Обыватель и фарисей

Есть некоторое глубинное (и часто отмечаемое) сходство между двумя этими, как будто непохожими, даже противоположными человеческими типами. В сáмом расслабленном обывателе, постоянно, будто мерцает фарисей*, как в сáмом жестком фарисее – просвечивает вдруг простой обыватель.
И тот и другой – если в предельно общем виде – суть служители идеи правильности. В этом основа их многих сходств. Различаются сами их «правильности» и соответственно этому – характер служения. Правильность обывателя – это общепринятое в его время, в его среде; правильность фарисея – почему-либо принятый им в качестве неоспоримого закон (в классическом случае, религиозный), а в общем случае – какая-то идейная установка или какой-то моральный принцип.
Этим сходствам и различиям посвящены предлагаемые заметки.
Прошу читателя помнить: конечно, говоря об обывателях и фарисеях, я имею в виду не конкретных людей, которые могут проявлять, в какой-то мере, эти качества, как могут и превозмогать их и избавляться от них вовсе, – но только тип в чистоте (каким он, к счастью, почти никогда не бывает).

Обыватель, человек принципиально «как все»: служитель общепринятого	Фарисей, человек «закона» (исходно, религиозного): служитель избранного принципа
…Скорее, и не служитель, а – раб общепринятого (принятого в его среде). Ибо общепринятому как таковому трудно служить, оно для этого бывает само по себе слишком непоследовательно (а ведь, чтобы упорно служить чему-либо, надо твердо знать, чего оно от тебя требует – объект служения должен быть определен, внутренне непротиворечив и цель не маячить только, а видеться предельно ясно). Действительно – одинаково общепринятыми в одной и той же среде оказываются вещи, логически друг с другом идеально не сочетаемые: ныне наш обыватель, убежденный представитель «как все», должен быть, например, одновременно и православным христианином, и поклонником самой разной дурацкой эзотерики, и вполне (до степени разврата) раскрепощенным сексуально**; он должен быть вполне национальным патриотом и читать-смотреть-слушать только иноземный ширпотреб; молиться Христу, которому негде было голову преклонить, и открыто презирать так называемых «бомжей», гнать их зимой из подъездов; он должен служить одновременно Богу (хотя бы носить крестик) и мамоне (уважать себя за то благополучие, которое сумел себе обеспечить); он может завести собственное дельце и при том проповедовать, что при социализме все было лучше… Все это возможно лишь при самой обескураживающей степени внутренней необязательности, какой-то немыслимой умственной и психической расхлябанности – в общем чего-то не похвального, но, во всяком случае, как будто предельно далекого от фанатизма. На этом бы и остановиться! Однако… …Однако и отступить от общепринятого обыватель ни в чем не желает. Ни в большом, ни еще больше в малом (как более доступном соседским глазам). Короче говоря, обыватель и служит общепринятому, но не как его рьяный поклонник, а как – именно – раб. Готовый при случае и отлынивать от обязанностей и «ни на что не напрашивающийся», но – раб.	Богоугодность и мораль должны иметь своих фанатиков и маньяков, это понятно. Скорее, трудно понять, чтó бы могло положить этим началам меру. Как можно быть умеренным в верности к тому, что есть абсолютное благо? И как можно быть умеренным в том, что морально?.. Это – так сказать, основной софизм фарисейства. Рядом с тем принципом, который фарисей исповедует, он не потерпит никакого другого, а из самого принципа не допустит никаких исключений. На самом деле, софизм распутывается довольно легко, – на вопрос об оправдании умеренности и даже видимой непоследовательности в делах благочестия и морали есть очень понятные и убедительные ответы. Так, вряд ли Богу что-то нужно от нас для себя, стало быть, вряд ли мы можем послужить ему чем-нибудь, кроме как сделать лучшими себя самих и притом без мысли, что это мы делаем для него, а не для себя же. То есть желание богоугодности само по себе сомнительно, и это одно должно было бы охладить пыл фарисея. Что до нравственности, то и тут дело обстоит примерно так же: вряд ли с нравственностью можно посчитаться так легко, как просто следовать какому-то, пусть в общем виде совершенно правильному, моральному принципу. Ибо жизненные казусы не выводятся из моральных принципов, как частное из общего, а принципы эти могут лишь отстаивать себя в реальной жизни, добиваясь максимума, что значит – только наилучшего из возможного, но не всего! И потому, если хочешь какого-то реального добра («доброго плода»), то уж никак не станешь фанатиком чистоты принципов. …Но все подобные соображения фарисею чужды. И, думаю, чужды не оттого, чтобы были слишком уж сложны для него, а оттого, что противоречат его душевному складу. Склад этот – думается – склад верного раба, но раба высочайшего изо всех возможных господ. Так, чтобы и не нести ответственность за свои дела, и притом нести ответственность высочайшую – перед самим Господом или священным Принципом, и иметь право на самоуважение и даже гордость.
Так как и сама общепринятость, будучи в своих кодексах непоследовательной до идиотизма, получается, точно не знает, чего требует от своих приверженцев – то и верные рабы ее, описываемые здесь обыватели, не бывают особо принципиальны – более проявляют верности, когда их видят («стыдно, когда видно», «грех не беда, молва нехороша» и т.д.).	Многое значит, на практике, посторонний взгляд и для фарисея (не только для обывателя). – Между прочим, одно из обычных определений фарисейства – «показное благочестие». Казалось бы, фарисей – фанатик, стало быть, убедил и самого себя, то есть действует не напоказ. Но на самом-то деле красоваться можно и перед собой, с этого-то и начинается театр, а публика – это уж его маленькая человеческая слабость… Трудно, действительно, не заподозрить за действиями фарисея, хотя бы на третьем или четвертом плане, желание каким-то образом покрасоваться и даже поработать на публику. Ведь если нравственный поступок не имеет в виду нравственного результата, то – что тогда он имеет в виду?..
Еще о непоследовательности обывателя. – Обыватель, как сказано, очевидно непоследователен в своих представлениях, до степени патологии – если допустить, впрочем, что он действительно в них верит. Наверное, он в них все-таки до конца не верит. Но его нельзя назвать и лицемером. Дело в том, что ему, в его собственных мыслях и деяниях, просто не хватает своего определенного лица! Непоследователен, собственно, не сам он – непоследовательны те кодексы общепринятого, которые он принимает. Обыватель никак не может стать маньяком какой-то одной идеи: не потому, чтобы его можно было в чем-то переубедить (это как раз невозможно, ибо свои идеи он берет из более надежного для него, чем ваши факты и логика, источника) – а потому, что он должен быть готов, если того потребует его социальное окружение, принять идеи самые не сочетающиеся… Лишь бы они, эти идеи, были ему на пользу – а они непременно и будут на пользу, ведь самое для нас полезное, по меньшей мере самое безопасное – это не выделяться… Однако обывателя можно назвать как бы маньяком общепринятого, которому он жертвует даже элементарной логикой.	Непоследовательность. – Фарисей, как маньяк своего принципа, как будто предельно последователен, сверхпоследователен (с этого мы начали)… и все же – хоть уже далеко не смешно, подобно обывателю, а именно ужасно – трагически и порой отвратительно – непоследователен! Эта его непоследовательность и есть то, за что Христос так ненавидел тип фарисея; он подозревал в ней лишь корыстное лицемерие. Фарисей неукоснительно служит букве морального закона, но губя этим сам дух закона (разве не противоречие?); служением якобы доброму принципу изгоняется само оправдание этого принципа – добрый плод! Фарисей, именно, маньяк. Переубедить его ни в чем невозможно, ибо его верность принятым принципам – вопрос не фактов и логики, которые могут быть оспорены другими фактами и более точной логикой, а религиозный или квазирелигиозный. Его непоследовательность – это непоследовательность именно маньяка (маньяки, сумасшедшие, вообще столько же последовательны в деталях своих умозаключений и следующих из них поступках, сколько непоследовательны в главном и очевидном): он не видит, когда в своей логике доходит до очевидного абсурда, то есть перечеркивает всякую логику.
В общем, обыватель исполняет все по правилу, а не по существу. Не так, как лучше (это требовало бы собственного разумения), а так, как принято (хоть бы на каждом шагу и противоречило самому себе, как оно и бывает). Это игнорирование существа дела во всем может быть названо глупостью. Ибо глупость точнее всего определяется, как способность мыслить и действовать не по существу. Подчеркну, что в обывателе эта глупость – не его прирожденная черта, а, почти что, сознательная установка.	Фарисей, хоть и по другому, чем обыватель, но тоже – исполняет все по правилу, но не по существу. – Существо доброго поступка, да и доброго правила, достойных так называться – это обещаемый ими добрый плод. Но для фарисея существует лишь само правило, а доброго плода – самым удручающим и нелепым образом – не существует. Эта последовательность-непоследовательность фарисея, как и обывателя – может быть названа глупостью. И эта полусознательная специфическая глупость – готовность игнорировать очевидное – составная часть его специфического нравственного или религиозного подвига.
Есть слово, точнее, чем «непоследовательность» или «глупость», характеризующее одновременно обывателя и фарисея: это косность. Обыватель в своих суждениях не «уперт» (сегодня его суждения такие, завтра время переменится и соответственно переменятся суждения), а именно косен. Ориентируясь на принятое как заведомо «правильное», он не может, права не имеет поверять их логикой, которая открыта только каждому уму по отдельности, и до которой можно достучаться лишь в том, кто имеет решимость думать своей головой. Но именно «быть умнее всех» (думать своей головой) обыватель страшится и не желает всего более. Без этого нет обывателя.	Фарисейство – это умственная и духовная косность. На новом языке это называется более выразительно – «упертость». В отличие от наивной и полурефлекторной косности обывательской, это, можно сказать, косность («упертость») осознанная, «принципиальная». Выбрав и оседлав некий моральный принцип, фарисей обретает какую-то характерную слепоту, видимо, облегчающую ему ориентацию в сложной и многогранной жизни, и проносится на этом своем священном принципе, не щадя живота своего, но также без зазрения круша и давя все живое вокруг, и всегда мимо цели (мимо предполагаемого самим этим принципом доброго плода). Без этого последнего нет фарисея: если бы по огромной себестоимости достигался добрый плод доброго принципа, мы бы имели не ригориста-фарисея, а кардинально противоположного ему максималиста – человека, каким его хотел видеть Христос. Но именно добрый плод интересует фарисея меньше всего, и даже само намерение добиваться такого плода у него на подозрении – он нутром чует, что такое намерение непременно когда-нибудь вступит в конфликт с его сакральным формализмом.
Обыватель себя не утруждает – не нагружает свой мыслительный и чувствующий аппарат; он даже не спрашивает себя, чего хочется или что нравится ему самому – за него все решила его среда. Душа у него «трудиться» не «обязана» (вопреки известному афоризму) и не желает. Делай, как все – этого необходимо и достаточно, и будешь «правилен», можешь не отвечать даже за себя самого…	Как обыватель, верный принятому и своим интересам в нем, так и фарисей, этот подвижник принципа, готовый истязать себя бессмысленной верностью правилу, не принося никому доброго плода или принося очевидное зло – то и делает, что экономит свою психическую энергию! Как и у обывателя, душа у фарисея – при всем его видимом моральном рвении – не трудится. Добро для него – не каждый раз новая задача, выдвигаемая всякой новой жизненной ситуацией, а задача уже давно и раз навсегда решенная – готовый алгоритм поведения. За такую простоту и определенность – чего не отдашь! «Делай, что должен», и будешь свят, и ни за что более не отвечаешь…
…А между тем, как это давно замечено за обывателем, обыватель любит судить (не в смысле рассуждать, а – осуждать, морализировать). Это и понятно: добровольный раб естественно ревнив к чужой свободе и «сторож брату своему», – общепринятое естественно находит своих защитников. Судить «по-обывательски» – значит, как сказано, судить косно (Гегель называл это «абстрактно»): от готового общего (общепринятого) правила, что называется резонерски, жестко, формально, без малейшего учета особенностей лиц и ситуаций. В общем, обыватель, справедливо не доверяя своему рассудку, рассуждать не склонен и поэтому как бы не резонер (не «умник»); но когда все-таки рассуждает, то именно как резонер. Не ищет истину, а подводит все разнообразие реалий под известные ему «правильно – неправильно». И в этом жестком формализме обыватель очень и очень похож на фарисея.	Фарисей хочет не просто, как простой обыватель, судить и осуждать непохожих на себя, он хочет – управлять, властвовать. И хочет с куда большей страстью, чем обыватели – «бабушки на скамейках» (тоже, впрочем, бывающие довольно злыми) – хотят судить и осуждать. Ибо у бабушек эта их общественная работа есть просто хобби, а у него воспитывать и направлять – святая миссия! А собственно рассуждать фарисею долго не приходится, он – уже получил из надежнейшего источника ответы на все важнейшие вопросы. Как человек, владеющий абсолютной истиной, всякую склонность сомневаться и доискиваться сути, то есть склонность мыслить как таковую, он находит уже порочной: ведь раз истина явлена, то продолжать разыскания – значит только подкапываться под истину. Когда же он по видимости рассуждает (вовсе без этого не обойтись ни обывателю, ни фарисею), то делает это именно как жесточайший резонер: «это вот правильно, а все прочее – преступное или легкомысленное заблуждение» .
Одно хорошо – обыватель, в общем, не талмудист. Не будет, что называется, «закапываться». Ибо слишком явная последовательность у него всегда на подозрении. И вообще некая свобода в правилах нужна ему самому.	Разновидность фарисейского резонерства – талмудизм, казуистика. Попытка распространить однозначно-правильное (неоднозначного фарисей не понимает и не приемлет) на все «казусы» – то есть все случаи жизни. Так, что и не поймешь: это он хочет как-то учесть живую жизнь – или подчинить правилу всякое ее проявление.
Обыватель в общем отнюдь не скромен; своей внутренней принадлежностью к «как все» он горд (ибо за ним ни больше, ни меньше, как эти самые «все»). Не случайно он и самого господа Бога по-детски наивно превращает сначала в покровителя «наших» (его среды, на которую он ориентирован), а далее и в предмет своего персонального домашнего обихода – чего-то вроде талисмана или оберега, который можно приобрести осязаемым образом (креститься, поститься, купить иконку), и тот станет помогать ему в его делах и делишках. В которых другим, не догадавшимся запастись требуемым, видимо, не поможет.	Фарисей – не то что легкомысленный обыватель, который молится на свои иконы с тем же наивным настроением чего-то для себя выхлопотать или чем-то попользоваться, таким же примерно, с каким может этими образами и «горшки покрывать»; он, фарисей, своему божеству – служит, до самоистязания! И все-таки видно, что это служение не обходится и у него без какого-то тайного расчета на воздаяние. Ибо вместе со своею жертвенностью, с какой он служит своему божеству (или морали), фарисей приобретает на него (нее) какое-то исключительное и гордое, спесивое право, даже не коллективную собственность, а прямо-таки личную монополию!
При этом к праведникам себя обыватель, как правило, благоразумно не причисляет, ибо для него, как он чувствует, лучше держаться во всем середины, и в благочестии тоже. Все у него всегда в меру, умеренность его главная добродетель, и лоб, молясь чему бы то ни было, он себе ни в коем случае не разобьет. Да ведь при той несогласованности требований, которые предъявляет нему его кумир общепринятое, любого из этих требований только и возможно послушаться, при всем желании даже, что едва наполовину!.. Побоишься «смотреть на женщину с вожделением» – не побежишь за виагрой, захочешь удостоиться царствия небесного – постесняешься богатства, и т.д. В общем «нормально» для обывателя во всех отношениях предпочтительнее, чем «отлично». Любой обыватель скажет о себе без сожаления: да, я не святой и не праведник, но я – такой, каким надо быть! Каким пожелаю быть и своим детям! …Но что характерно: тот «праведник», которого он согласен принимать за такового и которого он внутренне понимает – это именно фарисей. «Такой-то верит по-настоящему, – скажет он с некоторым отстраненным уважением, – соблюдает все посты и т.д.» А вот доброта, хоть конечно вещь отнюдь не невозможная в обывателе, даже для наделенного большой природной добротой обывателя не составляет нравственного достоинства, скорее, если слишком заметна, то смешна, так что в себе ее надо даже стыдиться.	Фарисей, в отличие от обывателя, мнит себя праведником. В этом с ним согласен и обыватель: праведник в представлении обывателя – это, как уже говорилось, именно фарисей. И даже если заслуги всякого конкретного праведника-фарисея как правило оспариваются, по слабости человеческой, и обывателями и фарисеями, то, во всяком случае, для тех и других быть праведником – то есть оказаться совершенно чистым перед Богом и совестью – идеал в принципе достижимый. Бог им, именно, «креста не по силам не дает»; решать самому – вот был бы крест непосильный; но Богу обывателя и фарисея достаточно добиться от человека простого беззаветного послушания. Это задача трудная, но исполнимая. Фарисей отличается от простого обывателя и горд своим отличием от него, но это отличие, так сказать, скорее количественное, чем качественное; настоящий враг фарисея – не обыватель, грешник по лености и легкомыслию, а человек умный и добрый, ответственно полагающийся на собственные ум и сердце, для которого сакральный формализм уже только мертвечина. Обыватель – тот всего лишь недотягивает до фарисея, слабость – еще не худший грех, – зато человек нравственно автономный отрицает фарисейство с его претензией на чистоту в корне. Для такого ведь «нет праведника», и считать себя таковым может только лицемер… Об этом и Евангелие. Между обывательством и фарисейством антагонистического конфликта никогда не бывало – такой конфликт возник между фарисейством и Христом. И обыватель, как известно, определенно стал на сторону фарисейства…
Вера обывателя – то, что называется обрядоверие. Обыватель верит кое-как, больше по форме. Духа божественных установлений для почти что не существует, но существует лишь мало к чему обязывающая буква. Не вникая в сущность этих божественных установлений (иначе бы эти установления погнали бы вон большинство других, которыми живет обыватель), не задаваясь даже вопросом, есть Бог реально или нет, обыватель отдает своему вероисповедному Богу положенное по положенным дням и часам, уплачивая, более или менее добросовестно, ему дань точно расписанными ритуальными – то есть не имеющими целью никакого добра кому бы то ни было, не имеющими даже никакого понятного смысла – действами.	Фарисей, по существу, – обрядовер, или нечто весьма к этому близкое. Фарисей горячо верит в форму. Буква божественных установлений заместила для него их дух, и – жаждет распространиться на все и вся, жаждет тиранить! Пусть фарисей буквально и верит в деспотического Бога-личность, повелевающего и придирчиво наблюдающего за точным исполнением своих велений, в т.ч. порядка богослужения (если бы, конечно, можно было в такого Бога в прямом смысле верить), – но, будучи маньяком буквы божественных законов, фарисей гонит всякий их постижимый умом и сердцем дух (будто не знает или не верит в существование такового); он, фактически – маньяк внешней стороны веры, сакральной формы, по существу – ритуала. Ибо и любые конкретные действия, которые он сочтет праведными, будучи лишены живого земного смысла, суть именно богослужебные, формальные, ритуальные. Если теплохладный обыватель сводит веру к мало обязывающему обрядоверию («уж мы все то делали, колокольный звон слушали… просвирки кушали… и т.д.», как поется в Голубиной книге), но это не исключает в нем и возможности добрых душевных движений и дел (наряду и с неприглядными), то у маниакального верующего, у фарисея, в поведении – в пределе – должны остаться одни лишь деяния богослужебные, «обрядовые».
Можно сказать еще, что вера обывателя в Бога – если он причисляет себя к верующим – это одно из его суеверий: его Бог, святые угодники, ангелы, чудотворные образа, а также конечно и черт с чертенятами – наиболее фундаментальное и разработанное суеверие, хотя и претендующее на первенство среди сонмища всяких других невидимых сил; то, другое и третье требует определенных приемов задабривания (и Бог, и черт, и черная кошка), и ни один психолог, думаю, не сыщет внутренней психологической разницы в обывательской вере и в обывательских суевериях.	Суеверие: вера в то, во что не стоит верить, во что стыдно верить. Конечно же, фарисей верит в то, во что не стоит и во что прямо стыдно верить – верит в самодовлеющую форму праведности, но не в ее направленность на добрый плод. Настоящая вера была бы верой в дух, ну, а вера в букву, да еще в ущерб духу – именно – нелепое и чудовищное суеверие! (Точнее – смешное, если бы не оказывалось на практике чудовищным.) Фарисей – суевер одного суеверия, «моносуевер», и суевер маниакальный. Какое представление имеет о своем Боге человек, полагающий, что Богу угодно слепое послушание? Для него Бог – всесильный деспот и более ничего. Что и говорить, такое представление Бога недостойно (и как сказал Бэкон, лучше не иметь никакого представления о Боге, чем иметь недостойное…).
Пожалуй, большинство определило бы обывателя не так, как мы в начале этих заметок, а как человека, ориентирующегося лишь на собственное благополучие. И было бы право, но лишь в самом первом приближении. Главное – даже не сам факт благополучия, а то, что обыватель хочет себя за свое благополучие ценить, что оно для него – не просто предмет удобств и удовольствий, а предмет самоуважения, вопрос достоинства. Это собственно и делает обывателя обывателем: даже в вопросах собственных удовольствий, которые, казалось бы, целиком определяются личными вкусами и пристрастиями индивида, он остается добровольным рабом и продолжает служить общепринятому; ему нужно не просто благополучие, а именно «правильное» благополучие, благополучие признанного в его среде образца. И это-то, кстати, в наибольшей степени его и нивелирует.	Вернемся еще к вопросу: что движет, на самом деле, фарисеем? В чем стимул фарисея? Что ему нужно от нравственного принципа, точное соблюдение коего он умудряется ставить выше доброго плода от этого принципа, то есть его реализации? Ему нужно, как говорилось (и что очевидно) ощущать себя праведным. Проще всего это достигается пунктуальной (формальной) верностью нравственному принципу. И как острее всего ощутить эту свою верность, если не довести ее до абсурда – до результата, противоположного самому raison d’etre принципа, не продемонстрировать свое великолепное безразличие к нему? (А ведь подлинное-то нравственное удовлетворение – это не чувство исполняемого долга, а чувство, что долг исполнен и принес свой добрый плод…) В чем же аналогия между обывателем и фарисеем, в данном случае? Она – в подмене видимой цели. Обыватель – тот будто стремится к собственному благополучию, но на самом деле – скорее к какому-то жалкому и нелепому самоуважению, которому в жертву приносит, в какой-то мере, даже и само благополучие (получая не совсем то, что было бы ему лично по вкусу). Фарисей – тот будто стремится к чему-то богоугодному, как бы к добру, но на самом деле – то есть, психологически – к нелепому и порой отталкивающему наблюдателя самоуважению; он погрязает в гордыне, в жертву которой приносится само добро. О показном благочестии фарисея, как общепризнанном его свойстве, мы уже упоминали.
Обыватель, как сказано, это тот, чья жизненная установка – благополучие. Можно сказать, не только материальное, но и душевное благополучие, но только учтя, что материальное благополучие принятого образца составляет для обывателя предмет самоуважения и таким образом часть душевного благополучия. Так что материальный и душевный интересы в обывателе (поскольку он только обыватель) никогда в конфликт не войдут. Он «делает, что должен» (что считается правильным, нормальным) – а далее – «будь что будет». Слишком глубоко вдумываться или дотошно добиваться решения моральной задачи обыватель, понятно, не склонен, ибо это вообще не в его возможностях. Обратите внимание: в формуле «делай, что должно, и будь что будет» обыватель некоторым образом копирует фарисея…	Повторю, фарисей – это тот, кто слишком настроен на свое душевное и моральное благополучие и готов платить за него любую цену, – физическое и материальное благополучие (если это фарисей честный) готов отдать прежде всего. В установке на благополучие его сходство с обывателем, готовности нести самые крайние издержки – их различие. Тут важно сознать, что материальное вообще слишком мало что значит в вопросах морального. Парадокс, беда и порок фарисейства в том, что настоящая здоровая совесть в человеке сама по себе возможности для его полного морального благополучия не оставляет. Именно живая и здоровая, а не отсутствующая совесть постоянно болит, и настоящий праведник вряд ли спит хорошо («сном праведника», если имеется в виду хороший сон, спит только бессовестный). Так оно потому, что идеальных решений большинства моральных проблем не может существовать вообще, это дело отнюдь не только готовности преодолеть какие-то трудности или пойти на какие-то издержки (хотя и это конечно важно); моральные проблемы – это коллизии, выборы из разных зол, из которых нельзя выйти без сожалений. А фарисей верит или хочет верить, что всегда возможно идеальное решение моральной проблемы, и такое решение – точное исполнение некоего закона, во что бы то ни стало. Поступить так, как хочет фарисей, «чтобы не в чем себя было упрекнуть», можно только, если заступить на позицию законничества, формализма. Он «делает, что должен», иногда с великими трудами и лишениями, за сомнительную возможность сказать без угрызений совести «…и будь что будет». – Таким образом, фарисейство – верность некоему моральному правилу-алгоритму, которому жертвуют самой моральной задачей (максимуму добра в конкретной ситуации) – плод слишком большой заботы о своем моральном комфорте.
Итак, обыватель по видимости ищет во всем прежде всего своего благополучия, что позволяет ему принимать самые противоречивые идеи; он, таким образом, даже в известном смысле терпим! И все же, набор допустимых идей ему задан a priori, и ни одна из них по отдельности критике не подлежит, в каждой из них он – фактически, фарисей.	Итак, фарисей живет идеей, даже во вред собственному благополучию. Идея его верна a priori и критике не подлежит (а подлежит исполнению, воплощению в жизнь); кто не с нею, тот против нее и соответственно против него самого; он принципиален и, стало быть, принципиально нетерпим, ненавидит компромиссы! Он – фанатик. Какая разница с обывателем!.. И, при всем том, в этом своем мистическом страхе взглянуть критически на собственные установки, страхе, по сути, собственной свободы – как похож он на трусливого обывателя!
Обыватель ничто не общепринятое в его среде не признает даже за реальность. Лишь общепринятое, расхожее, пошлое, и составляет для него настоящую «жизнь», которую он уверен что «знает» и знанием которой горд (черта, вообще весьма характерная для обывателя); все прочее для него – выдумки и блажь; мир обывателя – узкий мирок.	Для фарисея все, что не его сакральная идея – либо ничто, тлен, либо – вредная ложь. Если обыватель уверен, что знает «жизнь» (и очень трудно сформулировать, что он имеет в виду под этим своим «знанием жизни»), – то фарисей знает, ни больше ни меньше, как истину! Фарисей весь в своей «сверхценной идее», он – зашорен, он – узок. И горд этой узостью, как особым достоинством.
Демократия – строй, максимально пригодный для обывателя. Это не мешает ему, впрочем, быть приверженцем социализма и даже Сталина (кому в теории, а кому даже и по личным впечатлениям); логическая последовательность, как уже говорилось, не относится к числу достоинств обывателя. Итак, демократия: свобода собственности и слова. Естественно, что прямо подлажена под обывателя, под широкий спрос, свободная экономика, рынок; сама эта экономика целенаправленно и активно формирует и спрос и самого обывателя, будучи кровно заинтересованной в его унифицированной потребительской психологии (то есть настрое уважать себя не за то добро, которое приносишь другим, а за то, которое сумел присвоить и потребить, плюс настрое потреблять именно то, что кем-то уже принято потреблять, «модное»). И так же, как экономика, подлаживается под потребителя-обывателя, и так же сама усиленно штампует его свободная печать. Печать, которая будет усердно плодить и размножать любую муть, заказываемую широкими обывательскими массами, да еще и всячески убеждать обывателя, что именно он-то во всем прав и он всему голова, что ничего за пределами его вкусов и интересов не существует, а дело писателя (художника, певца…) – «чего изволите?»… Свободная печать – то есть зависящая не от власти, а только от кассы – вот мощнейшее средство самонивелирования душ, самоутверждения и апофеоза обывателя.	Теократия, любой тоталитаризм – вот строй фарисея; это строй, вожделенный фарисеем и фарисея имеющий виду воспитать (при советской власти это называлось «нового человека», при нацистской – «истинного арийца»…). Правда, тут имеется в виду фарисей особого рода – не гордый одиночка и не чванящийся своей принадлежностью к «избранным» сноб, а счастливый своей неразличимостью от широчайшей массы ему подобных фарисей-винтик. «Свобода совести», учит тоталитаризм, – это только «свобода от совести»; тому же, что есть настоящая совесть, научит сам тоталитаризм. Таким образом, тоталитаризм хочет иметь в подданных одних фарисеев – маньяков заменившей им личную совесть тоталитарной идеологии (определенного или смутного кодекса нравственно-теоретических принципов). Таких маньяков, что ради общей святой идеи будут не только готовы жертвовать собой, но и крушить все святое вне себя: будут готовы (или хотя бы будут оправдывать) убийства, предательство близких и т.д. Именно в акциях подобного рода и воплотится представление о высшем нравственном подвиге (Любовь Яровая, Павлик Морозов и пр.). – И ему, тоталитарному устройству, действительно удается фабриковать фарисеев прямо из обывателей! По целым десятилетиям простой обыватель в иных странах – чистый маниакальный фарисей! Вот еще одно свидетельство нашей мысли, что обыватель и фарисей – явления во многом родственные. Так что и распространенная у обывателя тоска по прежним, то есть тоталитарным, тотально-фарисейским временам даже какую-то свою тайную психологическую последовательность имеет.
Обыватель, можно сказать, чванлив – нередко и насмешлив (а быть смешным для него – низ падения); но насмешливость его распространяется на заведомое меньшинство, на единицы – на тех, кто не вписывается в общепринятое, имеет не принятые в его среде ценности. Одним словом, на «чудиков». Иной «чудик» может быть не лишен знаний, умений и достоинств, которых у нашего обывателя-насмешника нет, он может быть даже выше последнего по социальному статусу, с «чудиком» этим, бывает, нашему обывателю бывает даже весьма интересно пообщаться! – но только тет-а-тет; на публике, бывает, блюдущий свою «сословную» честь обыватель боится с ним даже поздороваться – стыдится знакомства…	Фарисею естественно быть чванливым (хотя, в общем, это и не обязательно), и его чванливость, буде она наличествует от природы, чаще всего и деспотична; ведь он со своей принципиальной чистотой – в заведомом меньшинстве, таких как он единицы, тогда как большинство погрязло в ничтожестве. Тут уж не до смеха (как оно свойственно чванливому обывателю), тут верная реакция – гнев! Что до «массового фарисея» – обывателя в тоталитарной стране, коммуниста, религиозного фундаменталиста или фашиста (об этом типе говорилось чуть выше), то тут дело конечно имеет свою специфику. Гордиться и чваниться непосредственно будто не перед кем, все вокруг такие же как и он – подчеркнуто простые и скромные, как все. (Высокое звание – «простой советский человек», и сам Сталин-солнце был за «товарища».) Но уж гнев по отношению к единичным отщепенцам-неверным, хотя бы только подозреваемым, даже явно мифическим, достигает у наших «фарисеев» немыслимого апогея! Тут сами адвокаты просят для своих подзащитных расстрелов, а уж прокуроры прямо взывают: «расстрелять как поганых псов!» – и находят в массах душевный отклик…
Обыватель и сноб. – Обыватель горд принадлежностью к широкому стаду «как все», сноб – к узкому, обособленному стаду «элиты». В том и другом случае это варианты стадности. Обыватель – по-своему сноб, только та «элита», к которой он себя причисляет, достаточна широка для того, чтобы оставлять ему некоторую свободу мнений (если таковые закрадываются) и поступков, и чтобы чванство не становилось его определяющей чертой. Он может, конечно, гордиться свой национальностью или дорогой машиной, но, в общем, тех, перед кем можно было бы этим гордиться, не так и много. Много русских (в России), немало и евреев, и давно не редкость владельцы внедорожников. Я вспомнил здесь о снобе потому, что современный снобизм – это не столько прежняя принадлежность к какому-то клубу или к родовой аристократии (хотя в общем, если присмотреться, и это тоже), сколько готовность разделить некоторые характерные мнения и установки: что-то близкое к сакральным заповедям исторического фарисея.	Фарисей и сноб. – И фарисейство и снобизм, это: некритическая приверженность неким установкам, ощущение избранности, чванство. Только у фарисея этот комплекс начинается с его священных установок, которым он более других хочет быть верным, затем это самое и помещает его в число избранных, а отсюда уже рождается чванство. А у сноба путь обратный: природная охота чваниться гонит его в кружок «избранных», а избранные различают себя по каким-то своим кружковым характерным установкам… Которым, конечно, наш сноб пребудет верным – под страхом морального отлучения от «элиты» – чего бы это ни стоило… Вот и еще одна замечательная разновидность коллективного фарисея (после фарисея-винтика) – это сноб. Итак, две величины порознь весьма близки к третьей: и обыватель и фарисей – так близки к снобу! И этим тоже родственны. Обыватель тоже держится общих мнений, как и сноб, только они у него не такие жесткие, как у сноба, и вообще собственно культурные или политические мнения для обывателя не особо важны (как другие признаки, например материальная обеспеченность или манера одеваться). Но в главном все то же. Сноб, фарисей – это элитарный обыватель, обыватель – довольно свободный, в силу своей многочисленности, сноб или фарисей. Фарисей, как и сноб, есть некоторый апофеоз обывателя.

* Что такое фарисей и фарисейство?
Фарисеи в собственном историческом смысле – одна из наиболее авторитетных религиозных группировок в древнем иудаизме.
Фарисей и фарисейство в современном смысле, как именования нарицательные (о которых речь в этих заметках) – идут от Христа.
Фарисейство в этом смысле – это:
а) особая претензия на праведность / нравственность,
б) выражающаяся в ревностном служении божественному / нравственному закону,
в) что неизбежно приводит к дотошному жесткому формализму, то есть такому соблюдению закона, когда его буква становится важнее его собственного духа – предполагаемого им самим доброго плода, – и даже может быть направлена против него;
г) и это – та «закваска фарисейская», на которой пышно всходит особого рода лицемерие: нравственная тупость, жестокость и чванство под личиной праведности.
См. эссе «Что такое фарисейство»
* «Сексуальная революция» привела отнюдь не к тому, что обыватель перестал быть в вопросах пола тупым несгибаемым ханжой-фарисеем и научился откликаться на требования человечности, но к тому, что главные черты обывателя – внутренняя подчиненность общему правилу и внутренняя же непоследовательность – выступили особенно нелепо, приобрели какую-то удивительную гротесковость. Высший закон общепринятого потребовал от обывателя… распущенности, и вот, готово, нынешний «добропорядочный обыватель» – распущенный! Так, с тех пор как установили, что «секс» – это не «плохо и стыдно», а очень даже «хорошо» и стало быть совсем не стыдно (категория интимного для обывателя слишком тонкая, ему подай «да» или «нет», «можно» или «нельзя»), – презервативы, например, распространились из аптек в универсамы и там завлекают покупателя, красивыми упаковками и интригующими названиями, прямо у касс, на стендах рядом со жвачками, леденцами и киндер-сюрпризами; младенец хватается за жвачку или гнусную куклу в виде человека-паука, а его молодая мама выкладывает на транспортер, посреди всякой снеди и рядом с киндер-сюрпризом, презерватив.
А чего, собственно, добиваются так называемые секс-меньшинства со своими гей-парадами и проч.? Разве того, чтобы никто их не смел преследовать за то, что никого не касается? Чтобы не топтались у них в душах и не превращали в публичное дело то, что может быть только делом сугубо личным? Чтобы не лезли в их несчастное, но все же святое и заповедное в каждом интимное?.. – Отнюдь! Именно «парады»-то им и нужны. Именно публичность. Они борются за то, чтобы их патологии были признаны широким общественным мнением в качестве нормы – обывательской нормы.

См. также эссе «Что такое обыватель» и «Что такое фарисейство»

Сайт управляется системой uCoz