ЧВАНСТВО 
(или спесь, высокомерие, а также его разновидность – снобизм)
– это страсть унижать, как способ ощутить собственную высоту и с одной этой целью. Гордость, которой хочется унижать.
Если бы вообще можно было согласиться с тем, что есть люди «высшего» и «низшего сортов», то чванством называлось бы – черта и вправду характерная –
– свойство относить любого встречного к разряду низшему, чем сам; презумпция чужого ничтожества.
Ещё определение:
– подмена чувства собственного достоинства чувством собственной особенной стоимости, которая, в погоне чванного за недоступным ему абсолютом достоинства, хронически переоценивается.
Это – мания сравнивать, ошибаясь в свою пользу.
Основанием чванства является само деление людей на высших и низших, или различение в человеческом достоинстве степеней; иерархическое чувство. И бывает чванство двух родов, именно –
– стадное – то же, что снобизм; персональное – примерно то же, что самовлюблённость, – самоутверждающийся нарциссизм.
• Если не говорить о случае, когда чванство зарывается или совершает ошибку, посягая на вышестоящих – осуждать его, оно уверено, может только зависть.
• Гордость чванится про себя. Чванство – гордость проявляющаяся.
• Гордости надо стыдиться. Чванство – гордость беззастенчивая.
• Чванство – это когда с вами делятся чувством своего превосходства над вами.
Или так. Чванство – это когда гордятся вам прямо в лицо.
• Неудачное, запутывающее выражение – «чувство собственного (личного) достоинства»; надо – «чувство достоинства», оно же – «чувство личности»: чего-то, уважаемого в себе, потому что уважается в каждом, и уважаемого в каждом, потому что уважается в себе.
• Чванство – это неизменное чувство чужого недостоинства.
• Достоинство выражает автономию личности в обществе, чванство, как и приниженность – представление о занимаемом месте в нём.
• Чванливый – кого можно принизить, «сбить спесь». (Достойного лишить достоинства по существу невозможно.) Приниженный – кто хотел бы чваниться, да отчаялся в такой возможности.
• Самовлюблённый хочет вас восхитить своими достоинствами, чванливый – огорчить.
• Скромный не станет трубить о своих заслугах! Он понимает, что впечатление будет лучше, если о них узнают сами... (Памятка тщеславному.)
• Если человек умеет лишь что-нибудь одно и притом очень мало, он очень этим умением гордится. Оттого, наверное, что очень им дорожит.
• Хорошо, когда человек в своём превосходстве уверен! По крайней мере, тогда он не пытается его никому доказывать, то есть кого-то унижать.
• Талант не чванлив: его секрет – это проникновение в ту духовную глубину, где все мы – одно, и все – Бог.
• «У разночинца нет биографии – это только сумма книг, которые он прочёл». – Вот характерный пример чванства. «На трудности биографии разночинца нам (аристократам?) наплевать, хотя бы они были и во сто раз круче наших – потому что мы от них избавлены от рождения; а книги, которые для него столь важны, мы читали, когда ещё пешком под стол ходили.»
• Чванный верит, что каждый, кому повезло меньше его, другого и не заслуживает. И только он один заслуживает всегда большего.
• Чванному лучше всего родиться аристократом. Именно аристократом он себя и чувствует: человеком, который лучше других независимо от заслуг.
• Дурак без самоуверенности, невежда без образования, ничтожество без чванства – ещё не вполне дурак, не вполне невежда и не вполне ничтожество.
• Ничтожество без чванства неполное.
ЧЕЛОВЕК
– животное, у которого сознательное поведение превалирует над инстинктивным. То есть наделённое разумом достаточным, чтобы выживать, руководствуясь главным образом не заданными природой типовыми программами реагирования на типовые ситуации (инстинктами), а решая задачу выживания сознательно (то есть объективно оценивая конкретные ситуации и ставя в ней определённые цели).
Как животное по преимуществу разумное, человек –
а) животное трудящееся: не просто приспосабливающееся к среде, а в основном создающее свою среду;
б) животное говорящее: умеющее присваивать явлениям условные обозначения и оперировать уже не конкретными образами, а этими обозначениями, что открывает перед сознанием огромные возможности в решении задач, а также позволяет накапливать и передавать опыт; а отсюда и
в) животное культурное: накапливающее и передающее опыт в поколениях.
Можно предложить ещё и такое определение:
Человек – существо, выживающее как вид за счёт способности производить информацию, то есть облекать результаты индивидуального опыта в форму, делающую их пригодными к накоплению и передаче;
«разумное», «говорящее» и «культурное» сим предполагаются.
Конечно, определение «животное общественное» никуда не годится, так как едва ли не все животные – «общественные» (стадные).
• Сущность человека – в опоре на сознательное, и он даже преувеличивает эту свою сознательность: всего, что в нём действует помимо его воли и чего он в себе не понимает – он либо не замечает вовсе, либо считает случайным, либо, если оно слишком явно и требует от него слишком больших усилий, «рационализирует» его, делает сознательным пост фактум.
• Человек – это божья искра, возгоревшаяся в не самом пригодном для этого животном; это разум в звере стадном, плотоядном и агрессивном.
А мог ли бы разум расцвести в более симпатичном существе? Есть злобные бультерьеры (в их явлении на свет, кстати, также повинна не природа, а мы) и милые дворняжки, и последние куда умней первых – ведь злоба ума не требует, а доброта есть уже ум. Возразят, впрочем, что и дворняжки происходят от волка…
Как бы то ни было, для природы мало чего есть невозможного; говорят же, что близко к разуму было даже существо холоднокровное – какая-то разновидность динозавра. Наша «отягощённая наследственность» – наша трагедия, несчастная неустранимая случайность.
• Мы обречены бороться в себе с дикарём. Массовая культура (наш кровопролитный телевизор), канализуя дурные инстинкты, демонстрирует это как нельзя более явно. И время от времени дикость выплёскивается из русла – это наши священные войны (сам каннибализм имел характер культовый)…
• Злое животное в человеке обречено вырождаться и отмирать, давая место «человеку разумному» – но, увы, при этом само оно не становится лучше. И, то и дело, за нашими словами и делами проглядывает этот хищный уродец…
• Человек есть в каждом, – даже в звере.
• В животном как будто всё время просыпается человек. А человек – это зверь, в котором время от времени искрит Бог.
• Возможно, без стадности и плотоядности нашего общего с обезьяной предка не возник бы и вид «человек разумный», но и опасность его гибели связана с этими же качествами.
• «Человек по природе не добр и не зол»? – Неправда. Конечно, природа сама по себе не добра и не зла. Но она же и делает человека таким, что для него эти категории имеют жизненную важность. Самой природой в него заложена моральная склонность, которой предназначено судить все прочие его склонности.
• Всё в человеке – из вечной материи. И его величие, и – что особенно удивительно – его ничтожество.
• Человек далеко отстоит от собственного идеала, который он, странным образом, сознаёт. Это видно по его отношению к детям: он воспитывает в них не то, что являет собою сам.
(Воспитание – это систематическое запрещение взрослыми детям того, что сами взрослые делают с особенным удовольствием…)
• Человек – живое существо, которому его разум открыл то, с чем он по существу смириться не может, и для которого, в силу этого, вопрос смысла бытия способен становиться важнее задачи приспособления к бытию.
• Лучший способ приспособиться – это приспособить. Но это предполагает умение критически смотреть на то, к чему приспосабливаешься – то есть задаваться вопросом о смысле. Так рождается Человек.
• Происхождение человека – монофилетическое или полифилетическое? – Это, конечно, вопрос относительный: когда и как его ветви разделялись и где его первые корни. Все люди на Земле одного вида, раз скрещиваются и дают жизнеспособное потомство, – одной филы.
ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ
– видимо, синоним человечности,
но неудачный: смысл человечности в том, что по доброму («по-человечески») относиться к другому следует и в том случае, если его не любишь.
Неудачен этот синоним и потому, что человечность человечна, конечно, и ко всему живому – не только к человеку.
• В буквальном смысле «человеколюбивы» – собаки (за что и, конечно, заслуживают нашей ответной любви). Человек же должен быть человечен по отношению ко всему, что может страдать.
• «Человеколюбие к зверю». – И пусть это никому не режет слух, ибо «человеколюбие» (человечность) – это не любовь к человеку, а достойное человека отношение ко всему живому, лишь примерно обозначаемое словом любовь.
• Доброжелательный – не то чтобы положительно добрый, но такой, кто в душе совсем не против, чтобы вам было хорошо.
• Любить людей вообще?.. Ну разве что в их возможности – любить то в людях, чем они могли бы стать, и на что каждый имеет ещё, пока жив, какой-то шанс.
• Всякое животное надо жалеть и всякое можно любить: в своих страданиях оно не отличается от нас, а в жестокостях не виновато. – Всякого человека надо жалеть, а любовь – распределяется выборочно и чаще всего не по праву…
• Любить людей – это иметь в виду тот божий образ, по которому создан каждый и до которого каждому так далеко – и ценить в них каждую его искру.
• Мизантропия правильно оценивает статистическую реальность, но ни к одному человеку нельзя подходить статистически, каждый – случай особый. В каждом человеке надо надеяться встретить божий образ, оправдание всего человечества, а разочаровавшись – радоваться каждому отблеску того образа.
• Как относиться к незнакомым? «Надейся на лучшее, готовься к худшему».
• Людей, как и зверей, надо любить – приняв все меры предосторожности.
• Салтычиха, возможно, была неплохой соседкой для окружающих помещиков. – Сколько есть самых милых людей, таких, однако, что не дай Бог оказаться в их власти.
• О толковании гуманизма его противниками. – «А считают они [гуманисты], что люди обращаются всё мягче – сперва с согражданами, потом с рабами, потом с животными, а потом, наверное, с растениями. Мне кажется, что нехорошо сесть верхом на человека. Вскоре я пойму, что нехорошо сесть на лошадь. Потом, наверное, не сяду и на стул. Так они считают…» – Вот это – про стул – и выдает характерную нечувствительность не-гуманиста консерватора, хотя бы и «христианина», которая всё в его позиции объясняет. Его нравственность стоит на идее порядка и иерархии, а чувство сострадания отсутствует начисто, как для дальтоника цвет, и он попросту не различает самого предмета, который волнует гуманиста: чужого страдания. Ему кажется, что, дойдя до растений и далее до стула, он очень ловко продлил мысль гуманиста в правильном направлении: «если нельзя сесть на человека, то почему можно на стул…» А впрочем, и на стул следует садиться так, чтобы по возможности его не портить. Я уж не говорю о растениях: разве нормальный человек станет без нужды ломать ветки, вытаптывать траву?..
«Под словом “гуманист”, как теперь положено, я подразумеваю того, кто защищает права всех существ в ущерб человеку» (Честертон). Что ж, сказано почти точно! Человечный человек, конечно же, чувствует право на жизнь всех существ и, по возможности, считается с ним, стесняя себя самого. Ошибка лишь в нюансе: то, что хорошо человечности, всё-таки не совсем «в ущерб человеку». Если не считать, что человек – только брюхо.
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
– лучшее в человеке, свойственное, изо всех животных, только человеку;
– присущие природе человека свойства, в том числе (специфический смысл слова) – его неизбывные недостатки.
• Самую большую силу над нами, в конце концов, берут наши слабости.
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
– род человеческий в его прошлых, нынешних и будущих представителях.
Люди не только такие, какими они были и каковы они есть, но и такие, какими они могут быть, в своем мыслимом идеале. Люди как они есть и какими они по существу должны быть.
• Человечество до сих пор не погибло, потому что не имело для этого достаточно возможностей. (А если вспомнить, что Гитлер всего лишь не успел создать свою атомную бомбу, то, может быть, оно не погибло просто случайно...)
• Историю человечества пишут как историю государств. Другими словами – как историю войн. Другими словами – как историю самых масштабных и кровавых коллективных преступлений.
• Любить человечество – это значит понимать его истинное предназначение, и то, сколь далека от него реальность, и скорбеть об этой реальности.
• Увы, то самое, что объединяет людей в их общества, и отъединяет их от человечества.
ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
(главное об этом – в статье «Нравственность и человечность»)
• …Показательно и обнадеживающе: лучшее из человеческих свойств мы всё-таки именуем «человечностью», притом, что в своих зверствах человек, точно, заходит дальше всякого зверя! Выходит, все так или иначе сходятся в том, чем должен быть настоящий человек…
• Человечность – понимающая доброта. Доброта, помноженная на понимание. (Наверное, поэтому доброту животных «человечностью» не называют.)
• Требования человечности следовало бы признать в качестве единственных и безусловных нравственных требований.
• Трагизм в том, что человечность, в отличие от морали, безусловна. И потому её бытие в мире – от одной коллизии к другой…
• Воспитать человечность можно было бы в каждом, если бы не приходилось воспитывать её пополам с самой наглядной ложью: если бы не мясные прилавки.
• Кошмар человечности – коллизия. Кошмар морали – который, впрочем, она приемлет как пафос и долг – жестокость.
• Если признать главной ценностью гуманизма – человека, то слишком многое в человечности окажется неясным. Как тогда, например, относиться по-человечески к зверю?.. Но если признать за такую ценность – жизнь вообще, а человека лишь как высшую проявленность жизни, – плюс к тому сознать, что коллизии в жизни (между жизнью и жизнью) неизбежны – всё выстраивается. Гусеницу с асфальта, подцепив листком, отнесу на газон, а яблоню, если нужно спасти её от паразитов, опрыскаю чем положено. Колбасу, может, и съем, но на охоту ради развлечения не пойду, – и т.д.
• «Гуманистическая философия – умонастроение мыслящих людей, осознанная установка на человечность без границ». «Человечность – безотчётный, непосредственный, стихийный гуманизм. Гуманизм – осознанная, осмысленная человечность» (Л. Балашов).
• Гуманизм постепенно совершает открытие, что он – «бытовая человечность». Не концепция, способная завести куда-то за пределы гуманного, а примирение помимо концепций.
• Наши взгляды – это частности, важные лишь нам самим; главное – оставаться человеком. Соответственно, гуманизм (как я уже говорил в другом месте) – это догадка, что объединяться людям следует не во взглядах, а помимо взглядов (на минимальной платформе общечеловеческих ценностей).
• «Человечность» – в этом слышится и следующее: «ничто человеческое мне не чуждо» (здесь: ничто человеческое в другом человеке); это расположенное, готовое учесть слабости естества, снисходительное понимание.
• Нравственность – это управляемость; человечность – это свобода.
• Ценность жизни – аксиома, а не теорема. Кому нужны доказательства, тот их не поймёт…
• Человечность и работа культуры. – Долгими кропотливыми трудами мы, отдельные люди, нагружаем вагоны столь нужного человечеству добра – которые очередной «вождь», возбудив толпу, в один миг пускает под откос.
• Прогресс нравственности: послушание; охотное послушание; добрая воля.
• Прогресс религии: «Бог – сила, и что он хочет, то и добро»; «Бог – добрая сила, а в зле виноват, видимо, Сатана»; «Бог – вовсе не сила, а, может быть, то добро, которое “внутри нас есть”»…
• Параллельный прогресс религии и нравственности. –
Исходно, боги не различали добра и зла, и наша нравственность в точности равнялась религиозности: она состояла в умении их задобрить, или в послушании. Нравственность была такой же жертвой богам, как и несчастные тельцы.
Затем, божество эволюционировало и воплотило собой добро, и стало Богом, а за всё видимое зло в мире стал ответствен отпавший от него, таким образом, Сатана. И наша нравственность стала выражаться в том, чтобы выбирать себе в руководители не Сатану, а Бога. И хотя Бог и даёт нам заповеди и не оставляет без многочисленных истолкователей своей воли, райское яблоко тем самым было уже надкушено – без собственного разумения в деле различения добра и зла обходиться стало невозможно. Так, что нравственные требования стало уже мыслимым предъявлять – хоть и робко и с недоумением – но самому господу Богу! То есть добро перестало быть для нас тем, чего хочет Бог, а, напротив, Бог, если он Бог истинный, должен хотеть только добра.
Вместе с тем вера в Сатану, при существовании единого и всеблагого Бога, стала неприличной – Сатана стал попросту ничем, ржавчиной на бытии, а вера в него глупым суеверием. И Бог стал тем, чем ему и подобает быть – всем…
И это знаменовало начало конца его власти над миром. Вот тут-то добрый и справедливый Бог, под давлением самой благочестивой и осторожной, но неотразимой критики, признал, что совмещать доброту и всемогущество немыслимо – и отрёкся от полномочий вседержителя, сложил с себя все властные функции! А нравственность полностью препоручил нашему собственному разумению.
• Человечность – это добро, которое мы делаем не из корысти и не для Бога, а для того, кому мы его делаем.
• В общем, сам Бог учит человека обходиться, в своей нравственности, без его водительства: многие тысячелетия (с тех пор как был изжит анимизм) он – невидим, и это подготовка к тому, чтобы он стал и не нужен.
• Бог невидимый говорит этим: делайте добро без уверенности в моём существовании, моих наградах и карах. А затем и вовсе – не для меня и не из-за них.
• Для верующего – Бог невидим, чтобы испытывать его верность. Для сомневающегося это намёк, что дело вовсе не в верности.
• Человечность, в отличие от нравственности, не имеет с социальностью почти ничего общего. Жалеем мы не социальной, а индивидуальной стороной своего естества, и нередко вопреки социальности.
Человечность – не-социализированная мораль.
• Эра человечности начнётся с победы здравого (здорового) смысла над смыслом общим (common).
• Человечность – это автономная мораль: автономная не только от сакральных авторитетов, но и сакральных моральных правил.
• Человечность как предел «моральной автономии»: это доброта, хранящая независимость даже от моральных убеждений.
• Милосердие – это преодоление нравственности и справедливости человечностью.
• И нравственное и человечное отношение к другому человеку (это вещи далеко не во всём совпадающие) каждое по-своему автономны от любви к нему: нравственность опирается на отвлечённый долг, человечность – на эмпатию (понимание и вытекающее уже отсюда сочувствие).
Хотя – верно, что человечность, как эмпатия, более похожа на любовь и её даже можно было бы назвать любовью – в христианском смысле, – в каковом она является даже «любовью к врагам».
• «Любовь» – слово, предложенное Христом, означающее отнюдь не пристрастие (в собственном смысле любовь), а именно человечность. Это ясно видно из его призывов «любить врагов», или «ближнего, как себя».
• Любовь нельзя вменить в долг. Но вменяется в долг понимание – задуматься каждый волен – а следовательно, и эмпатия, человечность.
• Человечность есть понимание, и в этом смысле – ум. И потому просто умный, способный понять, уже кажется человечным.
• Понимать и не сочувствовать – это уже чудовищно. Ум дует в паруса человечности.
• Признание за каждым всех тех же прав, что и за собою – разве это не просто логика? Человечность, для мыслящего существа, вполне рациональна. Куда иррациональнее корыстность!
• Человечность – то же, что гуманизм, но безо всякого идеологического или культового элемента; так сказать, от естества к естеству. Это нравственность вне всякого культа (вне традиций, то есть собственно «нравов»), – «естественная нравственность».
• Есть три ступени культуры, по восходящей: культура-традиция, культура-образованность, и культура-просвещение (гуманизм, человечность). Уровень культуры – уровень человечности.
• Человечность – отнюдь не какой-нибудь «культ человека». Уже потому, что культ несовместим с пониманием. Понимание, скорее, – снисхождение…
• «Величие человека»?.. И сразу вспоминаются примеры человеческого ничтожества… И всё-таки определённый смысл в этом словосочетании есть. Речь идёт о праве человека на духовную автономию: человек может быть и велик – если посмеет опираться на своё разумение.
• Уважение к человеку – это презумпция, а не вывод. В каждом человеке уважается возможность наилучшего (которая не потеряна, покуда он жив).
• …Вот в чём главное: верить в человека в человеке.
• Относиться к каждому человеку по-человечески, это и значит – любить человечество.
• Наша эра, от начала бытия человечества (если уж мерить настоящими масштабами) – эра нравственности. Следующая – человечности.
ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ И СПРАВЕДЛИВОСТЬ
Переход к статье «Человечность и справедливость»
ЧЁРСТВОСТЬ
– так сказать, пассивная жестокость; жестокость, извиняемая нечувствительностью; не безнравственность и не злость, а – малая способность к сочувствию; обратное чуткости; эмоциональная глупость (неразвитость) – неспособность ощутить чужое состояние, чувство, – и т.д.
• …Для особо непонятливых (если такие найдутся): если у ближнего болит, скажем, нога, то я сострадаю не ногой, а душой.
• Возможно, и свои собственные страдания чёрствый переживает не так глубоко, как чуткий, – но они для него важнее, чем для чуткого, ведь свои он хотя бы чувствует.
• Чёрствость по-своему всегда эгоистична. Если чужие заботы остаются для человека за пределом его чувствительности, то у своих не остаётся конкурентов.
• Не-эгоист тоже бывает чёрствым, и даже особо: если это фанатик.
• Фанатик с возрастом смягчается, обыватель – черствеет.
• Одним жизнь набивает мозоли, другим – только раны.
• Искусство трагедии. – Зрителя как будто хотят разжалобить – растопить его предполагаемую чёрствость. Если чёрствости нет, эти действия похожи на садизм, к которому приучают и зрителя…
• …Хотят ужаснуть, растрогать, разжалобить. Как будто человеческому большинству этих эмоций в жизни не достаёт.
• «Если у вас нету тёти, её вам не потерять», и т.д. – А что? Это так и есть. Если бы не наша чёрствость, то, конечно, утрата близкого значила бы безмерно больше обладания: ведь обладаешь другим для себя, а в случае утраты испытываешь боль и за себя, и ещё безмерно больше за того, кого утратил.
• «Трудно богатому войти в царствие небесное»: не потому, что «собственность – кража», а потому, что собственность – это право ни с кем не делиться, а это последнее, без тренировки в известной чёрствости, не осуществляется.
ЧЕСТНОСТЬ
– в узком смысле: свойство не лгать (не дезинформировать, говорить нечто не соответствующее объективности);
– в широком смысле: свойство не лгать ни словом, ни делом (держать обещания, исполнять должное, дорожить честью); то же, что добропорядочность;
– в полном смысле: свойство не лгать ни словом, ни делом, ни в помыслах (то есть свойство добиваться от себя лично того, что считаешь справедливым вообще, ставить перед самим собой лишь справедливые цели); в общем то же, что нравственность или совесть.
Самая простая честность, как нежелание лгать, уже выводит – если последовательна – ко всей полноте нравственности. Ведь что такое ложь? – это только один из приёмов, причём самый примитивный, манипуляции чужим сознанием. Дурна в ней сама эта манипуляция – использование других как средств в своекорыстных, не нужным им самим целях (хотя и без физического насилия). Настоящая честность, конечно, будет избегать манипулирования людьми вообще.
Таким образом, честность, это –
– неиспользование ни правды, ни лжи в несправедливых целях; отказ от манипулирования людьми, то есть использования их, без из осознанного согласия, как средств к своим целям (нравственность в своём высшем понимании).
Кодекс не условной нравственности, помимо эмпатии (не знающей кодексов) – это справедливость: тот максимально выгодный для всех виртуальный договор о правилах совместной жизни, который можно представить a priori. Честность в своём полном смысле – готовность держаться всех пунктов этого договора.
Честность – это точное соблюдение всех «правил игры», в которой участвуешь добровольно. То есть соблюдение всех писаных и неписаных, гласных и негласных, сформулированных и не сформулированных условий, естественно предполагающихся всяким партнёрством, в которое вступаешь (начиная от партнёрства по общей жизни на земле).
Ни о чём нельзя договариваться с тем, кто не говорит правды; правдивость – первая обязанность всякого берущего на себя обязанности; поэтому и «говорить всегда правду» (не лгать) и кажется самым точным определением честности. Но это, как уже сказано, не совсем верно. Ибо не всякий контакт есть партнёрство, не всякий доброволен, а насилию мы не обязаны ничем, и правдой тоже.
• Честностью в человеке определяется то, насколько вообще с ним можно иметь дело; всеми остальными достоинствами – насколько это приятно.
• Честность – это не говорить правду, а жить по правде. Настоящая честность – это совесть.
• Все люди, по презумпции, состоят в партнёрстве, имя которому – мораль.
• Вы не должны говорить эсэсовцу правду, где видели еврея; вы не должны говорить бандиту правду, при вас кошелёк или остался дома; вы даже не обязаны отчитываться настырному в том, почему, скажем, не хотите составить ему компанию в каких-нибудь увеселениях (а можете сослаться на дела)… Ведь тот, другой и третий не интересуются тем, хотите ли вы их партнёрства.
• Чтобы не сказать: «не твоё дело» или «не до тебя» – врут, во спасение чужой бестактности. Интимное приходится защищать мелким дежурным враньём, чтобы не пришлось защищать его грубостью.
• Настоящая честность не грешит ни против факта, ни против совести.
• Иная правда может быть и неправдой, а ложь – и святой, но честность – это всегда честность.
• Хам говорит правду, чтобы обидеть, доносчик – чтобы предать, хитрец – чтобы обмануть. – Честный – не тот, кто говорит всегда правду, а тот, кто справедлив, не выдаёт, не обманывает.
• Доносчик нечестно говорит правду.
• «Правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна». Между прочим, так оно потому, что всей правды не знает никто, а если речь идёт об оценках, то тут «всей правды» и вовсе не существует. Вся правда не могла бы быть злобной.
• «Честность» – одно из излюбленных орудий пытки, у моральных садистов.
• Честность – как острый предмет – опасная игрушка, в руках недоумка.
• Честность дурака – глупость, хама – хамство, негодяя – топор. Существует и честность жулика, и она – то же жульничество: хитрость.
• Хитрец – кто обманывает честно. Хитрость – ложь легальная. Это оправдание целей средствами (дурных целей законными средствами).
• Честный честен и в целях, и в средствах. Настоящий хитрец честен в средствах («чтит уголовный кодекс», например) – но не в целях.
• Лао-цзы сказал бы: настоящий лжец не лжет…
• «Честность» – лучшее оправдание едва ли не для большинства гадостей.
• Вы считаете кого-то ничтожеством; если вы и назовёте его ничтожеством – это правда или хамство? – Ответ очевиден – это хамство. (Правда в том, что у вас сложилось указанное мнение, но это такая же ваша проблема, как и проблемы с пищеварением; о том и другом надо помалкивать. Нелицеприятная правда, которая остаётся правдой и будучи высказанной – состояла бы в указаниях на то, в чём, по вашему мнению, критикуемый не прав. Не в том, что вы думаете о нём – личность неприкосновенна, – а в том лишь, что вы думаете о его поступках.)
• Хамство и низость всегда по-своему искренни, и каждое убеждено, что оно – сама искренность.
• «Правду говорить легко и приятно» (Христос у Булгакова): за всё ведь, кажется, отвечает сама правда! – Увы, и это – бывает – самообман…
• Честность – не врёт. Честная честность не врёт и правдой. Честная честность – это сама нравственность.
• «Плохо, зато честно…» – Так не бывает. Правдивое признание в плохом только тогда честно, когда означает раскаяние. Иначе оно просто чудовищно.
• Искренний – это честный неформально.
• Правда в условности не умещается, и честность их ломает. (Но нежелание оскорбить, обидеть, условностью не является...)
• Справедливость – это ум честности. Честность следует тому, что считает правильным, справедливость – определяет, что правильно и что нет.
• Честный человек не соврёт другому, не соврав сначала себе...
Если врать приходится много, совесть устроит так, чтобы он перестал различать реальность и вымысел.
• Враль, в отличие от жулика, врёт и себе. Он перемещается в вымышленный мир, где всё устроено так, как ему удобно; а столкновения с реальным миром воспринимает как несчастливые случайности, от которых никто не застрахован.
• Лишь я один могу знать точно, где погрешил против совести – способен на самый справедливый суд. Но я же и самая заинтересованная сторона…
• Необязательность – форма лживости.
• Давая обещания, необязательный надеется, видимо, на то, что ему не поверят, зато оценят само намерение. Не будь в необязательности этого элемента игры, это была бы даже не лживость, а предательство.
• Честность и честь. – Честь – это «часть», то есть, исходно – жалованное место в социальной иерархии, которым определяются твои обязанности и права. Честность – верность этой чести. – Но и при более высоком понимании чести – как абсолютного личного достоинства – можно сказать, что честность есть верность чести. Ложь – недостойна, унизительна (унижает и тогда, когда вынуждена).
• Врать, даже без корысти – значит в большей или меньшей мере унижаться: расписываться перед собою в том, что своё истинное лицо ты показать не смеешь. Имеющий честь – честен.
• «Кто был бы честен в темноте?» – спрашивают… – Полагаю, тот, кто вообще честен. Не верить же, что от подлости удерживает людей только трусость!
А бывают ситуации, когда «в темноте» (не на виду) оставаться честным даже и легче, безопаснее…
ЧЕСТНОСТЬ И ПОДЛОСТЬ
• Подлец – архаичное «простолюдин», то есть человек, не имеющий «чести» (жалованного достоинства) и потому блюдущий только корысть. – Но и в прямом смысле, подлец не имеет чести – или достоинства – ему выгода важнее.
• Честный человек боится ощутить себя неправым, подлец – глупым.
• Хороший человек хочет себя уважать, а плохой себя любит.
• Подлый слишком высоко ценит выгоду. Даже если он ценит и что-то другое, он сам себе не верит. Упустить выгоду с его точки зрения – всегда глупость, поступиться выгодой ради совести – глупость смешная.
• Подлец раскаивается в двух случаях: когда попадается и когда поступает, вопреки выгоде, хорошо.
• Настоящий подлец исполнит иную подлость и с сожалением – вроде как долг.
• Не рассчитывайте оказаться исключением у подлеца.
• Подлец для других раньше или позже окажется подлецом и для вас, и самообольщаться на это счёт – не только глупо, но и стыдно.
• Способному на крупную подлость не следует размениваться на мелкие.
• Подлецами называют, обычно, подлецов мелких – тех, кто продаёт свою репутацию за пустячные цены. Тех, кто продает репутацию задорого, назвать так уже не решаются.
• Единожды оболганный, кто тебе поверит! (Дополняя Пруткова...)
• Если неумный человек нарушает формальности, то он способен и на подлость. Если умный человек никогда не нарушает формальностей, возможно, он бережёт себя для подлости.
• «Честный в малом честен и во многом». Верный-то (точный) в малом верен, может быть, и потому, что «во многом» – нечестен.
• Ничто человеческое не чуждо и негодяю, и это вводит в заблуждение.
• Доброе есть и в подлеце, но оно в нём не главное.
• Даже для подлеца честность – правило; но выгода – закон.
• Подлец, нарвавшись на ещё большего подлеца, возмущается точь-в-точь как честный человек.
• Подлость в принципе осуждаема всеми. Нет такого подлеца, который бы не возмущался ещё большим подлецом.
• Все мы ненавидим подлость, превосходящую нашу собственную.
• Не завидуйте подлецам: это уже почти что готовность пополнить собой их число.
• Подлецам хорошо. Но им для этого приходится быть подлецами.
• Подлецы унывают редко. Ведь у них ничто не отбивает аппетита – ни жалость, ни совесть, ни стыд.
Если же определить честность не с психологической, а с формальной точки зрения, как функцию – это (см. предыдущую статью) –
– соблюдение правил всякой игры, в которую вступаешь.
Подлость, соответственно – несоблюдение правил игры: эксплуатация чужой честности в игре, в которой сам нечестен.
bull; Итак, честность человека – его личная верность правилам всякой общей игры. Сильный заинтересован в честности всех участников игры. Подлый заинтересован в честности партнёров…
Борьба без правил естественно скатывается к жестокости беспредельной. Так что в честности заинтересован и слабый: слабый в честной игре может проиграть сильному, но не быть им убитым, и никогда не победит подлость.
• Подлец точно знает, что порядочность существует: ведь порядочность других – его хлеб. (Правда, он называет её глупостью.)
• При прочих равных, надо верить, изберёт честный путь даже подлец…
• Подлость заполняет разрыв между притязаниями и способностями. Подлые люди слишком способными не бывают.
• Если подлецы до сих пор не доконали мир, то ещё и потому, что честные люди в большинстве своём их умнее и даровитее.
• Подлость разрушает общежительность и потому самоэлиминируется. Как это происходит? Наверное, среднему уровню индивидуальной подлости в обществе соответствует свой уровень жестокости наказаний. Степень подлости вызывает к жизни степень жестокости, достаточную для устрашения на случай провала её предприятий, и на том останавливается.
• У подлеца нет своих, все – конкуренты. А ведь «свои», по сути – это все люди, если не всё живое… – Увы: попадись, любому из нас, в иных обстоятельствах…
ЧЕСТНОСТЬ ПЕРЕД СОБОЙ
– умение и готовность всегда называть своими именами даже те вещи, которые находишь в себе (предосудительные, неприглядные, огорчительные…); умение и готовность отличать желаемое от действительного.
• Для полной честности недостаточно одного желания не лгать другим, нужно ещё умение не лгать себе.
• Нелепо, да и несправедливо ждать от того правды, кто не говорит её себе.
• У нечестного нет правды для вас, нечестный перед собой вообще не знает о её существовании.
• Человек честный не соврёт другому, не соврав сначала себе.
• Нечестность перед собой состоит из – недодумывания, останавливающегося на приятных версиях (это лёгкий случай), и придумывания таких приятных версий (это случай более тяжкий).
• Лёгкий случай нечестности перед собой – это когда до правды не докапываются. Тяжёлый – когда научаются верить в неправду. («Научиться не врать себе» – это о лёгком случае. «Научиться себе врать» – о тяжёлом.)
• Нечестный перед собой охотно бывает откровенным – пускает в глубины своей души, которые выдумывает.
• Совравший себе – становится не оболган, а фальшив.
• Самовлюблённость и внутренняя фальшь всегда в паре. В самовлюблённости ведь нет объективности. А в мире, где объективность не царствует, царствуешь, естественно, ты.
• Самовлюблённому обмануть себя не трудно – он, как всякий влюблённый, «сам обманываться рад».
• Самообольстительные иллюзии свойственны, наверное, слишком многим, – но большинству из нас здоровый инстинкт подсказывает, что лучше их скрывать, тогда как другие, напротив, испытывают их на прочность: посвящают в них кого-то, чья роль – из вежливости или неловкости соглашаться.
• Талантливее Бога мир не придумаешь. Иллюзии следует скрывать ещё потому, что они бездарны.
• У романтизма – опасная близость с фальшью. Если романтику не удаётся уйти в реальный мир приключений, ему приходится уходить в мир иллюзий.
• Романтик живёт в вымышленном мире, который требует его подвижничества. Человек фальшивый живёт в вымышленном мире, который ему только льстит.
• Вообрази-ка, что ты – всего лишь одна шестимиллиардная человечества…
• Поступай с другими так, как будто ты вовсе не пуп земли.
• Честность перед собой – это степень незащищённости от совести и стыда. Хотя… Иной спокойно говорит себе всю правду о себе, потому что совести и
стыда ему бояться не приходится…
• Совесть вынуждает к честности перед собой. Но бывают люди честные перед собой и притом бессовестные: именно потому, что бессовестные…
• Эффективность совести пропорциональна честности перед собой, а последняя – пропорциональна уму.
• Раскаиваются – в неисправимом. Оно и удобно…
ЧЕСТОЛЮБИЕ
– «почестолюбие»;
– «иерархическая жилка», – самолюбие, ищущее удовлетворения в продвижении по социально-иерархической лестнице. Иначе говоря, самолюбие, понимающее личное достоинство как честь, почётное место в социальной иерархии.
Самолюбие, как видим, имеет некоторое отношение к достоинству, честолюбие – прямое отношение к чести. К тому же, всякий социум потерял бы управляемость, не будь в индивидах честолюбия, а с социальной точки зрения управляемость – это и есть мораль. По всему этому честолюбие нередко почитают за добродетель. Однако именно честолюбие (в облике карьеризма) чаще всего и обнаруживает ничтожество самих самолюбия и чести, – категорий, профанирующих абсолют личного достоинства и личной (автономной) морали.
• …Страсть к росту в социальной иерархии – которую, тем самым, принимаешь независимо от тех ценностей, на которых она зиждется. – Честолюбием измеряется внутренняя подчинённость социуму, причём именно в лице его власти.
• Быть в иерархии – значит служить.
Служить – значит платить за честь достоинством.
• «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом» (то есть не честолюбив): такой не имеет и стимула подчиняться. (Действительно, смысл этого афоризма отнюдь не в том, что, скажем, плох тот работник, который не мечтает сделать что-нибудь замечательное.)
Афоризм прозвучал бы, может быть, не так эффектно, но был бы точнее: плох тот солдат, который не мечтает стать капралом.
• Плох тот подчинённый, который не мечтает сесть на твое место. (При условии, что он ещё не достаточно близок к тому…)
• «Честолюбив» – значит имеет тот приводной механизм, который может сделать его управляемым.
• Для карьеры лучше иметь честолюбие и средние способности, чем интерес к делу и талант.
• Есть роды деятельности, в которых честолюбие может быть едва ли не единственной мотивацией (попросту говоря, нужные, но скучные); здесь «честолюбивый» – значит «мотивированный», не инертный.
Обычно же, интерес к делу и честолюбие друг другу скорее мешают.
• Мотивированность самой задачей иерархии, а не возможностью роста в ней – это уже неуправляемость, которая в иерархиях – худший грех.
• Подлинная инициативность значила бы неуправляемость. То, что называется инициативностью в иерархиях – это всего лишь находчивая исполнительность.
• Служить не царю, а отечеству – этого царь не прощает.
ЧЕСТЬ
– относительное социальное достоинство личности, понимаемое как её абсолютный личный долг.
Место в социальной структуре, «по вертикали» (иерархическая честь) и «горизонтали» (корпоративная честь), со своим собственным квазиморальным кодексом поведения («кодексом чести»)
(что до «личной чести» – то это, наверное, то же, что достоинство). Также, честь –
– то же, что репутация
(«береги честь смолоду»).
• «Честный» человек, изначально – видимо, тот, кто дорожит честью. Да и чести без честности (в современном смысле – правдивости) не бывает: это – роль, которую надо исполнять открыто и точно.
• Честь – условное достоинство, объект чего-то похожего на спортивную страсть. Азартная игра в достоинство.
• Достоинство не имеет размера, а честь сугубо размерна, нет чести без степеней; честь и мера чести (почёт) – даже синонимы.
• Честь пропорциональна месту в иерархии, но не имеет размера бесчестье. Почему так? Потому, что честь претендует быть моралью, твоя относительная честью – твой абсолютный долг.
• Есть долг – есть и честь.
• Долг – это не то, что хорошо, а то, нарушение чего плохо. За что наград не полагается.
• Престиж – убогая честь обывателя.
ЧЕСТЬ И ДОСТОИНСТВО
Переход к статье «Честь и достоинство»
ЧЕСТЬ И МОРАЛЬ
Переход к статье «Честь и мораль»
«ЧИСТОПЛЮЙСТВО»
– раздражающие в другом честность, порядочность;
– моральный педантизм (когда мелочи идут наравне с сутью и вредят ей).
ЧИСТОСЕРДЕЧИЕ
– то же, что простота – отсутствие тайных планов в поведении; то же, что искренность.
ЧИСТОТА
– «непорочность», или предполагаемое отсутствие дурного в человеке; неспособность к дурным делам вследствие неспособности к дурным мыслям; искренность в добром. Своего рода ограниченность – неспособность даже помыслить дурно;
– то же, что обиходное «идеализм» – жизненная установка не на то, как есть, а на то, как должно быть.
• «От чистого всё чисто».
• «Чистому всё чисто», то есть наивный грязи не предполагает и не видит, а достойный не запачкается.
• «Чистый» – это «идеалист». Бывает, что исповедуемые «чистым» идеалы – вполне преступны, и тогда оставаться «чистым» «чистому» помогает глупость или ограниченность.
• Фанатики – люди чистые и дурные одновременно.
• Бескорыстие – субъективная чистота.
• Идеализм по неопытности – наивность; идеализм опытного – чистота.
• Наивность – это когда не подозревают о тёмных сторонах в чужих душах; чистота – в собственной.
• Быть хуже других – опасно; но быть лучше них – значит что-то прогадывать. Этого обыватель себе позволить не может.
• По убеждению обывателя (которое он не формулирует, потому что и усомниться в нём не может) – человек искренен только в корысти, а во всём прочем должен притворяться. Так, он должен притворяться честным – то есть быть таковым из соображений безопасности; должен притворяться специалистом, например учёным, защитив для этого одну-две диссертации, – и т.д. – А идеалист – «чистый человек» – кто искренен и в своей нравственности, и в своих интересах.
• Обыватель боится прогадать и ориентируется на налично существующее, которое всегда пополам с грязью. Чистота – это неординарность, знак особого призвания человека в этом мире.
• Всё значительное в мире делается чистыми людьми. Ведь другие только приспосабливаются к нему.
ЧИТАТЕЛЬ, ЗРИТЕЛЬ
– воображаемый идеальный адресат произведения – которого автор наделяет высшей способностью понимания и оценки (и творит соответственно);
– реальный адресат произведения, или публика, какой она сложилась в представлении автора, и которую он обслуживает – развлекает или поучает.
• Читатель – ученик, прогуливающий сколько хочет, слушающий вполуха и ставящий учителю оценки.
• Нынешний читатель – перекормлен. Когда-то он ещё хотел хлеба, теперь – скорее закусок. А в основном – жвачки.
• Доброе слово и гению приятно.
• Монолог – когда тебе не мешают говорить, но скорее всего и не слушают.
• Тоталитаризм и искусство. – «Трава», пробивавшаяся сквозь асфальт тоталитаризма, была настоящая, живая. Теперь эта трава, а точнее самая буйная поросль, растёт беспрепятственно, но, в угоду потребителю, какая-то генетически изменённая...
• Раньше художник вынужден был обманывать цензуру, теперь – ублажать толпу. – И выяснилось, что легче обмануть цензуру и остаться художником, чем ублажить толпу и остаться художником.
• …Оковы пали и честный художник пробился, наконец, к зрителю, и оказался ему не нужен.
• Пока зритель не диктовал художнику (а пыталась диктовать власть), зритель был для него идеальным, и это помогало расти и искусству, и зрителю.
ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ
– низкий порог способности ощутить (почувствовать); то же, что чуткость;
– большая роль внешних впечатлений в формировании наших внутренних состояний (то же, что впечатлительность);
– большая роль внутренних душевных состояний в формировании наших реакций, вообще в том, что мы называем своей жизнью.
• Чувствительный, и в этом его отличие от сентиментального, этим мучается.
• Чувствует человек индивидуально, не чувствует – нормативно… То есть собственные чувства заменяются у него теми, что положено испытывать.
Чувствительность индивидуализирует, чёрствость – стандартизирует.
• Чувствительность делает доброго – святым, злого – садистом. А эгоиста она делает эстетом.
• Чёрствый чужих бед не чувствует. А чувствительный сначала старается о них не узнать, а узнав, глотает таблетки.
• Существо с такой сложной душой, как человек, долгое время выживало не намного легче, чем все прочие, – девяносто процентов сил уходило на улаживание душевных состояний: задабривание мистического.
• Настроение определяют мелочи и погода.
ЧУВСТВО
– то же, что ощущение: фиксируемое сознанием физическое состояние (произведенное контактом с чем-то во внешнем мире);
– в отличие от ощущения: фиксируемое сознанием душевное состояние (что-то происходящее во внутреннем мире);
ощущения – извне, чувства – во мне.
• «Чу!» (начальное от «чувство») – «есть контакт!»; есть ощущение.
• Вернее бы – «органы ощущений», а не «чувств».
К пяти нашим элементарным чувствам-ощущениям – ещё разные сложные «чувства»: например «локтя», «долга», «такта» и т.д. Для чего, как будто, требуется свой особый орган в душе.
• Чувство – переживаемая мысль. Мысль – формула чувства.
• Чувство – предчувствие мысли.
• Мысль иногда называет себя «чувством» и даже «ощущением»: когда её логика ей самой не до конца понятна.
• «Почувствовать» и «понять» где-то в пределе сливаются. Понять вполне значит почувствовать, вполне почувствовать – значит понять.
• Мыслить – это, так сказать, давать себе почувствовать.
• Мысль – изображение чувства.
Потому чувство настороженно относится к мысли: ведь мысль может её примитивизировать, огрубить, в конце концов – не понять, переврать.
А мысль, подлинная, презирать чувство не может: это её основа. Но она до крайности презирает какие-то эмоциональные высказывания, свидетельствующие о чувстве, но не дотягивающие до мысли.
• Невозможно думать глубже, чем чувствуешь.
• Есть дураки, которые не могут сказать всего, что чувствуют; но это не настоящие дураки. Настоящие – те, кто выучился говорить больше, чем чувствует; это, буквально, «мыслители».
• «Не смеяться, не плакать и не ненавидеть, но понимать». То есть стараться прочувствовать дело глубже, чем достаточно для смеха, слёз или гнева.
Не презирать («смеяться»), не осуждать («плакать», «ненавидеть»), но вникать, ставить себя на чужое место; это и значит – понимать.
• «Смеяться», «плакать», тем паче клясть – отказываться понимать глубже.
• Чувство – «внутренний факт».
• Чувство не ошибается, поскольку оно не мысль, а факт. Ошибается только интерпретация чувства, – то есть как раз мысль.
«Я чувствую, что дело обстоит так-то и так-то»: такое «чувство» может, конечно, быть ложным, ибо оно есть «чувство» лишь в переносном смысле «никак не аргументированная мысль». Справедливо сказать лишь: «я чувствую нечто»: вот здесь ошибка исключена.
Вот почему ни в чём не ошибается искусство, если не умствует, не навязывает выводов и решений.
• Чувство не ошибается, потому что оно не суждение, а факт. Вопрос в том, в чём именно состоит его правда, и тут уже необходим анализ. Который, увы, весьма способен ошибаться…
• «Руководствоваться разумом» в какой-то ситуации – значит руководствоваться не первым возникающим, а всеми чувствами, которые только можно предвидеть по этому поводу.
• «Руководствоваться разумом». – Звучит несколько странно: а чем, спрашивается, будет руководствоваться сам разум? Разве, колеся к цели, водитель руководствуется правилами движения? Он с ними – соображается, а руководствуется всё-таки самой целью. – Итак, не слушая резонёров, давайте руководствоваться чувством, соображаясь с разумом: следя за тем, чтобы шаги чувства были самому этому чувству адекватны и чтобы одно чувство не брало верх над всеми остальными, которые иначе непременно когда-нибудь за себя отмстят…
• Как может разум убедить в чём-то чувство, коль скоро чувство – это сам факт?.. Кто бы и что бы вам ни говорил, – можно ли почувствовать то, чего не чувствуешь? И надо ли стараться?… – Нет, нет конечно. Чувство, правда, вердикт окончательный. Но познакомьте сначала ваше чувство со всей, так сказать, фактической стороной. Послушайте разум!
ЧУВСТВО МЕРЫ
– это чувство, так сказать, необходимого и достаточного.
«Что больше, чем нужно, то не здорово» (польская поговорка).
Здоровье – хороший учитель чувства меры: всё ему необходимое, но в большем количестве, чем достаточное – вредно. В чувстве меры нуждается нередко само естество: не всегда и не у всех знает меру аппетит, и пр., – тут умеренности учит опыт.
Ещё можно сказать, что чувство меры –
– это умение остановиться на хорошем, пока оно не станет плохим; верное ощущение того «диалектического» момента, когда количество начинает вредить качеству…
Когда же, спрашивается, прибавление хорошего может повести к худу? – тогда, видимо, когда оно нарушает гармонию того целого, в которое входит частью. То есть чувство меры –
– способность сохранять отстранённый общий взгляд на дело, исполняя его часть, или на ситуацию, в которой играешь частную роль – так, чтобы твоя часть, что называется, не тянула на себя.
• Чувство меры, как ни странно, нужно только в хорошем. Но это и понятно: плохого не нужно вовсе…
• Чувство меры – это умение остановиться до того, пока тебя не захотят остановить другие.
• Чувство меры нередко даётся и неумным – как спасительная неспособность увлечься.
• Чувство меры – отличный заменитель такта, вкуса, даже ума.
• Всё в меру!.. Правда, «в меру добр» подозрительно похоже на «в меру зол», «в меру честен» – на «в меру подл»…
• Перфекционизм – расход сил в борьбе за качество, которое не требуется.
...Частное, но очень важное значение чувства меры (эту важность оно обретает, в особенности, в применении к проблематике искусства) –
– инстинктивная нелюбовь и соответствующая чувствительность к экзальтации («форсированию» чувства с расчётом на воспринимающего), отвращение к «переигрыванию» – не только в чужих, но и в собственных проявлениях.
• В другом экзальтацию видит каждый, но трудно ожидать, чтобы её замечал человек в себе, ведь ею человек так искренно хочет чего-то добиться…
• Увлекается, пьянеет от себя, само чувство. Чувство меры – это способность относиться ко всему сразу так, как будешь относиться потом.
• Естественное, в проявлениях чувства – само своя мера. Чувство меры необходимо в притворстве. То есть оно нужно актёрам (Марк Бернес говорил: нужно уметь немного «недопеть»), а ещё – подражателям…
• …Вообще, искусство состоит ведь не в том, чтобы только испытывать, но и в том, чтобы передать, следовательно – изобразить чувство, в определённом смысле – притвориться. (И даже, если в полной мере испытывать, то, по свидетельству некоторых актёров – например знаменитой Анджапаридзе, – это может помешать изобразить.) То есть, получается, в искусстве естественное от экзальтированного, искренность от фальши отличаются лишь именно мерой.
Чувство меры в искусстве – бог.
ЧУДАЧЕСТВО
– нечто нерациональное (бессмысленное) в поведении, –
но это скорее сумасшествие, чем чудачество; чудачество в своём собственном смысле –
– нечто необщепринятое в поведении, однако не бессмысленное и не преступное; слишком заметное проявление личности…
Я бы поделил чудаков на эпатирующих (сознательно привлекающих общее внимание) и натуральных (кому оно скорее докучает).
• Чудак, если он естествен, не менее, а более здрав, чем это принято: во всём, что никому не вредно, рациональнее всего поступать именно так, как хочется, а не так, как поступают другие.
• Чудачество – это во внешних проявлениях. В душе чудака – какая-то поглощающая его задача.
• Самая распространённая форма чудачества – насколько оно вообще может быть типизировано – то, что приблизительно именуется «неряшливость». Этим отличался, например, Эйнштейн. – Здесь, попросту, внутренняя жизнь настолько важнее внешней, что на последнюю тратиться лень.
Близка к этой форме и рассеянность. Странные поступки легко объясняются тем, что, делая что-то по необходимости, рассеянный думает в это время о другом, более для него важном. (Рассеянность – это сосредоточенность на другом.)
• Франты нередко превращаются, с возрастом, в нерях, и это понятно, ведь то и другое – чудачество: некоторая напряжённость между внутренним и внешним в человеке.
• Неряхи всё-таки обращают внимание на свою внешность: если им просто лень заниматься ею, они более или менее мучаются своей неряшливостью, но в любом случае им так же неприятно одеть то, что им, по их представлению, не идёт, как и любому «нормальному» человеку. И часто даже более того. «Нормальный» потому и «нормален», что уступает общепринятостям, вопреки собственному вкусу, а неряха позволяет и рваное, но нравящееся, ему терять нечего…
• …Вспомнилось такое мелкое чудачество: один человек, художник, маскируя лысину, пользовался весьма заметными шпильками. Задача общего вида, который бы его удовлетворял, была важнее того, что мужчинам пользоваться шпильками не принято.
• Между прочим, подчёркнутая внешняя благопристойность, например привычка дома ходить в костюмах (Чехов носил дома фрак) или в белых рубашках – я уверен, знак большего внутреннего неблагополучия, чем неряшливость. Тут внешнее – соломинка, за которое хватается утопающее внутреннее.
• Итак, чудак – это поглощающая человека задача, сознаваемая или нет, но мешающая отданию постоянной дани внешнему миру; и делятся чудаки на искренних, натуральных – которым конфликт с общепринятостями лишь докучает, и эпатирующих – кидающих этим общепринятостям вызовы.
Задачей «натурального» чудака может быть, кажется, что угодно, любой интерес или замысел, либо вообще подверженность увлечениям – дело лишь в особой степени поглощённости этой задачей. Пример – образ чудака-профессора из классических анекдотов, в которых он, скажем, является в аудиторию в разных ботинках, а специально возвращаясь домой, не может это исправить, так как обнаруживает там такие же.
Задачей чудака эпатирующего, кажется, является само его Я – одновременно в его отличии от других и в глазах этих других; это обычное чудачество богемы. Я наблюдал одного поэта, который носил на шее, в виде огромного, во всю грудь, кулона, золочёную букву «Я»…
ЧУДО
– воплотившее в себе тайну:
в традиционном, то есть религиозном и именно теистическом понимании –
– воплотившее в себе тайну, как воплощает её сверхъестественное в своей (предполагаемой) власти вмешиваться в сей мир. Явленная невозможность, – нарушение законов (божьего!) мира.
В пантеистическом же, или, скорее, метафорическом понимании –
– воплотившее в себе тайну, как воплощает её собою само естество, сам мир. Естество, за которым прозрели Бога (названное Богом). Явленная тайна, «божий мир».
Примитивная религия отождествляет тайну с чудом, – видит великую тайну мира не в том, что мир, это неисчерпаемое и никогда до конца не постижимое божье творение, существует с его законами, а в том, что его законы могут быть нарушены. Чудесно, удивительно, само естество, – но религия этого слона не примечает, её сверхъестественное – это противоестественное.
То и другое определение можно бы переформулировать и так –
– разрушение привычного: совершившееся необычное – или, наоборот, обычное, в котором мы прозрели удивительное, –
если бы в нашем веке естественное уже не перестало быть синонимом обычного, аксиоматическое – синонимом очевидного. Учебники повествуют о чудесах естества, таких, которые просто не могут перестать удивлять: например, о постоянстве скорости света для любой системы отсчёта. И чудо являет необычное, оставаясь естественным.
Чудо – разрушение привычных представлений об опыте. Ныне эти представления разрушает сам опыт, являя – чудо.
• Чудо – то, во что мы не верим, даже убеждаясь воочию, и к чему остаётся лишь привыкать – принимать, как данность. Например, жизнь.
(Жизнь – воистину и буквально сверхъестественное – и воплотившееся в естестве. Хотя каждое проявление жизни, скорее всего, естественно. Синоним природы – живого – естество...)
• Деизм отрицает только – чудо, – нарушение Богом собственных законов. «...Бог никогда не творил чудес, чтобы убедить атеистов в собственном существовании, потому что в этом их могут убедить его обычные деяния» (Бэкон).
• Если Бог захочет что-то сделать, он найдёт для этого естественные причины.
• Почему, – спрашивают, – не признавать возможности чудес – означает свободомыслие? Почему не наоборот, мыслить свободно – значит их признавать?.. – Да потому, что признавать иные чудеса – значит не признавать возможности мыслить вообще.
• Вера хочет, чтобы чудо – её насилие над самим естеством – было возможно, потому что это оправдывает совершаемое ею насилие над разумом.
• Ни один факт чуда (того, что некий удивительный факт был явлением именно сверхъестественным) – не может быть доказан: как доказать, что невозможны естественные объяснения, которые нам ещё недоступны? И это свидетельствует как против чуда, так и за него. Ведь естественное – лишь аксиома разума, а аксиомы недоказуемы, значит, правомерна и противоположная аксиома...
Всё же разум с традиционной верой не равноправны, хоть и верит в свои аксиомы; разум – «вера» более высокая. Ничто не мешает разуму, оставаясь собою, признать и эту противоположную аксиому – чудо: чудо универсума в целом, внутри которого всё естественно. Тогда как допущение чуда внутри самого универсума исключило бы возможность объяснить хоть что-нибудь.
• Плоский ум понятное приравнивает к унылому, и скучает по чуду.
• Мир вытекает из Тайны и являет собою чудо. А чудо в своём обиходном смысле – это, видимо, Тайна, решившая удивить дурака.
• …Впрочем, чуда жаждет и душа. Чудо – это победа над Невозможностью.
А вот – чудо несколько в ином смысле –
– событие статистически столь маловероятное, что рассчитывать на него или его опасаться никак не приходится.
Однако – «всё может быть, кроме того, чего быть не может» – что не исключено на сто процентов, иногда случается. Ведь и каждое вообще событие, как одно из бесконечного числа возможных, есть уже прямое чудо...
• Каждый миг, вообще говоря – чудо: совпадение бесчисленного количества обстоятельств, приведшее именно к такому, а не любому другому событию. – А чтобы это чудо вообще стало чудом и для нас, надо ещё, чтобы оно совпало с нашим ожиданием именно этого чуда.
• Надежды на чудо сбываются редко, но происходят чудеса на каждом шагу.
• Не надо ждать конкретного чуда – чтобы то, которое произойдёт, не было вынуждено совпадать с тем, которого мы пожелали. «Два снаряда в одну воронку не попадают».
• Всякая случайность, если она для нас оказывается значимой, есть для нас чудо. Ведь только тогда, когда случайное событие совпадает с его значимостью для нас, и встаёт сам вопрос о вероятности совпадения – и вероятность эта, естественно, оказывается ничтожно малой. Что кто-то случайно выиграет в лотерею – тут чуда нет: при всех проданных билетах это просто неизбежно; но что выиграю именно я – почти чудо.
Спрашивая себя: «можно ли было ожидать, что произойдет именно это?» – мы безотчётно требуем совпадения уже двух случайных событий: того, которое произошло, и его же, как будто оно действительно ожидалось. Однажды я шёл в библиотеке по книгохранилищу и вдруг обнаружил под ногами выпавшую со стеллажа книгу, и она оказалась книгой недавно умершего знакомого, человека для меня очень не безразличного. Вероятность этого события и так была ничтожной, но если бы я задумал – не случится ли такое, когда я приду в библиотеку? – она была бы вполне равной нулю. То есть равной чуду.
ЧУТКОСТЬ
– то же, что чувствительность; особо – чувствительность моральная.
Чувствительность к чужим состояниям как «талант доброты» (другая составляющая доброты – так называемая добрая воля, то есть готовность практически служить или жертвовать тому, что считаешь добром); этический (лучше сказать добрый) «слух».
• Есть люди чуткие и без особой доброй воли; есть люди с доброй волей, но не чуткие. Потому чуткость в другом человеке нередко обманывает – тех, кто на него положится, – а добрая воля нередко и вредит…
• Обижаются на нечуткость; это то же, что обижаться на недостаток таланта.
• У чуткого болит, от чужих болей, уже кожа, но, возможно, что реакция самозащиты – бесчувственности – сработает где-то глубже…
• Толстокожесть, или иначе непробиваемость. Эти понятия будто предполагают, что если кожу на душе толстокожего все-таки что-то пробьёт, то душа его болеть будет.
• Для практической и добровольной чуткости нужно быть достаточно толстокожим – чтобы уметь подпускать к себе чужую боль вплотную и не заболевать ею.
