ШАНТАЖ 
– моральная ловушка: принуждение к злу путём создания ситуации, в которой жертве придётся его совершить, как наименьшее из неизбежных.
Искусственно создаваемая моральная коллизия, в которой шантажируемому придётся избегать большего для себя зла меньшим, угодным шантажисту.
«Зло» – это может быть какая-то нежелательная жертва, например потеря денег или репутации, а может быть и преступление. Соответственно и шантаж бывает разным:
– когда заставляют выбирать – между меньшей и большей жертвой; между жертвой и преступлением; между меньшим и большим преступлением.
Худший шантаж, очевидно, – когда на «весах» появляется преступление. Таков – террористический акт, захват заложников. Ведь даже если за жизнь заложников требуют лишь материальной жертвы, награждать того, кто подвергает непричастных людей риску, есть уже вынужденное преступление. Так что и здесь шантажируемому приходится выбирать между большим и меньшим преступлением, совесть шантажируется совестью же. Что и говорить о теракте, когда за жизнь заложников требуют какого-то политического решения, принятие которого повлечёт риск для других людей…
• Шантаж – преступление сугубое (именно, двойное). Если даже не говорить о теракте (в котором шантажист полностью отрекается от морали, оставляя всю ответственность за любой исход на шантажируемого), а взять лишь такой элементарный случай, когда, под угрозой огласки какого-то преступления самой жертвы шантажа, шантажист вымогает у этой жертвы деньги – то и здесь, мы видим, что шантажист одновременно и присваивает чужие деньги, и становится соучастником того преступления.
• Террор с шантажом неразличимы.
Отрекается от морали шантаж, насилуя именно совесть своих жертв; шантаж предельный – это взятие заложников. Отрекается от морали всякий террор, то есть нуждается в невинных жертвах – заложниках ситуации.
• Правление Сталина – не «строгое», как любят говорить сталинисты, а террористическое. Он знал, что настоящего страха не посеять, если даже самые жестокие меры будут в хоть самом ограниченном смысле законны, то есть обращены против действительно нарушивших какие-то известные, пусть и несправедливые, установления. Репрессии, однако, касались главным образом полностью невиновных даже и перед произвольными сталинскими законами.
Впрочем и в том случае, когда наказания явно несоразмерны преступлениям (даже реальным!), можно говорить о невинных жертвах и терроре Ибо и здесь преступник страдает уже не за то, что сам совершил, а как заложник какой-то проводимой властью политики. (Самый примитивный вариант этой политики – «чтоб другим неповадно было».) Так что Сталин являлся бы террористом и будучи только таким «строгим», каким был. Но он был «строгим» и к полностью лояльным…
ШАРЛАТАНСТВО
– вид мошенничества: практика ложных специалистов.
• Наука не так уж нуждается в том, чтобы опровергать шарлатанов от науки – их «открытия», не воспроизведённые теми учёными, кто желал бы идти в том же направлении, отпадут от ствола науки сами собой и забудутся. Наука, как известно – система самоочищающаяся, науку нельзя испортить (можно навредить лишь развитию науки в какой-то стране и в какой-то период, но это вред той стране, а не науке, – это понятно). Другое дело искусство – и вот в чём его трагедия! «Раскрученный» шарлатан в искусстве уже занимает в нём свое место, уже – портит само древо искусства, мешает его развитию, калечит или обездушивает его вплоть до полной его гибели, до «дегуманизации»…
• Надувательство в науке раньше или позже погубит самих надувателей. Надувательство в искусстве, добившееся широкой благосклонности, в большей или меньшей степени губит искусство. Ибо истине до нас нет дела, а прекрасное требует нашего участия.
• Когда дурное добивается признания, это преступление – ибо оно делает публику слепой к хорошему.
• История науки может быть забыта и наука от этого не пострадает. Искусство живёт неразрывно со своей историей, и написанное кистью сумевшего стать модным шарлатана не вырубишь топором…
• Истине до нас нет дела; красота существует наполовину в нас; добро осуществляется только через нас.
Ложь – мираж, безобразие – ржавчина, зло – и есть зло.
ШИРОТА (ДУШИ)
– масштабность, сложность, – способность личности вмещать в себя (понимать и чувствовать) многое, а также оставаться адекватной в непохожих обстоятельствах;
по-своему «широки» бывают поверхностность и/или внушаемость, – свойство всякую позицию принимать за собственную, а также терять свою идентичность в непохожих обстоятельствах.
• Быть «разным» – быть никаким. Быть широким – значит быть сложным.
Особое значение «широте» придаёт моральный аспект; это широта как –
– способность на доброе и злое в одном человеке, – например на сострадательность и жестокость, благородство и низость, великодушие и мелочность...
Такая «широта» столь же удивительна, сколь и трудно найти человека, который бы ей хоть в малой мере не обладал. Добро и зло антонимы, но нет людей только добрых и только дурных. – Видимо, добро и зло исключают друг друга как понятия, но человеком движут далеко не только понятия, но и импульсы (не только сознание, но и подсознательное). Стало быть, широта –
– особая подверженность неосознанным импульсам в достаточно сложном человеке.
Кажется, когда говорят о широте русского характера, имеют в виду именно это, и практически все образы Достоевского это ярко иллюстрируют.
• Хороший человек от плохого человека различаются в основном своими сознательными установками, а неосознанные импульсы их уравнивают…
ШИРОТА (УМА)
– способность понимать и то, чем сам профессионально (да и «по жизни») не занимаешься, что находится за пределами твоих интересов; способность видеть интересное (то есть суть) и в том, чему себя не посвящаешь –
одним словом, это синоним интеллигентности или культуры. Откуда недалеко и до культуры духовной, которая есть –
– способность понимать и тех, кому не симпатизируешь – становиться на чужие точки зрения, сознавать чужие интересы и т.д.
«ШКОЛА»
– рациональный вариант традиции: определённый подход (набор методов и приоритетов) в какой-либо творческой или поисковой деятельности, сложившийся в поколениях той или иной среды профессионалов – притом, что допустимы и другие подходы.
• Как уже говорилось в статье «Традиция», ближайший аналог «школы» – «операционная система». Их главное и существенное отличие в том, что операционная
система по возможности не навязывает своих приоритетов (критериев оценки получаемых результатов, предпочтений и вкусов разработчика) – тогда как школа, похоже, претендует едва ли не в первую очередь именно на приоритеты.
• Вкус, стиль в отношении единой во всём красоты – примерно то же, что «школа». Но плохо, когда школа становится самодовлеющей. Сначала она отрицает красоту непохожую, потом, глядишь – в ненависти к самой идее объективности красоты – и всякую…
• Национальная культура, в своём лучшем смысле – это национальная школа приближения к общечеловеческому.
• «Школа» – это подход. Новый подход открывает перспективы, затем исчерпывает себя и закрывает их.
• «Школы» – вопрос интересный, но принципиально частный. В конце-то концов дело должно оказаться не в школах. Главное – в дополнении. Школа чего? «научная школа», «школа живописи» и т.д.: была бы наука, была бы живопись, а школа – дело вкуса…
ШОВИНИЗМ
– патриотизм дикий – коллективный эгоизм,
но часто это слово служит патриотизму этого рода, как –
– слово-«громоотвод», призванное создать впечатление, что крайности стадного патриотизма – не то, что сам этот патриотизм; что предосудительный патриотизм от вменяемого в первый нравственный долг человека различаются лишь степенью. –
Скажем, если бы Гитлер трезвее оценил ситуацию и не затеял войны, а ограничился своей обычной риторикой (неотличимой от той, которую мы повсюду слышим и которая одним нравится, другим противна, но не шокирует никого) – то и был бы не шовинистом, а заслуживающим всяческого уважения патриотом.
...Всё же, «хороший патриотизм» от «плохого» отличается не степенью агрессивности – «оптимальную»-то степень слишком трудно и определить, – нет, они отличаются в принципе. «Не родственники и даже не однофамильцы».
• Хорошее воспитание, подлинное искусство, достойное поведение – тем самым уже патриотические. Но то, что специально метят этой маркой – «патриотическое воспитание», «патриотическое искусство», «патриотическое поведение» – воспитание, искусство и поведение именно шовинистические.
ШОРЫ
– это своего рода синоним «точки зрения»: точка зрения, с которой чего-то не видно…
Если быть точным, точка зрения вполне превращается в шоры тогда, когда срастается с нами – когда становится нашим убеждением.
Шоры – это наши убеждения, к которым мы не в силах – или считаем себя не вправе – отнестись критически, – и которые, тем самым, делают нас неспособными многое принимать в расчёт.
• Наши взгляды, они же – наши шоры.
• Всякая точка зрения даёт возможность увидеть что-то ценой невозможности видеть всё. – А можно сказать и так: всякая точка зрения дарит возможность что-то увидеть и чего-то не видеть. И далеко не всегда можно сказать, ради какой из двух этих возможностей человек заступил на свою точку зрения…
• …Многого в жизни мы предпочли бы не замечать, и избираемые нами точки зрения дают нам такую возможность.
• Всё видеть – слишком трудно и страшно; и наши убеждения призваны подарить нам спасительные шоры.
• Понять в мире мы можем слишком мало, а пугает нас слишком многое, так что главное в наших взглядах, пожалуй, всегда именно шоры…
• Зашоренность массового человека – не без тоски по кучеру.
• Зашоренность – фанатизм равнодушных.
ШТАМП
– повторяющийся приём – а то и повторяющийся замысел – в творчестве автора (художника, писателя...).
• В искусстве, «научиться» почти не отличается от «заштамповаться». Научиться – значит быстрее проходить уже пройденное, чтобы идти дальше, туда, где ты уже ничего не умеешь. А заштамповаться – значит научиться, наконец, всему…
• «Заштамповываются» те, чьи удачи случайны, кто и сам не знает, из чего эти удачи выросли – так что им остаётся лишь механически воспроизводить их.
Вообще, в искусстве всякая удача мало предсказуема, и потому – чуть меньше искренности в художнике, чуть больше тщеславия – и «заштамповался».
• Не всякое произведение, находящееся в общем русле творчества автора и по видимости ни в чём не превосходящее предыдущие, «штамповано». Хотя и кажется, что во всяком таком произведении автор будто подражает сам себе. Сущность «штампа» – работа на зрителя, а не от души.
Речь шла о штампах, которые автор всё-таки выработал сам, «набил руку». Ещё чаще штампом называют –
– расхожий приём, образ, метафора и т.д., – то есть такой, который автор заимствует, а не рождает.
• Штамп – симптом неталантливости. Ибо талант есть неотступное желание прояснить и высказать личное, живое. А живое отторгает всё чужеродное. Оно не захочет говорить чужими словами, пользоваться чужими образами и т.д.
ШУТКА, ШУТОВСТВО
Шутка – произведение «искусства юмора».
Это форма, в которой нечто само по себе неприятное или избегаемое (например, горькая истина, мрачное подозрение, всякое неприглядное «на самом деле» и т.д.) может существовать и даже доставлять определённое удовольствие – удовольствие освобождения – раскрепощая подсознательное, в которое это недопустимое вытеснено сознанием.
Те истины, которые себе позволяет констатировать шутка, чаще всего находятся под цензурой не каких-нибудь, а социальных установок; естественно, что в социальной иерархии склонность шутить будет отмщена. – Истине, которая ведь не зависит от человеческих иерархий, иерархии оставляют место разве что в самом своём низу: это привилегия шутов.
Шутовство – склонность шутить (в том числе – говорить неудобную правду) ценой своего социального достоинства.
• «Всерьёз говорят только шуты». – «Это настолько серьёзно, что может быть позволено только шуту». «Это настолько страшно, что можно говорить об этом только в шутку».
• «...И истину царям с улыбкой говорить». – «С улыбкой» – это чтобы, в случае чего: «я пошутил»?..
• «Шутовство тирана» древние находили столь отвратительным потому, наверное, что полагали: полная власть только тогда хоть как-то оправдана, когда стремится воплотить идею правильности, должного, отличного от дурного «на самом деле». Власть, официоз, не шутит, она вся – в том, чему надлежит быть по самым строгим меркам. Если лицо, находящееся у власти, развлекается каким-то неприемлемым «на самом деле», подобно шуту, – то его власть теряет это своё оправдание, и оно – только узурпатор, тиран.
Щ
ЩЕДРОСТЬ
– умение дарить,
отдавать, раздавать даром, выходить за пределы отношений справедливого договора-обмена.
• «Щедрость таланта» – это о том, что талант творит как бы «из ничего», – не продолжает рутину, справедливо и предсказуемо отдавая «на выходе» лишь то, что получил «на входе» – а, чудесным образом, даёт внешнему миру больше, чем у него берёт. То есть именно с радостью жертвует – дарит. Дар – это щедрость, умение дарить…
(И обратно: даже умение дарить собственность, вещи – уже талантливость. То есть душевная одарённость, или способность ценить нечто высшее имеющего обменно-договорную цену.)
Кстати, нередко в талантливом человеке и свойство не слишком тревожиться о том, что называется ныне «интеллектуальной собственностью», – щедрость в почти примитивном смысле слова. Продукты душевного труда могут и должны требовать, конечно, в чём-то и более тяжёлых мук, чем продукты труда обычного, но ведь и муки эти не имеют обменно-договорного эквивалента, не имеют понятной цены. Твёрдо помнить, что душевный творческий труд должен оплачиваться подобно всякому иному – поскольку без этого труда не смог бы прожить и сам – этому надо, как будто, специально учиться…
• …Разумеется, продажа плодов творческого труда – способ существовать для делающих этот труд, и об их «интеллектуальной собственности» (на издания, переиздания и т.п.) заботиться надо. Но я здесь толкую о вещах психологических, а не юридических.
А именно: когда смотришь на мир своими глазами и весь он, таким образом, в твоей «интеллектуальной собственности» – кто и что, в сущности, может у тебя украсть?..
Не верится мне, что человек, боящийся высказать мысль до того, как её опубликует, имеет за душой что-нибудь достаточно серьёзное. Может он и прав, а вот – не верится. Не чувствуется и особой справедливости в гневе на «пиратские издания», – почему тогда не на библиотеки, где людям дают почитать то, чего они не покупали?.. Бизнес – одно, искусство – другое; талант хочет делиться, и без своей особой щедрости даже немыслим.
Ну а плагиат? – Это несколько иное. Вряд ли кому приятно увидеть под своими мыслями (стихами, картинами) чужую подпись. Но, во-первых, автор может пойти на это и сознательно – не имея, скажем, возможности донести свой труд до человечества иным способом. А во-вторых, здесь дело не в имущественных отношениях, а в тех же душевных: чужая подпись под твоим делом – это и твоя подпись под тем, чего не делал ты; это как если бы кто-то по своему разумению дописывал и переписывал твои книги, дорисовывал твои картины… Плагиатор не столько отнимает, сколько – клевещет.
• «Я сделал для вас то, чего вам от меня было нужно; платите и забирайте.» Вот позиция во всех отношениях понятная.
«Меня посетило прозрение! Заплатите и расскажу, как это было…»
ЩЕКОТЛИВОСТЬ
(свойство некоторых, внешне незначительных, обстоятельств действовать на нашу волю подобно щекотке, – когда лёгкие прикосновения вызывают непроизвольные нервные реакции)
– провоцирующая или разоблачающая неловкость.
ЩЕПЕТИЛЬНОСТЬ
– моральный педантизм; «мелочная честность» (угнетающая, между прочим, и тем, что требует той же мелочности от партнёров).
Всякий педантизм, как страх отступить от формы дела, свидетельствует о некоторой чуждости педанта сущности самого дела; так, для щепетильного его честность – не естественная потребность, а придирчивый надсмотрщик.
Углубляясь в психологию щепетильности, можно думать, что она –
– своего рода невроз, «моральный тик», провоцируемый невозможностью строгого определения категории «мелочь» («щепотка»), особенно в моральных вопросах.
• …И правда, что такое, в морали, «мелочь»? Разве маленькая нечестность уже не нечестность? Но даже право, эта предельно формализованная мораль, «не занимается мелочами» (римское юридическое правило); при этом оно никак формально не определяет, где кончаются важные вещи и где начинаются «мелочи», которыми оно не желает заниматься.
Это и удивительно и понятно, ибо «мелочь» – из тех категорий, которые формально определить невозможно. Вроде античных «кучи» и «горстки»: сколько зернышек надо отобрать из кучи, чтобы осталась горстка? А какой горсткой зерна вообще можно пренебречь?.. То, что моральным сознанием вообще принимается к рассмотрению, должно быть соблюдено нами в точности. Но что-то уходит за пределы средней разрешающей способности человеческого зрения – вот и всё.
Итак «мелочь» – то, чего стороны в моральных расчётах решаются, по обоюдному интуитивному соглашению и для каждого случая в отдельности, не учитывать; щепетильность же таких соглашений заключать не умеет.
