Искусство и мораль (вопросы и ответы) Рейтинг@Mail.ru

На главную страницу  |  Словарь по буквам  |  Избранные эссе из Словаря  |  Эссе по темам  |  Словник от А до Я  |  Приобрести Словарь  |  Гостевая книга

Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссе

Эссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий» (но не в печатную версию)

Искусство и мораль

  • Может ли произведение искусства быть одновременно талантливым и аморальным?
  • Может ли произведение искусства быть одновременно талантливым – и пропагандировать ложную идею?
  • До сих пор говорилось о талантливом искусстве. Действуют ли для неталантливого, не слишком талантливого – другие законы? Можно ли к такому предъявлять моральные требования?
  • Как соотносятся искусство и религия? Ведь религия, как полагают, – основа моральности?

Может ли произведение искусства быть одновременно талантливым и аморальным?

Как бы мне ни хотелось сразу дать определенный ответ – и я вовсе не собираюсь «заминать» тему – но уточнить сам вопрос еще совершенно необходимо. Что такое «морально», какое имеется в виду искусство, и что называть талантливым?

Итак, что, собственно, «морально»? – Это можно понимать в двух разных смыслах: так сказать, в смысле прямом, этимологическом (мораль есть буквально нравы, или одобряемые социумом общепринятости, моральность – послушание им), – и в смысле высшем, я бы сказал подлинном (моральность есть воля к реальному добру).

Морально в прямом смысле то, что соответствует принятым моральным нормам, правилам, заповедям – не нарушает, так сказать, «букву» морали; мораль в этом смысле и следует соблюдать буквально, а действовать иначе, хотя бы и с лучшими намерениями – значит каким-то образом уклоняться от нее. Здесь сразу можно отметить (для понимания моральной миссии искусства в человечестве это важно), что всякая по-настоящему сложная моральная проблема заводит разные готовые моральные нормы в коллизии друг с другом. Можно не солгать и этим предать, не украсть и этим фактически убить, и т.п. Так что, как только моральность наша поставит себе целью не простое послушание той первой норме, которая окажется перед нами непосредственно, а достижение «плода доброго» – так и вынуждена сама же оказываться «аморальной»; вспомним Христово «не нарушить, а исполнить» – то есть по форме нарушить, чтобы по духу исполнить.

В высшем же смысле морально то, что гуманно, человечно. Именно уровнем человечности и определяется тот «плод добрый», что подчас ломает моральные правила. Морально – в этом, а не буквальном и не в этимологическом смысле – то в наших действиях, что продиктовано сочувствием ближнему и ответственностью за их реальный добрый результат. Такой установке почти нечего делать с буквой морали: с одной сторона, эта «буква» слишком очевидна (лгать, воровать, убивать – это и есть то, что дурно!), с другой стороны – эти правила в чистоте никогда не действуют и в каждой настоящей проблеме взаимно аннигилируются. Подлинная мораль ориентирована конечно не на букву, а на дух. А здесь все сложно, неформализуемо, все требует воображения, наблюдательности, умения видеть конкретное не через посредство принятых установок, требует чуткости и отзывчивого сердца и т.д. и т.п. – в общем – как будто – само и требует ума и таланта… Так похожего, и не случайно, на талант художественный.

Это что касается морали.

Теперь надо разобраться – какое же, собственно, искусство мы имеем в виду?

Существует в нем эстетское направление, и существует – художественное.

Эстетское есть то, что намеренно останавливается на внешней стороне, «эстетической поверхности» явлений. Эстетский подход берет вещи исключительно как впечатления («эстета»), намеренно отключает в нем воображение, неизбежно затянувшее бы нашего «эстета» вглубь, в суть этих явлений, за и под видимость, и тем самым убило бы в нем самого «эстета». Таким образом оно добивается того, что то самое, что по существу должно ранить душу и что морально непереносимо – может оказаться эстетически привлекательным, составлять эстетически гармоничную игру впечатлений, этакие «цветы зла». Как, например, сцены чьей-то гибели, казней и т.д., которых соответствующее искусство отнюдь не избегает.

Понятно, что «эстетская» составляющая искусства, набиравшая, с конца девятнадцатого века, все большую силу, привела к тому, что названо Ортегой-и-Гассетом «дегуманизацией искусства», и что претендует в настоящее время на исключительное звание искусства «современного». (Хотя, конечно же, никогда и не сможет окончательно вытеснить из наших душ другого искусства – того, что для души, и миссия коего скорее может быть названа предельной и никогда не останавливающейся «гуманизацией»).

Что же такое художественное? О нем, получается, мы уже кое-что сказали: это «гуманизация», или сфера, в которой человек все более и более выявляет человека и человечное в себе. – То есть художественное – это и такое, в котором чувству открыто все, где оно отнюдь не хочет и не может останавливаться ни на какой поверхности, а, напротив, стремится «дойти до самой сути» (по Пастернаку); такое, в котором талант художника – это сочувствующее и понимающее воображение (почти прямой синоним человечности). Воображение, подчеркну, не в примитивном смысле «изобретательность на новенькое и невиданное», а в смысле – способность к откровениям, пониманию более глубокому, чем понимание силлогизмов; разумеется, эмпатия (человечность) – его, художественного воображения, собственная стихия.

Осталось разобрать, что такое «талантливое». Тут придется ограничиться совсем краткими замечаниями. Талантливое в искусстве, говоря формально – это значит в высшей степени соответствующее тому, что мы вообще считаем искусством. И этим в частности предполагается – способное доставить нам особое, эстетическое удовольствие. То есть требующее определенных профессиональных способностей от художника (которые нередко называют талантом, но должны бы называть просто способностями), но требующее также и нашего, зрительского, общего с ним эстетического настроя. То есть, скажем, если зритель не «эстет», то эстетское искусство для него не будет талантливым искусством (соответствующим своему идеалу), каким бы мастерством и прочими профессиональными данными не располагал художник. Оно будет ущербным искусством или даже вообще не будет искусством. И он это ощутит непосредственно.

Ну что ж – в общем, на вопрос мы уже по существу ответили! Но, все-таки, подведем итоги: сразу четыре ответа.

1. Может ли эстетское произведение искусства быть одновременно талантливым (соответствовать своему идеалу) и аморальным, отрицающим моральные нормы? – Не только может, но всегда и бывает, даже если напрямую и не задевает этих моральных норм. И даже если их каким-то образом решится учитывать (почему нет?).

2. Далее, может ли оно (талантливое эстетское искусство) быть аморальным в том высшем смысле (морали), о котором мы говорили – то есть может ли оно быть бесчеловечным? – Оно является таковым по определению, по собственной внутренней установке! От всякого человеческого содержания, требующего проникания за эстетическую поверхность впечатлений, оно отрекается принципиально, и ничто не вызывает у него большего презрения.

3. А может ли художественное произведение быть талантливым и аморальным (отрицающим моральные нормы)? – В определенной степени и определенном смысле, оно всегда и бывает таковым: для него не существует буквы морального закона; не существует морали, которая была бы вне его в качестве священных прописей или некоего непостижимого ему авторитета, которому надлежало бы подчиняться самому и приводить к подчинению своего зрителя. В этом оно совпадает с эстетским, но на этом же совпадения и заканчиваются. Ибо оно не «отрицает» мораль, а включает ее в себя, само – высший авторитет в вопросах морали; оно находится у тех самых истоков, где моральное отношение к миру рождается (а не там, где это отношение уже формализовалось в заповеди и требует лишь послушания). Оно всегда – против всякой готовой морали, но точно в том смысле и постольку, в каком и поскольку против буквы бывает дух. В том смысле, значит, в каком против честного фарисейства был Христос. Конечно, оно нередко травмирует этим добропорядочного конформиста. Приходится конформисту смиряться и с тем, что изменившая жена вызывает все наше сочувствие (как Анна Каренина), и с тем, что проститутка (как Соня Мармеладова) оказывается для кого-то моральным наставником, и даже с тем, что не вполне извергнут из человечества убийца (Раскольников) и т.д., и т.п. Но подлинная мораль ведь есть нечто большее и глубокое, чем добропорядочный конформизм.

4. Может ли талантливое художественное произведение быть антигуманным, бесчеловечным? – Негуманного подлинного искусства не бывает, коль скоро искусство и есть умение полнее оказаться в чужой шкуре, чем дано тем, кто лишен художественного дара – воображения и чувствительности. Гуманность и талант делают одну и ту же работу: они вживаются, ставят нас на место другого, со-чувствуют. «Гений и злодейство несовместны, – цитирую себя, – потому что художник – это сочувствие». Талантливое художественное произведение тем самым гуманно, а негуманное – тем самым ущербное и соответственно не талантливое (не более чем профессиональное, мастеровитое; но ведь профессионализм без души лишь имитирует искусство, а не является им, это давно всем ясно)…

Может ли произведение искусства быть одновременно талантливым – и пропагандировать ложную идею?

Эстетское искусство в принципе не должно пропагандировать никаких идей, это не его дело. Ведь, чтобы пропагандировать что-то, надо быть неравнодушным к чему-то в мире, а это-то и есть антоним эстетизма. Хочешь оставаться на эстетической поверхности вещей, брать их лишь как собственные впечатления, образующие эстетический калейдоскоп – тогда первое условие – «ничему не сочувствуй, сам же себя возлюби безраздельно»! – Эстет, что показательно, и всякое замечаемое им в другом, подлинном, искусстве сочувствие, просто не каменное сердце художника, давшее себя знать, воспринимает как «пропаганду», точнее называет «пропагандой». Ибо ведь пропаганда в искусстве, с некоторых пор, уже не радует никого, и таким образом сочувствие, неравнодушие, может быть легче дискредитировано.

Художественное же не занимается пропагандой потому, что подлинное искусство вообще не знает готовых ответов, а ищет их – тогда как пропаганда потому и добивается чего-то, что слишком хорошо знает, чего хочет добиться (и чем лучше она это знает, тем бывает эффективнее). Художественное не изобретает, не сочиняет «форм» для готовых «содержаний», которые жаждет кому-то навязать, оно – ждет откровений, которые заранее предугадать невозможно; не от «идеи» идет оно, а «к идее»; да, оно идет к ней впереди зрителя, но и не мешая зрителю идти дальше или в сторону, видеть и то, что художник сам и не формулировал, с чем, может быть, и не согласился бы… Интерпретации – не его, художника, дело… Итак пропаганда – это именно не художественно!

…И притом есть правда и в том, что искусство таки есть пропаганда. Но только – пропаганда самим своим существованием, и больше ничем. Подлинное искусство пропагандирует добро, не ставя такой задачи и не имея в том необходимости; подлинное искусство по определению (а не намерению) – доброе.

До сих пор говорилось о талантливом искусстве. Действуют ли для неталантливого, или не слишком талантливого – другие законы? Можно ли к таковому предъявлять моральные требования?

Признаюсь – вопрос я сформулировал «под ответ».

Действительно, как только что сказано, талантливое искусство не изобретает, а ищет; тогда как малоталантливое, именно, изобретает – сообразуясь с некоторыми правилами, позволяющими имитировать талант (одно из которых – не делать слишком явными намерения художника), и некоторыми поставленными задачами, то есть этими самыми намерениями. Ясно, что эти последние должны быть моральными – как и вообще все намерения, с которыми мы начинаем что-то делать.

Тому, кто ищет истину (а значит и талантливому искусству), нельзя указать, что именно требуется найти: моральные требования тут неуместны. Тот же, кто взялся изобретать, изобретает именно то, что вознамерился изобрести: но намерения должны быть достойными. Искусство – трибуна; если занял место на трибуне, неси ответственность за каждое свое слово. (Это относится и к талантливому искусству, конечно, тоже – если не больше того: тут уже искусство не трибуна, искусство – алтарь…)

Все это значит, что слабое искусство не обладает никакими из тех, так сказать, «естественных сверхправ», которыми обладает искусство подлинное. Слабому искусству – тому, что исходит из сознаваемых намерений и изобретает к ним «художественные формы», которое, иначе, иллюстрирует готовые идеи, а не получает этих идей в откровениях – такому искусство просто обязательно быть моральным, иначе оно может становиться просто неприличием или хулиганством. (Что мы ныне столь часто и наблюдаем…)

Вправе предъявлять моральные требования мы и к эстетскому искусству (оно ведь тоже – лишь ограниченно художественно, «поверхностно-художественно», то есть в известном смысле буквально мало-талантливо). Не потому, конечно, мы вправе предъявлять эти требования, что, посчитавшись с ними, оно станет моральным. Оно имморально в принципе. Но никаких привилегий как общественному явлению, как «поведению в общественных местах», это ему все-таки не дает: оно не должно переходить известных границ. Скажем, если в произведении «натуралистично» показывают пытки, или оскорбляют чье-то достоинство, или попирают чувство интимного – то к этому можно подойти и с позиций уголовного кодекса.

Как соотносятся искусство и религия? Ведь религия, как многие полагают, – основа моральности?

Начну со второй части вопроса. Религия является основой не всякой, а только авторитарной моральности (в которой нормы морали поддерживаются высшим необсуждаемым авторитетом). Но сочувствие и сострадательность нельзя предписать (их можно развивать в человеке, обращаясь именно к его собственному сердцу и уму), – так что подлинное искусство, синонимичное, как мы видели, эмпатии – не религиозно в этом смысле, а гуманно.

Что до соотношения искусства и религии вообще – это вопрос тонкий. Искусство, как познание чувственное, метафорическое, само похоже на религиозное действо – но религии скорее языческой (даже буквально: вспомним пристрастие еще недавних поэтов к языческой мифологии). И даже еще архаичнее: искусство – это анимизм, – такое восприятие мира, которое наделяет душой и неодушевленное и случайное… Может искусство подниматься и до ощущения всеединства, всеобщего смысла универсума – ничто такое ему не заказано! – но и не показано непременно. Искусство, пожалуй – и есть по сути религиозный гимн, но гимн бытию, гимн самой жизни, а не божеству, противопоставляемому реальной жизни как высшее низшему. Не случайно недоверие «серьезных» монотеистических религий к искусству, и не только театральному, к лицедейству. Иконоборчество – недоверие к созданию образов – принципиально; искусство действительно «творит кумиров». Если же религия и позволяет творить образы, «образа» – то и имеет тенденцию гнать из них само искусство (элиминировать оригинальность, собственное видение художника), связав его канонами. Да что и говорить – «живопись», в которой один пишет «лики», другой – «доличное», а затем это «доличное» закрывается дорогими окладами – конечно, далеко не то, что мы понимаем под искусством (или таковое может лишь пробиваться в ней, но не занимать свое место по праву). – Но это уже другая тема.

Статьи по теме:

Мораль нормативная и ситуативная  |  Эстетское и художественное  |  Единство формы и содержания, или Что такое искусство  |  Творчество как изобретение и как познание  |  Почему и как искусство вырождается  |  Статья Словаря «Искусство и мораль»

и другие.

 

Рейтинг@Mail.ru


Сайт управляется системой uCoz