчине, – воистину, нескромно и недостойно. Ведь скромность и есть достоинство.

• Люди глубокие склонны предполагать за скромностью наличие достоинств, поверхностные, которые и составляют «публику» – отсутствие достоинств.

• Скромность похвальна, нескромность убедительна.

• …Действительно, нескромность – путь к известности, а известность для нескромного сама по себе уже достоинство.

• Общественное бытие до некоторой степени, увы – рынок, – на котором каждый, в меру своей нескромности, выставляет себе цену. Высокие цены, конечно, раздражают и их хочется сбить, но часто ли бывает, что за товар дадут больше, чем за него запросят?..
Нескромность, выходит, по-своему и права, да ведь сам рыночный дух противен.

• В иерархиях, где полагают скромность в том, чтобы «знать свое место», самая большая нескромность – иметь достоинства не по месту.

• Пусть «скромные успехи» – выражение ироническое, но, по жизни, известную скромность, если хочешь себе благополучия, надо соблюдать и в достижениях.
Человек иерархии должен стремиться вверх, в этом залог его подчиненности самой иерархии, но не должен заявлять на это слишком явных прав.

• …А можно ли соблюдать скромность в мышлении? – «Скромный труженик» – звучит (по крайней мере, не «нахальный бездельник»); «скромный мыслитель» – нет… Думать своей головой, наверное, нескромно, – ведь сколько голов и получше твоей! – но иначе мыслить невозможно.

• …Впрочем и безделье свою цену имеет. Думать – скорее «нахально отлынивать», чем «скромно трудиться».

• Мыслит скромно – то есть не от своего имени – догматик.

• Наукообразие – это нескромная попытка мыслить скромно.

• (Кто такие эти «мы» в выражениях «нам кажется», «по нашему мнению»? – Это обращение к себе на Вы? Нет, но: «я говорю от имени уполномоченных иметь мнения»…)

• Настоящая скромность мыслителя в том, видимо, чтобы не выносить суждений по вопросам, в которых не компетентен. Но в тех знаниях о мире, где достоверность невозможна в принципе – единственное, в чем мы можем быть вполне компетентными, это в своем собственном мнении. То есть, самое скромное, в главных вопросах жизни – это быть последовательным нахалом.

• Не надо воображать себя гением, чтобы искать себя там, где гении уже отметились. В той мере, в какой этот поиск удается, ты – гений.

• Шоу: «О, если бы люди имели достаточно скромности, чтобы верить в себя!». – А что бы тогда было? – Тогда никто не думал бы украсить себя ни местом, которое ему не принадлежит, ни мнением, которого не понимает…

• Скрывать сокровенное – беречь личное в качестве личного – не гордость, а скромность. Здесь, как и почти во всем, скромность и достоинство совпадают.

• Сокровенное – святое интимное; интимное не показывают из стыда, сокровенное – из скромности.

• …Женские наряды бывают «скромные» и бывают «откровенные»; бывают нескромными речи; вот случай, когда скромность и откровенность в языке противопоставляются. То есть скромность, есть и такой смысл –

– противоположное (неумеренной или неуместной) откровенности, желание оставить свое личное личным.

СКРЫТНОСТЬ

– сознаваемое или вполне рефлекторное «себе на уме».
В «пассивном» варианте – предусмотрительная, хотя и обычно инстинктивная, подозрительность. В «активном» – привычка обеспечивать своим действиям внезапность.

А еще –

– своеобразное проявление скупости: ощущение всякой своей информированности как личной собственности, и нежелание делиться преимуществами, обеспечиваемыми этой собственностью. –

«Информационный скареда» с трудом делится даже сведениями, как проехать или где достать. Тут видно, что для жадного человека важно не столько само имущество, сколько преимущества: возможность опережать в чем-то других.
Называют скрытностью и нечто другое, именно, это –

– манера не посвящать никого в свои беды и страхи.

Хотя возможно, что и под этим последним не всегда лежит одно лишь чистое благородство, нежелание отягчать собою других, но и скрытность именно в смысле подозрительность, недоверие –

– инстинктивный страх обнаружить перед другими слабость.

Надо сказать, в оправдание этой формы скрытности, что явные больные места задеваются окружающими даже без умысла, нечаянно, но непременно.

• Скрытный ощущает себя, если не прямо во враждебной, то в сопернической среде.

• Если человеку важнее добиваться своего, чем оставаться справедливым, он, естественнее всего, будет скрытным.

• Есть в скрытности и явная психическая архаика, – первобытный человек в нас скрытен: в свое время ему приходилось многое прятать еще и от злых духов, и сглаза… Даже рыба, которую он заводил в сети, могла понять его замысел, так что «вод» приходилось называть «неводом»…
Ощущение негласного товарищеского союза со случайным человеком, с которым приходится вступать в контакт, приходит, в исторические сроки, на смену ощущению негласного соперничества с ним; в первом случае разумней делиться замыслами, во втором, конечно – их скрывать.

• Вообще, действовать скрытно – первое правило военного искусства, главная военная хитрость; скрытный ощущает себя в состоянии войны – видимо, «войны всех со всеми».

• Скрытность – это законный, то есть не могущий быть вмененным в вину, минимум лживости или коварства.

СКУКА

– томление пустотой: утрата возможности или способности увлечения (лучше сказать, душевной жизни).

В первом случае, это –

– аппетит на увлеченность, который не удовлетворяется по внешним или внутренним обстоятельствам (внешние обстоятельства – это несвобода, внутренние обстоятельства – это неумение найти себя, адекватное себе);

скука, по определению В. Кротова, это «голод души, не знающей своей подлинной пищи».
А во втором, скука –

– пресыщенность, отсутствие аппетита (на увлеченности) – то же, что хандра, сплин.

Между прочим, называют скукой и –

– то же, что уныние:

вообще-то скучное – это неспособное занять ум, неинтересное, но также и неспособное занять чувства. (Насколько первое вообще можно отделить от второго.)

• «Это скучно»: «это занятие меня опустошает». «Мне скучно»: «я пуст».

• Скука – томление ничем.

• Постигать суть вещей, созидать ценности, сочувствовать ближнему – бывает и мучительно, но только не скучно. Если свободный распоряжаться собою человек признается в скуке, он признается в доле глупости, бездарности, эгоизма.

• Скука – одно из проявлений эгоизма.

• Скука – бич эгоизма.

• Чем душа уже, тем пустее.

• Скучно – то, что не по нам: то, во что мы не можем вместиться, и наоборот, то, что не вмещается в нас. Душе тесно в тюрьме или в нудном несвойственном ей занятии, но и, едва ли не чаще того, бывает, что кругозор человека тесен для великолепия того, что предлагает ему жизнь, и он сам для своей души – тюрьма.

• «Скука» напоминает «скукожиться» (съежиться): мучительное состояние духовного тела, внутри которого поселился вакуум. Скука, по ощущению – сосущий вакуум.

• Дети и творческие люди страдают только от обязанностей, но не от свободы. Первые, развиваясь, еще принимают в себя новые возможности; вторые знают, как свои возможности использовать. Тогда как взрослого обывателя свобода лишь тревожит, выявляя для него его внутреннюю пустоту – скуку.

• Праздность – другое именование свободы, и, конечно, она – не причина скуки, а возможность для скуки проявиться.
«Некогда скучать» – действительно, еще не означает, что скуки в душе нет.

• Обывателю скучно, когда он не занят ничем, ребенку и творческому человеку – когда занят не тем.

• Для большинства, скука свободы мучительней скуки обязанностей.

• Если нет собственных интересов, занятость и развлечения не дают скучать, если же интересы есть – то и другое сводит с ума от скуки.

• Самое благородное превращение скуки – труд.
Труд – это когда меняют скуку на муку (извините за непрошеную рифму), плюс результат – пользу или добро. Причем, если стимулирует к труду само предполагаемое добро, то уж не скука.

• Если тебе скучно, попробуй сделать что-нибудь не для себя. Что-нибудь хорошее.

• Можно сказать, вместе с Торнтоном Уайлдером, что скука – это «энергия, не находящая себе выхода».
Это – энергия, связанная душевной пустотой. Обязанности высвобождают эту энергию принудительно; это нечто вроде кровопускания. Но подлинный путь – это лечить пустоту.

• Скука – это душевная незанятость по причине ее, души, недоквалификации.

• Со скуки совершают либо нечто вредное, либо, в лучшем случае, бессмысленное. Тот, кто совершает доброе, скуке не подвержен. Скука – это и есть неспособность найти себя в чем-то осмысленном и добром.

• …Благополучие и почет действительно столь ничтожный предмет желаний, что, если бы в них заключался единственный стимул жить, мудрено было бы не запить со скуки. Беда человека в том, что другие, подлинные стимулы требуют душевного развития.

• Чем отличается собственно скука от хандры? То и другое – патология воли, как следствие некой патологии души (правда, скука – может быть и следствием обстоятельств, не внутренней патологией, а причиняемой травмой). Скука – голод, хандра – пресыщение. Патологичен бывает и голод, ибо пищи для души, в общем, всегда в избытке; патологично и пресыщение, ибо мир неисчерпаем на разнообразие.

• Развлечения – путь от скуки к хандре.

• Развлекаются те, кто ничем не увлечен. Развлекаться – только разнообразить скуку.

• Веселье скуку не лечит, а только, разве что, снимает симптомы.

• Наши веселые компании похожи на сборища дикарей, шумом и криками отгоняющих от себя злого духа – скуку.

Возвращаясь к цитированному определению скуки, как пробивающейся с мукой душевной энергии, надо сказать, что очень напоминает скуку –

– чувство дискомфорта от напряженной, но несознаваемой душевной работы;

скука – чувство напряжения в подсознательном, и не всегда поймешь, создаваемого пустотой или переполненностью чем-то, еще не обретшим определенности.
Творческому взрыву, этому плодотворному вторжению подсознательного в сознательное, обычно предшествует такая скука. Возможно, отсюда и определение скуки, как «отдохновения души»; это ее разбег перед прыжком, «отдохновение» перед «вдохновением».

СКУПОСТЬ

– страх потратить не столько на другого (это скорее жадность), сколько страх трат вообще, в том числе на себя.
Вариант собственнического инстинкта: страх потерять, в отличие от охоты приобрести (то есть в отличие от жадности, алчности), –

робкое собственничество, тогда как жадность или алчность – собственничество агрессивное.

• Скупой не рискует и не выигрывает, да и не стремится ничего выиграть, лишь бы не рисковать.
Жадный больше хочет получить, чем боится потерять. Скупой, наоборот, больше боится потерять, чем хочет получить.

• Кто не рискует, тот проигрывает; «скупой семь раз платит».

• Со старостью, как известно, у многих проявляется особая скупость. Можно предположить, она занимает в них место жадности: собственничество наступательное сменяется, с упадком сил, оборонительным.

• Деньги – это возможности; возможности же – это жизнь… Старческая скупость – это, скорее всего, нервная реакция на убывание возможностей, приближение конца…

• Скупость, мне кажется, скупа в первую очередь на деньги (не на вещи). Она в том, чтобы ценить возможность приобретать больше самих приобретений.

• Деньги и вправду стоят всегда несколько дороже той вещи, на которую их можно обменять: это еще и возможность любой другой вещи той же стоимости. Скупца понять можно, – и все же, ясно, что возможности хороши не сами по себе, разве что для мечтателей… Скупец – это может быть и своего рода мечтатель. Собственник-мечтатель, а в крайнем варианте – подобном «скупому рыцарю» – фанатик тех абстрактных возможностей, которые дают деньги.

Скупость – страх утраты возможностей, каковые и составляют особое достоинство денег в сравнении со всем, на что их можно употребить.

СЛАБОСТЬ

– видимая неспособность отстоять себя самому;

высшее качество обычно силой не располагает, нуждается в покровительстве – как нуждаются в нем дети, продолжение жизни, – слабость симпатична.
Есть и значение, в чем-то противоположное –

– изъян не в качественном, а в количественном отношении, однако сказывающийся на качестве:

когда количества недостаточно, чтобы образовать нужное качество.

• «Слабый художник»: так мало таланта, что уж и не талант. То есть движется в интересном направлении, но недостает силы зайти дальше того, что уже доступно всем; исчерпывается влиянием и никак не соберет сил идти дальше, собственно, к себе.

Еще одно значение –

– склонность, оказывающаяся сильнее нашей воли (которой у нас недостает сил противостоять).

Если воля – это, иначе, сила, то желание – слабость.
«Он питал к вину сильную слабость.»

СЛАБОХАРАКТЕРНОСТЬ

в дополнение ко всему, что уже говорил или еще скажу –

– «пагубный недостаток стервозности» (умения добиваться своего законного, хотя бы и огорчающего других)…

А серьезнее –

– пагубная уступчивость: когда уступают в личностном.

СЛАВА

– одно из проявлений религиозности, свойственной виду человек: коллективный культ (точнее, фетишизация) персоны,

фетишизация, дающая этой персоне ощутить –

– бытие в качестве идола.

К чужому доброжелательному вниманию чувствительны и животные, но слава – другое; она требует «многих», «всех». Когда вас знают и любят те, кого знаете и любите вы – это дружба. Когда вас знают и любят те, кого вы не знаете и, может быть, никогда не смогли бы полюбить – это слава. Это сомнительное бытие для толпы.
Но, может быть, вкус славы в том, что в этом бытии для толпы мерещится – бытие для рода человек?

• Чужое внимание – это расширение нашего бытия на душу внимающего нам, слава – иллюзия расширения его до бессмертия. Бессмертия в роде человек.

• «Скандальная слава» – о чем забывают – называется иначе «позор».

• …Вообще, всякая слава – вожделенное позорище. Что постесняются обнаружить перед соседом, то расскажут или покажут широкой публике; ведь по существу именно своему личному и сокровенному и хотят подарить бессмертие в общей любви, а значит, и предают их публичности. Особо тщеславные, за неимением интересного личного, выставляют на обозрение – на позор – и чисто интимное. А публика, со своей стороны, довершает картину позора, восполняя недостаток информации всегда грязными домыслами.

• …Во-первых, именно личности мы и желаем бессмертия, – так что, посягая на место в чужой памяти, приходится уступать ее позору. Во-вторых, правда, именно личное (интимное, глубинное, которое мы находим в себе) и представляет для искусства интерес, так что иначе и невозможно.

• Художник рассказывает о себе, а чувство интимного, стыд, заставляет его либо лгать, либо выдавать это за «типичное», «общее», «образ»… Флобер притворяется госпожой Бовари…

• Да, правда: нескромность – путь к известности.

• «Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех»… То есть, знача не больше, чем вообще может значить человек, позорно заступать «свято место»; в любом случае служить для других идолом не совсем и честно – «быть знаменитым некрасиво».

• Кто вас раздевает, должен хотя бы любить…

• «Богатство и слава»: словосочетание привычное, но что между ними общего? – Большинство людей живет на зарплату и пользуется вниманием друзей, а кое-кому нужны капиталы и внимание общее: то и другое – избыток.

• Слава, во всяком случае, не больше чем предмет роскоши: есть – радуйся, нет – наплевать.

• Если, завершая земной срок, обнаруживаешь, что не оставил по себе особой памяти – что ж, значит, у тебя были заботы поважнее.
Вообще, когда огорчаешься какому-нибудь своему необладанию, полезно бывает подумать, много ли сил ты тратил на то, чтобы обладать? И, если нет, так ли это тебе нужно?

• Если человек ничего о тебе не слышал и это хуже говорит о нем, чем о тебе, ты – известен. А если это удивляет, то – знаменит.

• Слава – низшая разновидность авторитета: когда круг почитателей заведомо шире круга понимающих.
Популярность – низшая разновидность славы: это слава почти вовсе без авторитета, такая, которой массы награждают за точное соответствие уровню собственного разумения.

• Слава – это когда ты вызвал обожание в существе по имени «все».
Это наркотик, который получается, когда вместо естественного внимания тех, кому сам рад уделить внимание, обретаешь внимание и тех, кого знать не знаешь.

• Слава – иллюзия, что тебя понимают все. У трезвого человека этой иллюзии не возникает.

• Славой невозможно насытиться (как говорят) уже потому, что ее, собственно говоря, и не существует, она – мираж. Ведь «все» не могут по-настоящему ни любить, ни тем паче понимать, а стадной реакции, создающей иллюзию такой любви и понимания, цена – грош.

• Слава приходит как обман, ибо как раз понимания и не приносит, и это (мысль «Мартина Идена») способно довести до отчаяния.

• «Быть может (лестная надежда!) / Укажет будущий невежда / На мой прославленный портрет / И молвит: то-то был поэт!». – То есть, слава – это когда указывать будет и невежда; определяющим тут является «суд глупца».
Еще Пушкин. «Что слава? Шепот ли чтеца? Гоненье ль низкого невежды? Иль восхищение глупца?»… Лучшая слава – тихая, «шепот» читающего для себя.

• «Все», которые нужны для славы, складываются из малого числа тех, которые тебя понимают и любят, и всех остальных, кто, не будь этой славы, поняв тебя, скорее бы терпеть не мог.

• Слава – это когда во всех вызвана реакция, которую невозможно было бы вызвать у каждого. И хотя, когда слава завоевана, чуть не каждый ведет себя, как все, – больше ведь верится тем, кто сохраняет индивидуальную реакцию…

• Славе всегда будет не хватать индивидуальной реакции, а она только и ценна. Между прочим: реакция, отличная от индивидуальной – фальшь.

• Если ты известен, тебе легче найти дорогу к тому, кому ты действительно нужен. А если знаменит – тебя не обойти и тем, кому ты не нужен вовсе. (Утешайся тем, что ты их, может быть, перевоспитываешь.)

• Слава, вынуждая большинство ценить и то, в чем оно не смыслит – воспитывает или развращает. А также способствует выведению особой породы культурных людей, у которых осведомленность в авторитетах заменяет и мнение, и вкус.

• Обязательное преклонение перед некоторыми именами – это не проба на способность ощущать какие-то достоинства, отнюдь, – это проба на способность вообще питать культ. Способность эта считается благородной, потому что без нее, и правда, искусство невозможно.

• Каждый, слыша суждения о себе равнодушных к нему людей, бывает потрясен их характерной поверхностностью и косностью. И каждый пишущий увеличивает для себя возможность получать это довольно-таки неприятное впечатление.

• «Когда меня хвалят, – говорил кто-то, – мне кажется, что меня обливают теплыми помоями». – Впрочем, это не столько о том, что люди вообще мало друг друга понимают, сколько о том, что редко когда хвалят искренне. И потому их подсознание вкладывает в похвалы хулу, в которую верится больше.

• «Славы дань»: в первую очередь это «кривые толки».

• …Впрочем, понимают люди то лишь, что хотят понять; глупость во всем остальном, даже умные люди, проявляют потрясающую. А слава, будто бы, все таки заставляет захотеть.

• Смерть человека склоняет других что-то мешавшее в нем наконец простить, и тут может обнаружиться самая горячая любовь! – Вот так бывает и у публики с ее любимцами.

• Когда со смертью автора кончается и его слава, это значит, что она держалась на его персональных усилиях. Когда же, напротив, с его смертью слава начинается, это значит, что нечто не нравилось публике именно в его персоне, – возможно, то, что он никак не желал ей угодить.

• Кого попало на Олимп не пускают, опасаясь, что он там может остаться.

• Делать славу и делать дело – вещи до некоторой степени разные… Но ничто так не украшает знаменитость, как талант!

• Один хочет, чтобы его знали, другой – чтобы признали (приняли его дело). Первое – тщеславие, второе – может быть – и чувство миссии.

• Труднейшее дело (дело обеспечения существования рода) славой не вознаграждается, а великие дела ради славы не удаются.

• Больше твоего бессмертия в безымянном добре, чем в имени.

• Слава, говорят, бежит от тех, кто за ней гонится, и гонится за теми, кто ее избегает. Почему бы это? – Может быть потому, что из одной любви к славе ничего достойного славы не сделаешь. Затем, потому, что вообще трудно поверить в того, кто заискивает. А также по общему закону – «чем меньше любим, больше нравимся»…
А может быть, это значит попросту – хорошую славу снискать трудно, а дурная липнет?

СЛАВОЛЮБИЕ

– то же, что тщеславие, но без осуждающего оттенка. Разновидность общественного инстинкта, когда в собственном существовании Я убеждается через свое существование для других (то есть через известность), в пределе – всех.

• Славолюбию нужна добрая слава, тщеславию – любая. Поэтому славолюбивый старается заслужить общую благодарность, а вот с тщеславными бывает по-разному. Одним из них, самовлюбленным, кажется, что благодарности заслуживает в них все, сам факт их существования. Другие готовы вызывать и ненависть, лишь бы – общую.

• Тщеславие – славолюбие, которое ничем не брезгует. Как у Дали: когда нужно, чтобы о тебе говорили, а если для этого потребуется сделать что-то хорошее, готов и на это.

• Слава – это культ. И сатана – существо тоже сакральное…

• Юношеские мечты о славе – это, хотя и в корыстном аспекте, но – мечты о свершениях. Когда свершения действительно не играют никакой роли, тогда – и это более обычный случай – мечтают разве что о благополучии.

• Славолюбие толкает на нестандартный, корысто– и честолюбие – на стандартные жизненные пути.

• Славолюбие – продолжение инстинкта самосохранения; это самосохранение в других.
И раз тут вступают в дело другие, то вступает в дело и совесть, наше нравственное существо. У кого с этим все в порядке, у того славолюбие почти не отличается от жертвенности.

• Идеальное славолюбие едва отличимо от чувства призвания. То и другое озабочены твоей неповторимостью: призвание – ощущаемый долг выявить в себе и отдать себя тому именно, в чем ты уникален, в чем твоя лучшая суть; славолюбие – именно в этом себя запечатлеть и пережить.

• Пусть нас ценят за то главное, что мы сами в себе ценим, плюс еще за какие-нибудь мелочи – это уже по собственному выбору, и чем этот выбор будет неожиданней, тем лучше. Но только в дополнение к тому главному, но никак не вместо него.

• Любовь – симбиоз. Если тебя любят и после тебя, эта общая душа еще жива.

СЛЕД

– запечатлевшаяся в материальном доля неповторимости (то есть неповторимости реальной ситуации или живого индивида);

если речь об индивиде, надо сказать, что неповторимость – вторая, после самой жизни, примета жизни.

• Страсть по посмертной славе (следу) может быть и масштабней простого славолюбия. А может быть и стократ суетней – когда материальность, призванная запечатлевать жизнь, становится для человека дороже всего живого в нем.

• Заботы о посмертности – где-то между великодушнейшим бескорыстием и жалчайшей суетностью.

• След должен быть не «хорошим местом на кладбище» (прах – по ветру), а добрым делом для живых.

• Имярек – знак индивида совершенно абстрактный; от индивида в нем меньше, скажем, чем в лагерном порядковом номере, ведь идентифицировать человека по последнему в большинстве случаев и легче. И все же индивид, как правило, признает имя-фамилию за свою неотъемлемость. «Я – Иван Петров». Страсть оставить след, знак неповторимости, удивительна: на колокольнях, скалах, цементных дорожках – имена, имена…

• «Уйти, чтоб не оставить следа» в общем и невозможно. Славолюбие только желает, чтобы при следе стоял еще значок – имя; славолюбие высшего порядка, кроме того, требует, чтобы это был добрый след. Но и «след, чтобы вытерли паркет» – так называемая Геростратова слава – многих тоже вполне устраивает.

• Добрый след – вечная жизнь, а злой след? – вечная смерть?..

• Подлинный эликсир бессмертия – это добро.

• Когда мы научились любить то, что нас переживет, мы уже обеспечили себе этим долю бессмертия. Конечно, заманчиво – самому создать новый предмет для общей любви, способный нас пережить, но это уже роскошь, главное все-таки в том, что любим мы сами. Оставить после себя надо лучшее, а лучшее в нас – это как раз наша любовь.

СЛЕДСТВИЕ

– пóнятое событие.

«СЛЕПОТА»

– естественная: неспособность видеть (чувствовать что-либо); искусственная или убежденная: способность не видеть (не чувствовать) того, чего видеть не хочешь.

• «Слепая вера». – Когда-то слепота вынуждала человека к вере, а теперь вера – к слепоте. Тогда слепота веры была естественной, теперь убежденной. Но тогда и искали веры, а теперь – самой слепоты.

• Слепому нужна вера, вере – слепота.

• У слепых и поводыри слепые, но самоуверенные.

• Прозрение – это избирательное ослепление.

• «Нравственная слепота». – Существует естественная нравственная слепота – безжалостность и бессовестность, – и существует нравственная слепота убежденная – фанатизм. А самое страшное – это их сочетание.

СЛОВА

– знаки для всего попадающего в поле человеческого сознания и могущего быть сообщенным, имеющие хождение в определенных социумах и возникающие в основном не управляемо, а стихийно, как биологическая потребность вида человек;

разумеется, эта стихия – не чистый хаос, но имеет и собственные закономерности, составляющие предмет лингвистики.
Важно, что слова –

– знаки не как «условные обозначения», предмет человеческого искусства, а как, именно, объект природы. То есть знаки не элементарные, с формально определенными значениями, а в природном смысле примитивные – содержащие в свернутом виде бесконечную и требующую постоянного осмысления сложность.

• Слово – удивительный вид знака: знак живой. То есть разный в разных ситуациях (так называемых контекстах) и неповторимый в разных устах, доступный каждому лишь в интуиции и в меру его интуиции. Знак, способный развиваться (видоизменяться), рождаться, умирать и воскресать, набираться, с опытом, ума – значения – и уму учить…

• Слово – знак, позволяющий своему значению развиваться. Таким образом, слово изначально вмещает в себя всю ту глубину, до которой употребляющим его предстоит лишь дорастать.
Полный смысл слова никогда не завершен – это предел, к которому мы приближаемся лишь асимптотически. Поэтому никакие определения его не исчерпывают, но оставляют полноту смысла никогда до конца не сознаваемой интуиции говорящего.

• Слово – вся возможная полнота смысла, от которой каждый берет свою малую часть.

• Словарь – человеческий универсум.

• Слово – безразмерная емкость, наполняемая своим все более глубоким смыслом по мере того, как мы до него дозреваем. И вот возникает волшебная иллюзия, что слово уже знает последнюю истину…

• Мы понимаем больше, чем умеем высказать; это-то понимание и важно. Потому и выходит, как сказал Жубер, что «лучшие мысли мы находим, подыскивая слово». То есть лучшие мысли – это те, к которым мы пришли до того как научились делать их сообщаемыми.

• Оборотная сторона факта, что слова не прямо означают весь свой смысл, а наполняются смыслом – та, что можно говорить и пустые слова.

• Мыслить – это формулировать, то есть искать, как означить ощущение, – поэтому вопрос, можно ли мыслить без слов (знаков) – почти что нелеп. Мы мыслим не без, но до слов и, так сказать, для слов, которые только и делают мысль воспроизводимой, собственно мыслью.
Понятно, что в цепи рассуждений фиксируется знаками каждое ее звено. Чем труднее дорога к окончательной формуле, чем неуверенней на ней мы себя чувствуем, тем мельче наши шаги, больше звеньев и больше подпорок-слов.

• Наша биология создала слово – звуком. Многие, читая, шевелят губами (в древности и вообще читали только вслух) – переводят зрительные сигналы в звуковые. А существует такая патология, когда и думать не могут иначе, как вслух. Кстати, именно подслушивая такую речь, видишь, что мысль – это не слова, а только фиксируется словами, как зарубками на пути.

• Общими понятиями являются все слова (кроме разве что имен собственных). Когда говорят, что дикарь мог иметь слово «береза» или «дуб», но не родовое «дерево», упускают из виду, что (заимствую наблюдение у Леви-Стросса) и «береза» и «дуб» такие же общие понятия, как и «дерево»; просто дикарю такая детализация была слишком важной. Да ведь и мы не скажем – «по дороге мне встретилось животное», но – собака или кошка; а когда различие слишком существенно, родовых понятий нет и в словаре – например, нет родового понятия для животных включая человека.

• …Итак, определить смысл слова – задача особая. Как правило, определения лишь указывают на смысл, как бы подталкивают к нему, но не дают его; ведь тут из области логики приходится переходить в область искусства… Так, вам скажут, может быть, что «банальность» – это «привычность, обычность». Но чем банальность все-таки отличается от привычности или обычности – догадайся сам. Можно сказать (как я и сделал), что банальность – обычность разочаровывающая; ей-богу, это понятней, но что такое само разочарование – определить еще труднее…

• …Но самое удивительное – в следующем.
Едва ли не всякое понятие, более-менее содержательное слово содержит в себе возможность не только более глубокого, чем привычный, смысла, но и прямо противоположных смыслов! Надо лишь поискать тот пункт – его «ядро» или его «о чем» (таковых может быть и несколько) – относительно которого оно может принимать свои противоположные значения.
Например, одно из «ядер» понятия «абстрактное» явно составляет «отношение», «нечто относительно нашего взгляда на него». И вот, «абстрактное» в своих противоположных значениях – либо «самое существенное для исследователя в каком-то, строго определенном им отношении», либо – скажем, в выражении «абстрактные рассуждения» – «несущественное ни в одном реальном отношении», «пустое, ни к чему реальному не относящееся»… Не случайно существенное и конкретное – чуть не синонимы, «истина конкретна»!.. Но раз истина – не вещь, не предмет, значит, все-таки, истина и абстрактна. Видимо, другое «ядро» понятия «абстрактное» – «не предметное». Тогда оно – это и «больше чем просто предметное, но взятое во всей своей полноте» и «беспредметное, вымышленное, несуществующее»...
Нужны ли другие примеры, – из них ведь – так вышло без моего намерения – состоит почти вся моя книга?
Интимное – это и (со знаком «плюс») «святое», и (со знаком «минус») «стыдное». «Ядро» тут – сокровенное, сокрытое, во что не пускают посторонних. (Интересно: стыдное бывает и свято, покуда сокрыто от чужих глаз, а профанировать, лишать свойства сокровенности святое – стыдно. Противоположные смыслы пакуются в одно слово явно не зря.)
Правда – это «чистый факт, сама объективность безо всяких интерпретаций» и «нечто высшее просто факта, его смысл, должное, идея»; «ядро», ясно, – фактичность. То же, что «правда», демонстрирует и «истина» (между прочим, обменявшаяся с «правдой» значениями, то есть местами своих противоположных значений – где теперь мы обычно говорим «истина», раньше говорили «правда»).
Теория – это «сама точность» и «всего лишь предположение»; «ядро» – достоверность, возможность однозначного суждения.
Здравый смысл – это традиционное, почти предрассудок, общепринятое и общедоступное, и – в противоположность этому – научное, верифицируемое, общезначимое, хоть и не общедоступное. «Ядро» – возможность взаимопонимания, коммуникация…

	«плюс»	«ядро»	«минус»
интимное	святое	сокровенное	стыдное
правда, истина	нечто высшее	фактическое	ничего кроме
теория	точное	достоверность	предполагаемое
здравый смысл	научное	коммуникация	традиционное
вера	убеждение	знание	сомнение
убеждение	моральность	верность	ограниченность
осмысление	существенное	интерпретация	произвольное
информация	существенное	факт	случайное
действительность	высшее	не сознание	низшее
действительность	подлинное	осуществившееся	банальное
красота	истинное	форма	фальшивое
интерес	бескорыстное	влечение	корысть
корысть	любое	удовлетворение	эгоистическое
личное	духовное	не стайное	корыстное
ответственность	автономия	перед кем, чем?	послушание
долг	добрая воля	не удовольствие	принуждение
закон	защита свободы	граница	стеснение свободы
справедливость	каждому свое	распределение	поровну
казуистика	дух	конкретное	буква
достоинство	независимость	иерархия	свое место
скромность	свое место	иерархия	независимость

И т.д., и т.д. ...
В первобытных языках, как известно, имели противоположные значения самые простые понятия. Например, соленое и сладкое – от одного корня, их «ядром» было, видимо, «имеющее выраженный вкус», «вкусное»; а лед и пламя нас до сих пор одинаково «обжигают», – «ядро», очевидно, «острое тактильное ощущение». «Наверное» значит и «возможно, трудно сказать» и «точно, можете не сомневаться»... В современном языке объединяют в себе противоположности понятия сколько-нибудь сложные. Одно из двух противоположных значений понятия, как правило, отражает «глубокую» точку зрения, другое – «обиходную, поверхностную», или же одно «официальную», другое – «подлинную»; весьма часто эти противопоставления вписываются в типы «отнюдь не это» – «больше чем это»; «только это и ничего кроме» – «это плюс нечто высшее» или «все что угодно, только не это». Наверное, можно найти и другие закономерности.
Еще одно замечание: наши «о чем» и к ним различные «что» – вариант определения «через род и видовое отличие». Скажем, вера – это род знания с признаком неприкасаемости, табуированности для критики, или, напротив, с признаком не способного исключить сомнения (то ли убеждение, догма, то ли гипотеза).
Возможно, диаметральная разность значений, в которых употребляют слова люди, полагая, что говорят на одном языке – определяется их собственной психологией, например интровертивностью или экстравертивностью.
Итак, определяя смысл слов, надо либо быть слегка маньяками – прозревать лишь какую-то одну сторону и уметь оставаться слепыми к противоположной, – либо – что я и пытаюсь делать – четко определять обе и показывать водораздел; полезно и наводить мосты между ними. Но чего делать нельзя – это пытаться быть «научными», то есть педантами: искать одно и притом однозначное определение, обязанное удовлетворить всех!

СЛОВОБЛУДИЕ

– то же, что софистика (в переносном, сниженном значении);
– грех употребления слов не ради выражения смысла, –

так как это занятие стало приносить заработок, к нему стали относиться снисходительнее и называют просто пустословием, – пусть презрительно, но без оттенка «грех».

• …А грех есть, и немалый. Слова находятся в общем пользовании и потому портить, выхолащивать их нельзя.

• Слова, как и положено всякой таре, чем пустее, тем подвижнее и громче.

• Для человека мыслящего пустословие кажется особым искусством: произносить-то можно, конечно, всякие звуки, но как выстроишь их в последовательность, если ее не подсказывают никакие смыслы?..
Интересно, что сами пустословы тоже рассматривают свое пустословие серьезно – всякому словоговорению, не имеющему отношения к реальности, дают название «мышление». «Философия», «наука»…

• …Разумеется, когда употребляешь слова не в самых расхожих смыслах, кому-то покажешься пустословом.

• «Философа»-пустослова от трудного философа отличишь по тому, что последний, зная цену слов, никогда не употребит ученого слова там, где годится общеупотребительное.

• Если смысл не укладывается в употребительное слово и для него приходится готовить «тару» специальную – это конечно не значит, что смысл несуществен, но значит, что какую-то потерю понесет сам смысл.

• Мысли, для которых обычного языка не хватает и его нужно переделывать – вроде яств, для которых нужно переделывать желудок. – Иные необходимые нам вещества приходится вводить и шприцем, но…

СЛУЖБА, СЛУЖЕНИЕ

– добровольное или частичное рабство: деятельность, смысл и цель которой определяет за тебя кто-то другой или что-то другое (человек, система, идея), перед кем (чем) ты отвечаешь лишь за точность исполнения;
– рабство божие: деятельность, смысл и цель которой сакральны.

• Если ты делаешь добро, ты понимаешь, что делаешь, а значит, деятельность эта уже не имеет вполне сакрального характера. Потому «служба» обязательно размежевывается с реальным добром.

• Творимое тобой добро можно назвать «службой» и тогда, когда ты хоть и знаешь, в чем добро состоит, только почему-то никак не понимаешь, зачем все это тебе лично… То есть, если это добро из живого чувства, а не из чистого послушания – то уж не служба, не религиозно.

• «Дело, которому служишь» – значит – святое для тебя дело. Все же здесь «святое» употребляется скорее как метафора «ценности», а не в собственном, не в религиозном смысле. Как то, что для тебя важно само по себе (и может даже важнее, чем ты сам).

• Как одним не по себе без дела, так другим нельзя без службы, – страшнее всего для них жить на собственное усмотрение. Дело есть частный смысл жизни, а служба – это, на вопрос о смысле жизни, ответ: «не мое дело!».

• Мысль не может состоять на службе – но способность измышлять на службе расцветает.

• Мысль в ответе перед истиной, которую наперед не знает; она, таким образом, поневоле свободна. Для мысли нет конечных истин, а если бы они явились, кончилась бы мысль.
Но всякая самопровозглашенная истина пытается прибрать мышление себе на службу.

• (Всякая истина либо относительна, либо не истина. Догмат – истина-самозванка.)

• Религиозная жертвенность начинается с жертвы собственным разумением.

• Всякая жертвенность возвышает, кроме только жертвы своим разумением: кроме чисто религиозной.

• Примитивный человек мог приобщиться к высшему величию, лишь унижаясь перед ним. Что выражает, и по внешности и по существу, церковная служба.

• Почему считается благородной – эта демонстрируемая приниженность? Извинить ее может только ссылка на ее архаику. Уж и земные кумиры не требуют земных поклонов. Низко кланяясь, показываешь небу, собственно, зад.

СЛУЧАЙ, СЛУЧАЙНОСТЬ

– в системе индетерминизма: событие, которое нельзя однозначно предсказать в принципе;
– в системе детерминизма: событие, которое нельзя предсказать в данном причинно-следственном ряду на данном его отрезке (точка пересечения причинно-следственных рядов, рассматриваемых как независимые). «Вмешавшееся в дело постороннее», событие, не вытекающее из существа дела, однако влияющее на его исход.

• Случайность – свершившееся неважное, или ненужное, или незапланированное.

• Причинно-следственный ряд закономерно разветвляется на независимые ряды; точка, в которой эти ряды могут затем пересечься, называется случайностью. Если спуститься по причинному ряду ниже развилки, случайность исчезает.

• Вот, элементарное событие: сталкиваются два движущихся шара. Движением одного, если не заглядывать далеко в прошлое – может быть, в начало времен – никак не предусматривается движение другого. Получаемый каждым шаром от другого импульс – случай, передаваемый – закон. И каждое событие представляет собой одновременно передаваемый и получаемый импульсы, причем передаваемый и получаемый – закон и случай – в точности друг другу равны, только векторы у них противоположны. Закон и случай различаются знаком.

• Фатализм – лучше сказать, провиденциализм – в отличие от детерминизма, не признает случая ни в каком понимании. Ибо детерминизм означает предопределенность, но не замысел. Случай в детерминизме – предопределенное, но бессмысленное; в фатализме смысл, «конечную причину», имеет все.

• Случай – проводник судьбы.

• Слово случай означает буквально то же, что совпадение. А совпадение всегда маловероятно, – удивительно. Притом, мир соткан именно из совпадений – удивительных для существ, имеющих воображение…

• Каждый случай слишком мало вероятен, но какой-нибудь совершается необходимо, ибо «все в жизни – случай»; скорее всего не то, которого ждешь, но какое-то чудо всегда может произойти.

• «Счастливый случай», «несчастный случай»… Случайности закономерны – во-первых, мы сами готовим для них почву, а во-вторых, сами делаем из большинства из них «счастливые» или «несчастные».

• Даже если мы строим свою жизнь по плану, случай (иначе называемый «обстоятельствами») – тот материал, из которого ее приходится строить.
Из случая рождается судьба: рождается смысл!

• Ю. Лотман об азартных играх: «играли не с другим человеком, а со Случаем» (так я и определил азарт в своем месте, и так, собственно, и определяет его сам французский язык; жаль однако, что на тот момент я еще не обнаружил этих слов).

• …Но если существует фундаментальная случайность, принципиальная непредсказуемость, тогда она – сама, хоть и пустая, свобода; а законы теории вероятностей суть развернутые определения (положенные рамки, пределы) этой свободы.

• То, что теория вероятностей действенна и для событий, бесспорно имеющих свои причины, если последние не могут учтены – означает, что детерминированное на одном уровне может выступать свободным (внутри лишь определенных рамок) на другом. И если свобода Я не опирается на фундаментальную свободу, будто бы обнаруженную в микромире – она может опираться на многоуровневость души. На уровне подсознания наши поступки определяет масса конкретных факторов, но на уровне сознания они свободны.

• Для живого, то есть свободного, существа, отдать себя на волю случая – как в азартных играх – своего рода наркотик; случай тут – механический заменитель свободы, этой жизненной квинтэссенции; искусственный жизненный эликсир.

• Авось – надежда на счастливый случай. – «Авоська не Бог, но полбога есть» (Даль, Пословицы русского народа).

• …Давно уж понято, что «бог-изобретатель» – это случай. Так что, скажем, теория эволюции по Дарвину лишь развивает эту старую догадку.

На поверхностный взгляд все – случай (на поверхности корней не видно), – но и на взгляд глубокий категория случая не только не перестает существовать, но и обретает, кажется, дополнительный смысл. А именно –

– не относящееся к сущности, хотя бы и необходимое;

так, даже такое А, без которого возникновение В было бы немыслимо, может быть по отношению к В случайным. Не исключено, к примеру, что разум мог развиться лишь в существе хоть отчасти хищном, – но сущности разума, что бы ни говорили, это отнюдь не определяет, напротив, составляет его (нашу!) трагедию; это необходимость случайная.

СМЕЛОСТЬ

(если требуется определение)

– расширение возможностей – за счет опасного; неизведанного; необщепринятого.

• Смелому можно больше.

• Сметь – суметь решиться.

• «Кто смел, тот и съел». Выражаясь более возвышенно, кто дерзает, и того и получается.

• Кто смел, тот и сумел.

• Не зная броду, поищи его. Не сунувшись в воду, не найдешь броду.

• «Все подвергай сомнению» – это значит: убедись-ка сам.

• Многое кажется невозможным только потому, что, думается – будь оно возможным, кто-то уж давно попробовал бы.

• Не знаю, почему курица боится переступить очерченный перед нею круг, но почему сходным образом ведет себя человек, понятно: если кто-то круг провел, то что-то же это должно значить?

• В «нельзя» всегда есть что-то сакральное, в «а что, если…» – что-то легкомысленное.

• В каждом деле так важна смелость, что удачливым оказывается даже легкомыслие.

• Представления о невозможном составляют общее мнение, так что первопроходец идет против всех.

• Смелость – мера личностного.

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ

– по меньшей мере, наибольшее, самое жестокое физическое наказание –

если кнуты и палки нам кажутся дикостью, то уж тем паче дикость – смертная казнь. Дело не в том, конечно, что нет негодяев, заслуживавших бы битья или даже смерти, а в том, что правовое государство не может совершать преступлений само (за злоупотребление свободой оно должно отбирать только свободу же, на соразмерный срок или даже насовсем).
В качестве мести, побои и убийство действительно естественней, чем заключение. Но право появляется, когда государство отказывается от всякой мести гражданам, даже справедливой и понятной; оно с человеком не в обычных человеческих, а формально-договорных отношениях, ибо государство – не государь, не просто властвующее лицо; соответственно право не мстит, не «наказывает» (как это весьма неудачно говорится в судебной практике), а только – самое точное слово – рассчитывается. Общество дало тебе свободу; злоупотребил ей – отдай ее.

СМЕРТЬ

– конец жизни индивида (по крайней мере посюсторонней), – небытие, в противостоянии которому и состоит жизнь, и потому самое большое зло для нее;

однако, как неизбежность, как условие, на котором индивиду дается его жизнь, смерть, в обычных обстоятельствах, не может считаться злом (скажем, долги мы отдаем, как бы нам этого ни не хотелось). Действительно, по прошествии времени даты жизни и смерти становятся только датами жизни, последняя цифра может напоминать о драме, но перестает ее означать. Итак, можно сказать еще, что смерть –

– самое нежелательное неустранимое обстоятельство (но не зло); вторая дата срока жизни,

мера отпущенного индивиду добра.

• Это очень точно – что «смерть мы знаем не по себе, а лишь по предшествующим случаям, “смертный” есть индукция, а не дедукция» (Федоров); что смерть, иными словами, не закон, а неизбежная неустранимая случайность.

• «Все поправимо, кроме смерти»: она – единственное для нас худо без добра. По крайней мере, такое худо, ценой которого мы бы не хотели никакого добра…

• Жизнь, психологически, не имеет естественного конца («душа бессмертна»). Поэтому она либо не верит в свой конец, либо воспринимает его с ужасом, как убийство.
Тело, умирая, убивает душу… Или нет?..

• Со смертью каждого умирает Бог, – высшая святыня. «Обычное дело, это каждый должен» – и верно сказано, – но обычным это дело все-таки не становится. Может быть, по указанной причине.

• «Бог в нас постигает жизнь и смерть, мы в нем – бессмертие» (Л. Облога).

• В картине мира, есть мысль (Воннегут, например), ничего не начинается и ничего не прекращается, – все имеет свое место. Всякая жизнь вечна, хотя и нельзя жить все время.

• Мы занимаем свое место и время в этом мире, и почему ограниченность времени – смертность – тревожит нас больше, чем малость места?..

• Человек, в отличие от животного, осужден знать то, чего душа не приемлет – знает, что смертен, – и защищен лишь неопределенностью сроков и обстоятельств. Дни не должны быть, как это говорится, «сочтены».
Этой неопределенности нельзя отнимать у больных (нельзя, без особых обстоятельств, оглашать медицинские приговоры). Надежды не смеет отнимать и сам Бог, как, кстати, он никогда не лишает хоть крошечного шанса. Знание о сроке противоестественно.

• Во всех грозящих неприятностях неопределенность хуже определенности, – кроме только самых мелких, о которых заранее можно вовсе не думать, и одной самой крупной в жизни «неприятности», о которой думать все время и нельзя.

• Земная жизнь дается на срок, следовательно, неопределенная дата расставания с нею входит в условия договора и не есть зло. Правда, с нами никто не договаривался – но ведь и мы, в обычном случае, не отказываемся от этого займа.

• «Дату своего ухода» надо принимать, если быть точным, не «благодарно», а смиренно. То есть с пониманием справедливости происходящего.

• …Неизбежность, и, значит, не зло. Но, кроме этого, в смерти ничто не утешает. Разве что надежды на бессмертие.

• Нельзя вполне смириться с идеей конечности жизни – и это делает сомнительными все наши предположения о бессмертии: мы тут – сторона слишком заинтересованная. Но это же, надо сказать, может служить и аргументом в их пользу.

• Если бы, как думают часто дети, человек мог расстаться с жизнью только на войне или от несчастных случаев, а вообще был бы бессмертен, – то, представляю, для злых людей чужая смерть была бы еще безразличней, но для добрых – еще ужасней.

• …А в общем, боятся смерти как таковой только невротики. Для здорового человека, по поговорке – «умереть сейчас – страшно, когда-нибудь – ничего». Необходимое («когда-нибудь») не есть зло, но каждое «сейчас» этой необходимости в себе не содержит (губительных обстоятельств могло бы и не быть), – «сейчас», все-таки – зло.

• Жизнь, как говорят, это блюдо, которое нравится в основном благодаря приправам. В той же мере и смерть не нравится, больше всего, благодаря «приправам»…

• Жизнь обращена в будущее, а смерть его именно нас и лишает. Либо надо учиться больше ценить настоящее, либо ставить будущее больше собственной жизни.
«Что ты отдал, то твое» – твое и после смерти.

• Философ не «учится умирать», как это говорят, а учится жить ввиду того, что умрет.

• «Помни о смерти»: живи всерьез. Однако, «умирать собирайся, а хлебушек сей»: жить не забывай.

• Вспомни о смерти, и жизнь станет наслаждением… правда, отравленным мыслью о смерти.

• Сама суета приобрела бы смысл, живи мы без конца. Что там – без конца; гарантируйте мне лет двести, и я бы построил себе дачу…

• «Дела» о смерти ничего не знают. Поэтому могут и обмануть. Но деловой человек и к смерти подходит по-деловому…

• Срок жизни не служит масштабом наших дел; что страшного – отложить дело годика на два-три? То есть: на две-три десятых, двадцатых, ну, хоть и пятидесятых оставшейся жизни?..

• Всю жизнь мы боремся за эту свою не вечную жизнь, и в этом смысле ведем проигранную игру. Есть в этом упорстве и глупость, и благородство, героизм, – странная их смесь… У одних – кажется, только глупость; у других – только героизм.

• Жизнь не то чтобы коротка, но вполне обозрима. Обычное «как вчера было» – именно об этом.

• Хорошо, что жизнь имеет измерение не только в длину – но и в ширину и в глубину; что мы живем не чем-то одним и не только на ее поверхности. В длину-то, жизнь все-таки коротка.

• Плохое здоровье заставляет опасаться, что долго не проживешь, но выручает, что и годы с возрастом начинают бежать быстрее…

• Лучшее в жизни и ее итоги не прибережены на конец, и с этим трудно смириться. Трудно ощутить, что не все плохо, что плохо кончается, особенно, если конец близок.

• Наши отношения с теми, кто умер, не теряют для нас значения оттого, что для них этих отношений уже, может быть, не существует. Жизнь, вопреки факту ее конечности, не напрасна.

• Трудно не бояться смерти, поскольку это инстинкт; это как боль заговаривать – сравнительно бесполезно. Одно можно сказать: поскольку нам все-таки удается побороть этот страх, мы совершенно правы.

• Смерти не бойся – дорожи жизнью.

СМЕХ

Выражаясь не строго, но, кажется, понятно –

– рефлекторная нервная реакция (близкая к реакции на щекотку) на перепад психического напряжения. Например, на внезапное и слишком простое объяснение того, что угнетало сложностью, или на неожиданное низвержение чего-то солидного или священного (так!), или на обнаружение загоняемого в подсознательное тайного, иногда просто на неожиданность и т.д.

• Улыбка – это выражение некоего избытка психической силы, улыбаться можно и не от смешного, а от радости, хорошего настроения; смех же, как я сказал – выражение перепада психических сил, внезапного их высвобождения. Сам смех, выхлопы воздуха из легких, будто изображает выхлопы этой энергии.

• Животные реже человека смеются (ибо они все-таки, кажется, смеются: рассказывают, как одна собака смеялась над постриженным пуделем), – реже, потому что меньше вещей – минус вся интеллектуальная сфера – способны вызвать у них этот перепад психических сил. Объяснение, низвержение, обнаружение подсознательного – это все в основном человеческое.

• Верно ли, что человек наедине с собою как правило не смеется – но только вместе с другими или тогда, когда его видят? Что смех – дело социальное?
Во всяком случае, не более верно, чем то, что такое же социальное явление – плач. Это не столь заметно, потому что плача в наши времена вообще положено стесняться, – но дети, которого этого еще не знают, плачут явно для других. Даже если просто ушибутся.
Так что момент сообщения, и в смехе и в плаче, присутствует едва ли не в равной мере. Я не думаю, что это в них главное – просто совместность и сообщительность то и другое потенцируют.

СМЕШНОЕ

(если не то же, что комическое)

– то же, что жалкое (!).

• Все нестандартное в человеке, для пошлой души, жалко-смешно, – она убеждена в его обреченности.

Другое значение «смешного» –

– чего нельзя принять всерьез, явно ничтожное. –

• Худшее зло прикрывается не чем иным как святынями: ведь логика зла ошибочна и легко может быть опровергнута, тогда как святое, по статусу – над всякой логикой. – И потому сразить зло, отвернуть от него людей, как это давно замечено, легче и вернее всего не доводами, а насмешкой. «Насмешкой Вольтер погасил костры инквизиции», а с появлением «политических» анекдотов начала рушится сакрализовавшая себя советская власть.

• …Есть, конечно, и другая сторона. Когда нет доводов, идут в ход насмешки.

СМИРЕНИЕ

в человеке, еще не способном к осмыслению происходящего, это, кажется, то же, что –

– забитость, сломленная воля, сдача на милость победителя (обстоятельств, судьбы, может быть – Бога, понимаемого как самовластного и всесильного «Господа»).

Что ж – силу, от которой зависишь головою, путей которых не понимаешь и которую не смеешь ненавидеть, приходится любить за все, и за побои тоже; сила – право…

• Со смирения начинаются все достоинства первобытного человека. Он должен удостовериться в своей слабости, отречься от своей дикой и безмерно эгоистичной воли – сдаться, подчиниться, послушаться. Это главное. А детали, возможно – не красть, не убивать, не лжесвидетельствовать…

…Однако для сколько-нибудь развитой души, такой, для которой сила и право уже не сливаются в одно целое, смирение и то, и не совсем то. А именно, оно –

– согласие на терпение. Способность и готовность воспринимать горькое наличное как неизбежное, и, более того, как нужное тебе самому. Фактически, вера в судьбу, в смысл, в Бога как в конечную разумность мира.

• «Принимать мир таким, как он есть».
На языке обывателя это значит: «надо приспосабливаться; заботиться не о хорошем вообще, ибо это потребует перекройки мира, а о хорошем лично для себя, для чего, первое условие, не следует спорить с данностями и принятостями». «Переделывать мир – себе дороже.»
На языке философа – «не смеяться, не плакать, но понимать».
На языке смиренного – «есть то, что должно быть».

• Смирение – это капитуляция перед силой обстоятельств; обстоятельства – это те победители, которых уже не судят. Это понимание правоты силы…

• «Смирный» – не имеющий склонности противиться силе; «смиренный» – не имеющий склонности противиться Богу; «смиренномудрый» – сознающий, кроме того, что во власти Бога находится все.

• Смирение – сдача на милость судьбы.

• Будущее требует воли, настоящее – терпения, прошлое – смирения.

• Терпение – это такое смиренное несмирение.

• Бессмыслица – это то во всякой беде, с чем нельзя смириться. Смирение верит в смысл.

• Смириться – значит постичь некую высшую мудрость существующего; мудрость приходится находить, таким образом, и в царящей повсюду безалаберности и глупости… Да уж, задача! Как ощутить, что мудрости провидения угодно избирать себе и глупые пути!

• Глаза говорят, что «действительное» на 99 процентов глупо, а «разумное» остается в области благих пожеланий. Тогда как смирение обязано убедить нас в том, что «действительное разумно» и «разумное действительно».

• «Суета сует, – сказал Экклезиаст, и (есть такой перевод) – погоня за ветром». Это смирение – не в том, чтобы в суете видеть смысл, а в том, чтобы не принимать в ней участия.

Итак, смирение в обычном понимании – даже и «высоком» его варианте – «религиозно-эгоцентрично»: пусть мне плохо, – чувствует смиренный, – но мне самому это, в конце концов, нужно. Но есть и смирение, как –

– полностью изжитый эгоцентризм. Острое чувство справедливости, не дающее роптать на свою участь, ибо всегда есть кто-то, кому повезло еще меньше.

Для изжитого эгоцентризма, способного замечать и чужие несчастья, естественна мысль, что судьба к людям как раз несправедлива, но раз так, то почему она должна быть справедливой именно к тебе? И если к кому-то судьба оказалась еще более жестокой или даже бесконечно жестокой, будь справедливым сам – смиряйся, будь благодарен за то, что имеешь…

• Если ты научился видеть, кроме себя, еще и других людей, то уж не поверишь в справедливость судьбы. Но зато и никакое несчастье, никакое малое место под солнцем не покажется тебе недостойным твоей персоны.

• Если с кем-то в мире свершаются никак ими не заслуженные несчастья – ведь и дети умирают! – и ты продолжаешь жить и добиваться счастья для себя, и это даже справедливо (лучше сказать: не несправедливо), – то столь же справедливо (не несправедливо) и то, что самое незаслуженное несчастье может произойти и с тобой, и другие, непричастные, лишь постараются об этом не узнать или поскорее забыть. Хорошо еще, если не подумают – Богу виднее, так, стало быть, ему и надо…
Смирение – это сознание, как несправедливы претензии на то, чтобы судьба была справедливой лично к тебе.

• Пока в мире может погибнуть хоть один ребенок – а впрочем, даже если б такое время и наступило, это ничего бы не поменяло, ибо от прошлого никуда не деться, – всякое счастье не вполне справедливо и дается лишь благодатью. Вот что должно понять смирение.

• Пошлый человек легко смиряется с чужими бедами – легко признает, что с другими судьба справедлива (грубо говоря, «так им и надо», «сами виноваты»). Мудрому под силу смириться и с собственными – принять и собственную судьбу («так мне и надо», «сам виноват»).
Ибо пошлый не думает о том, чем другой мог или хотел бы стать, для него, пошлого, другой и есть то, что с ним сделала судьба. А значит, судьба с другими справедлива всегда. Другое дело он сам, – ведь он исходит из своих амбиций, и полученное от жизни, конечно, никогда до них не дотягивает…
А мудрый выносит из жизни уроки, образуя и культивируя личность, и судьба – всякая – оказывается таким образом для него бесценной. Потому его отношения с судьбой – пополам с благодарностью, смирением, а в конце концов и полное смирение. Иное дело другие, смиряться за других он не вправе, тут он в первую очередь видит их страдания.

• Даже и заслуженное судьба тебе дарит – ведь может и лишить.

• Надейся на лучшее, но знай, что и худшее вполне законно.

И еще. Смирение, как приятие наличного, включает и смысл –

– укрощение амбиций (веры, что достоин лучшего, и соответствующей потребности, будто долга перед собою, этим лучшим обладать);

религиозное чувствование требует тут уменьшения наших притязаний вообще, поскольку человек должен постоянно чувствовать свою малость, светское – только разрыва архаичной психологической связи между «достоинством» и «собственностью». От твоего достоинства ничего не убудет, если ты и ничего не будешь иметь, а с другой стороны, почему бы, если есть возможность, не пытаться изменить жизнь к лучшему? Пусть и заслуженное – только случайный дар, – но смиренно ли, в конце концов, отвергать дары?..

• Смирение требует принимать лучшее с благодарностью и не считать себя обиженным, не получив ничего.

• Смирение – это благодарность.

• Чего не хватает аскетизму – так это смирения.

• Жизнь хороша не потому, что жить всегда хорошо; бывает и ох как плохо, а все же… «Истинное смирение не означает усталость, а скорее триумф, который празднует воля к жизни…»

• Есть в смирении и свой прагматизм. «С бедой не перекоряйся», «покорись беде, и беда покорится» (Даль, Пословицы русского народа); несмирение непродуктивно, чтобы переиграть обстоятельства, надо научиться с ними сотрудничать, то есть принять.

Вот что нужно еще сказать (а возможно, это и главное!). Упомянув амбиции, я уже к этому подошел. Смирение –

– это антоним гордости,

(«смирись, гордый человек»),

и вот какая тут подоплека: уровень наших «запросов» предполагается напрямую связанным с уровнем нашей самооценки. Для архаичной души, как уже говорилось, это и вправду так, для нее «лучше» тот, кому лучше, – но для развитой, однако, это отнюдь не так…

• Сколько людей смиренную самооценку возмещают дерзновенными потребностями – зависимость, чаще, едва ли не обратная.
В этой неприхотливой гордости – или амбициозном смирении, кому как нравится – даже секрет успеха.

• В конце концов, незаслуженный успех – не столь уж гордая цель, а потуги действительно ухватить с неба звезды успеху только мешают.

• «Маленький человек» – это тот, кому хочется стать «большим человеком», и для этого, конечно, ему очень много надо, и он научился даже этим гордиться… «Разве у меня скромные запросы?» (афоризм из рекламы)…

• Из людей «больше» тот, кто может обойтись меньшим.

• Вообще, хочет человек чего-либо не потому, что он этого заслуживает, и редкий человек сумеет, ощутив незаслуженность желаемого, расхотеть. А вот убедив человека в его ничтожестве, подвигнешь его, скорее, на недостойные приемы в борьбе за это желаемое…

• Относительная самооценка то ли по-жалкому горда, то ли чванливо-смиренна. Абсолютной самооценке, какой ей и положено быть, ни с этой гордостью, ни с этим смирением делать нечего.

• …Но если ты и воображаешь, что благополучие должно напрямую зависеть от достоинств, что ты обязательно должен иметь заслуженное – как не вспомнить о своих прегрешениях (а кто без греха!) и не отступиться?.. Смирение – это сказанное себе: ничего другого я и не заслуживаю.

• «Кто в беде, тот и в ответе»: люди смиренны за других, то есть, отвратительно несправедливы. Но когда ты сам – в беде, подумай: может, это ты в ответе?..

• …Итак, смирение: согласие с участью?.. Низкая самооценка?.. Согласие с участью вопреки абсолютной самооценке и одновременно как ее следствие?..

СМЫСЛ

– понятность чего-либо, его логическая форма, которой разум может оперировать;
– его необходимость (обусловленность или целесообразность); «causa finalis», конечная причина;
– его ценность.

Но подробнее.
Смысл вещи как ее «понятность» – это ее место в некой более общей и знакомой картине или сама общая картина, вырисовывающаяся за знакомой вещью, выступающей теперь как ее необходимая частность. То есть, смысл –

– соотнесенность частного и общего, определение чего-либо как частного в общем,

а значит –

– то же, что вообще определение (через род, общее, и видовое отличие, частное). Отсюда, смысл есть и то же, что «главное», «сама суть» (признаки, необходимые и достаточные для идентификации – определения – чего-либо);
– то же, что вывод (частного из общего);
– то же, что замысел или цель (общий план отдельных частей или акций);
– то же, что связность или последовательность (частностей в целом);
– то же, что образ, «гештальт» (целое, обнаруженное за частностями, картина, в которой детали обнаруживают свою необходимость);
– то же, что контекст (в выражении «в таком смысле»: указание на тот общий план, в котором рассматривается данное явление);
– то же, что интерпретация (возможное частное значение чего-либо, допускающего и другие значения).

Кстати, от этого последнего, смысл –

– то же, что значение (знака), или подразумеваемое под знаком.

Увидеть что-либо как частное в общем – это понять его необходимость в этом общем. Отсюда и упомянутые в начале значения «обусловленность» (наличными причинами) и «целесообразность» (обусловленность причинами конечными, или целями). В обиходном плане, это последнее –

– нужность, «зачем» вещи; то же, что польза (от чего либо),

а главное –

– то же, что ценность, или оправданность с точки зрения ценностей, «raison d’etre» вещи.

В категории смысла как бы сливаются когнитивный и моральный аспекты. Смыслы вещей существуют для нас, ведь в разных ситуациях мы хотим от них разного. А самый общий план наших желаний – это система наших ценностей. Смысл чего-либо произошедшего с нами, это –

– урок: вывод в системе ценностей.

• Высшая ценность – жизнь, и во всяком искомом смысле брезжит надежда на ее вечность.

• Многое в жизни начинается по недомыслию или недоразумению, а в процессе жизни обрастает ценностью и смыслом. Самый выразительный пример – нежеланные дети…

• Животное слишком мало способно осмыслить и потому, конечно, постоянно ошибается, но делает бессмыслицу редко (иногда лишь, когда воспроизводит утратившие цель инстинктивные акты). Зато человек, чей главный признак – способность осмыслять, а форма жизни – дело, занят бессмыслицей постоянно (ибо привык, что отвечает за смысл дела не тот, кто его делает). И это так далеко зашло, что в поисках смысла того, чем занят, находят особый психотерапевтический эффект, и почитают это за открытие…

• Осмысленная деятельность – такая, когда имеется в виду цель. Противоположна ей не только деятельность бессмысленная, но и – механическая, инстинктивная, традиционная, сакральная…

• Всякое конкретное явление – точка пересечения бесконечного множества потенциальных смыслов, из которых актуализируем мы, в каждой данной ситуации, лишь один. Это не значит, конечно, что смыслы субъективны. Смотреть-то мы можем любыми глазами и под любым углом зрения, но увидеть – только то, что таким образом можно увидеть.

• К теме «значимости» (смысла-ценности) и «фактичности» (Уайтхед). – Можно сказать, что само по себе ничто не имеет значимости, что это лишь наш способ познания – наделять отдельные предметы значимостью. А можно сказать, напротив, что само по себе все значимо абсолютно (нам-то и клопа не создать и не наделить жизнью!), но вот нам значимость дается лишь относительная: значимость одного в отношении к другому, в конечном счете – лишь к нам самим.
Мы не наделяем значимостью то или это – а выделяем значимость того или этого из бесконечно значимого – из чуда бытия. Скорее, мы закрываем на значимость всего другого глаза.

• Смысл предмета не под, а над ним, – если только этот предмет – не чья-то сознательная ложь, где все дело именно в подоплеке. Во всем настоящем он – не в частях, на которые это настоящее можно разобрать, а в целом, в которое эти части вписываются. Так что, скажем, материя не может быть сущностью (смыслом) живого, скорее жизнь – сущность материи.

• Редукционист подходит к тайнам природы так, как будто она хочет его обдурить, а его задачей является ее максимальное разоблачение. Она делает вид, что смысл есть, а ему надо – чтобы не было.

• Идея, издревле называемая «бессмертие», ныне более точно именуется «смысл». А «вера» – «оптимизм».

СМЫСЛ ЖИЗНИ

– проблема, по-разному понимаемая, но, как кажется, для каждого вытекающая из невозможности примирить непосредственно ощущаемую абсолютную ценность жизни с ее конечностью;

сняло бы проблему – бессмертие.

• Проблема смысла жизни решается обычно на путях редукции смысла-ценности к смыслам-задачам (принять душой смерть ценности нельзя, а исполнить задачу или хотя бы честно служить ее исполнению – можно). Но редукция, все-таки, есть редукция, и очень обычное дело среди целеустремленных людей – чувство, под старость, что что-то упущено, что менять жизнь на цель все-таки не стоило… («Ужели лишь в цели цель жизни моей», как сказал актер Борис Андреев.)
Другой способ решения смыкается с только что описанным. Он – в выработке у себя чувства, что смысл твоей жизни вовсе не в самой твоей жизни, а в жизни других (в жизни общины, родины, будущих поколений…). Твое дело – служить. И это, надо сказать, верно – но и это верно только отчасти. Если весь смысл твоей жизни замкнулся на твоей личности, считай, что его уже нет, но если в личности его вовсе нет – его нет и нигде.
А к этому решению примыкает, в свою очередь, решение религиозное. Прозреваешь ли ты смысл своей жизни или нет, в любом случае этот смысл ведом тому, для кого он был замыслом – Творцу. Твое дело, опять же – служба.
И последнее – это надежда на бессмертие. Как ты жил в этой конечной жизни, хорошо ли исполнял божий замысел – рассудят в следующей, вечной. Бессмертие – справедливо…

• Человек не может отрицать смысл жизни. Точнее, он может отрицать его лишь в акте самоубийства; причем, как показывает практика спасения самоубийц, второй раз они решаются на этот акт слишком редко – находят-таки свой вывод ошибочным.
То есть, отрицание смысла жизни, если это не самоубийство, есть лишь выдвижение какой-то альтернативной его теории. Например, что такого смысла не существует как данности, но мы можем создать его для себя сами; или, его нет в вечности, но он есть во времени, и т.д.

• В мире почему-то возникают предметы с тенденцией к самосохранению (поддержанию этими предметами идентичности собственной и как класса, то есть как индивида и как вида). Зачем это миру? – вот еще формулировка вопроса о смысле жизни. Неясно, – но одно уже сказано: в мире существуют тенденции к самосохранению.

• Биологический смысл жизни индивида – сохранение вида. Животное выполняет эту задачу, лишь оставляя потомство, человек, кроме этого, еще и многими другими способами, а также и расширяет эту задачу – отвечает за сохранность жизни вообще.

• Социум предлагает индивиду, ни больше ни меньше, как смысл его жизни: это называется «идеалы».

• Судьба – это будто бы замысел нашей жизни, принадлежащий не нам, а кому-то безмерно высшему; чувство судьбы – чувство смысла; тот, кому принадлежит замысел, знает и смысл…

• «Бог» – это то, для чего наша жизнь продолжает существовать, иметь ценность, после того как она перестает существовать для самой себя.

• Писатель – «инженер душ», а также – судеб. Он борется за смысл жизней – хотя и на бумаге.

• Даже если жизнь – «пустая и глупая шутка», то и в этом тоже – какой-то смысл: кто-то же, для чего-то, замыслил так пошутить.
А вдруг смысл жизни – горький? Вот, рок – это, кажется, представление о таком горьком смысле жизни.

• Если все в жизни случайно, она бессмысленна. Если все в ней механически необходимо, тем более. Нам нужен смысл как преодоление и случайности и слепой причинности – как торжество свободы, торжество самой жизни.

• Основа и мерило всех ценностей – жизнь. Она есть смысл всего. И вот, столкнувшись с ее конечностью, мы тщимся решить, в чем смысл ее самой…

• Мы привычно ищем смысла, и смысла жизни тоже, как смысла чего-то в отношении к чему-то другому, как смысла относительного, – а вся трудность в том, что смысл жизни абсолютен. Ибо – почему тогда жизнь не вечна?…
Но понимая смысл относительно, как смысл А для некоего В, можно сделать (забегая вперед) важный моральный вывод. Сама для себя конечная жизнь относительного смысла не имеет, но надо искать ее смысла для чего-то другого, видимо – для других жизней, жизни вообще.

• Жизнь сама есть свой смысл. Вопроса о смысле жизни, на самом-то деле, и не стоит, – будь она вечна, это был бы, во всяком случае, совсем другой вопрос. – Настоящий-то вопрос – о смысле смерти… Смерть выглядит как величайшая бессмыслица, вторгающаяся в жизнь, которая есть смысл, и – видимо – побеждающая ее…

• Жизнь и есть смысл, а конечность жизни будто бы отрицает этот смысл. – Все же конечность жизни – не ее бессмыслица, а ее трагизм. В чем разница? – Бессмыслица ниже простого смысла, трагизм, может быть, и выше.

• «Смысл жизни»?.. Но жизнь выше смысла. Смысл ее только бы умалил. Перерастая всякий возможный смысл, который можно ей придать, жизнь сталкивается с трагедией. Но не с бессмыслицей, которую, будучи выше смысла, она тоже перерастает.

• Жизнь дороже смысла – значит, превозмогает и перемалывает в муку («перемелется – мука будет») и бессмысленное.

• Жизнь выше смысла, вот в чем специфика вопроса. – Мы говорим о смысле жизни так, будто она есть некое предприятие, в которое, неизвестно, есть ли смысл пускаться. Мы, видите ли, это решаем. При этом держимся за нее и тогда, когда никакого смысла не видим.

• Жизнь, задумавшаяся о своем Смысле – это как безусловный и упрямый Факт, ищущий своей единственно верной Интерпретации, и терзающийся тем, что ни одной из своих интерпретаций не может быть исчерпан. Притом, как факт вообще жив в своих интерпретациях и не существует сам по себе, так и жизнь существует – лишь в своих смыслах…

• Нужен ли жизни – смысл? – А жизни всегда чего-нибудь нужно, хотя и почти безо всего она может обходиться; и смысл – одна из важнейших ее потребностей.

• …Это – прием: чтобы смириться с идеей конца, мы пытаемся свести жизнь к какому-то ее «смыслу», и остается лишь этот смысл (задачу) воплощать. – Хорошо, когда то и другое удается, но чувство «живого остатка» (не «сухого»), которым при этом приходится жертвовать, вряд ли устранимо.

• Смысл жизни – это не отбывать жизнь, как службу, а – служить. Но и свобода кое-что значит…

• Жизнь выше смысла, то есть, ее смысл-ценность остается всегда выше любого ее смысла-задачи; жизнь оказывается важнее всего, чему ее можно посвятить. – Если бы у жизни была цель, которой бы ее смысл исчерпывался, не было бы нелогично, поскорее этой цели достигнув, жизнь прекратить. Однако, закончить жизнь счастливо и без сожаления невозможно.
Совершив главное в жизни и даже ощутив, что жизнь «сложилась», можно, наверное, «умирать спокойно», но каждый предпочел бы, в нормальном случае, еще пожить. Жизнь не бессмысленна, а выше смысла, – но и в этом есть своя горечь…

• Цель – скорее замена смысла, чем сам смысл. Но смысл ставит цели.

• Какое утешение завершающему жизнь составляет выполненная большая задача? – Думаю, следующее: «хорошо, хоть это не беспокоит». Не более того.

• Жизнь больше смысла: некоторое огорчение для тех, кто его для себя нашел, и некоторое утешение для тех, кто – нет.

• Персональный смысл жизни называется призванием.

• Счастье – это сбывающийся смысл твоей жизни. Несчастье – отрицание смысла.

• Самое большое, но, может быть, и самое дорогое удовольствие в жизни – иметь смысл.

• …Правда, что только иметь в жизни смысл-задачу – даже не обязательно исполнить ее – большое счастье. Но смысл-задача и смысл-ценность не конгруэнтны. А кроме того, встает вопрос о достоинстве задачи, которой ее посвящаешь.

• Смысл, может быть – высшая ценность в жизни после нее самой. Жизнь, первая ценность, не вечна, зато должна иметь отношение к вечности эта вторая ценность.

• Достойной целью жизни индивида может быть только сама жизнь: жизнь вообще, и своя и других. Индивид теряется, может быть, но жизнь – нет.

• Исчерпывающей цели жизни не может быть, а вот суетные, напротив, – бывают… Впрочем, если суетные цели помогают-таки человеку жить счастливо, своя мудрость есть и в них…

• Так как жизнь выше всякого своего возможного смысла, то в нормальном случае она о своем смысле и не гадает; «смысл» – ее прибежище от страхов. Впрочем, страх жизни имманентен…

• Пожалуй, еще острее, чем страх, в смысле жизни нуждается (лучше сказать: вопиет к нему) жалость. Ибо сострадание, как я уже говорил, в некотором плане абсолютнее страдания. Можно, в конце концов, смириться со всем, что касается тебя одного, но как смириться за другого? Страдания других приходится переживать, никуда не денешься, но согласиться с ними еще труднее, чем с собственными, этого не позволяет совесть.

• Полезно подумать о смысле жизни, покуда этот вопрос еще не принял характера панического. Ответ приходит простой: жизнь существует ради самой жизни. Ну, а что до того, что нам делать – живи и, сколько можешь, помогай жить другим.

• Смысл действия в его результате. Жизнь похожа на действие, и нужно, конечно, постараться, чтобы не смерть выглядела ее результатом, а какое-то добро.

• Вопрос «ну и что» ответа не имеет. Ни положительного, ни отрицательного. Не уставайте искать смысла.

• Раз смысл жизни в самой жизни, ее надо делать, видимо, «полной». «Полная» – значит не набитая событиями, а, именно, осмысленная. Осмыслить – значит прожить прожитое всерьез, полностью.
Итак, важнейший смысл жизни в том, чтобы жить, осмысляя. Это определение правильно, ибо даже тавтологично.

• Осмысление – рефлексия, рефлексия – совесть. Хорошие слова говорит Виктор Франкл: «Смысл не только может, но должен быть найден, и в поисках смысла человека направляет его совесть. Одним словом, совесть – это орган смысла»…

• Отче наш! Как я хочу, чтобы ты был явен и побеждал во всем – не только на небе, не только в идее, но и здесь на земле! И чего еще можно желать! Хватало бы хлеба на прожитье, да душевных сил, чтобы ненароком не отяготить совесть, – и все на том.

СНИСХОДИТЕЛЬНОСТЬ

– одно из основных проявлений великодушия (если не его синоним): терпимость к чужим слабостям, в том числе и причиняющим неприятности, как и склонность за дурными проявлениями людей видеть в первую очередь именно слабость (простительное), а не зло (которое должно быть наказываемо), –

так что, в конце концов, для героя великодушия (снисходительности) чистого зла в других уже не остается, а остается лишь слабость. Например, слабость в ипостаси глупости: «не ведают, что творят».

• Снисходительность – это такая требовательность к себе. Терпимость к чужой слабости предполагает, что сильнейшим в ситуации должен оказаться именно ты.

• К значимости карабкаются, к величию снисходят.

• Снисходительность – синоним великодушия. И напротив, одно из проявлений малодушия – не прощать другим и тех слабостей, до которых, вроде, никому и дела нет.

• Для дурака, что в другом зло, то в нем самом вынужденность (себя понимает и прощает). Снисходительным, то есть, значит, и великодушным, делает человека ум. А некоторых, наверное, умными делает врожденное великодушие.

• К себе самому почти каждый бывает предельно снисходителен, но никогда так это не назовет, поскольку хочет притом чувствовать себя на высоте…

• Есть в снисходительности некоторых и чванство. А сочетать снисходительность с уважением – это называется, кажется, любовью.

СНОБИЗМ

– кружковое чванство,

одно из проявлений стадности, или, так сказать –

– стадность узкого круга, для «избранных» (причисляющих себя – друг друга – к таковым), а потому утрировавшая все черты стадности – конформность, чванливость и т.п.;

если не самый страшный, то, точно, самый неприятный вид соединения иерархического и коллективистского чувств.

• «Знаки различия», которыми сноб хочет, тайно или явно для себя, унизить весь остальной род человеческий – образуют стиль. Сюда входят готовые мнения, оценки, вкусы. Так что снобизм предполагает свой особый, кружковый конформизм, особое, «эзотерическое» мещанство, степень удушливости которого прямо пропорциональна тесноте и престижу кружка.

• …Да, снобизм – то в культурной среде, чем в малокультурной является мещанство. Это мещанство великосветское.

• Снобизм – кровный брат мещанства; это мещанство элиты. Точнее, мещанство – это снобизм тех классов, которым снобизм не по рангу. Еще можно сказать, что снобизм – это мещанство для избранных, а мещанство – это снобизм для всех.

• Снобизм паче мещанства, и не может быть иначе: мещанин отличает себя от заведомого меньшинства, а сноб почти что от всех. Потому-то снобизм и гнет даже тех, чей долг, по сути, думать и жить собственной головой.

• Всякий «круг» означает ныне, главным образом, общность взглядов. Раньше снобу надо было родиться аристократом, а теперь – знать, что и как положено говорить и думать.

• Конформизм кружковый, каковым является снобизм, несколько парадоксален, а потому – фанатичен. Снобы – фанатики высокомерия.

• Снобизму необходим стиль: отличающее поведение.
Так, в идеально снобистской речи пропорция стиля к смыслу достигает, кажется, едва не десяти к одному. Смысл-то демократичен, доступен в принципе каждому, но на то и стиль, чтобы отделять своих от чужих. Стильная речь уже не содержит слов, но только пароли.

• Снобу нравится думать, что «стиль – это человек». Потому что человек сложен и неожидан, бездонен, и не так-то легко его презирать, а со стилем все просто: свой – чужой.

• Всякий кружок непременно создает свой стиль, этакую систему распознавания. А снобы ради этого и создают сами свои кружки; стиль для них – не только человек, но прямо бог!
Кто лишил современное искусство души (явление, получившее наименование «дегуманизации искусства»), и вложил, вместо души, упор на стиль? – Это он, – сноб.

• Правда, что прекрасное редко, и прекрасные умы и сердца тоже, но никому еще не удавалось собрать последние в одну кучку, в «элиту». Хотя бы потому, что им самим этого не нужно.
Тех людей, что действительно лучше своего окружения, это обстоятельство скорее огорчает, чем радует. Так что подлинные достоинства снобом стать не дадут.

• Сноб – человек, которому для душевного комфорта необходимо постоянно ощущать свою особенность и чужое ничтожество, но при этом настолько жалкий, что не отваживается на это в одиночку.

• Снобизм – это готовность рассматривать первого встречного как «кого попало». Презумпция чужого ничтожества.
Это потуги ничтожного человека (точнее, ничтожного в человеке) на величие: величие ничтожество понимает как право на чванство, но даже и чваниться оно смеет лишь коллективно, в кучке, не от первого лица.

• Существует мизантропия подлинная, инфернальная, – ее проявляют организаторы светопреставлений, вроде Асахары.
Существует «мизантропия» специфическая, благородная, – «мизантропия» тех, кто желал бы видеть людей достойными этого звания, и отчаялся в том.
И существует еще бытовая мизантропия, ужасно довольная собой, по имени снобизм.

• Эти вот «вхожи», а этих вот, к торжеству первых, «не пустят». Чтобы создать эту пикантную ситуацию, вовсе не обязательно, чтобы «вхожесть» предполагала особые достоинства, – для сноба она – как для тщеславного известность, хотя бы и позорная – достоинство сама по себе.

• Табличка «только для белых» унижает, конечно, только малодушных черных и возвышает только дрянных белых, – но достойных людей любого цвета она возмущает.

• То любопытно, что, как только какой-нибудь портал украсят лозунгом типа «людей с улицы сюда не просят», в переводе: мы заранее знаем, что вы все дерьмо, – как вся улица, вместо того чтобы не замечать или чертыхаться, начинает искать туда лазеек.

• Если вам доставляет удовольствие указывать кому-то на дверь, напишите на ней что-нибудь в том смысле, что шушере вход воспрещен, и отбою от желающих сыграть роль шушеры не будет.

• На крик «прочь, профаны!» сбегаются профаны. Затем, видимо, чтобы не подумали, что это относится к ним. И самые наглые – пробиваются. А посвященные, жмурясь и затыкая уши, уступают им место.

• Нуждается ли хоть одно хорошее дело или общество в такой защите от недостойных людей, как чванство? – Если кого из желающих подойти это и отпугнет, то только лучших.

• Сумма мнений, оценок, симпатий, составляющая отличительный признак тех, кто всего уверенней причисляет себя к интеллектуальной элите страны, называется ее «общественным мнением». Вот – поле, где истина и снобизм то идут вместе, то расходятся полярно, – причем, когда расходятся, то побеждает во мнении именно снобизм.
(История совершенно иррациональной симпатии культурного общественного мнения к дудаевцам в этом смысле крайне показательна.)

• Интеллигенция как каста: может, снобизм – защитная кора, в которой так нуждается особое тонкое качество духовности?.. – Если и возникает, как кора, то работает, как целлофан – внутри все начинает гнить.

• По мне, так сноб с достоинствами представляет собой явление куда более удручающее, чем безо всяких достоинств, каким снобу и естественно быть. Невыносимо видеть, как лучшее в человеке служит его худшему.
Когда наблюдаешь, как некто чванится истинными достоинствами, начинает казаться, что истинных достоинств не существует вообще!

• Пижонство (синоним снобизма) – враг всего, что отличает талант: искренности, заинтересованности, непосредственности. Во всяком деле – враг существа дела.

• Когда людям кажется, что их достижения при самом начале – они, обычно, уже на вершине. А когда начинает казаться, что подняться выше уже некуда – они скатываются, а то и барахтаются на дне.
Великие эпохи культуры не знали самомнения. Не гордились собой – на удивление! – античность или русский XIX век. Зато сколько самомнения у нынешней культурной элиты – той, я имею в виду, что ставит «памятник чижику», ввела мат в литературное употребление и т.д. и т.п.

• Набирая высоту, не успеваешь подумать – «вот я каков». Гордость собой настигает нас, когда мы на излете.

• Снобизм – верный симптом вырождения.

• Искренность не гордится. Гордится – поза. Снобизм – умирание культуры.