Психология мнения

Рейтинг@Mail.ru

Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссе

Эссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий»

На главную страницу  |  Словарь по буквам  |  Избранные эссе из Словаря  |  Эссе по темам  |  
Словник от А до Я  |  Приобрести Словарь  |  Гостевая книга

Психология мнения

Всякое мнение, в мировоззренческой сфере, – это почти неразрывно 1) гипотеза и 2) ценность, оценка.

То есть оно состоит:

– во-первых, из нашей большей или меньшей субъективной уверенности в том (по какому-либо вопросу), чего мы определенно не знаем и знать, на данный момент или в принципе, не можем, и –

– во-вторых (поскольку, подчеркну, речь идет о сфере мировоззренческой), из соответствующей этой нашей субъективной уверенности – личной иерархии ценностей, то есть разделению прочих мнений на разумные или неразумные, похвальные и дурные, соответственно и их носителей – на людей умных или неумных, достойных или менее достойных (все это во множестве вариантов: «глубоких или поверхностных», «развитых или примитивных», «искренних или фальшивых» и т.д. и т.п.).

По тому, во что человеку верится, судить о его личных умственных и душевных качествах можно, а по тому, что он знает – разумеется, нет. Очевидно, что, если бы какое-то мнение оказалось доказанным, оно приобрело бы статус знания (истины или факта), перестало бы быть делом чьего-то внутреннего предрасположения и уже не влекло бы за собой никаких оценок, ни взглядов, ни личностей. (Разве что мы могли бы человека, сознательно игнорирующего или не умеющего признавать факты, признать сумасшедшим или идиотом и вовсе не принимать его «мнений» в расчет. Но это уж не оценки, а диагнозы.) Таким образом, во мнении – поскольку оно еще только мнение – переплетаются объективное и субъективное, в нем слишком трудно разорвать чисто «когнитивное» и чисто «аксиологическое» (логическое и психологическое, теоретическое и моральное). Мировоззренческие гипотезы, в которые нам верится, влияют на наши жизненные цели, симпатии и антипатии, а наши цели, симпатии и антипатии склоняют нас к тем или иным мировоззренческим гипотезам. (Последний из двух вариантов отражен, кажется, в интересной русской поговорке «Куда ворон летит, туда и глядит».)

Однако «удельный вес» того и другого аспекта в наших мнениях – «когнитивного» и «аксиологического» –может быть разным. Мне кажется, это больше всего зависит от психологического типа самих «имеющих мнение». У одного человека доминирует «когнитивное», более или менее четко сознаваемая «метафизика», может быть даже для него лично дискомфортная, а уже из нее вытекает иерархия приоритетов, в которой другие люди и мнения получают свои оценки. У другого складываются его симпатии и антипатии, его «аксиология» – в основном, надо полагать, не случайно, а вокруг стержня его персональных интересов – а «метафизику» он принимает или вырабатывает уже соответствующую (если только не постарается обойтись без всякой).

И типы эти довольно легко просматриваются – хотя и не существуют, кажется, в чистоте.

Дальше я попробую подробнее охарактеризовать установки этих двух психологических типов.

Тип личности, в образовании мнений которой о мире и ее месте в нем –
 
•  доминирует «аксиологическое» •  доминирует «когнитивное»
…То есть из наших неосознанных предпочтений, наших «нравится» и «не нравится», в которых мы как будто не вольны, вырастают наши «одобряю» и «не одобряю», а, в конце концов, и наши предположения (представления, мнения) обо всем том (лежащем в сфере принципиально неопределенного, но необходимого для полноты нашей картины мира), что вообще «хорошо» и что вообще «плохо» (наши ценности), и даже что «истинно» и что «ложно». …То есть из наших привычных предположений (представлений, мнений), именно тех, что кажутся нам наиболее вероятными и которые мы ощущаем как собственно наши мнения, такие, в которых мы только и можем быть искренни и потому не вольны, – из наших установившихся искренних представлений о том, что вообще «истинно» и что вообще «ложно», и что «хорошо» и «плохо» поистине, – вытекают и наши «одобряю» и «не одобряю». Вытекают наши ценности.
…Вопрос же, что будет, если наши прирожденные «нравится» и «не нравится» вместе с порожденными ими представлениями войдут в противоречие с объективными возможностями, и в частности с интересами других людей, за которые эти последние сумеют достаточно убедительно постоять (то есть так, что нам не поздоровится) – это дело личного житейского опыта, или точнее сметливости и благоразумия: вырабатываемого умения сражаться за свой интерес всегда так, что не сделать себе хуже. Нужно уметь чувствовать, за что стоит бороться, а от чего, скрепя сердце, лучше отступиться, во избежание потерь более серьезных, чем возможные приобретения; нужно чувствовать, что можно присвоить открыто, а что – лучше «молча», и т.д., и т.п., – в подобных-то правилах и состоит вся наука так называемой «житейской мудрости». …Вопрос же о том, насколько наши представления об истинном и неистинном, должном и недолжном совпадут с нашими «нравится» и «не нравится» – становится вопросом нашей обретаемой с душевным опытом мудрости. «Себе» еще надо учиться, самопознание – дело всей жизни. Если мы научаемся хорошо понимать себя – что значит отдавать себе достаточно верный отчет в том, во что поистине, без влияния каких-то авторитетов, без самообмана и внутреннего принуждения, мы верим – то, по меньшей мере, гармония в отношениях наших мнений и наших фактических предпочтений гарантирована. Ведь если нам, скажем, нравится то, что мы сами же ощутим дурным объективно, мы не почувствуем насилия над собой, если принуждены будем это «нравится» в себе подавить или найти ему (его объекту) приемлемую замену; а если мы что-то ощутим объективно хорошим, то, в той же мере, это нам понравится. Дело, подчеркну, в обретаемой с течением жизни адекватности наших представлений: выработке именно тех представлений о мире, в которые мы могли бы верить – это слово уже звучало – искренне.
Но откуда возникают сами наши предпочтения? – Понятно – из наших потребностей, или столь естественного желания «своего блага». Это благо, которому в принципе нет дела до общего или чужого блага (оно называется еще личным интересом или корыстью), в своих разных приложениях и составляет все наши подлинные цели. И вот, в этой установке, в предельном ее выражении, мы одобряем то и тех, что и кто способствует нашим целям, и негодуем на то и на тех, что и кто препятствует нам в достижении этих целей, просто потому, что это наши цели. А иных критериев, если отринуть критерии объективные, и не остается.
Из удобного и мешающего нам, помогающих и препятствующих, «хороших и плохих», вырастают, как сказано, сами наши «хорошо и плохо»; то есть, в конце концов, из нашего интереса – наша картина мира! Сам Бог – это наш и даже мой Бог, существующий в конце концов для того, чтобы на каких-то условиях меня «спасти», привести к моему вечному блаженству…
Повторю – в этой установке, в идеале, мы следуем своим целям потому, что считаем их поистине достойными, и по той же самой причине одобряем или порицаем то, что способствует или препятствует этим целям, и тех, кто их разделяет или не разделяет. Из «хорошо и плохо» («добро и зло») вырастают «хорошее и плохое», «хорошие и плохие». Главное в этой установке – то, в чем, по нашему мнению, состоят истина и ложь, добро и зло; главное «метафизика», «философская вера» (в чем, так сказать, «моя вера», что для меня есть Бог) – а из сего уже должны определиться наши цели и наши симпатии.
Разумеется, мы не можем подчинить наши чувства нашим мыслям – то есть свои душевные пристрастия каким-то своим теоретическим представлениям; наши чувства – это те самые факты, которые абсолютно упрямы! Но дело-то в том, что сами наши теоретические представления – наши мнения – это те и только те, в которых мы искренни, а в этом у них с нашими чувствами – нечто вроде «предустановленной гармонии»…
Кстати, вопрос, почему что-то или кто-то нам препятствует – значения в этой субъективистской установке, естественно, не имеет, и на нашу оценку оного как хорошего или дурного не влияет: хорошо то, что хорошо мне, плохо то, что плохо мне. – Ведь, чтобы придать значение вопросу о хорошем или плохом самих по себе, надо уже выйти из пределов собственного интереса – то есть покинуть описываемую установку. – К счастью, как уже сказано, в ней невозможно оставаться вполне.
Что касается поступков других в отношении других, то тут, если я берусь судить, я исходно встану на позицию оценки фактического вреда («око за око») или, в лучшем случае, экономящую душевный и умственный труд формальную позицию общих принципов, «каменных скрижалей».
Подумалось: то религиозное направление, которое полностью отрицает свободу воли и все-таки жестоко казнит грешников, гармонично сочетается с описываемой установкой. Какое нам дело, виноват ли бессильный перед Богом грешник или виноват сам Бог, предопределивший его к греху? Кого-то же наказать надо – и конечно, слабейшего!
Кстати, именно люди этой установки бывают склонны отыскивать для «плохих» людей поводы для снисхождения или даже вовсе отказываться от категории «плохие» – в силу своей привычки принимать в расчет не только удобное или мешающее им лично. В оценках поступков других людей, касающихся нас лично, становится особенно важным объективное – в смысле – все в ситуации, что находится за пределами отношения к моей персоне; так, кто-то может мне очень и очень вредить, но – если я осознаю, что это происходит без его намерения или без возможности для него поступать иначе (а, чем глубже вникаешь в обстоятельства, тем, всегда, более склоняешься к такому выводу), то теряю охоту к сведению счетов с ним; кроме того, объективность заставляет меня признавать неизбежность заблуждений, вспоминать и свои собственные, и, по совести, остерегаться судить… А в моих общих оценках (поступков других относительно других) это, естественно, выражается в готовности всегда понимать и жертву, и обидчика, тут справедливость все более удаляется от значения «месть»…
Увы, на этой позиции слишком трудно оставаться вполне. Не каждый, как Христос, скажет и на кресте – «не ведают, что творят»…
Интересно следующее. – «Нравится» и «не нравится» возникают в людях будто бы первично, а «прав я» или «неправ» (как это «нравится» и «не нравится» сочетается с «хорошо» и «плохо») – если возникает, то уже потом. То есть «аксилогическая» установка эволюционно предшествует установке «когнитивисткой». Но, как известно, именно в юности люди нередко, и даже как правило, бывают все-таки склонны верить в некие всеобщие «хорошо и плохо», согласно которым будто бы готовы строить свою жизнь (это называется, например, «юношеский идеализм»). Так происходит потому, что некоторые отвлеченные ориентиры нужно иметь еще до опыта, и в их число могут входить, и вызывать душевное расположение, принятые от лучших людей ориентиры на истину и добро. – Однако, к сожалению, затем большинство юношей с этим своим «идеализмом» расстаются, чтобы вполне и бесповоротно обратиться к «как есть», в коем каждый привержен лишь своему личному интересу. И утверждается в той установке, которая здесь описывается, как во «взрослой».
(Об этом говорится, в числе прочего, в статье «"Реалисты" и "идеалисты"».)
Важное замечание. – Чтобы в описываемой «когнитивистской» установке не было противоречия, нужно как будто бы, чтобы та метафизическая картина мира, которую мы искренне считали бы верной и не могли бы представить для себя иной, уже имелась бы в нашем сознании в завершенном виде. Но она-то, пусть даже в самых общих чертах (детали вообще суть дело схоластов), без некоего жизненного опыта не выстраивается. А в опыт нас кидает – случай да какой-то наш практический интерес… то есть начинается все как будто и не с личной метафизики, а с личного интереса…
Как это устраивается в реальности? – Так, что человек, психологически сориентированный на истину и добро, на «как должно быть», с юности принимает какие-то кажущиеся ему достойными взгляды – «идеалы» – извне, «из книг», лучших благородных людей, или от случайных авторитетов (все это – так называемый «юношеский идеализм»); и эти «молочные идеи» (по выражению Дмитрия Писарева) какое-то время работают. А затем, под воздействием опыта, они сменяются, через более или менее жестокие разочарования и кризисы, идеями истинными: то есть, поскольку речь тут может идти лишь о мнениях – нашими собственными.
…На этом месте я отмечу, наконец, одно серьезное, даже слишком серьезное упрощение, допускавшееся во всем вышесказанном, которое надо непременно учитывать. –
Дело в следующем. «Нравится» и «не нравится» в человеке, мало полагающемся на свой разум (а именно такой человек и разделяет чаще всего описываемую здесь «аксиологическую» установку) никогда не бывают вполне его индивидуальными и не возникают целиком непосредственно в его душе; они уже исходно социализированы – являются в значительной мере тем, что принято в окружающей индивида социальной среде и этим индуцировано в нем самом, и в этом отношении уже исходно не столько «мои», сколько «наши». Да, его «хорошо» и «плохо» возникают из его субъективных «нравится» и «не нравится», но, если взглянуть со стороны, слишком явно бывает, порой до смешного, насколько сами его «нравится» и «не нравится» предопределены тем, что считается «хорошим» и «плохим» в его среде.
«Ценности» – согласно самой распространенной точке зрения, как я ее понимаю – это именно наши общие, социализированные «нравится и не нравится», определяющие наши личные «хорошо и плохо» (мнения), в отличие от «нравится и не нравится» (мнений) чересчур индивидуальных, могущих быть в обществе и осуждаемыми – даже по одной лишь этой причине. (NB: нравственные ценности для большинства людей, увы, пока еще как будто ничем не обоснованы, это именно только «мнения», заимствованные от социума и защищенные его авторитетом.) Наличием таких общих ценностей, индуцирующих наши личные пристрастия к ним, наверное, и создается возможность сосуществования в одном обществе столь крайних субъективистов, какими должны вроде бы являться наши «аксиологи», то есть те, кто сориентирован на свои «нравится» и «не нравится». (Здесь мирное сосуществование обеспечивается не тем, что люди начинают беречь его сознательно, а тем, что все они подчиняются общим ценностям-нормам.) – Однако, факт общепринятости отнюдь не делает эти ценности объективными (принятое – действительно добрым или полезным, модное – действительно красивым и т.д.). Он только определяет способ их происхождения в субъекте и характер их субъективности – так сказать, не «персональный».
Что важно сознавать: именно «когнитивная» установка способна сделать личные мнения человека действительно его личными (персональными) – отделив для него то, во что он сам может поверить, от того, во что верят все другие. И именно она делает личными, а не примитивно социализированными, его «нравится» и «не нравится», и засим – его «хорошо» и «плохо», то есть его ценности. По-настоящему мыслить и чувствовать можно только своей головой, своим сердцем – это ясно.
Но как могут быть ценности – «личными»? Разве они не суть то, на чем можно и нужно строить общее существование? – Ответ в том, что истинные социальные ценности – сколь, может быть, это ни сомнительно прозвучит – это уж, собственно, и не мнения, а – NB! – объективные истины. Они – не коллективно-условные, а безусловно-всеобщие для человека, потому и личные для каждого. Если традиции всякого общества, его особые кодексы общепринятого, суть только эмпирически сложившиеся определенные русла бездумного коллективного существования, которые до сих пор данное общество не привели к гибели (и только это можно сказать в их обоснование), то истинные ценности, которые действительно будут служить всем и каждому, везде и всегда – и можно, и должно обнаруживать умом. Это – почти то же, что естественное право или справедливость, которые выводятся из не требующих доказательств простых положений чисто логически. Как и в случае с любой объективной истиной, логической или научной, эти ценности во всех своих конкретных применениях обращаются к нашим собственным умам и сердцам, иначе они в нас не станут работать. В чем они состоят? Безусловные истины социального сосуществования – это так называемые «общечеловеческие ценности» жизни и свободы, плюс минимальная платформа соглашений, на которой люди могут сосуществовать с максимальным удобством для жизни и максимальной свободой каждого в необходимой для всех социальной связке.
Что же касается собственно мнений – частных ценностей, например религий – то развитое общество не притесняет их постольку, поскольку они сами не разрушают эту минимальную платформу общего согласия, не стремятся никого притеснять (это называется толерантностью). Тем более вкусы: они у «когнитивиста» – и только у него – личные сугубо, даже тогда, когда совпадают с чужими («о вкусах не спорят»). – Итак, и частные ценности, мнения и вкусы – только «личные» (персональные), и общие ценности – в ином смысле, но тоже – «личные».
…Потому мнения бывают, и даже в основном бывают такими, – общими. Существует некоторое мнение (комплекс гипотез и оценок), которое принимают в качестве собственного члены некоторого социума, и которое составляет знак принадлежности к этому социуму.
А что такое «общественное мнение»?
Это частный вариант «общего мнения»: доминирующее мнение так называемой общественности, то есть «культурной элиты» государства (людей публичных), в его отношении к идеологии его «властной элиты». Способность подданных иметь какие-то общие позиции, автономные от позиций власти.
Психология самого общественного мнения не является темой этого эссе.
…Понятно, что мнения «когнитивистов» общими не бывают. О своем мнении я могу спросить только у себя же – и все они, таким образом, личные. Хотя бывают, конечно, совпадения во мнениях, и эти совпадения могут дорогого стоить.
А что такое, в этом отношении, «общественное мнение» – позиция культурной элиты, автономная от позиции власти? Является ли оно продуктом такого замечательного совпадения в личных мнениях разных культурных людей?.. Увы – не во всем и не всегда. Элита – лишь тесное, обособившееся внутри какого-то просторного, стадо, степень конформности внутри которого тем больше, чем престижнее ощущается принадлежность к нему. За право разделять автономное мнение элиты допущенные в нее индивидуумы платят собственной автономией; здесь самая трусливая умственная зависимость людей, чью гордость должна бы составлять умственная самостоятельность, бывает очевидна и невероятна! – Но психология общественного мнения – это тема особая.
Вообще говоря, человек – существо разумное, что значит: способное к объективности, или учету того во внешнем мире, чему нет дела до наших интересов и пристрастий в нем, все равно персональных или коллективных. То есть сама разумная природа человека – как будто против его «аксиологической» установки.
На это ее сторонник, пожелавший бы быть сторонником сознательным (о возможности этого – чуть ниже), мог бы возразить, что сама природа наделила человека «божественной» способностью объективности (или, если хотите, Бог поделился с нами частью своего мирового разума) ввиду нашей же собственной пользы, наших же интересов, и, следовательно, интересы – первичны. – Но все же, – возражая в свою очередь стороннику «аксиологической» установки, – даже если цели природы в нашей духовной эволюции были действительно столь ограниченны, это отнюдь не делает объективное фиктивным или как-то подчиненным пользе; напротив, пусть (допустим!) мы знать ничего кроме пользы не можем, мы все-таки вынуждены сообразовываться с объективностью ввиду самой этой пользы – этому-то и учит нас природа.
Практически, конечно, и самая примитивная корысть нуждается в способности объективности, в логике. Здесь обе рассматриваемые установки могли бы прийти к согласию. Однако (продолжая аргументы «когнитивиста») самодовлеющий «свой интерес», при отсутствии бескорыстной потребности разума в истине, ничего серьезного не добьется и не оправдает даже сам себя.
Так или иначе, «аксиологическое» в нас слишком крепко. Оно и не может быть вполне элиминировано, даже для разума, поскольку определяет направление и характер наших разумных исследований – ставит вопросы. Беда в том, что оно претендует на нечто много большее, чем вопросы – оно хочет давать ответы! Так, можно представить религию как величайшую попытку нашей субъективности, естественно ориентированной на наш личный интерес, преодолеть естественность мировую, или объективность, и тут сказать свое последнее слово. Нет религии без идеи чуда – представляющего собой именно торжество субъективного над объективным. Нет ее и без идеи молитвы – чудесной возможности моего маленького я «умолить» это безмерное неумолимое, обратиться за помощью в борьбе с естественным к сверхъестественному… В религиозности (теистической, то есть традиционного типа) «аксиологический» тип личности находит свое высшее, предельное выражение.
Отступая к первоначалам: а во что вообще нам легче (искреннее) всего верится, когда нам удается (и если удается) вовсе абстрагироваться от своего персонального интереса в этом деле? – Наверное, в то, что «естественно» и «понятно», то есть максимально просто и при этом не противоречит логике (то есть, по рассмотрению, самому себе), и имеющимся в нашем распоряжении фактам. Вот то, что само по себе, и в этом смысле объективно, наиболее вероятно.
Однако и это «объективно наиболее вероятное» для разных людей выглядит разным! Так оно потому, наверное, что мировоззренческие вопросы не бывают однозначны уже в «условиях задач», и каждый формулирует их себе сам. Причем, надо признать, формулирует их в соответствии со своей заинтересованностью – демонстрируя уже этим, кстати, неразрывность «аксиологического» и «когнитивного» в своих представлениях. Эти факторы уже неисследимы.
Например, вопрос о смерти и бессмертии. Если отвлечься от нашей слишком легко объяснимой человеческой заинтересованности в этом деле, без которой, наверное, и не возникло бы самого этого «проклятого вопроса» – самое простое и ясное его решение для многих будет атеистическое: бессмертия не существует. Для многих, но не для всех. Для кого-то, как известно, и не только для «заинтересованных лиц» («воцерковленных» и близких к ним), атеистическое решение представляется отнюдь не простым, а только упрощающим, примитивным – поскольку, скажем, и «свой интерес» есть сам по себе реальность, и превращение единственного непосредственно ощущаемого нами бытия в ничто «естественным и понятным» даже и не выглядит… То есть для рассматриваемого здесь «когнитивного» типа личности возможна и религиозность, правда, какого-то нестандартного, не церковного «теистического» типа. К этому я еще вернусь в конце эссе.
Ну что ж: если бы хоть по какому-то вопросу мы, абстрагировавшись от своей корысти, к общему мнению приходили бы неизбежно, его следовало бы принять за очевидность или аксиому – истину недоказуемую, но и не требующую доказательств. Но мы здесь ведем речь именно о мнениях – которые осваивают для нас поле неочевидного, неоднозначного, и которых, соответственно, не бывает без возможности сомнения (со-мнения, сопутствующего ему иного мнения), и потому которым, чтобы они вообще были (а без них человеку никак) – нужна свобода, свобода быть разными. В общем, «аксиологическое» в формировании наших мнений неизбежно, а степень и место его неформализуемы.
Во всем, что в принципе не поддается проверке опытом или логикой, желаемое и вправду допустимо принимать за действительное, заступать на самую оптимистическую точку зрения. Вот – база для философии прагматизма.
Прагматизм выглядит как теоретическое обоснование описываемой «аксиологической» установки. Точнее, как удивительная в своем роде и дерзкая попытка следовать ей сознательно. «Удивительная и дерзкая» – потому, что такое сознательное следование ей представляется психологически невозможным: хотя всякое мнение складывается в этой установке под влиянием заинтересованностей, «верится в лучшее», оно все-таки должно выдавать себя за «когнитивное», такое, что наиболее вероятно само по себе (а предопределившие ее заинтересованности должны оставаться в тени безотчетного, бессознательного). Без этого пожелание мнением не станет, желаемое не почувствуется действительным. – То есть прагматик, нелепым образом, пытается сознательно следовать тому, что работает, лишь если остается неосознанным.
Джемс, изобретатель философского религиозного прагматизма (как неосмысляемая практика, прагматизм есть ровесник человечества), попытался снять указанную трудность, попытавшись развенчать саму идею всякого «само по себе», саму идею объективной истины: последняя, с этой точки зрения, человеку не дана вовсе, являет собой своеобразный мираж, фикцию сознания. Вся доступная нам истина есть только «разновидность благого» (удобного для нас), так что те мнения, которые надежнее всего проявят себя в деле обретения нашего блага, и будут для нас истинными. Их, соответственно, не надо искать или тем более ждать, чтобы они в нас созрели – их можно прямо сконструировать по своему вкусу (интересу)… Правда, объективность логики (ее верховенство над субъективностью) философ фактически не решился и не рекомендовал отрицать, поскольку от любых прагматически сколоченных мнений требовал внутренней непротиворечивости: приходилось считаться с тем, что, как только логическая несостоятельность мнения становится самому «мнящему» заметна, оно в нем «почему-то» гибнет. «Так уж устроены наши умы!» – скажет прагматик, чтобы избежать признания идеи объективности, но это лишь пустые слова; да, так устроены наши умы, что вынуждены считаться с чем-то от них независящим, а это-то и называется объективностью. – Вот случай, по моему разумению, когда исключение опрокидывает все правило: если есть для нас хоть что-то объективное, значит, оно есть вообще, объективное существует! Но это уж аргумент «когнивиста».
Так или иначе, нет сомнения в том, что большинство прагматиков или «аксиологов» все-таки предпочитают видеть свои мнения «когнитивными», производить свои мнения от заинтересованностей несознательно, от самих себя втайне. По меньшей мере, они не хотят акцентировать внимание на этой генеалогии своих мнений. Пусть характернейшая для прагматиков максима «человеку надо во что-то верить» (как и эзотерическое «во что веришь, то и есть») как будто и свидетельствует о понимании этой генеалогии людьми описываемой установки, все же, когда речь заходит о каком-то конкретном мнении, «аксиолог» предпочитает победить «когнитивиста» на его «объективном» поле.
Пусть логических препятствий в том, чтобы принимать желаемое за действительное в тех сферах, где ничто принципиально не верифицируемо, как будто и не существует, но…
Зная, конечно, об искушающей многие умы силе желаний, как и чувствуя дух объективного как чего-то независящего от любых наших нужд, выраженный «когнитивист» или «объективист» и здесь скорее сочтет нежелаемое, чем желаемое, за действительное; наименее приятный ответ покажется ему, при прочих равных, наиболее вероятным! Многие, видимо, согласны с тем, что «каждому, каждому в лучшее верится»; однако «когнитивист» представляет собой явное исключение из этого правила, он в этом плане пессимист; без надежды на лучшее не обходится конечно и он, но верится ему скорее в худшее. Самое оптимистичное, на что способен в этом отношении «когнитивист», это позиция «надеюсь на лучшее, готов к худшему».
Трудно «когнитивисту» понять прагматика душою. Можно ли ему принять определение Джемсом истины как «разновидности благого» – а не только благое как очень частную, практическую истину (то, что нам полезно «поистине»)? Казалось бы, почему нет? Так, скажем, естественно думать, что Луна вращается вокруг Земли, но, особенно если ты обитатель Луны, почему бы не принять обратное, более приятное для самолюбия лунита положение – что Земля вращается вокруг Луны? Логических препятствий к тому нет… разве что: уж слишком непонятной станет такая замысловатая, с точки зрения лунита, траектория Солнца… По-видимому, о существовании вещей самих по себе нашему луниту лучше вовсе не задумываться. Так, собственно, прагматик и поступает: объявляет всякое «само по себе» в принципе непостижимым, нам не данным и даже не могущим быть нам интересным. – Однако «само по себе» вещей, «объективная истина», свидетельствует нам о себе поистине неопровержимо – она дает о себе знать каждому своей неподатливостью. Если мы убеждаемся, что сквозь стены проходить по одному своему желанию мы не в состоянии, значит, самое главное об объективности мы уже знаем: и то, что она существует, и то, что она нам дана. Можем мы и постигать, из чего складывается та или иная объективность, и, чем менее мы заинтересованы в непосредственном практическом использовании таких знаний, тем более движет нами общий интерес, то есть интерес к объективной истине самой по себе! – который, стало быть, тоже существует. Этот общий интерес просто не может в нас не существовать, даже ввиду той же практической нужды, потому что ни одна частная задача не решается без выхода на какую-то более общую точку зрения (без такового, столкнувшись на пути со стенкой из нашего примера, нам оставалось бы лишь упираться в нее лбом); стало быть, должен быть в нас и врожденный вкус к общему, чистое теоретическое любопытство, выходящее за пределы непосредственной пользы.
Благое – синоним ценности. Я отнюдь не разделяю той точки зрения, достаточно обычной, что истина, как нечто не зависящее от наших упований, не имеет отношения к ценностям. Тут дело более тонко. Я посвятил отдельное эссе («Истина и ценность») демонстрации того, что истина не зависит от ценностей не потому, что сама не является ценностью, а потому, скорее, что является высшей ценностью, и притом моделью, по которой образуются они все! Действительно: всякая ценность, в отличие от только «имеющего цену», есть самоценное, или то, что важно нам, но важно само по себе, так что скорее мы себя ей подчиняем, чем его подчиняем себе. Имеющее цену в принципе заменимо, всякое таковое служит нам и этим лишь себя оправдывает; ценности же, как и святыне (религиозный аналог ценности), как чему-то в принципе незаменимому, приходится служить. (См. об этом эссе «Ценность и цена», «Ценность и святыня».) То есть, всякая ценность, всякое «самоценное» – это и есть великое «само по себе» объективной истины.
…При всем том, можно догадываться, что и «когнитивисты» в глубине своих душ тоже «аксиологичны» и надеются, что объективно, в конце концов, оправдается лучшее. Но предпочитают так далеко не заглядывать. Это очень видно на профессиональных «когнитивистах» – ученых-естественниках: все они предпочитают ничего не говорить и даже будто не думать о том, что выходит за пределы верифицируемого. Их «аксиология» в том, видимо, чтобы предоставить лучшему осуществиться естественно – объективно. Ведь только объективное они и готовы принимать.
Политика, ее психология – это особый вариант прагматизма: прагматизм социальный. Политики, организаторы общественного мнения, сочиняют или выбирают обществу его «идеалы» (религию, национальную идею и т.п.), внедряя их при помощи своих технологий, а члены общества принимают их в качестве как бы своих личных. Вчерашние квази-коммунисты и атеисты сегодня становятся квази-верующими, – это известно и может происходить буквально на глазах. – Мнение, хоть и образованное под влиянием интереса, должно верить в свое объективное происхождение; потому, казалось бы, изменить его под воздействием одних только перемен в общественном устройстве (это ж не объективная наука, а дело рукотворное!) слишком трудно. Но в данном случае личный интерес заменяется стадным (Я на Мы), а общепризнанность мнения, видимо, начинает играть для человека роль его настоящей общезначимости – социальное выдает себя за объективное.
(Особо об объективистской, прагматической и политической установках – в статье «Философская вера».)
Тенденция социального (стадного) начала в нас, в тех, в ком оно слишком развито, отождествлять истинное и общепризнанное, как бы устанавливать истину большинством голосов – для «когнитивиста» совершенно неприемлема.
Если быть точным, «большинство голосов» в данном отношении – не совсем то, что общепризнанное, и имело бы даже больше права на внимание объективно мыслящего человека, чем это последнее, если бы действительно было таковым: если бы каждый из этого большинства пришел к данному мнению независимо. В этом случае оно и вправду кое-что значило бы, и требовало бы, как минимум, какого-то критического осмысления с нашей стороны. Однако мнение общепризнанное есть нечто иное. Не оно складывается из отдельных мнений, а, наоборот, отдельные мнения индуцируются им: это значит, что само общепризнанное – а) плод случая, вытолкнувшего какое-то мнение на общее обозрение первым или заставившего его срезонировать с какими-то общими в тот момент настроениями, б) наличных в данном обществе традиций и еще – что здесь главное – в) сознательной организационной работы, работы политиков. – Вот эта-то претензия политиков сочинять для общества его мнения, его «идеалы» – «когнитивистом», непосредственно, ощущается как верх лицемерия и цинизма, а способность и склонность людей принимать состряпанные таким образом мнения – нелепой, то есть жалкой и смехотворной; это то, что делает их «толпой».
Продолжая тему возможности и способов изменения мнений в человеке. –
Наши (здесь – «аксиологов») мнения похожи на надежды. Надежды же обоснованы одним желанием, и защищены необязательностью их обосновывать или верить в них слишком искренне. Так что они, как известно, «уходят последними» – весьма устойчивы. Если, конечно, не изменится что-то в самих наших желаниях, и надеяться нам придется уже на что-то другое…
Есть, таким образом, во мнениях людей этого («аксиологического») типа особая защищенность – устойчивость к контраргументам. Ибо и рождаются их мнения в основном не от аргументов – аргументы подбираются по необходимости и в основном только чтобы было что возразить оппонентам, – и тут оказываются годными даже самые поверхностные. Переубедить того, кто спрашивает себя не о теоретической вероятности своих предположений, а об удобстве их практического использования, почти невозможно – покуда указанное удобство налицо. И в этом его особое преимущество.
Но как происходит смена мнений у человека описываемого типа, когда сами его потребности, в каких-то новых ситуациях, а вслед за ними душевные расположения, меняются? Трудность – в том, чтобы совладать как-то с иллюзией объективности своего предыдущего мнения, без коей мнению существовать некомфортно, а также в том, чтобы не слишком удивить окружающих (рассмешить, разозлить их, посеять к себе недоверие, может быть заслужить обвинение в предательстве)… Ведь мнения – это на большую долю и убеждения, а придерживаться оных считается вроде бы за нравственную необходимость (см. по этому поводу статью «Убеждение и догма»)… – Что касается мнений политического, социального плана – кое-что я уже сказал. Тут превращения из «Савлов в Павлы» составляют явление самое типическое и даже вполне обыкновенное. Превращения эти по-своему искренни, так как вера политика по духу – не то, что просто вера (не вера в то, во что попросту верится). Роль объективности тут играет социальность (нечто поставленное над я), а для человека политической складки выше нее ничего и не существует. Так убежденные коммунисты, при новых условиях или новых, что-то обещающих возможностях, без зазрения становятся либералами, атеисты – православными. Человек, сочинивший советский коммунистический гимн, сочиняет затем гимн новый, приторно традиционалистский и клерикальный; генерал безбожной советской империи становится вдруг фанатичным мусульманином и сепаратистом, и т.д. Конечно, если ты на виду, найдутся демагоги, зубоскалы, которые будут тыкать этим тебе в глаза – ну что ж, кому как не политикам знать, что с этим делать, если нет возможности физически заткнуть им рты: игнорировать. Если не нервничать и не дергаться по этому поводу, публика – социум – поймет.
Что до мнений сугубо личных, то тут и обе указанные трудности уменьшаются в масштабе; вчера у меня одно мнение, сегодня другое – кому какое дело? Сменятся обстоятельства, поменяются и наши интересы в них; соответственно, можно обнаружить себя, неожиданно, при других мнениях (и только усмехнуться), а можно провести их инвентаризацию сознательно – это уж кому как нравится.
Наши («когнитивистов») мнения похожи на догадки.
А догадки, когда они для нас уж слишком важны (сопрягаются с достаточно острыми страхами или надеждами), имеют свойство неожиданно менять знак: то ясным, как день, покажется одно, то, вдруг, столь же ясным – прямо противоположное, то снова первое… И чем больше думаешь, тем больше аргументов находишь одновременно за то и за другое – тем больше раскачиваешь эти качели! – Вот, существует и такой вариант «мнений» – «осциллирующие»… Но это – случай особый: когда мнения не отличишь от подозрений или страхов.
В обычном же случае – мнение устойчиво, ибо изменить его по желанию, собственному или чьему-то, трудно, то есть невозможно. Тут требуются внутренний рост и еще какие-то неизвестные ранее факты (не так уж часто они являются), а у фактов, как известно, собственное упрямство, с ними не поспоришь.
Взгляды зреют в нас сами, и в этом смысле только и могут меняться, преобразовываться. Но, уж в этом-то смысле, смысле совершенствования понимания мира и учета новых фактов о нем, взгляды должны меняться даже непременно! Взгляды – эволюционируют. «Дурак, – есть такой афоризм, – не может поменять своего мнения, потому что это не его мнение». Не дурак – может и должен, хотя он и не меняет своих мнений по произволу, как меняет вещь; он не отказывается от старых в пользу новых, а культивирует их.
Не всегда преобразование собственных мнений происходит явно для самого «когнитивиста»: ведь и вероятное (кажущееся нам вероятным) складывается для нас в общем безотчетно. Бывает, что человек замечает перемены в себе (своих отношениях к миру, значит и взглядах) с удивлением; то, что вчера казалось ему «дважды два», сегодня, оказывается, уже выглядит для него самого сомнительным и т.д. Но – что главное: для «когнитивиста» это никогда не дело субъективности, какого-то своего интереса; наши взгляды наших желаний совершенно не слушаются, скорей могут «заартачиться», когда давление желаний слишком явно и сильно; если взгляды «когнитивиста» изволят поменяться, то, хоть и обязательно в результате его внутренней душевной работы, но – все-таки – только «сами». Ему лишь остается отдавать себе в этом отчет, проводить их своевременную «инвентаризацию».
Что до политических и социальных установок, о которых речь шла выше, то и они существуют для «когнитивиста» лишь в качестве личных. Меняться они тоже могут – в качестве таковых (в качестве личных и эволюционирующих вместе с личностью), но эта перемена никогда не будет похожа на смену лошади, на которой человек поскачет, предположительно быстрее, к какому-то личному триумфу. То есть сколько-нибудь искренний коммунист вряд ли превратится в либерала, атеист в православного и т.д.
Вообще, политическое в наших («когнитивистов») взглядах не выше, а ниже личного: именно политика есть то, что заставляет нас лгать против личных мнений, против того, во что поистине – то есть сам перед собою – веришь. Вот, очередной «Савл» превращается в «Павла», а искренний человек, личность, недоумевает: а где же он сам, который из них настоящий? Кому верить – тому «Савлу» или этому «Павлу»?.. Тем паче он страшится «вляпаться» в политику, инстинктивно сторонится всякой партийности для себя персонально: ведь как только человек становится на партийную почву, он теряет право оставаться самим собой – то есть придерживаться собственных мнений и исповедовать их. Мнения могут и меняться, но это никогда не совпадет с колеблющейся по обстоятельствам «линией партии», так что одно только их честное выражение вдруг да станет чем-то вроде предательства: что может быть страшнее?..
О фанатизме. –
Если мои мнения (убеждения) происходят от моих интересов, то все, кто с ними не согласен – против меня, они суть мои личные враги; я с ними в принципиальной войне. Это уже и значит – фанатизм. – Фанатизм есть какая-то моя страсть, преобразованная в «идею» (или нашедшая себя в какой-то «идее») и помноженная на деспотизм. – Всякий живущий в «аксиологической» установке человек, пропорционально собственному эгоизму и самоуверенности, – фанатик. Правда, это касается каких-то идей общего плана, а не у всякого таковые и имеются. В обычном же случае, это «фанатики» какой-то своей корысти, и зовутся просто эгоистами.
Вариант фанатизма (чуть выше мы его касались) – когда личное мнение есть только избранная, ввиду своего честолюбивого или властолюбивого интереса, политическая позиция. Здесь вся личная страсть – это и есть оно – личное честолюбие, властолюбие. Здесь, какие бы идеи ни красовались на знамени фанатика, его подлинная движущая сила – само властолюбие. (Пример – хотя бы тот самый коммунистический имперский генерал, возглавивший исламистов и сепаратистов.)
Фанатизм. – Вот – неизбежный подводный камень для всех имеющих собственные мнения. Действительно: ведь тот, кто верит в правду, слишком хорошо знает, что правда одна, одна на всех. Если ты искренне веришь в свое мнение (а без этого оно и не мнение) – то есть веришь, что оно истинно – то как тебе научиться смиряться с другими мнениями? как научиться вести себя так (научиться делать вид), будто уважаешь чужие глупости и заблуждения, да еще стремиться к тому, чтобы они имели все те же права на признание и уважение в обществе, что и истина?..
Другую же, обратную сторону мы отметили уже выше: именно люди, имеющие представление о приоритете объективного, способны выходить за пределы личного интереса в своих оценках и не распространять свои предпочтения на личности; именно они знают о принципиальной возможности заблуждений (различии мнения от истины) и предпочитают воздерживаться от осуждений, когда речь идет еще только о мнениях, разделять свое мнение и свои оценки, – думающие иначе не становятся их врагами. То есть, именно в этой установке и можно теоретически преодолеть фанатизм и обосновать терпимость, – дело лишь за самовоспитанием, наукой применить теорию к повседневной практике.
Что до фанатизма политического – то ведь он вообще не имеет отношения к искренним мнениям. В политике сами мнения, сами «идеалы» – только ее орудия, некоторое ухищрение в виду каких-то целей; но, как бы ни были (допустим!) хороши цели, они еще не могут определять наших мнений. Так, пусть бы и было доказано, что такая-то религия была бы для общества весьма полезна – одно это, само по себе, еще не может заставить «когнитивиста» поверить. Чтобы верить, ему надо – верить… надо, чтобы верилось… тут фанатизм исключается по определению.
Можно ли обходиться вовсе без мнений? Крайняя «аксиологическая» позиция без них фактически и обходится: если всегда без колебаний следовать своему личному интересу, всякие сложившиеся мнения будут на каких-то жизненных поворотах только мешать, и самое мудрое будет – никогда не относиться к ним всерьез, не придавать им самодовлеющего значения. (Так, скажем, политики изменяют своим декларируемым позициям: ибо их подлинная позиция, которой они верны неизменно – их личный интерес.) В общем, мнения, если довести «аксиологическую» установку до ее предела, станут чем-то сугубо подсобным, что можно придумывать на случай или брать напрокат и сдавать за ненадобностью, не заботясь ни об их внутреннем устройстве (обоснованности), ни, тем более, об их сохранности. Или же это будут своеобразные окаменелости, привычные ориентиры в поиске своего интереса, которые надо уметь вовремя – как только потребует сменившийся интерес – распознавать как «устаревшие», уже не работающие, и без сожаления отбрасывать.
Все мы легко обходимся без мнений в вопросах, которые нам безразличны. Если безразлично все, кроме своего интереса, то от мнения до отсутствия оного будет весьма близко.
А отсюда – и такой вариант наличия-отсутствия мнений, который, кажется (Толстой полагал, что и наверняка) реализуется в людях всего чаще. Именно: мнения – сами по себе, «жизнь» (поведение) – сама по себе. Мнения – это то, главным образом, что принято говорить (для интеллигента это может быть в значительной мере и продуктом собственного творчества), поведение – что принято делать. Последнее же совпадает с верным следованием своему интересу в пределах общепринятых же ограничений.
Можно ли обходиться без мнений (в смысле – самых общих мнений, «картин мира», или мнений метафизических)? – Что ж – а ведь ученые, ученые-естественники, эти самые яркие и последовательные выразители «когнитивистского» менталитета, нередко даже бравируют тем, что без них прекрасно обходятся! Как правило, они терпеть не могут никакой «философии» (метафизики) и предпочитают – это, впрочем, есть первое условие их профессиональной деятельности – «обходиться без гипотезы Бога», не выдвигая и других слишком общих гипотез. Как это понять? Наверное, так, что, если уж мир начал открывать тебе свои тайны всерьез, хотя бы самые частные, – а именно это и происходит в доказательной науке, – то можно удовлетвориться твердым уже знанием, что истина существует и постижима, и проявить такое терпение – не жаждать самой общей картины мира, тем более заведомо недостоверной. (Это только религия, для которой все – тайна, одновременно «знает» все…) Тем легче обходиться без проектов конечной истины, что знание о доступности нам объективного дает очень верный жизненный ориентир: разум. Чтó бы мы ни думали о трансцендентном, в этом-то мире нет спутника более надежного.
Что касается мнений «когнитивиста» в делах менее масштабных, то, как и для человека «аксиологической» установки, если это вопросы ему безразличные, то в них без своих мнений легко и даже желательно обходиться. Заинтересованность в вопросе, может быть, влияет на нашу способность объективности, отклоняя «стрелку компаса» в ту или в противоположную от истины сторону, но незаинтересованность – делает нас в этом вопросе попросту глупыми! Глупость и есть – мышление не по существу, как если б тянуть ложку мимо рта – без необходимого интереса попасть в рот. Если нам и приходится нередко судить о том, чего мы до конца не знаем, то от суждений о том, что нам по существу не интересно – лучше воздержаться вовсе.
Далее. От мнений до поступков есть известная дистанция, и это – даже оправдано: ведь человеку свойственно ошибаться. Мнения еще не истины, а очевидные истины могут оказаться еще только мнениями – так что нехорошо быть слишком последовательными. Люди, которые накрепко связывают свои теории с практикой, ошибаются иной раз очень внушительно. Кстати, тот персонаж Толстого из «Воскресения», Симонсон, который следовал в жизни своим представлениям неуклонно, был ведь революционером – и это вполне иллюстрирует нашу мысль. Одним словом, без мнений, чересчур жестко определяющих поступки (кто-то скажет – «настоящих»), лучше и обходиться.
…Но и без мнений – не обходится. Нельзя ничего предпринять, не имея какого-то представления о том, что для тебя желательно, и не предположив, что из твоих поступков получится (то есть даже и крайнему субъективисту приходится быть «когнитивным»).
Что до мнений теоретических, философских, то, хотя без них и вполне можно обходиться (весьма распространено даже презрение к философии, «философ без огурцов» и т.д.), но многие, в силу индивидуального склада, не обходятся; существует естественное человеческое любопытство, и человека описываемой установки легко устраивают не факты, а занимательные и чем-то приятные домыслы.
И уж совсем невозможно жить в обществе, не принимая и общей «аксиологии» – установившихся в обществе ценностей-мнений. Для человека описываемой установки, высшей объективности, чем общепринятость – то есть социальная условность – нет. Условностям же следует следовать безусловно: это называется принципиальностью и считается высшим нравственным качеством.
«Условная определенность взглядов и убеждений»: так Чехов определил и религию, как гарант нашей нравственности, – самое колоссальное человеческое «мнение».
…Но нельзя обходиться без мнений – рабочих гипотез – исследователю: это планы работ. Нужно только помнить, что, в конце концов, это только мнения, а приоритет – за фактами, которые подтвердят их или не подтвердят.
Вообще действовать без плана невозможно. Мнения – это дороги, направления действий. Если жизнь вообще проявляется в действиях («жизне-деятельность»), то сама жизнь есть непрерывное порождение – но и корректировка и даже отбрасывание – мнений. Нельзя быть и ко всему равнодушным; скажем, моральные вопросы такой возможности нам не оставляют. Непременно должны в нас возникать мнения, и должны быть мнения, которые мы предпосылаем каждому нашему поступку – так называемые «принципы». Однако и тут приоритет должен оставаться за реальностью: если реальная конкретная ситуация делает так, что одни наши принципы сталкиваются в ней с другими, или принцип частный с общим – нам нужно откладывать все свои заранее заготовленные мнения в сторону и искать более верных и адекватных, «по месту».
Главные же нравственные ценности, как говорилось, даже не вопрос мнений – они безусловны и в этом смысле объективны: это жизнь и свобода; дело только за тем (это-то и самое сложное), как их можно обеспечить каждому и в каждой ситуации максимально.
И, напоследок, еще несколько слов о величайшем духовном порождении «аксиологического» сознания – о религии (такой, какой мы все ее знаем по ее традиционному воплощению: теистической, где Бог – личность, и вероисповедной, то есть данной не отдельному уму, а социуму). –
Такая религия – закономерное порождение первобытного менталитета. Именно, менталитета, для которого мир еще управлялся не объективными причинами, описываемыми логикой, а невидимыми живыми (сакральными) силами, покровителями рода, силами своенравными, капризными и деспотичными, с которыми приходилось налаживать рабско-господские отношения, то есть систематически ублажать их и выслуживать себе от них какие-то поблажки (отправлять культ). Это духовное чадо первобытности в наше время всеобщего среднего образования и глобализации «усыновил» социальный прагматизм, то есть описываемая здесь психологическая установка (для которой вероятное определяется желаемым или полезным) в ее социальном варианте: то, что должно стать общепризнанным, определяется его предполагаемой социальной полезностью. Так, распространено убеждение в том, что для того, чтобы в обществе была нравственность, необходимо существование властного надзирателя за нею – Бога-личности; ну а раз нужно, чтобы таковой существовал, значит, Он и существует! В Него необходимо верить по требованию самой нравственности! (Если же кому-то все-таки не верится, то, подозревает наш «аксиолог» или «социальный прагматик», ему зачем-то нужно, чтобы Бога не было; видимо, затем и нужно, чтобы можно было плевать на нравственность…) Социальный прагматизм естественно унаследовал религиозную архаику, поскольку недооценка объективного начала, даже только в способе делать предположения, сама по себе архаична, а социальный (стадный) инстинкт, освобождающий каждого от собственного разумения, архаичен тем паче. Личный прагматизм оказывается куда менее субъективным, чем прагматизм социальный.
Характерно, что даже упомянутое минимальное требование Джемса ко всякому удобному для нас мнению (вере), состоящее в том, чтобы оно хотя бы не противоречило известным научным фактам и было внутренне логически связано – оказывается при этом совершенно излишним! Религия в обществе приживается, вопреки всем успехам рационального мышления, лишь в своем архаичном (диком), традиционном варианте. По сию пору Бог есть все тот же деспотичный господин, «Господь», причем именно «наш» господин, то есть выделяющий нас, своих рабов, из всего прочего человечества, добивающийся от нас личного поклонения и послушания, и на этих условиях способный иногда на особую благосклонность («благодать»): избавление избранных от всеобщих законов естества. – Одним словом, в сфере социально-политической «аксиологическая» установка побеждает.
По-настоящему признает «когнитивист» только факты, «физику», а во всем прочем, составляющем «метафизику», предпочитает воздерживаться от определенных суждений. Это – то, что называется «научное мировоззрение».
Религия же – вот метафизика из метафизик, собственная сфера принципиально недоказуемых мнений, гипотез-оценок, в которые можно только верить. Вот определение, в котором, кажется, согласны и «аксиологи» и «когнитивисты» – из которого для тех и других следует нечто полярно противоположное. «Верить» первых – значит иметь твердое суждение, готовое к бою или глухой обороне, «верить» вторых – как раз напротив, смешанное со скептицизмом и даже принципиально готовое от себя отречься…
Что до политиков от религии (да и от власти), этих хитрых «аксиологов», то они предлагают свою веру массам в том или ином готовом исполнении, от какого-нибудь традиционного православия до какого-нибудь придуманного марксизма; это возможно, поскольку «аксиологическое» сознание большинства избирает свои мнения по желанию, а на желания очень даже можно влиять, в том числе и силой. («Басурманить христиан», как и «христианить басурман» и т.д. можно, как известно, не только убеждением в преимуществах своей веры, а, еще убедительнее – огнем и мечом.) Эта вера есть дело не личное, а социальное, она не «моя», а «наша», и оправдание ее – социальная организация масс. Эта вера, собственно, есть только «верность», послушание (такой смысл, видимо, это слово первоначально и имело; так, скажем, переводится «Ислам»). Свой определенный смысл, короче говоря, эта вера имеет. – Однако в «когнитивистское» сознание этот общественный способ иметь личные мнения категорически не укладывается! Уж если чего нельзя доказать, то, значит, не может быть в этом для нас никакого другого ориентира, кроме как наше личное представление о наиболее вероятном, то есть такое, в котором мы почувствуем себя предельно искренними перед собою же. Чтобы верить, одно только нужно: чтобы верилось. А это материя эфирная.
«Когнитивист», подчеркну, именно религию свою, именно свою веру – если он чувствует в ней потребность и коль скоро признано, что религия есть именно вопрос веры, а не знания, мнения, а не факта – должен посчитать сугубо своим личным и персональным делом! У каждого будут и свои собственные «ключи уразумения». Во всяком традиционном варианте веры «когнитивист», человек современного рационального менталитета, увидит лишь то, что, в общем, сразу и бывает видно невооруженным взглядом: что он отсталый, пришел из до-разумной эпохи и уже по одному этому не годится. Вообще всемогущий и благой Бог-личность не выдерживает разумного рассмотрения, то есть объективно отвергается логикой (либо он не всесилен, либо не добр, и т.д. и т.п.). А всякое другое его понимание, как и вера в него или неверие – дело личного чувства каждого.
Итак Бог, в которого можно верить – у каждого свой. И причем, поскольку вера в Бога слишком тесно смыкается с нашими упованиями, эта вера, если будет в нас, то будет в каждом скорее всего такой, которую я назвал выше «осциллирующей» – от полной веры к полному неверию…
Официальной же религии остается, на этом фоне, опираться на самые архаичные инстинкты и полностью игнорировать всякую рациональность – и с тем превратиться в тот странный колоссальный спектакль, в который она и превратилась…

Июль 2011

Упомянутые, а также близкие по теме эссе:

«Реалисты» и «идеалисты»   |   Философская вера   |   Истина и ценность
  |   Ценность и цена   |   Ценность и святыня   |   Убеждение и догма   |   Разум и вера

а также соответствующие статьи в тексте Словаря

 

Рейтинг@Mail.ru


Сайт управляется системой uCoz