Сакральное: святое и сатанинское
Рейтинг@Mail.ru

Александр Круглов. Афоризмы, мысли, эссе

Эссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий»

Впервые опубликовано в журнале «Здравый смысл» №14 зима 1999/2000, с. 10–17

На главную страницу  |  Словарь по буквам  |  Избранные эссе из Словаря  |  Эссе по темам  |  Словник от А до Я  |  Приобрести Словарь  |  Гостевая книга

Сакральное: святое и сатанинское

ВСТУПЛЕНИЕ

Категория сакрального – исторический предшественник категории святого, но и сатанинского также.

Что такое сакральное? По моему представлению, сакральной называется всякая сила, а) воспринимаемая как самодеятельная, то есть в принципе необъяснимого происхождения, и соответственно б) по-своему живая, одушевленная, то есть являющая собою дух и в) соприкасающаяся с нами и тем ставящая нас в зависимость, располагающая властью, требующая систематического служения себе – то есть культа. Сакрален и всякий предмет, в который эта живая сила, как предполагается, вошла (фетиш). Очевидно, представление о сакральном необходимо в примитивном сознании, для которого самодеятельным, живым и опасным, а также, как всякая власть, естественно требующим от него подчинения и задабривания, было в окружающем его мире слишком многое. Сакральное еще не знает различения на доброе («чистое», «светлое», или божеское, святое) и злое («нечистое», «темное», или дьявольское): это сила сама по себе. Так, сущность табу вытекает из сущности сакрального: требующего поклонения и вместе с тем опасного, к чему нельзя прикасаться.

Религия дикаря – религия сакрального, но не святого. Иными словами, его боги, его духи еще не стали на сторону благого, – дикарь поклоняется не правде, еще мало понятной для него, а силе. Так и язычество лишь начинает предъявлять к своим богам моральные требования, – точнее, наделяет их правом предъявлять моральные требования к нам, смертным, еще отнюдь не обязывая ими самих себя. Многие странности современной религии – сводящиеся к тому, что Богу фактически приписываются жестокость, мстительность, несправедливость, деспотизм и т.д. – суть архаизмы, остатки первобытной психологии сакрального.

Начало пробуждения разума в религиозном человеке, самостоятельного различения им справедливости знаменуется явлением дуализма, – разделением в сакральной силе ее светлой и темной сторон, сакрального-святого и сакрального-сатанинского. Волшебники, эти наследники духов, и по сию пору для тех, кто в них верит, могут быть и добрыми и злыми... Чуть затеплившийся в религиозной душе разум вынужден признавать существование и Бога и черта, – верить в то, что внутри самого сакрального происходит борьба, и я, человек, должен стать на сторону Бога, хотя могу, и кое-кто именно так и поступает, продать душу дьяволу. Языческие мифы о войнах богов – очевидно, отсюда, – от ощущения раскола в сакральном; кристаллизация этих мифов – в далеких от нас радикально дуалистических религиях, вроде зороастризма, – для нас же – в мифе о сатане. А с окончательным вступлением разума в свои права вера в сатану должна исчезнуть.

Вектор культуры – десакрализация: расколдовывание наших представлений об универсуме. (Иначе говоря, вступление разума в свои права.) «Десакрализация сакрального» родила категорию святого; «десакрализация святыни» означает пришедшее сознание ценности, – самоценного для нас, как и святыня, но притом объективного, истинного, удостоверенного разумом. «Десакрализация религии» лишь убивает в ней сатану.

САКРАЛЬНОЕ И СВЯТОЕ

Святое вырастает из сакрального – это сакральное как (тем самым) благое. Это часть сакрального, но часть, оказавшаяся большей изначального целого. – В сознании древних формы сакрального уже пытались выразить святое, а в архаичном сознании – и мы это наблюдаем на каждом шагу – святое есть еще совершенно то же сакральное. И потому многое можно понять, если попытаться увидеть за одним другое. Итак –

сакральное (сила) святое (благая сила)
Сила, исток которой в предметах и явлениях невидим, но реален, и есть их душа, дух. Сила, могущая оказаться повсюду, но исток которой невидим, реален, и есть божество.
Сила самостоятельная, сама своя причина – то есть сила живая. Живым, таким образом, оказывается едва ли не все действующее в этом мире, ибо усматривать за происходящим причины вне его самого первобытному уму еще слишком трудно, – сакральное начинает с анимизма и не порывает с ним и в своих более сложных проявлениях. Сила самостоятельная, сама своя причина – то есть живая. Жизнь же есть для нас безусловное благо и очевидное чудо. Святое – чудесный источник жизни, надежда на бессмертие. – Вообще, тайна, которую феномен жизни, инициирующего, составляет для послушного механического (отождествляемого с естественным) – основа религиозного чувства.
Сила, не дифференцированная на добрую и злую, – ведь вообще всякая сила для дикаря есть то же, что право. В терминах более поздней религии – всегда дуалистической – заключающая в себе одновременно и божеское и сатанинское. Сила исключительно благая, – что знаменует пробуждающиеся в человеке способность и желание различать право и силу. От сакрального, впрочем, остается явный или мерцающий (и есть и нет) образ силы злой – то есть сатаны.
Cила, которую не судят, – ибо нет еще достаточной способности суждения. Задача в другом: как-то угодить ей, не разгневать... Сила, которую не судят – заведомо благое заведомо выше нашего суда. Задача в другом: оказаться ей угодным, не согрешить...
Сила, действующая во всем, от чего мы только зависим: в звере, огне, любви... Ведь, собственно, различения естественного и сверхъестественного для дикаря еще не существует, ибо ничто он и не силится себе объяснить, все для него – говоря современным языком – мистика, но мистика его в самом порядке вещей и есть единственный «закон природы». Религия для дикаря естественна. Сила, способная действовать во всем, хотя многое действует и само по себе (иначе откуда, при ее благости, взялось бы в мире несовершенство). Само – значит естественно, следуя порядку самих вещей и так, значит, что может быть понято и уж не вызывать ни трепета, ни даже удивления. А святое, соответственно – это сверхъестественное (мистика).
Религия для нас – сверхприродна, чудесна.
Сила вполне «райская»: не ведающая добра, зла, и не стыдящаяся естества.
Это религия человека до его грехопадения.
Сила, извергшая из себя естественное, также, как и сатанинское... Естество – грех...
Это религия человека после грехопадения.
Сила реальная – этим все сказано. А реальность многообразна. Сакральное является нам в разных обличьях, оно есть, как бы, их идея (в платоновском понимании), логический род, ощущаемый как вошедший в особь ее особенный дух и тем обеспечивающий ей бытие, жизненность, силу влиять; но родам несть числа, сакральное – самое разное. Что и само сакральное тоже есть род, то есть, не имеет ли сакральное во всем общий исток – вопрос отвлеченный, то есть несуществующий. А практика – между анимизмом, фетишизмом и политеизмом. Сила благая – значит, истинная – значит, единственная. Это не логика, но по мере того, как логика начинает для нас что-то значить, трудно становится чувствовать иначе. Двух истин быть не может – в чем бы ни проявлялась святая сила, исток ее должен быть один. Сила, категория общая, абстрагируется от своих разных обличий, абсолютизируется и в конце концов остается в одиночестве; с конкретным определением благая, она ставится выше всего, оставаясь живым духом со своим собственным отношением к миру, – лицом. – Чувство святого приходит к монотеизму.
Сила, как дух того и другого в мире. Боги действуют в нем, внутри него, и, пожалуй, не старше природы. Сила, одушевляющая все, дух всего: Бог в мире как Промыслитель, управитель, но и одновременно и вне его – как его Творец.
Сила бессмертная. Гибель предмета не означает ведь гибели рода, к которому он принадлежал, а род – это дух, и дух этот, значит, остается жить и где-то невидимо обретается, пока, может быть, не войдет в другой предмет. Сила бессмертная. Конечность – это судьба особей и видов, но абсолют – это самый общий род, в который входит все; значит, и безусловно способный пережить по отдельности все в себе, родив, может быть, все заново...
Сила семьи, всякого рода-племени, заключена в его особом духе (тотеме); как видим, идея избранничества – своего, племенного бога – лежит уже в существе сакрального. Человек – животное общественное; сначала сакрализованный род, и лишь потом особь...
Приобщить человека к родовому богу может, ясно, только его родитель. Впрочем, обряд инициации юношей – может, потому, что от других родов происходили жены и это как-то тревожило, а может, ради возможностей усыновления – оказывался необходимым.
Сила благая и тем самым – наша, ведь хорошо то, что нам хорошо... Человек – животное общественное (стадное), и этот инстинкт прочно оседлал религиозное чувство, тем паче, что когда-то был с ним неразличим.
Но в паству нашего Бога можно, все-таки, посвятить и человека со стороны (с некоторых пор, – по мере того, как Бог возвышался до всеобщего). Архаичный обряд инициации оказался не лишним (обрезание, крещение). А с древних пор остались крестные родители, – крестившийся – вроде найденыша.
Сила, хотя и полностью аморальная (что только ни творят языческие боги!) – но заинтересованная в сохранении собственного рода, как самой себя, и потому вынуждающая к морали тех, кто к нему принадлежит. Сила благая – то есть по определению моральная, сама воплощающая в себе добро и обязывающая к добру тех, кто к ней причастен. Причем это принуждение человек должен воспринимать, как свое собственное благо.
Культ этой силы – задабривание: страх, заставляющий чем-то дорогим для тебя против воли делиться, обрекая себя на голод или иные муки, – жертвовать.
Общение с этой силой – вполне меркантильное и в этом плане осязаемое. Но только лишь в этом; сакральное, не обязанное справедливостью, остается для тесного контакта (причащения) опасным, и – табу. Посредником между человеком и богом выступает человек особенный, сам впустивший в себя сакральную силу – шаман, жрец.
Культ этой силы – почитание: страх и одновременно любовь. Без любви, жертвы ей могут оказаться и неугодными. В конце концов прозвучит – «не жертвы хочу, а милости»...
Общение с этой силой – снизу вверх, рабство. И притом, по идее, это рабство добровольно и составляет долг каждой личности, – раз уж ты не можешь откупиться от святого формально. Ты должен Богу все, он тебе – что захочет (благодатью). Причащение ему возможно, но это – именно – таинство, некий потомок табу; наследник жреца – священник...
Сила, не сосредоточенная в чем-то одном, а значит, сколь ни великая и ни пронырливая, но не всемогущая и не всеведущая, – которую можно и перехитрить. Не пойман – не вор. Сила, проникающая собою все, естественно всемогуща и всеведуща... Хотя, опять же, есть сатана, затыкающий дыры в этом всемогуществе и всеведении. Грех – служение сатане.
Сила, неразличимая с понятием власти: имеет власть фетиш, имеет ее идол, имеет власть вмешиваться в дела сего мира, иногда каверзить, иногда и делать добро, бог. Имеет ту же самую сакральную власть и вождь, изначально бывавший и жрецом; фараон – бог, Цезари – божественные. Сила, уже почти воспринимаемая как нечто не насилующее наши тела и души, а объективно-ценное, самоценное для нас, – нечто сливающееся с понятием ценности. Хотя и власть, заставляющая архаичного человека убеждаться в своей принудительной самоценности для него – еще, для него, святыня.

САТАНА

Откуда он взялся? От начала времен был Бог и только Бог... но еще и сатана. Почему всегда его образ маячит во всякой, даже монотеистической вере, не признающей иных мистических сил, кроме силы святой – кроме Бога? – В том и дело, что вера в Творца и Промыслителя еще вынуждена предполагать сатану. Последний воплощает все небожеское в Божьем мире, все, чего будто бы и быть не должно, и что поэтому легче назвать, чем определить. – Вспомним, однако, что в первобытном сакральном добро и зло сосуществовали еще на равных – и определим сатану через его генезис. Итак, возникающий вместе с благим Богом, как его тень, сатана –

– темная, нечистая, злая сторона сакральной силы, противостоящая ее святой (светлой, пречистой, доброй) стороне. «Изверг», отпавший от изначально недифференцированного, в примитивной религии, сакрального, как только это сакральное начали осмыслять, под влиянием пробуждающейся человечности, как благое. Сакральный дух зла.

Черт в этом понимании – обыденная теодицея, решение главного религиозного вопроса. «За зло в мире ответствен не Бог, а сатана». – Иные религии, радикально дуалистические, ставят злой дух с духом добрым прямо на равных. Но как быть с тем, что Бог всемогущ? Для примитивного сознания загадки тут нет, наличием сатаны могущество Бога, как силы сакральной, отнюдь не отрицается, ведь и сатана сакрален – есть его же, Бога, «падший ангел». Если мы не язычники, то за ангелами не можем признавать самостоятельного существования... Что черт в расхожем понимании – тот же слуга божий, его собственная темная сторона, видно из того, что на него даже возложены Богом кое-какие обязанности, – черти в аду вроде палачей. Это тот же профос (так назывался исполнитель наказаний в царской армии), осмысленный как презренный и ненавистный «прохвост», но без которого все-таки нельзя. Как всякий холуй, тайком он готов и напакостить своему хозяину (сбивая с панталыку его рабов или внося элементы хаоса в божий мир) – это он мстит, видимо, за свое унижение, – только оттого не перестает быть его холуем...

Но есть и принципиально иное понимание. Сатаны самого по себе нет, как нет самого по себе небытия. Могут отсутствовать предметы, но само отсутствие, как бы ни было заметно, не есть предмет; добро в событиях, поступках или иных душах может явно отсутствовать, и вот это отсутствие – изъян, недостаток, пустое место, где должно было бы что-то быть – мы и называем злом. (Вспоминается забавная присказка – «полное отсутствие всякого присутствия». Этакий убедительный пшик.) В общем, «сатана» – именно в кавычках –

– это абстракция «небытия», или, говоря понятнее, само ничтожество. (Духа зла, противостоящего духу благому, не существует.)

И это тоже, своего рода, гуманистическая теодицея. Низость или глупость могут определять в этом мире многое, могут, кажется, его и погубить – как уже едва его не погубили фашизм и коммунизм – и все же оттого не перестанут быть лишь низостью или глупостью; зло может торжествовать, то есть за случайностью, недомыслием, бездушием и моральным ничтожеством может оказаться и сила превосходящая – увы, – но сила эта не сакральна, достойна сама по себе лишь презрения, и нашей воли к добру самые сокрушительные поражения, нанесенные ею, никак не затрагивают: «не в силе Бог, а в правде»...

Два противоположных мироощущения – архаичное дуалистическое (которое без достаточных оснований сейчас еще назовут, пожалуй, религиозным) и культурное, гуманистическое – могут быть представлены как разные трактовки понятия сатаны. Итак –

Дух зла существует Духа зла не существует
Но Бог, благой дух, один. Выходит, не наш бог – то есть понимаемый хоть каплю иначе – уже сатана. Пусть в теории верующие, как будто, так далеко не заходят, в их психологии и на практике получается именно так. Подозрительность к чужой вере выглядит в точности как страх невидимого и коварного духа – она сакральна, внеразумна. Ну кто, скажем, из знакомых вам православных помнит, что отличается от католиков признанием «филиокве» («и от Сына» – то есть, что Святой Дух исходит не только лишь от Бога-Отца); а если кто и помнит, как тут без Аверинцева разберешься, в чем разница! Но что в костеле что-то не так, и лучше там не показываться – это ощущает каждый православный уже своей православной душой. (Со своей стороны, так и черта должно корчить от ладана.) А уж религиозные войны между верующими, называющими Бога одинаковыми именами и читающими одни и те же святые книги, были бы и вовсе немыслимы, если бы каждая сторона не стремилась поразить в стороне противной самого духа зла; ведь что еще может оправдать убийство!..
«К черту» – значит в ад. Конечно, ад должен существовать, раз существует черт и наша свобода выбирать между ним и Богом. Ад – это торжество божьей справедливости.
Терпимость – грех, весьма близкий к предательству; признание бытия сатаны – идейная нетерпимость, «вечный бой». Конечно, в принципе можно допустить, что наши оппоненты не злоумышляют, а просто заблуждаются; но и то – их, видно, «бес путает», так что какая-то вина есть и во всяком заблуждении, и следует бдительно следить, где кончается заблуждение и начинается грех – служение сатане. Лозунг свободы – сатанинские происки, вроде происков мирового империализма, ищущего погубить пролетарское счастье, – за ним скрываются лже-право на заблуждения и на отлынивание от долга. Богу (или идеологии) делить свою власть не с кем, кроме дьявола, и потому не за чем, – он хочет диктатуры... Далее, – подобно тому, как идейный коммунист должен презирать всякую капиталистическую филантропию, видя в ней лишь обман и подкуп трудящихся, – так самое добро, делаемое нашими врагами, отнюдь не должно настраивать нас в их пользу. Это – лже-добро, одна только искушающая видимость, – ведь подлинного добра без Бога нет и быть не может, не Бог в добре, а добро в Боге.
Сакральное включает в себя и дьявольское и потому опасно, потому – табу; темной силой, как и светлой, располагает сам Бог – потому религиозное чувство и называется божьим страхом, послушание является первой и по существу единственной добродетелью, а Святые врата (в алтарь) открыты только для его жрецов.
Первый человек, Адам, был так счастливо прост, что не ведал еще ни стыда, ни совести; тем и другим всецело заведовал Бог, как, впрочем, для многих и сейчас продолжает заведовать; способность различать добро и зло самостоятельно дарит человеку дьявол, искушая плодами с древа познания – приобщая к разуму, – то есть делая человека именно тем, что он есть как биологический вид, «Homo sapiens», человеком разумным. Дьявол – это разум и есть, дух сомнения, основа человеческой самостоятельности, иначе – его «гордыни». Гуманизм – это сатанизм.
Бог един. Значит, каждый, для кого есть Бог – пусть даже мы полагаем, что он судит о нем не столь верно, как судим мы – исповедует Бога того же самого. Да и все без исключения люди, в своем лучшем – «единоверцы», не исключая и атеистов. А маловерами человек поистине религиозный называл бы скорее верующих, но не делающих никому добра, чем добрых и неверующих. «Верю ли я в Бога? Одному Богу известно!» (С.-Е. Лец)...
В какой храм ходить? В любой, если есть потребность ходить в храм, окружая себя какой-то особой, настраивающей на духовное обстановкой, – этому помешать может не вера в Бога, а страх сатаны; вообще же подлинный божий храм и наиболее достойная творца обстановка – природа.
Сатана – вот самое большое суеверие, с которым не сумела расстаться и мнящая себя истинной вера (например христианская). Питается это суеверие, кроме всего прочего, человеческой стадностью – духом единения- разделения; стадность нуждается в «образе врага», и когда реального супостата нет, она сама его выдумывает, как сталинизм выдумал «врага народа», – и вот, прообраз врага – врага рода человеческого – дьявол. Религиозные войны, таким образом, если и свидетельствуют о вере, то скорее о суеверной вере в дьявола.
«К черту» – в никуда, «пропасть пропадом». Если есть ад, тогда и рая не может быть: представьте только себе это чудесное местечко – по соседству с адом!..
Избавлялся от веры в нечистого уже Христос: за прегрешениями он склонен был видеть не черта, а достойное прощения неведение. Прощать ближнего следует «до семижды семи раз» – у зла ведь нет своего гения. Осуждая, конечно, грех, прощай грешника – ведь зло не может быть в сущности человека, иначе он должен был бы воплощать в себе сатану. Даже умышленное зло есть только глубокое духовное невежество. А уж приносимая ближнему польза ни в чем не может быть заподозрена – добрый плод лишь от доброго же дерева, – она и есть самое божеское дело, само добро.
Религиозное чувство – только радость или любовь, но никак не страх, добрый поступок – от сердца, но не просто послушный. Коль скоро злого духа не существует, его и не может разбудить прикосновение к сакральному: святое – не табу, и оно не только не исключает разум, критическое исследование, но приветствует его. Истина – вот «Бог»...
По всему этому, свобода, как право на заблуждение (а метод разума – гипотеза, то есть пробы и ошибки), – свобода – первый долг человека, созданного Богом разумным; терпимость – названная Христом «любовью к врагам» – альфа и омега человечности, да, получается, и подлинной религиозности. Гуманизм – религиозный или секулярный – отрицает в сущности не Бога, а сатану. «Что такое сатана? Это грандиознейший, презреннейший и ограниченнейший негодяй, который не может различать ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи, ни общего, ни частного и которому ясны только чисто личные и притом ближайшие интересы»; всего лишь равнодушие и глупость, «воплощенное бесстрастное неразумие – вот настоящий сатана» (Салтыков-Щедрин)... И если вообще существует «сатанизм» – то это, видимо, всякая религия, открещивающаяся от гуманизма: отрицая разум и его свободу, она выдает свою веру в реальность сатаны.

 

Рейтинг@Mail.ru


Сайт управляется системой uCoz