Личность

Пытаясь определить личность, теряешься перед огромностью и неопределенностью задачи. Разве личность не то же, что человек? «Определять» ли нам человека вообще?.. Или, скорее, следует определить в человеке индивидуальное, отыскать индивида в нем, – но чем одно отличается от другого? И какая вообще необходимость в категории личности, если есть «индивид»? Та, очевидно, что личность есть нечто большее индивида. Но тогда не похоже ли, что разыскивая личность в индивиде, нам следует разыскать в нем – снова – человека?..

Личность – это «отдельный человек». Человек, однако, «животное общественное». Уже из этого видно, что понимания личности разными людьми могут быть полярными, едва ли не полностью противоположными друг другу, и, как всегда бывает в таких случаях, большинство привычных ее определений будет механически совмещать несовместимое или же с пафосом «утверждать ничего». Моя задача – обозначить как можно яснее оба полюса. Поневоле придется «впадать в крайности», но ведь иная крайность – это только пугающая, смущающая суть. – Итак,

личность – это индивидуум в его отношении к социуму, либо – либо:
– индивид в своей роли в социуме, вне которой, по природе своей, всякая живая особь (как предполагается) способна лишь без удержу потреблять;
– индивид как самостоятельная единица, притом что человеческая особь от природы есть, как известно, и существо социальное («животное общественное»).
Проблема личности – борьба индивидуального и социального за человека.

Между одним и другим пониманием личности граница не абсолютна, и все же надо выяснить для себя, по какую ее сторону находимся мы. И, – главное, – если личность есть опора и цель гуманизма, то – какая именно, в каком ее понимании? Или так: какого именно гуманизма?..

Ответом может быть только выбор, выбор каждого (ибо дело не в верном выводе некой «теоремы», а в предпочтении нами самих «аксиом»). Но я убежден в том, что сознательный выбор поневоле выберет жизнь сознательную, – то есть до конца осознанно человек встанет лишь на путь индивидуальности, а не социальности, уже потому, что сам разум дан не социуму, а индивиду. Можно поступить иначе, пожертвовав разумом в пользу веры – в непостижимый частному рассудку божий промысел, вершащий судьбы народов, или в какие-нибудь «объективные законы истории», – все же мистицизм естественней там, где разум еще не просыпался...

И еще одно предварительное замечание – терминологическое. Очевидно, каждый человек есть личность волей или неволей, и притом в обоих указанных смыслах. Потому «личность» часто употребляется скорее как синоним «личностного начала». Так поступаю и я.

Личность человека – его социальное существо	Личность человека – его индивидуальное существо
Личность есть функция социума, наша роль в нем (ничтожная личность – малая роль, заметная – крупная, великая – определяющая лицо самого социума). Независимость в принципе следует приравнять к эгоизму, а личностное начало определить как социализированность, – соотнесенность особи с целым.	Личность есть то в нас, что должно отстоять нас самих от нивелирующих или (что то же) ранжирующих посягательств социума, от всякой своей недобровольной или даже (если не тем более) добровольной социальной роли. Личность (личностное начало) – независимость, самостоятельность человека в социуме, его «своя голова».
«Личность должна освобождаться от индивида в себе», – пишет философ (Э. Мунье), – ибо индивид с его точки зрения – это самозащита от другого индивида, отрицание чужих личностей... Личность – одухотворенность чем-то трансцендентным индивидуальности, – за которым – как и должно быть – социальное. Индивидуальность есть «искусство особенным образом представлять человеческую недостаточность», как сказал другой философ (Ханс Кудзус; цитирую по книге В. Кротова «Родники смысла»); индивидуальное есть неважное с точки зрения целого, в котором вообще предпочтительней стандарт; то есть, с этой точки зрения «неважными» оказываемся именно я и ты. И в этом – возвышенное, наши с тобой идеалы. От природы, всякая живая особь расположена лишь к потреблению; личность выше особи на свою социальность.	Особь должна до личности в себе дорастать: это еще только ее возможность. Но личность лишь постольку не личность, что предает или не чует в себе индивида. Личность – проявленная и одухотворенная (сознавшая себя) индивидуальность. Индивидуальность есть «неповторимый набор красок для шедевра по названию Личность, хотя и не сам шедевр» (В. Кротов). Индивидуальное есть отличающее от стандарта, то есть ценное сверх того, что было бы вполне достаточным для существования индивида в качестве идеальной части социального целого (а если дурно само это целое, то и вредящее такому его существованию); это именно я и именно ты – то самое, что для нас абсолютно важно и что страшно потерять в себе и, если умеем любить – друг в друге. Особь социализирована от природы, – человек существо стадное; личность выше особи ровно на индивидуальность.
Достоинство личности есть ее место в социальной иерархии. Разумеется, оно относительно, каждый «с малым велик, с великим мал». Как чувство этого своего достоинства, так и скромность, в сущности, одно и то же, а именно точное знание человеком «своего места» («свои сани», «свой шесток» и т.п.). Но, очевидно, столь же справедливо назвать такое достоинство и чванливостью. Место же в иерархии изначально выражало приближенность к власти и, соответственно, большую или меньшую долю власти над другими, «нижестоящими»; достоинство личности означало таким образом ее силу и выражало не иное что, как право силы. Даже самые заметные роли в социуме, если они не были напрямую связаны с управлением людьми, еще недавно отнюдь не считались достойными (престижными) – например роли художника, актера, поэта; это была своего рода прислуга; сам Пушкин рекомендовался не поэтом, а дворянином. Ныне это различие несколько сглаживается, но на десяток памятников властителям едва ли приходится один поэту. По сути все осталось по прежнему – достоинство значит влиятельность. Даже простое материальное благополучие, богатство, имеет влияние и соответственно составляет достоинство, иметь больше – быть «лучше»; престиж – почести, воздаваемые благополучию. Престиж – синоним достоинства... (Когда вслед за реальной властью от дворян начало уплывать, в руки купцов, и богатство – дворянское достоинство стало восприниматься смешной и жалкой спесью; «амбиция» не должна быть дороже «амуниции».) Социальное достоинство личности называется еще честью. Честь – как, впрочем, и честность – от «часть»; честь – это доля достоинства, пожалованная тебе властью (сама власть воплощает уже не долю достоинства, а ее целиком); быть честным – служить верно. От дворянства (царской дворни) категория чести естественно перешла к «служивым» – военным. «Офицерская честь» и т.п. Личность в иерархии становится, обретает свою ценность. Достоинство – это твое относительное достоинство в социальной иерархии, – то, что называется так же престижем или честью, – которого надо держаться абсолютно.	Очевидно, что достоинство личности не имеет даже косвенного отношения к ее месту в иерархиях – сама личность не имеет к ним отношения; оно абсолютно, как достоинство собственно человеческое; если чем и можно его уронить, так только предав в себе человека, только – бесчеловечностью (то есть именно тем, что с точки зрения иерархической может личность и возвышать, ведь без умения пройти по трупам не бывает «великого человека»). Но даже и в преступнике уважаются преданные им самим личность и достоинство; его душа остается для правосудия его личным делом, и наказание максимально избегает унижения. – Идея престижа, уважения к человеку за то благополучие, которое он себе сумел обеспечить, представляется отвратительной. Чувство собственного достоинства и скромность суть одно, и даже «скромность паче гордости»: сознание абсолютного достоинства всякой личности не оставляет возможности для того, чтобы ощущать себя рядом с кем-то «великим», но также и «малым». А что касается наших разных по значению функций в обществе – абсолютное достоинство в том, чтобы отправлять их с одинаковой добросовестностью. Достоинство человека не становится большим или меньшим даже в зависимости от его реальных достоинств (достоинство не имеет множественного числа). Тем более оно не пропорционально положению – тут, при равных достоинствах, зависимость скорее обратная, ведь занимать место не по способностям стыдно. Власть, как использование одним человеком других, по сути аморальна; она не наделяет достоинством, напротив, именно достоинством за нее и приходится платить. Честь и достоинство роднит идея неотчуждаемости (как чего-то врожденного). – Но так понимаемую, честь невозможно пожаловать и невозможно отобрать: это «титул человека». Личность в иерархии оскорблена. Итак, индивидуальное достоинство личности – это твое абсолютное и неотчуждаемое достоинство как человека («образа и подобия Божия»), которое ты должен культивировать в себе, хотя не можешь ни на йоту прибавить сравнительно с достоинством другого, и которое ты можешь предавать в себе, но лишиться не можешь даже несмотря на это.
«Личное дело» – либо круг моих полномочий, определенный обществом, либо то мое дело, в которое, за его незначительностью, общество уже не желает вникать; то есть, все же, в обоих случаях это его дело. Перед высшими «личного дела» нет, но зато я могу рассчитывать и на их заботу...	«Личное дело» – святое право на неприкосновенность личного, то, во что я могу никого не пускать; это основа права. Но надо отметить, что «личное дело» – дело трудное: если я защищен в нем от вмешательств других людей, то отчасти и потому, что эти другие имеют соразмерное право о нем не заботиться.
Личность и право. – Источником права является социум, власть. Не будь социальных сдержек, каждый преследовал бы лишь собственную выгоду и насилию не было бы предела, царило бы то, что называется «война всех со всеми»; к счастью, в этой войне давно и повсюду победила власть и силой установила мир, ограничив свободу законом, – что и называется цивилизованным обществом. «Неотъемлемые права» – подрывные теории вольнодумцев и абсурд уже потому, что самое личность и созидает, из индивида, социум. И зиждется он не на выдуманном договоре индивидов, якобы содержащих государственные структуры в своих интересах, а на власти, которая «от Бога»; последней и принадлежит все право, а индивиду – лишь жалованные ею привилегии (сами «права», в общем, привилегии): запрещено все, по сути, что не разрешено, и «прав тот, у кого больше прав». Больше их, ясно, у той личности, которая «больше». Особо – о праве собственности. – Настоящая личность в неприкасаемом личном, как мы видели, не так и нуждается; тем паче в собственном (то есть таком, что способно обеспечить ей независимость от общества). Это – коммунистический план устроения жизни. Но если права собственности данное государство не отрицает, тогда богатство – так уж человек устроен – означает и вес, и власть, и соответственно достоинство: достоинство личности.	Идея личности – самостоятельности индивида в социуме – и есть идея ее неотъемлемых естественных прав, «прав человека». То, чего личность обязана добиваться от социума и без чего безусловно вправе расторгнуть свой «общественный договор» с властью – это своего признания в каждом индивидууме, то есть свободы каждого во всем, что совместимо со свободой каждого другого. Это значит: право выводится из собственной сути, и закон должен быть правовым. Сама мысль, что права человеку дает власть, претворяя свою волю в закон – конечно, абсурдна. Ибо извечна сама человеческая природа, и никакой власти ничего с этим не поделать; человека скорее убьешь, чем переделаешь, а личности в нем не убьешь, даже убив его самого. – В привилегиях же личность, в нормальном случае, не нуждается (в них нуждается слабость, от которой, ясно, не гарантирован никто); всем разрешено все, что всем не запрещено – право равно для всех. Далее. Личное – это уже собственность: на внутренний мир. Столь же священным и неприкосновенным является мое собственное (личное) достоинство. А отсюда и вообще все, что я могу по справедливости назвать моим. Я могу не иметь ничего, кроме собственного достоинства; но и на то потребно мое признанное право собственности, без которого я, в социальном плане, раб. Право собственности – юридическое обеспечение личности.
Армия, эта душа государства, пытаясь довести коммунистическую идею до последнего предела, наткнулась, вслед за «личными вещами» (объемом в полтумбочки), еще на «личное время». Первое нужно телу, второе, видимо, душе; потребность в нем определена в полчаса ежесуточно. Впрочем, опять же включая заботу о личных вещах – воротничках, пуговицах... Но что – армия! С появлением второго выходного одной проблемой у социологов стало больше: проблемой «свободного времени». «Не могу без работы» – так говорят и те, кто работает у конвейера... Личностью наделяет человека дело, отняв его у него самого.	Если в казарме не видеть наилучшего порядка, личными – то есть находящимися в частной собственности – могут быть весьма многие вещи. (Даже так: любые вещи, но не души, которые ведь не вещи.) А уж время – то все должно быть личным, включая и рабочее (дело должно быть по меньшей мере осмысленным, а в идеале и давать человеку возможность самореализации). Но и за тем, что сам труд будет таким образом свободным, не рабским, личность не должна бояться оставаться не занятой – наедине с собственной душой. «Проблема свободного времени» – проблема человеческой опустошенности, безличностности.
Личности не равны – это очевидно. И в то же время равенство может быть идеологией общества: в этом случае оно означает предельно жесткое и простое иерархическое устройство, когда кроме власти с ее структурами и так называемого «населения» нет никаких еще заметных личностей, обеспечивших бы себе вес или благополучие не бюрократической карьерой, то есть не причастностью к власти, а как угодно иначе. (Заметьте, даже художник в такой системе – власть: идеологический работник.)	Личности не одинаковы, в этом суть. Поэтому фактическое равенство в обществе может быть насаждено лишь путем искусственных, то есть насильственных, мер, и не может считаться справедливым. Такое равенство есть лишь своего рода система привилегий, – личность же нуждается не в привилегиях, не в равенстве, а в равноправии: праве на все, что ты в силах себе обеспечить без нарушения того же права других. Подлинное равенство – это равное право каждого на неодинаковость, на независимость, – на личность.
Индивидуализм – это и есть персоноцентристская точка зрения на личность, то же, что узаконенный эгоизм. Напрасны попытки «разумного эгоизма» обосновать мораль и сделать жизнь приемлемой. Эгоизм может быть преодолен только социальностью, то есть личный эгоизм – коллективным, который для личности свят и называется обычно патриотизмом, но по сути составляет – ее религию...	Если индивидуализм понимать как персоноцентризм, это признание самоценности личности – то есть того, что «каждый человек может быть для тебя только целью, и никогда – средством»; это признание золотого правила. Другими словами, это учет интересов ближнего не ради целого, а самих по себе. В категории социума для этой морали нужды нет – «социум» наилучшим образом заменяют «другие люди».
Ценности, по смыслу – это коллективные ценности, они не могут быть делом отдельных умов, иначе они не имели бы абсолютного характера. Синоним «ценности» – святыня. Личность причастна ценностям постольку, поскольку отреклась от себя в их пользу: это называется духовностью, идейностью, моралью. Торжество ценностей в индивиде – его способность отдать за них самое понятное и дорогое: жизнь. И, если надо, не только свою...	Ценности как ценности коллективные равны предрассудкам – суждениям, которыми вынужден руководствоваться человек до того, как научится пользоваться собственным умом. Эти ценности относительны – чуть не у каждого социума свои. В себе же личность находит одну безусловную ценность, одну святыню – Жизнь. Торжество ее в индивиде – способность отдать свою жизнь за жизнь другого, например ребенка, или за жизнь многих...
Подробнее о личности и морали. – Мораль, как сказано, есть последовательный отказ личности от отдельного, индивидуального в себе (что называется индивидуалистического), – которое, не ведая интересов общих, может быть только потребляющим, своекорыстным. Лишь иррациональное, сверхразумное, трансцендентное самому человеку в человеке может выводить его за пределы собственного эгоизма, и мораль зиждется на таком трансцендентном; трансцендентное же есть боги, Бог или – вариант последнего столетия – «идея». Все это – принципы, образующие разные социумы; через социум они и доходят до личности, личность лишь принимает их; социальность и есть мораль. Логика (справедливость) и сочувствие – хороши, но постольку, поскольку не вступают в конфликт с установками социума; если надо, человечность надо переступать; в этом и пафос морали – закон есть закон, долг есть долг. – Как долг выше рассудка, который, если не подчинен вере, есть только расчетливость, так он выше и склонности: если ты сделал добро кому-то, потому что сумел посочувствовать ему (по христиански) – значит ты сделал его не из чувства долга и поступок твой, строго говоря, не морален, а самоволен, а последнее опаснее всего. Действительно: ну, а если ты кому не сочувствуешь, тогда можешь причинить ему зло?.. Долг ориентирует человека на большее, чем он сам, а значит, не человеку его судить. «Человек для субботы», потому что суббота для Бога, а сам он «в руках Божиих». Личность должна быть благочестиво слепой к «зачем» и «почему» морали; эти вопросы превосходят ее компетенцию, цель морали видит только Бог или его пророки, а на долю личности остаются «нравственные ориентиры»: правила для слепых.	Где нет индивида, конкретного чувствующего и мыслящего человека в человеке – где он выступает не от собственного лица, а «как верующий», «патриот», «коммунист» и т.п., – там нет и личности, нет и подлинной морали (то есть человечности). Всякий социум эгоцентрик, пуп земли, лишь коллективную корысть он и противопоставляет частным эгоизмам; но все действительно высшее корысти, будь то Бог или интересы ближнего, творчество или познание, может быть открыто лишь индивидуально. Послушание не есть мораль, даже послушание нравственному закону, если он только, по Канту, «свят», но для тебя лично не обоснован: обосновать твой долг может и должно само добро (польза жизни) и только оно, а распознать его в каждой новой ситуации должен ты сам. Не ставь человек необсуждаемый святой долг выше рассудка да элементарной жалости, которую нормальный человек испытывает и к зверю, не был бы возможен геноцид... Подлинный долг в том, чтобы всегда и в любых обстоятельствах, может быть, вопреки собственным принципам оставаться человеком; в том, чтобы даже Моисеевы заповеди не могли заглушить голоса совести – этой квинтэссенции личности.... «Не человек для субботы, а суббота для человека». Если доброе дело ты делаешь вовсе без радости, «любви не имея» – делаешь не то, что сам хотел бы – это еще не обязательно значит, что дело дурно или не нужно, но все же стоит разобраться, что же все-таки ему в тебе сопротивляется. Может, корысть, а может, и совесть... Человечность, эта мораль личности, не имеет ничего общего с послушанием, потому что она видит свои «зачем» и «почему» своими глазами; личность не ищет для себя «нравственных ориентиров». Мораль – это зрячесть.
То, что умники называют «конформизмом» – есть на самом деле нравственность. Ибо нравственная задача индивида – как можно полнее отказаться от своих притязаний, а это вернее всего может быть достигнуто отказом и от собственных взглядов и вкусов; идеал нравственности – норма во всем. Жить своим умом – значит мнить себя «умнее всех». Жить надо правильно, а правильно – это значит как все.	Конформизм – методическое целенаправленное самоубийство личности. Отчасти оно и оправдано: индивидуум, не способный ощущать нужды других и учитывать их как таковые и свободно, обязан, тогда уж, подчиняться кому- то, кто заставит учитывать их против воли. Наместник этого Бога на земле – норма. Быть умнее каждого может, видимо, лишь один из всех, – но уж быть «умнее всех» – это долг каждого.
Личная ответственность – способность сознавать, за невыполнение каких именно требований должен быть наказан именно ты. Личность – вменяемость. То есть четкое сознание того, на что ты вправе и что тебе вменяется в обязанность (традициями, заповедями, взглядами твоего круга, инструкциями, присягой и т.д.); иначе все это называется совестью.	Личная ответственность – ответственность перед делом независимо от того, будешь ли ты в случае чего награжден или наказан. Личность – вменяемость: потребность отдавать себе отчет в подлинном смысле того, что делаешь, хотя бы твое поведение и было четко предопределено традициями, инструкциями... Это сознание, что долг совести не отменяет.
Совесть – это способность ощущать социальные нормы как свои собственные (мораль личности и образуется в результате «интериоризации» этих норм); это твоя социальность, страх оказаться не в ладу с социумом или (религиозный вариант) с его верховным иерархом – Богом; в этом последнем случае совесть есть «божий страх». Совесть и Бог не у каждого свои, это – дело «соборное».	Совесть – дело воистину личное. Мораль человека не нуждается во внешних нормах постольку, поскольку он обладает совестью, – вместо норм такой человек руководствуется сутью добра – сознанием самоценности всякой другой личности, всякой жизни. Все, что нужно нашей совести от социума – это гарантия невмешательства, так называемая «свобода совести». Сам Бог – дело личное.
Личность – это то в каждом человеке, что делает его «чем-то»: иначе говоря, каким-то «объектом», о котором можно судить с определенностью, ценить больше или меньше. Его «вещь-в-себе» никого не может интересовать, ибо о ней нельзя составить и понятия, но уж то, что значит большая или меньшая ценность его «явления» – ясно. Если только ты не признаешь за этим «явлением» особого авторитета, не благоговеешь перед ним, то ты видишь в нем лишь его большую или меньшую пригодность к созданию твоего собственного благополучия. Это значит, что каждый для каждого ценен, как средство к своим целям. Но зато все вместе мы ценны как средства к общей цели; в этом, по сути – наша мораль. Общую цель, благо общества, определяют конкретные люди, и им дано святое право использовать, как средство, всех. Золотое правило заменяется правилом иерархическим, когда одним можно в отношении других то, чего тем нельзя по отношению к первым. Личность, можно сказать – это высший в иерархии.	«Личность – это то в каждом человеке, что не может рассматриваться как "объект"» (Мунье). – Ну да, личность, Я – это вещь-в- себе, то есть нечто, явлениями принципиально не исчерпывающееся. Другой человек всегда есть нечто большее, чем явление в твоем восприятии. В практическом, моральном плане это отрицание солипсизма означает, что никто не смеет рассматривать ближнего лишь как возможность или помеху в обеспечении себе удобного существования, как средство к каким-то своим – или общим, что в принципе все равно – целям. (Мы снова упоминаем эту кантовскую формулу, но дело того стоит.) Поступать с другими так, как хочешь, чтобы с тобой поступали – подходить к каждому как к самому себе, то есть только как к цели – значит исходить из сознания самоценности каждого, самоценности личности как таковой. Для доброго поступка нет нужды в принципе высшем, чем отдельный человек, – в этом гуманистическом тезисе все золотое правило. Иначе говоря, золотое правило постулирует Личность.
Личность – то, что делает человека обычным или особенным. Только под обычностью понимается отнюдь не неразличимость в кругу подобных, а принадлежность к менее высоким, а соответственно более широким кругам; все дело именно в том, «что ты за птица», какого вида; необычность – это «крупная птица», редкой породы. (Необычность, отличающая от всех – не «видовая» – в лучшем случае чудачество, но уж никак не личность.) Личность есть востребованность.	Личность можно определить и как то, что остается в человеке за вычетом всего социализированного в нем, всего принадлежащего не ему лично, а его «кругу»; всего, что делает человека «обычным» или «особенным». Только понимать «обычность» и «особенность» здесь следует именно как социализированность – соответственно пошлую или элитарную, конформную или, что то же, снобистскую. Особенен – по сути-то – каждый человек. Личность – «лишнесть»...
«Сильная личность» – та, что смогла произвести максимум влияния на социум. Ясно, что это будет скорее всего политик, сосредоточивший в руках возможно больше власти и распорядившийся ей наиболее впечатляющим образом. Так, в Сталине или Гитлере можно не признавать гуманности, но нельзя не признать, что это были великие личности, это – по определению. «Если был культ личности, – говорят, – значит, была личность». Да и кто, собственно, мы такие, каждый из нас, чтобы требовать от великих для себя гуманности? Их дело – общее, государственное; один проводил индустриализацию, другой созидал третий рейх. Даже среди тех, кто симпатии к названным персонам и их великим целям не испытывает, принято больше сокрушаться, что они почему-то не оказались хорошими людьми – вот незадача! а как было бы здорово! – и предостерегать от пренебрежения к ним: «все же это были люди, сумевшие изменить лицо мира; это были сильные личности, как бы их ни оценивать...». Итак, сильная личность уважаема, составляет достоинство независимо от того, как мы оцениваем ее влияние с моральной точки зрения. Да оценивать ее таким образом, в общем, даже и глупо: «история сослагательного наклонения не имеет», победителей не судят, великие и созидают мораль заурядных. Влияния – дорога, по которой пошли массы, а другой у отдельных людей и быть не может. Что касается истин или заблуждений одиноких мыслителей, то сами по себе они не имели бы значения, если бы не пригождались сильным личностям – тем, кто сумел превратить их в идеологии; а идеология – кодекс власти – это истина и есть.	«Сильная личность» – это ее неопределяемость средой; это внутренняя независимость, что называется автономия. Искать таковых нужно не столько среди лидеров, сколько среди аутсайдеров: ведь вождь стада есть плоть от плоти стада, это, как правило – победитель в соревновании на неотличимость. Когда же в соискателе должности «великого человека» что-то от личности и есть, он должен до поры этого не обнаруживать, быть лишь языком масс (если властью могут подарить его массы) или исправным карьеристом (если власть дает карьера). – Все же иррациональное влияние на массы, так называемая «харизма» в человеке есть только симптом отсутствия личности, окончательное же доказательство ее отсутствия – чинимое им зло. Как лучше всего видно на примерах Сталина или Гитлера, корень зла в душе злодея – душевный вакуум, безличностность: это ничтожество в нем незаметно, пока он на нижних ступенях социальной иерархии, и становится катастрофичным на ее высших ступенях. Другое дело, что выраженное личное начало в человеке достойно уважения независимо от того, как нам нравятся его взгляды и задачи. Это не значит, ясно, что личность тем самым вправе на что-то дурное. Но даже симпатичные взгляды обретают ценность лишь тогда, когда искренни – идут от личности; и если есть надежда, что человек переменит ошибочные взгляды, то опять же это надежда на его искренность – помочь может лишь сама его личность. А зла как такового личность не может замышлять, если она вправду личность, – зло, как уже говорилось – это вакуум.
Личность, как уже говорилось, – власть. Власть есть святое право на чужие души. Полководец выше солдата ровно настолько, что может посылать его под пули, распоряжаться самой его жизнью. Сильная личность не знает тут колебаний, если видит цель. Подчиняться, подчинять: это и есть бытие личности. Каждый горд тем, кому подчинен, и как бы вмещает в себя подчиненных. И, «кто не может подчиняться, не может и повелевать». Личность совершается в иерархии.	Личность – независимость. Но самый законченный солдат все же имеет шанс ощутить в себе личность – когда увидит направленное на него дуло и почувствует цену жизни, – солдат, но не полководец. То есть скорее «никакая», чем «сильная» личность. Подчиняться, подчинять – и есть попрание личности. Кто не в силах сознать самоценности чужой личности, исключающей власть над ней, тот не чует, по сути, этой ее самоценности и в себе. Личность – «анархистка».
«Маленький человек» – человек незаметный, малого добившийся по стандартной шкале ценностей; человек на низкой социальной ступени, к тому же и не стремящийся на ее высшие ступени. Это «жалкая личность». Настоящая личность, что называется с большой буквы – это выдающийся человек.	По-настоящему «маленький» человек – тот, кто исповедует стандартную шкалу ценностей, хотя бы занимал и самый ее верх. Это безличностность, то страшная, а то заслуживающая сожаления. Личность – это всякий человек в своем праве быть собою.
«Культ личности», вообще говоря – это первозданное устройство социума, при котором идеология социума персонифицирована в личности, то есть в образе вождя. К этому тяготеет всякое тоталитарное (то есть с социоцентристской точки зрения идеальное) общество; нет примеров того, чтобы обязательная идеология, хотя бы то была идеология отрицания государства (как коммунистическая), не воплотилась бы в государственном лидере, ведь сущность всякой идеологии как таковой и составляет власть, и носитель власти есть личность совершенно особая. «Всякая власть – от Бога», в особенности, ясно, власть безраздельная, ведь трудно представить себе Бога, обязанного ее с кем-то делить. Религиозность личности, сознавшей свою возможную автономию как преступление – ищет над собой Бога-личности (персоны), Бога-властителя. Таким образом персонификация идеологий и сакрализация этой персоны есть потребность религиозная, святая; сакральная персона властителя – уже идеология, уже религия; культ личности – это именно культ.	«Культ личности» не имеет, конечно, никакого отношения к личности. Это просто самый отсталый, архаический, можно сказать атавистический вариант культа: идолопоклонство. Личность-то, можно сказать, и есть признание равноправности и равноценности личности каждого – тогда как культ, напротив, есть ощущение своего ничтожества перед чем- то, чему ты в какой-то мере причастен. Так, каждый из нас причастен космосу, пантеистическому Богу, жизни, вечности, гению; ответом на ощущение этой причастности может быть чувство благодарного приятия и восторга, и питание этих чувств есть культ. Культ бытия лежит в основе эстетического познания, а может, и познания вообще... Но культ примитивного человека есть меньше восторг, чем страх; собственное предстояние всему превосходящему его осмысляется им, как рабство, а всякая власть над ним осмысляется, как величие; если Бога принято величать господом, то и всякий господин есть уже, отчасти, бог... Настоящий же культ Личности в человеке значил бы, видимо, торжество гуманизма!
Бог-личность – верховный иерарх человеческого социума, его смысл и цель. Отрицание Бога-личности, противопоставление ему, в качестве смысла и цели существования общества, интересов самого человека – идея опасная: «каждый человек», «суверенная личность» для социализированного иерархического сознания – звук пустой, всякое общество зиждется для него на культе, и уже по одному этому культ «потесненного в правах» Бога неминуемо должен выродиться в культ чьих-то персон. Так рождается «сверхчеловек» и «культ личности». Гуманизм – это, по выражению В. Межуева, «титанизм». Теизм, принижающий личность человека до «раба» – то есть не принижающий, а указывающий ей ее настоящее место – для человека лучше, ибо титанизм царей земных пострашней титанизма царя небесного... Сверхчеловек – личность в иерархии личностей, заступающая место верховного иерарха – Бога (когда сам Бог почему-то «умер»). Религиозная философия отвергает идею сверхчеловека и в то же время питает к ней тайную слабость: если и Бог – лишь верховный иерарх, то идея сверхчеловека вполне религиозна.	Идея Бога-личности, как верховного иерарха земных социумов («господа») принижает не только человека, делая его «рабом», но и самого Бога. Ибо над «рабами» мыслим лишь только тиран. Достойную идею Бога может иметь лишь человек, сознавший в себе и соответственно в каждом суверенную личность. Такая личность сознает «царство Божие» не над собой, а «внутри нас» – внутри каждого. Тем самым, идея суверенной личности есть отрицание сакрального характера социума и тем паче идеи сверхчеловека, культа отдельных персон. Ничего общего ни с какой формой титанизма гуманизм не имеет; ни к чему, опасному для свободы и достоинства каждого отдельного человека, не ведет, просто потому, что из этих свободы и достоинства исходит и иных целей перед обществом не ставит. «Сверхчеловек» – «сверхнедочеловек», или, по выражению Л. Облога, «сверхпаразит»; это плоть от плоти социума, который тут следует прямо назвать стадом, – его, стада, душа, его худший представитель и олицетворенное разоблачение самого коллективизма. Отвратительна и идея Бога, как иерарха человечьего стада – она делает его тем же сверхнедочеловеком...
Какова «роль личности в истории»? Есть ли вообще такая роль? – На этот вопрос даются два прямо противоположных ответа, – противоположных в теории, но не на практике. Ответ первый предлагает социоцентризм архаический или первозданный: да, только личность и играет в истории роль, ибо личность и делает саму историю. Так, великая Римская империя создана великим Цезарем, великая греческая – великим Македонским, а великая Российская – великим же, стало быть, Грозным. Дух социума воплощается в его вожде; история есть история торжества силы одних социумов над другими, и кому же, как не великим личностям повелителей, играть в этой борьбе свою незаменимую роль?.. Ответ второй, в разных вариантах, предлагают разные варианты «научного» социоцентризма – обзаведшегося своей философией. Все их объединяет идея исторической необходимости, вытекающая из сути социоцентризма – определяемости личности социумом. Если социум не изменяется, вечен и неизменен – ясно, роль личности разве что охранительная, то есть ее по существу нет. Если же социум почему-то развивается, это тоже должно происходить помимо всякой частной воли. Меняется социум (например, по причине объективно меняющихся производственных отношений) – меняются и нравственные мерила, которым личность руководствуется; личность не влияет даже на них, ибо сама меняется с социумом, – побеждающее в истории и есть правое. Роль личности, как политическая, так и нравственная и культурная – вовремя стать на сторону побеждающего (так называемого прогресса). Эта-то прозорливость плюс способности, выдвинувшие бы личность на заметное место, и составляют великую личность. Историческую роль предлагает сама история, вопрос в том, кто сподобится эту роль сыграть... Но уж тот, кому она выпадет, или кто возьмет ее силой и кого конь не сбросит с седла – тот станет предметом культа. О нем будут писать историки и его не забудут народы; сами пороки его превратятся в достоинства, как востребованные исторической необходимостью, и покажется, что дело именно в личности...	К вопросу о «роли личности в истории». – Личность в истории никакой роли не играет, как и история в личности; они разве что терпят друг друга, причем терпит, понятно, больше личность. – Но люди (вожаки) в истории могут играть роль. Почему нет? Объясняют же, и убедительно объясняют, что самые незначительные воздействия на происходящее способны на больших отрезках времени приводить к самым неожиданным и важным последствиям. (Из этого ясен, между прочим, и характер роли, которую может сыграть эта самая историческая псевдо-личность: результат ее действий непредсказуем и вернее всего дурен.) Кроме того, история ведь предлагает роли на выбор, остается лишь явиться актеру. В их числе есть и роль поджигателя, губящего сам театр... Легче всего «личностям» в истории удаются именно отрицательные роли, – и все эти роли сводятся, в сущности, к одной: к стаскиванию общества с достигнутого им уровня человечности, погружения его в первобытное состояние (роль Гитлера, например). Личность в подлинном смысле слова играет роль не в истории, а в прогрессе (понимаемом как культурный процесс). Сам этот прогресс – и есть высвобождение в человеке личности, и только те, кто опередил в этом других, являются его двигателями, только они и играют роль. Притом роль даже самых выдающихся единиц остается не столь великой – ведь тут надо сдвинуть массы; социальная отсталость едва ли не способствует появлению гениев (то есть, получается, число гениев пропорционально этой отсталости); но значимость этих единиц- личностей не измеряется их непосредственным реальным влиянием на других: оно незаметно, но притом абсолютно – непреходяще. Нельзя даже сказать, что влияние «культурных личностей» «медленное, но верное» – оно действительно медленное, но именно неверное, ибо «исторические» псевдо- личности способны при определенных условиях в считанные дни отбросить социум с высочайшей даже культурой в первобытное состояние (пример той же Германии), – но оно неистребимо, способно возрождаться из пепла и в конце концов только оно и имеет значение.
Личность и культура. – Сущность культуры – традиция: социум накапливает свой опыт, а личность, как функция социума, более или менее – в силу индивидуальных способностей служить такой функцией – к этому опыту причащается. Здесь социальный навык передается человеку навыком же, минуя его осмысление, которое лишь способно в этой передаче что-то исказить, переврать. Культура есть образ жизни и лицо общества; она есть то, что отличает одно общество от другого, и потому отторгает как единичное, случайное, так и универсальное. Иначе говоря, она отторгает личность в том ее понимании, которое объединяет индивидуальное и общечеловеческое. Вообще, социум – это объединение людей во имя их разъединения (это называется «для защиты»); такова и социоцентристская культура.	Сущность культуры, можно сказать – личность: тот ее опыт, который может стать универсальным и общезначимым, ценным для всякой личности независимо от ее принадлежности к тому или иному социуму. Культура поднимает зрелую личность над традицией, этим «образом безмыслия», и препоручает ее самой себе, ее собственному чувству и разумению – которые и пробуждает; лишь в собственных чувстве и разумении личность обнаруживает то главное, что не делит людей на «наших» и «не наших», а, напротив, учит воспринимать и ценить опыт каждого, во всем его своеобразии и притом общезначимости. Люди по всему миру должны разбиться на отдельных людей – на личности – чтобы объединиться в человечество; культура – это выявленное в нас общечеловеческое, пробужденный человек.
Личность и искусство. – Если есть личность, есть и художник, ибо художник – то, что влияет на массы или на избранных, один из их кумиров; это своеобразный вариант общественного деятеля, иногда в принципе аполитичного, иногда педагога или даже политика. Оценивая творчество классика, следует в первую очередь ознакомиться с его биографией, без биографии художника нет, без имени нет картины. Талант – это и есть социальная отдача, способность так или иначе влиять, становиться, практически любым способом, известным. Всякая «история искусства» – история того в искусстве, что возымело какой- то общественный резонанс (хотя бы и своим безобразием), ведь ничего другого, можно считать, как бы и не было. «Непризнанный гений», пока не признан, смешон. Так и оригинальность – это способность повести за собой, привлечь чем-то новым.	Если есть художник, как бы внешне скромна ни была его биография, не сомневайтесь, что есть и личность; только судите (если можете) о художнике не по влиянию его, а по таланту. Ничья подпись под картиной не сделает ее для вас ни лучшей, ни худшей, – если вам что-то в ней нравится, вам не нужно удостовериваться в том, что автор вправду классик. – Понятие «художник» не вполне то, что «деятель», и даже «разумное, доброе, вечное» он сеет не всегда потому, что задался такой целью, а потому, что всякая культурная деятельность есть самопостижение личности и тем самым гуманизм. Известность не составляет достоинства; хорошо быть гению и «непризнанным» – это залог того, что он ни под кого не подлаживается. А в истории искусства самые чудные страницы – возможно, ненаписанные... Оригинальность – искренность, личностное начало в художнике.
Личность и лицо. – Подлинная личность есть лицо (роль, имидж). Конечно, индивидуально ты можешь своему имиджу не соответствовать, – это твой грех, если ты не вполне годишься для своего лица, и твоя беда или глупость, если по своим данным ты мог бы рассчитывать на лицо позначительней.	Одна из жизненных задач человека – задача подлинности, то есть сохранения личности за лицом. Несоответствие – либо трагедия, либо вина перед собой. Лицо унижает личность во всех случаях, когда личность не может в своей роли оставаться собой, будь то по причине избытка сил или от их недостатка.
Художественный вкус – чувство стиля. Это полностью выкорчеванный из личности, из самих ее чувств индивид, – идеально «социализированные эмоции» (выражение Леви-Брюля, характеризовавшего дикаря), – вопрос в том лишь, чтобы слой, на который ты ориентируешься, был наивысшим изо всех для тебя возможных. Вкус надо развивать, то есть смотреть на достойные образцы и учиться чувствовать то, чего не чувствуешь, ощущать принятое в достойном кругу как приятное лично тебе. Хороший вкус – способность ориентироваться в том, что должно нравиться приличному человеку, плохой вкус – либо неспособность к этому, что еще можно извинить, либо – что почти преступление – когда тебе нравится что-то свое и ты смеешь это предпочитать. Личность должна быть разборчива, осторожна в оценках; это ее долг перед собой. Тебе не нравится что-то признанное – не прав ты, скажи – «не понимаю». А первый признак глупости – восхищение чем-то, что того не стоит! Ядро личности – чувство долга. Не только мнения, но даже и вкусы – дело не личное, а общественное, по сути тот же нравственный долг: так, своей явной немодностью вы оскорбляете других, человек ведь «живет среди людей». «Спор о вкусах» – выяснение морали.	Художественный вкус – это острое чувство на свойственное себе, сложившееся личное отношение. – Человек устроен так, что способен ошибаться даже относительно того, что сам чувствует; как-то задевшее может показаться ему приятным, а затем отравлять ему настроение незаметно. Так, чувство меры, синоним вкуса – способность сразу знать, что тебя будет продолжать радовать и завтра. Ошибаться в этом, помимо прочего, «помогают» общепринятости – в том числе то, что называют хорошим вкусом другие, уважаемые тобой люди. А развивать вкус не надо, – надо не бояться чувствовать, а вкус придет сам, как опытность, – опытность чувства. Личность разборчива, но не по-снобистски: если судишь самостоятельно, не побоишься сознаться себе в том, что тебе не нравится, даже если это классика, и тем паче не испугаешься назвать хорошим то, что нравится. «Первый признак посредственности – оценивать все на посредственно» (Вовенарг)... Ближе всего к ядру индивидуальности лежит то, что она любит. «Спорить о вкусах» – «переходить на личности»; дело негодное. Это не спор о том, прав ты в чем-то или нет (человек живет, верно, среди людей, и правота не есть личное дело), – а о том, каков ты сам.
Личное в противопоставлении общему – это синоним жалкого, «персонального ничто». «Личный интерес» в обиходном языке – это всего лишь, именно, корыстный интерес, готовность что-то принадлежащее многим потребить в одиночку. Для развитой личности – «общественное выше личного». «Личное» в смысле «никого не касающееся, отдельное» – это стыдное. Хорошего никто не должен стесняться, пусть остается на виду, в нем можно отчитаться если не соседу, то всем – «миру» – точно. «На миру и смерть красна». Подлинная личность совершается в обществе, ее тайны – всего лишь «изнанка», наш невыразительный или неприглядный задний фасад, более-менее простительный грех.	Личное – это наша душа в любом деле; интерес никаким другим быть не может, кроме как «личным» – иначе это будет отсутствие интереса, либо принуждение, либо просто корысть. Признак состоявшейся личности – способность вмещать в себя общее, как свое собственное. Личное в смысле «никого не касающееся» – это в числе прочего интимное, то есть святое. Обозреваемость оскорбительна; быть обозреваемым – значит уже отчитываться, что едва ли не хуже, чем формально кому-то подчиняться. Личное, как живое, совершается в нас «из ничего» – из тайны, и должна иметь право на эту тайну, сферу, в которой пропадала бы сама возможность для любого другого судить, что в нас хорошо, плохо, нужно, не нужно...
В продолжение предыдущего. – «Независимость, неподотчетность, необозреваемость, не-, не- ...» Очевидно, все это нужно главным образом тем, кому есть, что скрывать. Что именно – вот вопрос. Что важного ты думаешь или переживаешь, когда маешься невозможностью остаться одному? Может, что-то неприглядное? Или ничего особенного? А может, вовсе ничего? Вдруг эта глубина, которую ты так тщательно оберегаешь, потому и прячется от чужих глаз, что в ней – пустота?.. Идея, что прятать надлежит лишь дурное, имеет глубокие народные и культурные корни. О том, что новобрачная была девственницей, полагалось извещать всю деревню (старинный обычай развешивать простыни на воротах...); прозрачные дома социалистов-утопистов не щадили, видимо, даже интимного, и отнюдь не по недостатку воображения самих утопистов – а по самому их замыслу. Стыд должен отмереть вместе с индивидом в человеке.	И независимость, и неподотчетность, и необозреваемость – все это важно личности не для чего-то другого, а само по себе. Наше Я прячет многое, но в конце концов (лучше сказать – в глубине глубин) бережет и лелеет в себе именно свою «пустоту» – то есть неопределенность, свободу. Это значит – свою собственную возможность. Личность бережет в этой свободе самое себя. Она укрывает тайной свою «пустую» «свободу от», свою неопределенность, чтобы все, чему надлежит в ней определиться, определялось свободно: как личное. ...И даже, что касается неприглядного. Эта глубинная свобода Я – не «по ту сторону», но все же «до» всякого добра и зла; покуда мысль не стала намерением – воистину это его личное дело! Посторонний взгляд мог бы воспрепятствовать Я мыслить и чувствовать дурно, но это значит запретить мыслить и чувствовать вообще. Все в личности начинается со свободы, а свобода – это и свобода ошибаться.
Коль скоро Я само по себе есть неопределенность и пустота, оно – вакуум, засасывающий в себя извне какие-то содержания, чтобы жить, и значение личности соответственно тем измеряется, сколько эта ее пустая емкость сможет вместить в себя от социального, какую примет роль; личность – статус, заметность.	Кто ощущает неопределенность Я как свободу самоопределения, для того социальное – либо дань, либо докука; в лучшем случае долг, а в худшем – погибель. – Вот и парадокс: если Я- пустота определяет личность, как «выдающийся человек», то Я-потенция, Я- микрокосм – как «всякий человек».
Личность – служба. Это упорный труд по поддержанию своего соответствия тому, чем ты должен быть в обществе; что ты должен научиться думать, чувствовать, любить, чем заниматься, что носить, к чему стремиться, во что верить. В общем, это послушание. А «из ничего» само по себе ничто не возникает – человек должен себя в чем-то найти, осознать себя частью чего-то большего, чем сам. Кто я? Православный человек. Возможно, еще и интеллигентный человек. Соответственно я и поступаю, соответствующие имею вкусы; все это может быть мне трудно, но я стараюсь... Личность из ничего сама не возникает, и индивид есть ничто – но «из ничего» ее индивидуальности ее взывает к жизни общество, может быть, господь Бог...	Личность – творчество. Но все же, кажется, не в том смысле, что она творит себя из ничего, а в том, что творчество есть форма ее бытия: в отличие от послушания. Мысль ее ищет правды, а не удобства быть заодно с избранными; мораль есть для нее не следование заповедям, а самостоятельное нахождение истины – добра – в каждой конкретной ситуации; искусство не есть угодливое изготовление того, что считается красивым, модным или комильфо, а усмотрение красоты, своими глазами, независимо от того, что, кем и чем считается. ...Не «из ничего», а само своя причина; не пустота материализуется в нечто, а нечто в нас через личность обретает свободу, воспринимающуюся поверхностно как неопределенность и пустота.
Личность видна в ее потребностях, ими мерится ее значимость. Ей «многого нужно», и соответственно уважение ее к себе растет пропорционально обладаемому. Так, брать от жизни нужно максимум и детям своим нужно «все дать», чтобы им, не дай Бог, не показалось, что они «второго сорта», – и т.д.	Личность – самодостаточность. Ей нужно малого, потому что она заключает в самой себе универсум. «Сколько есть вещей, которые мне не нужны!» – удивился как-то Сократ. Да и что касается нужного – достойнее взять от жизни (то есть от других) не больше, а меньше; а «сорт» человека бывает только первым.
Духовная жизнь личности – это, конечно же, общественная жизнь; это причастность событиям, вовлеченность в общие интересы, связи, информированность и все такое. Быть в стороне от этого – значит «сидеть в своем подвале», «смотреть в пупок» и т.д.; в камере- одиночке человек забывает язык, превращается в животное, – ведь язык дан для общения, вне которого духовной жизни нет и быть не может. Духовность – твоя воодушевленность чем- то вне твоей души, полностью победившая индивида в тебе социальность. Индивидуальное есть скрываемое отдельное, то есть бездуховное. Единственный мост к духу для личности – общество. Бог также открывается сначала не индивиду, а обществу – «нашим», церкви...	Духовная жизнь – это именно личная жизнь, во всех смыслах этого словосочетания. Все, что имеет отношение к духовному, просто не будет таковым, если не будет обнаружено личностью в самой себе, все внешнее лишь морока и суета, пока ты не обнаружил его в себе как свое внутреннее. Худшее в заточении (традиционная для России тема) – невозможность уединения; в камере- одиночке Николай Морозов создал свои лучшие труды... Духовность – полная одушевленность, живая реакция на мир; это пробудившаяся личность. Личное – сокровенное общечеловеческое. Личность – единственный мост индивидуума к Духу и к Богу, что бы ни подразумевать под тем и другим; «царство Божие внутри нас»...
Воспитание личности. – Вообще-то непослушная индивидуальность есть грех, ей лучше всего быть именно «забитой». Однако воспитание, ориентированное на «рост», успешное продвижение в обществе, кое-что от характерных проявлений личности-индивида признает: главным образом упорство в поставленных целях, как вещь, при прочих равных наиболее способствующую успеху и признанию.	«Воспитание личности» – если не противоречие в определении, то, наверное, памятование о необходимости оставлять свободу, не всегда воспитывать, не стремиться даже знать о воспитуемом все. По-видимому, самое трудное здесь – научиться считаться с личностью ребенка добровольно так же, как поневоле приходится считаться с личностью способного дать отпор всякому «воспитанию» взрослого.
Личность и влияния. – Влияние на личность другой личности скорее предосудительно: так в монастырских общинах не слишком поощряются дружеские связи – каждый должен быть связан в первую очередь с коллективным целым, и целое смотрит на индивидуальные привязанности с ревностью, они лишают его доли духовной власти. Влиять на личность может и должно только само целое, зато степень этого влияния составляет ее, личности, достоинство. Заметная личность – это язык, рупор или символ своего общества; счастлива личность, угадавшая и исполнившая «социальный заказ»; социум, дав роль, даст и имидж, имеющий спрос, – короче говоря, сделает из простого человека – человека большого, из личности заурядной – незаурядную. Личность и слаба и сильна социумом, к которому принадлежит. Если ей что-то даже в себе самой не нравится – это виновата в ней «среда», а хорошая среда делает и ее достойнее. Когда личность захочет вдруг ощутить себя более качественной, она меняет среду (эмигрирует, например). Влияния – все!	Не так несамостоятелен тот, кто находится под явным влиянием другой личности, как тот, кто чувствует и мыслит так, как положено людям «его круга», «положения», «возраста»; кто выражает общее мнение (даже если выражает его первым или лучше других), говорит, «как верующий», «как военный», «представитель своего поколения» и т.п. Вообще, ни одной личности не повредило увлечение другим человеком. «Любовь назидает». Да и что мешает личности превосходить в чем-то предмет ее любви? В искусстве великих художников часто можно найти влияния художников, отнюдь не считающихся столь великими; колоссальной может быть роль безвестного учителя. Стирают личность, заменяя ее имиджем, не личности, а группы. Личность ответственна и за то, что на нее влияет. Как хорошего влияния она только и ждет, чтобы проявиться, так и дурного – только и ждет. Коль скоро вы признаете в человеке личность, вы не спишете ее успехов и грехов на влияния. «Влияния – все, за исключением нас самих» (Гете).
Любовь есть оценка достоинств (то есть того, насколько данный индивид соответствует общим представлениям о достойном), – оценка, соотнесенная с собственными достоинствами. Существуют мужчины и женщины заведомо «интересные», а также всегда может быть видно, особенно со стороны, кто кому «пара». «По одежке протягивай ножки». «Романы» состоят из выяснения того, кто кого «стоит», это своеобразная борьба самолюбий, в которой каждый старается доказать, что заинтересован в другом меньше. «Так значит, он хорош, а я не стоила», и т.д. – Впрочем, природа всему этому иногда и сопротивляется, живое чувство побеждает – это называется «любовь зла...». «Личная жизнь» – так называется жизнь не рабочая, но все же отнюдь и не индивидуально-личная, а вполне социально- личная. Здесь дело идет о статусе, о создании «ячейки общества»; один в конце концов должен «остепениться», другая стать замужней. Свадьба, этот подчеркнуто публичный акт с богато разработанной обрядовой частью – выражение социального характера «личной жизни».	Любовь, как уже упоминалось, есть прозрение о незаменимости и самоценности личности, явленных с необычною силой в конкретной личности другого конкретно для тебя. Многие женщины или мужчины могут нам казаться «интересными», но это не значит, что полюбим мы кого-то из их числа, а кто кому «пара», слишком трудно увидеть даже находящемуся в паре, не то что со стороны. Если же вопрос о «стоимости» все-таки встает, то лишь в форме уверенности в своей собственной «не-стоимости». Другой для тебя абсолютен, он значит все независимо от того, насколько соответствует принятым «образцам». Хорошо, что жизнь отношениями уже доросла в звании до «личной» – по крайней мере лексически. А счастье человека – это если личной жизнью для него станет и дело, и досуг. «Не личная жизнь» – это тюрьма! Сокровенное двоих – дважды сокровенное, здесь несешь ответственность не только перед своим личным, но и перед личным другого. Ничего нет хуже опошления этого; но вот свадьбы, увы, похожи именно на опошление...
Коммуникация и личность. – Если в «симбиозе» личностной общности люди нуждаются друг в друге, то есть одна индивидуальность в другой индивидуальности, – то коллектив образует скорее не «симбиоз», а «колонию», в которой все иначе: здесь каждый индивид нуждается в целом, в котором, однако, другие индивиды вполне заменяемы. Индивидуальности в этом целом друг другом «выправляются» – нивелируются. Контактность, коммуникабельность – одна из лучших черт характера человека и ее надлежит всеми силами воспитывать: это способность каждого сходиться с каждым.	Личностная связь – воистину «симбиоз», когда едина хотя не плоть, но душа. Любовь, та всю душу помещает в другого... (Симбиоз может быть и трудным, и больным; но живое и узнаешь по его способности страдать.) Индивидуальности, в этом симбиозе, друг другом обогащаются; каждый становится, так сказать, на другого богаче. «Коммуникация» – не слишком удачное слово. Коммуникабельность или контактность – нечто весьма далекое от способности создавать с другими «симбиозы»; скорее, зависимость обратная. Легки контакты, если только – контакты: не проникновения, а прикосновения.
Отчуждение личности – это, при внешней лояльности и подчиненности в поступках, способность сохранять личность в том смысле этого слова, которое с коллективистской точки зрения ложно или предосудительно (свое особое мнение или хотя бы равнодушие к тому, к чему следует проявлять энтузиазм).	Отчуждение личности – это ее полное препоручение себя социуму (идее, делу, общему мнению), все равно унылое, равнодушное или восторженное. И даже последнее – в особенности: человек не может быть лишь «борцом за идею» – это значило бы, что цель заменила совесть, – произошла утрата личности.
Личное мнение – глупость или готовность к предательству. В лучшем случае, это твое предположение о чем-то, которое не предосудительно до тех пор, пока правильная – то есть коллективная – точка зрения еще не выработана. (Все, в чем ты можешь убедиться лично – это какие- нибудь «дважды два» жалкого плоского рассудка. Но общая вера и тут остается выше, она вправе сказать, что и пять; если ей надо, чтобы ты верил в чудеса – верь...) Убеждение – это то общее с кем-то мнение, разделять которое составляет твой нравственный долг, кодекс совести, и разувериться в котором – измена.	Личное мнение есть право, да и обязанность каждого. (Право – потому, что воздействовать на ваше мнение извне может лишь «суд», – доказательство. Обязанность – потому, что без санкции личного мнения нет и права на поступок или утверждение. Даже уразумение истин вроде «дважды два» упирается в личное мнение: в этом надо убедиться самому.) Убеждение – личное мнение в основе твоей картины мира, в котором ты отдаешь себе отчет и от которого не можешь отступиться иначе, как по каким-то ясным тебе основаниям, а в противном случае это значило бы подчиниться насилию или покривить душой, пасть.
Существуют скорее «вечные ответы», чем вечные вопросы, – вопросы обращены к избранным, а ответы общие и не дело всякого отдельного ума. Да и как я могу поверить в свой ум, когда до меня и рядом со мною найдутся многие тысячи – людей куда более способных, чем я? Как посмею рассуждать так, как будто единственный до чего-то додумался? Или начну сам решать, что хорошо и что плохо, – что же тогда Моисей или Христос?.. Нельзя не признать – у безличностности есть свои аргументы, и она вполне логична.	Вечные вопросы – это те, которые актуальны каждый день и обращены к каждому лично, в том числе и ко мне: какие бы авторитеты ни бились над ними, я не освобождаюсь от трудов. И поневоле я должен мыслить так, как если бы был единственным в мире философом: какой смысл перепевать других, даже если додумаешься до чего-то не первым? Что же касается «хорошо» и «плохо» – и подавно: «если не я, то кто же?». Ведь и хорошо и плохо – то, что хорошо и плохо здесь и сейчас. Личность – естественна, неустранима.
Самореализация – увеличение влияния: удачная карьера, известность, власть. Другими словами, это задача стать максимально общепринятым; кстати, обычные грехи в этом деле предпочтительнее необычных добродетелей. Слава – достоинство сама по себе. Использовать «шанс» – возможность выбиться куда-то повыше и стать, таким образом, лучше – долг. Самосовершенствование – задача трудная, но понятная: в каждом то хорошо и плохо, что хорошо и плохо вообще. Идеал есть синоним стандарта.	Самореализация – обнаружение в себе своего лучшего и смелость дать ему проявиться (ведь стать лучше общепринятого – требует большей смелости, чем стать хуже его...). Удачная карьера реже способствует самореализации, чем ее хоронит. Слава – всегда и позор. «Шанс», обычнее всего – манящая возможность добиться чего-то ненужного. Самосовершенствование – самовыявление. Глупо пытаться делать из себя кого-то лучшего, чем ты сам. Зато каждый в своем роде лучше всех.
Вера в себя – самонадеянность, глупость. Другое значение – вольнодумство. В этом случае она преступление, какая-то дерзостная попытка заступить место Бога.	Вера в себя – это знание того, что ничто хорошее в тебе не может быть взято тобою напрокат, а должно быть обнаружено тобой в себе самом, и это возможно.
Злейший враг всех ценностей и соответственно враг личности, дьявол-искуситель и сам наш первородный грех – разум: возможность судить об истинном и ложном, о добре и зле самостоятельно. Разум вредит всякой вере даже тогда, когда соглашается с ней, и даже тогда, когда искренне пытается встать на сторону веры и укрепить ее. Ведь и чтобы согласиться с чем- либо, он поневоле должен подвергнуть это сомнению – допустить возможность другого мнения; он есть способность судить, а чтобы был суд, должны быть выслушиваемы и за и против, тогда как у веры всем «против» приговор должен быть готов еще до суда, – судьей, значит, разум мнит все-таки себя; будто бы подтверждая веру, разум ставит на ее место доказательство и тем уже избавляет нас от необходимости собственно веры, которая одна и составляет долг. Действительно: если ты согласился с чем-то, потому что убедился в этом сам, значит ты остался при своей собственной воле – тогда как мораль и вера суть послушание. Разум есть испытующий, «критический разум», это его суть и другим он быть не может, – но священное – ценности личности – это то, что выше критики. И потом: человеку свойственно ошибаться. «Сколько голов, столько умов», а без единомыслия нет и согласия. Что будет, если каждый станет полагаться на свой ум!	Опора личности – разум. Ибо разумное не может быть установлено авторитетом, властью, традицией или большинством голосов; вся вера, на которой разум по мнению многих зиждется, сводится лишь к очевидному и притом оговоренному в качестве условия, а не священной заповеди. Разумное не есть социальное и в этом смысле всегда, даже когда разделяется всеми, есть индивидуально- личное. Так что и согласие на почве разума составляет не «соборное мнение», а личное мнение каждого из пришедших к согласию. Воля многих людей может превалировать над волей отдельной личности (что, если не нарушает ее естественных прав – которых не пожелал бы лишиться никто – может быть и совершенно справедливо), – но общее мнение над мнением личности превалировать не может. Личность делает здесь равноправной с множеством тот простой факт, что наш индивидуальный разум есть лишь способность к объективности, к тому, что никак не зависит от нашей собственной воли и потому делает в суждениях независимыми и нас самих. Метод разума – гипотеза, то есть узаконение возможности ошибки с тем, чтобы проба могла отвергнуть ее еще до практики. Потому и потребны разные личные мнения везде, где доказательство невозможно (а возможно оно лишь в очевидном), – везде нужна личность.
Разум, как сказано выше – искуситель; опора на разум и есть сатанизм. А вот то, что избавляет человека от собственного разумения – что делает его «паствой» (стадом) – святыни. Социоцентризм может быть, как известно, и воинствующе атеистическим. Но даже атеизм, становясь общим делом, тем самым ставится выше права индивидуального рассудка на сомнение и приобретает религиозный характер.	Разум – это искра Божья в человеке (Бог, видимо, воплощает разум в абсолюте). А стадность, породившая религиозную рознь и «мессианизм» – это сатанизм в чистом виде. Персоноцентризм не отрицает веры. Где невозможны доказательства, пусть каждый верит в то, во что ему верится. Но, если переместить исток веры из социума в личность, она тем самым теряет характер религии.
Просвещение означает естественную смерть иррационального, а с ним и традиционного, то есть берущегося индивидом от социума в качестве святого и непререкаемого. Это совершенно то же, что нигилизм – отрицание ценностей, – а следовательно, враг всякой достойной личности. – Существует, впрочем, такое явление, как «юношеское отрицание», – зрелая личность должна его перерасти.	Просвещение возжигает для каждого «естественный свет разума», при котором индивиды перестают быть вынужденными цепляться впотьмах друг за друга (что называется традицией), – каждый обретает свои глаза и начинает сам различать, что есть ценность и что нет; задача просвещения – Личность. Жить своим умом – признак совершеннолетия; так Кант и определил Просвещение.
О гуманизме. – Личность ни в чем не может иметь приоритета перед социумом, социум для нее свят, – но так человеку лучше. Потому можно считать, что подлинный гуманизм и может быть лишь социоцентристским. По определению, этот гуманизм должен представлять из себя идеологию: это будет некая доктрина как социообразующий фактор, исповедание которой составит нравственный долг каждой личности. Пойдет ли речь о гуманизме религиозном или каком-нибудь «научно обоснованном» его варианте (например «научном коммунизме»), его догмы могут быть открыты лишь для уяснения, но не для критики. (Кстати, догма – это всего лишь форма подчинения индивидуального сознания коллективному, то есть объективная необходимость.) Свобода критического суждения – такого, которое было бы вправе усомниться в самих постулатах этого гуманизма, в самой его метафизике – будет, соответственно, отвергнута как явление антиобщественное, то есть будет отвергнут разум в собственном смысле слова; «кто не с нами, тот против нас», а «свобода совести» есть абсурд, «свобода от совести», – настоящая-то совесть должна быть абсолютным диктатором. (Терпимость, если о ней вообще можно говорить, имеет весьма узкое значение: это равнодушие к различиям конфессий со стороны тех, кто не верит вовсе и лишь смиряется с необходимостью идти верующим на какие-то уступки. Рационализм также равен атеизму – он противопоставлен вере в сверхъестественное.) Понятно, что такое гуманистическое общество может быть построено и поддерживаемо лишь ценой насилия над индивидом, и если к числу «прав личности», кроме как «на труд» и «на отдых», причислять еще свободу слова, создания партий и т.п., можно сказать, что общество это будет антиправовое. Но какая вообще необходимость в праве на безнравственность, ведь идеология этого общества a priori нравственна? И главное: социоцентристский гуманизм дает не какие-то призрачные права – он дает человеку большее: само счастье. Вот так и следует определить гуманизм: это учение, вернейшим образом обеспечивающее человеческим массам счастье. И тут у рассматриваемой социоцентристской позиции обнаруживаются как явные провалы, так и сильнейшие козыри на руках... Так, если бы среднестатистическую степень удовлетворенности людей общественной системой соотнести с реальными трудностями, которые им в ней приходится испытывать (обычно – жесточайшие репрессии и нищета), то получившийся «коэффициент счастливости» людей в тоталитарных государствах, сколь бы далеки последние ни были от своего гуманистического идеала, превосходил бы этот коэффициент в государствах демократических, наверное, не в два и не в пять, а в сотни раз! Можно потерять близких, «врагов народа», можно питаться травой с газонов, а все же внутреннего чувства благополучия жизни при идеалах и вождях ничто не заменит; Бог, он тоже и казнит и посылает неурожаи, а милостив и дает жизни смысл. Тотально-социальный способ бытия человека, избавляя его от личности в индивидуалистическом смысле слова, с ее неизбывными проблемами и беспокойством, сам по себе составляет, для масс, своего рода счастье; составляет, получается, гуманизм. ...Тут важно лишь, чтобы на это счастье нельзя было посмотреть со стороны: со стороны оно вызывает смешанный с брезгливостью ужас. Зрелище экстатически счастливых толп с портретами Сталина или цитатниками Мао не оставляет сомнения в том, что элиминация личности как ее независимости от социума есть для homo sapiens психическая патология. Того же результата можно было бы добиться распылением в атмосфере каких-нибудь наркотических веществ... Даже те, кто издалека сочувствовал коммунизму (как Сартр), слишком редко признавали коммунизм хорошим для себя лично: видимо, они находили недостаточно хорошими для коммунизма самих себя, но не желали почему- то исправляться... Скажут, что Сталин и Мао – крайности, которых настоящий коммуно-гуманизм может и должен избежать. – Помимо сомнительности того, что эти крайности не составляют абсолютной закономерности такого гуманизма, очевидная ошибка этого утверждения в том, что «коэффициент счастливости» не возрастает, а снижается по мере убывания насилия над индивидом; действительно, при той же системе Хрущев, в отличие от Сталина, хоть и не был вовсе лишен гуманности, не заслужил в массах ничего, кроме презрения. Как бы то ни было, предельная социализированность есть своего рода счастье и в этом смысле социоцентризм может стать гуманизмом – устранив все, что составляет жизненную необходимость для разума и что называлось «буржуазное право», – свободу исследования, свободу совести, свободу слова...	Личность есть самостоятельность человека в социуме; признание личности есть признание приоритета людей по отдельности перед любым мыслимым принципом, идеалом, святыней, способными их объединять. Персоноцентризм – сознание отдельного человека высшей ценностью – это гуманизм и есть. Соответственно, философия гуманизма не может быть идеологией: общество пусть строится не на идеях, а на формальных принципах права, оставляя идеи на совести каждой личности (это называется свободой совести). Критическое мышление не будет опасно для этой философии, ибо философия гуманизма не предлагает не только идеологии, но даже какой-то своей метафизики – все, во что личности верится, что ей думается, чем она хочет поделиться с другими есть ее святое личное дело до тех пор, пока это не навязывается другим в качестве общеобязательного. «Не с нами» не тот, кто думает не так, как думаем мы, но лишь тот, кто сознательно и непримиримо «против нас»: кто не даст другим думать по-своему, если только будет располагать к тому достаточной силой. «Своя голова» каждого, критическое мышление во всех случаях союзник гуманизма. Гуманистическая терпимость и гуманистический рационализм – в сущности, одно и то же: это способность отличать то, что может быть доказано, от того, что может быть лишь предметом веры каждого, и готовность признавать общезначимым лишь доказанное, оставляя свободу во всем прочем. И притом гуманизм есть вера в одно: что именно критическое мышление и помогает человеку, в конце концов, раскрывать в себе способности сострадания и справедливости, отменяющие всякую нужду в каких-то общеобязательных высших принципах, ибо для раскрытия в себе этих способностей достаточно лишь выйти из состояния умственной девственности – наивного дикарского солипсизма. Во всем этом – гуманизм в своем классическом понимании: десакрализованное неидеологическое правовое общество, самоценная, свободная и соответственно терпимая личность. Ну, а счастье человека? – «Человек создан для счастья, как птица для полета», – так говорит гуманизм, имея в виду отнюдь не то, что рай на земле можно осуществить и он, гуманизм, знает, как это сделать – но лишь все то же: никто не смеет навязывать обществу принципов высших, чем сам человек, и вернейший показатель ложности любых святынь – жертвы, которые они требуют от конкретных людей. Войны и рознь не были бы возможны, если бы было признано, что человек создан не «для субботы», не для святынь (родины, светлого будущего, веры и т.п.), а для простого счастья каждого располагать тем, чем только естественно человеку располагать. Другой вопрос, обеспечивает ли гуманистическая установка счастье? Разумеется нет, ибо его не может обеспечить ничто (разве что наркотики или гипноз); вечна ли душа или не вечна, ждет ли ее небытие или блаженство – вопрос сложный, зато подвержена страданиям и не вечна материя, от которой душа на этом свете так зависит... «На свете счастья нет», это в порядке вещей, но что гуманистическая установка стремится все- таки гарантировать – это «покой и волю»: право на частную жизнь. А ничего большего, на свете, нельзя и желать. Затем, если не делать людей счастливыми насильно, то все сто процентов населения не только счастливыми, но и просто удовлетворенными никогда не станут, а те, кто и будет удовлетворен, никогда не будет удовлетворен на все сто процентов. Свобода решать есть груз ответственности. Со стороны-то, жизнь где-нибудь в Голландии может показаться замечательной. Но если взглянуть на жизнь в правовом государстве изнутри (то есть забыв, что она может быть устроена и иначе), – то, сколь бы она ни была благополучна, никому в голову не может прийти, что кто-то кому-то должен быть за это благополучие признателен. Ведь каждый в таком обществе обязан своим счастьем себе, природе, родителям, случаю и т.д., но только не власти, – точнее, власти не больше, чем любой другой службе, которую содержит всякий налогоплательщик. А силы и удачливость людей не равны, не равно и их благополучие и их довольство жизнью, и не видно способов, как можно было бы сделать счастливыми всех... Итак, личность каждого, добившись приоритета перед любыми вне– или надличностными принципами, добилась уже всего, чего можно желать от общественного устройства, и это есть не обеспечение счастья, но признанное право людей на счастье и гарантия того, что счастье личности не будет организовываться ценой элиминации самой личности. – Это – разум и все то, что называлось «буржуазное право», а должно называться уважением к естественному праву; это – права человека, ненасилие, терпимость, свобода совести...

Сайт управляется системой uCoz