СЛОВАРЬ

ОБАЯНИЕ

очевидно, от «баять» – заговаривание, завораживание, –

– «приворот», притягательная сила; что располагает непонятно почему или вопреки чему-то.

• «Некрасивый, но обаятельный»: может, характер хороший, приятная повадка, может, и вправду какой-то магнетизм, а может быть просто – красивый нестандартно (большинство, устанавливающее стандарты, имеет очень жалкие представления о красоте). Так и «красивый, но не обаятельный» – может быть и ужасно некрасивый, только такой, что ни к чему во внешности формально не придерешься; ведь судят о внешности как будто со слуха, то есть видят скорее габариты, чем живые черты.
И то же самое – «грубый, но обаятельный»: может, больше чем вежливый – сама доброта или деликатность, да такие, что вправе перешагивать этикет...

• Всякое влияние – приворот, обаяние.
Например, власть – даже она. Что бы власть могла поделать с людьми одною силой? Обаяние власти – это наша страсть к подчинению.

• То, что обладает какими-то реальными достоинствами, теряет в достоинствах мистических. «Обаяние зла» – приходилось слышать, а вот «обаяние добра» – увы...

• Отрицательное обаяние: завораживающее и пугающее одновременно. Мужество, последовательность, убежденность, сила – все это, в зависимости от направленности (на добро или зло) обладает положительным обаянием или отрицательным.

• Обаяние славы. – Дурная слава – на ту же чашу весов, что и добрая; не можешь делать дело – делай скандал...

• Слабые произведения хорошего автора разоблачают его хорошие, – снимают обаяние волшебства, расколдовывают.

• Обаяние слабости. – Обаятельна не всякая слабость, а только такая, которая имеет на это право. Скажем, не мужская, а женская, не умственная, а сердечная. Обаяние – сила.

• А что такое «человеческое обаяние»? Имеется ли в виду «не только мужское» или «не только женское»? Или – обаяние человечности?

• Мужское обаяние – повадка великодушия, что ли. Плюс доброжелательное внимание.
Женское – вся палитра добрых чувств. Но если судить по кокетству (которое мнит себя таким обаянием), это, вроде бы, жесты невольного внимания.

ОБЕТ

– «обещание Богу». Или – присяга самому себе, попытка насилия настоящего настроения или убеждения над будущим.

• В каком настроении человек дает обет соорудить церковь или год поститься, ясно: это «потом отработаю».
Интереснее другое – то состояние души, когда человек ничего не может поделать со своим непостоянством, чувствует в нем причину своего бессилия и цепляется за присяги, обеты – именно как за соломинки. Кто клянется себе чего-то кому-то не спустить, не оставить безнаказанным: боится, что будущее Я предаст и не заступится за Я настоящее. Кто затевает дело, вполне посильное и обещающее верный результат – да не по характеру, – и т.д.

• Многие судьбы скроены будто по обету, имеют вид какого-то замысла, последовательно реализуемого решения. И все же подражать в этом кому-то, «делать жизнь с кого», невозможно. Решения принимает не сам человек – хорошо, если он верно разгадает решение, принятое его судьбою; разгадает сам себя.

• Лекарство против собственного непостоянства не обеты, не борьба с собой, а самопознание. Надо обнаружить то постоянное, что не дает тебе быть постоянным.

• Согласиться с собой бывает трудно, потому что с этим может быть не согласно все вокруг и собственные же установки. Вот человек и предпочитает себе приказывать – приказывать, правда, легче; но каково подчиняться!
Акт согласия с собой может иметь вид смелого решения – но не обета, и оно выполнимо без самомучительства. Стандартное решение может быть очень легким вообще и превратиться в тяжкий обет, вериги для тебя в частности.

• Быть необычным – нельзя решить, на это надо решиться.

• «...И тогда я решил...»: «и тогда я понял: не могу иначе».
«...И тогда я поклялся себе...»: «и тогда я понял, что столь важное мне сейчас, в будущем скорее всего превратится в мой крест».

ОБЕЩАНИЕ

– ручательство за себя и даже за будущие обстоятельства:

ручаться за себя глупо и нехорошо перед собою, за обстоятельства – просто глупо, зато невыполнение обещанного – обман. Отсюда и – «не клянись». «Не уверен – не обещай».

ОБИДА

помимо устаревающего значения «всякая неправда, тому, кто должен терпеть ее» (Даль) –

– травма самолюбию (в отличие от оскорбления – травмы достоинству), –

уязвленное самолюбие. – Иная «неправда» может вызвать и возмущение, но никак не обиду.

• Обида тем обидней, чем искренней не хотели обидеть; и чем глупее, поэтому, было бы «выяснять отношения». Если действительно задеть никак не предполагали, то и обижаться права нет, но лишь «делать выводы». Горькое занятие!

• «Я вовсе не думал тебя обидеть»: «я не думал, что для тебя это может быть обидно». То есть: «что это для тебя вопрос самолюбия»? Или же – «что и у тебя есть самолюбие»?
За каждым должно быть признано право на равное самолюбие. Только предположить, что у кого-то его может быть меньше – обида.

• «Не обижайся, но ...» – Это: «не прими это как вопрос самолюбия». Или же: «я знаю, что для тебя это вопрос самолюбия, но вправе указать ему меру»...

• Самолюбие, как и достоинство – из области неподотчетного. А поскольку, чтобы бороться за него с кем-то, надо уже вынести его на позор – эта борьба, «выяснение отношений», есть самое бессмысленное дело.

• Обидчивость: один обижается остро, другой надолго, третий – на многое. И если обидчивость – разновидность мелочности, то больше всего мелочен, кажется, тот, кого обижает многое, затем тот, кто таит обиду и мстит, и в наименьшей степени – кто обижается остро.

• Обидчивость – величина, определяющаяся произведением твоего вклада в добрые отношения на твое самолюбие.

• Есть ситуации, в которых трудно не быть обидчивым. Зависимость – вот положение, требующее от человека, кажется, более всего великодушия.

• Ощущение обиды – отрава (В. Кротов: «самоотравление души»). Обижаемся мы лишь на тех, кто что-то для нас значит – а у наших с ними душ, так сказать, общая кровеносная система.

• ...Впрочем, есть типы, что умеют обижаться даже на тех, кого сами будто нисколько не уважают. – Такой вот вариант: человеку ничего от других не надо, кроме признания его необычных достоинств; получая с людей эту дань, он перестает их замечать, не получая – искренне обижен.
(Такой человек, выходит, проявляет какие-то симптомы уважения лишь к тем, кто его не уважает.)

• Наши обиды указывают на ценности, которые мы исповедуем явно, но в еще большей степени – на те, в которых мы не сознаемся даже себе. Например, что значат для нас – чины, или внешность, или материальности. Кто слишком обижается на неблагодарность, видно, слишком ценит себя за свои добрые порывы, – они ему мало естественны. – Итак, наше самолюбие там, где наши истинные ценности. «Скажи мне, что тебя обижает, и я скажу, кто ты.»

«ОБЛОМОВЩИНА»

– первое в отечественной литературе сравнительно доброжелательное описание интровертивного типа (хотя и как варианта лентяя): различение «лентяя», живущего чем-то внутри себя, от лентяя-опустошенного и лентяя-повесы (лентяев-экстравертов). –

Свободное время для Обломова означает вожделенный «простор для чувства и воображения». Ужасной представляется ему казенное времяпрепровождение функционера, и – «какая скука!» – восклицает он при упоминании о многолюдных увеселениях, – не скучно ему с собой; никогда не говорит Обломов и ничего вроде «зачем не чувствую в плече хоть ревматизма»...

ОБНАЖЕННОСТЬ

– в смысле: явность, полная ясность, неприкрытость; откровенность; разоблаченность, переступающая принятости, но искупаемая или даже востребованная честностью или значимостью открываемого,

а ближе к смыслу буквальному – хотя и частному –

– «облаченность в красоту».

• Красота общезначима, потому и не неприлична.

• Писатель, обнажающий душу, что как будто во сто крат стыднее, чем тело – если достоин звания писателя, неприличия не совершает; и обратно, если у читателя его откровений возникает чувство неприличия, значит, писатель не талантлив. Самое-то личное и самое откровенное – и есть самое общезначимое; интимное настоящего таланта – это наше собственное интимное.
...А есть и другой подход. На что не решишься тет-а-тет, с радостью раскручивается перед публикой; ничего не стыдно именно потому, что публично, позор – уже слава.

• Самый достойный наряд сущности – оставаться голой. – Если только не считать, как оно нам привычно, сутью любого человеческого проявления какие-то задние мысли.

• Одежда – то во внешности, что зависит от нас: от нашей обеспеченности, от вкуса и от готовности вкладывать душу во внешность, – а соответственно выдает то, другое и третье.

ОБОБЩЕНИЕ

– образование понятия,

интуиция плюс обозначение: усмотрение общего в разном и присвоение этому наименования.
А также, родственное по смыслу –

– предположение закономерности,

индукция от отдельных событий к необходимости их повторения, от обычных совпадений каких-то свойств в чем-то к обязательности их всегдашнего совпадения, и т.д. – Индукции же всегда ненадежны, откуда обиходные смыслы «обобщения» –

– сомнительное заключение от «иногда» или «однажды» к «всегда»; от «обычно» к «вообще» или «в частности».

К примеру, если эта вот женщина кокетка, то не обязательно должна быть такой же другая, и если даже кокетство среди женщин обычно, то не обязательно все они такие, и, конечно, не обязательно эта вот. «Не надо обобщать!»
Обобщение, еще –

– то же, что вывод или резюме («в общем» – «подытоживая»).

• «Вообще» – значит что-то вроде «в принципе», в обоих смыслах этого выражения: «как правило, не знающее исключений» и обратном ему «как правило не слишком жесткое» («вообще-то да, но...»).
«Ну, ваще!» и «ты что, ваще?» – наверное, от привычки к «вообще» как вступлению, когда не знают, что конкретно подумать и сказать и припоминают подходящий общий случай.

Теперь. «Обобщение» в искусстве, это –

– усмотрение характерного; жизненная ситуация, определенный характер, приметный облик и т.п. – воплощенные в качестве конкретных единичных случав; типизация;
– усмотрение характерного как принцип отбора того, чем должно быть представлено изображаемое, –

способ изображения – способ обобщения.

• Точность в искусстве, о которой говорено, что она – сам талант, – это не точность копирования, перечисления виденного, напротив: это безошибочность обобщения.

• Искусство – это искусство перевода воспринимаемого на язык принятой им условности; это искусство обобщения, предопределенного техникой этого вида искусства. (Художник характеризуется тремя способностями: способностью чувствовать, или душой; способностью чувствовать главное в том, что он намерен воплотить; способностью чувствовать свой материал.)

ОБРАЗ

– нечто гармоничное, образующее законченное целое, в восприятии.

Также, образ есть –

– общее, выраженное и понятое в единичном; типическое, тип.

Или, объединяя то и другое –

– модель, наглядно являющая некую цельность, – дающая возможность достраивать наблюдаемое в жизни до этой цельности, и с этим, ясно, до понимания.

(Здесь можно упомянуть и прямо противоположное значение – без чего никогда не обходится:

– внешняя видимость, глубже которой мы не проникли; «одна только видимость» –

чуть ли не «призрак».) Итак, образ может быть –

– то же, что модель в обычном смысле: явление, представляющее собой как бы упрощение, абстракцию или конструкцию другого, изучаемого;
– модель в особом смысле слова – явление, выраженное полнее, чем те конкретные явления, которые мы с его помощью осмысляем, –

хотя, если приглядеться внимательней, ни для одного по-настоящему художественного образа это различение не абсолютно: скажем, Рахметов – будто бы образ-схема, образ-конструкция, а Базаров – уже образ-тип, образ-микрокосм, – но и последний, исчерпывая наш интерес, превращается для нас мало-помалу в такую же схему. Главное же в том, что всякий серьезный образ есть одновременно и часть, и целое своих прототипов. Нет такого «маленького человека» в жизни, что во всех отношениях укладывался бы в Акакия Акакиевича, но в определенном отношении его до последнего остается и достраивать, – и т. д.

• Образ, как завершенное целое. – Мелодия – образ; пейзаж – образ; характер – образ; ясная мысль – образ; последовательность в мыслях, мировоззрение – образ (образ мыслей).

• Сказать, что искусство должно создавать образы – сказать то же, что искусство должно быть искусством (только лучше бы – не «создавать», а «прозревать образы»).
Сказать, что искусство должно создавать красивое? – Смотря что понимать под «красивым». Образ – цельность, значит, гармония, постольку, значит, и красота.

• Безобразное – без-óбразное.
(Интересно: вместо «никуда не годится» иногда говорят «ни на что не похоже». Видимо, разумея – не похоже ни на что и на себя тоже, – не складывается в образ, безобразно.
Но и то учесть, что суд не понимающего, то есть не чувствующего искусство буквально и предполагает – «чтобы мне понравилось, я должен припомнить какой-то общепринятый образ, на который это было бы похоже»...)

• Красивое не красиво, если не составляет образа. А образ есть всегда – «своя красота»: пусть даже отталкивающее, но гармоничное и целостное. – «Вообще красота» – это только «красивость», пошлость; дело художника – именно «своя красота».

• Образ – вот искомая искусством истина, и красота также.

• То, что объективно неверно, но утверждается об объективном, не может сложиться в образ. В таком случае художнику даже не «изменяет талант» – это он, изменяя искусству, изменяет таланту.
...Либо же это будет образ, хотя и оболгавший натуру, с которой писан, но верный относительно какой-то другой. Так, есть свидетельства, что Достоевский наговаривал на свои прототипы, им же в глаза, прозревая в них свои образы. Так правдивы образы Кафки – не относительно фактов, а относительно сущностей.

• Образ сам по себе значим; доказывать, что он истинен – все равно что доказывать существование видимого и действующего на нас. – Но и значим он только в нас, через нас. Человек со слухом, слыша мелодию, не усомнится в том, что это именно мелодия, – но лишь человек со слухом.

• Образ искусства – не вымысел, а скорее факт, даже если может существовать лишь в воображении. В нем нечто большее достоверности – в нем – правда.

• Философия, без сомнения, скорее искусство, чем наука: ее продукт, ее цель, ее высшее достижение – образ. «Гештальт». (Сама философия называет это «системой».) Наука же ищет законов.

• Различие науки и искусства: логика тут ни при чем. Наука сейчас, кстати говоря, так же не укладывается в логику, как и искусство. И что такое «усмотренная логика», как не «схваченный образ»?
Эстетическое познание отличается от научного так и постольку, как и поскольку отличаются улавливание сознанием образа – от улавливания им закономерности.
(А что познает человек – в мелодии? В формах архитектуры? В ничего не изображающем цветовом панно, и т.д.? – Самодовление, необходимое существование для нас гармонии.)
...Научный вывод, значит, должен быть еще понят «эстетически», сложиться в живой образ, – иначе он будет лишь, так сказать, принят к сведению и не больше.

• Научный закон не то чтобы абстрактен – он безличен. Образ искусства не то чтобы конкретен – он жизнен.

• Закон утверждает необходимость того-то и того-то при таких-то и таких-то условиях. Образ – то же самое, но здесь круг «условий» расширяется до бесконечности, а утверждение до конкретного. Сам фактор необходимости в одном и другом, в законе и в образе – означает ту же неслучайность, ту же общезначимость, без обретения коих нет познания.

«Образ – закон, который невозможно формализовать.»

• Образ и метафора. – Метафора – это образ к данному случаю. Образ – это метафора ко множеству случаев.
Образ – не слепок, а метафора реальности.

ОБРАЗНОСТЬ

– наглядность – демонстрация общего через частное; иллюстративность, стремление вызвать в воображении воспринимающего знакомые ему образы; картинность, упор на воображение, предполагаемое слишком неразвитым или пошлым (развитое воображение в такой «образности» не нуждалось бы).

ОБРАЗОВАНИЕ

в самом общем виде, это ( как раньше уже говорилось) –

– процесс преобразования младенца доисторического периода во взрослую особь своего века (каменного, железного, атомного...).

Действительно, учащийся взрослый скорее приобретает уже только сведения, чем образование. «Образоваться», «стать» через образование – можно, кажется, лишь параллельно с развитием, – сама природа предусмотрела, что взросление должно означать для человека и образование. Человек – животное культурное (кумулирующее опыт в поколениях), – следовательно, «образовывающее».

Образование – такое накопление знаний, которое в какой-то мере образует (созидает) самого человека, – его личность.

Теперь, об образовании в частных смыслах. Итак –

– профессиональное: сумма сведений и навыков в каком-то деле, обеспечивающее возможность эффективного участия в нем;
– общее: культурный багаж, отражающий достижения эпохи, без коего нельзя быть вполне на его уровне, –

правда, что именно составляет культурную планку эпохи – однозначно сказать немыслимо, потому последнее определение можно переформулировать и так –

– знакомство с наиболее признанными культурными явлениями, без которого мы не смогли бы вполне понимать друг друга в среде тех, кого признаем культурными людьми...

(В детстве у меня была книжка с дарственной надписью в стихах, из которых я помню начало: «эта книжка, Саша, очень интересна: из нее узнаешь ты то, что всем известно...» Стихи эти, правда, меня очень долго вдохновляли: образование тому самому и имеет целью научить – что «всем известно». Чтение – «приобщение к знающим»; увы, что законно в детстве, остается сплошь и рядом без изменения у взрослых.)

• Образованность – уровень эпохи, но просвещенность должна быть выше этого уровня, она абсолютна. В чем-то личность должна дотягиваться до человечества, а в чем-то – каждая – стоять выше: первое – это образование, второе – просвещение (человечность, разум).

• Образование и воспитание – формальные составляющие культуры. Но, если что и можно человеку «дать», так это образование и воспитание, – а культура – дело исключительно его личных усилий.

• Традиции – «антиобразование», – не научение, а приучение.
Традиционализм, в своем вечном споре с просвещением, сознает, что даже простая осведомленность – не на его стороне; чтобы история или логика ничему не учили, вернее всего их не слушать; традиционализм образованию не доверяет, если только это не книжничество, веками вырабатываемый традиционалистский его эрзац.

• Презрительное «образованщина» звучит так, как будто невежество признается за аргумент. – А невежество и есть аргумент, и даже больше того, оно – мировоззрение.
Одни упрекают образованность в том, что она еще не просвещение, другие – в том, что она не невежество, что губит коллективистский дух.
...Вот поставил себе философ, например, задачу – увязать христианство и национальные притязания, обосновать национал-религиозную миссию. Сколько понадобится ему усилий – приобретая знания, становиться только более и более невежественным!

• С точки зрения культуры, образование – не все, с точки зрения рутины, или традиционализма – не то.

• ...И еще одна тема. – Сведения не должны так туго набивать голову, чтобы мозгам трудно было шевелиться. Додуматься до известного – не беда, а удача: тогда только и поймешь его как следует. Лучше открыть лишний велосипед, чем не открыть ничего в гордой уверенности, что все либо открыто, либо не может быть открыто и лишь одни невежды этого не знают, – при достаточной образованности в это заблуждение впадают почти наверняка.

ОБРЯД

– священнодействие: действие, смысл которого трансцендентен ему самому, а потому сакрализуется его форма (сакрализовать форму – строго регламентировать ее).

Так каждый, кто не понимает до конца смысла того, что делает, поневоле сакрализует форму (это называется, например, педантизмом); трансцендентное же тем паче должно обрастать обрядами.
Кстати, регламентировать нечто в поведении людей – значит тем самым и придать этому социальный, коллективный характер, что, в данном случае, полностью соответствует архаичному коллективистскому характеру веры-идеологии, веры-традиции. – Эта сакрально-неприкосновенная форма обряда есть, если не сам культ, то –

– видимое проявление культа, «жизнедеятельность культа», – строго регламентированные религиозной традицией действа, предположительно обеспечивающее явление и покровительство мистических сил и – если это не одно и то же – индуцирующие в душах коллективистские комплексы.

(Мистическое и социализированное в нас – одинаково надличностное, трансцендентное нам самим, нашему рассудку. Церковь не делает между ними различия – уже потому, что, будучи институтом социальным, претендует на свое обязательное посредничество между Богом и личностью верующего.) – Короче говоря, обряд –

– неразличимость иррационального, социализированного и формального в поведении.

Значение же –

– символическое действо –

можно сказать, весьма условно; хотя обрядовое действо, действительно, всегда символизирует нечто (маца – те самые опресноки, которыми Моисей кормил иудеев в пустыне, и пр.), но смысл символа лишь определяет, на что похож обряд, но сам вполне может быть совершенно забыт, – дело не в нем. Всякий обряд символизирует лишь твое послушание чему-то высшему, но не то, что по видимости символизирует.

• Священное вне рассудка: Бог выше, обряд ниже.

• Разум не помогает, особо, если им дурно пользуются; мы и вообще зависим от сил, превосходящих его – хотя бы от случайности, от которой меньше всего хотим зависеть и в которую по этой причине стихийно не верим; а потому должен существовать способ добиваться расположения этих сил, и этот способ непременно должен как-то порвать с разумностью. – Вот, регламентированность обряда (то есть сам обряд) и воплощает порвавшую с разумностью правильность.

• Обряд – разгадка дилетантства, как страсти к тому, к чему не призван: кому не дано просто действовать, видя перед собою ясную для себя цель, может – «священнодействовать».

• Обряд, логикой вещей, социализирован, – его регламент есть общность поведения, выражающая приобщенность личности к социуму. – Но едва ли не каждый знает и собственные, сугубо индивидуальные обряды. Кажется, в основном это способы задабривания черта, обеспечения удачи.
Находят зачатки индивидуальных обрядов даже у животных: в их свойстве повторять раз приведшие к успеху действия точь-в-точь, – так и объясняют возникновение и суть обряда вообще. – Мне кажется, это скорее «рационализация», чем исчерпывающее объяснение; но как модель человеческих обрядов эти обряды животных все же годятся. Для сознания животного ведь «иррационально» все, вот оно и ведет себя по отношению к непонятному так же, как человек по отношению к трансцендентному. Сходство модели с оригиналом усиливается еще и тем, что похоже вынуждены вести себя и наделенные разумом, но не пользующиеся им создания, – люди.

• Армейская шагистика – ритуальный танец, обряд, – отправление культа. Таинство поглощения личности целым, без чего ты не боец.

• ...Итак, обряд – весьма многое, от магических формул, заклинаний, включая «Господи благослови» и даже «здравствуй», до традиции – образа жизни, и самых ничтожных обычаев. Наряды – тоже обряды. Галстук – казенный обряд, и т.д.

• Традиция – обряд: регламент поведения, освященный временем, чурающийся рационализации и дающий послушному ощущение праведности – заслуженного покровительства горних сил.
Рутина – безмыслие, но безмыслие некоторым образом сакрализованное. Право не думать и не обсуждать защищается людьми традиции, как именно святое.

• Мораль как обряд: нечто угодное Богу и неминуемо гибнущее от разумного индивидуального рассмотрения. По Далю, обряд – «введенный законом или обычаем порядок в чем-либо»; вот и мораль – будто бы только этот самый порядок.
Интересно, что мораль этого рода сводится и к другому пониманию обряда, также приведенному Далем: «внешняя обстановка какого-либо действия условными околичностями». Ясно, что «условными околичностями» можно «обставить» самые разные, по существу и весьма недостойные действия. Формализм с успехом подменяет и религию, и мораль.

• Есть такая позиция – и она может являть собой и заблуждение, и великую истину – что жизнь следует рассматривать, как обряд (службу, таинство). Как исполнение обычных человеческих трудов, от которых, вроде бы, «что пользы человеку», ведь «что было, то и будет», но – имеющее смысл трансцендентный, высший.

ОБРЯДОВЕРИЕ

(«Уж мы все это делали, / Колокольный звон мы слушали, / Читаньице церковное перенимали...», и даже «просвирки кушали» – «Голубиная книга»)

– «шаманизм», вера, что определенные действия (обряды, ритуалы) сами по себе способны склонять на сторону исполняющего их трансцендентное; вера в обряд, как необходимое и достаточное средство обеспечения контакта с божеством;
– довольство формальной стороной культа, незнание трансцендентного; убеждение, что регламент и есть святое, что вера и праведность и состоят в подчинении форме, и обряд – необходимое и достаточное отношение к божеству;
– вероисповедание без веры,

или, та же троица, чуть иначе –

– убеждение, что вера есть специфический способ манипулирования трансцендентным;
– убеждение, что вера и праведность есть лишь определенное специфическое поведение;
– представление, что вера есть специфический способ изъявления индивидом своей принадлежности и лояльности своему социуму, к «мы», «наши», – способ, выражающийся в наборе определенных символических действ – обрядов,

проще, что вера есть набор символических действий, выражающих принадлежность к данному социуму.

• «Служба», конечно, есть обрядоверие, шаманизм.

• «Только верой» – «а не обрядами»? Или – «а не доброй жизнью»? – Если – последнее, тогда «только верой» есть то же обрядоверие. Сама такая вера превращается по сути в обряд.

• Обрядоверие оказывается в массах сильнее и живучее веры; так христианству пришлось ассимилировать кое-какие языческие обряды; так правоверные атеисты, при коммунизме, тайком крестили детей, пекли на Пасху куличи и запасались святой водой. – Этот оттенок обрядоверия можно было бы определить так –

– мнение, что при соблюдении определенных обрядов сама вера уже не обязательна: Бог уже не обязателен... Способ приобщиться вере, преобразив ее в суеверие.

• Искренняя вера искушает обрядоверие: известно, как в свое время опасались переводить Библию на современный русский, прояснить предмет веры...

«ОБСТОЯТЕЛЬСТВА»

– условия, в которых нам приходится реализовывать свои принципы и цели;
– условия, определяющие эти принципы и цели...

Или – смысл частный, но вполне установившийся –

– степень нашей зависимости от внешних причин, оцениваемая нами как достаточная для того, чтобы снять с нас ответственность за сомнительные компромиссы и неудачи,

ну, и еще вариант (для людей особого, но не такого уж редкого склада) –

– «условия благополучия»,

по отношению к которым любые принципы и цели представляются лишь, так сказать, тактическими.

• Те дела, тот образ жизни, за которыми мы признаем какую-то привлекательность, но только не для себя – вполне возможно, составили бы смысл и радость жизни и для нас, если бы другого способа выжить у нас не было.

• Человек умеет вручать себя обстоятельствам и не брать на себя того, что обстоятельства сделают – с ним самим...

• Одни из нас только помещены в обстоятельства, другие являются функцией от них. А жалуются на обстоятельства и те и другие, и даже в неотличимых выражениях. Хотя у первых смысл их жалоб, примерно – «не помешай обстоятельства, я мог бы вполне стать собою»; у других – «а ведь я мог бы родиться королем!».

• ... Точнее, есть не два, а три способа сосуществования с обстоятельствами, – три типа характера: подчинение, партнерство, конфронтация. – Как бы ни менялись обстоятельства для человека, первый и второй типы не перепутаешь. И редко-редко когда изменившиеся обстоятельства превратят человека борьбы в человека сотрудничества.
Благополучие – установка, которой больше всего соответствует тип отношения к обстоятельствам, характеризуемый как подчинение, хотя допустимо и даже желательно партнерство, и полностью противопоказана конфронтация. (Впрочем, возможно и последнее: это бандитизм.)

• «Искать, где лучше» (что, благодаря поговорке, имеет вполне определенный смысл «каждый человек в первую очередь выбирает корысть») – отнюдь не значит противиться обстоятельствам, наоборот, значит всячески ими пользоваться. Противиться-то приходится тому, кто ставит перед собой более высокие цели.

• «Стену лбом не прошибешь», это верно, но – два вопроса. Первый – это что считать, а что не считать стеной; когда мы можем и когда не можем с чистой совестью сдаться. И второй – что, все-таки, из этого следует? Пусть все вокруг дурно устроено и ты не в силах этого исправить вообще, освобождает ли это от необходимости поступать по совести – лично тебя?..
(Сначала – «стену лбом не прошибешь», потом – «с волками жить – по волчьи выть», а там уж и не разберешь, кто только «воет», а кто и сам – «волк», кто «лоб», а кто и «стена».)

• Иные верят, и совершенно искренне, что поступать по совести должно лишь тогда, когда тому не препятствуют обстоятельства – то есть, когда ничто не препятствует. «По обстоятельствам, а не со зла» (как поет негодяй в пьесе) – извиняет все. Тут даже элементарнейшая корысть – вполне достаточное обстоятельство.

ОБУЧЕНИЕ

не столько образование, сколько –

– передача или приобретение навыков. То есть (если речь о приобретении) не столько «узнать» и даже не столько «понять», сколько «суметь»:

как известно, одно еще не предполагает другого. И обучение всерьез, по максимуму – не только ознакомление, но научение, «натаскивание»; как и в обратную сторону, научить – часто означает сделать понятным то, что практикуется, что умеют.

• Учиться – изощрять понимание до умения или возвышать умение до понимания.

• Небольшое отступление от темы. – Как можно, понимая, не уметь – представить несложно: например, в одних случаях можно заподозрить слишком поверхностное понимание, в других – неспособность рук, где, кроме головы, необходимы и руки.
Но как можно, умея, не понимать?
Это может быть, в простейшем случае, воспроизведение раз удавшихся результатов теми же путями.
Это может быть – интуиция, то есть то самое понимание, только не доходящее до словесных формул. Здесь загадка умения без понимания отсылает нас к тайне познания вообще.
Это может быть – особая задача, – например задача создания «художественного образа». Кто «умеет» его провидеть и воплотить, отнюдь не должен быть его лучшим истолкователем. Ибо «понять» образ можно тысячью разных способов в тысячах разных отношений, понимание лишь проекция, тогда как образ объемен; художник, начавший с «понимания», создаст лишь схему – его «умения» же должно хватить на бесчисленное множество «пониманий».

• Основная трудность обучения, как передачи опыта, в том, что опыт «напрямую» не передается. Опыт каждый приобретает сам в меру сил и заинтересованности в нем, а обучение лишь помогает этому процессу.

• «Жизненный опыт» – это, используя принятый здесь термин, сумма «навыков» человека, доросшая до более-менее явной ему самому философии. Потому-то этот опыт нельзя передать – главное в самих навыках, тогда как философия может быть и банальна.

• Нельзя выучиться на художника или философа – здесь скорее наоборот: если ты художник или философ, тогда можно кое-чему научиться.

• Учиться у других, в искусстве, можно только технике – следовательно, чтобы научиться, надо на время загасить в себе культ творчества самого по себе. В предмете культа ведь все – в превосходной степени, даже недостатки техники выглядят как особенности стиля и необходимы. Но нужно вынудить себя к рациональной самооценке и тем открыть себе дорогу к лучшему, к совершенствованию.

• (Наблюдает учитель за своим учеником, за его эволюцией, и думает: «вот сейчас, захоти ты этого и покажи я тебя публике, ты мог бы уже приобрести популярность... Сейчас – пожалуй – и благосклонность элиты... А вот сейчас ты – художник, и тебя, скорее всего, не будет знать никто!» – Картинка, кажется, не слишком нереальная.)

• Понимание не заменяет навыков, отсюда «повторение – мать учения» (только лучше бы не «повторение», а «упражнение», чтобы не казалось, что «мать учения» – долбежка). – Впрочем, тут есть еще один момент. Узнаваемому впервые надо дать в себе «прорасти», чтобы потом, вернувшись к нему, уже понять. Все наше понимание – понимание каким-то образом уже знаемого, не прибавление, а углубление, – то есть именно «повторение».

• «Через подкорку» проходят не только мысли, имеющие родиться, не только образы, дозревающие где-то вдали от кабинетов и мастерских, но и – по себе знаю – приобретаемые «ручные» навыки. «Руку набиваешь» – точнее, продолжаешь набивать – и когда спишь, утро и здесь оказывается «вечера мудренее».

• Есть сферы, где понимание, для обучения, ничего не значит, а значат лишь навыки – но совершенство навыков дает ощущение какого-то особого понимания. «Чувство языка», например.

• Усваивать известное, или иначе «учиться» – отдельная способность, переразвитие которой – уже за счет способности открывать неизвестное.
Самое большее, что может обучение – это научить решать задачи самостоятельно; но самостоятельно ставить задачи – оно может разве что порекомендовать.

• Кто возмещает памятью недостаток понимания – стихийный догматик: и доказанное и недоказанное у него на равных правах, все – вера.

• Как ученому естественно верить, что все познаваемо (отсутствие такой веры отнимало бы у него силы), так школяру – что все уже познано. «Вся земля давно открыта». Едва не синонимы – «догматик» и «школяр».

ОБЩЕЗНАЧИМОЕ

– что важно для всех, – ценностное. Имеющее значение для человека вообще – безусловное или только общепризнанное; даже то, что общепринятое;
– что для всех одинаково, – истинное. То же, что однозначное или формализованное – имеющее лишь одну правильную интерпретацию. С чем вынужден согласиться, при условии собственной последовательности, каждый.

Подытоживая и несколько огрубляя –

– не зависящее от субъективного взгляда: предопределяемое либо произволом социального целого (общепринятостью), либо господней волей (фактами и логикой).

• Ценности, разумеется, должны быть выше общепринятостей. Моральный прогресс ведет к тому, что ценности из разряда установок переходят в разряд истин, – становятся самою логикой!
Общество не должно выдвигать ценностей, которых бы каждый, опираясь лишь на логику, не мог обнаружить в качестве истин. Скажем, патриотизм как только ценность – это, в конце концов, война; иное дело – патриотизм как та истина, что место, с которым ты связан, и есть главная (хоть и не единственная!) сфера твоей ответственности.

• Вопрос о достоверности познаний всегда открыт – хотя бы потому, что само понятие достоверности слишком трудно, – но есть ее вполне достойный заменитель: общезначимость, как однозначность. Общезначимость – достоверность науки.

ОБЩЕНИЕ

поскольку все представляют, что это такое, определения будут вполне неформальны –

– партнерство (соперничество или товарищество) – более-менее расчетливый обмен информацией, другими услугами;
– дружба, любовь – питание двоими (и больше?) общей «души-симбионта»;
– акт включения в социальное тело, малое или большое – от вечеринок до митингов или богослужений.

А по определению В. Кротова, общение –

– «путь в глубину, высоту или пустоту».

«Путь в глубину или высоту» – это, как будто, «питание души-симбионта»; «в высоту или пустоту» – «вхождение в социальное тело». Хотя и общение на индивидуальном уровне может вести в пустоту: при достаточной чуждости друг другу душ общающихся все крепчающий вакуум может быть такою опустошающей, иссушающей обе, «общей душой».

• Самые элементарные способы общения как питания «общей души»: слышать, видеть, прикасаться. Так, питают общую с нами душу, пусть очень несимметричную, любящие нас животные; в разлуке, как и положено, эта душа болит – в каждом порознь. Причем, уж точно, общение с ними отнюдь не является «путем в пустоту». Они не говорят, но и музыка тоже ведь не признает слов.

• «Путь в пустоту» – это когда мы не в силах предложить друг другу ничего, кроме собственной пустоты, – потому ли, что не богаты «содержаниями», или потому, что слишком друг другу чужды.

• «...Путь в глубину, высоту или пустоту»: что особенно явно у подростков. Когда личность еще складывается, и влияния означают путь; когда человек полон незаполненностью, и в общей на двоих душе либо находит содержание, либо учится самоутверждаться в пустоте.

• С произведениями искусства мы тоже – именно – общаемся. Не больше и не меньше. И тоже – «в глубину, высоту или пустоту». В пустоту засасывает нас не столько «легкое» искусство – отнюдь, – а то в нем, что можно назвать «голокоролизмом», а в интерпретации модной философии называется его «дегуманизацией». Когда главным и единственным достоинством произведения искусства приходится считать не чувства, которое оно вызывает, а его общепризнанность или (предпочтительней) признанность эзотерическую, в кругу посвященных, – и восхищение им становится тем самым «актом включения в социальное тело» признающих и разбирающихся. «Путь в высоту», но бездушную, – оказывающуюся пустой.

• ...Вот и речью, изначально бывшей лишь средством общения, мы пользуемся, чтобы идти в глубину или пустоту.
Впрочем, само общение – может быть общение и с собой, и с Богом... Соответственно и речь: кому слова помогают мыслить, кому заменяют этот процесс.
Что бы смогла мысль без языка! А язык – это средство общения. Но сама мысль, при всем том, отнюдь не есть только такое средство.

• В процессе общения наши мысли обретают язык. Или же – увы – общение помогает забыть, что язык призван выражать наши собственные мысли, что не собственных мыслей, можно сказать, и не бывает, ибо это будут только слова; в процессе общения язык убивает наши мысли.

• Быть «на людях». – Что-то ценное, может быть, и узнаешь и скажешь. И все же это состояние скорее такое, когда не слышно себя: неталантливое какое-то. Возбужденное, может быть, но не вдохновенное.

• Интеллектуальное общение: обнаружение и испытание духовной жизни тех, у кого она есть, и сама эта духовная жизнь для тех, у кого ее... чуть не сказал: у кого ее нет, – но правильно будет сказать: у кого она в небрежении. Духовная жизнь – это все-таки именно внутренняя жизнь.

ОБЩЕПРИЗНАННОСТЬ

казалось бы, просто – оценка (высокая) чего-либо большинством из нас, сложившаяся из оценок каждого по отдельности, – но на самом деле –

– оценка-авторитет, доминирующая над любыми возможными личными оценками; оценка-стандарт, –

ради которой мы, под страхом оказаться не comme il faut, обязаны жертвовать личными вкусом и мнением: «воспитывать» их в нужном направлении или по крайней мере сознаваться в «непонимании». Так, клака делает не мое мнение и не ваше, а общепризнанность – которой моему и вашему останется лишь подчиниться.
Но, чем меньшее значение имеют личные вкусы, тем явнее общепризнанность чего-либо перестает быть показателем его реальных достоинств, а сама и становится основным достоинством – чего угодно. Наглядное воплощение этой ситуации – часто упоминавшийся «Черный квадрат на белом фоне» (явление воистину «знаковое»): возбужденная общая реакция и есть то замечательное, что отличает этот квадрат от других таких же.
Итак, общепризнанность –

– «достоинство-в-себе», качество фетиша, иногда возникающее на базе реальных достоинств оцениваемого, но всегда вполне не зависящее от них.

• Если вам непременно нужно верить, что Рабле – одна из вершин мировой культуры, что каждая фраза Шекспира дышит гением, что Антоша Чехонте – уже великий писатель, и так далее, – как бы ни было остро ваше зрение, оно будет плохо – вы не сможете верить своим глазам.

• «Голый король». – Вся штука даже не в том, что люди боятся выдать свою несостоятельность, – неспособность узреть наряды, которые якобы видят другие, – и не в том даже, что кому-то может показаться, в экстазе, что он их действительно видит. А в том, что их отсутствие, коль скоро принято ими восхищаться, просто не имеет значения. Королевские облачения чудесны, даже если их нет. И мальчик с его возгласом «а король-то голый!» – не то чтобы придал смелости людям сознаться публично в том, что каждый чувствовал про себя. Тут скорее другое: своей непочтительной репликой он как бы низверг самого короля, ну, а раз король – не король, тогда что ж, ясно, что голый!

• Вы злитесь, когда вам предлагают восторгаться тем, чего не видно в упор? Это вы, в своей ограниченности, «осуждаете непонятное». – Судить о том, чего не понимаешь, от чего далек; тем более осуждать это – и правда очень плохо. Но заповедь такого воздержания от суждения – один из способов подавлять живое чувство: не можешь подладить личное мнение под общепринятое – так не имей же никакого!

ОБЩЕПРИНЯТОЕ

– в общем то же, что нравы – этико-эстетический кодекс ценностей данного социума; пункты этого кодекса. Кодекс «здравого смысла».
«Обряд поведения»: сумма сакрализованных социумом установок, следование которым выражает нашу причастность и лояльность ему, позволяет рассчитывать на его покровительство и дает ощущение своей праведности.

Социум – бог, твоя жизнь – отправление этого культа, общепринятость – форма культа, обряд.

(«Общепринятое – каноны служения божеству по имени Мы.»)

Есть в общепринятом и другая, рациональная сторона. То, что называется –

– «общий язык», – логика плюс «принятые обозначения» (условности, позволяющие судить о вещах в одном и том же смысле – столковываться о безусловном). Сумма постулатов, в идеале тех самых, непризнание которых означало бы для нас невозможность существовать совместно (ценности), и мыслить, понимая друг друга (истины). Подлинный здравый смысл,

но эту общепринятость лучше так и называть – здравостью.

• Общепринятости ты повинен не только тем, что в тебе хорошо или плохо другим, но и тем, что хорошо и плохо лично тебе: дело вкуса не личное дело, а дело долга. Так, мода – вкус, вменяемый в долг. Малость безобразия, непременная в каждой моде – испытание на нашу верность общепринятому: нужно дать себя слегка искалечить, принести ему жертву.

• С позиций «нравится – не нравится» судит обо всем на свете не варвар, а негодяй, – варвар, как раз, только с позиций «должно – не должно».

• Торжество общепринятости – в том, чтобы хорошим, плохим, красивым, безобразным считалось то, что оно признает за таковое. Когда же самостоятельное суждение в людях начинает проклевываться, общепринятое отступает на следующий рубеж: «правильно – не то, что хорошо или красиво, а то, что правильно, то есть общепринято».

• Общепринятое во вражде с истиной, добром и красотой самими по себе – их наличие оправдывает самостоятельное суждение, подавить которое оно и призвано.
(Если имеется авторитетное мнение о том, сколько будет дважды два – пусть даже им называется результат четыре, таблица умножения должна быть осуждена какой-нибудь папской энцикликой, как подстрекающая к вольнодумию.)

• Общепринятое – дикарский вариант объективного.

• Простительнее быть глупее, чем умнее общепринятого, хуже, чем лучше. Глупость и корысть совершают грехи против чего-то внутри общепринятого, тогда как ум и добро в нас способны обходиться без него самого, – это уж грех смертный.

• Несходство, по определению, ненормальность, свой ум – сумасшествие...

• Смешное – презираемое нестандартное; насмешка – кусающееся презрение.
Насмешкой демонстрируют превосходство массы над единицей, коль скоро последняя позволила себе чем-то отличаться. Общепринятое характерно-насмешливо.

• Элитарные общепринятости презирают массовые, однако не перестают быть всего лишь общепринятостями. Потому и последние проявляют к первым определенную терпимость. Кое-какие отклонения индивиду разрешат, если допустят, что он – художник (богема), хиппи и т.д.

ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ

– настроение большинства, складывающееся по законам социальной психологии, но не логики,

и другой смысл – скорее желаемый, чем отражающий реальность –

– мнение общества, способное разумно оппонировать официальному.

• Поверить массы могут всему и убедить их нельзя ни в чем.

• «Общественность» – все заинтересованные и способные составить свое мнение о предмете лица. «Общественное мнение» в этом лучшем смысле – мнение такой общественности, видимо, а не масс.
...Это, так сказать, «массовое сознание интеллигенции». Некоторая специфика в нем, безусловно, есть. – Так, безумным оно может быть в той же мере, что и широкое массовое сознание, но в качестве пунктов помешательства могут выступать не персоны, а предметы отвлеченные (например «выборы»: пусть будут выборы, хотя на них вероятнее всего победят те, кто навсегда отменит и выборы и многое другое). Не чуждо это сознание и культов – здесь они, к счастью, более безобидны, в качестве идолов выступают не фюреры, а голые короли, в основном из области культурной. Затем, если у масс одна идея – стадность, то стадность «общественности» в том, что идеи, хотя образуются, но не пересматриваются.
У масс нет, собственно, определенных мнений – есть настроения (под самыми алогичными лозунгами), и находятся время от времени вожди. У интеллигенции, как социального круга, то и другое заменяет «общественное мнение». Иначе это называется стереотипами...

«ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ»

– видимо, это гуманитарные науки, которые, согласно известной доктрине, бывают, могут и должны быть только прислужницами тех или иных идеологий, а эти последние – выражением корыстных интересов тех или иных кланов.

• «Философия – служанка идеологии», идеология – тот или иной кодекс коллективного эгоизма.
...То есть, подразумевается, никакого независимого и честного разыскания истины, никакой философии самой по себе быть не может, а может быть только то, что сама эта отрицаемая философия называет псевдофилософствованием: оправдание какой-то корысти, каких-то умыслов, выдаваемое за всю возможную истину.

• («Критерий практики»: корыстный интерес есть истина.)

• «Философия – общественная наука»: нет философии, кроме идеологии. Если вы говорите, что просто ищете смысла, вы либо врете, либо сами не знаете, что говорите: ничто вам на самом деле не важно, и ни до чего другого вы не додумаетесь, кроме того, что в ваших интересах (возможность потребления суть подлинный и единственный смысл всего для нас) . Если вы это поняли, вы наш, вы «материалист»; если нет, дурак или «несознательный»; а если не хотите понять или поняли, но избрали тактику лицемерия – вы «идеалист».
Возникают, конечно, вопросы. Пусть смысл – категория не объективная, но почему он есть именно корысть? Это допущение совершенно произвольное. И затем, пусть даже корысть – бог, то почему я должен печься именно о коллективной, а не о своей личной корысти? Это и вообще нелогично. – Очевидно, мысль здесь такая. Вся индивидуальная философия состояла бы в одном-единственном слове: «дай», так что таковой вроде бы и нет. Но так как «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», «дай мне» поневоле уступает место «дай нам», между ними возникают свои проблемы, и вот тут-то начинается философия. Как сконструировать мою нравственность и вообще картину мира, чтобы выходило, будто это «дай нам» и есть истина?.. – В общем, философия – наука «общественная»!
...А разделяющих классовую философию занимали и такие, например, смешные недоумения – вроде: как это вдруг представитель одного класса выражает интересы другого? – Почему нет? Вероятно, личное «дай» этого перебежчика ощутило, что шансов у другого класса больше и будущее за ним: это значит – он, наш перебежчик, на стороне прогресса. Если философия – только идеология, неминуемо выйдет, что правда там, где сила. А силе можно и собою пожертвовать!

• Вот и история – «общественная наука». – Ее стихия, возразят, факты? – Но на то нам и «историзм»: факты фактами, но еще как на них посмотреть!

ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР

очень характерная рационализация, то есть попытка приемлемого для разума и совести обоснования того, что рождалось совсем от других оснований, –

– рационализация социального инстинкта: представление о государственной власти как о продукте соглашения «естественных людей», мыслящихся как свободные личности, в их собственных интересах;

тогда как община со своей абсолютной властью существовала изначально, прежде самих свободных личностей («естественных» же людей в смысле Руссо никогда не было), а цивилизованные государства скорее суть плод ослабления общинного духа и утраты им полноты прав над человеком, которые в силу этого доставались самому человеку – наделяли его, мало-помалу, личностью.
Общественный договор – не то, на чем реально строится государство, но разумный план его переустройства.

ОБЩЕСТВО

весьма многое, с чем индивид так или иначе делит над собою власть, – от чьего-то присутствия рядом с ним до государства. Итак –

– структура, в которой отдельные личности выступают как ее элементы, а их поведение – как роли (функции).

• «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» – это было бы очевидно, если бы не имелось в виду: жить в обществе – значит представлять собою его элемент и функцию, и ничего больше.

• Проблема свободы – это проблема свободы в обществе. Возможность выбирать свои роли в нем, или, точнее, на общих для всех основаниях добиваться привлекательных для себя ролей.
Но высший уровень свободы – не «свобода роли», а свобода самой личности: последняя определяется возможностью принадлежать обществу «от сих до сих», сколько требует справедливость и не больше того; возможностью рассчитываться с обществом честно и формально. Тут нужно, чтобы структуры общества были максимально десакрализованы, – чтобы было развито право. – И, надо сказать, большинство куда более заботит все-таки «свобода роли», чем «свобода воли», – свобода личности скорее пугает. Хотят от общества не «свободы от», а «свободы для», – будто не ясно, что «для» – дело не общества, а личное дело...

Есть еще одна сторона. Общество – структура, организующая отдельных людей в целое, но и –

– структура, обособившая часть людей от всех остальных, в их частных интересах,

«общество – орудие войны», как сказал Ницше; в лучшем случае самообороны. «Общество слепых» защищает их в обществе более приспособленных зрячих, «приличное общество» отделяет себя от всякого другого, по одному тому уже неприличного, а государство уже противопоставляет себя всему человечеству.

• Между человеком и человечеством стоит общество – отнюдь не как переходная ступень, а как преграда. Именно общество, не давая человеку быть вполне собою, не дает ему быть вполне вместе со всеми.

• ...Надеюсь, никто не усмотрит в моих высказываниях ничего «антиобщественного». Если для личности существует, как равноправная и самоценная, всякая другая личность, тем паче для нее существуют их две, несколько, множество... Главное в том, чтобы святым для нее было не целое, а именно сами эти личности.

ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

(по-моему, точнее было бы «каждочеловеческое»)

– присущее каждому человеку уже постольку, поскольку он человек; на что он имеет святое право и чего он может не чувствовать в себе и не уважать в другом лишь в силу своей принадлежности к разъединяющим людей сообществам.
Те из наших достоинств, что превозмогают – хотя, строго говоря, тоже «общечеловеческую» – клановость.

• Общечеловеческое и не хотело бы, но всегда противостоит общепринятому.

• «Познай самого себя»: в глубине своего личного мы и обнаруживаем общечеловеческое.

• Общечеловеческое, ясно, это и то, что вечное.

• Общечеловеческое – подлинные ценности. Ценности не общечеловеческие – ценности ложные. (Вот, патриотизм: поскольку эта ценность перестает быть общечеловеческой, она и перестает быть истинной, становится дикостью.)
Все знает об общечеловеческих ценностях простая человечность.

ОБЩИНА

– коллективный организм, а лучше – коллективная личность, – изначальная форма существования людей («животных общественных») на планете,

живущая в современном человеке неудовлетворенной потребностью, тоской, которую осмысляют как тягу к «духовности» и «идеалам», и время от времени рецидивирующая в наваждениях тоталитаризма.

• Возможности мозга, которыми природа вздумала оснастить человека взамен мышечных, оказались кое в чем для него избыточными; водка, ненужный труд в погоне за материальностями, тоталитарные «идеалы» – современные способы избавления от этих «разумных избытков». А в начале времен разум невольно развалил общину, поскольку применение его сугубо индивидуально, а неприменение слишком трудно. Теперь разум хочет видеть во всем общинном – этакий «общественный договор».

ОБЪЕКТ

– любой фрагмент того, что называется реальностью: что не сознание и с чем сознанию приходится сталкиваться. Всякое нечто в поле сознания, – воздействующее, воспринимаемое, осмысляемое, выступающее как задача или цель.

Явление – это явление сознанию. – Можно сказать еще, что объект –

– то же самое, что явление, вещь-для-нас, – в противоположность, с одной стороны, его собственному «субъекту», или сущности, или его в-себе, – а с другой – в противоположность субъекту, как сознанию, которому он предстает.

(Объект – от «противопоставляю», «бросаю вперед».)
Все, что предстало сознанию, хотя бы в нем самом, уже не сознание – не субъект, а объект, не сущность, а явление. А значит, познавать мы можем только явления, но не сущности – даже если познаем себя; сущностью мы можем только быть.

«Объект – все в Я, что не Я».

ОБЪЕКТИВНОЕ

– это независящее. Существующее независимо от того, нравится нам это или нет, знаем мы о том или нет; то же, что реальность.

• «Номинализм» и «реализм». – Первое – маловразумительная идея, что общим понятиям ничего объективно не соответствует, что это лишь имена, а существуют только единичные вещи; второе – противоположная ей фантастическая идея, что общие понятия обладают подлинной реальностью и порождают все единичное, то есть, будто бы, существуют с единичным наряду и даже подобно ему... Решение спора – «концептуализм»: сознание, что любой общий аспект всякого единичного непреложно определяется его природой, и, таким образом, общее хоть не предметно, но вполне объективно.

• Существуют ли «объективно» деревья, или же только дубы, сосны и т.п.? Впрочем, даже не дубы и сосны, а «это вот, называемое дубом или сосной»: ведь о том, что другие дубы и сосны тоже существуют, не верящий в объективность общего «номиналист» может узнать не раньше, чем их увидит?.. – Существуют. Хотя нигде не растет (как должно бы быть по Платону, если только его «идеи» не метафора), – нигде не растет лес из дуба-вообще, сосны-вообще, клена-вообще, и не коренится в одиночестве вообще-дерево, – однако при известных условиях все эти «вообще» можно даже потрогать: это каждое из всей совокупности деревьев, любых или данного вида. Универсалии – не «до» и не «после», а в вещах.

• Мир идей по Платону должен был бы являть собой не один, а бесконечное множество миров: нет числа общим аспектам, в которых можно смотреть на единичные вещи. А мир единичных вещей не представлял бы собой ни мира (общее понятие), ни единичных (общее понятие), не вещей (общее понятие): нечто само себя отрицающее.

• Если «объективно» значит «в природе» (а именно это оно и значит, ведь пара субъект-объект повторяет пару человек-природа), – то универсалии уж точно существуют объективно. В этом мог сомневаться лишь Лысенко, воображая, что ель может превратиться в сосну или пеночка в кукушку.
Признак, постулирующий объективность – сопротивление, которое она нам оказывает. Отсюда, общие понятия вполне объективны: никто еще камень по желанию не расколол на две деревяшки, на осине не вырастил апельсинов; сама природа придерживается своих классификаций. «Концепт» яблони вложен ей в каждую яблоню, груши – в каждую грушу...
А существуют ли «объективно» такие универсалии, как, например, «всеобщее»? – Конечно, – постольку, поскольку нас может заинтересовать в вещах именно оно.
«Истина конкретна»: «универсалии в вещах».

• В конце концов, идентичность каждой единичной вещи самой себе уже, точно, имплицирует идею рода: нечто единое во множестве своих собственных явлений. Род – в индивидуальных вещах. «Номиналисты» же, глядящие на сосну с разных сторон, обязаны верить, что у них у каждого по своей особой неповторимой сосне; «реалисты» – не должны бы сознавать, что, собственно, они видят.

ОБЪЕКТИВНОСТЬ

– «знание о независящем», «признание независящего».
Обратное субъективности, – приоритет истины или справедливости перед пристрастиями. Способность ставить истину, будь она явлена или нет, выше своего отношения к ней,

то есть, объективность, это и –

– честность перед собой, а в моральном плане – еще и перед другими.

• Истина – суждение, которое при некоторых определенных условиях само заставляет с собой согласиться: «само» – значит «объективно». Объективность, таким образом, это та самая «любовь к истине», плюс способность к ней.

• Объективность – способность отдавать себе отчет в том, что не может быть у каждого по-своему. Объективность одна на всех, а стало быть и разум – один во всех, даже в животных (различие не в разуме, а в степени причастности к нему). Объективность – причастность разуму.

ОБЪЯСНЕНИЕ

– указание на причины, связи, цели;
– демонстрация смысла,

а это последнее представляет собой –

– индуцирование понимания:

понимание смысла не вытекает из объяснения, а «наводится» им, смысл – это и твоя личная причастность к нему, вовлеченность, – можно все уже о предмете знать и ничего не понимать в нем, не видеть смысла; смысл требует всегда хоть малого, но озарения. Объяснение – серия любых процедур, способная произвести в другом внутреннюю реакцию понимания.

• Понимание не может прийти извне, – извне приходят лишь знания, в форме объяснений. Потому между объяснением и пониманием всегда остается широкая или узкая пропасть.Люди, не ведающие различия между «знать» и «понимать», этой пропасти не переступают и даже не замечают ее существования.

• Одно только установление закономерностей – которым занимается наука – не дает того понимания, которого ищет дух. Но и от него возможен прыжок к пониманию, – это уже в ведении философии.

• «Объяснял, объяснял, пока сам не понял». – Что ж, конечно. Понимание – дело творческое, личностное, потому настоящее понимание (которое есть нечто совершенно иное, чем просто принятие к сведению) – обеспечивают лишь собственные аргументы, те, что находишь сам.

...И еще одно значение. Объяснение, это и –

– устраивающая нас версия; аргументы в пользу гипотезы, разрешающей какую-то нашу тревогу

(«пережеванная логикой успокоительная таблетка», по В. Кротову).

• Объяснение, которое нечем опровергнуть (включая и моральные аргументы) – пусть себе считается верным. Если его нельзя опровергнуть в принципе – оно верно для всех, кого оно устраивает. – Бог, если не понимать его по варварски, – вот самое грандиозное из таких «объяснений».

ОБЫВАТЕЛЬ, ОБЫВАТЕЛЬСТВО

– обыватель – человек, управляемый лишь инстинктами самосохранения и стадным –

обыденность состоит из обычного, то есть из неизбежных забот о прожитье и из общепринятого. А требования инстинкта имеют характер сакральных. Уточняя,

– обыватель – исповедующий культ обыденного, предмет которого – материальное благополучие, а обрядность – обычай.
Обывательство – служение потребительскому благополучию в его общепринятой форме.

Обыватель – примерно то же, что мещанин: мещанин – «рьяный обыватель».

• Служить корысти в общепринятой форме – значит непрерывно сравнивать себя с другими.
Мораль обывателя – «как все», эстетика – «как у всех, но желательно больше», философия – «опыт» в достижении того и другого.

• «Повседневный опыт», уроки повседневности – стопроцентные артефакты (факты, подстроенные способом их получения): узость задач и предопределяет узость и фрагментарность получаемой в этой практике картины мира.

• ...Включаю сюда очерк «Что такое обыватель?».

Вместо предисловия к этим заметкам. – Поймет их правильно только тот, кто почувствует: в них нет и не может быть никакого чванства. Напротив, чванство – а не скромность – это свойство обывателя! – Итак –

Обыватель есть тот, для кого благополучие, достигаемое приспособленностью к наличной социальной среде, есть высшая ценность, и, соответственно, предмет самоуважения.

…Повторю: тот обыватель, для кого благополучие – даже не предмет вожделения, а вопрос так понимаемого достоинства. Тот, кто не столько наслаждается, сколько гордится им.

То есть благополучие для обывателя есть не вопрос его личного удовольствия или пользы, а именно вопрос ценности, что значит – моральный и даже религиозный (квазирелигиозный). Благополучие обывателя требует от него служения, и потому, кстати – что воистину удивительно – не может кроиться по его личному вкусу и разумению, а только по установленному в его среде, социально-признанному образцу.
Благополучие обывателя делает его неотличимым от среды, на которую он ориентирован и в которой желает преуспеть; оно его стандартизирует, «нормирует».

Обыватель, таким образом, отнюдь не тот, кому «малого нужно» – напротив, ему нужно много! Ведь за то он себя и уважает – что имеет. Уважать себя есть задача моральная. И вот, обывателю нужно все, что есть у других, «всех», и притом по возможности в максимальной степени (ибо моральным нельзя быть «от сих до сих»). И во всяком случае ему нужно гораздо больше того, что диктуют ему его реальные потребности, а часто и что-то, что по существу идет им вразрез.

Обыватель в самом своем эгоизме ориентирован, таким образом, не на личное, он и в своих материальных потребностях – социален. А других духовных потребностей, кроме потребности вписаться в социум и преуспеть в нем – стать первым среди одинаковых! – и он и вообразить себе не может.

…Так, если обыватель слышит, что какое-то художественное произведение или какой-то автор «раскручены» (то есть им искусственно создана популярность) – то это возбуждает, а не гасит его интерес к ним. Ведь от искусства ему того только и нужно, чтобы «приобщиться» к некоторым «всем», узнать, что знают другие, о чем они говорят – и заговорить на одном с ними языке. То же, что может нравиться ему лично – для него дело десятое и даже, если оно отличается от общего стиля – опасное, ибо может выдать его несходство, нестандартность.

Престиж – идол обывателя.
Престиж, как демонстративное потребление за пределами своих реальных личных потребностей, с единственной целью обозначить место потребляющего на социальной лестнице – той лестнице, конечно, что еще отражает примитивную ценностную шкалу дикаря. Шкалу, в которой, скажем, бог и богатство – одного корня.

Мода, эта периодическая переэкзаменовка людей на стадность, на их способность и желание не отличаться от среды, частью которой они хотят себя видеть – для обывателя своего рода опиум. Стать как все и притом раньше других, обогнать кого-то и стать заметным в борьбе за неотличимость – вот манящее обывателя недостижимое!

Если у чеховского идеального человека все должно было быть красиво – не только одежда и тело, но и душа и мысли – то у обывателя все должно быть, в наше время, модно. И душа и мысли.
Обычно он называет это – «быть современным».

Обыватель не то что не может, он – не хочет быть личностью! Индивидуальность для него – отклонение от стандарта, то есть, что для него то же, – идеала; личность – в лучшем случае – «чудачество».

Конечно, обыватель – конформист, мыслит стандартно. И беда не в том, что он иначе не может, а в том, что иначе он и не хочет. Ибо разум он использует не как орудие разыскания истин, а как орудие приспособления к среде – разыскания удобных или украшающих его (элитарных, модных) коллективных мнений. Истины этому могут и мешать.

Создать семью, вырастить детей, обеспечить себе и близким необходимый для подлинной жизни (позволяющий отдаваться культурным интересам) достаток, даже суметь сделать в своем доме уют – все это не обывательские, а фундаментальные ценности жизни. Обывательство – отнюдь не в том, что человек все это совершает, а в том, как он это совершает. Скорее, именно тщеславные или честолюбивые импульсы и создают обывателя, ориентируя индивида на признание в социуме. Свою социальность (определеннее выражаясь, стадность) он вносит в то, что должно быть сугубо интимно. Женится обыватель не на той, которую любит, а на той, которая его «стоит» – смотря, значит, чужими глазами; дети у него – знак благополучия, желательно – предмет гордости, тщеславия, а также плод предусмотрительности («чтобы было, кому на старости подать стакан воды»). Материальные же потребности далеко превосходят собственно потребности, «достаток» (в буквальном значении достаточность, необходимый минимум), и призваны отражать его место в обществе, престиж. Достаток (здесь в смысле избыток) и престиж, а не личные вкусы, призван отражать даже уют…

Экономика (не скажу «рыночная», ибо другая, командная экономика есть только политическая тирания) – увы, кровно заинтересована в обывателе, обывательском мировоззрении. Ибо заинтересована не в индивидуализированном и реальном, а раздутом и социализированном, подстрекаемом и направляемом рекламой спросе – «пусть друзья завидуют», «я этого достойна» и т.д. и т.п.; заинтересована в том, что называется «престижным потреблением».
Не случайно слово «буржуазный» (свойственный либеральному обществу) кроме гордого смысла «гражданский» имеет смысл «мещанский» (утрированно-обывательский), – то и другое в буквальном переводе.

Состоявшийся обыватель – горд и презрителен.
Если он окажется и «сзади» других, то, по крайней мере, «в том же (нужном) стаде». Всегда должны находиться такие, кто будет хуже его: хотя бы те, кто в другом «стаде» или вовсе не «в стаде». – Без чванства обыватель неполный.

«Элита» – любимое словечко современного обывателя; сноб (гордящийся своей принадлежностью к «элите») – обыватель со «знаком качества».

Обыватель самоуверен предельно: он уверен, что знает, ни больше ни меньше, как «жизнь». То есть все, что кто-то в жизни может ценить кроме благополучия – для него блажь, «иллюзии».

Обыватель, как будто, «реалист», и себя считает таковым; ведь приспособиться – значит приспособиться к существующему, к «реалиям». Но под реалиями он понимает исключительно общепринятое, хотя бы оно строилось на ложных или преступных основаниях; он ориентирован не на истинные или кажущиеся ему самому таковыми, а на господствующие мнения и ценности. Таким образом, его «реальность» – та «жизнь», которая противопоставляется «книжкам» и которую «знает» обыватель – это смесь разного рода коллективных миражей и распространенных пороков. «Реалист» – эксплуататор человеческого несовершенства.
Потому, кстати, противоречия или нелепости в собственных взглядах его нисколько не смущают. Ведь это не в нем они родились, и за их качество он не отвечает. Так, он может считать себя верующим, не спрашивая себя о том, верится ли ему в Бога или нет, – ведь его исповедание есть лишь способ его благоустройства в среде (в коей все вдруг стали православными, иудеями и пр., сообразно своей этнической принадлежности). Об объективной истине или о собственной искренности во мнениях спрашивает себя только «философ», что на языке обывателя всегда значит «чудак, живущий чем-то несуществующим; дурак». Тот самый «филосóф», с ударением на соф, которому суждено оставаться «без огурцов».

Если единственное назначение человека в мире – не понять что-то в нем и не судить его, а только и исключительно «попользоваться», то, конечно, такому человеку будет нужно «много», – но позиция «маленького человека» есть для него самая удобная. Ведь «маленький» человек – это тот, кто, в меру своих возможностей потребляя, освобожден от необходимости хоть как-то при этом сдерживать себя, думая об общем и целом, о будущем и должном. («Лишь были б желуди…»)
Так обыватель по убеждению и «мал», и одновременно горд этим, – ведь это его преимущество.

Никакая слабость не грех. Слабому можно и нужно помогать. Неспособному можно повторить урок, робкого ободрить, невоздержного усовестить… Но обывательство – не слабость, а установка.

Обывателя ругать нужно, ибо обывательская установка, по существу – жестока. Ведь если благополучие становится основой для самоуважения, то чужая слабость, несчастливость, неудачливость – становятся основанием для презрения, «бедность – порок» и пр. – Если кому-то все это не кажется непосредственно отвратительным, ему можно напомнить, что это – прямая противоположность тому, чему учил Христос.

А кого сам обыватель называет обывателем? – Того, кто добился в смысле общепринятого благополучия меньшего, чем он, и, главное – не стремится добиваться большего. Именно того и называет, кому «малого нужно»: кто ближе к Сократу или Христу…

ОБЫВАТЕЛЬ И ФАРИСЕЙ

Переход к эссе ОБЫВАТЕЛЬ И ФАРИСЕЙ

ОБЫДЕННОЕ

(кроме значения «привычное, с чем можно столкнуться каждый день»)

– все вытекающее из святой необходимости (возложенной на нас самим создателем) ежедневного обеспечения существования, нашего собственного и тех, за кого мы в ответе; а также характерные формы, которые эта деятельность принимает, –

вот это последнее являет собою, в обычном случае, культ, так что обыденное – это может быть и то же, что обывательское, – но разницу прошу все-таки почувствовать!

Обыденное – сама жизнь: все пошлое и все великое, смотря по тому, что представляем собой мы сами.

• Чего боятся в самих себе люди, опасающиеся, что обыденность может их засосать, поглотить? Обыденность – это обеспечение «хлеба насущного», но ведь съесть больше, чем нужно, даже как будто и не в радость? – Они боятся не материального, видимо, а – идеи: духа материального, идеи преуспеяния. Или же попросту усталости (которая дает ощущение исполненного долга и тем опасно для долга перед собой).
«Обеспечение нормального существования»: трясину представляет собой это «нормального», – материальное, без всякой социальной нагрузки, в наше время уже не смогло бы полностью поглотить (читайте Торо...).

ОБЫЧАЙ

– единственное число от множественного «нравы», – конкретный пункт этой стихийной морали. Элемент традиции. Общепринятость в чем-либо.

Интересно, что потребность следовать общепринятому простирается в человеке дальше возможности хотя бы вспомнить, в чем эта общепринятость состоит и даже существует ли вообще. Как и обряды, обычаи требуют своих жрецов, знатоков. Так что есть и такое значение обычая – не общепринятость, которой можно следовать, не отдавая себе в этом отчета, а –

– общепринятость, касающаяся особых случаев, и потому требующая не столько навыка в ней, сколько осведомленности. Продолжение обряда – канонизированное церковью или нет.

• Мораль – обычаи, обычаи – продолжение обрядов. – Мораль, как религиозный обряд.

• Обычаи – формы растворения индивидуального в коллективном.

• Обычай и правда – деспот: его власть беспредельна, то есть входит в мелочи и претендует на самое душу. Обычай – идол, но именно на душу божество и может претендовать.
...Известное малодушие: перестать видеть в обычае Бога, но продолжать подчиняться ему, как деспоту.

ОБЯЗАННОСТЬ

(этимологически, между прочим, та же «обуза»). – Употребляется часто в том же смысле, что долг (моральный), – но в собственном смысле –

– «частный долг» – требование, предъявляемое человеку его социальной ролью, а также пункт всякой гласной или негласной договоренности: долг послушания или, в лучшем случае, честности, безотносительно к долгу собственно моральному.

• Многие наши обязанности составляют и наш настоящий долг, многие же ему прямо противоречат.
Если обязанность принимать за долг, сколько раз о долге мы выскажем то всегда горькое и «внутренне противоречивое утверждение» (Мур) – «достойно сожаления, что данный человек исполнил свой долг»...

• ...Сама честность есть скорее обязанность, чем долг: это соблюдение негласного договора всех со всеми не лгать, ведь без возможности кому бы то ни было доверять нет и возможности совместного существования. Долгом же, имеющим в виду само добро, может быть и «ложь во спасение».
Что касается верности (послушания), то, если я на нее не присягал добровольно – это обязанность лишь в смысле –

– подчинение насилию.

ОГЛЯДКА

– оглядка на себя, рефлексия, работа совести;
– оглядка на других, пошлая рефлексия – счеты с общепринятостью, заменяющие работу совести, плюс благоразумие («осторожная корыстность»);

романтика на стороне «безоглядности», потому что подлинная рефлексия ей чужда, с ней она знакома лишь по ее пошлому варианту.

• «Трусливая оглядка»? Или «честность перед собою», «мужественный самоотчет»?..

• Совесть – это честная память.

ОГРАНИЧЕННОСТЬ

– узость сферы интересов, а соответственно интеллекта,

как правило означающая –

– исчерпываемость интересов и познаний привычными способами обеспечения себе благополучия. Поглощенность обыденным. «Ограниченность ввысь».

Но существует и другая ограниченность, едва ли не добровольная – к ней толкает культ достижений, делового успеха, «практических результатов»:

– «узкая специализация»; концентрация сил на одной задаче, как жизненный принцип.

• «Чтобы добиться чего-то в жизни, – говорят, – надо уметь себя ограничить». И хотя этот призыв направлен по идее отнюдь не к ограниченным, нередко элементарная ограниченность кое-кому кое-каких успехов помогает добиваться.

• ...Собственно, не ограничивать себя надо – вернее другое правило: надо уметь завершать начатое. «Не разбрасываться» – значит «не бросать, не кончив». Но это возможно и разумно лишь тогда, когда начатое дело – твое. Так что еще лучшим является совет – найди себя...

• Глубокий профессионализм не может быть узким, глубина – это корни самых разных проблем.

ОДАРЕННОСТЬ

– так сказать, та часть таланта, которая дается без труда – способности,

«инструменты таланта», а также – отчасти тоже врожденные –

– восприимчивость и страстность. То есть способность к душевному напряжению (труду)...

• Дар дается не даром. Дар – дар чувствовать, а чувствовать – значит и испытывать боль. «Многое дано» – то же самое, что «много спрашивается». Дар – и крест.

• Что чаще встречается – специфическая одаренность или разносторонняя? Следует ли, скажем, от хорошего рисовальщика ждать, что он окажется и приличным версификатором или обнаружит музыкальный слух? Или, напротив, уже ничего не следует ждать? – Если вы видите на человеке бриллиант, естественно предположить, что он вообще богат, но также и обратное – что он выложил за него все, что имел. (И, между прочим: всего человек не отдаст за то, что того не стоит!)
Особые способности, проявленные человеком, позволяют предположить, что природа и вообще была к нему щедра: одаренности естественно быть разносторонней. С другой стороны, природа неистощима, бесконечна в любом человеке: в обычном случае спящие в каждом сверх-возможности куда обширнее просто возможностей «одаренных», а ведь настоящий талант – это именно способность пробуждать это «сверх»; для компенсации слабости потребна такая сила, которую сильным никогда, может быть, не развить; если есть одаренность страстью, провалы во многом компенсируются талантом в главном.

• Необычные природные данные к чему-то на фоне слишком слабых данных ко всему остальному – будто знак того, что природа, трудясь над этим экземпляром человека, не отделывалась от него, а творила не серийный образец, и если в чем и просчиталась – то потому, что имела на него какие-то особые, нам не явные виды.

• Наши возможности – это в первую очередь искренняя заинтересованность, и лишь затем способности. Самая большая способность – одаренность интересом.

ОДЕРЖИМОСТЬ

– наличие в душе сверх-личностного, требующего служения себе.
Вариант раздвоения личности: состояние, когда что-то в душе приобретает автономию и в силу этого начинает ею распоряжаться

(в системе, где все элементы взаимозависимы, один вышедший из-под контроля начинает вертеть всей системой).

• Как-то легче выговаривается – «одержим бесом», чем, скажем, «святым духом».

• Одержимость вооружается равнодушием ко всему, чему не служит.

• Вариант одержимости (лучший) – влюбленность. (Включая тот признак, что влюбленность отвращает от всего и всех, что не она, – увы...)

• Параноик одержим идеей, которая кажется примитивней его самого; «восторженный дурак» – той, что его превосходит.

• «Идея» – мысль, ждущая от нас не понимания, а подчинения; это вирус одержимости. (Тот самый автономный элемент в психике, готовый поглотить однажды ее всю.)

• «Борьба за идею» – борьба не за мысль, а за власть, – за идеологию.

• Одержимый – не хозяин себе.
Догматизм – уже одержимость, или, скажем так, он добивается одержимости, приравнивая всякое частное мнение к ослушанию, к греху: не позволяет нам быть себе хозяевами.
Но истине – мы ведь тоже не хозяева? Должна ли она делать нас одержимыми? – Нет, потому что вся истина не открыта никому; одержимый – тот как раз, кто верит, что истина целиком ему открылась.

• Если любовь к истине может быть одержимостью – это, наверное, одержимость сомнением.

• Даже одержимый самой благородной задачей – источник повышенной опасности: насилие, которое он совершает над собою, естественно санкционирует в нем насилие надо всеми другими.

• Одержимость – хороша или плоха? – Она, так сказать, целесообразна. Если главное в том, чтобы чего-то добиться, то лучше всего самому превратиться в инструмент, которым этого добиваются. (Энтузиазм – радость бытия средством.) Вопрос, какое на то у человека право...

ОДИНОЧЕСТВО

(видно, состояние «симбиоза» душам естественно, раз существует такое понятие)

– «самоощущение части целого, которого нет».
Тягостная изоляция: изоляция непонимания, или несочувствия; изоляция ненужности, то есть ненужности твоего понимания или твоего сочувствия; изоляция от каких-то совместных форм бытия.

Это нужда в близком человеке – или людях, близких тебе более или менее. То и другое может иметь смысл двоякий:

– страсть реализовать себя – в любви; отношениях; добре;
– страсть избавляться от себя, включаясь в общую с кем-то и не тобой направляемую жизнь.

Особое значение слова – «бессемейность». Здесь свои проблемы: проблемы одиночества в семье...

• «Ему никто не нужен»: «он никому не сочувствует». И, больше того: «он не нуждается в сочувствии».

• ...Совместность лишь в форме деспотизма – есть такой вариант. Человек изнемогает от одиночества: все свободны, никого в его подчинении.
Или другой вариант: совместность лишь в форме рабства. За исключением сферы социальной – не видел, и не верю. Скорее, это утонченная форма того же деспотизма, такой способ, находясь в связке, не отвечать за себя – то есть помыкать.

• Одиночество и толпа. –
Толпа – максимум одиночества, равнодушия к тебе.
Толпа – это и «мы», максимум совместности. «Общие – даже слезы из глаз!»
Толпа – «я со всеми и сам по себе», – минимум неодиночества, а бывает, и оптимум. «Как много, представьте себе, доброты в молчании» – пассажиров по троллейбусу.

• Странно – мы имеем слово «одиночество», выражающее тяжесть изоляции, но не имеем обратного ему – означавшего бы трудность полной ее невозможности. Ближе всего к такому слову было бы, кажется, «суета» – жизнь ненужной, не своей жизнью.

• ...Факт тот, что даже себя осмысляем мы при помощи «средства коммуникации» (общения) – языка. И «твое» только то, что ты «отдал» другим; и добро – это добро кому-то другому. Все дело в нашем отношении к этим симбиозам, без которых «нехорошо быть человеку». Мы ли им дарим себя – или ждем, пока они нас от нас же самих избавят.

• Одиночество: тоска по любви. Иначе – подумав, что такое любовь – по смыслу жизни!
Или же это тоска по тому, чтобы кто-то или что-то наделило тебя ролью и лицом: страх ее подлинного смысла.

• Неодиночество, как смысл жизни. – «Я не один, пока я с вами – деревья, птицы, облака»... – Не одинок, осуществляюсь, пока чувствую свою причастность высшему. И с которым возможна встреча – лишь один на один.

• Чувство одиночества – вот религиозное чувство. Когда и кому – ад, когда и кому – чистилище, и когда-то, кому-то – немного от рая.

• Одиночество – это и суд. Временами тот самый – «Страшный».
(Кстати, суд, скорее признающий коллективную ответственность – твою ответственность за совершаемое не тобою одним, – чем коллективную безответственность.)

• Одиночество – одиночная камера, в которой постигаешь свободу, или свобода, ощущаемая как одиночная камера.

• Одиночество – когда ваша душа превращается в Космос или в Хаос. Так что, даже, это не «испытание собой» (по В. Кротову), а бесконечностью.

• В одиночестве становишься слишком многим, становишься – всем. Чтобы стать кем-то, нужно себя ограничить, связать ролью, нужно – утратить.
Но в одиночестве, став всем, перестаешь быть кем-то в частности: кто-то так именно и чувствует – становишься никем. И только общество может тебя сотворить.

• (...Познавая себя, познаешь мир вообще, познавая мир, познаешь себя в частности.)

• Что человек – микрокосм, постичь можно исключительно в одиночестве.

• «...Он (умный) ценит одиночество превыше всего». – Одиночество – возможность встречи с главными вопросами жизни.

• Одиночество – способ смотреть на вещи прямо. Что бывает невыносимо...

• «В одиночестве каждый видит в себе то, – считает философ, – что он есть на самом деле». – Имеется в виду, наверное, что в одиночестве поневоле расстаешься со своими ролями, которые могут быть и не впору. Но ведь кое-кто умудряется и в одиночестве к себе не возвращаться – на то существует фантазия, которая представит его в ролях вовсе великолепных.
Вообще же в одиночестве, как у Державина – «Я царь – я раб – я червь – я Бог!».

• Одиночество не признает относительных категорий, – тех, без которых невозможна обыденность. – Потому оно говорит: ты виноват (ибо обыденное «я чист» означает лишь – виноват не больше других, вину нельзя вменить). Говорит: смысла нет (ибо то, в чем мы его обычно находим, слишком мало того достойно). Говорит: ты – ничто (заставляет забыть, что для других ты, возможно, важная персона). – Но нам необходимо одиночество, если мы все-таки не хотим отвернуться от главного – от абсолютного. В чем и совесть, и смысл, и личность.

ОДНОЗНАЧНОСТЬ

– вся доступная рассудку «абсолютная» истина: невозможность различных истолкований предмета в данном контексте. То же, что общезначимость.

• В науке, «познано» – значит «установлено однозначно». Науку делает однозначность (отсюда и воспроизводимость, бог экспериментальных наук). Естественные науки – тоже «точные».

• Однозначные суждения редко кажутся ценными сами по себе, но в них ценна сама их однозначность: это то прочное, на что можно опереться и идти дальше.
Прогресс в познаниях целиком связан с их, по-видимому обедняющей, однозначностью.
Однозначность же, которая ни к чему не ведет – просто глупость.

• Однозначность ни в чем не ошибается и ничего не примитивизирует – если сама однозначно указывает на собственные границы. «Допустив А, получим В, а о прочем не судим.»

• Однозначность, конечно, «абстракция» – утверждающая что-то предельно конкретно.

• «Формализовать» – найти форму, в которую можно вкладывать лишь строго определенные содержания (или их аспекты): обнаружить их однозначное.
Но существуют такие содержания – например, человеческие поступки – которые истолковать однозначно можно лишь по форме, – что называется формально. Неисчерпаемое содержание поступка заведомо существенней любого аспекта, по которому мы пытаемся его судить. (Если право держится за форму, – форму однозначности, – в этом расчет простой: произвол еще страшней формализма.)

• Философия уже потому не наука (а искусство, если есть нужда в классификации), что в принципе неоднозначна – как бы ни посягала на это. – Да собственно, когда очередной совершитель философской системы объявляет, что философия – наука, это только такой непрямой способ дать понять, что до него философия ничего серьезного не значила, а вот он-то дал, наконец, достоверные подходы и окончательные решения.

• Итак, ценность однозначных суждений в их конструктивности, возможности с ними «что-то делать», «идти вперед». А – неоднозначных? Философских, поэтических? – Эти суждения имеют ценность не завязей, из которых что-то еще должно выйти, а – плодов; «плоды» же – не познания, а их интерпретация с точки зрения ценностной; это осмысления.

ОДНОМЕРНОСТЬ

– неспособность сознавать, что разным позициям не обязательно сталкиваться в лоб, что «да» может противостоять не одно только «нет», «хорошо» – не только «плохо», «все» – не только «ничего», –

это – видеть каждый вопрос как бы составом на рельсах, на которых двум составам уже никак не разминуться, так что «кто не с нами, тот против нас». Между прочим: одномерность – едва ли не то же, что максимализм. Или же максимализм – выражение этой умственной неискушенности, одномерности.
Кроме того, одномерностью называют, кажется –

ОДНОПЛАНОВОСТЬ

(двумерность, все-таки!)

– неспособность ощущать многогранность явлений, соответственно, допускать возможность взгляда «с другой стороны» и становиться на чужую точку зрения, –

своей собственной точки зрения, конечно, при этом также может не быть, тогда ее заменяет чужая, и одноплановость значит –

– догматизм, подчиненность мышления идеям-фетишам.

Далее. Именно в «плане» и должна проявиться противоречивость, – если проецировать объемное верно, должны получаться накладки. Но одноплановость в объемное не верит, а потому представляет собою, одно из двух или то и другое сразу –

– неспособность замечать неизбежную парадоксальность принятого плана рассмотрения; примитивизация, деформация картины мира – в результате попыток изгладить эту парадоксальность.

ОЖЕСТОЧЕНИЕ

– предпочтение проигрыша ничьей,

готовность к крайностям, появляющаяся в пылу борьбы; но более интересное значение –

– приятие душой некоторых неписанных «законов жизни», исключающих человечность – а вместе с тем и право надеяться, и саму надежду, человечность встретить

(это примерно то же, что еще называется озлобленностью, но последнее имеет и свой смысл.)

• Пошляк от наивности переходит прямо к ожесточению.
Поначалу человеческое существо воображает, что мир существует для него. А когда убеждается, что это не так, начинает миру мстить.

• В каждом есть черное и белое, – ожесточенный же предпочитает общаться с другими лишь черными сторонами.

ОЖИДАНИЕ

– общее название для надежды и опасения. Надежда, отдающая страхом; страх, расстающийся с надеждой.

Или, скажем – «пассивное стремление или избегание». – Особая характерность ожидания в том, что оно –

– ощущение настоящего отрезка времени (до ожидаемого события) ненужным, излишним, или как бы уже потерянным, погибшим. Не проживание, а перетерпевание жизни.

• Даже ожидание счастья, и то – губит настоящее, то есть губит жизнь. Если только речь не идет о времени, когда счастья можно ожидать с очень большой уверенностью, – тогда это ожидание – само уже счастье. Вроде как «я тебя не знаю, но уже люблю».

• Не дай Бог остаться в конце концов при ощущении, что жизнь – переждал. – Надейся, но не жди.

ОЗЛОБЛЕННОСТЬ

(если не то же, что ожесточение во всех смыслах)

– степень недовольства, исключающая примирение,

но помнится и особое значение этого слова –

– порок, состоящий в том, что битье не убедило, а обидело.
Недопускаемая, в тоталитарных репрессивных режимах, обида на власть (власть – святое); нелояльность, которую можно подозревать в пострадавших от репрессий – понятная и притом не прощаемая, ибо все право на стороне власти.

• ... «У него отца расстреляли, вот он и озлобился»; «десять лет сидел, а, молодец, не озлобился». Вот пойми американец, что тут имеется в виду! – Ему, американцу, можно было бы пояснить дело сравнением с ситуацией Иова, который чуть было не озлобился на Всевышнего; тоталитарная власть и чувствует себя таким всевышним, с которым бессмысленно и грешно торговаться о справедливости.

• ...Но, было дело, говорили и другое: «перестройка озлобила людей»...
Демократия разрешает, в первую очередь, быть недовольными. Когда всем позволено иметь и высказывать свои мнения, когда разрешено бороться, а не только одной стороне бить другую – тогда шуму, конечно, больше, но реального озлобления – меньше.
Надо признать, однако, что дикаря это заводит слишком далеко. Свобода оказывается ему невыносимее притеснений, депортаций, хуже всякого битья, и никакое битье тут уже не поможет – а, именно, только озлобит...

ОККУЛЬТИЗМ

(если позволено рассуждать на тему, очень для автора чуждую)

– странная и вместе с тем кое в чем находящая подтверждение идея (как и все с нею связанное), что человек, сверх обычных, обладает еще и скрытыми способностями – проявляющимися лишь у некоторых и лишь изредка – причем эти способности выходят за пределы нашего представления о вообще возможном,

например, способность знать о событиях, происходящих где-то, феноменальные способности к счету, гипнотизм (чему я, как и многие, был свидетель), или предсказание будущего (чему я не верю).

• ...Странность этой идеи заключается в том, что в человеке имеется столь великолепный и притом неработающий орган: зачем было природе, столь экономной во всем прочем, вообще нас им снабжать?

• Мое «объяснение» (все-таки в кавычках). – Наверное, все вообще способности – «оккультные»! Даже способность знать, что 1+1=2, не говоря уж о способности самого ограниченного человека в доли мгновенья совершать выборы из тысяч многозначных слов и, сообразуясь с труднейшими, путанейшими и к тому же несознаваемыми правилами, составлять одно за другим осмысленные предложения; или вообще способность к возрасту в один-два года научиться говорить... Только эти способности отмерены – не то чтобы строго или скупо, какое там! – но они отмерены по правилам. Которые называются: зрение, слух, речь, логика... Ну, а раз обычные способности – такой «оккультизм по правилам», почему бы оккультному не прорываться в чьи-то души, иной раз, безо всяких правил? Тем более, что характерно, именно обычные способности могут в этих избранниках быть и не слишком развиты (я это видел: человек, демонстрировавший феноменальные счет, запоминание, внушение и чтение мыслей, гипноз – был очень-таки простоват).

• Настоящая наука отрицает не все паранормальное – но она отрицает возможность для себя судить о том, о чем пока невозможно определенно судить. И потому только и слышны, что толки сугубо ненаучные.

• Будут ли паранормальные явления когда-нибудь доступны не только практике, но и науке (ведь и гипноз, творимый чуть не в каждой поликлинике, пока – практика, но не наука)? – Думаю, что будут. Потому что эти явления тоже наталкиваются на какие-то невозможности: чего-то человек, как известно, не сделает даже под гипнозом, чего-то не сосчитать даже оккультному гению, что-то не подвластно самому мощному экстрасенсу (если экстрасенсорика вообще не тот же гипноз). А значит, они подчинены-таки объективности, то есть тоже – естественны.

• ...Вот, магнетизм, как считается, из разряда оккультных явлений перешел в разряд явлений естественнонаучных. Это значит: он стал объектом опытного изучения, обнаружены известные законы, возможны стали, на основании этих законов, определенные выводы. Но разве природа поля понята?.. А если нет, то что по существу изменилось?.. Естественное – это, видимо, то оккультное, паранормальное, которое перестало вызывать аллергию у трезвых голов и вырвано ими из монопольного владения романтиков и шарлатанов.

ОНТОЛОГИЯ

что я об этом думаю? – Кажется, то, что она –

– усилия нашего разума понять не что-то в бытии, а само бытие – равнозначные попыткам перешагнуть различие между «понять» и «быть»; также осмысление указанной трудности, точно то же, что гносеология.

• Понять – значит установить отношения, абсолютное же можно только констатировать.
Определить неопределяемое невозможно, но определить свои с ним отношения, опять-таки, можно. Онтология волей-неволей становится гносеологией; кульминацией гносеологии и ее тайной остается онтология.

ОППОЗИЦИЯ

– всякая «другая позиция». Позиция несогласных с господствующей; сами эти несогласные. При демократии – всякое меньшинство со своей особой позицией, право на существование которого принципиально признается правящим большинством,

ведь настоящее открытие демократии – отнюдь не «право за большинством», а – «власть за большинством и право за всеми остальными». (Господство же большинства полнее всего реализует как раз тоталитаризм, поскольку сам формирует позицию этого большинства и заботливо истребляет отщепенцев, жалкую оппозицию.)

ОППОЗИЦИОННОСТЬ (ПСИХОЛОГИЯ)

– «позиция – оппозиция»: «зависимость, проявляющая независимость».

• «Негодование, – изрек кто-то, – муза честных людей». И вот, этой музе сказали: делай все, как знаешь, сама...

ОППОРТУНИЗМ

(я не про тот, «левый» или «правый»)

– готовность убеждений к компромиссам с обстоятельствами (ограничиться возможным – и тем самым добиться всего возможного – в данных обстоятельствах);
– убеждения, исходящие из обстоятельств, – позиция заурядности.

• Ю. Лотман: «обстоятельства могут сломать и уничтожить большого человека, но они не могут стать определяющей логикой его жизни».

• Убеждениям, конечно, приходится ждать удобного случая – но не рождаться на случай и не составлять предмет удобства.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ

или дефиниция (слово имеет автора – Цицерон); русское «определение» образовано, видимо, по этому образцу, от «предел», «граница». Но об этом потом.

Всякое определение – интерпретация. Интерпретация может пониматься в противоположных смыслах: какой формулой из а, в, с... можно описать занимающую нас реальность, и обратно – какая реальность может разуметься под а, в, с... в данной формуле. Соответственно, одни определения как бы дают имена явлениям, другие же отсылают к тому, что подразумевается под такими именами; явлению мы присваиваем имя, уже одним этим актом определяя (интерпретируя) его в соответствии с тем, что нам от этого явления нужно, а имени даем определения – указания, как отличить явление за ним. Итак, определение, это может быть (во-первых) –

– называние, констатация чего-либо: от более-менее развернутых имен до аксиом и постулатов,

и самое интересное, кажется, представляют собой именно такие определения. Здесь мы находимся у начала начал, – нет ничего более фундаментального, на что определение могло бы сослаться, чем само определяемое явление – которое мы уже как-то знаем до всяких определений; потому здесь возможен логический круг, то есть логически недопустимое; здесь понятие усматривается непосредственно, анализ вполне равен синтезу, интуиция равна логике; здесь выражается невыразимое индивидуальное, и имя – как бы сама сущность, а определяемое – определяющее. Короче говоря, здесь вся гносеология. Моя задача, конечно, скромнее.
Привычнее определения второго типа, – определения самих имен. По Локку (цитирую из учебника) –

«дать определение – значит лишь дать другому понять при помощи слов, какую идею обозначают определенным термином».

• Если перед первым человеком стояла задача называния, теперь насущнее задача разъяснения названий. Мы живем больше в мире знаков, чем явлений.

• Знак – «указание на...»; то же и определение. Принципиального различия между знаком и определением нет, все сводится к соглашениям – «будем называть это так-то», «так называемое есть вот то-то». Само же познание остается вполне непосредственным.
Отсюда видно, что определение – дело не науки, а искусства, и к этому искусству, как и должно быть, не подберешь правил. – Нельзя определять неизвестное через менее известное? – Но, если вдуматься, мы только так и делаем: определяем какое-то частное непонятное через какое-то глобальное непонятное, что заведомо превосходит наше разумение и что только «знаем» – к чему привыкли. Не станем же мы утверждать, что постигли начала сущего! – Нельзя, чтобы в определении встречалось определяемое слово? Формально, конечно, нельзя. Но по сути – совсем не обязательно. Ведь определить – значит прояснить известное, – и вот, пожалуйста: «долг есть долг не правильности, а добра», «добро – добро кому-то», «свобода – свобода ошибаться». Или еще:

«определение – это определение другими словами»,

лишь бы эти определения нам что-нибудь говорили; все равно их начала – в необосновываемом, в загадочной данности.
Употреблением определяемого в определяющем подчеркивается, что определить пытаются не предмет, но его суть. А получающийся алогизм указывает на то, что вся суть остается все-таки вещью-в-себе.

• Еще о том же. – «Как твое имя?» – это «как тебя зовут?», то есть как тебя позвать, какой набор звуков произнести, чтобы отозвался именно ты. Сущность, этот вот предмет, эту вот идею или душу мы можем только «выкликнуть», «вызвать», назвать; зато – прямо назвать. «Дом.» «Красота.» «Иван Иваныч.» Имя – полнейшее определение и всего лишь звук. А определение в расхожем смысле – это, ознакомившись раньше с именем, чем с предметом, умудриться указать на предмет окольными путями. «Дающее человеку возможность укрываться от непогоды и недругов.» «Радующее глаз.» «Первый муж Анны Ивановны.»

«Определение – это называние предмета не по его собственному имени». «Известный синоним» или «развернутый синоним».

• Объяснение – определение. Вывод – тоже своего рода определение, и даже, кажется, красивейший его тип, – «развернутый синоним» посылок, которые мы пытаемся осмыслить – то есть определить.

• Самое простое определение – «о чем это». «Ну, ну, скажи еще несколько слов, чего-нибудь напомни, чтобы я понял, о чем ты.»

• Два вида определений (как расшифровки имени): «классификационное», через род и видовое отличие, и «генетическое». – Первое похоже на адрес (город, улица, пункт назначения), второе – описание, как туда пройти. – Любым способом – «отличать, отыскивать, строить интересующий нас предмет» (Д. Горский).

• Возвращаясь к началу: определение, как производное от «предел». – Коль скоро строгому определению заказано называть суть просто по имени, определение становится, как сказал кто-то, отрицанием – ему остается лишь указывать на внешние контуры предмета, на то, что его отличает от других.

«Определение – сущность предмета в ее внешних чертах».

Кстати, установить границы предмета – значит найти точки соприкосновения его с миром; определение – выясненные отношения ко многому иному.

• Почему нам так интересны определения?
Но как бы могло быть иначе! Вообще мышление – не что иное, как процесс определения, – по крайней мере мышление философское, интересующееся не вопросами «из-за чего» или «зачем», а – «что такое?». «Доказательство есть цепь определений» (Лейбниц); цепь из ряда «что такое», венчающихся «что и требовалось доказать; иначе и быть не может». Если что нам и интересно всерьез, так это определения.

• Определения: с них начинается мышление и к ним приходит.

• «Определить, – говорится в предисловии к этой книге, – это во многом понять». – Я бы так сказал: понять – это как можно полнее определить и – прочувствовать; определить и увидеть: вот оно! Определить – это сделать все, что только может рассудок, чтобы пришло озарение узнавания.

• ...То мы говорили, что определение – «всего лишь название», «всего лишь синоним», «внешние черты», то, теперь вот – что определение составляет для нас «самое важное и интересное». – Именно так: определение тем и знаменательно, что на какой-то своей глубине оказывается как бы невозможным, – невозможным на почве рассудка, – и становится «всего лишь» дверью, но уже последней дверью, в самую важную и интересную для нас тайну интуиции.

• Почему точные определения так часто звучат парадоксально? – Потому, что мы понимаем точность как однозначность, и требования, законно предъявляемые нами к своим выкладкам, распространяем на все определяемое живое – которое многогранно. Ближе всего к правде оказывается не одно, а несколько в чем-то противоположных определений.
И еще. Посмотрим: какие именно определения чаще всего парадоксальны? Если не ошибаюсь, определения достаточно обычных понятий, таких, о которых каждый имеет приблизительное представление. Видно, если приблизительность принимать за всю истину, с толку должно сбивать само приближение к истине! – Приблизительные представления вполне могут подразумевать нечто полярное, как бы ни были схожи; это дает даже некоторое удобство, поскольку означает возможность видимого согласия при полной противоположности взглядов. А точность, конечно, немедленно сталкивает нас лбами. (Из примеров этого состоит вся моя книга.)

• Всякое не бессмысленное определение какую-то истину в себе содержит – в отличие от умозаключений, которые только и могут быть правильными или неправильными.
Истина – не в умозаключениях, а в определениях.

• «Дайте определения, и считайте, что осмыслили мир!»

«ОПРОЩЕНИЕ»

– процесс (предполагающийся возможным) возврата личности «в народ», то есть к общинному способу существования, воспринимаемому как царство любви и смирения –

хотя кому не известно, что общинный «альтруизм» сверхжесток ко всему нестандартному, а смирение индивидов в общине возмещается гордыней коллективистской...

• Почему бы к достоинствам личностного способа бытия не присовокупить сами искомые любовь и смирение, не совершая этой немыслимой, и даже, кажется, кощунственной процедуры «опрощения»? И вообще: не сама ли личность впервые открывает подлинные любовь и смирение, тогда как община знает лишь взаимозависимость и подчиненность?

• ...Наградой же за «опрощение» – растворение в общинном – обретение смысла жизни, точнее, избавление от страха смерти. («Только признай себя не хозяином, а слугою, и сразу искание, тревога, недовольство заменяются определенностью, спокойствием, миром и радостью». «В противоположность тому, что чем мы умнее, тем менее понимаем смысл жизни и видим какую-то злую насмешку в том, что мы страдаем и умираем, эти /простые/ люди живут, страдают и приближаются к смерти с спокойствием, чаще всего с радостью», – Толстой.)
Грубо говоря: чтобы не бояться своего конца, откажись от себя заранее...
Да, – преодоление личностью глупости, и главным образом глупости эгоизма, воспринимать как такой отказ нельзя. И все таки это последнее – смысл жизни как-то раскрывает, и учит не слишком бояться за себя.

ОПТИМИЗМ – ПЕССИМИЗМ

– склонность (невольная, разумеется) к благоприятным – или неблагоприятным оценкам происходящего: светлое или мрачное мировосприятие,

«оптимист – тот, кто дружит с настоящим» (М. Романушко), пессимист, соответственно – кто с ним не дружит. Сам мир дает все поводы как к тому, так и к другому, с абсолютной убедительностью обосновывает как оптимизм, так и пессимизм... Употреблением этих категорий мы подтверждаем, что дело не в чем-то объективном, дело – в нас.
Далее. Часто называют оптимизмом и пессимизмом их частный случай –

– настрой на благоприятные – или неблагоприятные прогнозы.

Так как жизнь направлена вперед, жить, действовать и надеяться на лучшее означает едва ли не одно и то же. И выходит, что

– «пессимизм – настроение, оптимизм – воля» (Ален), –

это с разных полей ягоды; вот еще одна причина неразрешимости вечного между ними спора. Кстати, с этой точки зрения оптимизм сам по себе лучше всего определяется как «воля к счастью» (И.Н. Шевелев). Или, что будто бы то же самое, оптимизм – это желание жить. А пессимизм – разочарование в жизни или страх перед ней.
(Вот и опять: нам не избавиться вполне ни от оптимизма, ни от пессимизма – желание жить вложено в нас самой природой, несмотря на всегда оправданные разочарование и страх...)

• Оптимизм и пессимизм – это вывод или выбор?
Как вывод, разумнее тот, который логичнее в данной ситуации, будет ли он оптимистичен или пессимистичен. Как выбор – в любой ситуации разумен лишь оптимизм.

• ««Есть Божий суд» – стон оптимизма из-под копыт...» (Л. Облога).

• Пессимист, будто бы, в оценке предстоящих ситуаций не учитывает возможности собственного влияния на них. Ему, видно, кажется, что сил уже не будет – и тогда, естественно, всякое изменение только к худшему. Оптимизм же – это уверенность в собственных силах.

• «Пессимист» – может быть, просто человек, при всякой смене начальства не бьющий в ладоши в уверенности, что вот теперь-то дураков повыгоняют, а его наконец повысят...

• Что «счастье – это всего лишь отсутствие страданий» – пессимизм? По-моему, как раз оптимизм. Ощущение жизни самой по себе, только что ничем не омраченной – уже счастьем!
Вот только – жизнь неомрачаемая немыслима...

ОПУСТОШЕНИЕ

– отчаяние в ценностях («кризис веры»);
– ничтожество ценностей – мучительное («кризис жадности») или удовлетворенное...

• Опустошение: или нулевой фазис переоценки ценностей, душевного кризиса; или столкновение в себе с ничтожеством ценностей, скрытым до поры – то есть не мешавшим жить – по причине молодости, здоровья, удачливости и.п.

• Опустошение – кризис, то есть состояние, завершающееся духовными выздоровлением или гибелью. Причем гибель о себе не подозревает.

• Ох точно (Ницше): потребность души не совсем то, что потребность в душе (собственной, имеется в виду). Последнее – опустошенность. Что касается потребностей души, они, скорее, составляют ее богатство.

• Без духовного отношения к жизни трудно найти себе духовные интересы. (Это не трюизм: можно, скажем, уметь наслаждаться красотой, не имея совести, и все же бессовестность обворовывает самого бессовестного и эстетически также, ибо чисто эстетическое – лишь малая доля вообще эстетического.) Опустошение – категория моральная в первую очередь.
Если речь идет о «кризисе жадности» – человек должен суметь обнаружить моральные аспекты. Где взять, чтобы заполнить пустоту? В том и беда, что вдруг то, что наполняло раньше, наполнять перестало. – А что если попробовать отдавать?

• Работа – жизнь для других – лекарство от опустошения. Или же только анальгетик.
Если для трети человечества, согласно опросам, время по воскресеньям тянется слишком медленно, то, боюсь, это далеко не всегда оттого, что работа наполняет смыслом жизнь человека, а оттого лишь, что отвлекает его от запущенной и неизлечимой опустошенности.
Наивные защитники трудящихся мечтали для них о шести-, даже четырехчасовом рабочем дне – воистину утописты! Мечтали о том, что невозможно, потому что не нужно... Факт, что упорный труд имеет главной целью, по определению Фромма, «бегство от свободы» – понят еще в прошлом веке Торо, но при том уровне развития производства это еще не было очевидно. А сейчас его правота стала наглядной.

• После человека, которого достаточно полно занимает его собственная внутренняя жизнь, ценю человека, который умеет хотя бы сам себе находить развлечения. Черта, если не особенного ума, то некоторой причастности культуре.

• Наиценнейшее ничего не стоит в материальном выражении, а иногда ничего и не требует. – Роскошь, ясно – тест на опустошенность.

• Опустошение – повальная болезнь человечества; это следствие невозможности для большинства ни вернуться в первобытное общинное состояние, в котором содержание жизни не являлось бы твоей личной заботой, ни врасти в состояние разумное, когда это содержание определяешь сам. Человечество в кризисе – в затянувшемся и невыносимом для него моменте расставания с коллективными ценностями при неспособности опереться на ценности истинные.

• Приобщиться коллективной духовности жаждет безнадежная опустошенность, и найденная такая духовность – из тех болезней, которые, если перестало болеть, то уже неизлечимы.

• Еще один аспект. – Ценности – то, ради чего мы живем; они равны ценности самой жизни для нас. Лишиться их – устать от жизни, соответственно опустошение –

– то же, что пресыщенность.

Гордиться пресыщенностью – мода, никогда вполне не умиравшая – гордиться не избытком, значит, а пустотой...

• ...И еще. – Опустошение – утрата способности видеть: видеть чудо жизни, ее самоценность... А для кого-то – будто напротив: состояние, когда они изверятся в каких-то догматах, помогавшим им не видеть живой жизни вовсе, – само прозрение!

ОПЫТ

– воздействие на нас всего, в чем мы не властны («объектов», «реальности»), в показаниях ощущений, чувств, логики,

ибо в чувствах и тем более в логике мы тоже не властны; и «нет ничего в сознании, чего раньше не было бы в опыте»! – Кстати, опыт –

– то же, что эксперимент, – искусство формулировать предположения таким образом, чтобы некоторая искусственно созданная объективная ситуация (собственно эксперимент) могла их подтвердить или опровергнуть однозначно,

однозначное же в наших суждениях об опыте – то, опять же, за чем можно не признать объективности, если только не признавать объективности за логикой, не признавать, что это последнее чувство – в самом опыте.
(Естественные науки – точные опытные науки. Науки о природе, то есть – об опыте.)
Кроме сказанного, опыт –

– это научение: от приобретения навыков, защитных или приспособительных реакций на внешние воздействия, до (высшая степень освоения с миром) понимания закономерностей, позволяющих эти воздействия предвидеть.

• Опыт – это «процесс жизни», то есть сама жизнь в ее противостоянии среде. А также результат совершенствования навыков этого противостояния, самосохранения.
В частности, это и жизнь сознания – так же, как и вообще жизнь, заключающаяся в предстоянии всему, что не оно само. И плод совершенствования сознания, изощрение способности ориентироваться в этом предстоящем ему, – в мире.

• Нет ничего в сознании, чего раньше не было бы в опыте – кроме его самого: самой возможности противостоять опыту, отличать себя от него, как субъект от объекта.

• Откровение – именно опыт. Опыт, хотя и не эксперимент: настолько же ценный для нас, насколько несовершенный – не обязательный, кроме как для нас, ни для кого.

ОПЫТ (ОПЫТНОСТЬ)

в частности, опыт «житейский» –

– мировоззрение, чаще всего никак не формулируемое или формулируемое лишь в общих фразах (банальностях), ибо главное здесь не сознание, а навык, причем навык в обыденном. Плод личной житейской практики в том, что по мнению большинства составляет главное в жизни для всех, – мировоззрение общепринятости.

Вообще практика – это практика достижения каких-то целей, реализации каких-то установок. Установка собственно «житейской практики» – благополучие. С теоретической стороны ей важно лишь разведать, из каких именно установок исходит большинство окружающих (информация первостатейной практической ценности). Чудесным образом оказывается, конечно, что это большинство озабочено именно тем же – обеспечением себе благополучия; это открытие и составляет краеугольный камень «опытности»; оставшееся меньшинство, ставящее перед собой какие-то иные цели – это дураки или те, кто «жизни не знает»...
Каждый берет из опыта все-таки свое, так что опытность и «житейский опыт» – вещи разные. В общем виде, опытность –

– достигнутая зрелость: перестройка характера, наступающая в ходе практики жизни и отражающая – а) освоенность человека с миром, и б) освоенность человека с самим собой.

• Одному человеку важно, чтобы его жизнь была для него именно его собственной жизнью – важно найти себя, отличив себя от среды. Другой готов себя сделать – таким, чтобы легче было в этой среде выжить. Пропорция того и другого так показательна, в опытности.

• Какой-то приспособленностью к жизни располагают едва ли не все; способности различаются уже довольно значительно; разница в уме колоссальна.

• ...Себя ведь не делаешь, себе – научаешься: постигаешь на опыте.

• Глубина опыта зависит от глубины человека.

• Опытность – то, что созревает, а не то, что накапливается. Это плод, вынашиваемый самою душой, а абсолютное количество материала опыта потребно каждой душе свое, – тут дело больше в восприимчивости к нему. Но и то сказать, что мелкий плод требует меньше питания...

• Опыт неформализуем, непередаваем: это ведь не багаж, это – состояние.

• Опытность – это не когда ты испытал что-то в мире и даже не совсем то, что испытал себя в мире, это – когда ты «испытал душу».

• Талант часто сказывается в том, что со стороны производит впечатление какой-то ранней опытности.
«Счастлив, кто смолоду был молод» и «вовремя созрел», но это пожелание не слишком годится писателю или философу, которые обычно – «ранний плод, до времени созрелый». Если только их непонятная зрелость не была притворной, заемной, их «час красоты» длится дольше, чем у других, у кого, обычное дело, он может и не успеть за «часом паденья».

• ...Да, удивительный факт, но факт – зрелость знает своих вундеркиндов.
Таланту рано становится известно то, что другим дается с возрастом или вовсе не дается, – ну, так на то талант и есть восприимчивость. Восприимчивость не к чужому, а к своему. Иначе это называется оригинальностью, – способностью, столкнувшись с явлением, не соображаться с тем, как уже принято его понимать, искать своего отношения к нему не у других – а непосредственно у себя. Таланту не надо поспевать за другими, вот он их и обгоняет; ему – «легче» (потому что труднее...).

• Большинству тех истин, на которые, как считается, особенно потребен личный опыт – грешно учиться на опыте. Что это за истины? Все те, что сводятся к очевидному положению, что ты не один в этом мире.

• «Личного опыта ничто не заменит» – это верно: не заменяет его даже опыт собственный. Нужна – личность!

• «Своего опыта ничто не заменит», что значит: «думай сам!» или, напротив – «думать не надо, это бесполезно, надо лишь испытывать!».
«Значение имеет только практика»: личная? Или в смысле – «общепринятая практика»?..

• ...Опыта ничто не заменяет – самого себя узнаешь не иначе, как по собственным реакциям на опыт. Вот только у некоторых опытом может быть и душевный опыт, а у других только опыт набивания шишек.

• Опытность можно определить и так: осознанная утрата способности изменяться. – Либо – осознание личностного, достигнутая невозможность изменять себе. Либо – капитуляция перед общепринятым, выстраданный отказ от постоянного движения к проблематичному свободному «Я».

• Опыт, не изменивший ничего в характере – не опыт. Но изменяется характер, так сказать, не изменяясь: лишь так, как он только и мог бы измениться, коль скоро мы стали на путь развития. Опыт не творит нас, а раскрывает.

• «Опыт приобретается в испытании того, чего не хотелось бы испытывать» (Лихтенберг). А в постоянном испытании того, что хотелось бы – только разочарование, пресыщенность, опустошение.

• Опытность – время плодов, опустошение же значит – отцвести бесплодно. Это такая опытность в никчемном, завершившаяся ничем. Но если опытность в никчемном стала и отчаяньем в нем, это уже не опустошение, а благополучный исход кризиса – опытность подлинная, зрелость.

• Опытность и ошибки. – Трагедия в том, что учиться и вправду можно лишь на ошибках, но расплачиваться за эту учебу все равно приходится совестью. «На ошибках учатся» – учатся на винах...

• «Опыт, – сказал кто-то, – это врач, являющийся после болезни».
Тема «опыт и ошибки» (опуская упомянутое «опыт и вины»), распадается на две:
– опыт и собственная натура – которую не переделать и самому жестокому опыту;
– опыт и новые ситуации – в которых опыт не пригождается, поскольку двух одинаковых ситуаций не бывает.
То опыт бессилен, а то и вреден. «Век живи, век учись», и законно, что «дурнем помрешь». Видно, ценим мы опыт – не за что-то, а сам по себе!
...И только житейский опыт пошляков действительно их учит – потому что учит-то самой малости. «Рыбка ищет, где глубже» – вот и вся их наука.

• Опыт личности в том, чтобы научиться его правильно не применять.

• Опытность и умудрение. – Просто опыт – это урок на будущее. Умудрение же, примиряющее человека и с концом жизни, это урок навсегда.

ОРГАНИЗАЦИЯ

– разновидность механизма – дифференцированное по функциям социальное целое, создаваемое ради выполнения определенных задач и материалом которого являются «кадры» (более-менее годные, но принципиально заменяемые индивиды).

• Организация – механизм, который не мог бы существовать и работать, если бы до некоторой степени не превращался в организм. Иначе, если бы в нем не возникало человеческих отношений. – С другой стороны, превращение этого механизма в организм чревато тем, что его изначальное предназначение отступает на второй план, а на первый выходит – как у всего живого – задача самосохранения.

ОРГАНИЗМ

– вместилище индивидуальной жизни, структурированное сообразно функциям по ее сохранению,

а механизм – это такой искусственный организм, заимствующий душу у своего пользователя.

• «Органичное»: представляющееся естественной принадлежностью какого-то целого; способное жить в целом и способствующее его жизни.

• «Орган» же – часть целого со своей функцией в нем. Где «целое» – это организм или –

ОРИГИНАЛЬНОСТЬ

(что важно: от «начало», «исток»)

– способность удивлять, быть ни на кого не похожим;
– способность быть собой, быть похожим на себя,

трудность последнего в том, во-первых, чтобы себя понимать, а во-вторых в том, что желание быть оригинальным, то есть удивлять, наглухо перекрывает к себе дорогу. Культ оригинальности плодит людей кричаще неоригинальных!
Если развить последнее определение в применении к искусству, для которого оригинальность – понятие ключевое, составляющее всю его ценность (как псевдооригинальность – все его беды), – получится –

– умение видеть и выражать увиденное без посредства принятых точек зрения и способов его выражать, – то же, что верно понятая непосредственность, и то же, что талант

(талант – оригинальность в своем лучшем понимании). Дурная же оригинальность – упомянутая способность удивлять. Конечно, непосредственность и талант всегда удивительны и даже чудесны, – но, подлинные, они требуют от зрителя более тонкой, чем обычно встречается, способности удивляться...
И еще определение –

– подлинность. Чувство изначального и вечного, несбиваемое ни заблуждениями, ни простой поверхностностью минуты или века.

Противоположное этому –

– не имеющее ничего общего с изначальным и вечным, – «новое».

• «Ничего нового под солнцем» – а нужно быть оригинальными... Один из самых дешевых приемов успеть в этом составил особое направление в искусстве – искусство, говоря, ничего не говорить. Выражать своей речью нечто – моветон; все, что можно сказать, уже сказано и соответственно не ново. А мы уж всего отведали и все-то нам надоело. Все сказано – так давайте говорить ничего...

• Усилиями тех, кто не в силах ощущать ничего настоящего, место оригинального в искусстве заступает также все само по себе «элитное». Знать, на что похоже оригинальное, невозможно по определению, зато чувствовать стиль – особую примету всякой элиты – совсем не трудно. – Приобщился тому, чему положено радоваться «в кругах» – будто бы и сам «вхож»; такое вот «эстетическое чувство».

• Мода (в которой ведь можно обогнать кого-то) – оригинальность конформиста.

• Вечное и злободневное: вечное – это то, что злободневно всегда, в отличие от злободневного, которое злободневно только сегодня.
Соотношение между вечным и злободневным то же, что между оригинальным и новым. Оригинальное – это вечно новое, новое – новое лишь на сегодня.

• Современное – один из суррогатов оригинального. Будто оригинальность в том, чтобы опередить время. А она – в том, чтобы за каждым временем чувствовать вечность.

• Черпать из глубинно-личного, из «origins» – истоков – это черпать из истоков вечного, мира вечных истин.
Не то чтобы «новое – хорошо забытое старое», – нет, вернее: оригинальное – это «хорошо забытое» твоей эпохой извечное.

• ...Еще способ дурной «оригинальности»: сделать из нее что-то вроде особого жанра. – «Авангард», этакий заведомо «оригинальный жанр»...

• Быть в своем творчестве ни на кого не похожим – далеко не то же самое, что быть в нем собой. Быть в своем творчестве собой – вовсе не значит никогда не казаться на кого-то похожим.

• Если какой-то художник плох, то никогда не потому, что напоминает какого-то другого – здесь отношение обратное: если он плох, то, скорее всего, будет напоминать какого-то другого. (Ныне все таковые как капли воды похожи друг на друга в том, что стремятся быть ни на кого не похожими...) Да, можно ожидать, что свое чувство найдет и свои собственные формы – но дело ведь только в самом чувстве. Да и тонкое это дело, формы...
(Но горе настоящему художнику, если он окажется на кого-то по форме похож: общему суду доступно ведь только внешнее.)

• ...Подспудное убеждение, и не лишенное некой простой логики, что оригинальным можно быть исключительно в каких-то небылицах, в неправде. Ну да: правда-то только одна. И дается правда с трудом... А ведь в том все и дело, что с трудом: вся правда нам недоступна, у каждого свой трудный путь к ней, путь без конца, вот он-то – этот свой путь – и составляет настоящую оригинальность.

• Есть такой расхожий эпитет, лестный для ученых: «оригинальный исследователь». – Ясно, что самый оригинальный исследователь не откроет ничего, кроме какой-то правды, тогда как в заблуждениях и чепухе можно быть куда оригинальнее! – Так вот: подлинный художник – это тоже – «оригинальный исследователь». А не всякий, кто «оригинальнее» других.

• Изобрести можно что угодно, по желанию, открыть же только какую-то истину. Потому «оригинальность», от которой на самом-то деле (без кавычек) изобретающие за каменной стеной, всегда в их монопольном владении...

• Оригинальность и непохожесть – не только не одно и то же, скорее, представляет загадку – как это подлинная оригинальность может выглядеть непохожестью? Будто истина тоже оригинальна, у каждого своя и потому отличается от других?..
Частично мы уже ответили на этот вопрос – у каждого не своя истина, а своя к ней дорога. Но есть и еще одно: подлинная оригинальность выглядит непохожестью потому, что принципиально единообразна бывает неоригинальность; посредственность и удаляется-то от истины во имя сходства с другими. Это то, что называется конформизмом. Конформизм плюет на истину, он сам пытается занять ее место, неразличимость – вся его правда. А пожелавший правды самой по себе уже непохож, чудак, «оригинал».
Конформизму всерьез противостоит не нонконформизм (конформизм навыворот), а творческая установка; так надо понимать и оригинальность.

• Ты оригинален, когда находишь общее всем в себе самом, но только не тогда, когда сам заражаешься общим.

• Оригинальность – что называется «своя красота».
Просто «красота» исходит из общих представлений и потому уже не есть предмет искусства, которое должно красоту открыть – для нас – и «свою». Быть оригинальным, на пошлый-то взгляд, может быть и некрасиво.
...С другой стороны – хоть оно и усердно практикуется – не следует и уродство приравнивать к оригинальности. «Своя красота» – оригинальность – именно красота.

• ...Тот, кому ты хочешь угодить, и вправе выставить тебе оценку. Вот если ты хочешь угодить лишь себе самому, то имеешь право выставлять себе оценки сам; впрочем оценки – суть уже плод сравнивания, нечто хотя бы гипотетически предполагающее чужие глаза, так что «пораженья от победы ты сам не должен отличать». Все – победа, а может – все поражение. Если ты оригинален, не угождаешь, ты тем самым – «сам свой высший суд».

• Искренность – прямая дорога к оригинальности, если не она сама.

• Оригинальность: новизна? Большая глубина? – Скажем так: новая глубина.

• Если пытаешься нащупать мысль и вдруг заподозришь, что это, что хочешь сказать, кто-то уже говорил – понимай так, что думаешь в общем верно, но в чем-то сбиваешься с пути. Все же ты – не он!
Высказал мысль и обнаружил, что кто-то это уже сказал – считай, что, значит, сформулировал ее неточно. Надо было продвинуться глубже.

• Заглянуть дальше легче, чем заглянуть глубже, – с открытиями, которые всего реже, каждый рядом.

• Читатель – это, наверное, тот, кому писатель помогает добраться до каких-то глубин. Писатель – кто пытается добираться до них сам, а, добравшись, непременно обнаружит, что он там не один. И в этом – знак настоящей оригинальности!

• Моя мысль была уже высказана кем-то? Поверьте, кем-то другим, кого вы не знаете, она была высказана еще раньше!

• ...Все вам скажут, что наряду со стоящими мыслями у вас полно и трюизмов, но в том, что стоящее и что трюизмы – их показания никогда не сойдутся. Открывайте спокойно ваши велосипеды – это будут ваши велосипеды, а будут они, будут и не велосипеды...

• Умному, когда он слышит нечто умное, кажется конечно, что он это уже как-то чувствовал. А дураку кажется – он это уже где-то слышал.

• Всего меньше неоригинальность способна разглядеть оригинальность.

• «Что в этой книге умно, то не оригинально, а что оригинально, то не умно...»
Так бездарный читатель выдает собственную бездарность – неспособность оценить ничего, что еще не признано. Признанное и следовательно уже известное для него синоним умного, еще не виданное и следовательно никем не признанное – синоним глупого.

• Ум без капли банальности (то есть, конечно, кажущегося таковым): можно и восхититься, но полагаться нельзя.
Думающего всерьез человека сразу отличишь по тому, как незаметно для себя он пересекает границы «банального», всем известного, и оригинального, удивляющего необычностью. (Как, кстати, и границы устоявшихся областей знания.)

• Серьезность и честность – знает за собой художник. Об оригинальности же он не должен задумываться. Признают ли за ним или же не признают оригинальность другие – вопрос доверия и сочувствия, которые он почему-то вызывает у них или нет; это дело не его. Притом что честность, серьезность и оригинальность – одно и то же.

ОРТОГЕНЕЗ

– «закон направленного усложнения» живых форм, поднимающихся, будто бы вопреки закону энтропии, «ко все менее вероятным формам»

(из Тейяра де Шардена). – Как говорят, – мне остается лишь верить, – естественным отбором или мутациями невозможно объяснить ортогенез. Но что касается энтропии, то ведь, кажется, живое тем и выгораживает себя, на время, из ее закона, что само же усугубляет ее?

ОРТОДОКСАЛЬНОСТЬ

– то же, что догматизм. В условиях власти каких-то догм, добровольное отнятие у себя (или иезуитское, доносительское – у других) единственной лазейки для свободы мыслить – возможности различных, например метафорических их истолкований.

• Любопытный вид профессиональной умственной деятельности – начетничество: соревнование в ортодоксии. Не просто бег на месте, а бег на месте наперегонки.
В конце концов начетчику приходится соревноваться в догматизме с самими догмами, которые никогда не могут быть такими правильными – непротиворечивыми – как требуется ортодоксии.

• Ортодоксальность: сколь угодно изобретательная тупость.

• Ортодоксальность – это мысль на службе: освобожденная от личной ответственности за истину. «Что есть истина» – это «скажут», твое дело служить. Превращение рассудка в цепного пса какой-то веры.

• Ортодоксия – вера, сражающаяся с разумом на его поле. А разум, замечая ее на своем поле – на котором всегда есть место разным точкам зрения – никак не может уяснить себе, что не какие-то взгляды, а именно сам он и есть ее, ортодоксии, настоящий противник.

• Ортодокса либо нельзя переубедить, либо он не ортодокс – свои установки он вменяет себе в моральный долг.

ОСКОРБЛЕНИЕ

(с тех пор, как слово «обида» утратило значение «всякий ущерб» и стало значить исключительно «ущерб самолюбию»)

– обида с единственной целью обидеть; не просто травма самолюбию, а вызов достоинству. «Обида достоинству».

• Достоинство человека неотчуждаемо и никак его, стало быть, поразить нельзя, – так что, когда это все-таки удается, поражают как будто саму его биологию. Оскорбление – «травма достоинству, несовместимая с жизнью». Обиды только «задевают за живое», оскорбления не дают жить.

• Любое мнение о тебе, в том числе и самое неблагоприятное – личное дело составившего себе это мнение, – так что вызванные этим обиды, травмы самолюбию, следует безропотно терпеть. Максимум, что позволено – это отстраняться.
А вот оскорблений терпеть нельзя. Отвечать на них надо чего бы это не стоило... если не можешь презирать их.

ОСМЫСЛЕНИЕ

– это, так сказать, обнаружение-придание ценности.

Ценность – прозрение о самоценности чего-либо. Самоценное существует объективно и потому не может быть выдумано нами, а обнаружено – но статус ценности оно имеет лишь в нас, он должен быть нами придан (не ради самоценного, а ради нас самих).
Подробнее (и несколько шире) –

– обнаружение места явления в твоей картине мира;
– переплавка переживаемого тобою в личный опыт – духовную ценность. Построение самой твоей картины мира.

• Если осмыслить – это почти то же, что выяснить свое отношение, – то как можно быть неспособным к осмыслению? Личное-то отношение, «нравится – не нравится», есть у каждого?
Вот то-то и оно, что личное отношение рождается не у каждого, – как, кстати, у каждого оно имеется далеко не ко всему. Затем, речь идет только о подлинном личном отношении. «Не все то золото, что блестит» – вот осмысление и отвечает на вопрос, точно ли то, что блестит, представляет собою золото.

• Все данное дано осмыслению. Так что тот, кто доверяет только данности – иначе это называется «фактами», реальностью» – доверяет только первому впечатлению: видимости.

• Что важно. – Лишь усилия быть объективным в осмыслении и приводят к подлинным осмыслениям – твоим личным. Субъективные псевдоосмысления либо ничего не выражают, либо формулируют инстинкты – наше стадное или корыстное. Так называемую житейскую мудрость.

• Если главное для человека – не осмысление, то, наверное, наслаждение. – Но осмысление ценно и горькое, счет всегда в его пользу!

• Осмысление – то, что придает ценность и страданию.

• ...Время, говорят, растяжимо. Успевать можно бесконечно много, и кажется, что таким способом можно бесконечно больше прожить, но – все-таки – за счет того, чтобы смочь эту жизнь осмыслить: то есть, значит, за счет ее смысла.

• «Ищите и обрящете»: выяснение смысла придает смысл (тому, что того стоит).
Осмысляйте: делайте жизнь осмысленной.

ОСТРАНЕНИЕ

(история этого неологизма нас здесь не занимает)

– способ взглянуть на вещи так, как они того заслуживают: не принимая привычное за неважное, исчерпанное или понятное. Основной «метод» искусства.

Или же только –

– способ преподносить само по себе неважное, исчерпанное или понятное, – прием имитации искусства...

• Если взглянуть на обычное пристально, оно «остраняется».
Очень странно толкует о мире ученый – так странно, что, считается, он и вообще толкует о чем-то своем, «научном». На самом деле он, ясно, только заглядывает за видимость всем знакомого, в сущность: точно так же, как и художник!
«Остранение» – признак всякого более глубокого проникновения, симптом подлинного искусства, но сама его подлинность – в живом интересе к тому, что – «обычно».

• Дюрер, своим ученикам: «остерегайтесь мысли создать что-нибудь более совершенное, чем произведение, созданное Богом». А уж более удивительное – и подавно.

• Исследователь, пожелавший бы не разобраться в явлении, а его «остранить», сразу был бы признан глупцом. Философов же с такой установкой (конечно, псевдофилософов) – больше половины. А художники – почти сплошь!

• «Форма» – это привычное: то в предмете, каким его принято видеть. Взгляд глубже «формы» противоречит общепринятому взгляду. «Остраняет» – правда. Но, конечно, куда легче «остранить» намеренному запутыванию, лжи.

• Оригинальность – странность ясного понимания.

ОСТРОТА

если только не «казарменная» – мелкая устная пакость, подпускаемая в общение, что называется, для остроты, – то –

– особого рода алогизм – суждение, значимое тем, что, экономя на правильной и утомительной работе сознания, обходит заодно и его стесняющие правду цензы. Абсурдное умозаключение по ассоциациям, оказывающимся общими у сострившего и у понявшего остроту, и тем обнаруживающее какую-то знаемую ими обоими, но не признаваемую или несознаваемую «долю правды». Вообще, суждение «смешное», то есть способное вызвать эту физиологическую реакцию (смеха) на неожиданное освобождение психической энергии чего-то скрываемого, избегаемого, отрицаемого и т.д. и вдруг явленного на свет

(все до точки понял в этом Фрейд, нам осталось лишь худо-бедно его изложить).

• Подсознание мыслит ассоциативно, то есть, значит, метафорически. Соответственно и острота – своего рода метафора. Метафора – парадокс, парадокс – острота.

• Острота средствами подсознательного вырывает загнанные в подсознание истины. – Все же не всегда это истины в полном смысле слова. Скорее нечто, чего и не должно быть, но истина чего в том, что оно все-таки как-то существует.

• Острота как умозаключение по ассоциациям. – Поверхностные остроты: игра ассоциаций есть, но нет значимого умозаключения; тяжеловесные остроты: есть умозаключение, но мало этой игры; плоские остроты: скорее последнее, но при жалкой философии автора. (Что странно сближает «тяжеловесные остроты» с «казарменными».)

• «В каждой шутке есть доля правды»: как иначе, если шутка и представляет собой способ высказать, заподозрить, изобличить какую-то незаконную правду?
«Шутка – доля правды, которую трудно переварить целиком».
Правда в шутке, конечно же, не вся, но ведь ее не ожидали вовсе; «в каждой шутке есть доля шутки», как теперь говорят, – без этой «доли шутки» (игры, абсурда) шутка не получилась бы, а получилась бы какая-то непонятная злая неправда.

• Шутка – та доля правды, которой нельзя существовать всерьез.

• Острота раскрывает некоторый рискованный смысл при помощи абсурда, невозможного вывода по ассоциациям. Глумление над логикой – ее аргумент, поскольку именно отсутствие настоящих резонов и убеждает оценившего остроту в ее беззаконной «доле правды»: иначе как бы он смог ее хотя бы понять?

• Понятая острота – это вырванное признание.

• Каждый из нас бывал похож на человека без чувства юмора: вспомните свою реакцию на шутки чужих компаний. Мы искренне считаем их глупыми и тем глупее выглядим сами. Все дело в отсутствии общего, у нас с ними, багажа ассоциаций. Потому абсурдное ассоциативное заключение, суть всякой остроты, для нас только абсурдное, всякая их шутка для нас и вправду низшего разряда, – в то время как в их глазах мы будто лишены ассоциативной способности (в которой ведь не отдают себе отчета, а называют просто – чувство юмора), мы – тупицы...
Впрочем, всякий узко-компанейский юмор состоит на большую долю не из юмора, а из стиля. Когда стиля – процентов пять, это бывает мило даже со стороны. Худо то, что в конце концов (так уж устроены компании) – эта доля подходит и к девяноста пяти...

• Люди без чувства юмора смеются плохому юмору: абсурду без ассоциативного богатства, несущего смысл, – смеются явной бессмыслице или простой грубости. Или же, если белиберда и грубость не в их вкусе, смеются просто настроению.

• Почему так невыносимо – растолковывать остроты тому, кто их не понимает? – Потому что в принципе это и невозможно: логической версии абсурдное заключение иметь не может, тут «не понявший» может «врубиться» только сам, – а того, кто не просто «не врубился», того не трогает сама раскрываемая шуткой правда. (Не трогает иногда и потому, что слишком для него очевидна; что для одного – темная сторона существа, для другого, бывает, парадный фасад.)

• Поскольку острота – такое умозаключение, которое отмежевывается от логики, от доказательств, это роднит ее с афоризмом вообще, – соль и истинность того и другого должны свидетельствовать сами за себя.
(В. Шойхер: «если афоризм можно уложить в логическую схему, значит он неудачен».)
...Афоризм, впрочем, может иметь и форму довода, логической операции. И даже, сдается мне – лучший афоризм. Но тогда соль его именно в том, что логика в нем применяется и верно, но неожиданно, необычно, там, где ее не догадывались применить. Скажем, считали потребным для разрешения вопроса опыт, а элементарной логики оказалось вполне достаточно; исходили из обычного предположения, что чувства для логики представляют материю слишком тонкую, а логика вдруг все в них объяснила, – и т.д.

• Шутку философа, как это давно замечено, часто не различишь от серьезной мысли, и наоборот, высказанное им всерьез от шутки. – В том и другом случае он докапывается до каких-то серьезных и неожиданных истин; в том и другом случае эти истины глубже тех, к которым можно было бы прийти дедуктивно. Затем, он остро чует неоднозначность правды – и если решается высказать ее долю, то с долей же шутки, самоиронии, а если говорит ее всю – то не замазывает неизбежной в таком случае парадоксальности, – которая, опять же, звучит шутливо.

• Философ абстрактно мыслит, юморист, больше того – чувствует абстрактно!
Ассоциации раскрепощаются (и рождают юмор) отстраненным («абстрактным») взглядом, поднятостью над ситуацией, в которую человек без юмора бывает погружен без остатка; отсутствие чувства юмора – это часто слишком глубокая вовлеченность. Все мы, с какого-то порога, его теряем...

ОСТРОУМИЕ

– способность рождать остроты – находить иные «доли правды», минуя логику;
– изощренная логика; напротив, на удивление простая логика, обнаруживающая неожиданные истины, –

в общем, блистательная логика или ее блистательное отсутствие.

• ...Необычное или изощренное и очень эффективное применение ума, все равно интуиции или логики: что, между прочим, подтверждает мысль, что логика тоже – интуиция, логика без остроумия не работает.

• Об афоризме. – Как уже говорилось, афоризм – хоть и не острота, но именно остроумие: либо высказывание, в высшей степени значимое и в то же время выявившее свою очевидность без доказательств, только точностью формулировки, либо – неожиданное применение логики там, где не чаяли, что что-то может быть понято, измерено, доказано.
Пример афоризма этого последнего, замечательного рода: «Счастье и несчастье мы переживаем соразмерно собственному самолюбию». Какая тонкая психология, сколько наблюдательности! И какая простая арифметика!

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

– в моральном плане: другое наименование чувства долга. В плане психологическом: обратное инфантильности. В социальном или юридическом – то же, что (в широком смысле слова) вменяемость;
– круг полномочий; вообще, сфера возможностей данного человека, в пределах которой что-либо может быть вменено ему в заслугу или в вину;
– наказание. (Если один терпит наказание за другого или других, и не по ошибке – говорят о «коллективной» ответственности.)

«Другое наименование чувства долга», который понимается ведь по разному. Сообразно с этим, ответственность –

– совесть и неравнодушие (развитая способность ощущать личную причастность к происходящему);
– совесть и неравнодушие как социальность – предопределяемые ролью и местом в социальной иерархии: точность и инициативность в исполнении поставленных кем-то высшим в иерархии задач, хотя бы это требовало полных бессовестности и равнодушия. Так понимаемая верность.

• Ответственность – это «частная совесть»: либо частное применение совести вообще, от умения держать слово до тревоги за будущее планеты, – либо совесть как долг перед своей частной ролью, оправданность которой есть дело совести тех, кому дано с тебя «спрашивать», перед кем ты «в ответе».
То есть, либо просто совесть – либо совесть подотчетная, знающая «свое место».

• Совесть и неравнодушие ответственны за все, а ответственность – только за что-то.

• Перед собой человек бывает ответственен – либо за все, либо ни за что. Смотря какой человек. В последнем случае его нужно заставить отвечать хотя бы за себя.

• Лучше не – «метафизическая вина», а – «метафизическая ответственность».
Было бы слишком – чувствовать свою вину за то, в чем не виноват лично, например в экологических бедах или войнах. Но безответственный – тот в этих случаях не чувствует и боли.
...Впрочем, если вдруг ощутить ответственность за все, не проживешь и мига. Сфера ответственности – возможности влиять – полагает-таки если не границы, то меру даже и нашей душевной боли. Даже в собственных бедах лучшее утешение – это «ничего не поделаешь!».

• Сфера чувства ответственности – горизонты личности.

• Экстраверсия инфантильна, по-своему безответственна. Экстраверт не только не отвечает за свое окружение, напротив, его окружение отвечает за него самого. Максимум его инициативы в деле самосозидания – это попытки пересадить себя в другую среду.
(Инфантильность – способность сохранять одновременно свободу и зависимость. «Чувство ответственности, которую несут за тебя другие».)

• Ответственность бывает только «личной»: то ли это личное предстояние моральному закону, то ли, хотя бы, личное предстояние инстанции, узурпировавшей права такого закона. «Коллективной ответственностью» называется наказание невиновных.
Впрочем, для дикаря оно иначе – личность ведь для него только особь, а человек – это стадо (род, племя, корпорация), – оно и должно отвечать, то есть одна его особь вполне может ответить за другую. Кровная месть – это коллективная ответственность.

• ...А вот еще определение. Ответственность –

– это мужество иметь дело со всеми последствиями своих дел,

хотя это и невозможно... Противоречие выражает относительность всех вообще наших понятий. Мы должны отвечать за последствия своих поступков; мы не можем отвечать за непредвиденные обстоятельства; мы обязаны знать, что непредвиденное возможно – и так без конца. – Кому-то, так или иначе, отвечать приходится за все...

• Ответственность, еще – это способность и воля «брать ответственность на себя», действовать «на свой страх и риск». Это потребность контролировать лично опасные или трудные ситуации, в которых находишься не ты один, встречать трудности, выпавшие всем вместе, как в первую очередь собственные. То есть – если это яснее –

– воля и способность к авторству (лидерству – как вариант).

...Раз уж речь зашла об ответственности деловой, рабочей, придется дать и следующие ее частные определения – вполне, впрочем, параллельные определениям общим. Здесь она –

– способность и желание иметь в виду дело в целом, сверх собственных полномочий;
– исполнительность, в рамках полномочий.

• «У каждого своя работа»: «пусть о пользе или вреде моей работы задумываются те, кому за это платят».
Собственно, нельзя быть вполне ответственным и на своем участке работы, если не вникаешь в смысл целого. Но всякой деловой иерархией – особенно в фазе ее загнивания – эта парадоксальная психология прямо-таки культивируется!

• Есть такая установка: в дурные времена и в обстоятельствах, которых тебе не изменить – твой долг в том, чтобы делать максимально хорошо то, что от тебя зависит. – И приходится наблюдать, как практически двусмысленна эта изящная формула. Ведь, что такое «хорошо», опять-таки должен определять ты сам, то есть никуда не деться от ответственности за целое, за смысл, – а значит и за обстоятельства и за времена...

• Самая печальная специфика деловой ответственности в том, что всякое коллективное дело делается всегда не лучшим образом, по меньшей мере неталантливо – талант ведь индивидуален, – но талантливым приходится делить за это ответственность. Хоть как-то, но кто-то должен – строить, кормить, учить и т.д.!..

• В царстве серости, делать дело может лишь тот, у кого не болит душа за дело. Иначе не сделаешь ничего!
Здесь всякое общее дело, как политика, превращается «в искусство возможного».
И «научиться работать» – это значит научиться смиряться с плохими результатами своего труда, – то есть, научиться работать плохо.

• ...В деле и не только в нем – ответственность берут на себя те, кто не способен ее чувствовать, а те, кто способен, несут ее бремя.

ОТКЛОНЯЮЩЕЕСЯ ПОВЕДЕНИЕ

– поведение, непохожее на обычное: категория, объединяющая и зачисляющая в разряд патологии принципиально разные вещи – дурное и необщепринятое,

тогда как последнее может означать и подвиг... Весьма характерно, что эти же разные вещи так же точно сливаются в понятии «акцентуированная личность». Личность – симптом подозрительный!
Но что правда, то правда: личность человека массы, если проявляется, то не в лучшую сторону. Так что социология всем тем, чего ждет от человека гуманистическая философия, может смело пренебрегать.

ОТКРОВЕНИЕ

– «просветление свыше, открытие истин, до которых человек умом своим не доходит» (Даль),

и проблема часто в том, правда ли человек не в силах дойти до них умом, или же только экономит умственные усилия и готов сомнительное принять за святое. Также и в том, бывает, что искомые истины умом уже открыты, но пришлись не по нраву; что вполне доказано – не то, что «требовалось доказать»...

• Как «логика тоже интуиция», так и ум – тоже откровение. Если откровение противоречит уму, оно противоречит себе!

• «Вера в Бога и в будущую жизнь даны нам откровением», указывает также Даль; хорошо. Но затем: «самая совесть человека есть откровение». Вот здесь законно усомниться: действительно ли совесть человеку дается в откровении, потому что «ум не доходит», или же, напротив, до нее очень несложно додуматься.
Это принципиально. Нельзя соглашаться с тем, что «если Бога нет, то все позволено». Вопросы совести не могут выводиться из сферы личного разумения – так они непременно уйдут и из сферы личной ответственности.

• ... «То-то и то-то стало для меня откровением»: «сам бы я до этого не дошел, но себя без этого уже не мыслю».

ОТКРОВЕННОСТЬ

– то же, что открытость;
– правдивость, превозмогающая осторожность или стыд; готовность и способность раскрывать личное, «душу»,

но так как наше личное явно для нас самих лишь постольку, поскольку мы себе самые тесные свидетели, но в сущности оно для нас так же неопределенно, проблемно, тайно – то чье-то определение «откровенность – умение лгать прямо в глаза» какую-то правду в себе содержит... Действительно, можно быть откровенным до фальши!
Способность же открывать личное самому себе – это способность проникать в тайну, в сокровенное общечеловеческое. В чем и «высшая мудрость» и «источник всякой гениальности» (Дизраэли и Берне – из собрания определений В. Кротова).

Откровенность – способность раскрывать глубины своей души, следующая за редкой способностью самому в них проникать. А также: предельная честность, как путь к самопостижению.

• (...Особое значение – умение высказать неприятное. Себе или другому...)

• Личное – синоним интимного: то, что имеет и право на сокровенность, сокрытость, и даже в значительной мере обязано оставаться таким. Это , так сказать, святое интимное.
(Стыдное как интимное: «откровенными» бывают даже наряды.)

Откровенность – посвящение в сокровенное, «откровение». Или профанация его, – «откровенности».

ОТКРЫТОСТЬ

– пренебрежение благоразумным обыкновением не делиться касающейся тебя информацией, –

скрытный-то живет при ощущении, что «жизнь – борьба», «человек человеку конкурент», а коли так, ясно, что его главной и наиболее оберегаемой собственностью должна быть информация. Есть люди, что даже дорогу вам не покажут или соврут, – их знание – их преимущество, и с какой это стати они должны им поступаться?.. Так что открытость –

– доверчивость, ощущение человеческих отношений не как сопернических, выводящее информацию о своих замыслах, надеждах и опасениях из категории секретной;
– самоуверенность, вера в свою способность противостоять другим в открытую.

• Даже если рассматривать жизнь как борьбу, соревнование за выгодные места в ней – вряд ли скрытность, как общее правило, много разумней открытости.
(Вот, абитуриенты могут мешать друг другу готовиться к экзаменам, а могут, наоборот, помогать, активно делясь познаниями, и последнее явно целесообразнее первого: если все будут отвечать по билетам лучше, конкурс, правда, не изменится, но если все – слишком плохо, могут провалиться все. – Из этого примера видно и то, какие именно абитуриенты будут более склонны к открытой тактике: те, кто чувствует, что им не хватает только знаний, но не сообразительности...
Другой пример. – Когда наши мудрые спецслужбы не давали ученым печататься за границей, а читать заграничное разрешали – обеспечивали поток информации лишь в нашу сторону – сведущие люди говорят, наука только хирела.)

• Не станет по-настоящему талантливый слишком трястись над «интеллектуальной собственностью», бояться показать кому-то неопубликованное, поделиться опытом, замыслом и т.п., – он знает, что самая важная его интеллектуальная собственность неотъемлема: это сам его интеллект.

...Но есть в открытости еще один нюанс. –

Открытость – это доверчивость плюс наивность, верящая, что все в душе открывается.

• Открытость – это не отсутствие подвальных этажей или задних планов в душе, – это, как будто, ее собственное неведение о них. – Трудно бывает с открытыми: то узнаете от них чего-то, чего вам знать не нужно, а то будто знаете о них что-то такое, чего они сами не знают и знать не хотят.

«ОТНОШЕНИЯ»

– жизнь «симбиоза душ» (который представляют собой дружба или любовь). Жизнь своей жизнью в другом и другого в тебе.

• Пошлые отношения – это игра во власть друг над другом, непрерывное выяснение, кто над кем. Кто в «числителе», кто в «знаменателе».

• «Выяснению» подлежат не отношения, а недоразумения. И то – опасно!
«Выяснение отношений» – не лечение отношений, а их воспаление.

«ОТРАЖЕНИЕ»

– одно из ключевых слов того представления о природе познания, что отношение в нем между «сознанием» и «действительностью» принципиально то же, что между одним предметом и другим, – один влияет на другой и, разумеется, «объективно»,

с чем трудно не согласиться – объективность влияет на нас не иначе, как объективно, вот только: «отражение» – куда? Пусть нечто «отражается» по самым естественным законам, но – в ту сферу, которая представляет собой тайну: в субъект, который – вещь-в-себе.
Впрочем, то самое материализм и утверждает, что названной тайны не существует. Не существует живого субъекта, это только название объекта, которым являемся мы сами; сознание – это только такой сложно функционирующий предмет. «Форма существования материи». Познание – не какое-то особое субъект-объектное отношение, а простое воздействие объекта на объект.

«Отражение» – это отрицание трансцендентного в субъекте,

как сам материализм – это отрицание трансцендентного вообще.

ОТРЕШЕННОСТЬ

(лишь пассивное участие в ситуации, в которой, по нашему мнению, естественней было бы участвовать активно). Особо – «отрешенность благ земных», –

– жизнь жизнью души, в ущерб задачам благополучия.
Жизнь души сверх и кроме задач самосохранения – иначе говоря, сверх и кроме ее реагирования на ситуации, в которые погружено и в которых обречено отстаивать себя все живое (и чем, будто бы, жизнь и исчерпывается). То же, что созерцание – преодоление практического, прикосновение к вечному.

• Философское осмысление требует отрешенности – это не выяснение значимости чего-то для чего-то другого и в конце концов его пользы для меня, а, скорее, его значимости самого по себе, «с точки зрения вечности». Не «зачем это мне», а «зачем это Богу».

ОТРИЦАНИЕ

имеется в виду –

– неприятие ценностей, то же, что нигилизм;
– сомнение в догмах (то есть опять же в – так понимаемых – ценностях); вообще сомнение, в том числе и – разумный подход...

• «Отрицание отрицания» – уж очень схематичное, но и очень верное название того «метода» (действительно «диалектического»!), каким постигаются нами главные истины: они постигаются нами не иначе как в уроках, вынесенных из сомнения в них.

ОТРОЧЕСТВО

– «взрослость до наступления полной физиологической зрелости»,

как юношество – это взрослость от наступления физиологической и до наступления (или решительного не-наступления) зрелости духовной. Взрослостью же я назвал отрочество потому, что для него существуют уже и пол, и вечные проблемы, а отроческий мозг уже способен усвоить все то – нет, больше того! – что доступно взрослому по летам.

• ...Соответственно, образование должно быть переустроено так (не говорю «кажется», потому что уверен), чтобы главные достижения науки открывались не двадцати-, а пятнадцатилетнему уму. (Надо изучать математику, а не ее историю, то есть сразу, как только возможно, высшую, вместо элементарной, – чтобы браться скорее за физику, которая ныне – космология.) Дико ведь, что людьми ХХ века, современниками Эйнштейна, а не Ньютона, становятся лишь некоторые из нас, – так называемые специалисты.

• «Отрок» – человек, каков он есть, до того, как он кем-то стал. То есть до того, как его пленят пол, профессия, солидная маска и т.д.; впрочем, и до того конечно, как он осмыслит себя и станет собой уже осознанно.

«ОТСЕБЯТИНА»

(кажется, из школьного лексикона)

– какие-то выдумки, которыми прикрывают отсутствие знаний,

а отсюда, приходится слышать и в таком смысле –

– всякое проявление мысли (в глазах тех, кто способен только знать).

Будь оно хоть немного поблагозвучней, я бы назвал свой «Словарь» – «Отсебятина». И в аннотации: «не рекомендуется преподавателям, студентам и аспирантам, но только – всем интересующимся».

ОТЧАЯНИЕ

– «от-чаяние», – утрата надежды, или веры в то, без чего не мыслишь жизнь; утрата персонального смысла жизни (от какой-нибудь частной цели в ней до веры в ее трансцендентное значение),

знаменитое «болезнь к смерти», или такая «смерть заживо», которую жизнь обязана преодолеть, пережить.

• Любое отчаяние так же необоснованно, как любая надежда, – то и другое зиждется ведь на вероятном либо оцениваемом.

• Отчаяние парадоксально. Не можем же мы не желать желаемого, разве что ради чего-то другого, желаемого еще больше. Так и отчаяние должно перейти во что-то другое, чем-то разрешиться. Отчаяние – это кризис.

• Человек жив надеждой, и нет надежд в принципе несбыточных, кроме тех, когда уже сбылось обратное («все поправимо, кроме смерти»). – Итак, надежда – здоровье, отчаяние – болезнь, так что не право всегда только отчаяние.

• Как болезнь, отчаяние бывает острым, которое либо пройдет, либо погубит, и хроническим – непримиримая, но вялая борьба смерти с жизнью. Иначе это называется хандра. (Хандра – «вялотекущее отчаяние».)

• «Оставь надежду...»
В принципе-то, никто и не надеется на невозможное. Стало быть, предлагается отказаться от надежды вообще, погрузиться в отчаяние беспросветное, – в этом, значит, сущность ада.

• ...Два понятия, близких к «отчаянию» – разочарование и опустошение. – Разочарование – это отчаяние в сбывшемся. Опустошение – это отчаяние в ценностях.

• Есть ли смысл в жизни, если она конечна? – Верующий считает, что нет, и верит в ее бесконечность, неверующий, видимо, этот смысл для себя находит.
Атеизм, – мог бы сказать верующий, – либо отчаяние, либо глупость; атеист – кто отчаивается и настолько глуп, что не сознает этого...
Атеисту же какое-то отчаяние, если не глупость, видится в вере. Для него вера – глупость, в которую верят с отчаяния...
Я бы сказал, что атеизм – либо отчаяние, либо глупость, либо не атеизм (отрицание не Бога, как смысла, а бога, как идола...).

ОТЧАЯННОСТЬ

– готовность к опасным для себя поступкам без серьезной надежды на их успех: сама по себе – или от еще большей безнадежности,

когда самые безумные акции все же разумнее бездействия (настроение загнанного в угол).

Отчаянность – максимум разумности в безнадежной ситуации.

ОТЧУЖДЕНИЕ

кроме обиходного и юридического смыслов, философский –

– утрата личного в социальном,

что значит, либо – либо –

– отчуждение личности от социального (то есть, может быть, и возврат ее к самой себе, обнаружение себя); ощущение своего настоящего Я вне своих ролей;
– отчуждение личности от самой себя, полное ее растворение в социальном; утрата Я в ролях – ощущаемая или не ощущаемая.

А изначально –

– процесс приобретения чем-то создаваемым нами в наших собственных интересах – независимости от нас и даже власти над нами, –

как то демонстрирует государство. Да и все социальное (вкусы, мнение, должности) – есть такой Левиафан, которому либо с восторгом приносят себя в жертву, либо от которого прячутся в страхе за душу живу.

• «Отчуждение» – в чьих устах? Общее ли сетует на чьи-то непокорные Я, или Я находит себя, отстраняясь от общего? Что для одних – отчуждение, утрата, для других – обретение. Кто обретает «Мы», кто – «Я».

• Когда твое тебе не принадлежит – плоды твоей деятельности, материальности, без которых не можешь обходиться, твое собственное будущее, которое взялись за тебя определять другие – тогда не принадлежишь и сам себе: способ отчуждать личность, называемый коммунизмом.

• Отчуждение не всегда значит – утрата чего-то бывшего ранее твоим. В конформизме отчуждение первично, его задача – глушить все нечаянные побеги личного. Социальное бытие предшествует личному.

• Между прочим. – Личность личностью не отчуждается – в худшем случае затмевается или подавляется. Мировоззрение «отчужденное» значит не чужое (это явление особое), а социализированное, идеологизированное.
(Вот, мировоззрение Душеньки – хотя его будто и не видно – нисколько не отчуждено; может быть, его нет во многом из того, что должно бы беспокоить каждого взрослого человека, но в том, где оно проявляется, оно глубочайше лично: это любовь.)

• Отчуждение – вариант инфантильности. Способ не жить всерьез. – Особенно это видно в такой штуке, как «коммунистический труд». Явление едва ли не поголовное – работа идет, каждый при деле, и все – будто бы «понарошку».

• Отчужденный труд – не столько труд, плоды которого отнимают, сколько труд бесполезный. (Когда, скажем, можно «перевыполнить план» по каким-нибудь осям, будто их требуется больше, чем колес, – и т.д.)

• Отчуждение воплощается еще во всякого рода формализме: от обыденного канцелярского до исступленного и героического формализма праведности. Когда за то, что ты должен собою являть, отвечают инстанции высшие: руководство с его инструкциями или, со своими заповедями, сам Бог.
Формализм – самоустранение личности.

• Было бы страшно ощутить потерю Я в своих ролях. Но то и было бы – пробуждение своего позабытого Я, его явление на свет.

• Отчуждение от ролей свидетельствует о жизни Я. Если оно мучительно – это муки его рождения. Кому-то, возможно, суждено познать одни эти муки.

• Идеология: отчужденное мировоззрение. Идейность: отчужденные ум и совесть. Запрограммированность, ощущаемая человеком как исполненность духом, а на самом деле – что всегда видно со стороны – превратившая его в робота.

• Отчуждение совести – как деньги не под подушкой, а в банке: дает чувство уверенности. Присутствие совести там, где ей положено быть, именно этого чувства и призвано не позволить.

• Худшее, законченное отчуждение – без ощущения утраты или фальши.
Больше того, отчуждение – это энтузиазм.

ОФИЦИАЛЬНОЕ

– за что власть берет на себя ответственность;
– за что несет ответственность только власть, – то же, что казенное.

• «Официоз»: «апофеоз официальности», – казенное вдохновение, казенный энтузиазм.

• Самое «официальное» чувство, после патриотического – наверное, чувство оптимизма. «Казенный оптимизм» – устойчивое словосочетание. Сам оптимизм в этом не виноват – просто пессимизм не может быть официальным: власть демонстрирует волю, а воля и есть оптимизм.

ОЦЕНКА

(писателя, художника). Мне интересно здесь противопоставление –

– результат сравнивания (предполагающего готовую систему ценностей, представлений, что хорошо и что плохо);
– то же, что признание (то есть принятие индивидуальности с ее собственной системой ценностей – поскольку эта система может быть собственной, – исключающая возможность всякого сравнивания).

• Оригинальное не поддается оценке – здесь возможно лишь признание или непризнание. Вот если задача художника – угодить подражанием чему-то, что уже снискало признание, тогда – можно «оценивать». А чтобы уметь признать оригинальное, нужно самому уметь быть оригинальным – не воображать, что существуют стандарты, к которым каждому остается лишь приближаться и успех в этом продвижении может быть адекватно измерен.

• Оценка в собственном смысле слова – годится в спорте: показания секундомера или высота планки и есть оценка, рулетка или весы в точности отражают систему ценностей. И она по существу немыслима в искусстве, где у каждого собственные дистанции на собственных беговых дорожках, у каждого своя планка. Здесь прилично говорить лишь о признании, о понимании, – оценка-сравнение, даже самая высокая, всегда коробит. Если художник в своем творчестве искренен – оценка – будто оценка ему самому...
Авторское самолюбие – больное самолюбие. А каким же ему еще быть? Любая оценка, кроме высшей (абсолютной) отрицает в нем главное, – отрицает его самого.

• «Оценивающий взгляд» – взгляд оскорбительный.
Вот потому-то, наверное, вокруг искусства так много оценщиков. Слишком многих привлекает возможность поиздеваться так, что не придерешься.

• «Циник, – сказал Оскар Уайльд, – это человек, знающий всему цену, но не знающий ценности». – Великолепный афоризм, хотя мне кажется – таков не циник, а пошляк. «Циник» же, возможно – от первого начиная – не признает ценности как раз за тем, что всего лишь цена. И тем, конечно, неприятен...

• Зависть ошибается именно в том, что полагает все на свете оценивающимся: в том числе и собственную личность завистника. Отсюда, закономерно, эта мучительная болезнь сравнивания. Если личностям есть шкала, прейскурант, занимать в прейскуранте не высшую строчку – стыдно. Посмотрите на завистника: чужим успехом он именно – оскорблен.

• Дать оценку – высказаться и о себе тоже. Высшая оценка – твоя планка. Не боятся восхититься те, кто верит в себя.
А единственная достойная оценка достойному – восхищение. Градации обозначаются так: «я восхищен»; «здесь есть чему восхититься, хотя то-то и то-то мне в этом мешает»; «лично я не тронут, но чувствую, что это способно вызывать восхищение».

• ...Даже в тех ценностях, что общи всем, подлинный художник – больший специалист, чем эти все. Всем доступно устоявшееся, форма, а ему живое, дух. Так что даже общие ценности в нем глубоко индивидуальны, – они его собственные.

ОЧЕВИДНОЕ

– само собой разумеющееся, такое, о чем можно и не упоминать, – тривиальное;
– само собой разумеющееся как достигнутая цель умственной работы, – критерий истины, доказательство;
– само собой явствующее недоказуемое;
– в чем можно убедиться лишь на опыте, без доказательств, но что само собою для нас отнюдь не явствует,

а также –

– что не доказано, но вроде бы верно, – вероятное.

В последнем прозвучало «вера». – Действительно, очевидное – обобщая все предыдущее –

– пункт, так или иначе исчерпывающий наши возможности знания и которому нельзя отказать в вере. Иначе говоря, пункт, где рассудок упирается в опыт: либо, где они неразличимы, либо, перед которым он вынужден отступить –

в первом случае рассудок как бы сталкивается сам с собой, со своей собственной неспособностью представить нечто иначе – например в логике или аксиомах евклидовой геометрии, – во втором рассудок принимает то, что в него и не укладывается, но о чем очевидно свидетельствует опыт – например постоянство скорости света в любой системе отсчета и все такое.

• «Само собой разумеется»: это название любой логической процедуры, синоним всякого «следовательно», переформулировка закона тождества.

• Очевидное как тривиальное. – Кому все с первых слов «очевидно», тут же докажет свое непонимание тем, что противоположное утверждение сочтет столь же очевидным и не заметит противоречия. – На каждую ведь «банальность» найдется другая, ее опровергающая, – так что видеть во всем банальности или откровения – дело индивидуальных способностей.
Впрочем, настоящие банальности существуют. Они в том, чтобы говорить о сложных вещах в таком общем виде и так самоуверенно, что собственное непонимание говорящим всей глубины предмета становится очевидным.

• Очевидное – предел понимания. Но, в том числе, и тот его предел, до которого доходит наша способность понимать...

• Неочевидное только непонятно, очевидное же, снявшее все загадки и недоразумения – таинственно. Прикасаемся к трансцендентному мы не в том, что готовят нам разные чудодеи, маги и спириты, а самым непосредственным образом – в очевидном.
В очевидности сливаются истина и тайна. (Как, весьма наглядно, это происходит в аксиомах геометрии – в них и вся истина этой науки, и последняя тайна – недоказуемость.)

• ...Есть очевидность-неопровержимость – дедукция, тавтология, – и, так сказать, очевидность-склонность, обусловленная нашим местом в физическом и биологическом мире – индукция, аксиомы. Причем «склонность» для нас по-своему совершенно неопровержима, не может измениться, а «неопровержимость» – возможно, та же склонность.

• В очевидном вера тождественна знанию. Как индукция – дедукции, интуиция – логике, опыт – разумению.

• Очевидное: что нельзя себе представить иначе. Что «ясно, что ...». Точка – это точка. Она и есть своя собственная очевидность. Определить же ее можно лишь из вещей более сложных, чем она сама (например, место пересечения линий).
А вот «очевидное невероятное» современной науки составляет этому противоположность: это то, что, хотя и невозможно представить, но все-таки приходится признавать, ибо демонстрируется опытно – воочию.
Что такое точка – очевидно, хотя увидеть ее нельзя. А эффекты релятивистские человеку удалось увидеть, но не сделать очевидными.

• Наглядное – что можно доказать, но можно и показать. Очевидное – что можно только показать; в чем доказательство тождественно демонстрации.
Достоинство искусства – не наглядность, а очевидность; не иллюстрация, а демонстрация.

• Физика будто бы дискредитировала очевидность и наглядность, исключив их из числа критериев истины. Хотя искусству и философии по-своему всегда были доступны «релятивистские эффекты» (ну, например: «и вот, бессмертные на время...»); так что какой-то наглядностью, очевидностью, обладают и эти эффекты...

• «Естественный свет разума»: это как раз о том, что предел разумности – очевидность.
Теперь, когда объективность очевидности поставлена наукой под сомнение, видно, что этот свет... «врожденные идеи»!
Представим себе космонавтов, освоивших скорости, близкие к скорости света, так что эффекты относительности стали бы для них вполне предсказуемыми и даже привычными; возвращаясь из часовой прогулки по звездам, они заставали бы своих ровесников стариками и прочее в этом роде. Все же, полагаю, в «естественном свете разума» – свете «врожденных идей» – эти несчастные продолжали бы воспринимать происходящее каким-то, пусть знакомым, но фокусом. Пусть известное из формул будет постоянно подкрепляться личным опытом, опыт внутренний никогда не скажет – «ну да, а как иначе, это само собою...».

• Прирожденное нам, будто бы, субъективно, но ведь прирождено нам оно – не нами! Так что и объективно тоже... Любая очевидность – не без значения.

• Догадка (интуиция) и очевидное. – Очевидное – усматривается непосредственно. Догадываются же – о причине, о смысле, о целом, – то есть о том очевидном, из чего можно усмотреть все дотоле неочевидное.

• Очевидность как «образ», «гештальт». – «Это очевидно»: складывается определенная картина, на плоскости которой это не может выглядеть иначе. Но другая картина, открывающаяся с другой точки зрения, даст иную, совсем непохожую наглядность, представит очевидным другое.
Так, есть вещи, которые однозначно интерпретировать невозможно: это все, что относится к живому, к живой душе. «Разгадывая» человека, мы строим то один, то другой, то пятый или десятый законченный образ, и каждый раз его поступки приобретают соответствующие очевидные смыслы.
Очевидное: образ, или способ интерпретации.
(Кстати, и аксиомы тоже – только «способ интерпретации», – интерпретации универсума. Так что и универсум тоже – видимо – «живая душа»!)

• Очевидность: опыт-осмысление.
Очевидность – увидеть. Осмысление – увидеть и исключить обман зрения, сделать очевидное очевидным.

• Очевидное – это максимум вероятного.
(А «очевидное – невероятное» – это имеется в виду «невероятное, демонстрируемое воочию».)

• Доверять ли очевидному? – Нет конечно, – оно само должно заставить в себя верить.

• Не то чтобы гениальное «просто», – гениальное – о главном, то есть об очевидном.

ОШИБКА

– ложное мнение о том, чего наверняка знать не можешь; основанное на таком мнении действие (неадекватное цели);
– обусловленное свойством ума не видеть всего очевидного непосредственно – ложное мнение о том, что, фактически, им знаемо

(например, что касается последнего: мы можем воображать, пока не задумываемся, что сумма углов в разных треугольниках может быть разной, или что социализм можно совместить со свободой, – хотя вся истина уже содержится в таких понятных для нас определениях этих вещей.)
Но, кажется, самое существенное в теме «ошибки» в том, что она –

– производное от самой сущности мышления, как способности отрываться от реального ради испытания возможного, – проба с отрицательным результатом или безосновательно признанная удавшейся.

И еще один смысл, сугубо житейский –

– поступок, о котором жалеешь (а потому богатый возможностью духовного опыта).
Возможно, все то неизбежное в принудительном ассортименте судьбы, за что платишь особенно дорого...

• Перечислю наскоро уже говоренное выше. Свобода – это свобода ошибаться; запретить себе или другим ошибаться – значит запретить думать; но с полбеды, если, учась на ошибках, мы терзаем лишь собственную шкуру, но не совесть...

• Одни и те же ошибки, на которых мы учимся весь свой век. – Может, стоит взглянуть на них и иначе, чем только как на свою неизбывную глупость: что если это лишь неприятные последствия тех наших свойств, с которыми мы отнюдь не желаем расставаться и которые, следовательно, стоят издержек? И глупость наша скорее в том, что мы жалуемся на эти издержки – хотим «рыбку съесть и в воду не лезть»?

• «Не ошибается, – говорил классик, – кто ничего не делает». – Верно. Но есть такие сферы, где лучше не ошибиться, чем чего-нибудь делать. «Не навреди», – как говорил другой классик.

• Каждый живет только так, как может, и хорошо еще, если не призывает: «делай как я!».

• «Метод проб и ошибок»: метод проб – это метод ошибок. Пробовать – значит разрешить себе ошибаться.

• Мышление – это способность не непосредственных реакций, это такое предполагаемое реагирование на предполагаемые ситуации, – в общем, это предполагание, то есть узаконенная возможность ошибки... Природа, может быть по ошибке, разрешила живому ошибаться – подарила ему разум.

• Прежде чем сделать что-то, разумные существа думают. Что значит – ошибаются какое-то время лишь мысленно.

• Растение не может ошибаться: оно или право, укоренившись в нужном месте, или засыхает. Зверь уже настолько умен, что может пробовать – сам себе причинять известный вред, во имя возможной пользы. А у человека способность ошибаться – главная изо всех его способностей: это способность жить «несуществующим», то есть душой. Фантазировать, мыслить, творить...
«Человеку свойственно ошибаться»: ошибаться свойственно именно человеку, потому он и человек.

• «Мужество признать ошибку». – Если только не имеется в виду мужество признать вину, то – какое здесь предполагается в людях странное тщеславие! Творец, и тот ошибается, а тут всегда правой хочет быть тварь! Притом, надо сказать, больше таланта бывает в иной ошибке, чем в верном решении.

• Воображать, что умному человеку зазорно ошибаться, значит исходить из курьезного предположения, что человек вообще не способен порождать по каждому поводу больше одной мысли, так что у глупого эта мысль бывает неправильной, у умного – правильной...

ОЩУЩЕНИЕ

– обратная связь живого со средой, в которой оно себя отстаивает и частью которой оно является;

«живое» и «среду» в определении можно заменить, по желанию, на «сознание» и «реальность». Как живое составляет часть среды, так и сознание составляет часть действительности, ее наидостовернейшую часть; и субъективное тоже объективно. А потому «reflexion» есть в сущности такое же «sensation».

• «Ничего нет в уме, чего бы прежде не было в ощущении». – Конечно – и включая законы, по которым ум что-то ощущает. Которые – в уме...
Ум прежде ощущений, но обнаружить это мы не можем прежде ощущения этого.

• Сознание – «tabula rasa», пока ощущения не проявят его письмена: проявят, но не напишут.
(Язык вот тоже – «tabula rasa». Но словарь и грамматика существуют, по отношению к текстам они – «врожденные идеи».)

• «У меня ощущение, что...» – Здесь ощущение –

– предвосхищение, подозревание чего-то,

для чего, возможно, чувства не доставляют достаточных оснований. Так что ощущения –

– показания органов чувств, но и –
– чувства, не зависящие от показаний этих органов...