СЛОВАРЬ

НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ

– «талант, смотря, видеть»,

если только не вообще – талант. Во всяком случае, проявления ненаблюдательности смотрятся иногда какой-то странной бездарностью.
А впрочем, наблюдательность бывает разная, – как то –

– обостренная внимательность, проявление интереса;
– малооправданная внимательность, или внимательность «вообще», не вызванная никакой заинтересованностью,

точнее, вызванная незаинтересованностью ничем в частности.
Иначе, внимательность есть способность интересоваться и становиться в этом направлении более зрячим – или же, и именно от неспособности ничем в особенности заинтересоваться, склонность расточать внимание направо и налево. Либо внимание, по выражению В. Кротова, «удочка, на которую ловишь свое», либо – «широкий бредень», забиваемый чем попало.

(Наблюдательность: внимательность особо умная и особо глупая. Способность делать верные выводы из наблюдений – или же всего лишь привычка наблюдать, глазеть.)

Жизнь превосходит наши фантазии, а не уступает им, – потому такую ценность в искусстве имеет подсмотренное, «наблюденное» (слово, услышанное мною от одного хорошего художника, Л. Севрюкова). Так что наблюдательность, это и –

– способность ощущать значимость правды и ее преимущество перед вымыслом (естества перед искусственностью, природы перед «идеальным» и т.д.). Выражаясь образнее – «способность ощущать превосходство творчества Бога перед нашим собственным творчеством и разумением», –

то, что отличает художника, мыслителя, ученого. (Так, философия открывает «вещь-в-себе», наука – эксперимент, литература – психологию, живопись – пленэр...)

• Умный человек, судя о других, отталкивается от наблюдений и приходит к выводам (да и тем не слишком верит!), – но большинство людей поступает прямо наоборот: взамен выводов у них наготове какие-то представления, так что остается лишь присматриваться, как поудобнее – нет, даже не применить их, а именно влепить – в жертву «осмысления».

• Посторонние обескураживающе легко распознают мотивы, которые мы сами от себя прячем – то есть те, которых мы стыдимся или боимся, – но все то, что мы делаем явно доброго или значительного – происходит, для других, будто впотьмах.

• Так редко бывает, что замеченное в нас другими истолковывается ими хоть в крошечной степени приемлемо, что те, кто вовсе не умеет ничего замечать, на долю недоумения вызывают две или три доли признательности! Это свойство кажется масштабностью, – чуть не великодушием.

• Если способность чего-то не замечать есть некоторое достоинство, то, значит, по меньшей мере одного достоинства напрочь лишены писатели (актеры, художники...). Максимум, чего можно от них требовать – это, замечая, чтобы не подавали виду.

• Наблюдательным можно быть – до нескромности, до степени подслушивания и подглядывания.

• В чем Шерлок Холмс был прав: того, что человек сам о себе говорит, как оговаривается, как выглядит и т.п. – чаще всего достаточно для полного его «разоблачения». Нужно только превосходить объект наблюдения в наблюдательности – видеть то, чего он сам не видит.

Один из (обычно несознаваемых) приемов наблюдательности – запоминание. Вот тоже – «удочка, на которую ловишь свое»! – Ведь то, чем наблюдаемый в общем делиться не склонен, он, как правило, за достаточно долгий срок высказывает по частям.

• Интерес, индуцирующий нашу наблюдательность, не всегда для нас самих явен; иной раз по собственной невольной наблюдательности и обнаружишь свой тайный интерес, – а также: любовь, опасение, и как-то с ними соприкасающееся – желание понравиться.

...И вот получается, что тщеславный человек не менее, как следовало бы ожидать, а более других бывает внимателен. Кажется, занят своей лишь персоной и всех других лишь ей и занимает – и вдруг убеждаешься: нет, что-то слышал, что-то видел, и еще как помнит!

НАБЛЮДЕНИЕ

– констатация факта, закономерности или даже закона,

то есть –

– обнаружение факта или закономерности без попыток их осмыслить – и напротив, их осмысление, или установление закона.

Речь идет об осмыслении, недостаточном с точки зрения философии, и останавливающемся точно в том месте, где каждая философия вольна продолжить осмысление по-своему. Естественные науки составляют одну науку наблюдать – что значит, в своих осмыслениях принципиально не выходить за пределы того, что может быть установлено и устанавливается однозначно.
Итак, наблюдение –

– способ осмысления реальности, считающийся лишь с тем, что о ней действительно становится известно.
Вывод, делаемый из опыта; то же, что индукция.

НАБОЖНОСТЬ

– умонастроение, изо всех способов интерпретации реальности признающее лишь религиозный,

причем, кажется, понимая религию исключительно традиционно, так что –

– idée fixe богопослушания, комплекс «божьего страха».

НАГЛОСТЬ

– дерзость, но трусливая, – в расчете на безнаказанность;
– ругательное «смелость» (например смелость наших недругов, почему-либо не встретившая с нашей стороны должного отпора).

• ...А нахальство – это такая разновидность наглости, дерзкая нескромность. По свидетельству народа – «второе счастье».

• Дерзость: «нахальный героизм».

• Скромность украшает, наглость – убеждает.

• «Важнее добиться от других чего-то желаемого, чем быть им приятным». У нахалов это принцип. Последовательно проводимый, он внушает даже какое-то уважение.

• Трусливые часто бывают наглы, – наглость у них взамен храбрости; чего не хватает, в избытке возмещается его эрзацем, совсем будто бы храбростью, только без риска.
(...Впрочем, по-настоящему трусливый – не решается даже на подобие смелого поступка, там, где ему ничего не грозит. «У страха глаза велики». Если же духу хватает смотреть на опасность трезво – это еще не худший вариант.)

• Из трусости получается отличная наглость, – дайте ей только убедиться в безнаказанности.

НАГЛЯДНОСТЬ

«это когда легче раздать шесть яблок трем первоклассникам так, чтобы никто из них не обиделся, чем поделить шесть на три». – Но что здесь интересно: абстрактная процедура 6:3 происходит ведь и при делении яблок на школьников! Так что, наглядность –

– замена общего случая частным – прием, позволяющий подключать абстрактное мышление неосознанно.

• (Вот, кстати, доказательство того, что мыслим мы «несознательно», или интуитивно. Кому-то сознание только мешает мыслить, – ведь мыслит в нас что-то помимо сознания. Мысль: не «выводимое из сознания», а «доводимое до сознания».)

• Сообразить: со-образить, найти образ, – привести к наглядности. Но может, и больше того: к очевидности.

• Все же «наглядность» – это только некоторая подделка очевидности (и настоящую ценность имеет лишь последняя). Если очевидность «являет» общую истину, наглядность ее только иллюстрирует, – всей правды в ней нет.
Кстати, и искусство, ставящее перед собою задачу наглядности – лишь подделка под искусство, более-менее неявная «наглядная агитация». Его подлинная задача – как и всякого способа познания – очевидность.

• ...А вдруг сама очевидность – это, в конце концов, только наглядность? Та же частная истина, представляющаяся истиной вообще? Истина, абсолютная лишь для наших глаз? – «В конце концов», или лучше в начале начал – вероятно, так оно и есть...

НАГРАДА

как и «наказание», категория, так сказать, иерархическая –

– знак особой оценки заслуг нижестоящего,

туда же и «поощрение» – происходящее, видимо, от «око»: удостаивающее, отличающее «посмотрение», одобрительный взгляд; замечание же – взгляд неодобрительный. (А «презрение», вероятно – это когда вовсе не смотрят.)

• ...Именно знак оценки, а не благодарности; благодарность, в отличие от оценки, не может выражаться, скажем, денежно. (Не случайно же «благодарности», которые нам выносят на службе, суть самая мелкая из «наград». Это значит, что не премия.)

• «Награда на небесах», надо все-таки полагать, вещь особая, – не оценка и даже не благодарность. «Ради награды на небесах»: «не для наград».

НАДЕЖДА

– ожидание лучшего.
Идея, что в будущем может стать возможным то, без чего нам плохо сегодня; идея, что из разных возможностей, в которых мы не вольны, может осуществиться и наилучшая.

Теперь. У одних надежда, скорее –

– имеющийся в виду результат их усилий, почти то же, что план или цель,

как у других –

– приятная возможность, которой предоставляется осуществиться самой, – то же, что в одном из своих значений мечта.

• Будущее вообще – только в возможности. Планы – то, чего мы ждем в основном от себя, надежды – то, чего ждем в основном от Бога. «Сам не плошай», но на Бога все равно придется надеяться.

• «Надежда уходит последней», конечно же – ведь «все может быть» (кроме того, чего быть не может); случается самое невероятное!

• Настроения наши определяют, в главном, надежды: еще не осуществившееся и уже не осуществившиеся, – то есть живые и погибшие.

• Надежда – широкий диапазон от «авось» до «уверен». («Понадеяться на авось»: просто – «понадеяться».)

• Сколько в надежде на лучшее должно быть процентов вероятности его свершения? Бесконечное приближение к нулю, – это нормально, – не стоит лишь ставить на такую надежду.

• Стопроцентная вероятность есть уже осуществление – то есть, не вероятность больше. Мы обитаем в сфере надежд – там, где нет этой стопроцентности. Где царит вопрос. Настоящее ведь только точка, мы живем, так сказать, «в будущее», значит – надеждой.

• Надежда – это запас оптимизма.
Оптимизм – это способность надеяться без боли.

• У оптимистов надежда всегда под руками, а у пессимистов она завалена и пылится на антресолях.

• Оптимист – человек, находящийся с надеждой в отношениях оптимальных.

• ...Надежда бывает еще чем-то вроде пустышки; если уж очень голоден, кажется, что легче было бы ее вовсе выплюнуть, а все-таки без нее не можешь. – Или так. Она – вроде пустышки, которая, сколько ее ни выплевывай, сама собой оказывается во рту.

«Надежда – эрзац обладания чем-то, без чего вовсе мы обойтись не смогли бы»; «надежда – минимум обладания».

• ...Недостаток чего-то, без чего нам никак нельзя, залатывается надеждой, и жизнь продолжается.

• Веры у меня нет, но есть надежда.

НАИВНОСТЬ

мне кажется, самое общее ее определение –

– не подозревающая о себе предубежденность,

а самый характерный ей вариант –

– пережиток детства, упрощенное представление о реальности: трогательная смесь доверчивого эгоцентризма и моральных прописей.

(Эгоцентризм – это наивность, в отличие от эгоизма.)
...Или, эта же пара определений в других формулировках –

– вера, что мир не сложнее наших представлений о нем;
– ожидание, что мир устроен удобнее для нашего личного проживания, разумения и, так сказать, применения моральных прописей, чем оно есть на самом деле.

Или, опять, то же самое –

– неумение видеть сложности происходящего;
– неумение видеть его дурных подоплек.

• «Вера в моральные прописи»... Но сами эти прописи бывают очень разными. Так что даже убеждение, что всем и вся заправляет какая-то корысть, бывает вполне наивно, да и проявляется, часто, наивно даже на вид.

• Наивность – непосредственность, но особого рода; не «непосредственность восприятия», а некритичность по отношению к своему способу воспринимать, полная опосредованность восприятия тем, что Писарев окрестил «молочными идеями» (по аналогии с молочными зубами); иначе, это –

– «непосредственность предубеждения»,

впрочем, мы вернулись к началу.

• Похоже, приписывающие наивности «непосредственность восприятия» понимают дело так: разобраться в увиденном – значит подвести его под какие-то схемы, то есть перестать видеть то, что попросту видишь. Может, для них оно и верно... Тогда как на самом деле «разобраться», уж точно, значит отделить реально существующее от кажущегося, искаженного восприятием.
(Кажимость – это вид сквозь среду. К непосредственности надлежит еще пробиваться...)

• Если наивный и «верит глазам», то эта вера особого рода: он верит, что действительно видит то, что ожидает увидеть. – Скорее уж, он верит ушам!

• Хотя доверчивость далеко не всегда означает наивность, сама наивность – конечно, своего рода доверчивость; она –

– «предубежденность, проявляемая доверчивостью».

НАКАЗАНИЕ

– месть властей предержащих; регламентированная властью расправа над ослушавшимися;
– регламентированное законом лишение свободы, как реакция на злоупотребление свободой в ущерб свободам сограждан.

• Наказание, изрек какой-то китаец, «это плоть власти»; перед властью все виноваты и без вины. Но что, в таком случае, составляет ее душу!..

• Лишение свободы должно бы рассматриваться не как наказание, а именно как только – лишение свободы. Наказание – месть, а мести нет места в праве. Наказание – это палки, топоры... Лишение свободы – эквивалент злоупотребления свободой, а все другое не в компетенции права и не в его духе.

• Заперли бы вы своего обидчика, в наказание, в чулан? Скорее надавали бы ему в шею. – Иллюстрация мысли, что «лишение свободы» и отместка – вещи разные.

• Кто, подумав об иных невинных жертвах, не пожелал бы стереть преступника в порошок? Только не гуманист!.. – И был бы прав, но все же это отнюдь не аргумент в пользу палок или тем паче смертной казни. Ведь точно так же любому нормальному человеку хочется стереть с лица земли и палачей, и тех, кто только подписывает приговоры... – Но за этим чувством должно быть признано его естественное право – право на возмущение. Конкретно: должна быть максимально уменьшена ответственность за то, что называется «превышением самообороны» (если только не полностью исключена), и в той же мере развязаны руки в обороне других.

• ...Если ты стал свидетелем насилия, вмешался, не смог иначе и убил – ты не убийца, а может и молодец. Если ты схватил преступника, долго думал и взвешивал, потом убил – убийца.
Государство – наоборот. – «На месте», «без суда» – убийство. Но, казня после долгого разбирательства, оно, пусть сто раз право, также делает чуть-чуть палачами всех нас.
Выводы?
Отменить смертную казнь, заменив его пожизненным заключением. Поднять степень допустимого при самозащите и в особенности при защите.

• Разумеется, нелепо – отменив кнут, оставить смертную казнь. Ее правовое выражение – полное лишение свободы, то есть пожизненное заключение. Вопрос же о том, что «гуманнее», тут попросту не при чем.

• (Раз уж зашла об этом речь. – Отмена смертной казни – это и возможность исправить ошибку... Но какое это имеет значение для менталитета, в котором «наказания без вины не бывает»!...)

• Гуманизация пенитенциарной системы – отнюдь не в смягчении наказаний, а скорее в их «отмене»: приведении их в соответствие духу права. Безусловно, они должны смягчиться в том плане, что не будут лишать ни здоровья, ни достоинства – хотя замена неволи на порку для кого-то и предпочтительней.
(С чем столкнулся в свое время Толстой. – Как представишь, что за пьяную драку мужик должен был лишиться возможности вспахать, посеять и накормить семью...)

• «Чтоб неповадно»: варварский, антиправовой принцип. Наказание, как устрашение, рассматривает преступника как заложника, заставляет одного расплачиваться за многих – какое уж тут право!
«Наказание, как исправление». – И это неверно: оно лишь формальный расчет закона со злоупотребившим предоставленной им же свободой. Впрочем, будь тюрьмы гуманнее, кое-кто в них, может, и исправлялся бы...

• В духе права – скорее отпустить десять виновных, чем наказать одного невиновного; в духе власти – как раз наоборот. Можно даже наказать одних невиновных, – что с того, перед властью повинны все. Есть факт непослушания – значит, должна быть проявлена власть, а кто виновник – это детали; пусть кто-то один пострадает и безвинно, общество в целом увидит, что есть порядок!
... И между прочим, так рассуждает не только сама власть.

НАМЕРЕНИЕ

– поступок, совершенный по сути, но не по факту, – который только и можно судить, но компетентен для такого суда только Бог

(если осуществлению намерения помешало что-то в душе человека, а не вовне, то о намерении говорить нельзя, – это было лишь настроение, которое неподсудно и для Бога).

• Задумывайтесь о намерениях, если надеетесь оправдать чьи-то дурные поступки, но никогда – чтобы разоблачить чьи-то хорошие.

НАРОД

– вся общность подвластных какой-либо одной из крупнейших на земле иерархических систем, называемых государствами; просто – подданные, население государства;
– то же, что национальность; что нация –

например, «русский народ», «чеченский народ». Здесь мы сталкиваемся с более архаичным употреблением этого слова, – «народ» ведь от «род».
Народ – есть и такие смыслы, они же самые обиходные –

– большинство населения, которому нет дела до большинства проблем, могущих волновать любое меньшинство – и мнение коего поневоле уважаемо;
– не-интеллигенция

(«внеличностность», «внеинтеллигентность» – вот некоторые из характеристик «народа», предложенных В. Кувакиным). – Даже если не-интеллигенция останется когда-то в меньшинстве, каждый так называемый «простой человек» будет чувствовать себя представителем «народа», его величества, а свое мнение будет считать общим – и даже не ошибётся в этом, поскольку вообще народ – это общность, и других мнений, кроме общего, признавать не может.
Подробнее, это последнее определение –

– часть населения страны, не выросшая из состояния первобытного коллективизма: члены которой даже ради общего выживания и благополучия не способны к разумному моральному самоограничению и потому вынуждены обожествлять традицию и власть (так называемая «духовность»),

плюс или минус, по желанию, оставшаяся часть («интеллигенция»), сама по себе обошедшаяся бы и без «устоев» и без насилия власти, но также вынужденная всего этого желать, поскольку ей никуда не деться от первой. – Короче, народ – это та среда, где культура невозможна без традиции и порядок без принуждения.
Значение же «все и каждый», видимо, второстепенно, хотя слышится довольно часто. Также и весьма распространенное – «большое число неважно кого», – в выражениях типа «полно народу» или «народищу набилось».

• «Без меня народ неполный» – обижается интеллигент. И напрасно обижается: будь оно так, будь дело в простой арифметике, никто бы в том и не сомневался. Обиходное и литературное словоупотребление здесь также не с интеллигентом. Ну, скажем, что такое «хождение в народ» – откуда, спрашивается, хождение? Понятно, не из народа. А «опрощение» – предполагающийся возможным процесс возврата личности к общинному (народному) способу бытия? «Чем мы умнее, тем менее понимаем смысл жизни» (Толстой): разве не ясно, что в нас и чему противопоставляется? «Своя голова» интеллигента народному «коллективному разуму». Кстати, и сам народ верит наивною верой, что интеллигенция настоящей жизнью не живет, «жизни не знает»; пьющий муж для каждой женщины «из народа» стоит всех ваших проблем, самых фундаментальных (странная на первый взгляд вещь, подмеченная не мною первым)... Так что определение «отбросы нации» или наше потешное «трудовая интеллигенция» (нечто отобранное из нетрудовой, из отбросов) следует принять и постараться лишь выгородить себе право на существование... Нет! Будем лучше верить, что сам «народ» в нас постепенно умрет и каждый из нас окончательно превратится в человека. – Если и гуманизм должен, как говорят, «во что-то верить» – он должен верить именно в эту перспективу.

• Сказанное – всё что угодно, только не «интеллигентский снобизм». То, что я всерьёз ненавижу (и против чего направлено каждое слово в этой книге) – это всякая коллективная психология, всякий конформизм, причем конформизм эзотерический – снобизм – на мой личный вкус, есть самая отталкивающая его разновидность! – Интеллигентность, как миссия индивидуального человеческого разума в темном царстве стадных инстинктов – да. «Интеллигенция», как отдельный особо качественный народец среди массы народа «простого» – нет! Эту идею отвергает в первую очередь сама интеллигентность.
(Долг интеллигентности лежит на каждом, и на академике и на дворнике, но если не справляется с ним академик – это уж «должностное преступление».)

НАРОДНАЯ КУЛЬТУРА

– это традиция: русло бытия, религиозное, этическое, эстетическое и материальное (бытовое) в нерасчлененном целом; образ жизни народа, как способ его выживания. Сакрализованный опыт «соборной» личности народа.

• Как соотносится народная культура и собственно культура?
Народная культура – в багаже универсальной, это наследство, которым последняя дорожит, – но, конечно, не ее путеводная звезда, не учащее, а изучаемое. Впрочем, глубокий человек ощущает и то, что мы учимся у всего, что по-настоящему изучаем, как хороший учитель учится у ученика. И без любви к предмету, с одним лишь снисходительным вниманием к нему ничего невозможно в нем постичь.
Чем дорожит универсальная культура в народной (не говоря пока о языке)? Не тревожа моральную сторону народной культуры ради тех, кто находится в ее поле и без него станет хуже, всерьез она ценит, кажется, ее «материальную» сторону. Именно «овеществленная культура», искусство, и содержит максимум не только поучительного (что, впрочем, тоже немало), но и собственного общечеловеческого смысла. Красота остается красотой в любом стиле, как правда остается всегда правдой, чувство – чувством.
И еще. Ничего из того, что сложилось само собой, не может быть без значения, не может быть несущественным. Хотя может быть и негодным!

• Красота и выразительность – одного и того же свойства и в народном искусстве и в «цивилизованном» (чтобы не сказать культурном). Но если в последнем они в значительнейшей мере являются заслугой универсального культурного опыта, развязавшего художнику руки, то первое украшает наша уверенность в том, что никакая образованность участия в деле не принимала. – Неученость, как гарантия какой-то подлинности.
(Собственно говоря, и то и другое искусство опираются на опыт, и причем именно народное искусство опирается на него в особенности. Различие в характере самого опыта. В народном искусстве традиция составляет все, но, во-первых, она же и представляет интерес, а во-вторых, определяемость художника традицией здесь столь наивна, что, зачастую, столь же наивно выдает его собственную личность.)

• ...Еще несколько слов об искусстве. – Всякое искусство в сущности «примитивно» – ибо занято лишь впечатлением, но не анализом, целым, но не связью, образом, но не растолкованием. Эстетическое познание – единственно доступное первобытному человеку. Потому-то наскальные фрески так поразительно современны. Однако традиционное народное искусство сохраняет это достоинство лишь отчасти – теряя непосредственность, оно перестает быть и в полном смысле слова примитивным. (Что касается кича, этого гибрида народной и универсальной культуры – то он еще дальше от честного примитива, он – примитивизирует, – пародирует то и другое.)

• Как художник любит запах грунтовки, лаков, разбавителей – всего того, от чего может и голова болеть, – так невозможно представить себе чувствующего человека, не питающего никакой признательности к тому, что сделало его самого: в том числе и к народной культуре. Но главное все же в том, чтобы помнить – суть не в красках и не в лаках, особенно не в их запахе...

• Народная культура доходит до нас в памятниках, культура вообще – в достижениях. Зато памятники обладают двойной ценностью – не только собственной, но и научной.

• Очевидно, что умирание народной культуры, этой культуры-традиции – процесс естественный. И происходить он должен в людях, ставших на почву личностно-универсальной культуры, но только не в самом «народе», – в этом последнем случае традиционную культуру сменяет всего лишь так называемая массовая культура.

• ...Но есть и еще кое-что в народной культуре, – то, что должно оставаться не в памятниках только, а живым: язык.
(Различие между народным и литературным языками в наше время не столь существенно, даже условно.)
Язык – явление, понятно, общечеловеческое. И все-таки высшее достижение национальной народной культуры – в его языке. Если что делает нас русскими или немцами – то это именно и только язык.
Народ создает не сам язык – это божий дар, – но он делает язык таким или иным. А в том, что обладает бесконечной ценностью, неважного просто нет.

• ...Итак, культура – копимый и передаваемый опыт; язык – и средство этого накопления-передачи, и, что замечательно, его продукт. Пройденный опыт концентрируется в каждом слове нашего языка, в глубине значений и контекстов, в которых это слово может быть употреблено. И это – народное (национальное) в языке, это – сама, в лучшем смысле, народная культура (если не брать «народ» в смысле «не-интеллигенция», а «нацию» – как какую-то мифическую кровную общность). Вот национальный путь к общечеловеческому.

НАРОДНОСТЬ

– эстетическая категория: что-то вроде «отражение народного духа в художественном произведении, как показатель и мерило достоинства последнего», –

в действительности этого духа, если не говорить о традиционализме, и не существует, или он не больше, чем комплекс нюансов или характерностей – чутким сердцам, конечно, небезразличный, но ни в чем не составляющий сути.
И однако пользоваться этой категорией все-таки можно было; ближе всего к ней понятие «художественная правда». Если такая правда в произведении наличествует, конечно, оно плоть от плоти именно той реальности, которая его породила – как бы мало ей ни интересовалось – и притом имеет универсальное значение. Так что и «Онегин», действительно, есть «энциклопедия русской жизни»; иначе и быть не могло бы, раз Пушкин – гений, а художественное произведение – та «капля воды», в которой отражается мир. «Признание» – энциклопедия жизни вообще!
Теперь – но это уж из другой, более унылой «оперы» – народность в формуле «православие, самодержавие...». Здесь она –

– альтернатива демократизму: дух народа, как дух общности, противостоящий духу индивидуальности (личностно-правовому). Совершенно то же, что традиционализм.

В общем, эта «народность» – те самые «православие и самодержавие», если говорить о тогдашней России (ныне, скорее, «самодержавие, православие и коммунизм»...). Интересно, что славянофилы, бывшие по какому-то недоразумению с самодержавием не в ладу, понимали её, по-моему, именно таким образом.

НАСИЛИЕ

– сущность всякого преступления: вторжение в суверенную сферу чужой воли, –

в эту сферу входят и наша собственность, и наше время, и труд; потому даже хитрость или предательство – то же насилие. Хотя насилием обычнее называется лишь одна его разновидность – физическое насилие, несправедливое применение силы в отличие от несправедливого применения ума, – будто бы всю бесспорную сферу нашей воли составляет исключительно тело.

• А что такое – «насилие над собой»? – Это когда воля в своей суверенной сфере руководствуется чем-то этой сфере чуждым. Когда мы мучаем себя вроде бы сами – но ради принципов, родившихся не в нас и не для таких, как мы.
Совершать над собою насилие – идти против чего-то в себе, что лучше осведомлено в нас, чем мы в нем.

• В насилии большинство людей и нуждается, – своей воли не хватает на всю ее суверенную вроде бы сферу, неволя оказывается пуще охоты: нуждаются в расписании, долге, начальстве, критике; тоскуют по идеалам – то есть по власти, что сделала бы эти идеалы обязательными...

• (Власть, – я уже говорил об этом, – мила насильно.)

• Такие вещи, как фашизм, возрождаются не потому, что умные и добрые люди недостаточно осмыслили их пагубность, – а потому, что глупым и злым они нравятся.

• «Пустить вас к власти, и вы будете стрелять!»
Наши оппоненты нас не понимают. «Конечно, будем!»

• Стадо имеет и особый инстинкт насилия: надо всем, что не стадо. Без объекта травли не живет ни один достаточно дикий коллектив; должна быть отыскана злосчастная единица, этакий презренный «враг народа», систематическим битьем которого поддерживалось бы в тонусе чувство принадлежности к «мы все».
Сцены жестокости неизменно возбуждают в коллективах (в кино например) дружный смех: это инстинкт. Берегитесь, чтобы те, кто хоть в самой малости с вами не в ладах, не образовали как-нибудь коллектива.

• У стада своя суверенная воля – воплощаемая вождем, – и живет она искоренением частных воль.

• Общество, в отношении личности, насильник. Не потому, что личность должна считаться с существованием и интересами других личностей – а потому, что вынуждена считаться с его целым, которое ни с кем в отдельности не считается.

• Стадная, или по латыни социалистическая, психология натурально расположена к насилию. Если «все» принципиально важнее «каждого», то в принципе не положено и предела жестокости к этому «каждому», если он хоть в мелочи и хоть без личной вины становится «всем» поперек.
Любимое слово борцов за народное счастье, не случайно же – расстрел.

• «Порядок» – либо способ избежать насилия, либо полное его господство.

• Всякая коллективная духовность – дух насилия.

• Самый «честный» бой – все равно, конечно, насилие: побеждает-то в нем все-таки сила, а не справедливость. Но самая мелкая и узаконенная несправедливость может заключать в себе больше насилия, чем безобразнейшая драка.

• «Требования справедливости». – Эгоист так и воспринимает: справедливость – нечто «требующее», чего-то вечно от него домогающееся, в общем, совершающее над ним насилие. В его суверенной воле, по идее, весь мир.
У власти, кажется эгоисту, больше оснований чего-то от него требовать, чем у справедливости. Сфера его воли простирается вплоть до своих физических, а не логических границ (очерченных принципом «поступай с другими так, как хочешь, чтобы и с тобой поступали»). Сила – понятнее. «Логика должна быть с кулаками».

• ...Все же насилие – не естество, а трагедия живого. Даже благословляя над собою насилие (например власть), всякая тварь надеется на защиту, а не на то, чтобы ее съели.
Между прочим, «насильственное» значит – «вопиюще неестественное».

НАСЛАЖДЕНИЕ

– «ощущение обладания тем, чем хочешь обладать»,

так что «желать наслаждений» – это либо «хотеть того, не знаю чего»; либо «остро хотеть самого разного»; либо «уметь хотеть только того, что всеми считается желанным»... А вот еще определение: наслаждение в более специфическом, собственном смысле слова, это –

– «ощущение обладания чем-то желанным, но желанным только в процессе обладания, а вообще бесполезным или даже вредным»; «весьма приятное сейчас, весьма сомнительное потом».

• ...Слово, будто бы, из лексикона сладкоежек. Впрочем, наверное, именно сладость особенно склоняет к злоупотреблению, или радости во вред, – так что – пусть будет.

• «Эстетическое наслаждение»: хоть и не «печной горшок», и «пользы не зришь», а почему-то желанно. Само по себе. – Только лучше не «наслаждение», а «восторг» или хотя бы «торжество».

• Все человек делает ради того, что он делает, а наслаждение – так сказать, продукт побочный. То же, что он делает исключительно ради наслаждения – как будто всегда либо патология, либо перестраховка природы, заинтересовывавшей его в исполнении своего закона: то и другое – исключения, подтверждающие правило.
Когда наслаждения ищут ради наслаждения, оно, как известно, «не дает того, что обещает». Но, за вычетом ситуаций «нештатных» – наслаждением является любая нормальная деятельность, сама жизнь.

• ...Всегда слегка удивляюсь людям, способным долго готовить себе удовольствие. Строящих годами дачу, например. Думаешь: если б на той даче жить лет пятьсот, может, и стоило бы... Хотя ясно: просто какое-то наслаждение заключено для них в самом процессе. Выход энергии, плюс какая-то розовая перспектива.

• Долг не противостоит наслаждению – наслаждению вообще ничего, кроме горя, не противостоит. Во всяком случае, долг не дальше от наслаждения, чем от принуждения.
От долга не должно ждать наслаждения. Но, вообще говоря, ни от чего не следует ждать только его. И во всем, что не горе, есть своя радость.

• «Чтобы было, что вспомнить»: «чтобы было, что вспомнить, когда придет время каяться».

НАСТОЯЩЕЕ

здесь можно изощряться в определениях, – ну скажем: «промежуток между прошлым и будущим, которого нет», «процесс преобразования будущего в прошлое», – но все же, наверное, настоящее – это попросту

– время между двумя существенными переменами, в котором мы находимся.

«Счастливые часов не наблюдают»: не хотят перемен и боятся их.

• «Живи настоящим»: «лови момент»? «Думай о вечности»?
Вот еще варианты. «Живи действительным, исходи из того, что имеешь в наличии и на что можешь твердо рассчитывать; пользуйся обстоятельствами, а не иди им наперекор». Или: «не зацикливайся на прошлом». Или: «не заменяй жизнь постоянной подготовкой к ней; не живи лишь ради каких-то перемен, от которых сам скорее всего не знаешь, чего ждешь, которые вообще могут не наступить, зато могут наступить такие, что настоящее покажется потерянным раем»...

• Живи настоящим. Пусть впереди перспективы одна грустнее другой, все-таки всем сразу им на тебя не свалиться: одна какая-нибудь избавит от остальных!

• Прошлое печалит, будущее страшит; прошлого не переделать, будущего не предотвратить, – живи настоящим!

• «Выучиться ждать», «быть спокойным и упрямым» – это ведь тоже значит – как-то смириться с настоящим. «Чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы».

• «Хлеб на сегодня» – не суетная забота; самые суетные заботы составляют заботы о будущем. Именно будущее заслоняет от нас вечное,

«настоящее – это место обретения вечного.»

Если понимать настоящее не как «теперешнее состояние», а строго «математически», как грань, то жизнь – перешагивание этой грани, и отгораживает нас от вечности сама жизнь.

НАСТРОЕНИЕ

понятно, что «эмоциональный фон», но все мерещится что-то более тонкое, например –

– «уровень нашего доверия бытию», «ощущение гармонии с ним»,

а с этим, кстати – «расположение души к живейшему принятию впечатлений», что, по Пушкину, значит не иное что, как вдохновение.

• ...Действительно, вдохновение – сейчас, с появлением радио– и теле-приемников, получило очень похожий аналог: это настрой, настроение души на некую волну, позволяющую видеть и слышать то, чего иначе либо вовсе не видно и не слышно, либо – неразборчиво... И мысли мы не придумываем, а «ловим»; и образы в нас не творятся, а «возникают»; но надо уметь «настраиваться».

• Быть «в настроении»: ощутить готовность раскрыться бытию навстречу. Порадоваться ему, ощутить его чудесность; постичь в нем что-то, что иначе не раскрывается; почувствовать нечто достойным желания.

• Что настроение – это вдохновение, подтверждается таким их общим синонимом, как «в духе» и «не в духе».
Быть «в духе» или «не в духе» – быть более или менее одушевленным, иначе говоря, живым. Настроение –

– «жизненный тонус». «Большая или меньшая готовность жить».

• ... «Расположение души к живейшему принятию» того, что создал Бог.
(А вот «обостренная восприимчивость» в применении к настроению и вдохновению не очень подходит, потому что «обостренный» ближе к «раздраженный», то есть не столько воспринимающий, сколько, скорее, отторгающий. Раздражительность – это такая лже-вдохновенность.)

• Ждать или не ждать вдохновения?
Вдохновения, на мой взгляд – не надо, можно начинать и без него, а вот настроение, если дело вам свойственно, должно быть для вас чем-то более-менее привычным, так что, если его уж вовсе нет, лучше подождать.

• Настроение – это когда ты «в духе», а вдохновение – когда «в Духе».
И о своей всегда нечаянной гармонии с Бытием, или о вдохновении, можно иногда заранее догадаться по чувству гармонии в себе, – по настроению.

НАСТЫРНОСТЬ

– бесстыжая настойчивость,

или сочетание эгоизма с бесстыдством; готовность из выгоды опротиветь. – Довольно частый комплекс, и вполне естественный: если, в глазах эгоиста, другие мало что значат, то, в сравнении с тем, что при должной настойчивости можно от них получить, их неприязнь или презрение не значат и вовсе ничего.

НАТУРА

– прирожденный душевный склад, материал, из которого воспитание и свободная воля созидают характер;
– душевный склад, прирожденный и в силу этого предполагающийся неистребимым,

а еще дальше в этом последнем направлении –

– то, каков человек «на самом деле» и вопреки всем видимостям, которые он в отношении себя создает и в которые даже сам может верить. Идея, что все подлинное в человеке ему врождено, и все, что не врождено, составляет в нем лишь «наносное», причем его подлинную моральность также следует искать именно в этом прирожденном, и ни на какие его разумные решения, мнения, принципы полагаться нельзя; разве что на его привычки – «вторую натуру».

• ...Будто натура подлежит в человеке не развитию, а только лишь маскировке. Очень-таки наивный взгляд!

• Вопрос, которым задаются обычно не искушенные в психологии люди: «хорош или плох человек по натуре?» – Человек может быть слишком предрасположен натурой к тому или другому, но последнее слово тут не за ней. «По натуре», можно им ответить, – не то и не другое.

• Всякое прирожденное и, действительно, неистребимое качество может иметь то или иное моральное применение. Исправить натуру, возможно, и нельзя, зато надо ее направлять.(Человек вспыльчив – но важно, что именно будет повергать его в гнев; робок – но неизвестно, претворится ли это в трусость или в осторожность, и т. д. и т.п.)
Главный вопрос в этой связи, это – может ли быть врожденным эгоизм? Если да, дело плохо, люди и вправду родятся с клеймом... Я думаю все же, что нет; натура поставляет эгоисту только, кажется, страстность, охоту до всего. А эгоизмом эту страстность делает опять-таки свободная воля – она повинна в недомыслии: неумении преодолеть оптическую иллюзию единственной реальности собственного Я, возникающую от того, что лишь собственные нужды чувствуешь непосредственно.

НАТУРАЛИЗМ

– искусство, рассчитывающее вырваться из пределов условного (что значит, вообще говоря, из пределов самого искусства)...

То есть, возможно –

– искусство, степень правдивости коего нам почему-то нестерпима («правда глаза режет»);

но здесь большой вопрос – что такое правдивость. Имеем ли мы в виду искусство, надеющееся на полнейшее осмысление реальности? Или, только –

– искусство, пытающееся создать идеальную подделку видимого?..

Вообще, попытка прямого копирования натуры, не говоря уж о никчемности самой этой задачи, не учитывает того элементарного факта, что искусство есть некоторый язык, то есть в любом случае не слепок с действительности, а ее передача, перевод, минимум осмысления; почему копирование неминуемо вырождается в –

– нагромождение излишних подробностей; или (и вот, кстати, то, что в обиходе чаще всего называют натурализмом) – смакование жестоких или неприличных подробностей.

• Если бы я считал, как считают на самом деле многие, гуманность и пристойность только «условностями», я бы сказал: натурализм – искусство, пытавшееся порвать с условностью художественного языка, но порвавшее только с самыми естественными и разумными моральными условностями.

• Натурализм не создает, а разрушает иллюзию – впечатление от целого, в котором можно было бы, что называется, «раствориться»; напротив, он задевает и выталкивает. Вообще, натурализм не прав. Нарисовав «каждую травинку», вы уже не нарисовали, может быть, ветер, который не даст ей позировать; не нарисовали главное в вашей картине, ведь глаз не видит всего сразу; в конце концов, нарисовали все-таки не травинку, а пальмовый лист... Но главное даже не в этом. «Как живое» – это и есть мертвое, – вот в чем дело; а искусство призвано создавать как раз живое! Живущее своей собственной жизнью в нас. Не искусственные цветы, а неувядающее впечатление от цветов.

• («Искусство – это импрессионизм».)

• Предел правдивости натурализма – «обманка»...

НАУКА

первоначально – просто опытность, умение или знание, дающиеся практикой, – как в выражении «будет тебе наука»; а также то же, что искусство, ремесло, сноровка: хотя бы «наука страсти нежной». Ныне –

– пополняющаяся сумма сведений по какому-либо предмету, достоверных или по крайней мере ставящих достоверность целью,

уже отсюда видно, кстати, что разные «интересные гипотезы» и «гениальные учения» – лишь способы достижения этой достоверности и иного значения не имеют; хотя гипотезы – может быть, основной метод в научном познании, для них самих наука, в конце концов, становится только «кладбищем» (выражение принадлежит не мне). Теперь. Если не говорить о «гуманитарных» науках, которые подчас трудно отделить от философии или искусства, наука в своем специфическом смысле –

– знание, обеспечивающее себе возможность прогрессировать систематической формализацией своих результатов (приведением их к однозначности и общезначимости, обеспечением воспроизводимости и т.п.),

то есть, между прочим – знание, переставшее быть только суммой мнений. В отличие от философии, например... Наука, еще –

– «это искусство достоверности»,

для философа же, сознающего, что само понятие достоверности требует осмысления, лучше сказать так:

– «искусство однозначности». «Это искусство ставить вопросы, на которые можно получить однозначные ответы», «ставить вопросы так, чтобы на них можно было определенно ответить». (Что касается естественных наук – то же, что искусство эксперимента.)

Далее.
Знание, которое хочет быть общезначимым без принуждения, не может не верить в причинность и факт, или иначе в объективность. Факт – это его достоверность; причина – достоверность невидимого, стоящего за фактом; закон – достоверность осмысления. В этих формулах можно заменить «достоверность» на «необходимость», и тогда наука –

– искусство обнаруживать необходимости, с которыми мы сталкиваемся в уме или на опыте, называемые иначе фактами и законами.
«Искусство встраиваться, хотя и на бесконечно малых отрезках, в причинно-следственную связь бытия».

• «Зачем нам наука?» Это: «зачем нам мир? что в нем интересного?»
Впрочем, если «ученый» не в силах поставить настоящего вопроса и потому подвизается на широчайшей ниве установления ни к чему не ведущих фактов, он свято верит в «науку». – «Зачем это знать?» – «Это наука!..»

• Если «философия – это наука о наиболее общих законах...», тогда наука, наверное – «это философия о законах наиболее частных»... Нет, философия – это философия о том, может быть, что такое законы вообще и что они могут значить для нас в частности. А наука – наука о самих законах, все более частных и все более общих.

• Философия может быть не наукой, а только лженаукой. (То есть, чтобы избежать этого, должна оставаться исключительно философией.)

• ...Кстати, лженаука – это наукообразие без самой науки, – ее специфической доказательности. Лженаука – это ее лже-обоснованность. Из общих взглядов выводятся и взгляды на частности – но только не сами эти частности: чего обычно не чует лженаучное мышление. Наука, напротив, начинает с «частностей» – с фактов.

• Философия, в некотором смысле, повествует о желаемом, а наука, в абсолютном смысле, о действительном.

• Философия на девять десятых – научная фантастика, и на одну десятую собственно философия (в пропорции я могу и ошибаться).

• ...Дело не только в методе; или, точнее, метод здесь определяет и характер добываемых им истин. Наука никогда не откроет окончательной философии (ведь если бы философия могла что-то диктовать науке, скорей, следовало бы повременить с самой философией, а там в ней отпала бы и надобность). Наука отвечает на те вопросы, на которые можно ответить однозначно, философия – на те, на которые однозначно ответить нельзя.
(Можно сказать, почти не в шутку: наука отвечает на те вопросы, которые имеют ответ, философия – на те, что его не имеют...)

• ...А что «интересней»?
Наука – если позволено будет такое сравнение – прилавок, где вам даже не покажут того, что вам не по карману, но кое-что приобретать все-таки можно; философия – великолепные витрины, где все можно рассмотреть, но не пощупать руками, и даже нельзя быть уверенным в том, что все за стеклом настоящее. И притом – что важно! – относительно каждого несомненного приобретения науки никогда не знаешь, точно ли оно вам необходимо, а без лицезрения тех витрин, пусть самой жалкой на них, жить все-таки невозможно.
И еще. Подлинный интерес к науке – это именно не «научный», а философский интерес.

• Как и философия, наука идет к осмыслению мира, но лишь от факта к факту.
Ученый – это философ, слишком хорошо знающий цену факта.

• Между прочим. – Верить в причинность – это верить в принципиальную познаваемость мира, но самое познаваемость сводить лишь к выявлению причин.
Наука верит в принципиальную познаваемость мира, но никогда не в то, что он ею уже познан, и даже в то вряд ли, что он будет когда-нибудь окончательно познан; говорят, «к истине приближаются асимптотически». И в этом еще одно отличие науки от философии, представляющей собою набор не вполне согласующихся между собою проектов окончательной истины.

• Философия – это уяснение себе в свете личностных ценностей того, что можно любым способом познать, – в том числе и способом научным.

• Наука – тот же здравый смысл: категорическое предписание воздерживаться от суждений о том, о чем нельзя судить с определенностью. («...Утонченный и до предела рафинированный здравый смысл, применяемый в сферах, недоступных непосредственному восприятию», – А. Свердлов.)

• Однозначность, которой добивается наука, была бы не однозначностью, а каким-то тупым и самодовольным заблуждением, если бы столь же однозначно не определяла своих собственных границ. Границы определяются тем, что в данной научной теории недоказуемо. Так, Лобачевский не опроверг Евклида, – место геометрии Лобачевского отвел сам Евклид, как место теории относительности – сам Ньютон.

• (Не знаю, требуется ли еще следующее разъяснение: теория вероятностей отнюдь не находится в противоречии с принципом однозначности научных результатов, скорее, это какой-то его апофеоз – оказывается возможным достоверно судить даже о заведомо случайном! Теория вероятностей – это теория всего достоверного, что можно знать о вероятностях.)

• «Гуманитарные науки» – учетная книга по человеческому творчеству, сознательному и нет, плюс философское осмысление этого творчества, плюс – впрочем, эта фаза лишь начинается – плюс вполне «естественная» наука о закономерностях в нем.
(Психология: вот гуманитарная наука, «самая гуманитарная изо всех гуманитарных», становящаяся притом понемногу наукой в собственном смысле слова, то есть наукой естественной.)

• «Гуманитарные» науки – это науки, могшие бы нас, при своем должном и верном развитии, «гуманизировать». Очеловечить.

• «Естественные науки» – сфера индуктивных истин; это, необходимо, науки «эмпирические», то есть экспериментальные. Это науки обо всем на свете с естественнической (ищущей объективных законов) точки зрения.

• «Точные науки» – это науки обо всем, что мы можем точно утверждать, исходя из каких-то постулатов и не прибегая к опыту.

• Что я уяснил из статьи Э. и Г. Абелевых «Этика науки». – Наука – система, так сказать, «экологически и этически равновесная»: где ошибается, там сама себя исправит, а врать и вовсе не умеет; никакой полиции в ней не нужно – насильники и мошенники сами себя из нее извергают; время в ней работает на истину. Так что, скажем, «борьба учений» в науке – столь часто и столь драматически изображаемая в художественной литературе – может, есть лишь такой способ дискуссии, момент сугубо рабочий, а может – попросту не слишком достойная борьба за благосклонность вненаучного начальства.

• (Еще о сюжетах романов о науке. – Можно найти в бумагах писателя или философа рукопись, труд его жизни или интимный дневник, который станет явлением. Но нельзя найти в бумагах биолога или физика чисто научного труда, не мемуарного и не осмыслительного свойства, который бы ученый предназначал потомству и прятал бы от недостойных глаз современников. Наука развивается, в этом ее суть, и даже если бы такой гений мог ее настолько перегнать – как бы он позволил себе ее тормозить? Да и, вырывая из научного оборота открытые им факты, во что бы он превратил остальные свои труды?)

• ...Да, в философии время может укреплять позиции заблуждения. А вот в науке оно работает исключительно на истину.

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ

– самая широкая родовая общность – которой в чистом виде и не сохранилось нигде на земном шаре. Единственный её пережиток – это язык,

это и единственное, чем следует дорожить, – наши мысли, наше виденье мира в переводах теряют. Если бы не отмеченное обстоятельство, с переходом на эсперанто о всякой национальности можно было бы, да и нужно, совершенно забыть!

• ...А лучше так сказать: если культура имеет вообще национальность, то это – язык. А о бескультурье и думать нечего, о нем можно лишь сожалеть – и всеми силами пытаться преодолевать его.

• Давайте лучше делить наших писателей не на «русских и русскоязычных», а на «русско– и косноязычных». В национальных же интересах!

• Итак, национальность говорящих на одном языке –

– это миф, псевдореальность: некоторая общность судьбы и соответственно характера, отчасти принимаемые за этот якобы существующий набор прирожденных свойств, отчасти самим этим мифом порождаемые.

Честно поломав ещё голову над тем, что такое национальность, если не язык – ведь общепринятое употребление слова с этим не совпадает, – а также учтя очевидный факт, что ни одно вообще свойство не может быть закреплено ни за одной национальностью как исключительно её характеризующее, могу предложить лишь следующее:

– это ничего точно не значащее звание, закрепляемое за человеком при рождении единственно на основании факта, что такие же звания и таким же образом были закреплены за его родителями (казус: родители носят разные такие звания; тогда по выбору или как-то иначе), – могущее, однако, иметь определенное значение в его последующей социальной жизни, например мешать или способствовать карьере, а в нём самом порождать комплекс неполноценности или возбуждать корпоративный дух.

• Что такое «историческая память»? Возможно, национальность составляет именно она?
«Приобретенные признаки не наследуются», учит генетика (и учит, кстати, ещё в средней школе), – как не наследуются бульдогами укороченные хвосты; если такая штука, как «историческая память», существует и определяет национальность, она не в крови, а в наследии, да, опять же, в языке. То есть может не совпадать с «пятым пунктом».
Можно было бы сказать, что национальность – это традиции, но такое определение ещё более условно, чем предлагаемое «язык».

• Итак (чтобы уж всем всё было ясно): если вы живете в России, говорите и думаете по-русски, вы русский, кто бы по национальности вы ни были; вот только, если вас считают евреем, вы действительно еврей. Это – роль; но даже и её каждый играет по-своему!

• Возможно, и даже наверняка, есть и некоторые общие черты национального генотипа; трудно представить себе столь изощренного психолога, что смог бы вычленить их из тех, которые определены общностью судьбы, традиций и всего подобного, – но допустим, что такие психологи существуют и не ошибаются: всё равно – не очевидно ли, что различия в этих чертах ничтожны в сравнении с индивидуальными? Что этот вот немец не окажется куда родней этому вот англичанину, чем большинству своих соплеменников?

• Кто станет отрицать существование национальных черт: китайца или негра видно невооруженным глазом, а глаз намётанный (выдавая себя) легко различает и еврея. Если же есть типология внешности, законно предположить, что должна быть и соответствующая характерология; последняя может вызывать свой интерес и быть даже объектом изучения. Но дело в том, что вся эта наука не может иметь ровным счетом никаких практических приложений: «закон больших чисел» по определению неприменим к единичным случаям, а для человечности каждый случай – каждый человек и каждая ситуация – единичен. Так точно можно выводить (и выводят) самые остроумные характерологии мужчин и женщин, людей низкорослых и высокорослых, перенесших детские травмы или от рождения благополучных и т.д. – с тем, чтобы как можно полнее забывать их при каждом столкновении с жизнью.
Мораль в следующем. Общее правило, идеально негодное в любом отдельном случае, есть фикция. Национальность человека – фикция.

• Национальность – хоругвь, за которой меня нет, и мишень, за которой оказываюсь я. Признак, по которому можно оскорбить, но не возвысить.

• Если признать возможными коллективные (от общности к индивидууму) оценки, тогда суждения типа: «а вы Христа распяли», «а вы скифы, азиаты» – вполне законны.

• Родило Христа – Человечество, распяла – Толпа. (К вопросу, чья заслуга и чья вина.)

• В каком-то поколении, все мы кровные родственники.
Это наш с вами дальний предок кричал «распни его»; другой наш близкий погиб на кресте...

• (Антисемитизм дурен не потому, что «на самом деле евреи хорошие», – он был бы дурен и в том случае, если б они были «плохие»; но тем паче, что подобные суждения не имеют смысла или, точнее, имеют дурной смысл – плохо говорят о самих судящих.)

• ...Ещё о национальной характерологии. – Помимо её моральной сомнительности, вообще всякие суждения о характерах явно представляют собой так называемые самооправдывающиеся прогнозы, причем неважно, судят ли о себе или о других; тут, по поговорке, «за чем пойдешь, то и найдешь». Так что даже чисто психологический или исторический интерес будут, скорее всего, обмануты. И за всем тем – «национальный характер» есть, максимум, нюанс в характере индивидуальном!

• Слово «дух», в числе прочих, имеет два противоположных смысла: «главнейшее, отвлекаясь от деталей» и «характерные мелочи, нюансы», – так вот, дух нации – если представить, что он вообще существует и отнестись к нему благожелательно – это именно и только нюансы.
...А по мысли Шопенгауэра, национальный характер – это набор отрицательных черт, признаки ограниченности, которыми большинство составляющих нацию людей отличаются от того, что должен являть собою достойный человек. Лучшие люди этого характера не имеют.

• Если наша национальность как-то определяет наше поведение, то скорее не в том, что мы будем делать, а в том, как. То есть, к примеру, не в том, что мы скажем или за кого проголосуем, а в том, как при этом будем жестикулировать или какую проявим избирательную активность.

• Можно не сомневаться, что средний зулус легче переносит жару, чем средний европеец, а средний чукча – холод. Но что такое жарко и что такое холодно – это и зулус, и европеец, и чукча понимают совершенно одинаково. Так во всем – и в этом все дело.

• Национальность есть фикция ещё и потому, что всякое ценное своеобразие ценно лишь постольку, поскольку имеет общечеловеческое значение: вненационально. (Впрочем, милое сердцу одного может стать милым и для другого, здесь надо быть осторожней.)

• Национальность – миф, а нация – это национальность, в этот миф уверовавшая. Отсюда –

НАЦИЯ

– «сообщество людей, не объединенных ничем, кроме своей национальности и культивируемого в нем национализма»...

• «Нация – реальность, но нет плохих наций и хороших, все замечательные, ибо каждая оригинальна и сравнивать их бессмысленно». – Позиция, всё-таки, скорее прекраснодушная, чем просто человечная. Одна нация прославила на весь мир слово погром, а другая сделала так, что о тех погромах можно и не вспоминать. Что ж, если массовые акции людей определенной национальности естественней числить за нацией, как за общностью, чем их индивидуальные поступки, то сравнивать нации и вправду бессмысленно: все негодяи. К счастью, никто не обязан быть оригинальным именно на тот манер, каким оригинальна его нация – а выражаясь проще, каждый должен быть человеком и только, а «нация» – для каждого разумного индивидуума – вздор.

• Нет сомнения, что стадный дух – реальность. Нация – этот стадный дух, дух «объединения-отъединения», поднявший на щит самый архаичный кровный (национальный) принцип: реальность – не нация, а сам стадный дух.
Но и сам стадный дух – реальность, уж конечно, не из непреложных (вроде закона всемирного тяготения), а из «досадных». С чем только мы ни вынуждены считаться, как с «реальностью»! Например, с глупостью или жестокостью многого общепринятого; но ведь это не значит, что распространенные глупые суждения тем самым становятся истинными, а жестокость должна стать и нашим собственным правилом!
Между прочим, явившийся на вершине эволюции разум и есть, в сравнении с инстинктом – в том числе и стадным – способность более тесного, непосредственного контакта с реальностью.

• («Последнее слово принадлежит глупости» – сказал Шопенгауэр; а Наполеон сказал – «последнее слово принадлежит общественному мнению». Оба правы!)

• ...Вот, фактически, ни с того ни с сего рассыпалась железобетонная советская общность, и столь же чудесным образом проснулось в людях «национальное самосознание»; одни ощутили свои русские православные корни, другие – чеченские мусульманские корни, а третьи – далекие исторические (не собираться в Израиль – будто себя не уважать...). Поучительное, но и обескураживающее зрелище – бессмыслицы, правящей миром...

• «Интеллигенция – отбросы нации»; но и обратно, идея «нации» – первое, что попадает в отбросы на пути к элементарной интеллигентности.

НАЦИОНАЛИЗМ

– разновидность снобизма, коллективное чванство, выделяющее нацию из всего остального человечества – и более или менее агрессивное

(на службе у государства, плавно переходит в коллективный эгоизм – агрессивный патриотизм).

• «Национальный дух»: ведь это на самом деле не об особенностях национального характера, это – об идеологии, о факторе, образующем социум и противопоставляющем его как личности, так и человечеству. Отсюда и его неизбывная агрессивность.
Не «дух этой вот нации» (владеющая умами псевдореальность), а дух коллективности вообще.

• Царь символизировал нацию и притом не имел национальности, – «равнородство» было важнее кровного родства. Не слишком в ней нуждался и «советский патриотизм», создавая свой особый национализм, ничем не отличавшийся ни от какого другого.
Сначала национализм, а нация приложится...

• Что «национализм – высшая и последняя стадия коммунизма», это точно так; все дороги ведут в Рим; с какими помыслами ни пробуди к жизни стадность – хоть в надежде объединить пролетариев всех стран и тем погубить государство как таковое – в конце концов только лишь стадность и останется, и национализм, этатизм – самое свойственное ей проявление.

• Неверно, что русскому национальному духу свойствен авторитаризм, как в том убеждают нас сами «народные патриоты», – нет, авторитаризм – дух отсталости, дух национального духа вообще, любой национальности. Попросту стадный дух.
(«Национализм национальной специфики не имеет».)

• Неверно, по моему мнению (возражая Л. Яковлевой), что национальному духу какой-то отдельной нации может быть исключительно свойственно ханжество; но к русской идее, правда, ханжество имеет отношение непосредственное. Ханжество – свойство всякого «национального духа», поверившего в свою избранность. В самой этой вере ханжество и состоит; эту-то заразу и надо истреблять, а ханжество исчезнет, как одно из её необходимых проявлений. «О, недостойная избранья, ты избрана!..» – да, это значит – черное я объявляю белым, и должен руководить другими, хотя самому впору учиться; дважды два пять, если мне так нравится – и такова Божья воля!.. – Но в каком только народе не зацветал этот дикий «цветок мессианизма»!

• Национализм: вера в избранность, самомнение, амбициозность – но никогда не способность жить своим умом. Можайский полетел раньше Райтов – кто в России обратил на него внимание? Я имею в виду – не тогда, когда уже полетели Райты, а вовремя? Если может существовать такая штука, как национальный позор, в этом-то он и состоит: не сконструируй Можайский свой самолет, до которого никому не оказалось дела, не было бы и позора... Зато позаботимся о видимостях: будем, скажем, строить дома и церкви в псевдорусском стиле. Что ж, псевдо так псевдо, красиво можно сделать в любом. Вот только опять же – Петров, что этот стиль создаст, возьмет себе невнятно-иностранный псевдоним Ропет: ведь кто бы поверил в способности Петрова?.. – Национализм, как известно, происходит от комплекса неполноценности.
(И не будем думать, что лишь наш отечественный; полвека назад это говорил Поппер о национализме немецком.)

• ...Ещё о комплексе неполноценности. Патриотизм-ксенофобия – ненависть от страха перед своей несостоятельностью. Более безобидно этот страх проявляется во вспышках хвастовства, мании удивлять, опережать, воздвигать самое высокое, вообще создавать самое-самое (грустными символами чего могут служить царь-пушка, царь-колокол, да и Останкинская башня – которая, слава Богу, цела и функционирует...).
Или, другая патология: патриотизм как навязчивое состояние. Явление, остроумно и гениально изображенное в «Левше» в тексте от автора. Сам Левша – русский национальный миф, куда более русский, национальный и всем нам близкий, чем любой из трех богатырей; но какой миф! Миф-трагедия, миф-самоирония...

• ...Хотя, «коллективно верить в себя» – вещь также логически невозможная. Но давайте верить в себя, так сказать, на индивидуальном уровне, и тогда не будем бояться учиться у других, а главное, не станет нам казаться, что всё вокруг нас никуда не годится, раз в центре этой окружности помещаемся мы сами; не проморгаем тогда и «собственных Платонов»...

• (Надо признать, те, кто у нас в прошлом веке лучше и человечнее всех судили о национальном вопросе, не были-таки свободны от этого комплекса неполноценности – комплекса, возбуждавшего в других только национализм. – Скажем, великолепный ампир, в архитектуре, времен Герцена казался им тогда «казарменным», а в Новгороде сам Герцен не обнаружил ни единого памятника старины...)

• «Национальная гордость», по В. Кротову, это гордость за свою нацию тех людей, кем нация гордиться не может. – Иначе не только не бывает, но и не может быть: нет правды в гордости вообще, а уж в гордости не своими заслугами...

• Если возможно такое явление, как национальная гордость, то куда тогда подевался «национальный стыд»? Если можно гордиться тем, чего не совершал, то почему не слышно, чтобы кто-то чего-то подобного стыдился? Ведь для стыда, кажется, история всегда доставляет больше оснований, и счет всегда будет не в пользу гордости?

• ...Впрочем, Ясперс писал о «метафизической» национальной вине немцев после второй мировой войны (а немецкое государство даже приняло кое-какие законы в этом духе, например, о предоставлении гражданства и пособий евреям-беженцам; не знаю только, что оно сделало в отношении цыган). – Что ж, вполне можно было бы терпеть и национальную гордость, если б только она оставалась сугубо «метафизической». Но в таких рамках, видно, слишком уж мало кому эта гордость понятна и может греть душу: безопаснее все-таки обходиться без неё!

• Кому гордиться нечем, гордится национальностью. Охота же чувствовать себя «в семье уродом»!

• ...Это гордость нации тем, чем она не похожа на всё остальное человечество, и что а) слишком трудно идентифицировать и б) в случае верной идентификации вряд ли во всем заслуживает гордости, – так что, выходит, это гордость исключительно фактом своего несходства, то есть тем, чем может с тем же правом похвастаться всякая другая.
Выход из положения: «вы там у себя гордитесь, а мы здесь будем гордиться»... «Горжение» – слово Щедрина – времяпрепровождение в лучшем случае пустое.

• Что такое «великий народ»?
О том, какой народ великий, какой не очень, а какой вообще никуда не годится, видимо, следует судить по относительному числу научных, художественных, военных и всяких прочих его достижений. – Ну что же – если в принципе ничто не мешает создать статистику, сколько замечательных дел бывает совершаемо лысыми людьми и сколько кудрявыми – то кого-то может заинтересовать и такая национальная статистика. Вот только при осмыслении полученных результатов необходимо будет учесть различия в стартовых (географических и связанных с этим экономических) условиях жизни каждого народа. Скажем, возможность морского сообщения и торгового обмена способствует культурному обмену – NB: интернациональному, – и развитию всех народов-счастливцев; благоприятный климат облегчает борьбу за существование и высвобождает силы для более высоких целей. Так что определить собственные кровные достоинства народа окажется слишком трудно.
А есть на земном шаре такие места, в которых каждый день жизни – подвиг. Если какой народ и заслуживает особого уважения, так это тот, кто устранился от битв за место под солнцем и сумел выжить на землях самых непригодных, на вечной мерзлоте: самый великий из великих народов – народ чукотский.

• Идея, что каждая нация представляет собою этакую соборную личность со своими периодами детства, зрелости и упадка (последним проводником которой, кажется, являлся Лев Гумилев) – идея необходимо националистическая, даже фашистская. Так или иначе, в той степени или иной она отрицает возможности самого человека, отрицает его личность.
...Хотя очевидно, что общество может находиться в состоянии детском и может дорастать до относительной зрелости, а из этого последнего состояния его с обвальной скоростью можно снова, на время, ввергнуть в детство, только уродливое...

• Недобросовестно толкуя личность как «отдельность», националистическое как отдельность от общечеловеческого, выдают за шаг к персонализму.
(Личность есть скорее личная, без посредников, причастность универсуму.)

• Личность – это такая отдельность человека от всяческих единений (групп, корпораций, каст, наций), которая позволяет ему быть вместе со всем человечеством.

• Не может быть личностного без характерного – следовательно, и без чего-то национального; но это, так сказать, материя личностного, а не его дух, дух-то – категория вселенская. Национализм, и это ещё не в худшем его варианте, форму пытается выдать за дух.

• «Национальное достоинство» – либо попросту национализм, либо – личное достоинство в этом частном пункте: коль скоро ничего сама по себе не значащая бирка национальности введена в оборот, никто не смеет дискриминировать или оскорблять помеченных той или иной биркой; и не за честь бирки стоит подлинное национальное достоинство, а за собственно человеческую честь. Никто не смеет дискриминировать и оскорблять никого. Короче говоря, не существует особого «национального» достоинства – существует просто достоинство.
Впрочем, может быть, этот вариант достоинства есть ещё уважительное отношение к тому, чем тебя снабдила, при рождении, судьба; к тому исходному материалу, на котором ты созидаешь свою личность. Темперамент, воспоминания и т.п.

• Формула национального оскорбления: «ты негодяй уже без того, чтобы лично доказал свое негодяйство».
Важная деталь. Формула «хоть ты и должен бы быть, как все вы, негодяем, а – надо же! – хороший человек», – ничем по сути не отличается от приведенной выше, а может и хуже её: согласившись быть исключением, предаешь тех, для кого оставляют в силе правило.

• «Национальное оскорбление» – это такое личное оскорбление, когда вместе с вами оскорбляют ваших родителей, детей и ещё массу ни в чем не повинных знакомых и незнакомых вам людей. Или когда вас, без умысла, оскорбляют тем, что оскорбляют их; или когда оскорбляют – не вашу национальность...

• Требование креститься, чтобы приобрести право жить вне черты оседлости, было унизительно – и опять же дело не в религии и не в национальности (в данном случае религия значила национальность): надо думать, креститься было унизительно не только правоверному иудею, но и неверующему, и индифферентному, и даже искренне уверовавшему именно в то, во что полагалось веровать. Ибо унизительно всякое, самое безобидное, действие (например спеть или сплясать), которое вас вынуждают проделать единственно с тем, чтобы продемонстрировать над вами власть.
(Притом, снизойдя к тупости государства и церкви, прибегающим к подобным мерам, я считаю, можно было и креститься. Точно так же как позже следовало без колебаний из двух родительских национальностей выбирать наименее щекотливую. Другое дело, что тяжко пользоваться тем, чем не могут воспользоваться другие близкие тебе люди, – что ж, это вопрос сложный и даже, как большинство моральных вопросов, в принципе неразрешимый.)

• По национальному признаку можно оскорбить, но не возвысить.

• Антисемитизм – обычное проявление национализма по отношению к инородцу, но вдобавок разогретое религиозной ревностью (нелепыми претензиями на одного и того же Бога...).
Вот – случай, когда ревность переживает саму «любовь»: семьдесят лет народ в глаза не видел Библии и знать не знал, в чем там было дело у иудеев с Христом, отрекался от всякой веры и притом теплил-таки в себе «правоверный антисемитизм».

• Своих особенностей, своей подлинной самобытности не ощущаешь.
Но если хочется все-таки что-то подобное ощущать и самоутверждаться в этом, надо кому-то себя противопоставить; инородец, в этом плане, находка. «Если бы евреев не было, их следовало бы выдумать».

• Тема для исследования: «евреи как катализатор национального самосознания».

• Впечатление такое, что, если бы не осталось тех, от кого надо спасать национальный дух, не осталось бы и самого национального духа...

• Антисемитизм, ратующий за всякие ограничения, цензы, проценты. – Это о таком его типе англичане будто бы говорят – «мы не антисемиты, потому что не считаем себя хуже евреев»: действительно, чтобы насильственно сдерживать чьи-то успехи, надо уж вовсе не верить в собственные силы. Ясно, этот антисемитизм должен быть истеричным – ведь он, так сказать, сам себе бьёт по самолюбию!

• Новые национал-патриоты согласны, кажется, в том, что демократия – это происки евреев.
Толика правды в этом есть – кому острее чувствовать необходимость гарантий личности в национальном государстве, как не «инородцу».

• Жаловаться и взывать к справедливости – дело не только слабой и притесняемой, но и притесняющей сильной стороны. Жалостные нотки в ходу и у бандитов, ими парализуют жертву и её защитников... – Не с этим ли мы сталкиваемся, когда слышим, как представители империи в шестую часть земли, да на собственной своей территории сетуют на «русофобию»...

• Эйнштейн назвал национализм детской болезнью человечества, вроде кори. Именно человечества, а не какого-то отдельного народа; у народов эта болезнь проявляется скорее как хроническая, рецидивирующая, и не похоже, чтобы переболевшие ею приобретали хоть какой-то иммунитет.
Скорее, национализм – не детская болезнь, а само младенческое состояние человечества. Выглядит это наше детство что-то уж очень непривлекательно, но что поделаешь!

НЕБЛАГОДАРНОСТЬ

тема, которой нельзя было не коснуться в статье «Благодарность», но дело в том, что благодарность, это обычно не только и не просто –

– отсутствие благодарности или, иначе, расположения за добро,

а, главное и самое характерное –

– род мстительности, активное нерасположение.

• ...Вот нéкто не чувствует благодарности, потому что всякое добро воспринимает как себе причитающееся. Это только отсутствие благодарности. Неблагодарный же именно мстит за добро, – он его чувствует.

• Делайте добро эгоцентрикам: они его примут как должное. Все прочие, скорее всего, не оставят его безнаказанным.
Делать добро так, чтобы «правая рука не знала, что делает левая» (сугубо анонимно) – естественная мера предосторожности.

• Ощущают так: добром покушаются на независимость.
...Ну, допустим, добро вас приневоливает, но почему бы не попытаться увидеть за ним расположения? Оно вам не нужно? Но это такой «колодец», в который вдвойне зазорно плевать.
Но и то сказать, что ни одно покушение на независимость, ни один тиранический акт в отношении ближнего не происходит иначе как во имя добра, – так что не случайно слишком настырным жалобам на чью-то неблагодарность сочувствуешь обычно мало.

• «Если мне сделали добро не из расположения ко мне, – судит дикарь, – то, если только меня не хотят как-то надуть, – из презрения!» – И, натурально, мстит. Так что столкнуться с неблагодарностью рискуешь даже в ответ на добровольно проявленную простую справедливость.

• ...Вот собаку можно было бы определить, как «существо благодарное», – то есть способное платить за ваши услуги не услугами только, а любовью. – Человек же – может расположиться в ответ на расположение, может – нет, а услуги в этом деле могут еще и напортить.

• «Насильно мил не будешь», и добром не всегда.

• «Вам неприятна отплата? Так значит, вы хотели купить расположение? Ну уж нет!..»

• «Неблагодарный труд» – это либо труд, приносящий слишком мало результата – может, ненужный, а может, и совершенно необходимый; либо труд, результаты которого не принесут тебе ничьей благодарности – и опять же, то ли никчемный, то ли такой, на котором, что называется, земля стоит.

• «...От благодарных потомков»: то есть потомков, свидетельствующих почтение. Хотя потомкам и вправду легче, чем современникам, ощутить благодарность.

НЕБРЕЖНОСТЬ (В ИСКУССТВЕ)

– недостатки в частностях,
а) губящие целое;
б) по-своему необходимые ему. Что могло бы показаться недостатком, не будь того целого, в котором оно приобретает некоторую ценность.

• В искусстве недопустима небрежность – какая может быть небрежность в том, на что художник обязан положить всего себя?
И при этом, кажется, нет настоящего произведения без какой-то внешней небрежности. И не тем она оправдана, не то должна показать, что якобы результат дался художнику без труда. Смысл ее глубинный: художник имел дело не с формой, а с духом; он искренне заботился о другом.

• Художник призван отделывать свою картину до совершенства – но он совершенствует не плоскость картины, а то, что за нею.
Плохие художники пишут картины: портреты и пейзажи. Хорошие художники пишут людей и природу, – в их картинах могут оставаться небрежности, которых не позволят себе те, что пишут картины.

• ...Это свидетельство искренности: эстетизация выражения есть уже какое-то кокетство, какая-то фальшь. Забота больше о том, как выразить, чем о том, как это будет восприниматься, порождает те великолепные небрежности, что вызывают доверие.
Итак. Небрежность должна свидетельствовать о том, что художник не наблюдал за собой, когда творил; что его душа была больше в том, что он хотел сделать, чем в том, что у него вышло или не вышло; что, стало быть, он был искренен, а значит, и талантлив! И это тем более, что художник просто не имеет права на небрежность. Небрежность, знак того, что взгляд на себя со стороны не играл первой скрипки, – знак и таланта.

• Небрежность и non-finito: если последнее есть, скорее, рассчитанный прием, то своей небрежности художник искренне не видит. Великолепна небрежность, впитавшая в себя достоинства non-finito и особенно лаконизма.

НЕБЫТИЕ

– по-видимому, интерполяция и абсолютизация наших представлений о несуществовании или разрушении предметов («сложных сущностей»). Придание отсутствию статуса особого бытия.

• «Небытие есть»: алогично. Небытие этого или того просто представить, но, конечно, не небытие вообще, как таковое. «Отсутствие вообще»: как-то не звучит.
А – «небытие мира»? – Этого вот мира, как ни горько, возможно. Все же, точнее, той его части, которая является миром для нас.

• «...Небытие сложных сущностей».
Вопрос в том: душа – сложная сущность или простая? – «Я» – скорее, простая; небытие ему не грозит. Душа – скорее, сложная.
(«Простой сущности» не угрожает небытие, потому что – как может разрушиться то, что ни из чего не состоит? Вопрос же, может ли существовать больше одной такой сущности, и если нет, то как все-таки оказалось возможной множественность – я не затрагиваю, он мне и вообще не по силам.)

• «Не бывает»: существует лишь в чьем-то воображении. Небытие – то, чего не бывает.

НЕВЕЖЕСТВО

– не сознающее себя незнание; незнание даже того, что следовало бы знать, –

не стыдно обнаружить незнание, но очень стыдно – проявить невежество.
Несколько иной, и более «крутой» его вариант –

– непонимание, сознающее себя как достоинство, самоутверждающееся; готовность «проще» подойти к проблемам, требующим профессионального подхода или хотя бы долгого предварительного исследования –

знаменитый лозунг такого невежества – «мы университетов не кончали». Тогда как «к сожалению я не учился в университете» – фраза очень приличная.

• Можно знать, и гордиться знанием, и притом ничего не понимать. Так что – незнание может быть и умным, а знание и невежественным.

• Невежество либо не видит непонятного ему, либо свирепеет при его виде.

• Глубокое невежество – это уж такая психология. Невежество, обретшее силу – это уж идея, мировоззрение. Идеология.
(Да, не то что идеология – а философские учения – производят иногда впечатление заговорившего вдруг на культурном языке невежества. Например, именно невежество говорило языком философов, обосновывающих мессианизм...)

• Невежество противостоит не столько знанию, сколько культуре.

• Невежество, исходящее «из того положения, что всякое стремление понять и объяснить явление равносильно отрицанию этого самого явления» (Салтыков-Щедрин) – вот вариант этого невежества-как-достоинства, невежества-как-философии, – правда, философии слишком расхожей, мало ученой. – Это невежество всегда чувствует себя на страже святынь; невежество «охранительное».

• Невежество не пугало бы так, если бы не было социализировано и потому не ощущало бы свою мощь и право. «Наша сила, наша воля, наша власть»...

• «Невежество – мать отрицания»: наверное так, – но оно мать и рутины в той же мере, если не в большей. Тут важно, видимо, кто «отец», какой именно дух – дух анархии, условно говоря, или же дух послушания.

• «Невежество – мать предубеждения»; но я бы сказал, скорее, что оно его законная супруга: на что еще может невежество опереться, как не на предубеждение – убеждение, невесть как сложившееся? Если бы убеждения невежества имели какие-то основания, то были бы уж не совсем невежество.

• И снова об этом родстве. – Что невежество приходится матерью еще одной пакости – подозрительности – это ясно: матерью подозрительности является ведь и простая неинформированность. Символом этого рода невежества могут служить знаменитые расправы народа над попами и врачами, пытавшимися ограничить целование икон во время чумы.

НЕВЕРИЕ

опуская значение «атеизм», видимо, это –

– жизнь без идеалов,

понимая последние как нечто, чему в принципе не может быть найдено иных разумных оснований, кроме как «надо, чтобы они были». Что, если попытаться понять, разлетится в прах, и чему поэтому остается – верить.

• «Уж если не верят в то, что по общему мнению достойно веры, пусть бы верили хоть во что-нибудь». Неверие – это, кажется, когда не верят «ни в Бога, ни в черта»: выходит, даже такая альтернатива (хоть бы и в черта) считается предпочтительней.

• Предлагается поверить в некоторые теоретические положения из некоторых практических соображений: например в бессмертие, потому что иначе сама жизнь перестанет быть достаточно привлекательной, в воздаяние на небесах, потому что иначе кто-то решит, что «все позволено» и позволит себе гадости, в церковь, потому что это нужно народу, и т.д., и т.п. – Если же человек неспособен на эту теоретически нелепую процедуру, это называется «неверие».

«Неверие – это недоверие к тому положению (в которое многие верят подспудно), что во все доброе можно только верить, поскольку нельзя его обосновать никак иначе». Или, неверие – «это вера в то, что добро вполне можно обосновать разумно».

НЕДОБРОСОВЕСТНОСТЬ

помимо значения «обратное добросовестности», есть, кажется, и особое –

– тайный – сознаваемый или нет – своекорыстный мотив в том, что должно быть от него свободным: в суждениях, взглядах, в проведении принципов,

так что, в тяжелых случаях, этот мотив вполне может рассматриваться как «истинный», а все, что сверх – как его «рационализации».

• ...И вот, обнаруживая какую-то недобросовестность, уверены, что обнаружили истинное, а ища истинное, ищут лишь какой-то недобросовестности.

• Если понимать своекорыстное достаточно широко – правда, некоторая доля недобросовестности в нас неизбывна.

• Все самое альтруистичное, что мы делаем по доброй воле, корыстно в том смысле, что это мы сами хотим это делать; но все-таки не все, чего мы сами хотим, корыстно.

НЕДОРАЗУМЕНИЕ

– «недо-уразумение» кем-то кого-то или чего-то, – неприятность, следствие ошибки.

Если взглянуть философски, все наши неприятности и беды – исключая те, на которые осудила нас сама природа – недоразумения.

НЕЖНОСТЬ (ЧУВСТВО)

– это доброе чувство, растопившее нашу обычную черствость,

и раз это чувство нам дорого, получается, наша черствость нам самим не в такую уж радость.

• Нежность-чувство чаще всего питают к нежности-свойству, а может, и только к нему. Даже, когда говорят: «а я питаю к этому человеку какую-то нежность» (удивляя этим тех, кто знает за этим человеком одни недостатки) – хотят сказать: «его изъяны кажутся мне только слабостями, а потому – чем-то даже милым».

• Слабые создания защищены тем, что возбуждают нежность.
Вообще, это не единственный их способ защищаться, – например, кое-какие твари, напротив, вызывают страх или брезгливость. Но, скажем, младенчество природа сумела защитить способом и остроумным и чудесным, и вот –

нежность – это обезоруженность,

а любовь – это, наверное, заболевание нежностью.

НЕЗАВЕРШЕННОСТЬ (NON-FINITO)

– расчет на идеальное завершение образа – воображением самого зрителя,

впрочем, вообще искусство и любой его вид в частности представляет собой тот или иной способ побуждать к тому зрительское воображение.

• Условность – в некотором роде та самая незавершенность, а всякий вид искусства – вид этой условности. – Графика, грубо говоря, есть «незавершенность», потому что не пользуется всей палитрой, живопись – потому что не располагает всей силой света и не объемна, скульптура – потому что бездвижна и бесцветна (а вот крашеная скульптура – измена условности – это кошмар, мертвечина). Кроме того, изображение «кадрирует», оставляет что-то за картиной: вот тоже – «незавершенность». Акцентируя внимание на детали, кадр дает разглядеть и ощутить красоту божьего замысла.

• Общий взгляд оставляет незавершенными частности; взгляд в упор – целое. Незавершенность – не уловка, а объективность художника.

• Конечно, чтобы зрительское воображение завершало образ, надо, во-первых, чтобы оно получало толчок в нужном направлении, и еще – чтобы оно было. Но и это не все. Надо, чтобы зрителю был доступен язык искусства, или его «условность» – о чем негласно «уславливаются» обе стороны, художник и зритель; вот, кстати, то, что называется «понимать в искусстве». Это значит чувствовать его язык – его условность – его манеру незавершенности.

• Воображение завершает лучше – оно не связано косностью рук, выражения, – оно свободнее.

• Незавершенное в незавершенном, доканчиваемое зрителем незаметно для него самого – мост прямо в его душу, минующий и глаз, и суждение.

• Вполне завершенное как бы замыкается в себе, уходит в себя, не допускает в себя. Даже разрушения, бывает, вдруг обнажают сердцевину созданного. (Что заметил и чем пользовался сознательно Роден.) Вот, Камерон боялся, как бы не рухнула его колоннада вокруг статуи Аполлона, – половина ее все-таки рухнула, и вышел шедевр, и лишь недавно доказали, что в том не было его замысла.

• «Хорошая архитектура, разрушаясь, превращается в руины, плохая – в мусор». Это о том, что незавершенность хороша только в том, что имеет достоинства. – Но даже, если достоинств и нет, они могут померещиться.

• Вариант «незавершенности»: «красноречивое молчание». И даже «молчи, за умного сойдешь».

• Хороший афоризм – это полная завершенность мысли. Но на долю воспринимающего остается проделать самостоятельно весь путь к ней, – полная незавершенность!

• Незавершенность в изображениях – между двумя противоположностями: лаконизмом и небрежностью. Незавершенность, примирившая лаконизм и небрежность – высшее мастерство.

НЕЗАВИСИМОСТЬ (ХАРАКТЕР)

(кое-что об этом уже говорилось в статье «Зависимость»)

– не-смешиваемость, способность всегда знать и ощущать, чего не хочешь, –

иначе говоря, знать, чего от тебя хотят другие, и чего – ты сам.

• ...Неспособность настолько входить в интересы другого, чтобы забывать, что это только его интересы. – Совсем без черствости особой независимости не бывает. Как отстоять независимость – от жалости, например?

• «Несмешиваемость»: способность, может быть, даже к любви, но не к симбиозу. Когда («Формулы») – «даже тех, кого любят, только будто бы терпят».

• ...А что может заставить забывать о том, чего не хочешь? Кроме жалости? – Чаще всего, долг благодарности. Отсюда и знаменитая античная формула, что независимость зиждется в особенности на умении сказать «нет». «Нет» в ответ не на зло, а на добро, – вот в чем трудность; если с общепринятой точки зрения самое настоящее счастье для вас почему-то счастья не составляет – вы отказываетесь от него без страха огорчить тех, кто это счастье пытается вам подарить, кто, может быть, затратил на это дело уйму сил и душевного тепла... Мне так даже казалось, что у независимых просто недостает фантазии – вообразить все это. Может даже, так оно и есть: независимые не развивают ее в этом направлении. «Чужие реакции – это не наше дело»...

• Не боясь огорчить дарителя отказом, независимый, видимо, не представляет себя на его месте: ведь это ситуация по меньшей мере неловкая! – А не представляет потому, возможно, что редко оказывается на его месте.

• ...Отвергнуть душевный порыв, как только нечто ненужное, это, согласитесь, гадко. А с другой стороны, действительно ненужное лучше отвергнуть сразу...

• ...Важный нюанс. Весьма обычно те, кто благодетельствует вам так, как вам не нужно, в какой-то степени даже и знают об этом, но исходят из представлений о том, что такое благо вообще – и как бы воспитывают вас; этот порыв не вполне чистый. Отстоять личные ценности от коллективных, не огрызаясь на чужую доброту – не вполне доброту! – невозможно.
(Например. Кто дарит хиппи в рваных джинсах костюм, тот и говорит ему этим: носи, как все, костюм, и не будь хиппи. Оттого на майках у этого племени обычная надпись – «нет, спасибо». – Так и о первом «хиппи», Торо, уже было замечено – он умел говорить «нет».)

• Давайте отличать независимость-от-ближних и независимость-от-стада. Хотя, как мне ни горько это признавать – эти два ее типа как-то коррелируют...

• Быть независимым от тех, с кем так или иначе связан – это значит ими помыкать.

• Можно ли быть независимым по характеру и зависимым по уму? – Можно быть равнодушным к тому, чем заняты другие умы, слишком независимым от этого, и потому легко с ними соглашаться, – вот разве что таким образом. (Так что и «Душенька» была не права, возможно, в своей уж слишком большой независимости!)

• Отчитываться – значит зависеть, а быть обозреваемым – уже в какой-то мере отчитываться. А иной раз легче формально подчиниться, чем во всем отчитаться – подчиниться, так сказать, душой. – Вот, в народе не полагается даже спрашивать, «куда идешь». «На Кудыкину гору!» (Впрочем, это скорее страх сглаза, боязнь за успех предприятия, а не за независимость.)

• «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы с тобой поступали».
«Не поступай с другими так, как не хочешь, чтобы с тобой поступали».
Второй вариант предпочтительней. Он уважает независимость.

Теперь, в ином повороте. «Независимость», это когда –

– человек управляет собой – а не другие им управляют;
– человек сам собой не управляет – им управляют его страсти или прихоти.

• Моральным человеком может быть только человек независимый – то есть управляющий собою сам, – но не «независимый», то есть не такой, с которым невозможно иметь дело, поскольку он и сам собой не управляет. (Мораль – воля, а не каприз.)

• Зависимый человек может быть моральным, а независимый и того больше – добрым.

• Если тип нашей зависимости – это наш характер, то независимость – это то, что называют характером «сильным».
...Впрочем... Хорошо быть независимости невозмутимой, но бывает она и мелкотравчатой. «Недотрога»: человек по-жалкому независимый.

НЕЗАМЕНИМОСТЬ

– индивидуальность в чем-либо, принадлежащая к самой его сути, –

незаменимо все живое, все любимое; незаменим художник, незаменим на своем месте каждый. (Любимое можно было бы определить, как незаменимое; каждый незаменим для себя, а любимый – еще для кого-то.)
Но зачем вообще это слово, если имеется слово «индивидуальность»? Затем, видимо, что родилось оно в особой сфере, для особого случая – в сфере казенной службы, и значит –

– проблематичная индивидуальность функционера.

• «Кадры, – учил вождь, – решают все», – то есть они могут быть лучше или хуже, и нужно уметь их расставлять, – «незаменимых нет»: есть только должности и сменяемые кадры, более-менее пригодные для них функционеры. («Незаменимых нет», а «все решают» не индивидуальности, а «кадры».)

• «Незаменимых нет!» – то есть не существует никакой такой творческой деятельности, опиравшейся бы на личность, а не на иерархию; деятельности, ценной не исполнительностью, а индивидуальностью. Скажем, нет и не может быть искусства, кроме придворного (вариант – «советского»); поставим ему задачи, и не справится один какой-то «кадр» – найдем другого.

НЕЗЛОБИВОСТЬ

– неспособность затеять зло; неспособность держать зло – противоположное мстительности;
– неспособность к реакции гневом.

• ...А если нечто заслуживает того, чтобы разозлиться, а человек не злится и все тут? – Это не незлобивость, может показаться, – это равнодушие. Но может, иное равнодушие – только патологическая незлобивость.

• Незлобивый пробует, если уж не выходит разозлиться, то хоть обидеться как следует – и то ничего не выходит.
Кому-то надо удерживать себя от того, чтобы не мстить, а незлобивый, бывает, к какой только не прибегает мнемотехнике, чтобы только запомнить! Чтобы только не попасться под то же колесо да в том же месте!

• Злость – это готовность причинить зло. Может, злость незлобивому в какой-то мере и знакома, но все прочие чувства ее перевешивают: сочувствие, лень, страх...

• В конфликтах незлобивому ничего не остается, как сразу признавать себя виноватым, а своих обидчиков хоть в чем-то правыми: иначе, не давая отпора, он чувствовал бы, что подчиняется несправедливости, а это невыносимо.
Чувство же вины порабощает вернее любого страха, любого долга...
Незлобивому, таком образом, приходится быть и бесхарактерным.

• Для незлобивых существуют не «плохие люди» а «такие люди».
Как ничего не может незлобивый поделать с собой, так, предполагает он, ничего с собой не может поделать тот, кто чинит другим и ему в частности вред; это его форма существования, и винить некого; кошка может поцарапать, тигр съесть, подлец предать и т.д., – просто, это следует иметь в виду!

• Незлобивый часто злится на то, что не в силах разозлиться; досадует, конечно, что другие пользуются этим в нем, – это может проявляться и во вспышках, имитирующих гнев, которые другие спокойно пережидают и после берут нашего несчастного «голыми руками», да на условиях капитуляции еще стократ несправедливее...

• «Зла не хватает»: «понимаю, что отреагировать надо было бы и строже». Впрочем, тем, кто употребляет это выражение часто, скорее всего, зла обычно хватает.

НЕЙТРАЛИТЕТ

государственный – это принцип неприсоединения ни к каким военным блокам, а личный –

– единственный принцип, в любой ситуации – личный покой,

не то чтобы аморальный принцип, а прямо-таки принципиальная аморальность!
Но есть и иное понимание –

– право не присоединяться ни к одной из конфликтующих сторон, если ни одной из них не сочувствуешь или сочувствуешь обеим: право на личную позицию, в том числе (но это всегда проблематично) право ее не иметь, –

этот нейтралитет не может быть принципиальным, каждый раз он должен быть оправдан, обоснован, – он пригоден лишь для конкретных случаев.

• ...Те, кто злятся на тебя за твой нейтралитет, хотят ведь, как правило, не того, чтобы ты заявил свою позицию, а того, чтобы ты заявил позицию, совпадающую с их собственной. Хотят несправедливого.

• «Друзья наших друзей – наши друзья.» – Если бы!
Мы можем испытывать симпатию к одному и антипатию к другому из тех, кто вполне друг друга приемлет. Мы можем нежно любить каждого из тех, кто друг друга на дух не берет: известны случаи, и они нередки, когда цена такого вынужденного нейтралитета – для пытавшегося его удержать – смерть или самоубийство!

НЕЛОВКОСТЬ

– мелкое стыдное недоразумение: ситуация, воспроизводящая в миниатюре нечто очень больное для самолюбия,

что, в более крупном масштабе, называется еще «конфуз», а еще дальше – и «позор», а когда и «драма».

• Решить, что уступают тебе, а на самом деле другому, или съесть по невниманию чужой бутерброд, или вторгнуться нечаянно в чье-то личное – все это намекает на переоценку себя в чьих-то глазах, что в случаях более серьезных бывает слишком тяжело.
Неловко и говорить: «нет, это не вам», «извините, но это бутерброд мой», «это мое личное, я ни с кем этим не делюсь», – как бы «ставить на место», то есть, травмировать самолюбие; нормальному человеку от этого тошно (хотя не вполне нормальному, каковых едва ли не больше – даже приятно).

• Страх неловкостей пропорционален, кажется, укрощенному самолюбию и деликатности.
Вот, застенчивости все неловко, а что такое застенчивость? Почти это самое: робкое самолюбие.

• Есть люди, для которых создание неловкостей – весь их юмор; и есть такие, для которых это страсть. Это и один из вариантов того, что называется «булавочный укол». А также весьма расхожий прием выгадывать чего-то в спорах – заставить другого так за тебя стыдиться, чтобы он все тебе уступил.

• (Я бы сказал, что юмор, построенный на неловкостях – это юмор пошляков, если бы... Если бы мне не казалось, что юмор Чехова на три четверти состоит именно из обыгрывания неловкостей, всяких разочаровывающих стыдностей и конфузов. Чехова, – ненавистника пошлости...
Скажем, такое. – Некто снимает дачу у симпатичной вдовы, деловые их отношения быстро переходят в интимные, и в конце отдыха он полагает, что на этом основании платить он не должен, она же, напротив, именно это самое включает в счет... Мороз по коже!)

• Сорняки в памяти – воспоминания о допущенных неловкостях.
Ткань жизни составляют мелочи, а запоминаются из мелочей особенно неловкие – и, не знаю уж, как у других, но по временам мне кажется, что кроме неловкостей я никогда ничего не совершал.

• Самоупоение – опьянение чужим вниманием, которого на самом деле нет, или которое вовсе не доброжелательно. С каждым, наверное, может такое случиться – самоупоенный же поражает незнанием похмелья.

НЕНАВИСТЬ

– непримиримость; так сказать, когда все во мне протестует против всего в другом (человеке или явлении),

от «только бы не видеть» (от чего и «не-навижу») до невозможности жить под одним солнцем.

• Можно бурно возмущаться чем-то, без ненависти, и можно тихо и даже спокойно ненавидеть.

• Ненависть агрессивного – злоба, пассивного – отвращение, даже тоска. (Вариант тоски: ненависть бессильного ненавидеть.)

• Ненавидят – до брезгливости. Это, кстати, очень верный ее, ненависти, признак.

• Ненависть к чему-то означает ненависть ко всему в нем, и вот почему наша привычная ненависть к коммунизму породила недоверие ко всему, что в ту эпоху делалось и отнюдь не только коммунистами, – то есть, значит, ко всем нам же: даже не недоверие, а жестокий комплекс неполноценности. Только такой комплекс неполноценности, от которого не страдают и даже не пытаются прикрыться амбициями, как это бывает при типичной картине – а которым гордятся. «Совок!..»
Особенно это видно в искусстве. Каждый, кто себя уважает, послушно коченеет от скуки на «8 ½», или терпит ужас и омерзение на доморощенном (то есть таком, который по нашим представлениям должен нравиться «там») – терпит невыносимое на «Рублеве», – тогда как... впрочем, молчу. На сегодняшний день все то хорошее, что можно этому противопоставить, должно скорее «пересиживать», пережидать, чем добиваться признания.

• Ненависть была естественной реакцией против тоталитаризма. Появились и души, что этой ненавистью не реагировали – а жили; у кого-то она превратилась в призвание... И вот теперь, если бы только эти героические натуры нашли себе какое-нибудь менее героическое поприще...

• «Идеал – это манера брюзжать» (Валери), – и даже, бывает, ненавидеть!
Но у одних, все-таки, эта ненависть – ради любви, а у других будто сама их любовь – ради ненависти.
Не должна ненависть становиться ни пищей для души, ни ее музой. Только – если уж так суждено – крестом.

• Как в любимом не может быть недостатков, так в ненавистном не может быть достоинств; если в ком-то или в чем-то недостатки кажутся вам симпатичными, значит, любите; если противны сами достоинства – ненавидите.

• И любят и ненавидят – «за все» или, что едва ли не то же, «ни за что». Даже если у истоков этих чувств и прослеживаются какие-то причины, в дальнейшем, кажется, дело уже совсем не в них.

• ...Впрочем, можно ненавидеть в человеке и не все сразу, как в типичном случае, а лишь нечто, – отчаиваться, встречая в нем определенное свойство. (В этом случае, ясно, самого человека скорее любят.)
Ненависть к какому-то свойству в других отнюдь не означает, что сами мы им не обладаем или, обладая и отдавая себе в том отчет, ненавидим его в себе. Многие ведь любят в себе все без разбора.

• Если любовь сменилась не равнодушием, а ненавистью – известное дело, еще не все пропало. («Один шаг» – в ту сторону и в обратную. Особенно, кажется, у женщин. Вот, если мужья к женам, как пошутил кто-то, относятся «либо плохо, либо никак», то жены к мужьям хорошо и плохо одновременно.)
Если любовь или ненависть сменяются равнодушием, это получает одно и то же название: презрение.

• «Как не вижу, душа мрет, как увижу, с души прет»: вот такая любовь-ненависть!

НЕНАСИЛИЕ

– в том смысле, который изобрели в Индии: насилие без рукоприкладства. Иные значения – «непротивление», отчасти – «неосуждение».

НЕОБУЗДАННОСТЬ

– импульсивность дурного человека; также нежелание или неспособность сдерживаться, неминуемо дающее выход чему-то дурному.

НЕОБХОДИМОСТЬ

– однозначная предопределенность. Другое значение – условие, без которого нечто не может осуществиться.

• В системе детерминизма не признается по существу ничего, кроме необходимого: необходимость и бытие, так сказать, конгруэнтны, и познавая необходимость, мы познаем все о бытии.
Необходимость в индетерминизме – граница свободы или случайности, русло бытия. Познавая, мы опять же познаем только эти необходимости, но говорим себе: «это еще далеко не все», и даже: «это не главное».
Оставаясь на практике детерминистами, мы, похоже, в душе индетерминисты – хотим от познания чего-то большего, чем постижение необходимостей.

• Либо мы познаем какие-то необходимости, либо констатируем факты – тоже необходимости, но лишь в том смысле, что они имеются налицо.

НЕОБХОДИМОСТЬ (ЖИТЕЙСКАЯ)

– насущная потребность;
– предпринимаемое единственно или главным образом из отрицательного стимула:

не из удовольствия делать именно это, но, скажем, чтобы не лишить себя в будущем более существенных удовольствий, или чтобы избежать несчастья, или из страха, или по принуждению и т.п.

• Есть радости трудные, нуждающиеся, для осуществления, в отрицательном стимуле: чтобы вас не только тянуло вперед, но и что-то подталкивало сзади. Но есть и люди, для которых одно наличие в деле отрицательного стимула напрочь убивает положительный.

• Гонорар – положительный стимул в заказной работе и отрицательный в работе для души.

• «Не желать ничего, что не необходимо»: то есть, жить не для удовольствия?.. Но если жизнь уж вовсе станет не в радость, так ли уж сама она необходима? (Что ж, есть и такой взгляд...)
Только мне кажется, это значит вот что: не пытаться приобретать то, что считают необходимым все другие, но что, «положа руку на сердце» и притом «пошевелив мозгами», вовсе не кажется необходимым тебе самому. И ничто не мешает человеку, «животному общественному», растолковать этот призыв прямо наоборот: «необходимо то, без чего нас не станут уважать».

Необходимое: больше чем желательное.
«Необходимое»: чего и не хочешь, но сам находишь для себя обязательным.

НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ

или, в культурном просторечии, «подвешенное состояние» –

– зависимость от того, чего не знаешь (от обстоятельств, в которых не властен).

• Тягостная определенность, как давно замечено, бывает предпочтительней тягостной неопределенности. Последняя заставляет переживать все мыслимые дурные исходы сразу, тогда как возможен лишь какой-то один.

• В кругах, где люди не знают, чего от самих себя ждать, свобода превращается в ту самую «тягостную неопределенность».

• Беспечность – умение не давать возможному отравлять настоящее.

НЕОСУЖДЕНИЕ

– воздержание от судейской миссии – требующей, для каждого конкретного случая, компетенции, превосходящей человеческую; избегание неизбежного в суждениях о поступках других людей фарисейства;
– осуждение греха, но не грешника (согласно известному совету), – не-карание;
– не-преследование ни за что, не относящееся к морали (что не зло);
– не-злословие,

Но и –

– принципиальное отбрасывание моральной позиции, «непротивление», взятое на вооружение равнодушием; «нейтралитет» (предпочтение в любой ситуации – себя)...

• «Не суди» – это, может быть в первую очередь, значит «не суди огульно».
«Судить» в этом смысле – подводить под общие правила, то есть судить формально. А формально – значит огульно. «Все подобные поступки заслуживают вот такого-то отношения»: нет, неверно, «одинаковых» поступков не бывает, как не бывает одинаковых ситуаций и людей.

• Так как и несомненный чей-то проступок мог быть следствием таких тяжелых обстоятельств, что тебя, возможно, привели бы к преступлению еще худшему – лучше не торопиться с выводами, чтобы не впасть в ханжество.
Осуждать – ручаться за себя.
Или не той же мерой, что другим, отмеривать себе...

• Коль скоро мы должны вступаться за добро, то должны и судить, что добро и что зло, и пусть нам отмеривается той же мерой – пусть судят наши дела; здесь мы хотим в отношении других лишь того, что допускаем и чего даже хотим по отношению к самим себе.
Главное здесь в следующем. Хотя неосуждение никак не может значить – «не вступайся за добро» (это было бы то же, что «не делай добра», греши), оно значит безусловно – «не твое дело карать» («бросать камень»). Разница очевидна. Человеком, сумевшим в единоборстве обезвредить злодея, мы восхищаемся, а вот палачом не восхищается никто, хотя будто бы он делает «то же самое»... И, что важно: осуждение даже словесное – не есть ли принципиальная готовность казнить?..
«Не суди» значит «не выноси приговор». («Аз воздам».) Совесть требует того, чтобы мы неотступно судили, и притом запрещает осуждать. «Осуждать грех, но не грешника» тоже значит, ясно – препятствуй злу, но казнить – уж не твое дело. «Это плохо» – одно, «он плохой» – совсем другое.

• Неосуждение – это, кроме всего прочего, требование чуткой совести в первую очередь искоренять собственные, а не чужие грехи. Пусть бы «бросал камень» тот, кто сам «без греха»; но такой не захочет это делать...

• «Не осуждай» уже потому, что особенно прозорливыми на «сучки» в чужих глазах делает «бревно» в собственном.
К тому же, так как среди людей осуждаемо бывает и не зло, вообще ничего не осуждать – уже какая-то добродетель! То, глядишь, терзают кого-то за слабость; то за нестандартность; то даже за доброту... Не осуждай ничего, в чем нет никакой жестокости (единственного безусловного зла). А тупым – ну, если бы таковые могли признавать за собой это незавидное свойство – лучше, правда, вообще никогда и ни о чем не судить.

• То тут, то там вспыхивают дискуссии – имеет ли хороший человек врагов или он не должен их иметь? – Репутацию хорошего человека, кажется, легче приобретает тот, кто хорош для всех, «ни о ком не говорит дурно» («не осуждает»), – но это на некотором расстоянии: где естественное равнодушие не-вовлеченных принимает равнодушие этого, вовлеченного, за нечто весьма привлекательное. За объективность ли, за мягкость, за понимание слабостей... В конце концов, человек, который ни на кого не сердится в вашем присутствии, составляет приятную компанию... Но на близкой дистанции такой человек, скорее, всех возмущает – и справедливо!

• ...То райское яблоко уже съедено, теперь мы различаем добро и зло, и в этом наша, так сказать, «первородная повинность». Разве «не осуждай» – то же, что «не сочувствуй»?.. Хотя тот, кто не сочувствует притесняемым, ясно, не осуждает и притесняющих. Как говорят в таких случаях такие люди, «это их дело» (если кошка ест мышку, это дело кошки с мышкой). – Были, есть и не переведутся такие, что немало ценят себя за подобный подход.

• Переведя Конфуция с подстрочника на русский, – «только человечный может любить и ненавидеть» (ненавидеть, стало быть, судить, осуждать...).

• ...Или, еще: говоря «не осуждай», имеют в виду безусловно справедливое «не злословь». (Злословие, так сказать – отрыжка добропорядочности.) Не предполагай без достаточных оснований ни в ком дурного, ничего не истолковывай худо, если есть возможность истолковать как-то иначе, – в общем, остерегайся оклеветать.
«Не уверен, не осуждай».

• «Не осуждай» – это, еще, применение презумпции невиновности.

• Наверное, если есть способ воспрепятствовать злу, не осуждая – его следует предпочесть, чтобы мы ни имели в виду под «не осуждай».

НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ

противоположное, мне кажется, не «посредничеству» (как у Даля), а «опосредованности». Так что точнее это слово звучало бы – «неопосредованность»:

– способность испытывать и выражать чувства, не поддаваясь влиянию сложившихся, своих или общепринятых, представлений, явных или скрываемых от себя страстей и т.д.; отсутствие предубеждений;
– отсутствие самокритики или рефлексии –

иной раз дающее жизнь непосредственности первого рода (свободе от предубеждений), но обычнее, напротив, позволяющее человеку совершенно не замечать свою, возможно даже стопроцентную зависимость от предубеждений или пристрастий.
Да, только рефлексия и способна отделить увиденное от внушенного, если внушенное налицо. Но для кого-то рефлексия – это именно оглядка на правила и принятости, – такому действительно следует защищать свою непосредственность в первую очередь!
Пытаясь резче провести «водораздел», непосредственность, или – или –

– искренность, свободная от предубеждений;
– наивная (не подозревающая о себе), искренняя предубежденность.

А есть еще – так сказать – непосредственность фотоаппарата (это что касается искусства, как «подражания природе»). Здесь надо различать непосредственность-глубину – слово или штрих, рождающиеся непосредственно от чувства, – и непосредственность-поверхностность, – отражение без переработки. Причем на последнее человек, в отличие от фотоаппарата, не слишком и способен, так что «без переработки» получается у него только глупо или в лучшем случае наивно.
Вот, пара совпадающих и взаимоисключающих определений. Непосредственность –

– точная передача воспринятого («объективность»);
– точная передача впечатления («субъективность»),

а штука в том, что искусство тем «объективнее», чем честнее в нем выступает «субъект», авторская личность; искусство – это любовь, в нем природа, «объект», становится святыней в художнике, «субъективно». И значит, рождается искусство тогда, когда это «субъективное» всего себя забывает в обожаемом им «объекте» – и когда есть оно, способное на это «субъективное».

• «Непосредственно передавать увиденное»?
Знание предмета помогает рисовать его точнее, но ведь не непосредственнее же? Или, как раз, непосредственнее? Или – кому как?..
А одинаковость примитивных рисунков (например детских), при их несходстве с натурой, говорит о том, что примитивное видение глубоко опосредовано – наверное, самой биологией восприятия. Эту сверх-опосредованность тоже называют – непосредственностью...

• Непосредственность элементарно-искрення. Но этим ничего не говорится ни о глубине, ни о ценности, ни даже о правде этой искренности.

• Непосредственно передается – что: воспринимаемое? Или восприятие?
Первое – это натурализм, вещь вполне невозможная (ибо натура просто не может уложиться в копию), но наивно верящая в свою возможность. Второе – это все самое разное, где и «примитивизм», и «реализм», и «импрессионизм»...

• Строго говоря, непосредственнее всего видит и отчитывается в увиденном – как уже отмечалось – фотоаппарат. Он, можно сказать, точен и трезв. Но непосредственность человека противоположна трезвости – ведь это и реакция на увиденное. И очень важно, что «опьяняет» художника; если непосредственно то, что он видит – он, наверное, гений.

• Если мы ценим в искусстве индивидуальность, то уж не в прямом смысле «непосредственность», не копирование. – В лучшем смысле этого слова,

«непосредственность – это полная опосредованность индивидуальностью». «Это опосредованность только собою».

Первое условие такой непосредственности – независимость: от убеждений, не выстраданных, но только принятых на веру; от умствований, если ума явно меньше, чем таланта...

• В некотором смысле, непосредственность и оригинальность вещи разные, а в некотором (и более глубоком) – одна и та же.
Непосредственность – это известная независимость каждого нового восприятия от духовного багажа, в который входит и свое и чужое; оригинальность же – это опосредование восприятий исключительно собственным духовным багажом. По мере того, как в этом багаже остается лишь свое и исчезает непереработанное чужое, непосредственность и оригинальность перестают различаться.
Так, юность ценят за непосредственность, коль скоро ее опыт не вполне «личный»; на оригинальность ей не стоит претендовать, разве что на непохожесть; оригинальность, причем равная непосредственности – это привилегия зрелости.

• ...Раз речь зашла о возрастах. – Человек начинает осваивать мир через подражание, и потому в детском творчестве (не самого раннего возраста) мы сталкиваемся скорее с наивностью подражания, чем даже с непосредственностью субъективности. Не надо учиться у детей...
(Впрочем, есть дети, которые вправду в своих рисунках выдают что-то неподражательно-детское. Я думаю, это те, кто никогда не научится по-настоящему рисовать; мучения одного такого – призера детской художественной олимпиады, принятого в институт без экзаменов – я наблюдал лично. Такую непосредственность я бы так и определил – как полную неспособность чего-либо усвоить.)

• Культ непосредственности в искусстве имеет то основание, что, действительно, рассудок не должен посредничать между чувством и его выражением. Рассудок привносит в выражение какое-то знание или расчет, но знание в искусстве должно добываться самим чувством, а расчет есть нарочитость, фальшь. – Но что не позволено рассудку, позволено мудрости: она ведь не рассчитывает и не знает, а понимает, – глубоко чувствует. «В известную пору жизни каждый – лирический поэт»: на заре и на закате.

• ...Будто непосредственность – единственное средство уберечься от фальши. Примерно как глупость – единственная гарантия от жульничества...

• В общем, непосредственность – еще не все и даже не Бог весть что. Но, понимая ее как способность судить и реагировать не с чужой подачи – это, правда, условие, без которого нет ни таланта, ни, в той же мере, ума. Тем более, что верить собственным глазам – значит видеть больше, чем видят все.

• (Между прочим: не то чтобы художник видит не так, как другие – дело в том, что он видит больше. Постольку и не так.)

• ...Слушаешь критиков, слушаешь знатоков, тех, кто задает тон, и тех, кто его подхватывает – и кричать хочется: если не можете судить умно – судите хотя бы непосредственно!

НЕПОСТОЯНСТВО

– это постоянно впадающая в заблуждение верность себе. Иначе, неспособность надолго принуждать себя к тому, что не ты сам,

характерно: в сочетании со свойством увлекаться. Так что «непостоянный» и «увлекающийся» – почти синонимы.

«Непостоянство: неспособность попросту жить тем, чем живешь, но лишь увлекаться этим – заболевать и соответственно переболевать.»

Отчего это происходит? Видимо оттого, что подлинные интересы Я непостоянного человека располагаются где-то слишком далеко от его возможностей или же им не сознаются.
Теперь. Одно дело, когда речь идет о наших вкусах, убеждениях, занятиях. А в сфере отношений, непостоянство, хоть и похоже на вышеперечисленное, все же в первую очередь –

– неспособность привязываться.

Здесь тоже «непостоянный» и «увлекающийся» синонимы. Если подходить к другому человеку эгоистично, так, что сам по себе он не имеет для тебя значения, а имеют такое значение лишь связанные с ним впечатления, то он и не обнаружит со временем ничего нового для тебя и ничего заинтересовывающего, а только наскучит. Станет «прочитанной книгой» или чем-нибудь в этом роде. Непостоянство –

– свойство, отражающее потребительское отношение к человеческим связям, – такое, при котором партнер для партнера не раскрывается как самоценное, живое и потому неисчерпаемое существо, а, удовлетворив каким-то нуждам (к тому же никогда и никем не понимаемым вполне верно), только исчерпывается.

Между прочим: «поверхностные отношения» – уже потребительские. Так что поверхностность и непостоянство не случайно значат одно и то же.
Конечно, и то верно, что может же человек быстро раскрыться для другого как очевидно неприемлемый, и непостоянство может быть только –

– неспособность находить свойственного тебе человека, –

но что вынуждает хвататься за несвойственного? Либо то же безразличие к нему самому по себе, либо какой-то ложный критерий его выбора – скорее всего, опять же, сугубо эгоистический. Эгоистично ведь уже само по себе наличие какого-то «критерия» – «хочу, чтобы было то-то и то-то, остальное неважно», – но все это остальное и неважное почему-то обязательно дает о себе знать...

• Человек, не желающий обременять себя отношениями, запутается в отношениях самых обременительных.

• «Присматривайся!» – Это может иметь и такое значение. «Если заметишь, что человек плох вообще – то есть не к тебе, а к кому-то другому – то, будь уверен, рано или поздно ты и сам станешь его жертвой». Разумеется, это напутствие обращено также не к слишком хорошему человеку.

НЕПРИЗНАНИЕ

– организация неизвестности – которую создать легче, чем вызвать отрицание; делание вида, что нет ничего, если нельзя сделать вид, что плохо. Замалчивание достойного (но не критика его). Своеобразная реакция на талант в чьих-то произведениях: как если б не существовало самих этих произведений, –

нечто похожее на заколдованность: непризнанный вроде невидимки. – Но можно воспринимать непризнание и как естественную реакцию отторжения слишком нового; как –

– такое досадливое, с поджатыми губами, признание. Когда уступают место молча...

• Реакцией непризнания сообщается таланту не то, что он чем-то не устраивает, а то, что его не звали. Что лучше б его не было.

• Теперь уже каждый знает, что ругань, хоть нелепая, хоть самая справедливая, составляет лучшую рекламу; так что лучше помалкивать.
Ну, и – слишком хорошее действительно легче «сразу не заметить», чем, заметив, отрицать.

• Начать слишком хорошо – вовсе не хорошо. Рискуешь, как тот спортсмен из анекдота, быть дисквалифицированным за то, что рекорд, установленный для тройного прыжка, побиваешь всего за один.

• ...Но если дело стало уже кому-то известным и нужным – всего легче унизить его умеренной похвалой.

• Самобытности большинство не видит в упор – оно видит только гипертрофированность. А у тех, кто все-таки самобытность чует – она должна вызывать либо восхищение, либо отторжение, и последнее, конечно, естественней.

• Признание и непризнание – признание и непризнание самобытности. Обычное встречает прием справедливый.

• Сколько в непризнании достойного – непонимания искреннего? – Процентов пятьдесят. Люди и вправду не видят того, чего видеть не хотят. Но ведь потому, что не хотят!
Как неблагодарность, непризнание есть нечто большее, чем отсутствие признания, – это некоторая месть.

• Всплеск любви к умершему талантливому писателю, художнику: это он смертью загладил обиду, нанесенную публике своим существованием.

НЕПРИНУЖДЕННОСТЬ

– форма естественности – легкость в проявлениях: или «легкость в принудительном» или свобода от него, но последнее при условии, что эта свобода другим нравится.

НЕПРОТИВЛЕНИЕ

или «непротивление злу насилием». – То есть, можно было бы думать –

– идея, что нет зла, кроме насилия, и потому насилие в качестве меры против какого-то зла неправомерно, увеличивает зло;

но в принятом понимании, кажется –

– известный софизм: «непротивление злу насилием» – это и непротивление насилию (в том числе над другими) силой, – хотя насилие не было бы и насилием, если бы ему можно было противостоять как-то иначе.

• Предлагаю свою формулу: «неорганизация добра насилием».
Когда говорят, что «цель не оправдывает средств», то – если не фальшивят – имеют в виду именно это.

• «Непротивление злу насилием» – это, в лучшем смысле и точнее выражаясь, неустранение каких-то неудобств злом.
Преступно противиться, может быть, даже очень значительным неприятностям, связанным с деятельностью каких-то людей, но деятельностью все-таки не насильнической – насилием в отношении них. И, конечно, преступно не противиться насилию силой, если сила есть, а других средств нет. (К примеру, рынок в чем-то и «зло», но коммунизм – это противление этому нечаянному злу систематическим насилием, то есть злом во сто крат худшим.)

• Но что такое – этот софизм «непротивления», при котором следует давать злодеям вершить свои черные дела? – Ханжество по определению, буквальное исполнение добра – во зло.

• Справедливости ради надо отметить, что от лицемерия насаждающих добро насилием мир страдает в бесконечное число раз больше, чем от диковинного умствующего лицемерия софистов «непротивленцев».

• Вся пустота казуистики, выдумывающей случаи, когда бы защита от насилия сама стала насилием, обнаруживается в каждом этом же случае; достаточно лишь напрячь ум или воображение. Конечно, от коллизий нам никуда не деться, но это и значит, что сила против насилия – законна.

• ...Конечно, если вы видите способ, каким можно остановить насилие, не противясь ему силой – его следует предпочесть, даже если придется для этого подавить в себе самые естественные чувства.

• «Непротивленец» будто бы мыслит так: насильник быстрее одумается, если не встретит отпора, негодяй не повторит в другой раз зла, если не будет наказан. Так что есть смысл дать негодяям и насильникам поучиться на невинных жертвах...
Все же, если бы такой смысл и можно было признать законным, приведенное предположение может быть верно лишь в отношении случайного насилия или негодяйства. Настоящие же злодеи – злодеи «патентованные», испробовавшие зло и обнаружившие, что оно им нравится.

• Вероятно, впервые столкнувшись с «актом ненасилия», иной насильник ощутит оторопь и отступит: отступит перед непонятным. Но если «непротивление» распространится достаточно широко, к чуду привыкнут и церемониться с ним уже не станут. «С ласкового теля уголовник семь шкур спустит».

• И последнее. – Увещание о «левой и правой щеках» относилось не к вопросу о насилии, а к вопросу об отмщении. И то сказать, что речь шла – о своих только щеках!

НЕРАЗБОРЧИВОСТЬ

– неумение различать моральное и неморальное, когда речь идет о желаемом, – бессовестность, слегка извиняемая некой неспособностью, –

как охарактеризовал кто-то кого-то – «он, подобно собаке, не различает запахи на дурные и хорошие»; своего рода наивность.

• Борьба за положение в обществе – та же политика, наука достигать своего вернейшим способом, – и потому нечего удивляться, замечая в иных весьма респектабельных людях весьма нечистоплотные повадки. – Заметны же они, конечно, будут только тем, кто стоит на социальной лестнице ниже; от кого можно чем-то поживиться, но не зависеть.

«НЕРВЫ»

– нежелательная реакция на собственные реакции, делающая их неадекватными;

«без нервов!» – значит, учитывая лишь объективное и не впутывая в дело свое субъективное состояние.
Нервы – вредная накипь на наших реакциях, анализ которой обнаруживает в ней, в разных пропорциях, элементы отчаяния, страха и гнева.

НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ

– страх явиться причиной события, или страх поступка, –

в основе чего могут быть – страх риска, или усилий, или ответственности, а также неуверенность в своей правоте.

• Человек не хочет являться причиной событий, которые, боится он, в дальнейшем будут уже распоряжаться им самим, – из страха закабалить волю в будущем он отказывается от нее уже сейчас. (Вариант нерешительности.)

• Нерешительность – это и вера, что, перед тем, как совершить поступок, он должен быть всесторонне обдуман и его правильность или неправильность должны выявиться сами собою; что последствия можно предусмотреть, а шансы взвесить. Но мысль всегда только демонстрирует, что шансы остаются всего лишь шансами, правильность – вопрос точки зрения, и последствия сугубо неопределенны! – Нерешительность –

– неспособность поменять определенность всякой данной ситуации на неопределенность всякой предполагаемой,

даже если требуется положить конец ситуации самой тягостной неопределенности: все равно, для нерешительного эта неопределенность уже своя, как-то определилась, а последствия вмешательства в нее остаются неизвестными...

• Нерешительный – тот как раз, кто «семь раз отмеривает». Если же такой совет кому-то приходится давать – то это свидетельствует лишь о том, что людей вовсе не задумывающихся еще больше, чем нерешительных.

• Нерешительный не представляет себя в будущем в качестве действующего лица – а только будто бы терпящего; последствия его дел, кажется ему, будут не являться, а рушиться на него... Каждая акция – заявка на все новые и новые акции, которые могут понадобиться; нерешительность – недостаток сил или веры в силы.

• ...Всплывают то одни доводы, то прямо противоположные; то одна сторона, то, и с такой же яркостью, другая. А дело все в том, что на одной какой-нибудь стороне, как самый веский аргумент, должен выступить ты сам, тогда в ней и явится верное решение. Нерешительный же ждет ответа от самого дела.

• ...А что решительности, с другой стороны, немало способствует недостаток воображения – тоже правда.
Нерешительность усугубляется воображением и снимается энергией.

«Нерешительность – это расходование энергии в воображаемых ситуациях».

• Если решение – это план или вывод, нерешительность – это воображение или мышление.

• Решение, часто – это и суд. Но справедливость не так легко установить; здесь нерешительность – просто совесть или просто ум.

НЕСОЗНАТЕЛЬНОСТЬ

– непонимание человеком тех целей, которые, по чьему-то мнению, ему надлежит преследовать (мнению, обычно проистекающему из веры, что социальная роль человека и составляет его подлинное Я); неумение с охотой делать то, что определено как долг, –

«кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка»: налицо некоторая несознательность. – Иное значение –

– неосознанность: не-отдавание себе отчета в смысле собственного поведения, который, однако, оно не может не иметь и имеет, –

неосознанными могут быть не только реакции, но и акции – поступки и дела. Более того, известно, что истолкование человеком своей деятельности часто не имеет ничего общего с его истинными задачами, или имеет лишь то общее, что хочет от них откреститься, так что самыми «осознанными» поступками бывают и самые несознательные.

НЕСЧАСТЛИВОСТЬ

– отсутствие душевного лада, все делающее не в радость, «не слава Богу» (и способствующее неудачливости); несчастье как состояние, хроническое душевное нездоровье,

а вариант несчастливости, заслуживающий отдельного упоминания –

– муки хронически неудовлетворенного эгоизма;

так как эгоизм удовлетворить в полной мере вообще невозможно, он сам уже и составляет некоторую несчастливость.

• Не в наших силах быть счастливыми, но можно стараться не быть «несчастливыми».

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

– момент, высвечивающий трагизм бытия живого в мире, его подвластность слепому материальному; сцена триумфа бессмыслицы над смыслом, случая над ценностью, в общем, ничто над бытием (может и относительного, но наглядного...).

НЕСЧАСТЬЕ

– то же, что горе;
– нарушающее личный, обыденный смысл и лад жизни обстоятельство.

• Несчастным можно назвать уже человека, лишенного чего-либо из того, к чему каждый предназначен от природы. Притом, природа – понятие расплывчатое. Так что в иных случаях вполне несчастны те, кто таким себя ощущает почти без оснований.

• Легко переносят несчастья те, кто их вовсе не переносит. (Как одни оказываются выше несчастий, другие – ниже.)

• За исключением крайних случаев, вот-вот случившихся бед – чтобы почувствовать себя несчастным, надо на эту тему задуматься (Жубер: «никто почти не несчастен иначе, как по размышлению»). Если же подумать еще лучше – возможно, вернешься к исходному положению: не признаешь за собой права считать себя таким уж несчастным.

• Несчастье ранит в нас то, без чего нельзя жить – внутреннюю гармонию – и потому обязательно переходит в привычку, эрзац этой гармонии, – «замену счастию».

• Сочувствие у счастливых – в скорлупе ощущения, что несчастные, в отличие от них, как-то мистически и предназначены для несчастья. Из-за слишком толстой скорлупы сочувствие, как цыпленок, с трудом пробивается; тонкую боятся повредить и стараются держаться от несчастных подальше.

• Дикарское сознание несчастья стыдится, как сознание очеловеченное стыдится порока и как многие хорошие люди стыдятся счастья.
Если ничто в человеческих проявлениях не случайно, то как получилось, что слово несчастный употребляется в качестве бранного?

• Людям свойственно мыслить в категориях справедливости – как справедливым, так и несправедливым. Первым случается, например, подозревать, что их счастье незаслужено. Вторые подозревают, что несчастья других теми хоть как-то заслужены...

• Худшие беды – беды необычные (в отличие от счастья, которое, как утверждают, встречается лишь на общих путях). – И это тем более, что окружающим такие беды могут казаться и вовсе ничем. Редко у кого достает воображения сочувствовать тому, что с ним лично никогда не могло бы случиться.

• Когда какие-то тяжкие представления или обстоятельства мешают радоваться жизни, помогает идея, что жизнь – долг.

• Больше всего огорчает то, что могло бы больше всего радовать.

• ...Скажи, пожалуй, «несчастный я человек», но только не – «самый несчастный»...

НЕТЕРПЕНИЕ

– самый негодный способ ждать чего-то важного: забывать жить, превращая в неважное все остальное.

• Будь наша воля, заметил кто-то, мы бы из нетерпения сокращали себе жизнь; а невольно, мы себе ее только портим. (В. Кротов: нетерпение – это «шпоры для времени, от которых больно только всаднику».)

Также, нетерпение – это пренебрежение последовательностью. –

«На всякое хотенье есть терпенье» – вот этому труднее и важнее всего научиться тому, кто чего-то хочет. Наука хотеть – наука терпеть.

• Есть консерваторы, которые ненавидят саму идею перемен, и есть такие, что призывают с ними «годить». Либералы этим последним никогда не верят.

• Нетерпеливый терпеть не может терпеть.

НЕТЕРПИМОСТЬ

конечно, обратное терпимости, о которой речь пойдет в своем месте, но кое-что хотелось бы сказать и здесь. – Итак, нетерпимость –

– то же, что деспотизм, особо деспотизм идеологический,

«кто не со мной, тот против меня». – Осмысляя это на психологическом уровне –

– ощущение всего несвойственного как предосудительного; неосознанная идея, что не бывает «другого» или «разного», а только либо хорошее, либо дурное.

Так, услышав что-нибудь вроде «мы с вами разные люди», никто не усомнится, что это деликатно – и даже не слишком деликатно – высказанное глубокое неприятие.

«Нас не столько задевают порицания наших взглядов, сколько порицания вкусов» (Ларошфуко); наиболее глубинная разница между нами именно в последних. «Другое» – это другие оценки, – говоря на сей раз не психологически, а философски – это другие ценности. Нетерпимость, таким образом –

– это отрицание не чужих ошибок и даже не того, что за них принимается, а чужих ценностей; вера, что любые не твои ценности представляют собой в лучшем случае заблуждение, а в худшем – само зло.

Логика на всех одна, а вот ценности – разные. Именно потому логика представляет собой базу для примирения, а ценности – нет. Обратившись к логике, мы могли бы, однако, позволить друг другу оставаться каждому при своих ценностях!
(Желая лишить логику этой ее примиряющей способности, живущие духом борьбы дали ей, подобно всякой частной точке зрения, кличку с окончанием на «изм» – «рационализм» – и противопоставили ей «иррационализм», «откровение» и т.п. И все же логика – только логика, отрицая дважды два четыре, не поделишься и откровением...)
И вот что исключительно важно. Говорят: худой мир лучше доброй ссоры. Это говорит сама логика! – То есть, ценности добрососедства впереди всяких частных ценностей; оно в общих интересах; а нетерпимость –

– отрицание всех не своих ценностей вплоть до универсальной ценности добрососедства...

НЕУВЕРЕННОСТЬ

– обратное уверенности, означающее – чувство неспособности сориентироваться, нечто главное верно оценить (свою правоту, свое право, свои силы, достигнутое и т.д.).

• Настоящая неуверенность обычно мечется от плюса к минусу и обратно, безо всяких постепенностей и переходов: она исходит из абсолютного.
Неуверенность бывает далека от трезвости в еще большей степени, чем самая неоправданная уверенность.

• Неуверенность отнюдь не противоположна вере в себя. Напротив!
Художник, никогда не посчитающийся ни с какими советами со стороны, меньше всего застрахован от неуверенности. Он «сам свой высший суд» и оценивает свой труд «всех строже», в том и дело; его неуверенность для него существенней уверенности всех окружающих, и, может быть, в особенности тогда, когда их оценка положительна.

«Верить в себя» – быть уверенным, когда все неуверенны, но еще больше – быть неуверенным, когда никто вокруг не видит к тому оснований.

• Для того, чтобы избавиться от неуверенности в достоинствах своего труда, таланту достаточно лишь согласиться с общими мерками. По меркам других каждый оценивает себя лучше, чем сами эти другие...

• Неуверенность – начало собственного мнения и единственная его достойная замена.

«Неуверенность – это сознание сложности всего, являющееся, когда смотришь на него своими глазами.»

• Можно быть неуверенным даже в том, что тебе нравится или не нравится; это отнюдь не то, что отсутствие собственного отношения (которое и узнаешь-то по безапелляционным суждениям, плоду не чувства, а приобретенных сведений). – Произведение может захватить какою-то силой, или совершенством исполнения, или чем угодно еще – и в то же время отталкивать настроением, которое создает исподволь. – Когда-то давно в пособии для начинающих художников я обнаружил такой совет, очень тогда меня удививший: «проверяйте впечатление от картины, проснувшись поутру...».

• Начать с неуверенности и прийти к какой-то уверенности: вот идеальный вариант. Но обычней начинают с уверенности, и, если приходят к неуверенности – тоже неплохо!

«Ученое незнание». «Умная неуверенность».

• Уверенными бывают не столько искренне, сколько наивно. Вполне искренне можно быть лишь неуверенным.

• ...Итак, вся правда на стороне неуверенности. Но на стороне уверенности, увы, вся сила.

НЕУДАЧЛИВОСТЬ

– свойство терпеть неудачи без того, чтобы было явно, в чем совершалась ошибка.

Неудачник-рационалист полагает, что какая-то ошибка им все-таки регулярно совершается и ее в принципе можно обнаружить; мистик же решит, что родился под несчастливой звездой, и самый безнадежный вариант последнего – когда такой мистик приходит к выводу, что ошибка – это он сам и есть, что он – «неудачник».

• «Ты неудачник!» – Не знаю почему, но – считается большим оскорблением. Хотя ведь это значит – «твои неудачи объясняются не неспособностью, а только невезением». Видимо, в этой фразе слышится – «на тебе проклятие»...

• Наверное, с тех сравнительно недавних времен, когда люди не имели понятия о микробах и вирусах, но замечали вполне объективно, что болезни заразны – и держится этот страх перед неудачливостью; по Грасиану – это «прилипчивый недуг».

• Вариант неудачника: которому достается все – самое желанное! – но всегда по самой дорогой цене.

• ...Ошибку найти можно, но кто вообще действует без ошибок? «Просто должна же была неудачливость чем-то воспользоваться!»

• Рекомендации Карнеги – хорошее лекарство от неудачливости (слишком многое в наших удачах зависит от несознательного расположения к нам других). Правда, сколько хочешь успешных людей, делающих все прямо наоборот тому, чему учит Карнеги. – Так, нескромность отталкивает, но и убеждает; невнимательность задевает, она же и успокаивает подозрительность; бестактность обижает – и притом внушает покой насчет того, не держат ли за душою чего похуже простой бестактности, и т.д.

• Единственное, что с достоверностью отличает «удачника» от «неудачника» – это их настрой; первый никогда заранее не видит, чего ради он должен потерпеть неудачу, второй, напротив, сознает весьма трезво, что всегда возможны сюрпризы самые неприятные. – Но и то можно сказать, что и того и другого научил тому предыдущий опыт...

• «Надейся на лучшее, а готовься к худшему»: вот так и делают неудачники.
Что точно: удачливых не слишком обескураживают их неудачи. Потому они их меньше боятся, надеются на лучшее и готовятся к нему же. Есть такая странная поговорка: «за чем пойдешь, то и найдешь»; видимо, это значит – чего ждешь от людей, то от них и получаешь; думаешь, скажем, что «скорее всего откажут» – скорее всего откажут! А неудачника сразу видишь по тому, как он заботливо-трусливо повсюду «подстилает соломку» – знает уже, что упадет. – Нужно, чтобы успехи радовали больше, чем огорчали неудачи: тогда счет всегда будет в твою пользу и возникнет полезная привычка – привычка удачливости.

• Большинству людей легче разделить какое-то мнение, чем образовать собственное, тем более трудно его пересмотреть: так пусть разделяют ваше уважительное о себе мнение!

НИГИЛИЗМ, НИГИЛИСТЫ

– отрицание всех ценностей, кроме «общей пользы» (стало быть, и признание каких-то ценностей для меня, кроме только моей пользы):

то есть нематериальные ценности признаются, но поставлена задача избавиться от ценностей ложных, – в число которых, по мнению большинства, нигилист включает и истинные. Так, за нигилизм сходит и –

– отрицание общепризнанных ценностей как таковых – сознание, что общепринятое может быть и ложным, и дурным.

• Общепризнанное составляет область святынь – поставленного над рассудком; как бы благонамеренно здесь индивид ни старался мыслить, грех уже в том, что он прикасается к неприкосновенному.

• Смысл любых социальных устоев в том лишь и состоит, что должны быть социальные устои; какие именно – вопрос случая, так сказать, божественного жребия.
Потому нигилизм «социальный» и вправду был – пуст. Отрицать одни устои ради других – не стоило труда, и притом стоило катастрофы...
Ныне «нигилизм» –

– требование обязательной рациональной критики ценностей – предположительно ведущее к крайнему утилитаризму,

поскольку – как в то подспудно верит консервативное большинство – ценности рациональной критики заведомо не выдерживают.
Впрочем, такой нигилизм можно определить и как –

– мнение, согласно которому большинство ценностей рациональной критики не выдерживают и потому должны быть отвергнуты, –

и здесь остается вопрос: какие именно ценности попадают в этот черный список? Каким-то, ясно, там и место?.. Есть нигилисты и есть нигилисты; но самые отъявленные – среди тех как раз, кто ненавидит «нигилистов», – среди фарисеев; вот они-то, в глубине души, не ручаются ни за одну.

• Я не думаю, что рациональная критика губительна для ценностей, напротив. Я не считаю логику и здравость нигилистками.

• Между прочим, бывают не лишены рациональных оснований даже те ценности, которые, казалось бы, их полностью лишены. Обоснование этих ценностей в том хотя бы, что они помогают жить. Просто «охота» – уже вполне рациональное основание... Вера (даже дикая, лишь бы не жестокая), поэзия (такая «бесполезная»), любовь (всегда вполне «неразумная») – «нужны», поскольку в них есть потребность.
А нигилисты, это –

– люди, верящие, что вернее других сознают подлинные потребности человека, и что эти подлинные потребности следует решительно предпочитать всем прочим, как бы возмутительно или печально это кому ни казалось, – поскольку с удовлетворением первых эти последние развеются сами собою. –

Вообще говоря, эта позиция тоже не лишена оснований. Многое необходимое большинству со временем ему самому может казаться смешным или гадким, и всякому разумному человеку нетрудно видеть, чему именно в его собственное время такая судьба уготована – вопрос в том, насколько разумно в каждом конкретном случае ускорять этот процесс... Или пусть десакрализация дикости идет сама собою...
Но дальше. Мы будем не правы, если не заметим традиционной склонности нигилистов к материализму. Но раз уж она не обязательна, разделим их на две группы – чем и завершим эссе. Итак, нигилисты –

– люди, считающие подлинными и по существу единственными потребностями человека потребности материальные, а все прочие лишь иллюзиями, мешающими удовлетворению первых,

и отражающими только, как естественно предположить, несправедливости присвоения – бесчестность удачливого меньшинства, морочащего головы простодушному большинству. – И другие нигилисты –

– люди, уже разглядевшие иллюзии в том, что большинство еще полагает ценностями.

Близко к теме: «Цинизм, нигилизм, кинизм»

НИЗМЕННОЕ

– материальное или физиологическое в ущерб духовному,

так сказать, «базис не для надстройки».

• Низменно не потребление, а потребительство.

• Интерес престижа, или, что то же, мещанский – интерес сугубо потребительский: тратить лишь для того, чтобы всем было явно, что ты в силах потратить на себя больше того, что тебе нужно. То есть, сугубо низменный.

• Низменность повсюду видит лишь то же материальное или физиологическое, в котором самоутверждается, а все, что сверх – толкует как глупость или лицемерие.

• Низменное – это не материальное или животное сами по себе, – это война против недоступного и потому задевающего самолюбие духовного.
Зверь, который ни о какой такой войне не помышляет, нисколько не низмен; потому, кстати, так трогательны в нем зачатки духовного. Не низмен и человек, поневоле прикованный к заботам о материальном. Скорее низмен тот, кто бросит ему такой упрек – в лучшем случае глуп.

НИЗОСТЬ

– не что иное как недозволенный прием в борьбе – расчет на то, что соперник окажется честнее.

• Обман доверия – низость, потому что доверие – своего рода уговор, введенные негласные правила. Низость – предательство, хитрость и все этому подобное.

• Низость, в борьбе с кем-то – всякая акция, которую нельзя совершить открыто; классическая низость – анонимка.
Низость, однако, и всякий публичный донос. В само понятие честной борьбы входит, что борьба эта будет вестись на равных и выясняться будут лишь собственные силы соперников – без привлечения сил более могущественных. (Когда, скажем, философские дискуссии недавних лет поневоле упирались в вопрос, кто подлинный коммунист, а кто нет – при полной ясности в отношении последующих оргвыводов – это было настоящим соперничеством в низости.)

• «Военная хитрость» была бы низостью, если бы само состояние войны не означало всеми признанный договор: выясняется не справедливость, а сила, соответственно нет такой низости, которую бы каждая сторона не смела пустить в ход.
(Впрочем, и здесь в последнее время пытаются договориться о кое-каких ограничениях, – главным образом в том, что способно слишком навредить обеим сторонам, в том числе и нападающей; например в ядерной войне или биологической. «Все это было бы смешно», когда бы не было столь ужасно.)

НИЧТОЖЕСТВО

отчасти то же, что мелочность. Но точнее –

– бытие во власти (невольное, привычное, убежденное) недостойных страстей, интересов или представлений.

• ...Такое же свойство, как и все другие! «Ничтожный человек» – тот, кто успел в нем более прочих, но не застрахованы от ничтожества даже люди по-настоящему великие. Вспомним хоть Пушкина с его мелочной мстительностью (проявляемой им наряду с великодушием), и многим другим; «орлам случается и ниже кур спускаться».
А что великий человек и ничтожен не так, как обычный – в этом Пушкин, кажется, ошибался. Точнее здесь цитированная только что формула – про «орлов» и «кур».

• Оказаться во власти недостойных страстей – проявить ничтожество. Быть во власти недостойных представлений – быть ничтожным по убеждению.

• «Комплексовать» (делать что-то ненужное или несправедливое с единственной целью доказать свою значимость) – это, в традиционных терминах, и есть «проявлять ничтожество».

• Трусливый – кого превращает в ничтожество, держа в своей власти, страх. Подлый – кого повергла в ничтожество корысть.

• Очень много ничтожества проявляют, в своей страсти, тщеславные.

• Ущерб от деяний ничтожных людей – отнюдь не ничтожный. «Чижика съел» – ну, и радовались бы, коли уж совсем не жалко чижика; «кровопролития» величия отнюдь не требуют. Дьявол – это круглый ноль.
Ничтожество – разгадка зла: зло не имеет своего гения, это только пустота на месте, где должно быть что-то.

НИЩЕТА

– степень бедности, исключающая самостоятельность,

но, надо заметить, все-таки не исключающая достоинства, а иногда только и помогающая его сохранить! Не случайно же, согласно опросам, очень богатые люди реже прочих подают нищим: видимо, как-то чуют в этом состоянии что-то достойное зависти.

• ...Жизнь милостыней, впрочем, не означает даже зависимости, ведь милостыня – дело сугубо добровольное. Тогда как зависеть – значит и ставить в зависимость.

• Нищета – понятие не чисто имущественное, это еще и социальный статус. В очень богатых странах такой статус даже не предполагает настоящей нужды. Так что она, это и –

– низшая ступень социальной иерархии, хотя бы и при минимальном материальном благополучии. Полная непрестижность положения вследствие неимения всего того, что необходимо иметь лишь для престижа.

• Философ, да и всякий достойный человек – всегда «нищий», даже если располагает капиталом; даже если он владеет чем-то для удовольствия, он ничем не станет владеть для престижа. Как Сократ, он только и удивляется, сколько есть вещей, которые ему не нужны!
Вот, по идее, хиппи – такие нищие. Правда, сбившись в коллектив, они образуют уже не «низкий статус», не отказ от статуса, а скорее «особый статус»; неизвестно, сколько из хиппи решились бы на свой образ жизни в одиночку – то есть, сколько из них настоящих. Даже лохмотья их, увы, представляют собой такую униформу, так что лохмотья любого индивидуального пошиба вызывают у них – я это наблюдал, и не раз – самые язвительные снобистские реакции...

• Нищета недобровольная – рабство, добровольная – раскрепощение.

«НИЩЕТА ДУХОМ»

в «официальном» комментарии к Евангелию сообщается, что «нищие духом – все те, сердце которых отрешено от благ земных», то есть неимущие по убеждению. Но может, не исключен и другой смысл – точнее, несколько другой –

– ищущее, несамодостаточное, негордое расположение духа,

примерно то же, что разбиравшаяся в своем месте неуверенность.

• Мы с непривычки спотыкаемся на этих словах – «нищета духа» в наше время и горда и самодовольна: если человек не знает, что ему думать и как жить, он будет думать и жить так, как полагается его так называемой референтной группе или вообще «стоящим людям», и это скорее наполнит его чувством превосходства перед теми, кто и сам духом не нищ.

• «Ищите и обрящете»: если вы ищете с тем, чтобы обрести, если чуете в себе недостаток – что-то вы в себе уже исправили и что-то уже обрели. «Блаженны нищие духом», пока нищие; когда же обретут – тут все будет зависеть от того, что это будет за обретение.

• Есть «нищие духом», пытающиеся обрести себя – одни в себе, другие в чем-то внешнем. Очень несхожие два типа. А есть такие – и это смысл, нами до сих пор не упомянутый – что живут себе на подножном корму и не замечают своего бедственного состояния.

• «Нищие духом» – это и кажущиеся нищими тем, кто скопил богатства, хотя и плана по видимости нематериального, но все же такого, что «моль и ржа истребляет»... Например, просто изменяющая память для эрудита – такая «ржа».

НОВОЕ

– ценное тем, что не существовало раньше,

а так как, согласно известному авторитетному мнению, ничего подобного в мире не существует, и «новое – это только хорошо забытое старое», то оно –

– ценное исключительно тем, что раньше мы с ним знакомы не были; не успевшее надоесть, –

как видим, ценность сугубо условная и сугубо отрицательная.

• Надоедает в принципе все: хорошее и плохое, понятое и непонятое, исчерпанное и неисчерпанное... Причем, если судить по отмечаемой у юношей особой страсти к новому, быстрее всего существующее надоедает тем, кто меньше всего с ним знаком!

• Если белый свет надоел, ясно, что это не он себя исчерпал, это мы себя исчерпали. Всякое «надоело» – в нас, и обычнее всего означает наше же бессилие. Это оценка, выставляемая нами самим себе.

• «Нет ничего нового под солнцем»: «ничто уже не радует и нет даже надежды, что обрадует что-нибудь еще не испробованное».

• Новое – именно то, чему со временем предстоит устаревать. Исключение лишь для «вечно нового», но это последнее обычно называется просто «вечное».

• (В скобках. – Противостояние либерализма и консерватизма – это, конечно, противостояние не «нового и старого» самих по себе, а противостояние разумного и традиционного.)

• Серьезного человека привлекает, собственно, никогда не «новое», а оригинальное – незаимствованное подлинное. Добытое кем-то честно и искренне – своими глазами, своими руками, опытом и трудом собственной души. А сходство с чем-то уже имеющимся – скорее ручательство за его подлинность, и значит, оригинальность.

• Одних теребит страсть к новому, потому что вещи для них быстро истощаются: не имеют измерения в глубину. А другие убегают в новое, потому что чувствуют это измерение – и боятся его.

• Если поверхностность – плохо, то как может быть страсть к новизне – хорошо?
Страсть к новому и способность что-то новое оценить – вещи разные. Эта страсть не предполагает даже того, что новое сумеют хотя бы разглядеть, почувствовать разницу – скорее напротив; для этого, как минимум, нужно быть достаточно знакомым со старым.

НОНКОНФОРМИЗМ

– противоположное конформизму – видимо, свобода от него;
– конформизм «эзотерический» – идеология определенного узкого круга, заявляющая нечто противоположное кодексам расхожего конформизма; живущая этим противостоянием.

• Снобизм – элитарное мещанство, его нонконформизм – такой конформизм для избранных. – Известный факт противоестественной любви западных либералов к нашему и китайскому тоталитаризму иллюстрирует эту истину. Возможно даже, что всякий такой нонконформизм рожден лишь подспудной тягой к конформизму более жесткому, чем расхожий.

НОРМА

– должное;
– обычное;
– принятое: обычное, принимаемое за должное, или относительное, принимаемое за абсолютное.

• Должное часто так далеко отстоит от обычного, что иной нормальный человек на фоне нормальных же выглядит сумасшедшим.
«Норма, – сказал С. Моэм, – это то, что встречается лишь изредка.»

• Что касается «нравственных норм». – Если мы хотим доброго, то при чем тут нормы?.. Этим говорится: следовать надо не доброму, а должному, и на худой конец сойдет также принятое.

• ...Есть пункт, где норма не «условно-абсолютна», а «более-менее абсолютна»; это –

– здоровье или исправность, –

проявления организма или механизма, не свидетельствующие об опасности для их существования. И то – «жить не здорово, от этого умирают», – после какого-то возраста и умереть – «нормально».
Кроме того, и тела и души – столь сложные устройства, что просто не могли бы существовать, если бы здоровое в них до какой-то степени не компенсировало больного; нет здоровых во всем, и «всяк по-своему с ума сходит»; это нормально.

• Норма – допустимое: только что не уродство.

• Так как силы наши даются нам в противовес слабостям, то человек полностью нормальный ни на что особенное и не годился бы. «Достоинства – продолжения недостатков»; все в нас таит сверх-возможности, а мобилизуют их – какие-то изъяны. Так, природа, хорошо потрудившаяся над какой-то особью и одарившая ее физическим совершенством, вряд ли могла бы вовсе отплеваться от ее мозга и души; скорее всего, и тут у этой особи «все нормально». Но и только. Настоящие ум и душа – это существующие в каждом и обнаруживающиеся лишь в некоторых чудесные, сверх-нормальные силы.

• Норма – соответствие Божьему замыслу. У человека две нормы: как биологической особи и как существа духовного.

Подводя итог сказанному, норма –

– то же, что идеал;
– типичный случай, сколь бы далек от идеала он ни был.

НОСТАЛЬГИЯ

– тоска по родине – месту, где жил раньше, – и отсюда, видимо, «тоска по прошлому»;

«что пройдет, то будет мило». Может быть потому, что как-то оно уже осуществилось и ему уже ничего не грозит...

• Кто испытывает ностальгию, а кто и нет; и когда как.
Привычные печали терпимы и даже чуть ли не необходимы, пока от них никуда не деться, но когда избавление все-таки приходит, пусть нечаянное – может оказаться, что даже вообразить себе их повторение немыслимо! Привычка – «замена счастию»: только расставшись с привычным, постигаешь, расстался ли со счастьем или его заменой.

• Тоска по родине может оказаться неожиданной для тех, наверное, кто способен чувствовать и любить, но не способен отдавать себе в своих чувствах отчет. – Один, покидая родину, думает, как та зощенковская «зубная врачиха», у которой «муж помер» – «ерунда», потом смотрит – «э, нет, не ерунда»; и вот, катается на том номере автобуса, на котором ездил дома... Другой ностальгии боится и затем обнаруживает, что всё уже отболело на родине.
(Знаю случай, когда человек покидал свой родной город дважды – первый раз, ребенком, на время, и второй, уже взрослым, навсегда. И в детстве он испытывал по нему мучительнейшую ностальгию, а взрослым – скорее страх перед самой мыслью о возможности вернуться, хотя бы приехать погостить... Видимо, чувствительность при слабой рефлексии ребенка сделала естественные проявления ностальгии неожиданными, и они застигли его детскую душу врасплох, овладели ей без остатка, и та же чувствительность, по прошествии лет, предостерегала его от наплыва уже пережитого.)

• А вот ещё казус. Многие, по сути вполне удовлетворенные люди, вырабатывают себе привычку чувствовать себя обойденными удачей, униженными и заеденными средой и т.п.: это поднимает их в собственных глазах. Поменяв в запальчивости среду обитания, они обнаруживают ошибку...

• Говорят – и я хорошо понимаю это, – что в ностальгии особое место принадлежит тоске по родной речи. – Ещё доказательство, что национальность – это язык.
• Идея невозвратимости мучительна, как идея всякой невозможности. Вот тоже – возбудитель ностальгии.
(Когда заграница была плодом запретным, многие чувствовали по ней, никогда не виданной – прямо-таки ностальгию!)

Ностальгия – тоска по ушедшей и неповторимой жизни, образы которой, завершенные и обработанные подсознанием, выступают особенно привлекательно; эта тоска, спровоцированная и обостренная до крайности переменой привычной среды.

• Самое радикальное средство от любви, как известно – бежать («с глаз долой – из сердца вон»); а от ностальгии – вернуться. То есть,

«ностальгия – любовь к родине, которую ощущают лишь за её пределами».

НРАВ (НОРОВ)

– неуправляемое в характере,

собственно, то же, что сам характер, поскольку «управляемый характер» – это его отсутствие. Так что нрав, это скорее –

– характер, постоянно доставляющий одни и те же неприятности; который чем-то непонятен, чем-то тревожит или пугает. –

«Норовистый», а кое-где говорят и «нравный»: с трудным характером. «Нрав бешеный», вот тоже. – Но раньше слово нрав не имело такого оттенка, «нрав» мог быть и «кротким». С укоренением слова характер, «нрав» стал означать скорее «дурной характер».

• Характер – «нрав»: на что похож человек, если сможет делать все, что ему нравится.

• «Нравом хорош, да норовом не гож» (из Даля). – Это – догадка народа об автономном бытии подсознательного в нас. «Хочет вроде хорошего, но ведет себя невыносимо».

НРАВСТВЕННОСТЬ

или мораль, что, как говорилось в своем месте, одно и то же. Кстати, заметим: нравственность ли, мораль, этика, Sittlichkeit и т.д. – вероятно, во всех языках корень один – «нравы» (нечто само собой сложившееся, устоявшееся, способное быть до некоторой степени разным в разных общинах и для каждой данной общины святое); только вот от «добра» это понятие не образовывалось нигде... Нам же, противопоставляя истинную мораль – отсталой нравственности нравов, придется пользоваться этим словом. Куда лучше было бы употреблять, вместо «мораль» или «нравственность» – «человечность», – если бы можно было застраховаться от ложного впечатления, будто имеется в виду не вся мораль, а какая-то ее часть. Итак, –

– нравственность-человечность: неэгоистическое сознание, – включение индивидом чужих и общих интересов в сферу своих собственных;
– собственно нравственность: социализированное сознание, – признание индивидом господствующих требований к общим нравам священными и для себя лично.

Или, то же самое:

– способность и желание учитывать равноправное с тобой существование других людей; сознание самоценности всякой личности, всякого «другого»;
– способность ощущать себя частью социума; сознание самоценности коллективного целого, к которому принадлежишь, и вытекающей отсюда относительной ценности отдельной личности, –

(нравственное величие тут состоит в том, чтобы чувство сравнительной незначимости перед социумом личности вообще распространялось человеком и на его собственную личность).
Или, еще –

– способность верно судить о добром и справедливом, и жить соответственно;
– способность воспринимать сложившийся в социуме распорядок, писаный и неписаный, и подчиняться ему, – снимающая вопросы о добром и справедливом самих по себе.

Это последнее можно выразить еще и так:

нравственность – либо сама совесть, либо броня на ней...

Определяя нравственность через добро и справедливость, в случае нравственности-человечности мы порочного логического круга скорее не совершаем, а в случае нравственности-социальности – скорее совершаем. Несколько повторяясь, выразим это различие в следующих определениях: нравственность –

– принципы поведения, ориентированные на добро и справедливость, содержание которых определяется в каждом конкретном случае;
– принципы поведения, определяющие, в числе прочего, что вообще следует считать добром и справедливостью.

Причем, в первом определении даже не совсем ловко говорить о «принципах», поскольку принцип только один: упомянутое требование в каждом конкретном случае выяснять, что будет добрым и справедливым в этом самом конкретном случае. Во втором же – все дело именно в принципах. Если мораль человечности находит добро и справедливость каждый раз заново, отдавая себе отчет в неизбежных коллизиях, социализированная мораль полагает сами добро и справедливость в тех правилах, которые раз навсегда и без права сомнения предлагает.
Можно сказать: человечный – это добрый не под настроение, а всегда. Для нравственных же в расхожем смысле слова злые импульсы или добрые – это только настроения, а управляет ими «долг». Человечному «сердце приказывает»; пошлая традиционная нравственность, напротив, «приказывает сердцу». Нравственность – личное дело хороших людей и долг дурных...
...Да, но тогда, осмысляя человечность, следовало бы все-таки определить, что мы понимаем под добром и справедливостью. – Есть в Словаре статья «Добро» и должна быть «Справедливость». – Но практически, оно и не обязательно. Для добрых, не существует тайны «добра вообще» – существуют и неотвязно их тиранят дорогостоящие головоломки его практического воплощения: что – добро, прямо указывает сострадание, сочувствие. И справедливость – всего лишь логика (это «всего лишь» не исключает, ясно, больших трудностей). Перед глазами человечного – не «нравственный кодекс», за которым он пытается углядеть некий общий принцип, причем непременно трансцендентный человеку; перед его глазами именно сам человек, всякий другой, с его бедами и его правами... Да и не только, ясно, человек – коль скоро добро состоит в практическом сострадании – но и всякое существо...

• Почему мы должны быть нравственными (хорошими, достойными)? – Потому что хотим этого, точнее, «так природа захотела»; потому что желаем добра больше, чем возможных выгод от зла, и только недомыслие, полу-ум да дурацкие теории вводят на этот счет в заблуждение.
Значит ли это, что нужно оставаться верными всем природным инстинктам, на которых зиждется нравственность не мыслящих вовсе? – Нет, конечно, раз уж не только инстинкты, но и разум – от Бога (если только разум не есть сам Бог в нас); разум должен руководить инстинктами, а не наоборот. Ибо инстинкт рассчитан на некий общий случай, но «общий случай» для разумных созданий, способных видеть по существу, встречается разве что в виде исключения.
Что следует отбросить? – Лишь то, что заводит наш человечный инстинкт в противоречие с собою: моральный фетишизм, освящение случайного, стадность.
Что – удержать? – В общем, основы: волю к разделению добра и зла и тягу держаться доброго.
Какие трудности? – Первая и главная: стадная совесть. Верить надо лишь личной совести, но и стадная совесть является иногда в образе личной.

• Долг – безусловный нравственный минимум.
Это нравственный минимум, возрастающий до максимума по мере того, как мы достоверно узнаем, в чем он состоит. Исходный пункт – правило, конечный – добро.

НРАВСТВЕННОСТЬ И ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

Переход к статье «Нравственность и человечность»

НРАВСТВЕННЫЙ

любопытно, как применяется это слово: во многих смыслах, помимо своего собственного (относящийся до нравственности; удовлетворяющий ее требованиям). Здесь и –

– душевный; значимый не материально, не по факту (а «для души»); ценностный

(последнее понимая по-разному – и как «личностный» и как «коллективистский»).
«Душевный» – через «значимый не материально» – к «ценностный», то есть оцениваемый как хорошее или дурное, и тут связь с собственно «нравственный». – Жизнь души в том, что ей нравится и не нравится, это – нравственность во всех смыслах, какие только можно придать этому слову.
Остановлюсь на некоторых наиболее распространенных словосочетаниях с «нравственный» или «моральный». Располагаю их по алфавиту – от «автономии» до «чувства».

• Моральная автономия и гетерономия. –
Личность – это совесть (она сама «свой высший суд»), – то есть ее, личности, моральная автономия.
Личность – это автономия в морали, которая «гетерономна»: самоценна не мораль, а жизнь, мораль же – только служение этой святыне.

• «Нравственный витамин». – Так кто-то, довольно на мой взгляд удачно, определил роль памятников культуры в воспитании. По меньшей мере, это витамин патриотический. Но если удастся научить кого-то любить эти памятники, и любить не только потому, что «это наше» – то и, действительно, витамин нравственный: во-первых потому, что любовь сама по себе уже есть «нравственное чувство», во-вторых потому, что в этом случае нравственным, то есть культурным и очеловеченным, становится сам его патриотизм.

• Нравственное воспитание. – Таково, наверное, всякое, за исключением разве что воспитания физического. Образование тоже – воспитание, даже если это математика (а может, математика даже в большей степени, чем история). Конечно, можно быть образованным и подлецу, но это ничего не доказывает: образованным дураком ведь тоже можно быть... Я бы так сказал: образованным подлецом можно быть лишь в том смысле, в каком можно быть образованным дураком, – в весьма, значит, ограниченном смысле.

• Нравственный выбор:
– выбор в пользу нравственности, особо, требующий жертвы;
– выбор, как выход из нравственной коллизии, – когда всякое решение – зло, а уклонение от него – зло еще большее;
– выбор между разными пониманиями нравственности – то есть, в конце концов, всегда между состраданием и долгом; между тем, что чувствуешь добром сам, и тем, что принято добром считать.

• Нравственный груз. – В смысле, не физический: например, тяжелые воспоминания или воображаемые мрачные перспективы. Но и в собственном смысле: отягощенная совесть.

• Моральный дух. – Вера в успех, настрой на победу. А также – дух коллективизма, сплоченность, отрешение от личного ради целого, плюс та же вера в успех этого целого и настрой на его победу над кем-то или чем-то.
Отсюда и «деморализовать». Хотя, может, дать взбучку – может означать и усовестить, вернуть к моральности («устыдилась свинья, как отведала дубины»). «Моральный дух гитлеровский войск был очень силен» – вполне нормальная фраза. Мораль гитлеровцам вернули, сломав их моральный дух...
(Кстати, доблесть – очень странная добродетель: она остается «добродетелью» даже в самом недобром деле, составляет достоинство в самом недостойном. Ее можно определить как способность оставаться верным тому, во что веришь. – Доблесть весьма ценима дикарем – она видима, тогда как вопрос, служит ли эта доблесть добру или злу, для него слишком труден.)

• Нравственный закон. – «Нравственный закон во мне» – по Канту, такое же чудо для меня самого, как над моей головою «звездное небо». А ведь его наличие вполне объяснимо – это инстинкт самосохранения социума. Что касается высшей нравственности, или человечности, то она и вовсе не таит загадки. Хочешь жить, не страдать, пользоваться собственностью? Ну, и другой точно так же! – Сам эгоизм, становясь хоть в малой степени «разумным», диктует нам «нравственные законы». «Как аукнется, так и откликнется»; «не плюй в колодец, пригодится»; «как потопаешь, так и полопаешь». И т.д., и т.п.
(У дикаря разум – всего лишь несколько изощренный эгоизм, у достойного человека сам его эгоизм – «разумен»: весьма похож на нравственность.)

• Нравственное здоровье – наличие нравственности; исповедание некоего стандартного кодекса нравственности. Вряд ли стоит повторять, что это не одно и то же.

• Нравственное испытание – это испытание на нравственность. Или же вообще всякое душевное испытание – на стойкость.

• Нравственный капитал. – То же, что «моральный престиж», – репутация. Но «капитал» точнее: неважно, как ты его сколотил, но, если он уже имеется, достаточно его не транжирить, чтобы он работал на тебя сам.

• Нравственные категории. – Лексикон нравственности. Чем развитее нравственность, тем дифференцированнее и богаче ее лексикон. Для дикаря «добром» являются и пожитки, и притом в его кодекс нравственности не входит даже жалость (это чувство в жалеющем презираемое, а для жалеемого оскорбительное). Подлинная же нравственность пользуется и такими «нейтральными» категориями, как воображение и логика. Медленно, но отвоевывается нравственностью категория достоинства – отвоевывается из числа категорий престижа.

• Нравственный климат. – Степень взаимного доброжелательства в коллективе. Объединяет ли людей задача, с какой коллектив создан, еще и товарищескими отношениями – либо в нем каждый тщится удовлетворить лишь какие-то своекорыстные интересы. Моральный климат, конечно, определяет пользу от самого коллектива – и определяется этой пользой: не может делаться дело, если климат плох, и не может быть климат хорошим, если дело по сути не делается.
Если цель коллектива – дело жизни его руководителя, при самых крупных недостатках последнего климат скорее всего установится оптимальный; вот главная «организаторская способность», способная искупить отсутствие всех прочих организаторских способностей.
Если твоя единственная цель – быть руководителем, тогда «разделяй и властвуй»: порть этот самый моральный климат, ссорь всех друг с другом и покупай каждого по отдельности. Так «рыбка», то есть коллектив, «с головки гниет».

• Нравственные коллизии. (Об этом уже много говорилось.) – В том-то все и дело, что нравственность предлагает не столько задачи, на которые есть верные ответы, сколько – коллизии, верных ответов в принципе не имеющие. Решаясь на что-нибудь или ни на что не решаясь, нам приходится брать на себя – если бы только ответственность! – но – больше того – вину.

• Нравственный кризис. – Это – переоценка ценностей. Но изменить убеждениям, даже перерастая их – процедура для совести мучительная. Опустошение, заполняемое виной. Нравственный кризис обязательно – душевный кризис. Через нравственный кризис, острый или растянутый, должен пройти каждый взрослеющий человек; под привычными «похвально-предосудительно» в себе он должен ощутить бездну, а затем обнаружить в своей, никому и ничему не подвластной воле, уже не поверхностные «похвально-предосудительно», а фундаментальные «добро – зло».

• Нравственные мучения. – Если не угрызения совести и не вообще всякие душевные муки, то – это муки принятия решения. Когда выбираешь, в лучшем случае, между неопределенным и неопределенным, в худшем – между дурным и дурным, причем самое дурное или попросту невозможное – вовсе ничего не предпринимать.

• Нравственные нормы. – Азы нравственности: не кем-то спущенные и не просто обычаи, а продиктованные самой нравственностью, – нравственное «дважды два». – И наоборот (в этом смысле рассматриваемое выражение применяется чаще): освященные принятостью нормы, принимаемые за самое нравственность. Послушание этим нормам еще далеко от подлинной нравственности, но уже ушло от послушания лицам; шаг к моральной автономии личности. Уже не рабство, но еще всего лишь фарисейство.

• Нравственная обязанность. – То же, что долг – нравственный минимум; с оттенком «всего лишь обязанность» (никакой заслуги). Возможно, и с таким: нечто, к чему тебя ничто не может принудить, кроме совести; что не обязан формально, но обязан нравственно.

• Нравственная победа. – Может, победа во мнении, а может, и кое-что повыше. Например, такая победа – не пасть до нравственного уровня подлеца-агрессора, не опуститься до недостойных средств, применяемых другой стороной, хотя бы и терпя поражение. – Такую победу одерживают и над судьбой: пусть судьба несправедлива и жестока, а ты оставайся справедливым и не ожесточайся.
Уметь проигрывать – это уметь побеждать нравственно.

• Нравственная поддержка. – Известное дело, бывает существенней материальной. Даже в тех случаях, когда без нее обходились и обошлись бы, она, нежданная, воспринимается, как спасательный круг. Будучи правым, можно поднять неподъемное, но сил прибавляется, если есть с кем разделить груз самой правоты.
...Нравственную поддержку, увы, получают и самые безнравственные начинания. К счастью, они и острее нуждаются в такой поддержке.

• Нравственная позиция. – То ли позиция нравственности, которую не покидают никогда, то ли – свой способ решать нравственные затруднения. Примером последнего может служить равнодушие – такая безнравственная «нравственная позиция». Или, напротив, одержимость какой-то идеей; это «позиция» в смысле «укрепление», с которого ведут огонь...

• Нравственное потрясение. – Мне кажется, суть любого такого потрясения – момент расставания с наивными представлениями, с которыми мы никогда вполне, в рефлексах, не в силах расстаться, – что судьба справедлива, добро награждаемо и т.п. Если даже мы находим в себе силы смириться с несправедливостью в отношении самих себя, смириться с несправедливостью в отношении других, может быть, не столь сильных – немыслимо. Чужое горе остается нравственным потрясением во всех случаях.

• Нравственное превосходство. – То же, что нравственная победа. Но придают этому выражению и смысл едва ли не обратный – победа над кем-то в общественном мнении. «Рейтинг». Такое «нравственное превосходство» должно не наличествовать, а искусно организовываться. Обеспечь себе «нравственное превосходство» и делай, что хочешь.

• Нравственная преграда. – Кто ощущает нравственность, лишь как преграду (а не собственную цель), тот в конце концов как-нибудь да преодолеет ее; не сметет, так обойдет кругом. Может быть, великая цель оправдает ему негодные средства, а может, пристойные средства оправдают подлую цель... «Если нельзя, но очень хочется, то можно...»

• Моральный престиж. – Очень неудачное выражение; этакое «добрая миска супу», только хуже, поскольку миска супа действительно может оказаться «доброй», а престиж моральным оказаться не может никак. – Имеется в виду репутация: хорошую репутацию иметь выгодно, а постольку и престижно.

• Нравственная природа. – Многие не признают нравственной природы даже за самой нравственностью: ищут за каждым добрым проявлением какие-то интересы. Тогда как даже самые безнравственные вещи – бывают природы нравственной, нематериальной, причем самые жуткие из них – нравственной исключительно. (Фашизм, коммунизм.)

• Нравственный прогресс. – Прогресс к нравственности. Или, лучше сказать, – прогресс от нравственности к человечности.

• Нравственный релятивизм. – Обычные определения этого явления, в сущности, много путаней, чем то определение «не по существу», которое я намерен предложить: это идея, что нравственность и всегда равная самой себе человечность – не одно и то же. Все в нравственности, что не человечность – относительно; относительна любая «нравственность» как таковая.

• Нравственная слепота. – Неспособность различать добро и зло; словосочетание подчеркивает потенцирующую роль глупости, недостатка воображения во всяком зле.

• Нравственный смысл. – Видимо, смысл ситуации, постигнутый настолько, что возможным становится и моральное отношение к ней. Или, другое: нравственный урок, «мораль».

• Нравственное сознание. – Воля к различению добра и зла (сверх собственных выгод и невыгод).

• Моральное состояние. – Это – настроение, охота жить; уровень оптимизма; энергия; воля; вообще – душевные силы. Кому этих сил не хватает, тому помогает, в числе прочего, сознание чистой совести. А негодяи бывают в отличном моральном состоянии.

• Моральная травма. – Нравственное потрясение может оставить неизлечимую рану – сделать человека чрезмерно чутким к чужому, до степени несправедливости по отношению к себе; а может – наоборот, сделать моральным калекой, когда нравственный орган уже не болит, потому что утрачен.

• Нравственное уродство. – Недостаток совести или стыда. Вещи это отчасти и врожденные, а потому Ломброзо прав – это природный изъян, помешательство, болезнь.
Если совесть и стыд еще в человеке по-первобытному не дифференцированы, нравственное уродство составляет уже недостаток у него чувства принятости, неспособность послушания порядкам и тем, кто их воплощает.
Но, конечно, подлинное нравственное уродство – неспособность сострадания. Ведь если вообразить совесть без этого чувства, останется разве что подчиненность или страх; а стыд, строго говоря, касается настоящей нравственности лишь боком – тем, которым он неразличим от совести. «От людей стыдно» бывает и того, чем следовало бы гордиться...

• Нравственный урок. – Вот если бы добродетель вознаграждалась, тогда бы мы только и получали от жизни, что «нравственные уроки»! Но жизнь преподает уроки скорее безнравственные, подвергая тем самым совесть нравственным испытаниям. Суть «нравственного урока» в том, что мы обнаруживаем неожиданно в какой-то ситуации – склоняющей к дурному – собственную упрямую совесть.
Выходит, нравственные люди из всего выносят нравственные уроки, безнравственные – уроки безнравственные...

• Нравственные устои. – То, что устоялось, и потому сходит за нравственность (для тех, кто не вкушал еще от древа познания добра и зла). Или же это «нравственные устои общества» – укорененность в нем какой-никакой нравственности, без чего не существует даже преступное общество.

• Моральное удовлетворение. – Удовлетворение без корысти; скажем, при виде пусть не восторжествовавшей, но хотя бы установленной правды. Мораль вознаграждаема: моральным же удовлетворением.

• Моральный ущерб. – Ущерб репутации, как вещи, обеспечивающей какие-то доходы.

• Нравственное чувство. – Дополнение к некоему «нравственному знанию», – скажем, к начитанности в св. Писании, – или же само исток всякого нравственного «знания» во всякой конкретной ситуации.
Но хочется сказать, что таких чувств много. Главное – это жалость, сочувствие. Может быть очень нравственным чувством – любовь. Очень-таки нравственное чувство – логика. А самое нравственная наша способность – воображение.
Существует, впрочем, и нравственный инстинкт (как нечто до-разумное): не утруждая ни воображения, ни логики, нормальный человек уже как-то ориентируется в «хорошо-плохо». Отчасти по «красиво-некрасиво».

НРАВЫ

не множественное от «нрав», а –

– нрав социума; образ жизни, как образ морали; кодекс ценностей и норм, освященный общепринятостью. «Обычайная мораль»,

подобно существовавшему некогда «обычайному (обычному) праву». Обычай в качестве нравственности, стихийная нравственность в отличие от сознательной.

• Тема, предложенная когда-то какой-то академией: «способствовало ли развитие наук и искусств очищению нравов?». – Странный вопрос, если учесть, что миссия культуры – переход от принятости к разумности, то есть, значит, не «очищение» нравов, а освобождение от них.
Но то – культуры. А полу-культура, которой ведь тоже не миновать, эти нравы, кажется, только портит, – так что...

НУЖДА

– хронический недостаток необходимого, превращающий жизнь трудоспособного в неволю, а нетрудоспособного – в пытку,

когда жить нельзя, но ведь и умереть не так просто. Когда «ешь, чтобы жить, и живешь, чтобы есть».

НУЖНОСТЬ

– ощущение, что любим (чья-то цель); ощущение, что полезен (чье-то средство); ощущение, что кому-то необходим (условие чьего-то существования), –

последнее одним дает власть, других нагружает ответственностью.

• Деспот: с отчаянья, что другие никак не желают сделать из него первую свою цель, он всячески пытается занять такое положение, при котором он стал бы, правда, только средством – но средством, без которого не могут.
(Ставить других от себя в зависимость, подчинять – разве не значит самому становиться лишь средством?)

• Быть полезным – способ быть нужным. Также – и быть привычным есть такой способ, но «насильно привычен не будешь», только надоешь.

• Быть нужным – потребность моральная, в одних, жалкая, в других, деспотическая, в третьих.

• Ценность человека ни на атом не меняется от того, востребован он в жизни или нет – каждый из нас востребован Богом (Л. Облога). – Человек должен уметь обходиться без чувства своей кому-то нужности – ведь каждый уже оказался нужным самому создателю, – тебя не любят, так научись любить сам! Но жить с чувством явной ненужности, то есть когда другим было бы лучше, чтобы тебя не было – конечно, трудно...

НЮАНС

– оттенок – незначительный, ничего в целом не меняющий; и напротив, оттенок неповторимый, а значит определяющий сам дух предмета.

• В нюансах – само индивидуальное и сам дух. Но надо уметь их чувствовать. Как бесконечно важны они в тех и в том, что любишь – и какими бывают для других пустейшими пустяками!

• «Искусство начинается там, где чуть-чуть»: где нюансы. Видит их исключительно тот, кто любит. А в том и суть таланта, и суть искусства, и суть понимания искусства.

• Нюансы отражают индивидуальное, а не родовое. Любить же – значит любить именно индивидуальное, то есть неповторимое; значит любить нюансы.

«Нюанс – оттенок неповторимости.»