Философская вера

(типология)

Философствовать – это искать ответа на вопросы первейшей важности, на которые, однако, не может быть однозначных ответов. Можно сказать – на вопросы религиозные.

Это значит – искать устраивающие нас теории, предположения, гипотезы. Рисовать себе такие картины мира, в которых все их детали, только и доступные человеку, получали бы свою связность и общий смысл. Искать, "в чем моя вера".

Но что вообще значит – "устраивающее нас"? Это вопрос нашей духовной установки, психического предрасположения. Здесь я хочу различить установку собственно философскую – я называю ее еще объективной – от установок прагматической, так сказать благоразумной, и социально-прагматической или политической, идеологической, также считающих себя философскими. Зачем их различать? Чтобы понимать себя и друг друга, наверное. Но нам никогда не понять, скажем, что такое религия (здесь она меня занимает в особенности, ибо и философия, как я сказал только что, отвечает на религиозные вопросы), если мы не поймем, что она для разных умов.

Итак –

ОБЪЕКТИВНАЯ (собственно философская) установка	ПРАГМАТИЧЕСКАЯ (квази-житейская, благоразумная) установка	ПОЛИТИЧЕСКАЯ (социально-прагматическая, идеологическая) установка
"Что я должен думать – то есть, могу предположить – чтобы верить самому себе?"	"Что я должен думать – то есть, что мне лучше всего предположить – чтобы прожить как можно приятнее?"	"Что я должен думать – то есть проповедовать – чтобы людские массы могли в это сообща поверить, и эта вера пошла бы им на пользу?"
Это установка – на собственно "думать", то есть искать истину.	Это установка – на "приспосабливаться", искать своего благополучия, конечно, в лучшем смысле. Вслед за обретенным физическим благополучием – более тонкого, но тоже важного душевного.	Это установка – установка управлять. Организовывать и вести. Для чего – учить; как говорится, "формировать мировоззрение". Конечно, формировать его другим – себе ведь мировоззрение не делают, а обнаруживают его в себе, но это для философа с политической установкой – непостижимость. Он в себе не копается, он – дело делает!.. Обывателя ведут, политик ведет, а философ подсказывает, куда.
А что есть истина? Это такое универсальное обобщение, которое имело бы достоверность объективного факта. Тут надо отметить, что подобные обобщения не могут иметь такой достоверности, ибо зависят от точек зрения, – так что здесь есть логическая невязка. Но именно к этой истине, как к пределу, зовет душа философской установки. Ей надо быть объективной, и к объективности она приближается асимптотически. Объективное – объективно: это то, что существует независимо от нашего к тому отношения. Что и значит – существует доподлинно. И одно только важно.	Истина – это, как сказал первый сознательный философ-прагматик, "разновидность благого". Кто верит в объективность истин, тот усмотрит тут логическую несообразность: скорее, скажет он, благое – это разновидность истинного, причем очень частная. И будет не вполне прав. Относительно непостижимого и не имеющего непосредственного практического выхода, действительно, разумнее всего строить именно такие предположения, которые обеспечат нам наиболее радостное существование. Детали этой выдуманной теории, впрочем, должны быть логически увязаны – ведь, коль скоро у человека логическая потребность существует, надо удовлетворить и ее, иначе от истины не будет радости и то будет, соответственно, уже не истина. Объективное – то, что мешает нам вообразить о мире все, что нам заблагорассудится, и что во избежание неприятностей надо учитывать, но до чего нам по сути и дела нет.	Истина – это организующая, объединяющая людей идеология. Вероучение, которое разделяют многие, а точнее – разделяем или должны разделять мы. Кто такие эти "мы"? Когда-то – то племя, в котором родился я; затем – это мой народ или моя "вера". Мы – это и "элита", членом которой я себя мыслю, и за то себя уважаю. В самом высоком смысле, "мы" – это все люди, организованные идеологией наилучшим образом – образом, который (если я философ амбициозный) вижу и предлагаю я. Очевидно, определение "истина – это то, во что верим мы", алогично. Хотя определять можно что угодно как угодно, ясно, что такой истине-политике приходится жертвовать самой идеей объективности, тогда как объективное объективно, – то есть логикой ей приходится-таки жертвовать. Итак, до объективного (фактического и логического) этой истине нет дела. Впрочем, для обывателя "объективное" есть попросту то же, что "общепринятое в моей среде" (как "логичное" для него – это "привычное"), а именно обывателем политик и тщится овладеть (другие его интересуют мало, их – меньше, они погоды не делают…). Так что наш философ ощущает свои интересы общими и "объективными", а, объективист, на его взгляд, занимается чем-то несуществующим, "субъективным".
А что такое заблуждение? Это элементарно: та картина мира, которую можно опровергнуть фактами. Покуда фактами опрокинуть чужие идеи не удается, объективной установке приходится быть терпимой – хотя оно ей, сознающей единственность истины, психологически и трудно.	Заблуждение – всякая теория, которая чревата практическим вредом, или такая, верить в которую – "себе дороже". Самое безвредное из заблуждений – то мнение, которое, не принося прямого вреда, упускает главное: приносить пользу. Таковое – идея объективной истины. Факты могут быть горькими, их приходится принимать и в этом случае, но "горькая истина" – это глупость… Прагматик бывает терпим: если ваши истины, не похожие на мои, вас устраивают – что ж, это тоже истины.	Заблуждение?.. Это чужая истина, та идеология, которую исповедуем не мы. Или та, от которой решено отказаться, как от повлекшей какие- то общие невыгоды. Ну, а если я философ – это всякое мнение, которое мешает мне управлять или направлять ("формировать мировоззрение"). Впрочем, философ более миролюбивого настроя назовет "истинами" и всякую работающую идеологию, не только любезную ему лично. Это вот "религиозная истина", а это – "коммунистическая". Логическая несовместимость идей искушает терпимость этого рода в наименьшей степени. Для идеологий дело не в логике, а во власти, – способности управлять. Одна вера правит одними, другая – другими. Вот когда доходит до дележа власти, ее не остановить и логикой.
Как искать истину? Своим умом. Другой ум может лишь подсказать, помочь догадаться, но ссылки на любой авторитет бессмысленны – даже на авторитет таблицы умножения, не то что людей! – пока я не удостоверюсь в истине сам, не увижу: да, вот то, во что я поистине верю и не смогу верить иначе, разве что какие-то неведомые мне раньше факты не докажут обратного. Важный, хоть и косвенный аргумент в пользу истинности ваших воззрений – ваша личная (в смысле корыстная) незаинтересованность в них. Так, отрицающий идею бессмертия может мыслить не глубже того, кто ее проповедует, но в его искренность верится больше. …И скептицизм, сократовское "знаю, что ничего не знаю" – за скобками любого воззрения. "Достоверно не знаю, но…"; "по совести, утверждать не могу, но мне кажется…"	В ответе на вопрос "как искать истину" и содержится великое методологическое достижение прагматизма. Вот этот легчайший и понятнейший путь: истину надо не искать, а конструировать. Уж точно, никакой поиск не дает гарантии того, что вы отыщете именно то, что вам надо. Зато конструировать – "своя рука владыка"; как бы ни было трудно, но результат зависит от вас, а это дорогого стоит. Ваша истина – та, которая вас устраивает; если то, что вы провозглашаете такой истиной, одновременно вам приятно и удобно (например, идея личного бессмертия), то это совпадение – аргумент не против нее, а за! Принципы конструирования тоже просты: надо, чтобы конструкция сама себя не ломала (была логически связна), не могла быть сломана извне (не натыкалась на известные факты, которые "упрямая вещь"), ну и, понятно, была утилитарна: иначе на что она? То есть во всем отвечала бы назначению – создавала искомый комфорт. (Отличие прагматизма от утилитаризма в том, что утилитаризм видит в основании всех ценностей утилитарность, но уж в самом этом положении – объективную истину, то есть он изымает-таки истину из общего закона подчинения утилитарности, – тогда как прагматизм саму истину видит в утилитарном. Поэтому, скажем, утилитаризм может быть фанатичным, а прагматизм – нет, ведь фанатизм неудобен самому фанатику.)	Истину, по сути, и не ищут. Не в этом проблема! Другими словами, ответ на этот вопрос лежит вне теорий; обычно, философ-политик нашел ее уже до всякого философствования, а в случае необходимости может и поменять. Содержание его философии – не цель, а средство. Его дело – доказывать, то есть бороться, хотя (и потому он философ, а не политик и не воин) бороться только при помощи аргументов, слов. (Впрочем, речеговорение близко к политической акции, так что великим философом можно стать, не особо и мысля, – дело, в конце концов, ведь не в том. Масштаб философа, как и всякого деятеля, определяется его влиянием.) Потому, нет ничего удивительного в тех совпадениях, что русский религиозный философ оказывается как правило православным, француз – католиком, еврей – иудеем. Как не порадоваться за Кураева (да хоть и за Флоренского или Бубера)! Ведь случись иначе – мысль птица вольная – сколько бы из этого вышло для них неудобств!.. Конечно, каждый из них вправе считать это знаком провидения (сам Бог решил, что такое достойное я, как мое, должно было родиться в таком правильном мы), но со стороны этот ларчик открывается проще. Истина коллективна, она в мы и заключается, – в том, как нас организовывать, и какое лично я приму в этом участие. Но если все-таки колебания, "что есть истина", есть (это случается чаще с теми, кто не склонен вести, но хочет быть в числе наилучшим образом ведомых) – то ее ищут… ногами. Как место работы; "искать истину" – ходить и высматривать, чему подчиниться. Истина – "путь" (проложенная дорога с поводырем впереди). Пошел к тем-то, разочаровался, потом к тем-то, разуверился, а потом пришел сюда: прямо к истине. Был я коммунист, затем кришнаит, а ныне я в истине: адвентист седьмого дня!
Как бороться за истину? А никак. Она в этом не нуждается. Да и путь к ней – через ошибки, так что – ну разве что! – гарантировать свободу ошибки, никому не давать монополизировать право на мнение. "Свобода творчества – свобода делать ошибки" (П. Капица); подобных афоризмов немало.	Бороться за истину, конечно – глупо. Если кому она не нужна, значит, в этом самом и состоит его личная прагматическая истина. Поэтому с объективистом прагматик отношений не выясняет. Но, конечно, чья-то политическая монополия на истину – пусть даже божественная – это явно несправедливо и вообще никуда не годится, потому что работают, для разных людей, истины разные. Прагматизму с либерализмом хорошо, по пути.	За истину ("за идею") надо бороться, и завершиться эта борьба должна, в принципе, ее полным торжеством. (Не сами ли объективисты говорят, что двух истин быть не может?..) Это логика власти; двоевластие – ее погибель. Как именно бороться? Можно и "методом убеждения", а не получится – "методом принуждения". Все войны – за политическую истину, – "за веру", например православную. "Что ж, – спросит плоский рассудок, – битьем можно заставить верить?" – Именно так! Власть – истина, она "от Бога". Право силы – истина силы.
Истину не выбирают. И ни у кого нельзя принять ее из рук. С этим приходится считаться, даже когда об истине можно лишь строить предположения, когда она, как в нашем случае, лишь вопрос "философской веры". Ибо, на самом деле, предположений тоже не выбирают – ведь в них надо быть искренними! Эта внутренняя честность – вся доступная истина в них. И сомнения всегда честнее утверждений.	Истину не выбирают – то есть не просто "выбирают", а больше того – ее себе делают. По вкусу. Благоразумно считаясь при этом, правда, с той объективностью, которая о себе дает знать (логической и фактической). Но иначе и философия не была бы нужна. Она и действительно не нужна, покуда тебе и так хорошо; она и не была никому нужна, пока удовлетворительной картиной мира мог служить миф, – стоял мир на трех китах, и человек знал: есть у мира основа. Чего еще надо?.. Ну, а раз стало чего-то не хватать – значит, какая-то потребность в смысле, логическая потребность, у тебя уже есть. Так возьми и удовлетвори эту потребность! И сомнений опасаться нечего: прочь, как все ненужное.	В идеале, истину не выбирают. Власть, которую себе можно выбрать – уж не совсем власть. То есть в вере ("в истине") естественнее всего рождаться: эти являются на свет православными (их крестят, погружают в истину, еще до способности сказать "мама"), а эти – советскими людьми. Так оно и было в наилучшие для политической истины времена, когда идеология была родовой религией; так оно и есть в тоталитарных государствах, где, уж кажется, все хуже некуда – и людей почем зря убивают, и нищета, и все такое – зато "есть идеалы!"… Но то – в идеале. В нынешних демократических государствах истину, до некоторой степени, предоставлено людям себе выбирать. Это – большое неудобство, и многих оно прямо- таки терзает; называется оно, глубокомысленно, "идеологический вакуум". Но, кто ищет, тот найдет. Если тебе нужна узда, то естественнее, когда она сама тебя находит – ведь к узде прилагается еще и плетка, – но в конце концов, как-нибудь дело образуется.
Трепетное уважение к сомнению, покуда оно только возможно – это "теоретическая честность", иначе говоря – любовь к истине. Любовь эта – как всякая настоящая любовь – может быть и несчастной, мучительной…	Любовь к истине? Вообще говоря, этой любви у прагматика и нет, – если только понимать любовь к чему-то как чувство его самоценности для нас, его важности вне пользы. – Но раз есть у прагматика охота конструировать нечто, что должно послужить ему истиной – то почему не назвать эту охоту любовью?.. Бывают же такие души, для которых любовь – одно удовольствие.	Любовь к истине – это идейность, нечто предполагающее страх и ненависть к сомнению, – точно как к подтачивающему самое дорогое для нас "червю". Задача ведь не искать, а подчинять и/или подчиняться. Синонимы идейности – убежденность, верность, принципиальность, бескомпромиссность и т.д. Эта любовь к истине – не радость, а святой долг. Среди врагов нашей истины наша любовь к ней называется фанатизмом или одержимостью, и это для нас – их высшая оценка.
Фанатизм, по идее, объективной установкой исключается. Однако в жизни и так бывает – покажется вдруг уму, стосковавшемуся по ясности, что какая-то идея объясняет все, а стало быть объективна и как таковая абсолютна… А мнения и вера ведь не в воле… И становится эта идея "idee fixe", – пунктом помешательства. Фанатизм объективиста – это своего рода психоз.	Прагматизм – и в этом его коренное отличие от всякой другой системы, в том числе, как уже говорилось, и от утилитаризма, – прагматизм это то, что не может стать фанатичным. Ни в теории, ни, главное, "по жизни", которой теория и служит. "Фанатичное благоразумие" – нонсенс. Конечно, фанатизм доставляет то удобство, что можно, не думая, иметь на все готовые ответы, – но платить за это удобство приходится слишком дорого; фанатизм хорош тупицам, а прагматик именно не туп. И идеи – в прагматической установке – должны нам служить, а не насиловать нас. Наши мнения и наша вера – в нашей воле.	Фанатизм, или убежденность, в политической установке не помешательство, а идеал здоровья. Ведь победа, то есть значит торжество истины, приходит к убежденным. – Тут важно только понимать, что для этой установки не фанатизм определяется твердой верой в какие-то положения (это, в меняющихся обстоятельствах, действительно было бы только тупостью), а, наоборот, сама вера в нужные положения определяется фанатизмом, верностью социальному целому, частью которого (возможно, головой) фанатик является. Поэтому фанатика этого рода нельзя переубедить: его личная вера – не его мнение и не его воля, а его долг. …Но вот принципы властвования коллективом могут измениться (это называется: "изменились времена"), а с тем изменится и сам долг, и вера. И фанатики-коммунисты станут, скажем, фанатиками-исламистами, и не спрашивайте их: давно ли вы взяли в руки Коран?..
Инсайты – озарения – это вспышки света, дающие вдруг увидеть целое и все детали (которые дотоле существовали для ума порознь) в их взаимосвязи, а случайно принятые представления отпадут от этого целого, как отсохшие корки. Но узнать предыдущие взгляды объективиста в его последующих все-таки можно, и даже со стороны различия бывают менее заметны, чем для него самого.	Если открытия объективиста, его инсайты, могут оказываться для него самого неожиданными, а несоответствие вчерашних речей идеолога его сегодняшним речам может ошеломлять публику – то с прагматиком ни того, ни другого не бывает. Его философия – в прямом смысле его "творчество", то есть не поиск, не открытие, а изобретение. Изобретения могут, конечно, удивлять остроумием, но изобретаешь ведь то, что пожелаешь, особым неожиданностям тут взяться и неоткуда.	…Да, если подходить к эволюции взглядов философа-политика с точки зрения объективной, можно и с ума сойти. Но дело все в том, что, начиная от библейского Савла, чудесные превращения "из гонителей в ревнителей" объясняются отнюдь не внутренней логикой развития их идей, и напрасно объективисту пытаться ломать над этим голову, – нет, это – смена политических ("духовных") ориентиров. У каждого из которых свой непохожий набор идей – орудий воздействия на массы… И за этой сменой ориентиров не обязательно стоит корысть или приспособленчество (поймите меня правильно), – возможно напротив, это – новое, рискованное предприятие.
В чем ценность истины? Истина сама – ценность, в подлинном смысле этого слова: самоценность. Ведь истина может нам и не понравиться, когда мы ее найдем, но это – ее священное право, она важна сама по себе. В этом, кстати, состоит объективность ценностей: они для нас самоцели (у Канта – только человек), но не средства.	Ценность истины в ее пользе, конструктивности – способности послужить средством к нашему благополучию. То есть истина – средство, а не цель. Идея ее самоценности – смешная глупость. (Кстати говоря: если отринуть идею самоценной истины, как чего- то существующего независимо от нас, то такой последней истиной будет лишь собственный комфорт индивида – прагматизм граничит с солипсизмом.)	Истина ценна своей способностью работать, выполнять свое назначение. А ее назначение – цементировать социум. Ценности вообще (что составляет неискоренимую "врожденную идею" всякого философа-политика) – категория социальная. Это то, на что равняются все, а значит и я; это и то, на что я могу заставить равняться других (если только смогу). Если какая-то независимая объективная истина и существует – значит, она не ценность, а просто факт. Настоящая истина, истина- идеология, выше фактов – так вера перешагивает законы естества. Истина-политика, истина-ценность в этом смысле иррациональна, даже если это атеизм.
Моя философия – наука "личная"; это что мне подсказывает моя, независящая от моих пристрастий, объективность.	Философия – личное дело каждого. Дело моих вкусов, пристрастий. Что я себе скрою по своей мерке, и с чем мне будет хорошо, то и будет – моя философия.	Философия – это… "общественная наука"! Общественная: не то, что мне думается, и не то, с чем меня вынуждает согласиться логика, а то, что должны думать мы (точнее: что организует разные мы).
…Правда – для личного употребления. Она может быть столь трудной, что, щадя ближних, ее можно от них и таить, не настаивать на ней – если им легче без нее. Но самому от нее никуда не деться.	Полезные вещи, в том числе и комфортные идеи, то есть прагматические истины, хороши столь же для личного, сколько и общего употребления – конечно, с учетом вкусов, как и каждый товар. И потребность делиться с другими тем, что хорошо для тебя, нести людям плоды своего творчества – одна из лучших человеческих черт.	…Правда – она ведь для употребления общего. Как говорится на старом советском жаргоне, "для населения". Так что, если условия соблазняют, некоторые исключения из общей правды, персонально для ее проповедника и его близких, позволительны даже самому несгибаемому борцу. Можно осмыслить эти исключения как личную слабость философа, которая ничего в его идее не меняет и потому простительна; а можно осмыслить и как должное: ведь у ведущего должна оставаться свобода (для маневра), ее не должно быть только у ведомых. Во всяком случае, обвинения такого проповедника в лицемерии лишь смутят его или озлобят, но не заставят ни усомниться в идее, ни изменить поведения, разве что сделать его менее публичным. Особенно явно это видно на примере проповедников коммунизма и их "единокровных врагов", проповедников патриархально-общинной патриотической нравственности. И та и другая идея рыночно рентабельны, и ни приверженцы первой (от основоположников учения до Джона Леннона), ни приверженцы второй (от какого- нибудь Куняева до Солженицына) никогда не отказывались от персональных выгод и возможностей столь презираемого и ненавидимого ими либерализма. Ни от своей частной собственности, включая заграничную, ни от космополитической свободы перемещений и вредной бездуховной свободы совести и слова – для себя…
Обывателю истина (как таковая) не нужна. Но что правда может быть горькой, эту первую объективную философскую истину должен учитывать и обыватель, чтобы как-нибудь не попасться впросак. (На то природа и наделила свою тварь способностью к объективности, разумом.) Самая большая и единственная философская истина, которую обыватель постигает – это незащищенность и жестокость жизни; он называет это "правдой жизни", то есть именно и очень точно – истиной. А за сим, он о философии и слышать не хочет. Эта штука для него не безвредная, ведь, как замечено, "философ – без огурцов".	Обыватель к прагматической истине благосклонен. Если уж задумываться, то себе на пользу, а иначе это просто дурью маяться. Философствующий ради истины самой по себе – индюк, который думал и в суп попал. Однако прагматик со всем его благоразумием все-таки оторвался от обывателя – в сторону "болтуна- философа": прагматику надо зачем- то строить конструкции, картины мира, а обывателю это кажется никчемной игрой – он берет готовые или обходится вовсе без них. Прагматик спрашивает об объективной истине: "а зачем?", но обыватель то же спросит и об истине прагматической. Философ (прагматик) не остается "без огурцов" (подобно объективисту), но его "огурцы" теоретические, а обывателю нужны только обычные.	Если что обывателю и нужно, так истина (идеология, "идеалы"). Ведь руководитель не может определять его поступки непосредственно, "водить руками", и нужен властный общий уклад, этот, разлитый в воздухе, невидимый дух "мы". Не для того обывателю его истины, чтобы постигать их умом, убеждаться в них, кощунственно взвешивая на одних весах с сомнением. Он может вообще не уметь их сформулировать – так праведный христианин, готовый за веру лить свою и чужую кровь, мог и в руках не держать Евангелия, а марксист бить классово чуждых, ни слова не разобрав в Марксе. Больше того, он может и не верить, а вероисповедание все-таки иметь!.. Нет, обывателю достаточно знать, что она – его истина-идеология-вера – существует, что он – в ней, "в вере", "в Господе", подчинен, не извергнут…
Вообще, эта способность живого существа к объективности, к правде, не зависящей от его предрасположений (способность, называемая разумом) – затребована самой биологией, потребностью выживания. Объективная реакция на меняющиеся условия эффективнее инстинктивной.	Прагматизм – это трезвое истолкование основной биологической необходимости – необходимости адаптации. Что до философии, решающей не решаемые вопросы, то здесь эта трезвость – искусство употреблять разум так, чтобы он, со своей неудовлетворимой потребностью в объективном, не докучал нам, а скорее доставлял удовольствие. Приносил посильную пользу.	…Уж я не знаю, как так сложилось – но сложилось оно, явно, уже на биологическом, генетическом уровне. Видимо, в начале человеческой истории истолкование бытия было делом вождей (одновременно и богов или жрецов), ведь им, ведущим, естественно полагалось знать карту космоса и жизненный путь – и так ген властный соединился с геном мыслительным. С тех пор философская потребность (для философов описываемого типа) – потребность социальная, организующе-направляющая. То же и для обывателя, – только философ думает, как подчинять, обыватель – кому и как подчиняться… А что они думают об объективной истине? – Они не знают, что об этом стоит думать.
О логике уже говорилось, но – повторю: логика, как внутренняя объективность, для объективной установки закон. Да, логика сама не мыслит – мыслит интуиция, – но философии против логики не существует, это ее форма и язык.	Говорилось и о прагматической установке – она считается с логикой, это правила конструирования ее истин. Конструируешь то, что тебе нужно, но если не завинтишь как следует гаек, функционировать твоя конструкция для тебя не будет – то есть радовать тебя не будет, – так уж человек, существо разумное, устроен. Ему нужно питаться, размножаться и пр., но еще и нужно чувствовать, что все правильно. А был бы устроен иначе, так и все было бы для него иначе.	Для политической установки логика не вредна, но отнюдь не обязательна. Есть истины-идеологии алогичные, к которым даже и грех с логикой подступаться (религии), – и они работали, да и сейчас работают. (Каждый интеллигент ныне легко согласится с тем, что существует "грех разума"…) Есть идеологии и так называемые научные – например марксизм; это такие объясняющие и направляющие гипотезы о мироздании и о наших задачах в нем, которым угодно было пользоваться силлогизмами и отталкиваться от наличных фактов. Однако и в них логичность – лишь выбранная тактика овладения умами. Разумеется, подлинной научности в них нет и быть не может, ибо в любой научной гипотезе положено сомневаться, для того они и выдвигаются, – но только не в них, они ведь – "руководство к действию", то есть к послушанию…
Наука – святое. Философия науке завидует, ей хочется быть наукой. Пусть научные истины не всеобъемлющие (не философские), зато достоверные, и в этом смысле абсолютные. Гора не пойдет и к самому Магомету, и это вдохновляет! Наука исходит из главного и доказывает его: объективность существует. Она верит в истину.	Наука оправдана перед прагматической установкой тем, что без установления фактов прагматический идеал (безбедного, во всех смыслах, житья) недостижим. Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, – это поистине благоразумно… Правда, наука – объективистка, ну так она по-другому не может, в этом ее рабочая гипотеза, помогающая ей жить, – ее прагматическая философия, стало быть, ее право.	Наука – как и ее "факты" – "упрямая вещь". Вроде осла, который и силен, и тащит, да вдруг застопорит – или, еще хуже, пойдет не туда… Существуют "законы природы" – природе почему-то было угодно создать именно эти, а не другие, – и, увы, приходится мириться с тем (к удивлению объективистов, это многократно проверялось на практике!) – что "гора не идет к Магомету", то есть что наши законы против ее законов слабее.
Этика: философская установка испытывает этику на истинность, – объективность и здесь остается для нее превыше. Этика – истина человеческого поведения: может быть (для одних) это сама рациональность, может быть (для других) – полезная условность, может быть (для третьих) – тонко понятая собственная корысть, какой- нибудь "разумный эгоизм", – неважно. Но о ней можно мыслить и искать ту, что – истинна.	Этика с истиной вровень. Просто выбираешь себе ту, которая работает. Если работают разные, смешно задумываться, какая из них истинна: истинное и есть то, что работает. Пожалуй, иные "объективисты" (я в том числе) кое в чем и согласятся с прагматической этической установкой – а именно в том, что этика, за пределами благоразумия, задач не имеет. Прагматика этики, поделенная на всех, задача дать жить каждому живущему максимально легко и приятно – и составляет ее последнюю истину.	Этика и есть вся истина. Она, можно сказать, первична: думать, как и делать, нужно то, что делать и думать правильно (хорошо). Чем определяется это "хорошо"? Об этом нехорошо и спрашивать, потому что это значит уже ставить истину перед этикой, расчищать путь самоволию. Но если все-таки задуматься, то, понятно, это определяет социальная прагматика. "Хорошо" есть организующее социум авторитетное мнение; оно не в том, какое оно, а в самом его существовании. Умники скажут, конечно, что "хорошо", при такой установке, может оказаться делом произвола каких-то людей; что ж, так оно и есть. Только люди должны быть – избранные… Умники – вредные дураки, а люди действительно умные только вдохновятся: наша воля!
С религией в собственном (историческом) смысле слова философская установка несовместима, даже когда приходит к идее Бога или бессмертия: она ведь и в этих идеях остается самостоятельной, вольнодумной, никого не слушается и не исключает сомнения. Тогда как суть религии, можно сказать, и не в Боге и не в бессмертии (конфуцианство тоже религия, и коммунизм тоже), а в послушании.	Религия в наше время, когда никто не даст ей завладеть собой настолько, чтобы из этого вышел для него фактический вред, и когда уже никто не верит настолько, чтобы смущаться ее каноническими противоречиями – вещь весьма прагматическая. И в качестве таковой была прагматизмом по достоинству оценена. Именно прагматическая установка и восторжествовала в современной религиозности: верить нашли удобным и полезным, ну так и верь, иудей и эллин, каждый во что тебе нравится или положено, – только так верь, чтобы оно шло тебе и другим на пользу. То есть без глупости фанатизма, который естественно родится, если верить всерьез (верить в объективность того, во что веришь).	Религия в собственном, историческом смысле – древнейший вариант идеологии, "пра-идеология". Это – такая первобытная истина, которую не искали, а в которой рождались и которой должны были оставаться верными. Если философ-политик исповедует атеизм, и объявляет религию заблуждением, то в этом он не отличается от религиозного человека, для которого ведь тоже всякая чужая религия – чужая истина – заблуждение. Не случайно церковь с Лениным смирилась, а с Толстым смириться не смогла: страшнее серьезное отношение к истине (как будто она объективна и от власти независима), чем даже другая истина, заблуждение. Разгадка нынешней веры в том, что она не философия, а прагматика, личная и социальная, и – в своем архаичном пласте – политика.
…Если бы объективист и пришел, неисповедимыми путями, к какой-то канонической религиозности – да стал бы священником – то, верно, первая же попытка выступить, в священнической униформе поверх светского костюма, с поучениями к другим, смутила бы его самого так, что не оставила бы от его убежденности камня на камне. Веришь вообще в то, чего наверняка не знаешь – потому и говорится о философской вере, – но как, раз не знаешь, других-то убеждать?.. Это, вроде, не совсем и честно?.. И где тогда искомая нравственность?.. Так оно смотрится и со стороны: именно уверенность и напористость проповедника заставляет усомниться в его искренности, заподозрить, что тот – не только не верит, но даже не знает, что это такое, искренне верить. (Верить в том смысле, который вкладывает в это объективист.) Самая благонамеренная политическая установка "надо дать людям идеалы" кажется объективисту каким- то странным, может быть наивным, а может жутким цинизмом: как, вы собираетесь войти в каждую душу и заведовать в ней – ее святынями?..	Религиозность в прагматическом исполнении обошлась бы без архаизмов – без обрядов и без деления на разные единственно истинные религии (различия в которых определяются не столько различием в догматах – из тысячи католиков или православных не найдешь и одного, кто бы мог эти различия указать, – сколько логикой стадного чувства, питающегося сознанием отдельности и исключительности). Но ведь и "дразнить гусей" – не прагматично! Хороший выход из ситуации – сбавить серьезность отношения ко всему этому. Работает в культурном быту и та идея, что к сфере божественной земные очевидности "плоского" рассудка неприменимы, – этакая "идея- выключатель": где рассудок начинает мешать, там его можно попросту игнорировать. Рассудок, конечно, будет упорствовать в очевидном, что, мол, высшая правда должна бы надстраиваться над элементарной, а не противоречить ей, что противоречить логике значит противоречить себе, то есть себя отрицать, и т.д. – но ведь его уже сговорились не слушать… Ну, а раз так, то пусть те, кому мы прагматично доверились, дают нам идеалы. Веруем, ибо прагматично – и поскольку прагматично, – то есть в случае слишком явного неудобства, связанного с этими идеалами, мы, не мучая себя и не зацикливаясь на умствованиях, сделаем для себя нужные исключения. Конечно, не мешая другим подчиняться: умный не скажет – дурак не поймет… И не прав тот, кто увидит здесь цинизм или фальшь; нет, это – просто благоразумие, прагматизм.	Есть у Ключевского такое замечание: священнику не до того, чтобы задаваться вопросом, есть ли Бог – он ему служит… Послушайте патриарха – что он говорит и как? Все как муфтий или раввин: что обществу нужны нравственные устои (традиции), что нужна духовность (коллективная вера) и т.д., – он излагает, что по его мнению нужно для общего процветания, и невозможно судить, что все это значит для него лично (молится ли наедине, страдал бы, если бы как-нибудь позабыл постный день, как объясняет себе, что именно ему повезло родиться в истинной вере, и т.д.), – но разве дело в личностях?.. Сообщает, что вот, была у православной церкви установка на экуменизм, да выяснилось, что это соблазняет многих простых верующих, и надо от нее пока отказаться. О чем бы ни сказал – все по-своему резонно. У вас могут быть иные взгляды на нравственность, духовность и универсальность божества, но, в конце концов, прямых оснований уличить его в фальши у вас нет. Вы видите на экране вполне земного солидного мужчину с жестким взглядом, хоть и в чудных, как-то по варварски раззолоченных одеяниях, но трезвого, уравновешенного, возможно даже мудрого политика, всерьез и профессионально делающего работу по организации человеческого стада (по-библейски, именно стада – "паствы"). Просто о том, вправду ли такой Бог, в какого предлагается верить, существует и требует служения себе именно в той странной на современный взгляд форме, в какой ему служит сам патриарх, речь никогда не идет. И вы сами начинаете чувствовать (если не чувствовали так исходно) всю неуместность подобных вопрошаний. При чем тут все это – есть ли Бог, нет ли его; православный Бог или, может, все- таки экуменист… Какие детские никчемные вопросы!.. Надо, чтобы Бог был, и каким ему еще быть, в православной-то стране, как не православным? А организовывать паству надо начинать с душ, ими и надо овладеть: нужна "духовная консолидация".
Польза – хорошо, она и есть польза; приятно и найти для кого-то слова утешения. Есть правда в том, чтобы не лезть со своей правдой к тем, кому она лишь причинит боль, "глаза колет". Но все же себя спрашиваешь – о правде? О том, что думаешь, а не о том, что думать надо бы?.. Думаешь-то – для себя?..	"Прийти к неутешительным выводам" (вещь для объективной установки самая обычная) – это что-то вроде самобичевания, мазохизм какой-то. Идти надо к выводам утешительным, на то и ноги и глаза. Не умеешь так – лучше вовсе не думай, кто тебя заставляет!.. Оправдать объективную установку в ее несчастной глупости, с которой человек лишь портил кровь себе и другим, может разве ее историческая наивность.	"Думать для себя"? Это что же – самоцель какая- то, – думать, чтобы думать? Кому это нужно? И не выводы нам нужны (тем паче неутешительные), а – решения. "Философия стремилась объяснить мир, но ее настоящая задача в том, чтобы его изменить". Ведь все на самом деле ясно – ну, хотя бы то ясно, что ничего не ясно и разбираться в этом пустая морока, "ни пользы, ни забавы"; что такой истины, какая нужна философам, и в природе-то нет, – но вот учить других и куда-то вести их надо, потому что им без этого никак!
Объективная установка по существу не приемлет прагматической установки, хотя и способна оценить ее остроумие. Но чего она совершенно не понимает – так это установки политической. Крестящегося на том основании, что "без Бога народу нельзя", или что "утеряны духовные основы", она с недоумением допрашивает – так ты сам веришь или в пример другим, то есть лицемеришь?.. Можно ли верить, потому что это надо или хорошо, а не потому лишь, что само собою верится?.. Вообще на всех "формирующих мировоззрение" и "крепящих устои" она смотрит с тоской и трепетом – неужто с собственным мировоззрением у вас вопросов уже нет?.. И все ей никак не понять, что идеологи истиной не занимаются.	Прагматическая установка относится к объективной философской установке как к историческому заблуждению, которое – и в этом она видит свою заслугу – она благополучно преодолела. Что до политической установки, то с ней прагматика можно отчасти примирить, по меньшей мере, он может ее оценить. Действительно: если не думающему большинству так нужно руководство, а смышленое меньшинство готово предоставить ему эту услугу – тогда то, что меньшинство изволит при этом проповедовать, ввиду духовного единства, уже удовлетворяет основному критерию прагматической истины. Но только для этого большинства. Себе же прагматик разрешит еще подумать… пока нажим власти не достигнет критической отметки, и согласиться с господствующим вероучением его не заставит само житейское благоразумие, сама прагматическая установка.	Политическая установка не понимает объективной философской. Но, раз уж ее орудие – слово, то это искусство говорения оказывается ей полезным. Тут важно лишь – "говори, да не заговаривайся" – за словом дела из виду не упустить. Можно примирить политическую установку и с чисто прагматической. Политик ведь хочет управлять, а потому ему хорошо бывает верить, что это самим управляемым на пользу, что он нужен. Кроме того, раз без идеалов – его социальных истин – народу нельзя, они тем самым и полезны, благоразумны. Плохо в прагматической установке лишь то – впрочем, этого совсем не мало – что она позволяет каждому творить для себя свою собственную истину-пользу, чего установка политическая – социально-прагматическая – допустить не может. Истина дается людскому целому, а не индивиду, и значит, кому-то в отдельности ради нее придется и действовать себе во вред, и надо учить его сознавать, что мир создан отнюдь не для его удовольствия и благоденствия…

Сайт управляется системой uCoz