Истина и Бог

Эссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий»

Впервые опубликовано в журнале «Здравый смысл» №1 (15) весна 2000, с. 2–6

Истина и Бог

(в качестве эпиграфа: «…ибо истина есть не что иное, как Бог, лишенный того человеческого, что мы нелепым образом в него вложили…» – Д. Дешан)

Бог – антропоморфный Бог теистов – это, как кажется, живая метафора Истины.

Первобытный анимизм мы легко узнаем в самих себе, в собственном так называемом эстетическом – метафорическом – познании. Все в мире, чего не пощупать руками, но с чем приходится считаться, что располагает над нашими душами властью, первым человеком и нашей чувственной стороной воспринимается одушевленным: дикарем – буквально, поэтом – метафорически. Божество – всякая общая идея в архаичной анимистической и современной поэтической душе, а монотеистический «живой Бог» – это, наверное, так понятая абсолютная Истина, или Идея, полный план и движущая сила мироздания. Анимизм и чувство усваивают общие идеи лишь в метафорическом обличье. Нынешний человек, по преимуществу рационалист, уже не узнает истину в этом обличье персоны, и мираж, возникающий таким образом, остается жить в представлениях сам по себе, смущает умы и требует от нас какого-то особого религиозного чувства, которое находят в себе лишь некоторые – видимо, лучше других сохранившие в подсознательном изначальное, архетипическое...

Впрочем, для современного светского человека Бог, когда он употребляет это слово, есть скорее аллегория, чем метафора: это лицо, символизирующее собою некую мысль – в данном случае абстракцию истины. Но сочинители аллегорий вынуждают лицо действовать так, как предполагается абстракцией, тогда как наивные творцы богов и Бога, напротив, заставляют абстракцию действовать так, как может действовать только лицо.

Остановлюсь на этой разнице – она многое проясняет. Аллегория не смогла бы функционировать иначе, как предписано ее замыслом; если не знать, что данное лицо в сюжете есть аллегория, оно ведет себя всегда странно. Скажем – зачем эта сумасшедшая женщина по имени Фемида пытается что-то взвесить, нацепив на глаза повязку? Это она, – объяснят вам, – будучи аллегорией справедливости, взвешивает дела и не взирает на лица; тогда понятно, так именно и должна вести себя справедливость. – Метафора же, покуда ее источник невидим, наоборот – вольна жить своей жизнью; если все поведение метафорической модели распространить в обратном порядке на то, что она символизирует, странность может оказаться в самом символизируемом. Скажем, если Фемида – лицо (хотя не человек, но бог) – и это лицо отвернется от смертных, необходимо родится мистическое (религиозно-абсурдное) представление, что отвернуться от людей может сама справедливость и притом не перестать быть таковой... И разве нашего единого Бога, уже и всевидящего, всеблагого и всемогущего, без ведома коего не падет с наших голов ни один волос и который вообще, как утверждают, есть любовь – не требуется еще особо молить, чтобы он нас услышал?..

Итак, монотеистический Бог, Бог-личность – метафора самой Абсолютной Истины, обретшая самостоятельное призрачное существование, первая и важнейшая религиозная притча. И удивительно и в то же время понятно, что мы можем, и не входя в транс, детально судить о трансцендентном Боге, – ведь тут мы берем за образец вполне постижимый уму характер отношений с нами истины. Как удивительно и понятно то, почему Бог и Истина ведут себя так схоже и одновременно до того несхоже, что во многих случаях друг друга исключают.

«Бог живой», персонифицированная истина. Как поведет себя это существо, и что бы это могло значить поистине?

Бог	Истина
Бог – есть. Этого отрицать нельзя. «Не верю» – как «не желаю» – грех. Не верить в Бога – будто не хотеть, чтобы Бог был; как это можно?.. Впрочем, Бог заставит с собою считаться: за непослушание накажет, а за праведность, если пожелает, наградит.	Истина – то, что есть. Есть же – естественное, объективное, чего не устранить простым «не верю» или «не желаю»; объективность есть то, что так или иначе заставит с собой считаться. Игнорировать ее – себя наказать, а иногда и вершить прямое зло; взаимодействовать с ней – единственный способ выиграть...
Бог – начало: творец. То, что мы познаем за миром явлений.	Истина – начало, принцип: сущность. То, что мы познаем, когда познаем мир явлений, – не их наличность, а их связность.
Бог воплощает собой всякий смысл, смысл мироздания. Еще более «оживляя» эти категории: смысл – это замысел, и мироздание – осуществление замысла своего творца.	Истина, сущность – это смысл факта, то есть факт, установленный в определенном, важном для познающего смысле; идея абсолютной истины – идея (впрочем, не вполне ясная) смысла абсолютного, идея «сущности мироздания».
Бог создал человека по своему образу и подобию – так что человек может легко представить себе Бога. Но не случайно, что, кроме Моисея, никто его не видел: при всей своей понятности, он слишком велик. Смысл бытию дает то, что выше самого бытия, над ним.	Человек – разумный, – то есть способный к истине (разум, можно сказать – по образу и подобию самой истины). Во всякой частной истине каждый прикасается к истине вообще, но вот овладеть ее абсолютом – немыслимо. «Все, обо всем, во всех смыслах» – что бы это могло быть? Видимо, само бытие. И оно оправдало себя – обрело свой смысл – уже тем, что существует. Смысл в нем самом.
Бог – утешение. Практически, это даже не столько смысл нашего бытия (это было бы лишь теорией, а Бог – живой), – сколько снимающее сам вопрос о смысле – обетование бытия вечного. Оно – нам награда. Неудовольствия, связанные с частными событиями – видимо, преподаваемые Богом уроки; если он нас бьет – «учит» – значит, любит...	...Итак «вся истина» – это само бытие, само в себе заключающее свое оправдание, свой смысл; в этом плане идея «всей истины» – по-своему, неопределенно-утешительна. Понять – значит принять, само понимание есть уже ценность. Оно – само по себе достойный результат. Вообще, открываемые нами частные истины, частные смыслы частных событий, искупают для нас их возможную горечь. Вынесенный урок искупает боль.
Все в мире преходяще, а Бог, независимый и соприсущий создатель этого всего, как и самого мира, – Бог вечен и бесконечен.	Любому предмету в мире отмерено место и время, а истина – как верное понятие о предмете – конечно же, существует и независимо и внутри предмета, и способна пережить его, и вновь воплотиться в ему подобных, – истина есть вечное и бесконечное.
Творец непосредственно явлен в его творении, – которое, кстати, и должно служить нам лучшим свидетельством его бытия, – и притом постигать его можно без конца. Бог трансцендентен миру – над ним и включает в себя его.	Объективность, этот синоним истины, непосредственно дана во всем объективно существующем, – то есть она сама себя доказывает, – но ничем из существующего, понятно, не исчерпывается; постигать объективный мир можно без конца. Истина миру имманентна.
...Итак, Бог невидим и присутствует во всем, и все в мире существует благодаря этому присутствию Бога. – Из этого следует и такой практический вывод: что есть, то так и должно быть; всякий сложившийся порядок вещей, традиция и обычай, берут начало в Боге. Мир – «божий». Претензии, которые у нас могут возникать по отношению к этому порядку – это дерзкие претензии к Богу! – Конечно, живое не может не действовать; но на то и традиция – способ действовать так, чтобы все оставалось по- прежнему.	...Вообще существовать – значит существовать в действительности, поистине, какую-то объективность собой воплощать; что есть, то себя доказало – и должно было таким быть. Мир – «действительный». – Но только из этого никак не следует, что всякий сложившийся порядок вещей воплощает собой всю окончательную истину для нас, – ведь если претензии к нему возникают, то и они точно так же в порядке вещей. Все живое по необходимости действует, то есть вырывается из обстоятельств. Пускай «действительное разумно», но ведь действительны и стремления, воля к переменам.
Бог – сила. То есть он – существо, обладающее властью. Это существо приводит мир в действие и само по желанию действует в нем, а мир, как мы это видим, ему подчиняется и без него не мог бы существовать. Пускай существуют у природы и законы – но кто их ей дал?.. Что за нелепость – на основании найденных наукой законов отрицать стоящую за ними высшую силу; скорее, существование законов само и указывает на нее! – В общем, разуму остается лишь угадывать за ходом событий руку Бога.	Истина – закон. Подчиняясь этому закону, мир действует так, как объективно только и может действовать, а иным способом он не мог бы и существовать. «Подчиняться закону» здесь – простое иносказание; в отличие от законов, даваемых одними людьми другим, законы природы – это ее «само по себе», ее полная свобода. Если первая и наивнейшая гипотеза ума – «событиями что-то управляет», то прийти к настоящему познанию – значит удостовериться во внутренней закономерности, необходимости событий, найти, так сказать, их истину.
Между прочим, толковать божьи слова и чудеса (нарушения естественных законов) метафорически – а в наше время есть большой искус так их и толковать, в надежде примирить их с более развитыми совестью и логикой, – значит – не верить.	Между прочим, воспринимать требования объективности (логики и эмпирики) как нормативные, то есть, как волю неких скрытых от глаз сил – а в этом и состоит религиозность – значит принципиально отрицать разум. Истина либо не уживается с идеей Бога, либо – сама и есть наш «Бог».
Бог – всемогущ: величайшая из сил. Он всем правит и ничто не может ему противостоять.	Истина – неодолима: ибо она вообще не есть сила в ряду других каких-то сил. Она – принцип действия всего существующего, который некому оспорить или противопоставить ему какой-то другой.
«Бог видит нас тем же оком, каким мы его видим». Будто бы зависит от нас. Но власть его над нами сохраняется в любом случае.	Истина – это объективное, но – в субъекте. Поскольку мы для нее, постольку и она для нас... Но другой она не могла бы нам явиться, – объективность сохраняется в любом случае.
Против Бога, что против рожна; зато послушание ему дает власть и нам, – да еще какую! – власть над самой объективностью. Бог ведь властен надо всем, а мы, хоть изредка, но можем его умолить. Надо лишь принять его и понять, чего он от нас хочет.	Против рожна идти еще можно, но не против логики, – истины нельзя не послушаться. Но «знание – сила». Действительно, вся власть, которой мы только можем располагать над миром объективного, определяется нашей готовностью принять, и способностью понять истину.
Постигать Бога разум может лишь в акте смирения, самоотречения. Он (слегка искажая цитату) – «скрыт от премудрых и открыт детям и неразумным», хочет от нас «святой простоты». Разум должен уступить место вере – еще до того, как Бог изъявит свою волю.	Постигать истину разум может лишь, ничего ей не навязывая, в полной смиренной готовности расстаться с любой, самой дорогой ему гипотезой. Причем простота – непременная черта истины, а хитроумие теорий – верный признак того, что опыт их не подтвердит. Вывод, ясно, полностью противоположен религиозному: разум должен сомневаться во всякой своей вере – еще до того, как явившаяся истина ее опровергнет.
Религия – это послушание. Все понимание – в Боге, и означает покорность его воле, смирение. Конечно, сим предполагается и априорная готовность покориться – тогда, когда божья воля еще не явлена. (Готовность, называемая – вера.)	Разум – это умение сознавать и признавать объективность, то есть истину. «Все понимание» нам не дано, а наше частное понимание – сознание той или иной необходимости, того, что не могло быть иначе, этакое «смирение», в котором, однако, мы никого не слушаемся. Конечно, это и соответствующая готовность принять еще не открытые истины. (Готовность, называемая – скепсис.)
Бог непостижим и притом так понятен, ибо – как без него! Он скрыт и притом дан – в откровении. Постижение Бога – причащение к тайне. ...Ну куда до этого науке с ее частными достоверностями, ничего не говорящими о главном!	Вся истина до конца непостижима и это очень понятно; непостижимость всей истины – есть ее тайна. Но она открывается нам во всех своих частностях; в них мы причащаемся – абсолюту! ...Ученый это очень чувствует. Никогда не посягая на «все обо всем», он знает, что добывает ценность более скромную, но абсолютную – достоверность.
Бог – существо, личность; он – живой. Иногда удается умолить его поступить так, как нам хочется, потому (для того) в него и верят. Гораздо чаще это не удается; но воспринимать это как жестокость – грех. Божья неумолимость – высшая, непостижимая нам справедливость.	Истина – существует, она реальна. Реальность не уговоришь сделаться иной, если сам ничего не можешь с ней реально же поделать, – но воспринимать это как «жестокость» – значило бы бить камень, о который споткнулся; религия – это и есть анимизм. – Неумолимость истины – это логика. Быть согласным с логикой – быть согласным с собой.
Человек по отношению к Богу – раб: верный либо лукавый. И даже больше, чем раб, ведь и Бог больше человека; господина обманешь, господа – нет, с господином еще посчитаешься, а господу ты должен все. Служить надо честно, беззаветно. Но быть верным рабом лучше для раба же, и не только материально, – ибо в этом рабстве – само его достоинство, как существа причастного Богу. Верный раб должен любить господина (господа), но, ясно, не каждый на свой манер, как мы вольны любить то или другое, или своих друзей, – нет, эта любовь должна начинаться с обязанности, со страха («страха божьего»).	Человек по отношению к истине – не раб, уже потому, что истина не господствует, не правит, подобно человеку, силой; хотя в смысле готовности принять ее должен быть и больше, чем раб. У истины ничего нельзя выслужить – в преданности ей, как бы мала она ни была, всегда остается своя беззаветность. Можно признавать истину, жаждать ее или быть попросту честным, а можно, до поры, истину и не признавать – лукавить перед собой и другими. Но именно в причастности к истине – все достоинство человека, как и основание его автономии. Разумный человек истину любит, но любовь эта несколько иного рода, чем любовь к тому или другому: он сознает ее самоценность. Эта любовь – начинается с уважения.
Богу надо служить бескорыстно; мы ему должны все, а он нам ничего, Бог ничем и никому не обязан... Но кому из смертных, все-таки, и рассчитывать на его благодать и на спасение, как не тому, кто ему служит?..	Истине служишь бескорыстно; если плоды наших дел зависят от наших намерений и усилий, то какой окажется истина, поискам которой мы можем пожертвовать и всем своим благополучием – предвидеть невозможно, она нам ничем не обязана... Но потому лишь человек и может рассчитывать на «спасение», что способен на такое бескорыстие.
В твоих интересах уважать Бога, то есть бояться его, а еще лучше – не только бояться, но и любить (долг любви к божеству открыт религиозной душой не вдруг, поначалу его просто задабривали). Бог – не относительная, а высшая ценность, он свят. Сознающий это скапливает себе сокровища на небе, а не на земле, где их «моль и ржа истребляют, и воры подкапывают и крадут».	Готовность считаться с истиной – в твоих же интересах, даже если других интересов, кроме корыстных, ты не ведаешь. Те же, кто умеет истину любить – что значит, ценить правду так, как средний («экономический») человек ценит только корысть – вознаграждены уже самой этой счастливой способностью. Ведь ценность, в отличие от цены – это объективное, истинное. Корысть умрет вместе с тобою, если не лишишься ее еще раньше, а истина вечна.
Святой Бог – основание всего святого (бесценного) для нас. Так, Бог дал нам жизнь и потому она для нас свята, пока, скажем, священная война за веру не превратит всякую жизнь, твою и твоего врага, лишь в цену, какой может быть куплена победа.	Объективная истина – критерий всякой ценности (бесценного, святого, не измеряющегося никакой ценой) для нас. Так, объективна – жизнь, и все живое непосредственно в себе ощущает ее самоценность, а человек, по мере своего развития, сознает ее и в других, даже врагах. Объективна гармония, и это значит, что ценностью не должна становиться столь часто уродующая условность, мода, – и т.д.
Грех и неразумие – спрашивать с Бога за существующее в мире зло, будто судить Бога; моральный суд над Богом немыслим, это попросту богохульство, ибо сам Бог и дает нам мораль. (Вот, кстати, и самая исчерпывающая теодицея – представленная еще в книге Иова.)	Глупо – предъявлять к истине моральные требования; да и не только глупо, но фактически всегда и вредно, всегда – какое-то лицемерие или прямое зло; моральный суд над истиной немыслим, ибо сама истинность и есть то первое требование, которое мы должны предъявлять к морали.
...Но если всем в мире правит Бог, добро, откуда тогда берется зло? Ответ не один. Во-первых, что для нас зло и что добро, мы того знать не можем, ибо и основания морали черпаем – не из себя же, а из Бога. Во-вторых, живой и всесильный Бог не был бы живым и всесильным, если бы не был волен в своем поведении – то есть волен попустить и зло. Так он, скажем, попустил свободу нашей воли, чтобы мы могли выбирать между добром и злом, а он мог бы нас судить. В-третьих, что вообще значит «править»? – Это значит «преодолевать сопротивление», – то есть сим предполагаются, кроме благой, и другие силы – силы зла. Мир не самоуправляем, за него сражается Бог и его враг, сатана.	...Но если всем в мире правит истина, и всякое положение вещей – таково, каким только и могло поистине быть, – как вообще можно говорить о добре и зле? Во-первых, добро и зло – это не положение вещей, а только оценки всякого положения, хотя и по объективным критериям. Добро – истина нашего поведения, которая ниоткуда не может быть в готовом виде почерпана, но которую мы должны непрерывно созидать. Это не данность, а задача, которую надо решать верно (истинно). Во-вторых, истина – больше чем какая-то частная сила или воля. Злая сила, злая воля, даже и одолев добрых людей, ничего не может поделать с самой истиной – с самим добром. В-третьих, истина вовсе ничем не «правит», она – самоуправляемость всего. Увы, сим допускается возможность случая – так сказать, частной не-истины.
Вне Бога – небытие, «тьма внешняя»; что эта тьма собой представляет? Бог – самостоятельная реальность, соответственно небытие – иная самостоятельная реальность; Бог – реальность святая, не-Бог – сатанинская, дьявол и его ад. За непослушание Богу следует отторжение – в эту темную реальность.	Истина – объективность, вне которой в мире, ясно, ничего нет; небытие – это то, чего не существует. Но истины даны субъекту, свободному пробовать и ошибаться; потому есть-таки в мире особая реальность, кроме истины: это – заблуждения, способные нами править, и – случай, непредвиденное, нарушающее чаемый нами ход событий... Смыслу противостоит только бессмыслица, «отпадение от смысла» – глупость или абсурд.
Богу пристало быть единственным действующим лицом в этом мире, но, представляя его личностью, тем самым предполагаешь и другие личности – например, сатану и еще людей, за души которых борются Бог и сатана... Скорее, бог – главное, но не единственное действующее лицо в этом мире. Бог составляет основу всех ценностей – но трагизм бытия в том, что должно быть и губителю ценностей, сатане.	Истина – не одно из действующих лиц в этом мире, то есть не один из агентов среди других, – скорее можно сказать, что она – единственный агент. Однако есть в мире – случайность, или, что в применении к ценностям то же самое, необходимость слепая. Жизнь есть высшая ценность, но, необходимо- случайно, одна жизнь живет за счет другой, и всякая подвержена опасности быть уничтоженной природой мертвой. Случай, распоряжаясь ценностями, и составляет трагизм бытия.
Бог – реальность добра; реальность зла может быть объяснима, как уже говорилось, только существованием сатаны. Как за грехом, так и за случаем, приносящим страдания – если только последнее не испытание, посланное нам Богом, или не кара за грехи – стоит особый дух – дух зла.	Заблуждение способно быть реальной силой в мире людей, но, собственно, зло – это только заблуждение, то есть не самостоятельная субстанция. Когда «не ведают, что творят». Подобным образом, реальнейшей силой в объективном мире является, как уже говорилось, случай – а случай бывает и несчастным, несет с собой зло – но и это зло не есть субстанция. Духа зла не существует.
...Можно сказать, от политеизма остались лишь два Бога – Бог добра и бог зла, сатана.	...Можно сказать, что если представление о боге зла, сатане, когда-нибудь окончательно отомрет и останется лишь Бог добра – то он и будет тем же, что истина.
Нет добра вне Бога. То есть, не то важно, что от твоих дел стало кому-то лучше, – важно послушание. Что значат для Бога твои добрые дела, если в самого Бога ты не веришь?.. «Не так же ли поступают и язычники», и атеисты?	Нет добра вне истины. То есть, то не добро, от чего, поистине, никому не лучше; тем более не добро то, от чего одним становится лучше за счет других. Даже самый добрый наш импульс, если не заботиться об объективности, может не привести к добру. Тем паче набожность: веруют, как известно, «и бесы»...
Можно согрешить так, что не увидят другие, можно и добродетель иметь лишь показную, – но есть воплощение совести, – Бог; Бог всевидящ.	Можно делать дурное и об этом никто не узнает, можно устроиться и так, что дурные наклонности будут востребованы и сойдут за достоинства; но коль скоро истина важнее видимости, то и спрашивать приходится не с других, а с себя, как самого достоверного свидетеля твоих тайн; совесть всевидяща.
Моральный долг – это наша повинность Богу, то, чем мы ему обязаны. Абсолютное, непостижимое, недискутируемое, – то есть святое. Чудесная заповедь (воля) личности, именуемой – Бог.	Долг – то, что нам как бы не принадлежит, что следует отдавать – вроде как занятое возвращать – и не вменять себе то ни в какую заслугу. Это моральный минимум, находящийся вне дискуссий в силу своей предельной понятности. Объективная моральная истина.
Развитие идеи божества – постепенная утрата им атрибутов персоны. Начинается этот процесс с морального роста самой божественной персоны, с преодоления ею эгоизма. От пантеона бессовестных соперничающих богов человечество переходит к единому, истинному и благому Богу, которому, правда, еще противостоят боги неистинные, затем – к общему Богу экуменистов, затем (здесь последовательность не чисто хронологическая) – к пантеизму типа Эйнштейновского... И, соответственно, если изначально служить богам – значило угождать им лично, максимально жертвуя от своих и чужих интересов (хотя и в неприкрытом расчете на их непосредственное ответное покровительство), то со временем угождение Богу стало включать и добро ближнему, а вопрос о награде стал отходить на второй план, награда – разве что на небесах. Что до служения Богу в прямой ущерб людям, то оно стало вызывать даже и подозрение в искренности самого религиозного чувства, получило неприятные наименования – фарисейство, иезуитство...	Деградация идеи истины в нас – приобретение ею наивно- религиозных черт. Так, идея смысла поступков и даже смысла жизни сводится к анимистической идее награды: зачем нам вести себя правильно, если некому за нами следить и воздать каждому по заслугам? – Другой случай такой деградации – это созидание из некой истины (точнее, из некоего частного аспекта истины) – идола, идеала, требующего, подобно персонифицированному Божеству, служения себе и защиты от неверных. Вырождение философской мысли – низведение идей до идеологий, или открытого мышления – до законченных вероучений, претендующих на нравственную обязательность для людей, то есть на управление ими, на власть и на ответное поклонение. Идее тут хочется управлять, стать тиранической личностью. А вырождение научных направлений превращает их в так называемые школы, руководимые «духами предков» – например Павловым или Фрейдом. Критерием правоты ученого становится – критерий не научный, достоверность, а именно религиозный: убежденность, верность...

Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссе

Истина и Бог