Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссе
Эссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий»
Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссеЭссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий»
Кинизм, нигилизм, цинизм |
| Кинизм | Нигилизм | Цинизм |
| Это, очевидно, начавшийся естественный процесс десакрализации общепринятых человеческих ценностей, десакрализации еще подспудной, но благодаря которой уже оказалось возможным их критическое рассудочное рассмотрение и следующая отсюда тотальная «переоценка ценностей» – предприятие, на которое, между прочим, подвигло Диогена-«собаку», знаменитейшего из киников, само божество – дельфийский оракул. То есть это разрушение моральных святынь, представляющихся ложными, но во имя других, истинных моральных святынь (которые, впрочем, у киников вырисовываются лишь смутно). | Это – а здесь
и далее говорится в основном о русском
«литературном» варианте нигилизма, не
демонизированном еще в духе Ницше и
не погрязшем еще в революционной
практике (имеющей свою страшную
логику), – это сознательная
десакрализация ценностей во имя
возможности их рассудочного
критического пересмотра и утверждения
истинных ценностей. То есть нигилизм именно хочет лишить ценности их традиционной божественной санкции; это кинизм атеистический, утилитаристский, позитивистский или материалистический. Так он себя и осмысляет… Но также как и кинизм классический, нигилизм все-таки ведает свои собственные святыни, – у него, так сказать, свой бог. |
Это
состояние души, для которой, что
называется, «нет ничего святого»; здесь
не то чтобы одним святыням,
представляющимся ложными,
противопоставляются какие-то другие,
истинные, – но во всех них
философствующий циник видит лишь
что-то вроде искусственно созидаемых,
сильными мира сего, миражей, пугал,
какими отгоняют трусливого и глупого
обывателя от заповедных для него
«огородов»; себя же циник к таковым
обывателям не причисляет. Это значит, что из всех мотивов поведения признается за искренний – только мотив своекорыстный. То есть это попросту низость, дошедшая до убеждения, что все ценности, кроме своекорыстия, суть ложь сильных, глупость и трусость слабых и фальшь (хитрость) умных, то есть собственно циников, – и делающая на этом открытии свой бизнес. |
| Киники не
атеисты, хотя в традиционном
смысле вполне могли бы заслужить,
как и их предтеча Сократ, и даже с
большим основанием, обвинение в
атеизме. Естественно, что чутье (даже преувеличенное) на условность и фальшь большинства общепринятых ценностей должно было распространиться на традиционную религию: киники уже дошли до монотеизма и различали единого Бога за выдуманными, приспособленными к человеческому неразумию, богами. «Согласно установлению существует много богов, – учит Антисфен, – по природе же существует один бог», которого нельзя изобразить… Некоторых из богов, «существующих по установлению», они прямо поносят (к этому я еще вернусь). То же и более современный «киник» – Торо. Конечно, в его упоминаниях Бога нет ничего от церковной религиозности, да и вообще ничего от «богослужебной» религии – так что его вполне можно было бы назвать атеистом. Но он был, как его друг Эмерсон, «трансценденталистом» – признавал более высокое божество и более высокий нравственный идеал, чем божий страх или надежду на посмертное воздаяние. Вполне «киническим» воспринималось праведными современниками, да и было по существу, и то преобразование религии, которое предпринял Христос – бросивший «псам» то, что предназначалось «детям» (возвысивший еще вполне племенного «Бога Израиля» до Бога всех людей, начиная с несчастной самаритянки…). | Этот бог
русских нигилистов – впрочем, как и
почти всех культурных русских той
эпохи – Общество. (Так уж сложилось –
под влиянием ли пресловутого комплекса вины
интеллигенции перед отсталым и
забитым народом, или по какой-либо
иной причине, здесь разбирать не место.)
«Сильно возбужденный общественный
интерес» хранит чистоту подростков
(Герцен), «субстанция общественной
жизни» есть «источник интересов, целей
и деятельности», «живой человек носит в
своем сердце, в своей крови жизнь
общества; он болеет его недугами,
мучится его страданием, цветет его
здоровьем, блаженствует его счастьем
вне собственных, своих личных
интересов»; «социальность,
социальность – или смерть!»
(Белинский). И так далее, и так далее…
Пусть кличка «нигилист» и не
предназначалась Тургеневым прямо для
авторов этого ранга (да они и были его
друзьями), но противниками нигилистов,
безусловно, распространялась и на
них… Итак, Бог-общество есть для «порядочного» (прогрессивного) человека, именуемого в «уличной философии» «существователей» и «гасильников» нигилистом, едва ли не все то же, что для набожного человека составляет его трансцендентный Бог. Общество – податель смысла жизни, ведь его интересы – это и есть подлинные духовные интересы индивида; будущее общества, которое непременно должно стать светлым – «пора прекрасная», в которой «ни мне, ни тебе» лично не доведется жить – это цель нашего жизненного служения и все наше возможное спасение, грядущий рай, наше бессмертие, в которое должна переплавиться наша конечная земная жизнь. | Малая,
узкая личность не вмещает в себя
никаких иных интересов (ценностей),
кроме так называемых «личных»
(своекорыстных); интересы других
людей, без взаимного учета которых
партнерами по обществу оно и
существовать-то не может, защищены в
такой личности ее конформизмом –
инстинктивной подчиненностью общим
правилам (ценностям) – ну, и
поддержаны страхом осуждения и
властных кар, исконно – божьим
страхом. – Циник же – это тот, кто
жалкую личность совмещает с
известной смышленостью, благодаря
которой догадывается, что, как уже
говорилось, никакого морального Бога
нет и бояться соответственно некого,
кроме непосредственной мести
обиженных и осуждения трусливых
обывателей; он убежден, что общие
установки вовсе не совпадают с его
«личным» интересом, и дело умного –
изыскивать способы безопасно
обходить эти рифы. Единственный
узенький выход за пределы личного
эгоизма (и то хлеб) – это склонность
«порадеть родному человечку» (за счет
других, разумеется…). Молится циник,
боясь «чего-то» и выпрашивая себе у
Бога какие-то преимущества, или не
молится, не боясь ничего и полагаясь
лишь на собственную хитрость – и в
том и в другом он остается циником.
Так и можно точнее всего
охарактеризовать его
религиозность. Очевидно, что самые нелепые человеческие феномены с точки зрения циника – это киник или нигилист! Как: плевать на общие сдерживающие эгоизм установки – и не для того, чтобы что-то себе выгадать, а чтобы жить в бочке и питаться костями?! Или, еще нелепее, ломать эти установки общества и тем навлекать на себя его кары – и для того, чтобы тому же обществу становилось лучше?! Какой бред… |
| Ближайшее (и
высокое) родство кинизма, как уже
только что упомянуто –
христианство (но настоящее, по
Христу, а не по церковной
традиции). Христос – высший
религиозный тип «киника»,
ломающего условные моральные
нормы ради безусловной моральной
задачи, букву божественного закона
ради его духа. Судить о праведности,
согласно Христу, нужно по плодам, а
не по преданности священной
формалистике; так и Диоген еще
говорил – «неужели вор,
посвященный в таинства, получит на
том свете лучшую награду, чем
Эпаминонд?»… Все равно, предавать ли мертвое тело погребению, или не предавать – это идея Диогена мало понятная (если представить ее буквальное исполнение). Но явно метафорическое высказывание Христа – «оставьте мертвым хоронить своих мертвецов» – предельно «кинично» и человечно (хотя тоже смущает многих, и поделом): не о формалистике, не о мертвом нужно заботиться, а о живом… А великая формула «не человек для субботы (ценностей, святынь), а суббота (ценности, святыни) для человека»?.. В ней, если не ошибаюсь – вся теория, вся нравственная программа истинного кинизма… Итак, можно сказать, что среди киников подлинного киника еще не было (особенно если вспомнить множество «экспериментальных» и говоря современным языком, эпатажных выходок киников, как бы пародийно-цинических); подлинный – это, повторяю, исторический Христос. | Считается (в
традиции Ницше; так говорит, например,
Юнгер), – считается, что в первую
очередь нигилизм ниспровергает
ценности христианские. И это по
существу неверно (или, по крайней мере,
неверно для русского нигилизма).
Разумеется, отвергаются традиционные
религиозные устои, но ведь они, эти
самые устои, отвергались и самим
Христом; не случайно симпатии к самой
личности Христа и нежелание видеть в
Христе «христианина» – дело обычное
для самых жестких атеистов. Да и какие ценности можно назвать собственно и исключительно «христианскими»? В отношении большинства из них нигилисты могли бы искренне и с уверенностью (хоть и не всегда по праву) сказать, про себя, что «не нарушить» пришли, а «исполнить». То, например, что коммунисты – «продолжатели дела Иисуса» (собственные слова И. П. Павлова из его неотправленного письма в Совнарком с просьбой не преследовать верующих), – это даже общее (хотя и ложное) место. «Впереди – Иисус Христос»… Различие нигилистского и христианского умонастроения в том, главным образом, что Христос ставит непосредственным объектом личной морали – Ближнего (другого человека), а нигилисты, как сказано – Общество; не Человека, а всю человеческую породу, весь человеческий социум (ближайшим образом отсталую Россию). А коли первично общество, то индивидом, начиная конечно с самого себя, но, увы, не исключая и случайно попадающих под «колесо истории», нигилисту можно и должно жертвовать: жертвовать обществу, его светлому будущему. Бомбист, убивающий царя, неизбежно губит еще десятки его челядинцев, трудящихся, – но что поделать! «Революцию не делают в белых перчатках»… |
Современный циник, конечно, в
Бога не верит (в смысле – не думает,
сам перед собою, что Бог реально
существует); но и атеистом его не
назовешь. Ибо великой ценности
объективной истины (которая может
заставить не верящего стать атеистом)
для него так же не существует, как и
религиозных ценностей – на то он и
циник. Зато церковь как социальный
институт – это реальность, с которой
выгоднее всего считаться (так
реальность и опознается, а со своей
выгодой циник не ссорится). Так что в
этом институте он вполне может и
поучаствовать лично, и даже, если
доведется, на руководящих ролях.
Очевидно также, что вступать в
конфликт с церковью или какими-то
отсталыми религиозными институтами
для того, чтобы защитить от них
истинного Бога – кульбит для циника
немыслимый. С церкви и традиции
циник может что-то иметь, а с Бога-
разума или Бога-природы – точно,
ничего. Что до христианских ценностей, то… Но какие ценности суть собственно «христианские»? Ведь это не что иное, как те же общечеловеческие и религиозные ценности, но принятые прямо к сердцу и рассматриваемые предельно по существу. А уже говорилось, что для циника именно такой подход и является самым нелепым: вся мудрость циника в том, чтобы учитывать ценности, но им не верить. Если во внешнем почтении к определенным сакральным установкам и есть для циника определенная корысть, то именно в их существе – никакой. Их существо – обман, уж он- то это знает, его не проведешь… Столь же глупо, если не еще глупее, заботиться о какой-то «прекрасной поре» для будущего человечества, в котором лично тебе уже не придется проживать. Пусть бы это был божий рай, куда каждый, кто поставил на правильную карту (крестился, молился, постился…), мог бы попасть – это было бы понятно. Но ведь и рай и ад – это только приманивание-запугивание дураков… |
| …Можно лишь удивляться терпимому менталитету греков (или, может быть, «игрушечной» политеистической религии, лишенной духа абсолютизма) допустившему публичное существование и проповеди киников: как ни донимал их Диоген, а мальчишку, швырнувшему в него камнем, выпороли… В менталитете более серьезной религии возможности для физического существования Христа уже не нашлось. | Да, это – основание «земной религии», теократии (идеократии), тоталитаризма. Но ведь и тоталитаризм, конечно же, это не отсутствие ценностей, а, напротив, царство неких маниакальных «сверценных идей» или «сверхценностей» (которые на практике лишь эксплуатируют циничные «бестии» всех раскрасок типа Гитлера, Сталина или Мао). Действительно: когда тоталитаризм, в частности коммунистический, умирает, рыночная экономика с ее установками на престижное потребление и пр. быстро завоевывает и психологию обывателя, упорно превращая его именно в циника (но отнюдь, ясно, не в аскетичного киника и не в сверхсоциального нигилиста). |
…Приблизили наступление
тоталитаризма нигилисты с их чистыми
идеалами, но его вождями стали
циники-чудовища. Для всех же прочих
это было царство абсолютных
ценностей и святынь, где ничто, в
некоем пределе, не было вполне
безразлично власти и не оставлялось на
полное усмотрение личности, все было
под ее отеческим надзором… Но и
циникам в эту пору жилось совсем не
так плохо. Даже напротив. Задача
приспособиться – наилегчайшая.
Цинику и проще, когда «лошадка», на
которую следует ставить, строго
определена; отчего не обзавестись
«хлебной карточкой» (партбилетом)
или не вступить в ту грозную
организацию, которая не даст тебе
никакой «корочки», но будет
обеспечивать тебе преимущества
незримо?.. Кроме того, более или менее одурачены, при тоталитаризме, бывают почти поголовно все – но ведь дураки – это и есть злачное поле, где пасутся циники… |
| Греческие
киники – за абсолютные ценности и
справедливо против условных, но не
видно, в чем (кроме самодовлеющей
«автаркии») их абсолюты
заключаются. «Кинизм» Христа – это, напротив, самая положительная, хотя до конца и принципиально неисполнимая, программа: это абсолют понятных общечеловеческих ценностей (самоценности каждого и вытекающего отсюда «золотого правила») в их конфликте с их сакрализованным и формализованным фарисейским вариантом, приспособленным к людской душевной и умственной лени и тайной недобросовестности. Киник – не «сверхчеловек», ставший над людьми и их ценностями, во имя власти, а «аутсайдер» – во имя ценностей. Здесь можно видеть место киников в проблематике Ницше. В любом случае абсолютные ценности не могут быть результатом чьего-то произвола, значит, их первый антагонист – власть, «воля к власти». Власть не нужна ни киникам, ни Христу; того-то Христу и не простили, что не пожелал стать «царем иудейским»… | Да,
нигилисты – за абсолютные и не
условные ценности, а не против
ценностей. Ведь и Раскольников не
отрицает ценности человеческой жизни
вообще, а лишь взвешивает ценность
жизни одной «вредной» процентщицы,
«которая и так скоро умрет», и ценность
«сотен, тысяч добрых дел и начинаний»,
а значит наверное и жизней многих
людей – счастью которых он, хоть и
смутно-теоретически, надеялся
поспособствовать. В этом разница
(может не столь существенная для самой
старушки-процентщицы) между
неудавшимся сверхчеловеком
Раскольниковым и теоретическим
сверхчеловеком Ницше. По Ницше, ценности – выражение «властного произвола» некоей высшей, надчеловеческой силы; с тех пор, как «Бог умер», то есть с тех пор как верить в него стало уже невозможно – выражение властного произвола «сильного» человека, «бестии» без святынь и морали. Для русского же сверхчеловека, даже самого крайнего нигилиста, ценности все-таки объективны. Пусть в своей исповеди Соне Мармеладовой Раскольников и толкует мотив своего преступления почти «по Ницше» (хотел проверить, «тварь ли я дрожащая или право имею», «кто много посмеет, тот у них и прав. Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель…» и т.д.), – но здесь он скорее наговаривает на себя, с ужасом подозревая это в себе, как нечто чудовищное и непростительное… или, вернее, Достоевский наговаривает на нигилистов: стоит ли и говорить, что Базаров и Рахметов, тем паче Белинский, Добролюбов или Писарев ничего подобного ни сказать, ни подумать не могли бы. Думаю, этот мотив нельзя приписать и настоящему «бесу» – Нечаеву! | В общем,
циники отнюдь не против
существования ценностей, «азбучных
истин», в обществе и даже готовы их
всемерно укреплять, но только конечно
не для того, чтобы самим им
руководствоваться; «жизнь – борьба», и
если твои соперники будут связаны
(моралью), а ты останешься свободен –
это великая фора. Что такое, в этой связи, Раскольников? Рассуждение, что ценой одной жизни можно по справедливости купить благополучие многих – ошибочно и преступно (ибо здесь злом абсолютным пытаются достичь добра лишь относительного, к тому же и вовсе не гарантированного) – в общем, это рассуждение во всех отношениях плохо, но не цинично. Другое дело – «сверхчеловек» Ницше. Вот он-то – никак не киник и не нигилист, а именно циник; циник, доведенный до своего чудовищного абсолюта. Действительно, теоретизирующий цинизм обязательно дойдет до заключения, что истинное начало всех человеческих ценностей – произвол властителя; и властелином может быть лишь тот, кто сам не связан никакими ценностями. Раскаивающийся Раскольников обнаруживает в себе, за нигилистом – циника («не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор»), – но как раз с циником в себе он смириться не хочет и предает себя суду. |
| Именно –
очевиднее и раньше всего киники
отвергали такую ценность (а по
Ницше – основание всех вообще
ценностей), как власть.
«Единственно правильное
государство находится в космосе»,
то есть не существует и не может
существовать. Не в государстве дело,
а в самом человеке, вот собственную
душу каждому только и надо
«настраивать». (То же и: «Богу –
Богово, Кесарю – Кесарево»…) От
Александра Македонского Диогену
нужно было только, чтобы тот
подвинулся и не заслонял ему
солнце. Платону, заметившему, что
если бы Диоген служил Дионисию,
то не чистил бы сам себе селедку, он
ответил, что если бы тот чистил себе
селедку, то не служил бы Дионисию.
– Что до богатства, этого другого
проявления могущества, то оно
заслуживает лишь плевка – и раз
нельзя плюнуть на пышный ковер, то
остается плюнуть в его обладателя.
И т.д., и т.п. В общем, презрение к человеческим иерархиям (сакрализующим власть-подчинение и соответственно относительность человеческого достоинства, в ущерб абсолюту личного достоинства каждого), – вот главное моральное достижение киников. | Именно о
том, что следовало больше всего, и
вполне по-кинически, презирать для себя
лично, нигилисты обязаны были радеть
по отношению к своему богу – обществу.
Речь идет о власти и богатстве. Цель всей
жизни нигилиста (русского) –
справедливое устройство общества, то
есть – справедливо организованное
государство, справедливая власть и
справедливое распределение богатств…
При этом, впрочем, никакая власть не
священна, не выше разума, ее, напротив,
следует выстроить на понятных
математически-рассудочных основаниях;
люди не могут быть сами по себе плохи,
но они становятся плохими, потому что
«дурно стасованы», вот и надо их
«стасовать» хорошо; так же следует
поступить с организацией труда и
распределением его плодов… (Любопытно, что у нигилистов духовный интерес личности – материальное благополучие общества; что главное для них в жизни – практическая польза, но почему-то не своя, а чужая…) | В общем,
цинизм и власть – пара самая тесная и
дружная. Ничто, как известно, так не
облегчает политическую карьеру, как
принципиальная беспринципность (вот
еще определение цинизма); и никто так
не озабочен созиданием идеалов для
других, «формированием
мировоззрения» (как средства
управления паствой), как политики –
прожженные или, лучше сказать,
профессиональные циники. Власть, как и богатство, вожделенна (для людей соответствующего типа) сама по себе, безо всякой материальной корысти. Конечно, циник у власти скорее всего не забудет и про свое имущественное благополучие (особенно, если не рассчитывает держать власть бессменно), но маньяки власти могут и не ставить его на первое место. |
| В
современном ему обществе, Диогену
приходилось искать человека «днем
с фонарем». Золотой век Кроноса,
для киников, – это реконструируемое
глубокое прошлое, век примитива,
век до цивилизации; прогресс,
соответственно (если бы в их время
существовало такое понятие) – это
только движение к худшему,
порча. Гипотетическому примитиву ничего не нужно, он жил просто, имел, видимо, лишь практические потребности и не нуждался ни в чем разнеживающем – как и киник. Надо думать, не нужна ему была любовь и была «общность жен» (а с половой потребностью, как известно, Кратет и Диоген справлялись цинически… т.е. кинически просто, и только лишь жалели, что и с другой формой голода, именно потребностью в пище, невозможно справиться «потиранием живота»…). Все, что не разум (не поддается рассудку) – «воображение» (пустой звук). Любовь – понятно – занятие «праздное» (видимо, для пустых людей). Не нужны также музыка, геометрия и астрономия… «Благое – прекрасно, плохое – безобразно» (учит Антисфен), и с этим в принципе согласились бы русские нигилисты… | Настоящее
общества дурно, прошлое – дико и
только засоряет умы предрассудками,
значит, подлинное служение нигилиста –
это служение будущему, –
общественному прогрессу. Все те
ценности, на которых стоит современное
нигилисту общество, тем самым –
ложные ценности, имеющие целью
консервацию дурных порядков,
торможение прогресса. Исключение
делается нигилистом лишь для тех
ценностей, в которых он
непосредственно усматривает
практическую пользу (ведь даже и
наличное общество не должно
погибнуть, если у него должно быть
будущее). А ненавистнее всего, кажется,
те ценности, что претендуют на
иррациональность – ведь именно
рассудок и есть главный движитель
прогресса. Отсюда, ложны или по меньшей мере подозрительны такие вещи, как любовь (у отношений полов есть весьма прозрачные цели); дурно требование супружеской верности (это закабаление мужчин и женщин, и главным образом женщин, имеющих, по мнению «нигилистов», особую физиологическую склонность к полигамии, – соответствующая программа Чернышевского, изложенная им в «Что делать?», усердно воплощалась ими в жизнь); блажь – лирическая поэзия без гражданской направленности (это – создание миражей, отвлекающих от насущных проблем)… То есть, что касается собственно искусства, то когда-нибудь, когда общество достигнет высшего благополучия, может быть, пусть себе будет и «Пушкин», а покуда у кого-то нет еще и сапогов – «Пушкин» безнравственен, «сапоги выше Пушкина»… И т.д., и т.п. Конечно, в традиционных установлениях не может быть все нелепо (со стороны содержания этих установлений), и их тотальное ниспровержение не может не западать в видимый цинизм… | Разумеется,
для циника нет ни ценностей прошлого
(его уже нет), ни ценностей будущего
(ибо в нем уж не будет его самого).
Если киник имел свой идеал в ушедшем
навсегда прошлом, нигилист – в
будущем, то «золотой век» циника –
это настоящее! Что ему пользы в том,
что не здесь и не сейчас? Польза
должна быть ощутимой, и жить надо –
в реальности. Ну а реальность – это то, на что следует смотреть трезво («реалистично»); трезво – значит доверяя не тому, что декларируется, а тому, что надо уметь разгадать за ним – именно, только элементарным и наиболее материалистическим мотивам. – Любовь? Это «всем мужикам нужно одно», да и всем «бабам» – тоже «одно» (только другое). Верность? Ее циник, конечно, требует, но себя ею не обязывает и в чужую верность не верит. Искусство? Циника не надо убеждать в том, что «сапоги важнее Пушкина»; сначала у него появляются сапоги, а потом, как знак полного благополучия, и «Пушкин». Как удовольствие, свою цену искусство, конечно, имеет; пусть себе пожалуй и учит, тех кто желает учиться, но сам-то он помнит, что «в книжках – одно, а в жизни – другое». То, что хорошо для «книжек», не годится для практики. Из «книжек» мы узнаем, что надо говорить, а «из жизни» – то, что надо делать… |
| Не только идеологии, но и сами идеи (общие понятия) и ценности находятся в некотором психологическом родстве друг с другом: тут надо верить в реальность чего-то, чего нельзя пощупать руками. Соответственно, киник «лошадь» видит, а «лошадность» (идею) видеть отказывается (Антисфен)… | Какие-то параллели с киническим эмпиризмом видны и в нигилистах. Базарова не проймешь не только какими-то абстрактными рассуждениями (он признает лишь позитивную экспериментальную науку), но и самими нравственными «принсипами», – разговоры о последних он обрывает… Это может показаться странным: ведь существование абсолютных принципов (моральных ценностей) вроде бы и есть то, чем «порядочный» человек (иначе говоря «нигилист») отличается от «существователя»? Но у Базарова, очевидно, это было лишь презрением к принципам, до сих пор никак не подвинувшим практическое дело прогресса; ему и принципы подавай такие, чтобы, как Писарев заметил у Базарова, можно было их «ощупать руками». | Конечно,
всерьез жить общими идеями (даже
если это не моральные принципы, а,
скажем, идеи науки или искусства) –
это не для циника; жить чем-то, чего
нельзя прибрать к рукам – не в его
духовных возможностях. Впрочем, одна «общая идея» у циника все-таки есть – это сам цинизм («идеи – обман»). Надо же чем-то защититься тому, кто знает только материальное, и на чуждом ему теоретическом или идейном поле. «Цинизм, – как сказал Герцен, – это орудие самозащиты мещанства». |
| Первый враг морализирующего кинизма – цивилизация в понимании «материальный прогресс». Все более полное удовлетворение потребностей лишь увеличивает потребности, загоняя душу в порочный круг; «сколько есть вещей, которые мне не нужны» – благодушно удивлялся Сократ, а киники их скорее презирали и ненавидели. – Прометей и Дедал, основатели умений и ремесел – то есть цивилизации, – вот не только условные, но и «плохие», осуждаемые киниками боги… | Цивилизация с ее непрерывным научным и техническим (материальным) прогрессом, сопровождающаяся непрерывным ростом потребностей, в свою очередь порождающим все новые способы их удовлетворения и новые потребности – вот святыня нигилиста. Ведь человек, стало быть, будет жить все лучше и лучше, а ведь он «создан для счастья, как птица для полета» – а лучшему предела нет!.. В этом видимое отличие нигилизма от кинизма. Но, как уже отмечалось, потребности тут – не личная корысть, а корысть общая, значит, для личности-то, и не корысть вовсе… | Циник, по существу, – это тот, кто внутренне чужд культуре (это не значит, что он не может набраться сведений о том, что и где прилично говорить, чем восхищаться, за что платить огромные деньги и т.д.). Ибо культура – это и есть ценности за пределами корысти. Зато для него первого существует цивилизация (в смысле – «блага цивилизации», плоды организованного, разделенного труда, ни один из каковых нельзя было бы произвести только собственными руками). Ведь если не иметь ценностей, то чем и жить, как не потребностями, за удовлетворением каждой из которых немедленно народятся новые, ибо потребности имеют свойство «возрастать» – и в их «дурной бесконечности» содержится даже что- то вдохновляющее… |
| Киник –
аскет, и дорога от кинизма – к
суровому стоицизму. Мудрецу
(кинику) ничего не надо, кроме его
самодостаточности – автаркии.
Автаркия – бесстрастие, но
достижение автаркии требует
волевых усилий; она стоит того. С
киника хватит самого голодного
минимума, и потому его ничем
нельзя купить или запугать. Чем
можно повредить тому, для кого
самое лучшее – счастливая смерть?
(Ну разве что причинением смерти
мучительной.) Презренно в первую
очередь то, что через пару
тысячелетий назовется «престиж».
Роль крова вполне может выполнить,
для Диогена, и бочка, а насытиться
можно и костями, бросаемыми
собакам; что еще нужно от еды?..
Киник знает цену престижу, она –
ноль и даже величина
отрицательная. Ничего оказывается не нужно «кинику» Экклезиасту, – все, в чем люди полагают ценность, им испробовано, и все – «суета сует». «Кинику» Христу негде преклонить голову, впрочем, «кто, заботясь, прибавит себе росту хоть на локоть?» И «Соломон во всей своей славе» ведь не оденется лучше полевой лилии. И т.д. … Мало нужно кинику Торо: все, что действительно нужно человеку, он сделал, в своем лесу в Уолдене, своими руками. И в этом не было никакого сочувствия выбивающимся из сил трудящимся (ничего от Толстого с его пахотой, мытьем полов крестьянам и т.д.) – напротив, был им урок: ведь и трудятся-то они в основном для того, что человеку вовсе не нужно; у них есть солнце, а они закрывают от него мебель, с таким трудом приобретаемую – для того, значит, чтобы лишить себя солнца… Они служат не тому, что им самим поистине нужно, и теряют главное – себя. Тогда как «плод философии, – это уже снова Диоген, – это искусство общаться с самим собой». | У нигилиста – какая уж тут «бестия»! – аскетический, жертвенный и стоический, даже утрированно стоический идеал. «Суров ты <Добролюбов> был; ты в молодые годы умел рассудку страсти подчинять», и умел жить «для свободы» (чужой)… Суровость нигилиста – его страсть. Раз центр тяжести личности – не в ней самой, то она сама по себе должна обходиться самым голодным минимумом, а кроме того, готовиться к борьбе и самопожертвованию (Рахметов с его ложем из гвоздей)… Белинский, Добролюбов, Писарев – все они ведь не столько жили со своего творчества, сколько платили за него жизнью. (Не хотел заниматься чистым творчеством и жить с него Толстой – тоже по-своему «нигилист».) Цена идеала безмерна, она – жизнь. И все эти «нигилисты» требовали от самих себя соответствия провозглашаемым ими идеалам (Белинский, скажем, особо мучился, когда в частной жизни литературных представителей «честного направления» замечал отклонения от той чистоты, какою обладал сам…). Главным же и по существу единственным идеалом их было – будущее благополучие несправедливо страдающего трудящегося народа, которому ныне приходится выбиваться, ради этого благополучия, из сил… | Циник,
понятно, гедонист: все ценно
постольку, поскольку
способно доставить ему
удовольствие. Напротив, ценности, святыни – это самоценное в нас; это то, что имеет ценность для нас само по себе, а не как средство к чему-то иному; то есть то, что может причинять и боль, и чему, выражаясь высокопарно, можно только служить. Соответственно, ценность бесценна, она не имеет для нас какой-то меновой стоимости – «цены». Незаменимо все истинно любимое, незаменимо – живое… Но именно ничего этого не существует для циника; как точно сказал Уайльд, «циник – это тот, кто знает всему цену, но не знает ценности». Впрочем, одно (и лишь одно) бесценное у циника имеется, это – он сам. Цену, большую или меньшую или никакую, приобретает все остальное. Как центру и оправданию универсума, ему должно бы принадлежать все (это, видимо, психологическое оправдание подлости – готовности получить хитростью то, чего нельзя получить по справедливости: справедливо – когда все мне!). Реальность, с которой следует считаться, учит, что «за все приходится платить» (лучше бы даром); хорошо хоть то, что «все покупается и продается». Бесценного не существует, но существует дорогое. А существуют, под луной, и некоторые фикции, как будто специально существующие для особо выгодного обмена – это то, что называется «красивыми словами» совесть, честь… |
| Признаваемое за собою право (да и обязанность) на пересмотр общепринятых ценностей – это и есть индивидуализм. Ведь думать можно лишь своей головой, и именно на этом зиждется сама моральная автономия: истина объективна, а не директивна и не конвенциональна, значит, с объективностью в союзниках каждый бывает прав – прав и против высшего в иерархии, и против всех… | Таким образом, «коллективизм» русских нигилистов бросается в глаза. И при этом ни один благонамеренный «существователь» не поколебался бы назвать их индивидуалистами (если бы в то время была в ходу эта кличка). На самом деле они только не были (не хотели быть) конформистами. Ибо настоящий коллективист (стадный человек) – это конформист, человек, оценки и ценности которого начинаются не в его уме и сердце, «своей голове», – а в самом коллективе, которому он принадлежит, то есть сакральным для него является именно наличное, унаследованное от предполагаемой «древности» состояние общества; конформист – консерватор. Напротив тому, нигилист – прогрессист, существующие устои общества для него скомпрометированы, у него на общество собственные планы переустройства. Нигилист в этом плане – киник, но с точки зрения обывателя – циник. | Циник –
«индивидуалист», но индивидуалист в
неверном и пошлом смысле этого
слова: на самом деле, он попросту
эгоист. Коллективные ценности в его
мироощущении – глупость, то есть,
снова повторю, выдумки, которыми
держат в узде дураков (так что глупость
и трусость – это и есть моральные
качества). Подчиняться общим
моральным нормам, впрочем, есть
некоторый смысл – а именно
собственная безопасность, избегание
мести («рессентимента») более робких
и попросту завистливых сограждан, не
решающихся поступать так же, как
отважный циник; однако нет большей
глупости, чем продолжать подчиняться
моральным нормам и тогда, когда тебя
не видят или когда месть будет
полностью исключена. Впрочем, циник
подозревает, что таких дураков и нет в
природе («кто будет честным в
темноте?»). «Грех не беда, молва нехороша». Конечно, циник знает цену внешней благопристойности – общих стандартов поведения. Это его знание, и даже особая забота о внешнем, кажется, даже составляет один из его наиболее верных признаков. «Дразнить гусей» он не будет, это нерационально; придет время, и он «возьмет свое» от этих «гусей» – попросту их съест… |
| …Впрочем, и киники не свободны от искушения коллективностью – и так строгие индивидуалисты образуют массовое движение «хиппи», со своими жесткими традициями, своей формой одежды (в Советском Союзе эта традиционная форма хиппи, джинсы, привозимые редкими туристами из «загранок», стоили на черном рынке весьма дорого) и своими гуру, учителями веры – тот же Торо, или Курт Воннегут – где все становятся похожи своей непохожестью… | Впрочем – слаб человек, и, конечно, неформальное сообщество прогрессистов также создавало свой особенный жёсткий конформизм, отлучение от которого становилось для «порядочного» человека чем-то более страшным, чем отлучение от расплывчатого конформизма «существователей» или неодобрение власть имущих. – Так, Елена Штакеншнейдер, умная и психологичная двадцатилетняя «ретроградка» (как она себя называет), хорошо понимающая, что «нигилисты ищут одного только – истины» (правда они, зная, что «истина нага», ошибаются в том, что «всё нагое принимают за истину») – пишет в своём дневнике следующее. «Я однажды отважилась сказать моим подругам, что не люблю Некрасова; что не люблю Герцена, – не отважилась бы. Говорю это не к тому, что он мне также не нравится, нет… но я только хочу сказать, что нет нетерпимее людей, чем либералы. И имеем мы теперь две цензуры и как бы два правительства, и которое строже – трудно сказать. Те, бритые и с орденом на шее, гоголевские чиновники, отходят на второй план, а на сцену выступают новые, с бакенами и без орденов на шее, и они в одно и то же время и блюстители порядка и блюстители беспорядка»… | Сам цинизм имеет свои «идейные» варианты. О Ницше мы только и говорим, но можно рассмотреть в этом плане и утилитаризм, и «разумный эгоизм», и марксизм, и любую иную редукционистскую теорию. И все-таки теоретизирование – не для цинизма. Конечно, существование моральных ценностей попросту выгодно обществу и соответственно каждому его члену, и циник охотно указывает на это обстоятельство моралистам, но если он в какой-то ситуации узрит свою выгоду непосредственно, зачем ему вообще мораль?.. какая-то теория?.. он сразу перейдет к аморальной практике… Так точно и марксизм выдвинул по определению «циничную» идею первичности материальных интересов перед идейными, но каким образом он мог бы подвигнуть, исходя из этой теории, циничного индивида на борьбу за общие (классовые) материальные интересы – тогда как личные материальные интересы все-таки куда вернее обеспечиваются не конфронтацией с существующими порядками, а прислужничеством и карьерой?.. |
|
Приложение (в статью не входит) Цитированное место из Дневника Штакеншнейдер я впервые увидел в книге И. Паперно «Чернышевский – человек эпохи реализма» (М., 1996). Еще один почти случайный и весьма любопытный фрагмент из Дневника Штакеншнейдер – упоминается, видимо, та самая беседа, где она похулила Некрасова (Е. А. Штакеншнейдер. Дневник и записки (1854 – 1886). М. – Л., Academia, 1934). Цитирую далее страницу 138, в тексте статьи – 161 и – о нигилистах – 460.) Елена Андреевна – дочь известного архитектора, работавшего в т.ч. и по Эрмитажу. В их доме постоянно бывали Достоевский (который и высоко ценил ее ум), Тургенев, Гончаров, Полонский, Мей, Щербина, Бенедиктов... 
«Вчера вечером была у Струговщиковых. Застала там Лизу Шульц и Наденьку, и в тесном кружке, в полумраке, за болтовней, не заметила, как пролетело время. Между прочим, зашла речь о стихах Некрасова. Я вдруг и скажи: «Я не люблю Некрасова». На меня так и набросились: «Как, что, не любишь Некрасова?» За меня заступилась Наденька, но, кажется, по недоразумению. «Оставьте ее, – сказала она, – она верно знает, что говорит!» Наденька не успела пояснить свое предположение, отчего я знаю, что говорю, потому что вошли маменьки, и разговор принял другое направление. Но, кажется, я поняла, что хотела она сказать. Некрасов в настоящее время кумир, бог, поэт выше Пушкина; ему поклоняются, и против него говорить нельзя. В сущности подругам моим до него очень мало дела, но что он идол неприкосновенный, это они, конечно, знают, и потому так поразила их моя дерзость. Наденька же, вероятно, сообразила, что так как я прихожу к ним из тех сфер, где эти идолы, так сказать, фабрикуются, то нет ли уж нового, новее Некрасова, и не пошел ли Некрасов уж на слом. Так я думаю. Но, может быть, я ошибаюсь, и Наденька хотела сказать что-нибудь другое. В этом отрывке мне (Круглову) особенно понравилась интерпретация слов Наденьки. Вообще, наблюдательность и психологизм удивительные. Замечательно о Достоевском с его недостатком высокомерия, умения говорить, с кем и когда надо, «через плечо» (что так умел Тургенев); а ведь «высокомерие внушительно»! Его, Достоевского, «желчные шарики», разрывающиеся в нем по неуловимым пустякам, и которые, если он сумеет себя побороть и проглотить их, то заставят его сидеть весь день мрачным, а если все-таки выскажется – вставит кому-то какую-то мелкую шпильку – то и будет весел, и т.д. ... Мысли ее о нигилистическом критицизме и святынях – очень похожи, если только не умнее, чем рассуждения Веры из «Обрыва» (хоть и «уличная философия», а выражены прекрасно). Думаю, Гончаров имел, в этом плане, замечательный прототип... А в предисловии к ее дневнику читаю, что при публикации сделаны большие купюры, за счет излишних деталей, мыслей и оценок общего характера. Подозреваю, что там, в рукописях, может быть и клад! |