ЛАД 
– русское «гармония», во всех смыслах этого слова, –
действительно: и в музыке – лад, и в отношениях может быть лад, и в душе тоже лад, мир с собою, и красота – ладность.
• Со словом «гармония» мы не можем, однако, обращаться столь свободно, как с родимым «лад» – и потому не так явно ощущаем его универсальный, начинающийся с самого обиходного, смысл; как в «ладе» с трудом слышим метафизическое. – Гармония или лад – так сказать, цель любой цели, каждого шага и вздоха. «Сладить», «поладить», «наладить»... Сам человек, утверждают, начался с появления у зверя руки – и так «ладонь», от «долонь», «длань», – но и, конечно, в ассоциативном родстве с «лад».
• ...А иные с недавних пор возжелали услышать в отечественном «лад» то, что древние греки слышали в своем «космос» – «мировой иерархический порядок, модель и основание социального порядка» – это те, конечно, кто понимает социальный порядок архаично, как продолжение родового строя.
ЛАКОНИЗМ
понятно, краткость, – и притом та самая, что приходится «сестрой таланту».
В искусстве –
– примерно то же, что «non-finito» – способ подачи, опирающийся на способность до-воображения,
но собственно лаконизм, это –
– только суть, со всей определенностью,
тогда как «non-finito» – неопределенность, в которой намечена только суть.
• ...Так что не манера чего-то многозначительно и лениво недосказывать, а именно страсть сказать все, самую суть, и должна выразиться в подлинном лаконизме.
• Вот беда: высшее достижение искусства, лаконизм – одновременно и самая доступная и привлекательная вещь для подделок.
...И все-таки ощущается – лаконизм – от избытка или от недостатка; ограничивается ли автор скупыми штрихами, потому что детали ему слишком очевидны, или же потому, что сам чует предмет едва-едва.
• Лаконизм и условность. – Лаконизм можно назвать условностью лишь постольку, поскольку он предполагает личное знакомство зрителя с натурой; требует от воспринимающего наличия собственного багажа наблюдений, а то и большего – собственного таланта!
Вообще же условность есть нечто другое, это – особый, заданный равно художнику и зрителю язык. – Лаконизм, напротив, свой язык находит всегда заново и сам.
• Тайна художественного ремесла – наука лаконизма: изобразить все, хотя именно всего-то изобразить нельзя. Одни изображают суть – так, что видно «все», другие «все» – так, что неминуемо уродуют суть. Ведь чтобы передать «только суть» предмета, надо чувствовать его полнее, чем требовала бы задача подробно отчитаться во всех его видимых частях.
• Если все искусство и есть – искусство лаконизма, то что тогда – сам лаконизм в нем? – Это – грань, за которой художник – «пан или пропал»; «пан» – если остается искренним и не впадает в нарочитость.
• ...А «лапидарное» – это как высеченное в камне, – что лаконично будто поневоле и очень весомо.
• Сжатость имеет взрывную силу.
ЛЕВЫЕ И ПРАВЫЕ
когда-то размещавшиеся по левую и правую стороны парламентских залов –
– сторонники перемен (чем радикальнее, тем «левее») – и консерваторы,
или – если коснуться, так сказать, морального существа этих позиций –
– «сторонники людей» – «сторонники власти»,
то есть представители интересов людей, отстаиваемых ими от самодовлеющих интересов власти, организующей людские массы в государство – и сторонники усиления самих власти и государства; в общем, можно бы думать –
– то же, что либералы и авторитаристы,
и ясно, что правые не могли быть правее центра, то есть самой власти (разве что обнаруживая ее тайные пристрастия, которым власть не решалась дать ходу из опасения перед левыми).
Не то ныне! Во-первых, социализм, прежде выглядевший сверх-радикальным либерализмом, продемонстрировал на практике то, о чем в теории знали лишь отдельные головы – что подавление права собственности и соответственно социализм невозможны без крайне насильнического авторитарного государства; во-вторых, при либеральном правлении, традиционные правые также желают перемен, – так что сейчас «левые» и «правые» –
– борцы за экономический диктат в так понимаемых интересах «масс», требующий, что бы ни провозглашалось, тотальной власти – и борцы за тоталитаризм чисто государственнический, с националистической, национал-религиозной или имперской окраской (экономический диктат лишь по мере надобности) –
те и другие, конечно, радикально правые и уже потому так легко находят друг друга в национал-социализме.
• Обнаружилось, что свобода, для слишком многих людей, не в их интересах. Так левые – «сторонники людей» – стали правыми; или правые – готовые эту свободу упразднить – левыми.
• Левые защищают наши «интересы», а правые, ни больше ни меньше, нашу «духовность» – от общего врага, именно от нашей свободы...
ЛЕГКОВЕРИЕ
видимо, не доверчивость – или не просто доверчивость, а –
– подверженность власти каких-то распространенных кумиров; может быть, кумиров по общему мнению слишком ничтожных; а может, своих собственных кумиров, признанных недостаточно широко или не признаваемых никем, –
последнее предполагает способность самому «творить для себя кумиры», – способность, как явствует, до некоторой степени творческую. Восторженность – все же не то, что стадность.
• «Не сотвори себе кумира»: вот лично ты, чему бы и как ни поклонялись вокруг тебя другие, остерегайся идолопоклонства. Или напротив – «твоя вера не есть твое личное дело»?.. – Что значит это единственное число второго лица – «не сотвори»?
• Установившийся культ, религиозная формалистика – это творимый из Бога кумир. Отношения к Богу не терпят формализации; не это ли имелось в виду в призыве к легковерным – «не сотвори себе кумира»?.. Но формализм, как всегда, сумел переварить и само это увещевание: чего стоит запрет рисовать или ваять что либо, кроме орнаментов...
ЛЕГКОМЫСЛИЕ
(или обыкновение «мыслить» все слишком «легким»)
– склонность недооценивать возможные трудности, – что-то очень близкое к беспечности и, конечно, к инфантильности –
так сказать, поверхность того, что в глубине является инфантильностью: неспособностью нести обычный для взрослого объем ответственности.
Можно, если не закапываться в психологию, назвать это –
– глупый оптимизм, –
действительно, зачем задумываться о будущем, когда веришь, что все само собою сложится хорошо?
...Да, и еще смысл (а может и главный) –
– именно, от «мыслить все слишком легким», не стоящим переживаний: умение «не брать в душу», «не придавать значения», легко поддаваться первому «хочется» и не слишком отчаиваться, если выйдет не здорово, –
это о таком поэтесса сказала – «легкомыслие – милый грех».
• ...Легкомыслие, как такой вид равнодушия.
• Легкомысленный – «человек настроения», что совсем не то, что «эмоциональный человек», если не прямая его противоположность: чувствительность-то не дала бы с собою легко обращаться.
• Любопытное есть слово – «переживать». То есть не просто функционировать, но и жить; оно, конечно, и трудно и больно. – Легкомысленный – кто «не переживает». «Легкочувственный».
• Глупость – легкомыслие, о котором в себе не подозревают.
• ... «Моральная глупость», так сказать, – есть и такое явление; злого умысла будто не инкриминируешь, но и не просто ошибка.
• ...И не забыть о следующем. – Что кажется в другом легкомыслием, на самом деле может быть методическим следованием ценностям, непохожим на наши, – осознанным или невольным, если эти наши ценности выступают и для того другого как «верные».
Так что «легкомысленна» и – не признаваемая в другом личность.
ЛЕНЬ
(опуская собственно определение, в котором вряд ли есть и нужда)
– основная причина, по которой не делаешь того, что считаешь долгом делать, –
ясно, «мать всех пороков». (Тот, кто так отозвался о праздности, не лишил бы такого титула и предмет нашего разбирательства, лень.) – Правда, не все, что считаешь нужным совершить, действительно нужно, лень может оказаться умнее – так что даже стать матерью кое-каких добродетелей.
• Лень насилует наши замыслы и так заставляет нас себе изменять, но если мы не замечаем, что замыслы эти насилуют нас, это может за нас обнаружить и не позволить отдать себя в кабалу – только она, лень.
• Как всегда почти – лучше промолчать, чем высказать, – так и, может быть, лучше не сделать, чем сделать. «Сделать – серебро, не сделать – золото».
(Впрочем, на этом «правиле» я не настаиваю. Бывает же, что перемены действительно необходимы; и – «под лежачий камень вода не течет», – надо шевелиться, то есть делать хоть что-то, хоть и ошибаясь...)
• «Ленивому всегда праздник»: потому, видимо, и может позволить себе свободу, что умеет обретать душевное равновесие. А трудолюбивый потому и стремится постоянно себя занимать, что именно свобода для него – самые тяжкие будни.
• «Поэт» – «баловень свободы, друг лени». – В его деле – да и не только его – сделать больше, чем есть потребность, значит скорее всего сделать плохо.
• «Семь раз примерь, один отрежь»: вот лень-то, как раз, этому и учит...
• Говоря будто бы цинично, но правду – призыв к трудовой жизни обращен к массам, и ясно, что она массам действительно необходима. – Но ты, который даже от полной праздности не впадешь в буйство, ты, что в общем не можешь без труда – ты-то просто обязан задавать работу не рукам, а душе, обязан – оглядываться, задумываться, отчаиваться...
• По-видимому, лень – если не нездоровье, которое ведь не осуждается – это затянувшая в себя душевная работа. Кто вспомнит описание обломовского лежания, с этим согласится. Такая работа необходима человеку, если его роль в космосе единственна и должна быть осмыслена, и она – «мать всех пороков», если его задачей является послушание и труд, – функционирование. «Душевная работа – мать всех пороков»... К тому же работа мозга, как известно, чрезвычайно энергоемка, она способна поглотить все силы, в мире же – «успевай поворачивайся»; «индюк думал, и в суп попал»; думать – стезя разорительная, опасная.
• Что могло бы стать лозунгом трудолюбивого: «движение – все, цель – ничто». Цели – это чтобы мы не оставались в покое, который нам тягостен, поскольку означает свидание с собою, с тем, кого мы и знать не хотим; и другого смысла в них нет!
Если же смыслы превалируют над целями, эта добродетель самодовлеющего «движения» становится весьма сомнительной.
• «Движение – все, цель – ничто»: «дурная голова ногам покою не дает».
• ... «Не могут без дела» ведь не только те, без кого само дело не сможет, но и те в особенности, кто занят им совершенно формально! Кто даже его не понимает! Они не могут – с собой.
• ...Ну конечно, есть и другая сторона: как только труд покажется чрезмерным, самая достойная цель начнет вызывать сомнения.
• Так называемый «творческий» человек по той же причине ленив, по которой трудолюбив: «интересно» для него слишком резко отличается от «неинтересно».
• «Не откладывай на завтра» – вот это точно, особенно дел приятных. Унылое-то может еще смениться другим унылым, а вот если не останется времени на приятное...
(Ну, о делах необходимых я здесь не говорю, лучше, конечно, избавляться от них как можно скорее.)
• Бесхарактерный откладывает на завтра – то, что нужно ему самому.
«Не откладывай на завтра – себя».
ЛЕСТЬ
(«проискливая хвала», как назвал это Даль)
– потворство чьему-то самомнению, или, может, возбуждение его – ради извлечения для себя выгод.
• Лесть – по определению, коварство: способ вызвать признательность, одно из лучших чувств, да с задним умыслом.
«Искусство делать из людей дураков в расчете на их благодарность».
• ...А вот влюбленный льстит искренне. Чем и искупается этот грех.
• Льстить, при умении и желании, можно и без обмана.
(Если еще и без корысти – то и с Богом! «Давайте восклицать, друг другом восхищаться»... Мы ведь не говорим и всей приятной правды, что можно бы сказать.)
• Одним словом обозначается лесть и соблазн; лесть – прельщает. «И в сердце льстец всегда отыщет уголок» – для себя. Пусть человек и в силах справиться со своим самомнением, но уж самолюбие-то есть и законно во всяком, а где та граница...
• «...Не может же он не чувствовать, что хвалят его лишь с оглядкой на его положение?» – Что ж, и чувствует, и это только дает ему повод ощутить свое положение завидным.
• Лесть, определенным чинам, уже как бы причитается, так что тут только не льстить – будто вызов бросать.
• Лесть – это ведь форма признания. Это та часть славословия в общем его хоре, которая хочет быть вознаграждена, причем на это можно плевать. – Возможно, вознаграждена она не будет, но вряд ли будет отвергнута.
Льстецы – это клака. Они убеждают аудиторию. А если им ничего за это не дать, возможно, убедят и самих себя.
• Мудро поступает тот, кто (в согласии с одним из правил Джорджа Вашингтона), берет всякую вещь с ее лучшей, наиболее приятной для себя стороны. Вот только и лесть такому человеку легко принять за чистую монету.
Льстят, понятно, людям удачливым, а удачливые редко бывают невротиками, подозрительность не в их духе и огорчать себя толкованиями им не свойственно.
• Грубая лесть, как все незамысловатое, вызывает меньше подозрений.
Вообще, обидишь, скорее, лестью умеренной: товар и без того дешевый, грех скупиться.
ЛИБЕРАЛИЗМ
– «политическое вольнодумство» (по определению Даля): неприятие и десакрализация насилия (в том числе и идеологического), как организующего принципа общества, – противоположность авторитаризму,
а соответственно, по логике вещей, и консерватизму. Ведь пожелай консерватор сохранять лишь то, что разумно сохранять, как уж окажется либералом.
• Наивная мечта либерала: чтобы либерализм вошел в традицию – и тут-то стать консерватором! – Ведь либералы – «люди в сущности предобрейшие», – это понял в них Достоевский, свидетельству коего нужно верить, поскольку сам он либералом не был; то есть это такие люди, что счастливы были бы возможности ничего вокруг себя не менять...
• И консерваторы и либералы могут одинаково не строить иллюзий относительно морального уровня большинства, – и все же определяющим в наших позициях является наш собственный пример: консерваторы видимо не верят, как либералы слишком верят, в самих себя. По себе судя, мы и решаем, чревата ли свобода разгулом низших страстей, или напротив, взлетами духа; лучше ли «держать и не пущать» – или «давать жить себе и другим».
• Ясно, либералов должны презирать и справа и слева, – поверить, что против насилия могут быть не только слабаки, насильники никогда не сумеют. Кроме того, либерализм со своим здравым («здоровым», а не «общим») смыслом десакрализует устои и иерархии, – ему недоступно «святое»!
• «До свободы мы не доросли». – Они не доросли, а в клетку сажать предполагается всех.
До свободы не доросли, зато – вот штука! – доросли и всех других превосходят в «духовности» и «идеалах». «Не желаем свободы», как предмет гордости.
• Неверно, конечно, что «интеллигенция всегда в оппозиции к власти», – верно другое, что интеллигентность сама по себе либеральна. (К слову, в этом отличие интеллигенции от аристократии, от всяких элит).
• Либерализм – представитель человечности и права в политике: вроде врача в концлагере или тюремного священника. Ясно, это не то место, где гуманизм проявляет себя в полной мере; если мыслить о либерализме по существу – то мыслить не о либерализме, а о самом гуманизме, самих человечности и праве.
ЛИБИДО
(согласно знаменитой гипотезе – как она видится «со стороны»)
– половое влечение, якобы доминирующее в психике (явно, скрыто или в облике каких-то других влечений); это влечение, якобы энергетическая основа всех вообще влечений, –
то есть, значит, все влечения суть видоизменения одного и того же. Можно допустить, что и так, – но почему тогда это одно-единственное должно называться именно «либидо»?
• ...Хотя верно: любое напряженное желание не случайно же называется именно – «страстью».
• Талант ведь и правда – страсть, и возможно, это связано со страстностью вообще и даже со страстностью в известном узком смысле. Но раз уж были среди талантливых людей и кастраты, то, опять же, почему все-таки – «либидо»?
В условиях столь большой неопределенности – видно, кому что более по душе: кому «либидо», кому «Machtswille», кому еще что-нибудь... Это так, «художественный образ»; но докажите, что за ним действительно стоит явление. И Фрейд, и Адлер, и Юнг ведь пока – только теории.
• («Либидо», «воля к власти»... Как в поп-культуре: либо вам «секс», либо «насилие».)
ЛИРИЗМ
(сфера, в которой поэзия, «лира», занимает почетное место)
– «осмысление сердцем»,
в чистом виде «эстетическое познание». – Что надо подчеркнуть: «осмысление», «понимание» – значит уже не просто чувство, а чувство и его плод, то есть –
– плод работы чувства, или чувство, приходящее с собою в гармонию; откуда – значение, выглядящее более узким – умиротворенное чувство,
что-то вроде того. Но каким путем душа, минуя рассудок, может приходить к «осмыслению»? – Мне кажется, путем возвышения масштаба. Пусть следующее определение не покажется слишком абстрактным, – мне так оно многое проясняет, – итак –
– «универсальное», или «философское чувствование». Переживание предмета в масштабе космическом, в котором мелкое и не замечаемое обнаруживает свою важность, а крупное и тревожащее ее сбавляет, – переживание вечности в преходящем и минутном, значимости за обыденным, как и скоротечности и хрупкости кажущегося незыблемым, малости и эфемерности великого, суетности неотложного и т.д.:
«на фоне Пушкина снимается семейство» будто нарочно и даже нарочито иллюстрирует этот взгляд на лиризм; «формула лиризма». А первый лирический поэт – наверное, Экклезиаст.
А вот еще значение – полноты ради:
– «лирика»: мысли и чувства, возникающие по ходу какого-то дела и ровным счетом никак не могущие на него повлиять.
Как видите, «лирика» удостаивается презрения людей-практиков точно так же, как и «философия». Весьма показательно. Осмысление – вещь, вызывающая у них протест сама по себе, в любом обличье.
• «Лиризм»: почувствованное сердцем ангела.
Между прочим – это гипотетическое сердце зло должно ранить никак не меньше, чем наши, грешные, сердца.
• Лиризм и злободневность. – Лиризм всегда актуален, а злободневность только сегодня.
(Злободневное, конечно, никак не заменяется лирическим – как «Бог подаст» не годится вместо подаяния, лишь вместе с ним, – так что лиризм в качестве такой замены вызывает возмущение законное.)
• «Лирику» правильней противопоставлять не «физике», а практике. Косность этого знаменитого противопоставления заставляет вспомнить, что физике открывается такая «лирика», что лирикам и не снится... Впрочем, как раз – именно «снится». «Грезится».
• Видение вечного в обыденном легче дается взору цельному, – синтетическому, понимающему, но не раскапывающему. – Цельность, юношеская или умудренная – уже лиризм.
• Говоря о таланте поэта, обычно имеют в виду лирический талант. Хотя и состояния раздвоенности также нужны искусству: это его материал, задача на преодоление.
• «В известную пору жизни каждый – лирический поэт».
Мне думается: в известную пору юности – но и в известную пору зрелости в степени еще большей. – Эпохи, когда еще не утрачен – и когда уже обретен цельный взгляд; когда чувство преобладает над рассудочностью – и когда они вместе дорастают до мира друг с другом, – до мудрости.
…«Мудрец каждый – лирический поэт»... На востоке это будто само собой разумелось, а нам все время приходится для себя открывать.
• «Лирический герой»: то есть, «герой» нужен не только эпосу или драме, – заразить чувством ведь может только личность, которой сочувствуешь. «Лирический герой» не может быть для тебя отрицательным. Да и вообще – это ты сам.
ЛИЦЕМЕРИЕ
– зло под личиной добра; корыстная фальшивость
(фальшь ведь бывает и бескорыстной, или корысть может быть в ней столь ничтожной, что, явно, фальшивят лишь из любви к самому этому искусству).
Но дальше. Не составляет проблемы, ни даже главной опасности лицемерие, как –
– притворство, обман, – сознательно чинимое зло, прикрываемое ложью, –
страшнее другое; бич, а скорее хроническая чума человечества, временами вспыхивающая эпидемиями в духе «святейшей инквизиции», это лицемерие «искреннее»:
– добро, творимое из злого импульса; зло, осмысляющее себя как долг или как само добро.
В особенности на религиозной почве (религия искушает претензией на абсолютную правоту, избавляющую верующего от личного разумения и личной ответственности, – а также многим другим), – на этой благодатной почве и расцветает лицемерие указанного рода; это –
– то же, что ханжество, фарисейство, – эксплуатация религиозной (или вообще моральной) «буквы» в ущерб «духу», преследование дурных целей законными средствами; в пределе – то же, что иезуитство, – корыстная или властолюбивая эксплуатация святынь.
• Между прочим. – Строго говоря, вера не может никого избавить от собственного разумения – разве все, чего она требует, хотя бы понятно? – но она может это невесть как, на каких темных задворках души, наспех сложившееся разумение избавить от всякой самокритики, – открывая уже не лазейки, а широкие врата губительному наивному лицемерию.
• Классические лицемеры, или ханжи, – фарисеи: авторитеты в вере. А иезуиты? А это нынешнее удивительное христианство, чудесно преобразившееся из космополитического в профашистское?.. Не хочу сказать, что религия – даже «официальная» – всегда и намеренно лицемерна, но что она служит лицемерию идеальной питательной средой – факт.
• «Бойтесь убивающих душу, а не тело»: религиозные патриоты – в защиту войны... Будто оправдать убийство «тел» мыслимо, не погубив собственную душу!
Лицемерие так умеет обескураживать, что не сразу в нем и уличишь.
• Характерное выражение лиц профессиональных проповедников – не может быть, чтобы всех! но тех, кого обычно демонстрируют – своеобразное лицемерие. Не то кажется, впрочем, что они не верят в провозглашаемое ими, – нет, ощущение, что они не ведают, что значит верить хотя бы себе; просто не знают, что такое искренность!
...Чем же они берут, все-таки, эти ловцы душ? Видимо тем и берут – подавая пример такого отношения к жизни, когда всерьез ранящее и приводящее в отчаяние подменяется игрой; приглашая всех скопом к лицемерию, на которое в одиночку мало кто решился бы.
• В чужом и собственном глазах тщательно искореняют «сучки», и именно затем, чтобы и в собственном и в чужом удобнее поместить «бревно». Фарисей лицемерит по убеждению.
Так что обличать лицемерие тех, в ком его обличал Христос, это не просто раскрывать обман – обманщику оно не так и обидно, – это, можно сказать, чернить самую изощренную добродетель! Такое не прощается.
• Если «Бог есть любовь» и только, тогда уже отправление культа – некоторое лицемерие.
• Основной прием лицемерия. – Когда зло хочет видеть себя добром, оно, всего чаще, пытается добро формализовать: исполнить буквально. Формализм – прямо-таки синоним лицемерия. «Лицемерие формализма».
• Лицемерие или наивно, или изощренно хитроумно – им ведь не простаков морочат, а в первую очередь себя.
• Корыстность и в особенности, как его вариант, властолюбие; неспособность к честному самоотчету; и... тяга к моральности – слагаемые лицемерия.
• Властолюбие и лицемерие – «близнецы-братья». Править приходится лицемерием. Лицемерить – уже кем-то бесчестно править. Лицемерно само право на власть. – Лицемерие властолюбиво.
• Чванство лицемерно, а лицемерие – унизительно. Но и унижение – всегда лицемерно.
• Требуют невозможного – требуют лицемерия; да, именно твое лицемерие тирану и нужно; лицемеришь – значит уже растоптал в себе то самое, чем был бы опасен его власти, и дорожишь только шкурой, – управляем.
• Казенщина: ритуальное лицемерие.
• ...Это не лицемерие, это – такая мораль. Одевание «безобразий» – в «приличия».
...Их мораль лицемерна, – не в смысле – на самом деле это не мораль, хотя и это правда, – а в смысле, что лицемерие буквально и есть их мораль.
• «Моральные правила». – Но если добро – только в правилах, по которым действуют, оно недалеко отстоит от личины, а мораль – от искусного лицемерия.
• «Искусное лицемерие», или, еще точнее, «искусная мораль». – Так и инквизиция не забывала про «не убий», – она передавала еретиков в менее щепетильные руки светской власти, когда уж совсем отчаивалась их спасти... Это приверженцы Нового завета; а те, кто знали только Ветхий – как вы думаете, почему своих грешников «побивали камнями»? Из жестокости? Отнюдь нет, – но по той же причине: «не убий», вот никто в отдельности и не убивал...
• ...Это не лицемерие, это стадность. Скажем, если известность «звезды» и есть ее достоинство, тогда восхищение любой из них, как бы мало она его ни заслуживала, не так и лицемерно. – Если Я должно узнать у Мы, кто оно такое, то как требовать от человека, чтобы он верил в то, что говорит? Он должен лишь верить, что говорит правильно, – и тогда самое разительное несоответствие его реальных целей и дел с его заявляемыми принципами – вполне законно.
• Нетерпимость и терпимость всегда подозревают друг друга в лицемерии.
«Если б они верили в свои истины, то боролись бы за них всеми способами».
«Если б они действительно во что-то верили, то знали бы, что никого нельзя заставить верить насильно».
• Зачем злу разыгрывать из себя добро? Есть зло, нисколько этим не озабоченное, и не бедствует. Но больше все-таки такого, которому чего-то от добра надо; зло, которому – хочется быть добром!
ЛИЦО
– узнаваемая несхожесть; делающая узнаваемым выраженная личность,
– едва ли не то же, что оригинальность.
Другие значения:
– противопоставляемое «изнанке», – привлекательная или просто благопристойная сторона явления – в котором предполагают, скажем так, сложность;
– «подлинное лицо» – напротив, скорее то же, что «изнанка». А выдаваемое за «лицо» – «личина».
Эта тематика заставляет вспомнить еще одно значение, именно –
– то же, что имидж: образ, узнаваемый публикой. Иначе, личина, но не та, которую надевают по желанию, а та, которая складывается в общественном мнении, причем на процесс этот можно лишь более-менее искусно влиять, –
так что возможна даже такая штука, как «вакантный имидж», который можно – вольно или невольно – занять...
Ну, и –
– субъект права, «юридическое лицо» («физическое лицо», конечно, тоже «юридическое»).
• «Лицо», безусловно, есть у каждого. «Не иметь лица» – это не иметь его в том, в чем пытаешься проявиться; в чем полагаешь свою значимость. (Увы, многим кажется, что они делают что-то значительное – именно тогда, когда берутся не за свое дело.)
• Оригинальность – собственное лицо: главное в том, чтобы узнаваемым лицо делало именно это, – чтобы лицо отражало личность. Оригинальность в том, чтобы быть похожим на себя, а не в том, чтобы не быть похожим на других.
• ...Важно, чтобы «свое», а не чтобы «красивое». Идея эта пользуется, с некоторых пор, определенной популярностью. И вот, кто лицом не вышел, корчит еще рожи... – Оригинальность – великое дело; и все же стоит уточнить эту формулу: «ибо свое-то лицо не бывает без своей красоты»!
• Имиджи, сравнительно с лицами, упрощены и типизированы: то есть шаржированы, но – бездарно. Тщеславие, раскрашивая имидж, затирает лицо.
• «Товар лицом» – в общем, законно. Почему главным фасадом считать задний?
• ... «Субъект права», а значит, носитель достоинства просто по определению. Каждый.
ЛИЧНОЕ
– находящееся в безраздельном ведении личности,
или, три варианта этого –
– чем личность не может не обладать, – то же, что индивидуальное;
– на что личность имеет безусловное право, – ее собственность, и, главным образом, ее собственное достоинство (сфера достоинства);
– даже то, что составляет обязанность личности перед собою (обязанность охранять в себе от вторжений и взоров), – то же, что интимное, понимаемое и как «стыдное», и как «святое».
Также называют «личным» –
– эгоистическое и даже просто корыстное.
ЛИЧНОСТЬ
Переход к статье «Личность»
ЛОГИКА
(читатель, конечно, ощущает специфику этого «Словаря» – что угодно, но только не учебное пособие!)
– то же, что здравый смысл (в понимании именно «здравый», а не «общий»), – умение видеть и признавать следствия из очевидных истин; то же, что рациональность; что объективность, –
как алогизм – всегда субъективизм, с претензией на какой-нибудь вариант «иррационализма» или безо всяких претензий, наивный.
Это логика в смысле житейском. Вообще же, наверное –
– наука выявлять подразумеваемое в любых непротиворечивых посылках. Правила этой науки.
А также, «логика» – точнее, «какая-то логика» –
– любая установленная смысловая связь;
– последовательность, закономерность; особо – последовательность или закономерность, оставляющие впечатление возможности понимания.
Если же «логика» – это искусство мыслить, тогда она вполне то же, что диалектика, но диалектика неформализуема – не может составить науки – стало быть, в этом смысле не логика.
• ...Не годится и философствовать, если теряешь чувство, что только что-то для себя уясняешь.
• Не стоит изобретать философии там, где логики еще достаточно – а может и там, где логика уже бессильна.
• Правильное соотношение логики и иррационализма: одно другим не подменяется, одно с другим полностью совпадает, причем сначала вся возможная логика, а потом иррационализм...
• «Известная логика» есть во всем. Иррационализм – либо логика, которую мы не понимаем или не хотим понимать; либо, бывает, попросту недобросовестность, логика чьих-то далеко не научных интересов, философское прикрытие политики; либо – может быть – ощущение самого бытия, стоящего за всякой логикой. А потому и никак, уж ясно, ей не противоречащее.
• «Логика вещей»: естественное развитие событий, такое, которым правит лишь их собственная природа. Или, что с моей точки зрения то же самое, только Бог.
«Логично» – «естественно». Но что создает Бог, кроме естественного? Другое дело, что нам хочется ощущать за всем этим – его самого!
• Всякая «другая логика» – это другие ее постулаты. А «вещь-в-себе», видимо, это их возможность.
• Мы понимаем не явление, строго говоря, а логику явления. Начала же этой логики в нас самих, – в тех неоспоримых для нас аксиомах, с которыми мы к явлениям подходим. Логика – это вещи-для-нас.
• Мысль – логика чувства.
А считается – чувство алогично. Чепуха: просто оно не логика, а ее материал. И «жить чувством» – значит жить его первыми импульсами, заставь же только себя вообразить последующие, и выйдет – логика.
• ...Кстати, «жить умом» – тоже еще не вся логика. Это скорее то, что называют логикой «железной»: принципиально односторонней, учитывающей лишь всеми признаваемое и никакого особого случая; а то и – позиция тех, кто желает на законных основаниях кого-то тиранить.
• «Железная логика» – «убогая логика».
Это способность не замечать очевидных противоречий теории фактам, если в ней нет внутренних противоречий.
• «Рассуждая логично» – то есть, соберясь с духом перед лицом какой-то неопределенности и начав рассуждать.
Но и, «рассуждая логично» – «рассуждая формально».
• ...А «женская логика» – вероятно, субъективность: неосознаваемое убеждение (попытка осознать это убеждение неминуемо бы его уничтожило), – неосознаваемое убеждение, что объективность может быть преодолена одним желанием; что ей можно вертеть примерно так, как все-таки можно вертеть, при всех трудностях этого, собственной фантазией. Небыль будто бы может стать былью, невозможное возможным, несправедливое справедливым или все наоборот – если только вложить в свое отношение к этому достаточно страсти. Это вера, что упрямство фактов может быть преодолено еще большим собственным упрямством.
(Сначала, видимо, «восприниматься» становится выше чем «быть», а затем «быть» и вовсе отбрасывается.)
Или же «женская логика» – это логика настроения. Настроения логикой никак не заменишь, здесь такая логика даже права. Но худо, если этот «хвост», настроение, начинает «вертеть собакой»...
• Что дурная «женская логика», что дурная «железная» (видимо, «мужская») – хрен редьки никак не слаще. Одна изменяет правде везде, где ни пожелает, другая отваживается на искусственную слепоту с самого начала.
• «Логическое завершение»: чего следовало ожидать. Или, если речь идет о наших взглядах, пародия или карикатура на них. А может и правда, то негодное или нелепое, что эти взгляды предполагают и от чего нас удерживает только непоследовательность.
• «Логический конец»: тот самый, видимо, который приходит, «сколько ниточка ни вейся». «Суровая справедливость».
• Люди уж слишком логичные – люди по-своему религиозные: чтобы доверять логике, в ее принципиально недоказуемые постулаты надо именно верить, то есть полагать их за святое.
• Справедливость – моральная логика. Не арифметика, как оно получается у социалистов, но – логика. Объективность.
(Своя объективность и соответственно своя справедливость есть и в арифметике, но не вся, – в том-то и дело. «Поровну» – справедливо, но «каждому свое» – справедливее, хотя и ставит проблемы.)
• «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы и с тобой поступали» – логично! Безупречно логично! Если что и не дает нам это правило усвоить, так иррационализм: тот иррационализм, в который закономерно впадает корысть.
• Если чья-то слепая полуправда против логики, конечно же, она «выше логики»; это будет уж «правда святая».
Если чья-то мораль не в ладу с добротой и справедливостью – доброта и справедливость, понятно, слишком для нее «элементарны»; найдутся справедливость и доброта «высшие».
• Для корысти даже логика – только «неискренность».
• Оправдание не могущего быть оправданным, доказательство недоказуемого и все в этом роде, особенно, если чем-то оно нам выгодно или потрафит самолюбию – ясно, выглядит любопытней и для скучающей публики привлекательней, чем то, что честность может ей предложить.
Для честного ума быть логичным не скучно, потому что его логика не однобока. Впрочем, нечестные умы тоже, бывает, забавляются логикой: неопровержимыми дедукциями из заведомо нелепых аксиом.
• «Диалектическая логика». – Если логика состоит не в том, чтобы обеднять содержание мыслимого; не в том, чтобы принципиально не касаться сути дела, – тогда всякая вообще логика – в пределе – «диалектическая».
• «Диалектическая логика»: не дедукции из постулатов, а их анализ.
«ЛОГОС»
переводится одновременно как «слово», «понятие» и «разум», – ныне, когда в слова и понятия, как в нечто однозначащее с уразумением, вера давно и основательно поколеблена, «логос» – особая концепция; такой «рационалистический оптимизм».
К тому же (или скорее главное): «вначале было слово», и «слово было Бог». Вначале, можно это интерпретировать, был разум, а мир – это, так сказать, высказанность этого разума. «Логос» – концепция и религиозная.
Итак, «логос» –
– до конца выражаемая в понятии сущность, «абсолют осмысления»;
– разумное начало сущего, «абсолют смысла»,
или, объединяющее то и другое –
– точка соприкосновения человеческого и божественного разумов; в более «приземленном» варианте – рассудка и разума,
(и гегелевское «понятие» – очень похоже на «логос»).
• Осмысление ускользает. Воображаемый, «мечтаемый» абсолют осмысления – его полнота, «логос».
• «Абсолют осмысления» – «высказанное бытие», «бытие-по-истине», само, так понимаемое, бытие; и симметрично, «абсолют смысла» – само, так понимаемое, бытие, «высказанный разум», «бытие-по-истине»...
• «Логос – это соединение и разделение». – Конечно, – ведь это же способ всякого осмысления.
• Рассудок, в пределе, разум.
«Логос» – мне кажется – идеальный символ веры рационализма.
• Понятие, в пределе, идея. «Логос» – идея, «сокровенная реальность реального», дающаяся, однако, уму. «Вначале была идея...»
ЛУЧШЕЕ («ВРАГ ХОРОШЕГО»)
мыслится будто бы –
– тревожащая возможность совершенства, склоняющая к отказу от всего достигнутого,
плюс предположение, что –
– совершенство недостижимо, просто мираж, и что хорошее – это и есть лучшее;
– в виду совершенства хорошее не намного предпочтительнее посредственного.
Что «лучшее – враг хорошего», подразумевает еще и то, что всякое «лучшее» – индивидуально, а всякое «хорошее» – синоним общепринятого; что общепринятое естественно расположено осуждать любые поползновения к индивидуальному, как ко всему отклоняющемуся, и будет во вражде к нему до тех пор, пока оно само не пробьет себе дорогу и не найдет себе достаточно сторонников; и что художнику (если речь идет об искусстве) с самого начала следует выбрать между одним и другим и не пытаться их примирить. Либо ты Художник, какой-никакой, но с заглавной, либо – всего лишь хороший художник... Итак –
– «самобытное – враг общепринятого».
Заметим, что «лучшее – враг хорошего» говорится обычно по поводу наших творческих усилий, но, возможно, когда-то разумелось иное, житейское и моральное –
– «не жадничай», «умей довольствоваться достигнутым», подкрепленное трезвым «а то растеряешь и то, что имеешь» («за двумя зайцами погонишься», «синица в руках» и т.д.).
• ... «От добра добра не ищут» – вот тоже. Разные вещи – стараться больше присвоить или больше отдать; хотя – и то и другое пахнет нескромностью; хотя – и то и другое одинаково чревато провалом.
(Впрочем, что касается именно этой поговорки, не исключено, что ее изначальный смысл был проще: наблюдая, как кто-то расставался с видимым благополучием, выражали сомнение в реальности этого благополучия – «кто бы стал искать добра от добра?»
...И еще интерпретация, – есть и такая. – Если «пришла беда – открывай ворота», то добро, напротив, отмерено строго. – Привожу здесь для полноты, не к месту.)
• Искушение «лучшим»: это искушает художника талант – сманивая к тем целям, к которым и дорог еще нет; подбивая на прыжки через пропасти.
• У настоящего художника четка граница между «нравится» и «не нравится», «то» и «не то», «получилось» и «не получилось»; даже неуверенность и уверенность его в себе не дают плавных переходов, – сегодня одно, завтра противоположное; оценки посторонних, бывает, ожидаются и воспринимаются судорожно, но совершенно непредсказуемо, какую роль они сыграют...
• Художник, добивающийся результата с маху, может быть и талантлив.
Но в рьяном переделывателе, мучающемся над тем, что всем вокруг кажется давно готовым, и в конце концов даже запарывающем свой труд, талант бьется – всегда. «Лучшее, враг хорошего» – его проблема.
• «Самобытное – враг общепринятого».
Вражда взаимна, но есть оттенки. – Самобытность, конечно, с чем-то в общепринятом не смирилась и отвращается от него, но ведь бывает и так – и это уж самобытность «со знаком качества»! – что она об общепринятости и не догадывается, наивно полагает ее квази-моральный кодекс делом вкуса, не замечает, а не борется – будто презирает... Всякие «кукиши прошлякам» – далеко не главная и отнюдь не обязательная ее задача... Зато, напротив, общепринятости необходимо защищаться, замалчивая, покуда возможно, самую яркую самобытность, а когда уж нельзя, то нападая – самобытность ведь отрицает ее одним фактом своего существования.
• ...А вот еще значение, попроще. – Очень хорошее не настолько отличается от просто хорошего, – ну, если речь не об искусстве, – насколько большего она требует труда.
• ...И еще, – снова возвращаясь к искусству. Не всегда следует искоренять небрежность; экспромтом, подсознательное делится многим таким, чего ты сам не сразу почуешь и оценишь; вместе с эскизностью можно изгнать из произведения самое жизнь. «Лучшее – враг non-finito».
ЛЮБОВЬ
в самом общем виде – если требуется такое определение –
– предпочтение, в котором мы не вольны, –
как мы не вольны в желаниях, и потому «желание» тоже, в весьма ограниченном смысле, любовь; сюда же относится замечание «насильно мил не будешь»; а вот «люби врага» и даже «ближнего» в этом определении себе противоречат, требуя особого осмысления... Но далее. –
– влюбленность: своего рода, «нормальное» психическое заболевание – одержимость другим человеком. «Заболевание нежностью». Раздвоение личности, – ощущение всего самого необходимого и святого в собственной душе – помещенным в другом, и требующим воссоединения. Независящий от воли культ чьей-то индивидуальности, – и т.д., –
не будем забегать вперед.
(Заметим кстати, что для «любить» в смысле «быть влюбленным» нам не хватает особого слова, какое имеется в других славянских, – «кохать». – Одинаково, что женщину «любят», что друга, что какое-нибудь занятие, и даже – что фрукты-овощи.)
Если влюбленность – заболевание, хотя и обычное, то, напротив, вообще любовь –
– нормальный для человеческих индивидуумов «симбиоз» душ, –
неважно, легкий или мучительный, неважно даже, отдают ли в нем «симбионты» себе полный отчет, или обнаруживают, что он оказывается существовал, лишь по боли – когда он почему-то разрушится. «Стерпится – слюбится»: вот, тоже, вариант зарождения такого симбиоза. Не знаю, нужно ли более солидное определение, чем этот самый «симбиоз»; я так потребности в нем не испытываю.
Теперь. Любовь –
– личная заинтересованность в чужой личности,
а это –
– страсть иметь другого для себя лично, – ощущать его в собственности, как неживое, поглотить, вытеснить из другого личность; морально поработить;
– страсть быть для другого, – культ чужой неподвластной личности, требующий личного служения;
– немыслимое сочетание того и другого – собственничества и служения (коль скоро любовь – как-никак – «симбиоз»).
• Именно тот, наверное, кто ощущает даже любимого чем-то от себя отдельным (сознаю, все это слишком неопределенно, и все-таки) – именно тот бывает ближе к «собственнику» и «тирану»: на чужую свободу ему остается только досадовать. Кто соединяется душою, тот любит «как себя»: как личность.
• ...У одних чувство собственности на другого, у других утрата чувства собственности на себя. (И мне не кажется, чтобы это были «мужской» и «женский» варианты, едва ли есть даже статистическая зависимость.)
• ...Связка, а в связке более свободный пользуется над другим властью. «Более свободный» – это кто меньше любит.
Впрочем, по-настоящему деспотичный за своей страстью ощущает такое право, что сумеет подавить другого даже и в условиях своей большей зависимости; да, может, и еще сильнее...
• Любовь нуждается для себя, в этом ее эгоизм. Но она не терпит замены – это роднит ее с жалостью, его, эгоизма, антиподом.
• Одни «любят, когда пожалеют», другие жалеют, только если любят. – «Надо же, – почему-то жалею! Видимо, любовь».
• Просто жалость – неэгоистическая половина любви, но все-таки еще не вся любовь. Вся – когда надо жалеть, хотя есть и чем восхититься.
• Что от любви ближе к ненависти, чем к равнодушию, это понятно – ведь и то и другое как раз и есть – крайняя степень неравнодушия. А личность – тайна притягательная. Подойдешь близко, и тут-то начинаются неожиданности. О том уж не говоря, что любовь деспота действительно похожа на ненависть: он ненавидит твою свободу – так ты ему нужен.
• Ревность возбуждает любовь: это у собственника, – у дарителя, наоборот, гасит.
(Обычное правило торга: чего не хотят отдавать, или что уже возбудило интерес у другого, вызывает особое вожделение. Но не все люди относятся к «экономическому» складу; кое-кого именно эти обстоятельства и расхолаживают.)
...И все же, все здесь перемешано. Вот Пушкин, человек ревнивый до крайности, сумел-таки почувствовать – «как дай Вам Бог любимой быть другим»...
• Игра в любовь, что интересно, прямо ей противоположна: этакий торг, выяснение, кто большего стоит, по критерию, кто меньше в другом нуждается. Любовь же: «за грехи мои – любви не стою»...
• «Не по хорошу мил, а по милу хорош», «любовь зла», а значит – самолюбие тут просто ни при чем! Тебя «бросили», потому что полюбили другого – так ведь не потому, что он «лучше»! Какая глупость! Может, как раз и полюбили «козла»!
(...Возбуждение самолюбия, как болезненное и малоэффективное средство от влюбленности. Лучшее средство – «с глаз долой, из сердца вон», – разлука.)
• «Интрижка»: игра то ли в любовь, то ли в коварство; некоторый сюжет, с игрою во власть друг над другом. Интрига ведь – страсть властолюбивых.
• «Любовь зла»: экономический и формально-эстетический подход будто не оставляет ничему другому места, а любовь, разбойник, ни с чем этим не желает считаться. – Надо же, это знают и в народе... И стонут: зла... Нет, чтоб ощутить к ней благодарность за то, что открыла нечто высшее! (Вроде, как говорят грузины о совести: «враг мой». – А что ж такое тогда ты сам?..)
• «Любовь зла», управа на нее только одна – со следующей, подсознание само по себе станет, вероятно, расчетливей. (Чему учат юношей психиатры.)
• Дело не в достоинствах – а в том, восхищают они или нет. И если, скажем, деньги и чины – из тех достоинств, которые искренне восхищают? Вот вам и любовь не по расчету!
• ...Конечно, не дело выбора. А потому требовательность – когда нужен так называемый «принц» – ничего не знает о любви. Впрочем, тех, кому нужна именно любовь, тоже попрекают этим самым «принцем».
...Одним нужен «принц», другим – любовь.
• ...Требовательность: романтизм как апофеоз банальности.
• Любовь не ждет идеала, а сама творит – или лучше прозревает его.
• «Я тебя не знаю, а уже люблю» – ближе к любви, чем «оба парня бравые, оба хороши». Потому что любовь не дело выбора!
• Тебя любят, а ты нет: пустой чувствует себя заполненным, а заполненный – опустошенным.
...Потому для первого такая ситуация – особое право, как для второго – чуть не вина.
• Уточняя Пушкина: влюбить тем проще, чем меньше любишь. Приемы этого элементарны, и именно потому, наверное, что результат происхождения божественного.
• Любовь не получишь в благодарность, но: любовь – сама и есть благодарность.
• «Любовь и дружба». – «Любовь с дружбы не начинается» – именно с дружбы и начинается, если не говорить с такой, с которой она уже не началась. Ну, а вообще друзья в таком деле, как и близкие – дальше далеких.
...И еще: любовь хорошего человека предполагает доброе, не присваивающее только отношение – т.е. дружбу. «Дружбой продолжается».
• «...С первого взгляда» – то есть совсем будто не давшая времени дружбе.
• ...И то сказать, любовь – чувство разрыва там, где срастись еще ничего не могло успеть. Как и то, что «романтизм» в любви дело не случайное, дух невольной авантюры, прыжка в идеально чуждый мир – ее собственный дух, – доброе знакомство ей, правда, даже мешает.
• «Любит любовь, а не человека» – тот наверное, кого не может научить видеть в другом человека даже любовь.
Вообще же любовь сугубо адресна. Почему невозможно, кого-то разлюбив, полюбить его снова? Любовь – это болезнь кем-то («мне нравится, что Вы больны не мной»), – переболел – и приобрел к нему иммунитет.
• Тема: «любовь и нравственность».
«Любви же не имея», нравственность – «кимвал бряцающий», если не хуже того. – Нравственность да будет человечной.
• «Любовь – вершина нравственности, поскольку открывает абсолютную ценность другой личности» – да, это правильно. Но, опять же, эгоисту она открывает эту ценность – лишь для него же, – опять же не нравственное отношение, а вещное. Бывает, что и «вершина безнравственности».
• «Влюбленность и нравственность» – примерно та же тема, что «опьянение и нравственность»: хороший человек становится способен на подвиг, плохой – на преступление.
• Любовь – «по ту сторону нравственности». То есть, достигает самого ее предела и идет куда-то дальше, очень от нравственности далеко.
Любовь – пристрастное доброе отношение; тогда как нравственность, понятно, должна быть доброй и беспристрастной. Вот корень их конфликтов. Тем паче влюбленность. Один не может без другого, ну, а если все ж таки обстоятельства этому мешают? – «Не доставайся ж никому». «Ты плачешь; я спокоен». «Лучше б он умер, чем изменил».
• Секс и нравственность: и здесь точно то же, что везде, без никакой специфики. – Все позволено, если умеешь жалеть и о чем сам потом не пожалеешь.
• «Плотская» и «платоническая» любви: разделение, кажется, особенно свойственное подросткам, по-своему мальчикам и по-своему девочкам. – Вот они-то чувствуют и сейчас так, как чувствовало еще не так давно культурное человечество. «Секс» относится у них к разряду неприличностей, манящих или никчемных, а «любовь» в той же мере утрачивает с ним всякую связь: это святое. Взрослость, для которой «плотское» естественно, этого разделения не должна бы знать.
(Любопытно: Пушкин подобного периода, кажется, вовсе не имел, – влюблялся с детства по-взрослому, не платонически.)
• «Любовь назидает», но и ненависть, увы, тоже...
А лучше так сказать: хотя ненависть очень-таки «назидает», по-настоящему назидает только любовь. У ненависти слишком узкие задачи, ее дело бесперспективно.
• Деспот не дает шагу ступить со своими поучениями: это его любовь «назидает».
• «Понять» кого-то: «понять» говорится вместо «полюбить» именно для того, чтобы оттенить: хоть и не полюбил, но уже понял, согласился. Вообще же «понимание» и «любовь» – синонимы. Художников, скажем, «понимают» или «не понимают»... Если что тебя «назидает», значит, есть и любовь.
• (Интерес – это, так скажем, интеллектуальная любовь. К примеру, «интересные» мужчина и женщина – это такие, которые, если рассудить, очень могут любовь вызвать.)
• «Неразумная любовь». – «Берегись любви моей» – чуть не каждая любящая мамаша такая Кармен. «Любовь назидает», конечно, и таких мамаш, но... Большинство из нас учитывает ближнего лишь в порядке унылой необходимости; и как тут не освободить от этой докуки любимое чадо!.. – А эгоизм, известно, установка не слишком счастливая.
• «Неразумная любовь» – по причине слишком большой доли эгоизма, которая в ней остается. А не наоборот!
...Когда любят только для себя и готовы ради этой любви на все, на что для себя и не решились бы: рождение чудища.
• Если эгоист полюбит другого человека, «как себя» – то и постарается совершить ради него все те несправедливости, что с охотой ради себя и вершил бы, если бы не привык встречать отпора. Неэгоистическая любовь эгоиста воспитывает эгоизм.
• Я бы не сказал, что взрослый нормальный человек любит себя очень нежно; скорее, это нормальная забота об индивидууме – со стороны того, на кого сам Бог возложил эту заботу; нежность – это уж влюбленность, и нежность к себе – особенность самовлюбленных.
Так что любимых любят даже больше, чем себя.
• Любовь, – читаю, – это полное преодоление отчуждения от другого; такое полное, добавлю, что предполагает отчуждение от самого себя. Влюбленность, страсть – это наша взбесившаяся воля.
• Большинству в любви открываются радости и неприятности, но некоторым – счастье и горе.
• ...Кроме всего прочего, любовь – это ощущение возможности счастья. Того самого, которого «на свете нет». Влюбленный не сомневается в том, что счастье существует.
• Неразделенная любовь – несчастье своеобразное: увидеть неосуществимость счастья. «Душа, плененная тоской».
• Влюбленность – в чем чудо! – ощущение разрыва в том, как уж упомянуто, что не имело времени и соединиться. – К близким, которых теряешь, ощущается что-то весьма похожее на влюбленность; когда так хотел бы и не можешь произнести главную, наверное, фразу безнадежно любящего – «хорошо, что ты есть»...
Когда из тебя вынули душу, ясно, все для тебя теряет значение. Что могло бы обрадовать, травмирует особо, поражает ненужностью – несчастная любовь ли тому причиной, или утрата.
• Неразделенная любовь – некоторые симптомы горя: мир пустеет. И все твое лучшее – в том, кого лишен.
• Именно, психическое заболевание; такое своеобразное раздвоение личности, когда из твоей личности уходит только святое и сосредотачивается в ком-то, кого, всего чаще, едва и знают. И страсть овладеть этой своей частью. И страсть обнаруживать эту страсть – в каких придется, хоть в самых нелепых, формах.
• «И мочи нет, сказать желаю»: это потребность начала отношений, пусть несчастных, неловких, каких угодно, но – настоящих, то есть взаимных. «Сказать желаю»: желаю поселить себя в той, необходимой душе. (Признания на заборах и стенках – самые настоящие...)
• «Любовью оскорбить нельзя» – того, конечно, кто знает, что это такое. – Она не означает, что кто-то почувствовал себя достойным другого, «себе под пару». Напротив, она то и означает, что кто-то ощутил себя, без другого, ничем.
• ...Ежедневная порция наркотика для поэтов, любовь. («И божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы»; «влюблюсь до ноября»...) Люди прозаической жизни с этим зельем особо не играют, оно для них – наваждение, разор. Только «несчастная глупость».
• «Бог есть любовь»: он приоткрывается нам в любви.
(Отчего лечиться от любви – чувствуешь, лечиться от святого в себе; что, раз причиняет мучения, тем самым хотя бы живо...)
• Тогда и убеждаешься в ценности и непреложности души, когда ее теряешь – в другом. «Бог есть любовь», то есть – любовь его демонстрирует.
• Если любить ближнего «как самого себя» – значит признавать его право быть самому себе целью, быть отдельным, то любимых любят – «как часть самого себя» или, может быть, «как всего себя», «как лучшего себя». Как свою собственную цель.
• Любовь утверждает в нашей личности культ другой личности: коллективизму с этим делать нечего. – Если «Бог есть любовь», то уж не «соборность».
...Впрочем, и соборность тоже – «любовь». Авторитаристская любовь, насильно милое целое; которое «любят, когда боятся»...
• Любовь – дело настолько личное, что и сам не смеешь вмешиваться. Судить да лезть к себе с поучениями...
• Свои, в любви, оказываются дальше посторонних (читайте Шварца!) – потому что суть ее – не-принадлежание себе, принадлежание же своим и вовсе смешно.
• Брак по семейному совету: что-то противное природе. Привкус инцеста!
• Любить, – сказал кто-то, – уже значит хотеть быть любимым; хотеть быть любимым – уже любить. «Я верю; я любим; для сердца нужно верить». – Наверное. И все же полного знака равенства здесь нет. Любить – это любить плюс хотеть быть любимым, а хотеть быть любимым – любить, да еще не вполне... а то и вовсе нет.
• Если достойный человек, любя, хочет быть любимым, то потому – и это даже не сознательно, а инстинктивно! – что не смеет порабощать другого. А не потому, что лишь тогда ощущает свое бытие и ценность, когда для другого становится всем в бытии и высшей ценностью.
• ...Итак, можно сказать: в любви, другой для меня – все, и я хочу, чтобы он доверил мне этот культ. А вовсе не того, чтобы я стал идолом для него самого.
• Если кто-то сам для себя – первая святыня и абсолют, он, понятно, устает от того, что для других оно не так, и только чья-то влюбленность приводит его в душевное равновесие.
• ...Категория женщин, которые могут полюбить, только вообразив, что их любят. (Так что, полюбив, не сомневаются, что с другой стороны были им уже какие-то знаки!)
• Если полюбить можешь, лишь вызвав чувство – сколько ж разовьется психологизма, сколько изощренной наблюдательности! Вот оно откуда, «шестое чувство»! – Но и сколько фантазии...
• За женщинами есть смысл явно «ухаживать» (мужчин можно только «завлекать», обвораживать, в общем заходить с тыла) – потому, что любовь у женщин начинается больше с душевного.
• Да, художник – это «умеющий любить».
Любовь его к миру, как и любовь человека к человеку, убеждает и заражает тем, как он чуток к мелочам, – как ценит подробности.
• О любви «все сказано». – Может, и вообще обо всем на свете так или иначе сказано. Но действительно, особенно в том, что касается любви, велика эта разница между ощущением единичности и неповторимости того, что испытываешь, и тысяча-раз-слышанностью всего, что можно об этом сказать.
ЛЮБОВЬ К БЛИЖНЕМУ
– возможно, то, что называют альтруизмом,
хотя не здорово, что этим будто бы квалифицируют любовь к ближнему, обязательную в каждом нормальном человеке, как подвижничество и жертвенность; дурная услуга морали!
Скорее, эта любовь –
– неизменная, обязывающая к действию доброжелательность.
Вообще, любовь не в нашей власти. Так что, поскольку любовь к ближнему может быть заповедана, может считаться императивом, она – в развитие предыдущего –
– справедливость, как личное правило; деятельное признание за каждым, в отношениях с тобою, всех тех же прав на существование и благополучие, что и за собой самим, –
и главным образом, может быть, права его на личность, или права быть самому себе целью.
Иначе – и возвращаясь к той лексике, в которой впервые оформился этот завет –
– готовность «мерить» себе и ближнему (то есть каждому, с кем имеешь дело) «одною мерой»; «любить» его так же, «как себя», что значит поступать с ним так точно, как хотел бы, чтобы и он с тобой поступал, и соответственно ожидать от него лишь таких поступков, на какие способен сам,
или –
– то же, что человечность. (А значит и то же, что «любовь к человечеству».)
• «Люби ближнего» – должно ли означать, что каждый того заслуживает? Тогда доброе надо признать естеством в человеке, а злое – заблуждением, ошибкой, иллюзией; когда «не ведают, что творят».
Но злое бывает слишком уж убедительно...
Итак, может быть: «люби ближнего» – люби в ближнем достойное любви, умей находить его в нем – как в самом себе?
• «Люби ближнего» – это послужит выявлению заложенного в каждом добра.
• «Любовь к ближнему», как заповедь, как долг. – Речь идет здесь не о силе привязанности и не о степени заботливости; не о «с какой силой», а о «как именно»: как самого себя. То есть ценить в другом его самого, а не свои возможные радости, впечатления, планы.
• «...Как самого себя»: ни за что, просто так, вообще. За тот самый «образ и подобие».
• «Как самого себя» – то и значит, что (Кант) – «любой человек может быть для тебя только целью, и никогда – средством». Себя-то ты любишь, как цель. Вот и ближнего умей любить, как себя, – как цель же.
• ...Не сочтите за выверт – нет, это очень даже жизненно: если ближний необходим для того исключительно, чтобы его любить – это делает его вполне «средством», а не «целью».
• «Любовь к ближнему» – это любовь, насколько человек может быть ей обязан: это человечность.
ЛЮБОВЬ К ВРАГАМ
вероятно –
– основное требование человечности: признание в каждом человеке человека, независимо от того, друг он или враг. Справедливое отношение к тем, кого и не любишь,
а впрочем, конечно –
– христианский проект разоружения зла – отказ от самой идеи возмездия, суда и даже самой честной воздающей справедливости (вроде «око за око»), –
как неправомерных, ввиду бесконечного отстояния каждого от совершенства и вытекающего отсюда долга каждому думать в первую очередь о воспитании собственной души, о «бревнах» в глазах собственных.
• Для дикаря, элементарные требования человечности выглядят парадоксально – как «люби врага».
• ...Да и как научить того человечности, кого ничто, кроме родственных чувств, не может очеловечить? – Ну да, иначе не скажешь, – «люби врага»! Допустить, что варвар будет к врагу своему хоть сколько-нибудь добр, труднее, значит, чем представить, что он врага полюбит.
• Терпимость – это та самая «любовь к врагам».
• ...И все же есть ситуации, когда «любить врагов» и «благословлять ненавидящих» можно в самом буквальном смысле; одна такая – когда ты с ними вместе в тонущей лодке, и другая – когда ощущаешь вдруг страшную вину. – Что ж, при всей «легкости бремени» христианского мироощущения, оно включает в себя и это: мы смертны и надеемся на спасение, и никто им не обеспечен, потому что никто не «без греха».
• Когда нам слишком плохо или слишком хорошо, мы готовы мириться едва не со всеми, и прощали бы, кажется, «до семижды семидесяти раз»... Все дело в масштабе, каким приходится жить... Вот, может быть, то и надо – быть и чувствовать крупнее.
• «Любите врагов»: христианство (учение Христа) – диалектика совести.
• « Не суди»: идея прямо анархическая! Коварнейший подкоп под всякую власть, и от которого «христианская» власть себя обезопасила, научившись судить и карать – любя... «Любовь к врагам» стало любимейшим искусством лицемеров, – и именно потому, что требование неосуждения, крик оголенной совести, и тщилось истребить лицемерие в корне, в самих наших душах...
ЛЮБОВЬ К ИСТИНЕ
но какая, собственно, имеется в виду истина? Уже кем-то установленная или полученная в откровении, а кем-то другим легкомысленно или злонамеренно не признаваемая? И кем не признаваемая: может, власть имущими? Это одно. Или, напротив, теми, на кого власть безуспешно пытается распространиться?.. – В этих случаях –
– преданность тому, что считаешь истинным, – готовность страдать за него самому или заставлять других страдать;
– ощущение своего личного долга признавать некоторые доктрины за абсолютные истины, религиозный или квази-религиозный менталитет, – то же, что идейность, «идеологизированность».
...Но абсолютные истины, если и доступны, то и в абсолютно же ограниченных пределах; полная объективность нашим суждениям не под силу – и это, наверное, самое объективное наше суждение! И вот, «любовь к истине» –
– точно то же, что объективность, как душевный настрой; умение изобличать в себе пристрастие,
и тесно с этим связанное –
– сознание того, что вопрос о «всей истине» всегда и принципиально открыт, а значит, эта истина, и даже каждое новое приближение к ней может оказаться для тебя горькой, –
такая любовь к истине отрицает известную установку, что «истина – разновидность благого» (точней, что истина – разновидность приятного).
Итак, «изобличать пристрастие»; но и напротив –
– заинтересованность в истине – так сказать, в правильном ответе – между прочим, порождаемая и нашими пристрастиями. Честная заинтересованность: произведение объективности и пристрастия; заинтересованность в правде, хотя бы и неприятной,
ведь истина – это как минимум правда. Пусть истина нужна нам для чего-то, не сама по себе, но и тогда нужно, чтобы это была все-таки истина!
Ну и, конечно –
– просто, бескорыстный интерес;
– просто честность.
• «Предать» можно идею; правду можно «исказить», «оклеветать»; но истине, строго говоря, наши подлости и увертки безразличны, чем мы от нее дальше, тем нам только и хуже.
• (Договоримся о терминах. – «Правда» употребляется и в смысле «истина», и в смысле «идеология»: «высшая правда» и «комсомольская правда», – но мы здесь говорим о правде лишь в смысле «честная передача факта». Так и «истина» употребляется иногда в смысле «факт», раньше даже – «наличный капитал», – но мы разумеем смысл только «высокий». Об этом – дальше, в эссе «Правда».)
• «Он движим лишь любовью к истине»: лишь бескорыстным интересом. Или: исключительно чувством справедливости.
• «Платон мне друг», но истина – даже не то, что «дороже», она просто не имеет к тому отношения. «Дороже» – совесть.
• ...Такая здравая на мой взгляд идея, что вопрос о «всей истине» принципиально открыт – может, кстати, служить прикрытием самому нелепому субъективизму, – «что хочу с истиной, то и ворочу»; как будто, раз этот вопрос «открыт» в принципе, то, значит, уж и «закрыт»... Объективности приходится маневрировать между теми, кто хотел бы водрузить «столп истины», и теми, у кого по особой истине под каждое настроение.
• Объективность может быть страстью, и это называется любовью к истине.
• Любовь к истине, повторюсь – это признание за нашими собственными суждениями права быть нам самим сколь угодно неприятными. Иначе, права за сомнением.
И пессимисту, во всяком случае, не откажешь в любви к истине.
• Любовь к истине – точно по определению любви вообще: «предпочтение против воли». То есть, наша своекорыстная или тщеславная воля постарается украсить и те и другие взгляды, выгодные ли, модные ли, кажущиеся нам оригинальными и т.п.; постарается выдать их за истины и предложит их «любить», но – любовь зла; любовь к истине, если она имеется, порушит эту благодать.
• ...Истина, конечно, так или иначе полезна. Польза, конечно, в ограниченном смысле какая-то истина. Но открывается в истине польза тому лишь, для кого истина больше, чем польза; как впрочем, и сама настоящая польза – благо – требует уж и какого-то бескорыстия.
• Особое отношение «любви к истине» к фанатизму. Если покажется, что обрел истину, тут и возведешь на ней свой духовный комфорт – и сомнения не смогут не ранить. А борьба с сомнением – уже фанатизм...
• Одни, убоявшись сомнительности того, в чем заинтересованы, становятся фанатичными. Другие, отнюдь не фанатики, нимало не сомневаются в чем-то – просто потому, что в этом заинтересованы. (Два типа религиозности.)
• Трудно быть справедливым в том, в чем слишком заинтересован. Вряд ли ты слишком заинтересован в том, в чем тебе не трудно быть справедливым. Но любовь к истине – произведение справедливости и заинтересованности.
• ...Поверхностная справедливость суждений – тех, кто достаточно равнодушен к предмету, и потрясающая кровно заинтересованных, и кажущаяся этим последним, порою, особой мудростью...
• «Любовь назидает»: всякая любовь – уже какая-то любовь к истине; истина ей открывается.
А как же – «ах, обмануть меня не трудно»?.. – Так потому и не трудно, потому и рад человек обмануться, что рядом с этим его великим открытием (истиной самой любви) практический вопрос о взаимности хоть и мучит, да не столь существенен.
ЛЮБОВЬ К ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ
либо чистейшая «абстракция», в том смысле, в каком понимают это слово не любящие рассуждать – то есть формула, которой в реальности ничего не соответствует, – либо –
– то же, что человечность, или любовь к ближнему, или гуманизм; особо, может быть – человечность, диктующая космополитизм,
как бы сказанное патриотам: если ваша любовь к родине не вдохновляется нелюбовью ко всему остальному человечеству, не означает попросту чванства или вражды, то почему бы именно человечество, в первую очередь, не полюбить? Справедливым интересам родины это никак не смогло бы противоречить.
• Любовь к человечеству проявляется в заботах о ближнем, и о родине конечно... Если, отравленные эгоизмом, эти заботы не превращаются в битву против чужих, – против всего остального человечества.
ЛЮБОПЫТСТВО
– жажда ознакомления, – не ищущий понимания, поверхностный интерес;
– нескромный интерес,
ну, и –
– бескорыстный интерес. И именно – жажда разобраться, выяснить, уяснить, – то самое, что интерес вообще, и даже сама «любовь к истине».
Во избежание путаницы, в этом значении слово «любопытство» не надо бы применять; используют же его будто намекая – этот интерес лучше уж спутать с самым дурным любопытством, чем с тем «интересом», что ищет выгод, – «своим» или «материальным». – Вот если б еще само слово «интерес» не применяли в смысле «корысть»...
• «Любопытно»: стоит ознакомиться, хотя и неизвестно, что это даст осознанию.
• Любопытство, в собственном смысле слова – то есть в худшем его смысле – принципиально занимают лишь миражи: если что-то прояснится, его ведь, на что оно само постоянно и сетует, ждет только разочарование.
• Если задача осмысления не стоит, любопытству ничто не мешает расширять круг известного, – «расширять кругозор», как это называют. Если же она насущна, любопытство приходится сдерживать. – А что такое «любознательность»?..
• Как ничего не интересно бывает любопытным: разузнать, проведать – всегда готовы, только не дай Бог что-нибудь в чем-нибудь понять! И как специфически нелюбопытны бывают живущие интересом!
• «Мы ленивы и нелюбопытны»: если притом экстравертивны, то вовсе никуда не годимся, но если интровертивны – иначе и быть не могло.
Достоинства, как известно, коренятся где-то близко или вовсе там же, где и пороки, и коль скоро народ следует отличать лишь по его достоинствам, будем считать, это у нас склонность к интровертивности. И верно ведь – психологизм, глубина – это, в литературе, наше...
• Дурное любопытство – незаинтересованно, – оно равнодушно, и этим, в каком-то не столь отдаленном колене, сродни жестокости. Любопытство родится от скуки – и жаждет острого.
• ...А существует и мнение (Плавт), что каждый любопытный зложелателен. Но даже если в отношении любопытных людей это не совсем и не всегда верно, само любопытство – уж так оно выходит – жестоко.
• Не то чтобы мы были любопытны из жестокости, но – из любопытства жестоки.
Лишь любопытством, часто, можно хоть как-то жестокость извинить. – Вспомним, хотя бы, как сбегаются люди поглазеть на всякие дорожные несчастья и все в таком роде.
• Для самолюбия так же неприятно – не вызывать интереса, как вызывать любопытство.Интерес-то – почти любовь. А любопытство – скорее «приставания», маленькое насилие.
• Интерес: «мне нужна только истина, при чем тут мораль?» И любопытство его пародирует: «стыдно, а подсмотрю»; «и нельзя, а вызнаю».
• Все хорошее, что я только сумел понять в этом основном инстинкте интеллекта, я сообщил в статье «интерес», а все плохое постарался высказать здесь, – и конечно, различие между интересом и любопытством весьма относительно. – Скажем, какую потребность удовлетворяет в человеке литература (рассказы, романы, пьесы)? Близкую к той, что питает и «кумушек пересуды»; разве что книжные сплетни никому не могут повредить и задача такая вовсе не ставится... ах, и это не верно; «кумушки» наводят порядок в личной жизни чужих им А. и Б., а писатель и того хлеще: «всех таких, как А. и как Б.»... Куда деваться: если учишься чего-то в людях понимать, приходится за ними подглядывать, чуть не шпионить.
Ну, например, что делает писатель, занимая номер в гостинице? Он шарит по пепельницам и мусорным корзинам: ему нужны следы прежнего жильца, которого он в глаза не видел и не увидит; какие-нибудь порванные письма или записки, если повезет, или хоть что-нибудь свидетельствующее без слов. – Пример взят из жизни, то есть из литературы, но мне-то не обязательно было ходить за ним далеко – я и сам такой же; лишней книжки не прочтешь, оберегая умственные емкости от лишней информации, но открытку или тетрадный лист выхватишь из грязи, на свалке; радио заботливо выключишь, а разговоры в метро будешь ловить, как приемник, да и запомнишь на всю жизнь...
