Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссеЭссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий»
На главную страницу | Словарь по буквам | Избранные эссе из Словаря | Эссе по темам | «Реалисты» и «идеалисты»
|
| «Реалисты»: ориентация на «как есть» |
«Идеалисты»: ориентация на «как должно быть» |
| «Что есть» – это очень напоминает – «сама Истина», «объективная истина». В сходстве с высоким понятием истины отчасти состоит пафос ориентации на «как есть». Истина действительно есть то, чему следует лишь подчиняться и пред чем преклониться – ибо ей мало дела до того, что мы о ней думаем, хотим ее или нет, нравится она нам или нет. Она – исходно – выше. Так именно «реалист» и подчиняется рукотворному человеческому «что есть» – подчиняется убежденно, как открывшейся высшей истине; будто «как есть» – при всем его подчас бьющем в глаза убожестве – так именно и «должно быть», и «все действительное разумно»… Впрочем – об этом еще будет упомянуто дальше – слово «разумно» в его обычных смыслах «оправдано размышлением; целесообразно для данной ситуации» тут не подходит; скорее, здесь оно значит – «табуировано для рассудка», «свято». |
«Человеку, – как это уже давно понято, – свойственно ошибаться», и потому его реальность, социальная реальность, о которой мы здесь говорим, создана на какую-то (если не на большую) часть из заблуждений; человеческий мир стоит на основаниях, не выдерживающих разумной критики. Зато уж истина человеческого поведения – не данное, а искомое, не то что имеем, а то, к чему мы должны идти, «через тернии к звездам»; так сказать, эта истина – не «что есть», а «что должно быть», именно не «реальное», а «идеальное». Вообще, ради истины, всегда до конца неопределенной, мы должны поступаться всякой определенностью, даже привычной, удобной или милой сердцу; в этом ее пафос. Что касается собственно социального устройства, то здесь это значит: представляющееся лучшим имеет приоритет перед привычным, традиционным. Еще об этом. Человек есть существо наделенное разумом, свободной волей, то есть способное ставить перед собою цели, определяться “causa finalis”, а не действующее лишь из побудительных причин или плывущее в заданном русле, подобно неодушевленным предметам; следовательно, он сам во многом отвечает за свое «что есть» и строит его по представлениям о том, «как должно быть»; во всяком случае, окружающее его «что есть» и «так вышло», всякие «не нами началось» и т.д. для него не закон и не конечная истина. Закон и конечная истина – не данные, а искомые, не наличное «реальное», а «идеальное», и суть именно то, что на самом деле «должно быть» . В общем, если в физическом мире «есть» и «должно быть» совпадают и составляют закон, то в мире социальном они скорее друг другу противостоят, и закон – скорее то, что «должно быть». На этом стоят «идеалисты». |
| Конечно, и «реалист» не может не видеть, что в каждом конкретном случае он вовсе не вынужден в точности следовать какой-то отсталой дурной практике и в общем волен, смирившись с какими-то издержками для себя, поступать, как к тому искушают его собственные сердце и ум. (Например: пускай «все» имеют твердое правило присваивать все то, на что имеют формальное право, но ведь можно взять да и уступить ближнему то, по человеческой справедливости, что ему нужнее, и на душе стало бы легче; почему бы и нет?..) Однако «высшая мудрость» «реалиста», его коронный аргумент, если не ошибаюсь, состоит в следующем: «жизнь (т.е. «как есть», «как принято») все равно в конце концов обломает любого!» То есть благие порывы будут систематически наказываться, и свой интерес возьмет верх. И потому разумнее никогда и не пытаться плыть против течения, а, вместо того, сразу признать за общепринятым статус чего-то сакрального – непостижимой высшей необходимости – и добровольно действовать в его духе и тогда, когда можно было бы поступить как будто и лучше общепринятого… тем более стоит действовать в этом духе, что оно и благоразумнее в смысле собственного комфорта и благополучия… | Разумеется, и разумное и доброе, «идеальное», может терпеть в наличной социальной среде крах, точно так же, как даже над строго научной или очевидной истиной можно бесконечно долго глумиться. Но ни истинное, ни должное ничего при этом не теряют – теряем, попирая их, или соглашаясь с их попранием, только мы сами, мы все.
«Высшая мудрость» своекорыстия – действительно, в тех правилах, которые, например, сформулировали Бальтасар Грасиан или Шопенгауэр под именем мудрости «житейской» (одно из которых, например – не уступать своего без боя, даже если в нем нет для тебя нужды). Но ведь есть мудрость и повыше своекорыстия! Допустим, свой интерес есть основа всех наших поступков; но стоит ли соглашаться с тем подспудным, в этом суждении, безосновным допущением, что «свой интерес» – это только интерес материально-корыстный?.. Существуют в человеке и вполне бескорыстные «свои интересы», и даже – вот аргумент в пользу объективности этого наблюдения – это далеко не всегда добрые интересы. Иногда и ужасные. Например, воюют люди не за материальности, ведь никакие материальности не могут окупить потери жизни, да и вообще грабеж не окупается… Но это тема другая. Итак, имеются в человеческом Я интересы и за пределами его корысти, и в этом свете высшая мудрость своекорыстия – имеет лишь самое ограниченное значение. |
| Впрочем, имеются у нынешних «реалистов», точнее у их философствующей разновидности, и другие аргументы против «идеального», более тонкие, чем «сила соломушку ломит» и прочее в этом роде. – Так, именно «идеальное», а не «реальное» с его грубостью и жестокостью, они и обвиняют в склонности… насиловать! И поминают при том коммунистические или фашистские «идеалы» (на самом деле, конечно, лишь идеологии). Так, будто бы не заботящееся о своем смысле общепринятое и составляет подлинную природу человека, и тем оправдано, а разумное может быть только направлено против человеческого естества, только навязываемо человеку силой – может только тиранить… | Важная оговорка. – Говоря об «идеалах», я не имею и не могу иметь в виду идеологий, проектов духовного подчинения масс вроде иезуитского, коммунистического или фашистского. Речь идет только о внутренней ориентации нашего поведения на истину и добро как таковые – другой вопрос, верно ли мы их понимаем, – а не на общепринятое как таковое. Подтасовка, совершаемая тут «реалистами» (с целью дискредитировать «идеализм»), состоит в том, что ориентация на лучшее, по идее, сама же и предполагает сомнение в том, до конца ли оно понято, и готовность отступиться от него сразу же, как выяснится, что лучшего не происходит. (Вообще, для уважающего истину, сомнение всегда приоритетнее всякой определенности.) Идеология ставится идеологами выше человека, насилие тут неизбежно; но ориентация на лучшее для человека – насилие над ним, во всяком случае, должно исключить; здесь «средства» не должны губить самое «цель». – Так оно, впрочем, «по идее»; об утопиях и фанатизме мы еще поговорим. Справедливо говорят, что насиловать ближнего можно и добром. Это конечно так – ведь к душевной доброте, чтобы она и осуществлялась как добро, полагается еще и ум, и житейская опытность; то, что является благом для одного, не всегда и не вполне совпадает с благом для другого, и тут легко впасть в грех навязчивости. Но отождествлять эту «бытовую» опасность с систематическим насилием идеологий все-таки неправомерно. |
| Действительно: людское общепринятое по-видимому не может не вытекать из человеческой натуры, и в этом смысле не ошибается, – тогда как разум сам сознает, что никогда не владеет истиной вполне, его собственный метод – сомнение… Стало быть, у всего устоявшегося и общепринятого должны быть свои привилегии… А разве не следует гуманно настроенному уму, ненавидящему насилие, ориентироваться именно на природу человека? То есть, получается – на практику, на «как есть»?.. | Общепринятое, конечно, опирается на природу человека и свои права имеет – точнее, оно имеет право на бережное к себе отношение и, может быть, даже на преимущества «при прочих равных». Если не знаешь, как лучше, поступи, как принято. И все-таки та природа, на которую общепринятое опирается – это лишь природа «животного человек» (двуногого говорящего существа с определенной суммой инстинктов), тогда как человек «двуприроден», и природа собственно человеческая, а не животная – реагирование адекватное, а не инстинктивное и не привычное, то есть – разум. И разумная сторона нашего естества все более (меряя время масштабами тысячелетий) вступает в свои права. Дикарское на своем этапе естественно и закономерно, но и цивилизованное, на своем этапе, столь же закономерно и столь же естественно – так, что с его проявлением исходное во многом начинает представляться именно «диким», нелепым до непонятности и отвращения… Однако, правда и в том, что высшая природа человека, его собственно-человеческая разумная природа, также не должна насиловать его животную природу: она должна, действуя с ней в союзе, прислушиваясь к ней и понимая ее, в этом союзе главенствовать. – В нашей животной природе есть много такого, что несовместимо с должно быть нашей разумной природы, но, безусловно, если это злое наличествующее не получит в человеке возможности проявиться, никакого вреда от этого человеку не будет. (Ну, например, если бы Толстой или Левитан не охотились, то, смею думать, ни их таланты, ни их психическое самочувствие нисколько от этого не пострадали бы. Да, животное в человеке способно получать наслаждение от жестокости, но уж, понятно, не от жестокости по отношению к нему самому, так что жестокость все-таки не естественна, и этому учит нас, без насилия, разумная природа.) Другое дело упомянутые выше идеологии: тут некие примитивные умственные схемы, кстати, не выдерживающие испытания самим разумом, сталкиваются и с животной, и разумной природой человека – с его головою и сердцем – и готовы в угоду себе создавать человека «нового», то есть насиловать, уродовать его. |
| Существует, что характерно, в поведении «реалистов» допустимый зазор не только между «идеальным» (должным) и «реальным» (принятым), но и между общепринятым и общепринятым же: что-то допускается в общепринятой практике, хотя и по общему же признанию это дурно. Получается, что-то дурное делать и можно, но только не открыто, «молча»: «грех не беда, молва нехороша». Так, существуют общепринятая религия, общепринятая мораль, и существует общепринятая практика, значительно от них отличающаяся – и притом допустимая в пределах этой своей общепринятости. Относительно сего будто сложилась, к общему удовлетворению, какая-то неписанная и негласная договоренность. Мол, требования морали – это недостижимый максимум, который в жизни и не требуется; жизнь дает «послабления». – А мешают этому некие докучные существа, демагоги, тыкающие всем в глаза то, что все условились не замечать: видите ли, то и то с точки зрения морали неправильно! Эти существа носят имя резонеров. …Отчасти указанный зазор оправдан и перед разумом, ибо моральные требования ситуативно бывают невыполнимы или заходят друг с другом в коллизии. Тогда правила аннигилируются и встает вопрос о «плоде добром» поступка. Если даже человек не всегда может сознательно обосновать ситуативные отступления от правил морали в пользу самой морали, «плода доброго», то «послабления» в правилах дадут ему возможность сделать это неосознанно, именно без рассуждений (резонерства). Так что резонеры бывают – действительно очень вредными существами. |
Говоря о предполагаемом «насилии» идеального, следует сделать еще одно различение. – Надо отделять «как должно быть» «идеалистов» от «как правильно» резонеров (ибо «реалисты», конечно, их отождествляют – и обвиняют в резонерстве каждого «идеалиста», как только заметят, что он ждет от себя и других лучшего, чем это принято «в жизни»). «Должно быть» «идеалистов» – или наилучшее в данной ситуации – это искомое; «как правильно» резонеров – это данное, и уже по одному этому никогда не «идеально», то есть даже не вполне правильно для всякого данного случая, и более или менее насильственно. «Идеалист» ищет решения, резонер знает ответы заранее, отчего ответы его неизбежно формальны, отдают мертвечиной. «Идеалист» признает лишь истину, которая ведь не насилует, а убеждает, будто демонстрирует вам ваше собственное согласие с нею, – резонер же с истиной будто давно покончил – он осведомлен в готовых правилах на все случаи жизни, ради которых он готов «стричь все, что растет», душить самое жизнь, и одного только ему не хватает – силы, чтобы принудить непокорных (оттого-то – если не для того-то – он и резонерствует). Отступления от моральных правил бывают не только простительны, но и необходимы, ввиду реального «плода доброго», – резонеру это безразлично или вызывает его особую злость. Резонер со своими «как правильно» тиранит, но «как должно быть» и «как лучше» настоящего «идеалиста» к этому не имеют отношения. Строго говоря, резонер – и не «рассуждатель» (как было бы в точном переводе), а всего лишь «применитель» (правил к жизни), примерно то же, что надзиратель, что фарисей или крючкотвор. И, если на то пошло, «как правильно» резонеров куда ближе к «как есть» «реалистов», с их ориентацией на кодексы общепринятого, чем к «как должно быть» идеалистов. Ведь и общепринятое выражает себя в общих жестких правилах, традиция – та же нормативная нравственность. Которой не важно, чтобы «как лучше», а важно, чтобы «как всегда»; для нее собственно и «должно быть» то, «что есть», но только уж безо всяких послаблений. |
| «Реалист» отвергает не только саму позицию «идеалиста» (презирая ее как наивную или взваливая на нее вины идеологизма или резонерства), но, конечно, всегда – и почти всегда справедливо – осуждает всякого конкретного «идеалиста». Ибо за все, что делается в угоду общепринятости, и отвечает эта общепринятость, а за все, что делается в соответствии с личными представлениями человека, отвечает сам этот человек; возможности же человека ограничены, он и слаб и подвержен заблуждениям, и идеальных решений быть не может, – так что «идеалист» всегда будет в чем-то виноват. И «крыть» ему, в данном случае, «нечем». Разве что тем, что другой возможности для зрелого человека, кроме как действовать в соответствии со своими представлениями о должном, и не существует… Но именно за зрелого человека «реалист» его никогда не признает. | Конечно, та степень, в которой удается конкретному «идеалисту» приблизиться к своему идеалу или реальному добру на практике – это вопрос отдельный и болезненный. Человек слаб, то есть не совершает и всего того, что сам считает верным и что, приложив усилия, даже и мог бы совершить; он, что еще опаснее, подвержен заблуждениям, может до поры или до конца жизни иметь изъяны в самих своих представлениях (а всей истины никто и не знает); подвержен, что, может быть, хуже всего, он и тайным от него самого страстям, искажающим его добрые намерения на пути к их воплощению, или выдающим себя за добрые намерения… Это все так. Но ведь я говорю об общей жизненной установке человека. Лишь эта, «идеалистическая» (или попросту не-обывательская, не стадная) установка ведет к человеческому прогрессу – проявлению истинно человеческого в человеке. |
| Наверное, «реалист», когда душевно расположен к тому или иному «идеалисту», назовет его позицию детской или наивной, а в случае уже особой симпатии к нему – «донкихотской». То есть, «реалист» великодушно не называет его дураком (хотя имеет в виду именно это); ибо для него Дон Кихот – дурак, но дурак симпатичный. Ведь для него, «реалиста», если человек поступает лучше, чем это принято в «реальности», то, значит, он этой реальности попросту не понимает! А понял бы – то и поступал бы, как все. – Иначе интерпретировать «идеалиста» он не может, потому что это значило бы осуждать собственную позицию. Действительно, настоящий Дон Кихот реальности не понимает; это непонимание, в сочетании с идеальными требованиями к ней, причем тоже надуманными, вычитанными, и делает его «Дон Кихотом». Но умный-то «идеалист», напротив, стремится ее осмыслить вполне (насколько это вообще возможно), и требования его к ней разумны. Так что «реалист», в своей оценке всякого «идеалиста», неправ. |
А как соотносятся «идеализм», который здесь описывается, и так называемое «донкихотство»? «Дон Кихоты» – лишь малая часть и особая разновидность «идеалистов». Взрослый и разумный, трезвый «идеалист», если поступает вопреки общепринятому и в ущерб собственному благополучию, то не потому, что не знает фактов и законов общепринятого (в числе последних и – никогда не поступать в ущерб собственному благополучию…). Просто он поступает так, как считает должным (как умнее и добрее); значит, всегда имеет в виду реальный «добрый плод». «Донкихоты» же, эти лишенные трезвого взгляда «идеалисты», имеют а) искусственные, надуманные или вычитанные представления об истинном и должном, и – психологически связанную со склонностью к таким представлениям – б) неспособность адекватно воспринимать реальное. В силу чего они напрочь лишены способности и готовности входить в конкретные ситуации, суть упорные «нормативисты» и в этом отношении могут быть истыми фарисеями. От которых их отличает – благородство (то есть хоть и искусственный, но рыцарский, «высокий», а не пошлый кодекс их норм), и исходный добрый импульс, а не какая-то темная страстишка… но ни благородство, ни доброта их, увы, все-таки не приносят «плода доброго». Что и называется «донкихотством». |
| Частный, но в нашем контексте интересный вопрос: что такое «норма»? «Реалист» непоколебимо убежден, что он – человек нормальный. Ибо норма в его сознании – это как раз то, «что есть»: то, что бывает в подавляющем большинстве случаев, так что исключения не имеют права на существование (а коли, ввиду глупой человеческой свободы ошибаться и «чудить», и существуют, то, по меньшей мере, достойны осмеяния). Это касается и исключений в лучшую сторону: тут «реалист» скажет, конечно, что всем нельзя и не нужно быть героями; а в глубине души он в такие исключения и не верит. Тот факт, что считающееся в данном времени и месте нормальным вполне может вести к гибели, – это для «реалиста» только «теория», то есть пустой звук. | «Идеалист», в общем, и не видит для себя иной возможности, как ориентироваться на то, что кажется ему должным (на что же еще, в самом деле, и ориентироваться? должное и есть должное); «как должно быть» – это и есть норма, и такое сориентированное на настоящую норму поведение – попросту нормальное. Правда, тут возникают парадоксы, вроде сформулированного Сомерсетом Моэмом: «норма – это то, что встречается лишь изредка». Но парадоксальность сего ничего не меняет; это действительно, объективно так. Настоящая норма в человеческом поведении – и это в общем то же самое, что идеал – явление почти не встречающееся. Можно говорить разве что об отклонениях от нормы в тех пределах, которые прямо не грозят гибелью. (Такие-то допустимые отклонения от нормы и допустимо называть еще, условно, «нормой».) Истинная норма есть то, конечно, что только и должно быть. Реальность до этого никогда не дотягивает – сам Божий мир одновременно великолепен и несовершенен! – и это удивляет и разочаровывает, удручает, а иногда и ужасает. |
| «Реалист», можно прямо сказать, – это обыватель. Обыватель, конечно, в специфическом и худшем смысле этого слова: с его неверием ни во что в человеке, что выше интересов персонального материального благополучия, и верою в то, что таковы – на самом деле, что бы ни говорили – «все» (если не дураки), что это закон самой «жизни», самого «как есть». Характерным для понимания обывателем благополучия является то, однако, что это никогда не благополучие по его личному персональному образцу, а всегда то, что благополучием в его среде считается: так что само его своекорыстие его стандартизирует и «социализирует». Как будто и не совсем своекорыстие. |
«Идеалист» – это, можно сказать, всего лишь «не обыватель». То есть не какое-то особое высокое звание, а попросту то, чем должен быть человек; достойно удивления (и отчаяния), что человек, как он в массе еще есть, далеко отстоит от этого образа. И хочет таким оставаться, и гордится этим (ведь обыватель своими установками именно горд, и презирает все непохожее). Только и всего. Установка «идеалиста» или «не-обывателя» на «как должно быть» так естественна, что обывательские установки и соответствующую им психологию ему надо специально и с усилиями уразумевать, как особую науку. Почему, в самом деле, личный материальный интерес должен полагаться для каждого главным и единственным, ведь существует на свете столько другого интересного, кроме материальностей?.. А если главный интерес – личный, то почему у всех он должен выражаться так стандартно-одинаково?.. (Эта наука – архаичная психология стадности, с ее культом силы, удачливости и т.д., которую не так-то легко описать в понятных рассудку терминах логики… Ну как, например, поверить, что вызывать жалость и быть смешным – это для обывателя одно и то же? Что вызывает уважение тот, кому просто повезло, а «неудачник» – получивший благ меньше, чем мог бы и чем заслуживает – достоин презрения? Или, как понять, что «сосватанная невеста всем хороша» – а не та хороша, которая тебе нравится?.. – Но здесь вдаваться в это глубже нет возможности.) Итак: «идеалист» даже поверить, как правило, до конца не в силах, насколько ничтожными, по его шкале ценностей, являются общепринятые установки. |
| Как видно из только что сказанного, «реализм», как и обывательство – это своего рода цинизм. – При том, говорилось, что «реалистами» бывают и с детства. Нет ли тут противоречия? Казалось бы, до цинизма надо еще дорасти: ведь это ж надо еще обнаружить, что многие люди имеют «красивые» стремления лишь для вывески, за которыми обтяпывают, как и «все», свои делишки; исходно же верится вывескам. Но, если иметь достаточно сильную установку на «как все» (она же – «как есть»), то циническое по сути недоверие ко всему неординарному (более доброму и более разумному, чем это принято), выплавляется само собою. …И притом всякое такое отклонение от общепринятого (оно же – святое) само будет восприниматься обывателем как – именно – цинизм! |
Иметь низкое мнение о человеческом большинстве – точнее: об установках большинства – это ли цинизм? Нет, это – объективность. Ибо общепринятые установки объективно ведут скорее к концу света, чем к его благоденствию. – Цинизм – это, напротив, не верить, что должны быть другие, необщепринятые установки. Впрочем, веря в свои архаичные устои как в святыни, человек «как он есть», «реалист», нередко считает циником именно человека, «каким он должен быть», «идеалиста». И по-своему прав: конечно, в отношении устоявшихся ценностей всякий духовно развитый человек есть «циник» – правильнее сказать киник. Самый яркий и внушительный образец такого «киника» – даже не Диоген, – это, конечно, Христос. С его святотатственным «не человек для субботы, а суббота для человека», или позволением есть жертвенные хлебы, или с афоризмами «кто из вас, заботясь, прибавит себе росту хоть на локоть», и что «Соломон во всей славе» одет не лучше, чем полевой цветок – и т.д., и т.д. … |
| «Реалисты» нередко именуются «практиками» и сами охотно прилагают к себе это определение. Но, конечно, это значит не то, например, что теоретические достижения их интересуют в первую очередь в их применении к практике, к делу улучшения условий существования, – а – скорее напротив – то, что вообще никакие теоретические достижения, без которых ничего в практике измениться в лучшую сторону не может, их вовсе не интересуют и не вызывают доверия, а все помыслы их не выходят из рамок практики существующей, то есть обычая. | «Идеалисты», как считается, – «витают в облаках». На самом деле это значит только, что их кругозор не ограничен узкими пределами практики существующей, что они способны оторвать взгляд от того, что у них под носом, поднять голову и взглянуть шире. Ничто, кстати говоря, не мешает «идеалисту» быть по призванию практиком, то есть направлять свои усилия, или теоретические изыскания, на улучшение условий человеческого существования. – Впрочем, в последнем случае сама природа науки вступается за «идеалиста» крайнего: если практический интерес a priori ставится перед теоретическим, то не получается ни хорошей теории, ни настоящих прорывов в практике – ибо научный поиск, как всякий поиск, непредсказуем. |
| «Реалистами» бывают с юности и даже с детства (хотя даже есть выражение – «юношеский идеализм»); ориентация на общепринятое есть своего рода инстинкт, «обывательский ген», который вполне проявляется, кажется, с наступлением физической зрелости, но в случае особой предрасположенности – и много раньше. Также естественно попадают в легион ориентирующихся на «как есть» люди с врожденной несклонностью задумываться и совершать какие-то выборы. Так, «реалисты», по моему наблюдению, еще с детства бывают осведомлены, что «”в книжках” все совсем не то, что “в жизни”», и принимать в расчет, делая жизнь собственную, надо конечно только то, что «в жизни». Что под этим имеется в виду, не так легко и понять, ведь как раз из книг молодому человеку и можно узнать очень много сурового и жестокого, найти в них такую изнанку жизни, что в мирные времена и в благополучных семействах, «в жизни» не так часто и встречается. Но речь у «реалистов» идет не о фактах жизни, которые даже не всегда столь жестоки и которые мы до известной степени можем скроить своими руками по своим представлениям, а – о жизненной установке, именно об установке на «локоть», на «как все», – на общепринятость. В данном случае общепринятость – это узкое и принципиальное своекорыстие. Этой-то установки он «в книжках» не находит и потому их презирает. Что до «реализма» детского, то он, кажется, точно тот же, что и взрослый: чем психическое устройство проще, тем быстрее оно формируется. |
Но отступим еще к началу – к юности. Ибо именно в юности люди, как это и общепризнано, чаще бывают «идеалистами» . Они, эти юноши-«идеалисты», не делают разницы между «в книжках» и «в жизни»; в книжках с некоторых пор можно встретить всю самую горькую и разочаровывающую «прозу жизни», – зато, по крайней мере в книжках классических, почти невозможно встретить автора, целиком стоявшего бы на позициях обывателя, который только такой «прозой» и жив. (Сама позиция автора, как учителя и разыскателя истины, как будто исключает обывательскую бездумную позицию.) Наши юноши, что и естественно, принимают позицию не «жизни», а авторов, то есть не обывателя, а человека «каким он должен быть». И в этом конечно правы. Различие юношеского и взрослого «идеализмов» в другом. И «юноши-идеалисты», конечно, не могут не знать, хотя бы из тех же книг, что плохое в жизни бывает, но они не знают или не верят, что плохое это, во многом – «в законе». Они полагают, будто и все окружающие люди в принципе ориентированы на то, «что должно быть»; больше того, эти юноши думают, что и естественно, будто и все наличное «что есть», весь ход истории тоже в общем ориентированы на «должно быть», а избегают этого закона лишь какие-нибудь преступные сообщества, противопоставившие себя остальным людям, или дикари, в своих диких странах или в свои дикие давно прошедшие времена. Они, эти юноши, не могут представить, что самое «что есть» как таковое бывает убежденно предпочитаемо «нормальными» людьми, то есть заведомым большинством, хотя бы оно и было явно и неоспоримо порочно. И что всякое поползновение к переустройству жизни, хотя бы только к персональному поведению или отдельному поступку, согласно представлениям о лучшем – также отторгается большинством как таковое. Таким образом, «идеализм» юношеский еще не совсем тот, что взрослый: в нем «что должно быть» принимается за «что есть», то есть представления этих юношей о людях и мире «идеальны» в узком смысле этого слова «слишком хороши». |
| «Реализм» – ориентация на наличествующее как таковое, а не на представляющееся верным – совершенно алогичен, но «протрезвление» от него невозможно. Ибо он представляет собой не ошибку против логики, а отказ от логики вообще. Если ошибки против логики совершаются под влиянием каких-то пристрастий, то понятно, что излечение от заблуждения будет похоже на протрезвление, а протрезвление от пристрастия будет приближать излечение от заблуждения. Другое дело – отказ от логики, отказ от разумности как таковой. Этот отказ и не похож на «опьянение», больше того – воспринимает себя как обретенное благоразумие, «протрезвление раз навсегда». Ибо уже никакие аргументы не смогут увлечь и оторвать новоиспеченного «реалиста» от его установленного общепринятостью пути!.. Не смогут потому, что совершить отказ от опоры на разум без достаточно большой склонности ко внеразумному бытию невозможно, а, коль скоро такой отказ совершен, аргументы разума теряют силу вместе с ним самим; это – клапан: система, пропускающая лишь в одну сторону. Общепринятое, для сверх-социализированной психологии «реалиста», есть ее, этой психологии, дно: сколько внешние влияния ни взбалтывай смесь, все в ней в конце концов осядет и уляжется на это, самое естественное по закону тяготения, место. |
Протрезвление от «юношеского идеализма» неизбежно. Но плоды оно приносит диаметрально разные. То есть родит два разных типа людей. Всякий человек уже на подходе к возмужанию поневоле убеждается, что существующее, то, «что есть», слишком далеко отстоит от того, «что должно быть», и при этом не просто являет собою исключение («вот здесь случайно подобрались люди заблуждающиеся или недотягивающие до настоящего человеческого образа, но в целом все-таки тон задают те, кто прав и достоин, иначе бы, наверное, и само человечество перестало бы существовать!) – нет, но «что есть», во всем его удручающем несовершенстве, бывает сознательно предпочитаемо «нормальным» человеческим большинством. «Как в жизни» берет в большинстве верх над тем, «как в книжках», хотя бы «как в книжках» и нравилось много больше. И тут – развилка. Большая часть «юношей-идеалистов» совершает иногда даже осознанный и крутой выбор и отпадает в «реалисты»; вступление на эту стезю новоиспеченные «реалисты» ощущают в себе как взрослость, как зрелость, «протрезвление раз навсегда». «Протрезвев» от любых идей и таким образом «посерьезнев» и «повзрослев», большинство переориентируется на большинство. Но кто-то – это часть заведомо меньшая – оказывается неспособным сделать этот шаг к предпочтению существующего истинному и должному. Ведь шаг этот, в сущности, совершенно алогичен! «Серьезность» такого человека будет состоять уже в понимании, что логическая истина есть естественное и неустранимое. Логика – она ведь и есть то же, что естество (вспомним выражение: «естественный свет разума»); отклонения от естества, в живом и в умственном мире, возможны, но в конце концов и тут оно, закономерно, побеждает. |
| «Реалисту» отнюдь не обязательно верить, что «все действительное» «разумно» (в смысле «может быть обосновано интересами общего блага»), для того, чтобы этому действительному следовать; он так в общем и не думает, да его это и мало беспокоит; никакой Гегель ему не нужен, и даже, если б он мог Гегеля понять, скорее помешал бы. Главное, в чем нужно быть уверенным «реалисту», чтобы спокойно следовать своему «действительному» – это что оно именно действительно. То есть представляет собой реальную силу. Никакая претендующая на ваше подчинение сила не нуждается в том, чтобы вы соглашались с ее требованиями, находя их разумными – ваше одобрение только вызовет ее недовольство; ведь получается, что, если бы вы нашли их неразумными, то сочли бы себя вправе их не одобрить и, чего доброго, выйти из повиновения. – Так точно следует подчиняться и тому, «как есть». Разумно оно или неразумно – не вашего ума дело! |
Не сумевшие пожертвовать разумом в пользу инстинкта – суть «идеалисты», «идеалисты» взрослые, о которых здесь речь. Ясно, что далеко не всегда они осознают себя такими, как мы их здесь осмыслили. Они могут так и не отдать себе в том отчета, что отличаются от кого-то (от «реалистов») по этому признаку кардинально. Представление, что можно ориентироваться на «как есть» как таковое, а не на представляющееся правильным, как таковое, понять умом слишком трудно. Именно ум, пресловутый «плоский рассудок» этому и мешает – тут нужен девственный, нетронутый никакой мыслительной работой инстинкт… Является, в «идеалистах», даже искушение осмыслить «реалистическую» позицию как особую и высшую мудрость – как-нибудь да доказать, что (вот величайшая попытка такого рода) – «все действительное разумно!». Но и тут «идеалист» остается «идеалистом» и никакого поощрения от «реалистов» не выслуживает: получается, что согласиться с действительным он может лишь на условии, если поверит, что оно – хотя сего невооруженным глазом никак не углядеть – все-таки разумно… А ведь подчинение как раз и исключает критицизм… |
| Кто же на самом деле «инфантилен» – «идеалисты» или «реалисты»?.. Усилиями «реалистов» стало общим местом, что именно «идеалисты» – существа наивные, инфантильные, какие-то вечные дети. Коль скоро эти последние «за правду», то, видимо, потому, что верят, что правда победит («верят в правду»); но правда, как знают «реалисты», побеждает только в детских сказках. …Притом менталитет самих «реалистов» отражает даже не детство как индивидуальную ситуативную неопытность, а – умственное детство человечества; ведь спутать данное с правильным, силу с истиной, социальную реальность с реальностью объективной может лишь человек первобытный. Именно черты первобытного психического примитивизма, явной психической архаики, духовного младенчества и носит на себе современный обывательский «реализм». Возьмем, для примера, картинку самую яркую, даже внешне: церковь со всеми ее пышными и нелепо-архаичными атрибутами, и с ее нынешней популярностью в «реалистах» (еще вчера будто бы атеистах). Бесспорно, религия в ее вероисповедных воплощениях составляет ныне реальную силу в государстве и потому – «социальную реальность». В древние времена такую социальную реальность можно было еще путать с реальностью объективной – верить, скажем, в силу молитвы, влияющей на божью волю в пользу молящегося, в известные чудесные предания, вообще возможность «чудес», побеждающих законы природы. Ныне, когда с поголовным распространением начального образования это стало невозможным, вся эта «чудесно-социальная реальность» превратилась в очевидную для всех игру, имитирующую младенческое мировоззрение, – в какой-то всеобщий невероятный спектакль, принятую по умолчанию грандиозную фальшь… Да уж, не верит «реалист» в правду, не по нему она! – зато он верит, верует, в то, что идет вразрез с разумом, то есть – в неправду. Так ему, видимо, удобнее. Благополучие выше истины. |
С точки зрения «реалистов», да впрочем иногда и с собственной точки зрения, эти взрослые «идеалисты» – вечные дети. (В замечаниях о «юношеском идеализме» и «донкихотстве» мы этого уже касались, но здесь возьмем несколько иной аспект.) Невзрослыми же они являются потому, что еще «верят в правду», сие производное от детских сказок, в то время как нормально повзрослевшие люди уже по опыту знают, что «жизнь» (русло человеческого совместного бытия, в котором каждый обязан найти себе место) ориентирована не на правду, а сама на себя, на «как есть» (хотя бы и очевидно глупое и жестокое – но ведь победившее не судят). Принятое – не правда, а данность, синоним «объективной реальности»; традицию поверяют не разумом, а временем – и т.д.
В этом убеждении «реалистов» – что «вера в правду» есть только наивность, заблуждение инфантильных – ошибка сидит на ошибке. – Первая ошибка – в том, что в правду, вообще говоря, и не нужно «верить», ибо она и есть то, что (в этом отчасти согласны и «реалисты») существует независимо от наших пожеланий и умонастроений, будь то умонастроения индивидуальные или (в чем «реалисты» уже по существу не согласны) коллективные. Так что сознание сего, весьма неточно называемое «верой в правду», есть лишь прямое следствие выхода из первобытного дикарского менталитета, в котором место правды еще занимала сила. Вторая ошибка – в том, что хотя наличная социальная жизнь и действительно сориентирована не на правду, а на принятое (большинство стремится быть как большинство), это никак не значит, что каждый так-таки обязан следовать этим законам «жизни». Об этом говорилось в самом начале. Таких «законов» меж людей, как «законов природы», вовсе не существует, общепринятость еще не объективность. Индивид бывает расположен следовать общепринятому лишь в том случае, когда его единственная жизненная задача – приспособиться к наличной социальной среде, и приспособиться исключительно ввиду собственного психического и материального комфорта. Но и то ведь – нельзя сказать «должен», а лишь «расположен»: ибо не факт, что ориентация на непосредственное окружение всегда и непременно приводит индивида к благополучию (она может вести и к общей погибели – как например она регулярно губит крестьян, селящихся на плодородной почве рядом с неостывшими вулканами). Далеко не факт и то, что благополучие – основная и единственная цель всякого человека. Есть множество вещей в жизни, куда более интересных и важных – для весьма многих людей! – тех именно, кому важна истина, даже подчас неудобная, и которых именуют в том числе и «идеалистами». К тому же, ни настоящего душевного комфорта, ни гарантированного вещного благополучия вне истины и быть-то не может (разве что на короткое время, за которым – еще худший крах). Итак, не «детство» и не «инфантилизм» – напротив! Опора на «как должно быть», на разум, как и сопутствующее этому расставание с религиозным «детоводительством» – признак, именно, начинающегося совершеннолетия человечества. |
| …И, притом, именно на эту очевидную фальшь религии, в ее самых архаичных традиционно-вероисповедных воплощениях, и возложена миссия – ни больше ни меньше – как самой «духовности» (к ней мы еще вернемся) и самой «нравственности»! До такой степени уверен «реалист» в бессилии правды!.. | Конечно же оправдана самим разумом, для «идеалистов», и нравственность. Ведь для обоснования «золотого правила» («поступай с другими так, как хочешь, чтобы они с тобой поступали») необходим и достаточен тот фундаментальный акт разума, которым признается объективная реальность – в данном случае объективная реальность других «Я» с их собственными интересами; он означает выход человеческой психики из ее исходного первобытного эгоцентризма-солипсизма, сознание каждым нашим «Я» объективного, и следовательно самоценного для нас, существования других людей. |
| Еще о религиозной вере. – «Реалист», если почему-либо считает себя верующим, застрахован от невольной потери веры, потому что его вера не предполагает, что он считает нечто (в данном случае существование вероисповедного Бога) истинным: истины как таковой для него не существует. Это значит лишь, что он принял для себя условия социальной игры, называемой «вероисповедание»; вера – вопрос выбора, который раньше делала за людей традиция, а теперь в какой-то мере они сами. Но если поменяются общие условия жизни, так, что удобнее станет иная вера – вот тут «реалист» изверится без особых угрызений. (Конечно, все обстоит точно так же и в случае перехода от атеизма к религии – как это стало с нашим народом при конце коммунизма.) | Если верит во что-то «идеалист» (например в существование теистического Бога, Бога-личности), то это значит, что он субъективно искренне считает это «что-то» истинным, наиболее вероятным, хотя при этом и сознает недостаточность доказательной базы для своего мнения; а отсюда вытекает и та возможность, что под влиянием каких-то вновь открывающихся фактов или аргументов он может извериться. Волей веру не удержать. Потеря веры в «идеалисте» может произойти совершенно независимо от его желания или любой заинтересованности, или даже вопреки им, именно и только под влиянием фактов и аргументов, пусть также недостаточных. – Но, разумеется, никакие изменяющиеся внешние условия существования, вроде перехода от коммунизма к демократии, на этот интимный процесс повлиять никак не могут. (Разумеется, не перестанет он быть и атеистом, если он атеист, лишь оттого, что все вокруг станут «верующими».) |
| «Реалист» имеет «трезвое», то есть самое низкое мнение о людях, но мизантропом в полном смысле этого слова его не назовешь. Мизантроп хотел бы видеть людей лучше, оттого их (что-то в них) и ненавидит. Но «реалист» по существу вовсе не хочет видеть их лучше; золотая пора жизни, когда еще верится, что все хорошее ему «принесут на блюдечке», проходит рано; «реалист» зрелый знает, что «на блюдечке» ему никто ничего не принесет, потому и сам никому ничего «на блюдечке» не приносит; все люди плохи! – но то, что люди «плохи» – это для «реалиста» достаточное и удобное основание не быть ничем их не лучше. Что его устраивает. На консерваторах («политических реалистах», о которых еще будет говориться) очень видно, что от людей они ничего хорошего не ждут и на разум их не надеются, но верят только в традицию, эту власть общепринятости, и собственно во власть, от которой хотят лишь, чтобы она тоже стояла на страже этой общепринятости. …Впрочем, иногда «реалисты» доходят до мысли, что «мизантропия» прямо предосудительна, и что «человека» надо любить. Тогда они имеют в виду – любить человека, подобного им, и именно во всей его неидеальности. «Человечество любить легко, а ты попробуй полюби соседа!..» То есть: «Вы, мудрецы, вы, учителя и наставники! Полюбите нас такими, как мы суть!..» |
Любопытно, что именно «идеалистов» нередко воспринимают, а иногда даже и они сами себя воспринимают как «мизантропов». Разум и совесть говорят им, как «должно быть», разум и глаза – как, в людской среде, «есть». И это «есть» по сравнению с «должно быть» вызывает подчас и сожаление, и презрение, и негодование – совершенно справедливые и объективные. Но ориентированное на принятость большинство предпочитает, конечно, чтобы его любили именно таким, как оно «есть»! «Полюбите нас черненькими»! Оно чувствует себя «в своем праве», ведь всякое достаточно широкое «как есть» – самозаконно! А если ты с этим не согласен, ты – чуть ли не враг самого рода человеческого, каковой ведь социален, ориентирован на принятое в нем; ты, видимо, неудавшийся бессильный тиран, ты – «мизантроп»! Вера в человека разумного «идеалиста» – это вера в то, что подлинный человек наличествует, хотя бы в потенции, в каждом – как бы далеко от достойного человеческого образа сей каждый ни отстоял. И любовь к человеку – это все-таки не какое-то нежное чувство к его ничтожеству, хотя, конечно, любовь предполагает и снисходительность. Это, может быть, готовность терпеливо искать человека в человеке, вопреки его собственным установкам; может быть, это расположенность за проявленные искры человеческого в человеке прощать ему и многое дурное… Неправ был, и справедливо осмеян, бессмертный персонаж Достоевского Фома Опискин, когда взывал к окружающим – «о, дайте, дайте мне человека, чтобы я мог любить его!». Человека, сложенного из одних достоинств, так чтобы его можно было любить «по объективным показателям», наверное и не существует. Но ошибается Опискин не потому, чтобы надо было любить в человеке все, и дурное тоже, а потому, что надо учиться отыскивать в человеке хорошее (и, памятуя и о собственном несовершенстве, прощать в меру возможности ради него дурное). Надо – искать человека в человеке. – «Человечество любить легко, – говорят еще, – а ты попробуй полюби соседа». И эта задача решается так же: умей видеть человека, потенциальное воплощение идеала человечества, и в соседе, каким бы он ни был. Вовсе не надо любить в нем все. Практически (если говорить о соседе, то есть человеке, общество которого не выбираешь, но обязан с ним считаться) – надо лишь быть к нему неизменно справедливым. Но и это, конечно, назовут «мизантропией». |
| Еще о благополучии как жизненной установке. – Итак, ориентация на «как есть» означает готовность приноровиться ко всему, что реально существует, не вынося этому никаких своих оценок (то есть заведомо смиряясь и с дурным в окружающем мире); но во имя чего тогда приспосабливаться? – Надо полагать (другого не придумаешь) – во имя него, – во имя собственного благополучия. «Все» могут не только вершить зло над кем-то, но могут губить и самих себя, шествовать, уныло или с энтузиазмом, по накатанной колее или вслед за каким-нибудь «харизматическим» бараном прямо в пропасть, – это факт известный. Какое уж, казалось бы, тут благополучие? Не надежнее ли думать своей головой?.. Но коль скоро я расположился отрешиться от собственного отношения к истине ради собственного благополучия, эта возможность катастрофы, парадоксальным образом, но неизбежно должна оставаться за пределами моего духовного кругозора. Само это противопоставление (истины и благополучия) алогично, так что принявшим его – алогизм уже принят; идти против истины – значит, конечно, рисковать поплатиться, но – что поделаешь! Нельзя же хотеть быть «умнее всех»!.. |
Ориентироваться на «должно быть», на истину – это значит полагаться на собственную голову. Ведь истина не спускается нам как директива каких-то уполномоченных лиц, она не продукт чьей-то власти или какого-то коллективного соглашения; она – именно она – основа моего духовного самостояния. С истиной я независим и от «царя», и от «всех». Каждый должен быть «умнее всех» (умнее, чем «как все», то есть должен думать сам, а не полагаться на общее мнение) . И это составляет определение человека разумного. Чтобы действовать «как все», достаточно соответствующего инстинкта; но суть разума как биологического явления – действовать точнее, чем того требует инстинкт, находить не типовые приблизительные решения, иногда оказывающиеся губительными или самоубийственными, а решения адекватные, «по месту», ситуативно; за него этого никто не сделает. Итак, задача «идеалиста» – не приспособиться к среде, а уметь, может быть, и ее самое приспособить – к тому, что «должно быть» на самом деле, или к истине. Это значит, «идеалист» – тот, кто всему дает собственные оценки, поверяет все собственным умом. В иные эпохи он может и вовсе не смиряться с действительностью (что для «реалиста» только глупо или смешно, ведь это, безусловно, «себе дороже», и значит «плевать против ветра» и т.д. …). Но прав все-таки он, и это важнее. |
| …Кроме того, жить по представлениям о том, как лучше, а не по тому образцу, как живут все – значит поступать лучше других; а это и значит, конечно, ставить себя в невыгодное и неравноправное с другими положение; разве это справедливо? – «реалист» лучше других никогда не станет, он сочтет это несправедливым. Да и нескромным! – Надо быть скромнее, а оно же и выгоднее: вот житейская мудрость. | Нет сомнения, что «идеалист» постоянно вынужден судить и поступать лучше общепринятого (поскольку общепринято ныне еще не добро, а некая помесь добра и зла); а это значит и быть, будто бы, несправедливым к себе самому. Можно ли требовать от человека такой несправедливости? Ответ в следующем: то, что должно быть, то, конечно, и справедливо. Надо, всего лишь, меньше любить собственное благополучие, чтобы это стало очевидным. |
| «Сын своего времени» «своей эпохи», «своего века» – это произносится обыкновенно с гордостью или с почтением. А «великий человек» – это тот, например, кто говорит то, что говорят все, на день или два раньше… Конечно, «реалист» мыслит более мелкими категориями: не эпохами, а сегодняшним днем. (Ориентироваться на «как есть» и значит – «как оно есть в данную минуту»; задумываться о «будет» или «вообще» – значит уже выходить на уровень, где имеет значение истина сама по себе.) Поэтому быть «сыном своего времени» – это представляется ему чем-то чрезвычайно крупным, достойным великого человека. Что же до той мысли, что каждый человек, совершивший что-то великое или по-видимому ничего такого не совершивший, должен быть сыном вечности (ибо правда есть категория вечности, а не века) – то она покажется ему бредом, пустыми словами. Что удивительного в том, что «реалист», этот истинный «сын своего времени» (минуты) быстрее приспосабливается к «реалиям»? Приспосабливаться к ним – его главная задача. Зачем, например, он читает? Отнюдь не для того (как «идеалист»), чтобы разобраться в чем-то, и даже в общем (за исключением детективов и так называемых женских романов) не для удовольствия: он читает, чтобы «быть в курсе», чтобы освоить общий стиль и язык (байки, словечки). Время для него есть мода, «стиль на сегодня». Если он узнает, что нынче какая-то книга кем-то за большие деньги «раскручена», он не отвращается от нее, как от фальшивки, а, напротив, спешит прочесть сам! Зачем ему разбираться, «как должно быть», ему важно поскорее узнать, «что есть»! При всем том – надо заметить, что сказанное относится лишь к «реалисту» здоровому и успешному. Слабый – он и приспосабливается хуже сильного. Его резкие перемены не меняют, а – только ломают, портят. – Казалось бы, какая разница: твердая ли власть, или шатается (ведь наш «слабый реалист» и так был от нее достаточно далеко)?.. Бубнят ли одно и то же по телевизору, про какой-нибудь выполненный план и светлое будущее, или несут каждый кто во что горазд? Гонят ли к коммунизму (в который и так «реалист» не верил, да и не понимал толком, что имеется в виду) – или позволяют без удержу обогащаться? – в любом случае, личную совесть или хоть элементарную ответственность каждого за его собственное будущее никто, вроде, не отменяет да и отменить не может! Но наш слабак чувствует себя во всякой новой социальной обстановке дезориентированным, как при бомбежке или конце света. Каким-то образом его личные ценности связаны в нем с государственной властной системой. При всяком социальном кризисе, налицо и в нем «ценностный вакуум», «духовный вакуум». Просыпаются в нем настроения отчаянные и мародерские. Статистика, при разных социальных ломках, неизменно показывает рост преступности, наркомании, самоубийств… Несколько вариант – когда «реалист», утратив, например по причине старческой ригидности, способность изменяться сообразно «времени», уходит в «глухую оборону» и держится устаревших реалий, в постоянном недовольстве и озлоблении на окружающий мир, на «нынешнюю молодежь». Он держится «должного», вопреки «наличествующему» – почти как «идеалист»! – Внимательный взгляд, конечно, без труда различит в нем все того же, но только закосневшего в вышедших из употребления установках «реалиста». Ведь, даже если он и апеллирует к «вечным истинам», за ними легко проглядываются всего лишь прежние и ничуть не лучшие установки. |
Еще об «идеалисте» и его историческом «времени». –
«Идеалист» в принципе не бывает вполне «сыном своего времени» («века», «эпохи», «периода»), потому что истина, которая одна только и годится ему в качестве личного жизненного ориентира, сама по себе по определению вневременна (тогда как всякое «время» составляют именно его характерные коллективные заблуждения). «Как есть» – ведь это значит «как есть сейчас»; «как должно быть» – значит «как должно быть вообще», «как должно быть всегда», и одновременно – «как должно быть в данном конкретном случае» («истина конкретна»). Вечное бесконечно шире и бесконечно уже любого «времени». И потому при смене времен (например гибели загнившего социализма и прорастании диких побегов демократии) в «идеалисте», в его установках, ничего не может измениться. Он далеко обгоняет всякое время, точнее, выше всякого из них (и это просто должная и естественная позиция, так как человеку разумному пристало быть судьею происходящего, а не наоборот, происходящему – судьей человека), – в то же время он, «идеалист», никак не успевает «догнать» свое собственное! Тем паче «идеалист» не успевает доглядеть за минутой, ведь масштабы истины – масштабы вечности. При кардинальной смене времен здоровые и успешные «реалисты» изменяются столь же кардинально (оставаясь неизменными лишь в самом своем «реализме»), поскольку, с их главной жизненной задачей приспособления к среде, они же ее, среду, и составляют, – а в результате «идеалисты» вполне могут оказаться, субъективно, будто в безвоздушном пространстве: к прежнему обывателю они уже привыкли и знали, как иметь с ним дело, им даже казалось, что они его понимали, – а к обывателю последнего образца – не привыкли, он для них будто с другой планеты… (Да ведь обыватель – в том смысле, в котором мы здесь употребляем это слово, именно «реалист» – и вправду будто не вполне относится к земному роду sapiens. То есть не желает к нему относиться. Самая характерная его реакция – предпочитание принятого истинному – совершенно алогична, внеразумна, непостижима уму. Правда, тут «идеалист» мог бы сказать за «реалиста» в его оправдание: «истина относительна, а принятое хоть как-то, но уже зарекомендовало себя». Но вряд ли сам «реалист» нуждается для себя в такой рационалистической апологетике; ведь принятое он предпочитает и собственному вкусу, а это уж безусловно иррационально, поскольку в вопросах вкуса только свое «нравится» и имеет значение.) Снова подчеркну, что все сказанное не означает, будто вместе с какими-то социальными ломками может быть что-то сломано или размыто в самом «идеалисте». Как раз наоборот. Речь идет, максимум, об испытываемом им внешнем дискомфорте, усиливающемся при изменении среды чувстве дистанцированности от нее, растущей изоляции, которое никому не может быть приятным, даже человеку предельно самостоятельному и притом, скажем, нелюдимому; возможно, быстрая смена социальных декораций не то чтобы изолирует «идеалиста» от его общества, а только дает ему эту изоляцию острее почувствовать! В любом случае, если только испытываемый поневоле новый опыт не приведет «идеалиста» к новым выводам, заставившим бы его скорректировать свои представления сознательно – от одного только факта перемены среды в жизненных установках «идеалиста» не только ничего не изменится, но, напротив, эти установки выявятся в нем еще более четко и определенно. Вакуум снаружи для него все-таки предпочтительнее, чем вакуум внутри, который только и позволил бы принимать установки извне, подлаживаясь к «современности» или (что то же) моде. Если он не считает для себя необходимым быть «как все», тем паче не пожелает быть – «как все сейчас». Его идентичность с собою станет лишь более сознательной. …Но что характерно: такой «идеалист» всегда будет напоминать «реалистам» их же брата «реалиста», но только не сумевшего приспособиться к изменившимся реалиям (например, по причине возрастной неспособности приспосабливаться к новому) и потому «шипящего» на весь мир старикана-резонера, делающего себя противным или смешным. Ссылки «идеалиста» на какие-то вечные истины, хотя бы истины логики, относительно которых те или иные новые установки могут быть просто неверны и опасны (как в прежних установках было ложно и опасно что-то иное) – конечно, на «реалистов» не подействуют. |
| …То есть для «реалиста» существует лишь одна «вечная истина» – общепринятость. Сама-то она, впрочем, изменяется, в наше грамотное время это известно всякому еще со школы, но главное быть ей верным неизменно; это называется, например, быть «современным», «поспевать за временем» и т.д. Что делать: раньше царила традиция, и тогда «истины» были как бы «вечными»; ныне – мода, и теперь высшая истина – ее «последний писк», или, беря чуть масштабнее, – «современность». | …То есть для «идеалиста» общепринятость не имеет никаких «онтологических корней» (сколько бы усилий он порой ни прилагал к тому, чтобы их там увидеть), – не составляет никакой истины, да и как бы она могла ее составлять, меняясь иногда на глазах – и причем меняясь не столько от худшего к лучшему, сколько от одной нелепости к другой?.. Традицию еще можно было бы спутать с «вечной истиной»; но спутать с «вечной истиной» «современность», то есть моду – уж никак немыслимо! Именно новая специфическая нелепость и составляет собственный признак всякой «современности», всякой моды (когда мода проходит, это становится видно невооруженным глазом всякому); и если традиция была уверена в непоколебимой стадности тех, кто к ней принадлежал, и потому пребывала в величавой неизменности, то мода, этот современный вариант традиции, периодически экзаменует обывателя на стадность – проверяет способность равняться на «как все», произвольно меняя ориентиры, – для того только и сменяется. Конечно, никакая общепринятость – все равно традиция или мода – не истина, а степень отдаления от истины. |
| Маленький психологический штрих. – «Реалист», как мы здесь его определяем, ориентируется на наличную, окружающую его среду. Среда должна образовать его самого: дать ему его ценности и составить мерило его собственного достоинства. Но именно в силу того факта, что среда ответственна за него самого, тогда как он сам за нее вовсе не ответствен, для нашего «реалиста» с некоторых пор таким заразным оказалось искушение… эмиграции. Похоже, что повальная эмиграция тех, кто чувствует себя хоть чуть-чуть поспособней и поэнергичней прочих – одно из характерных выражений зависимости обывателя («реалиста») от среды. Раз среда образует его, то, если эту среду можно поменять на более «престижную», то он должен совершить это как некий долг перед собою. Какая-нибудь Америка не только лучше его прокормит (а обыватель ведь «ищет где лучше», это закон его природы), но сделает его самого лучше, достойнее, а это уж почти что вопрос нравственности; в Америке он, вероятно, будет больше иметь (хотя и здесь, по нынешним временам и при соответствующих установках, можно зашибить немало), но главное-то – он там будет больше себя уважать!.. – Наш «реалист» так чувствует. | Мне представляется закономерным, и я замечаю это на живых примерах, что привязанность и любовь к своему окружению – природе, культуре, языку, к своей среде или родине – это больше свойство «идеалиста», чем «реалиста». Что парадоксально, но – очень-таки понятно. И тот и другой не могут жить вне среды, потому что сие невозможно физически. Но если «реалист» от своей среды зависит, беря ее «как есть» (так, что, ни в чем с ней не конфликтуя и пользуясь от нее всем чем только может, способен одновременно возмечтать о какой-то другой, более удобной, приятной или лестной для него зависимости), – то «идеалист», со своей ориентацией на «как должно быть», волей-неволей приучается отвечать за свою среду – а эта-то невольная ответственность и есть собственный признак любви. Он страдает от пороков своей родины, он жив ее достижениями («реалист» просто принимает то и другое как данное, и даже полагает это «патриотизмом», для которого ведь все «свое» хорошо без разбора). То, в чем «идеалист» вырос и сформировался как личность – это, самым естественным и интимным образом, составляет его собственные радость и боль, предмет его счастливой или несчастной, легкой или трудной любви, душевной привязанности. Так, например, что «уехать» для него – это, как во французской поговорке, всегда «значит немного умереть» (“partir – c’est mourir un peu”). |
| Выше уже поминалось понятие «духовности». – «Духовность» – это, говоря в самом общем виде, одушевленность человека чем-то за пределами его личных (корыстных) интересов. Должна быть какая-то духовность и у «реалистов», уже потому, что без способности индивидов поступаться своей узкой корыстью не может существовать и их общежития, обеспечивающего общие, а постольку и все частные интересы. Таким образом, любой социум, коль скоро сумел к настоящему времени сохраниться, вырабатывает и предлагает входящему в него «реалисту» некие кодексы общепринятого, сдерживающего частные интересы в пользу интересов социального целого, – кодексы, называемые нравственностью или традицией. И, как мы все это знаем, подкрепляет их не разумными доводами (в них «реалист» верить не умеет), а сакральными санкциями религии (вариант – тоталитарной идеологии). Традиционализм и обскурантизм, таким образом, полностью монополизируют «духовность» «реалиста». «Духовность», в распространенном ныне ее понимании – это квинтэссенция «реализма»… | «Реалисты» золотого для русской культуры XIX века, так гордившиеся своим реализмом, были по нашей классификации абсолютными (полными) «идеалистами»: они имели наивность предъявлять претензии к самой реальности (вместо того чтобы делать с нее собственную жизнь и смиренно ковать в ней свое счастье), и жаждали реальных изменений – в соответствии со своими представлениями о разумном и должном, то есть идеалами. (Здесь я не говорю о том, было ли это действительно вполне разумное и должное, это вопрос другой…)
«Идеалистами» были и самые отчаянные материалисты. Ведь если бы они были «материалистами» на самом деле, по психологии, по душевному устройству – то были бы «материалистами» в первую очередь для себя самих. Но их забота была – обо всех! Бескорыстно! Себя-то – они и в жертву приносили этой заботе… А что же «духовность»? – Просвещение, противостоящее традиционализму и обскурантизму, учащее человека в своих высших, нравственных устремлениях полагаться не на какие-то «незыблемые устои» и не на сакральные авторитеты, стоящие на страже этих устоев, а на собственный разум – вот духовность истинная. |
| Консерватор (об этом типе уже кое-что сказано) – тот, кто за консервацию существующего как такового (а иначе это и не консерватор, а человек, ситуативно пришедший к выводу, что нечто существующее разумнее сохранить). То есть это именно «реалист», «политический реалист». Почему человек может быть настроен против перемен в принципе? До уже по одному тому, что перемены требуют разумного проекта, а именно разуму он не доверяет. Разница между консерватором и «реалистом» разве что в том, что если «реалист» обычный не полагается на собственный разум, а о прочем не думает, то консерватор-политик сознательно распространяет это недоверие к разуму на всех… и в этом – некоторое оправдание консервативной позиции: человеческое большинство действительно разумом не управляется, а управляется традицией, «как есть». И постольку любые перемены, предлагаемые самонадеянными, пусть и разумными людьми, суть в первую очередь дезорганизация, худшее социальное зло… | Консерваторам следовало бы противопоставлять не сторонников перемен (чего ради можно желать перемен как таковых?), а сторонников представления, что общество может и должно быть организовано на разумных, а не бездумно-сакральных началах, и что, следовательно, разумные перемены в обществе – поскольку всякий данный проект таких перемен представится насущным и оправданным – могут только приветствоваться. Сторонники разумного переустройства общества и вправду заблуждаются, если думают, что общество хотя бы в принципе зиждется на разумных началах, так что политикам остается только выяснять, что к данному моменту устарело и что стало бы по нынешней ситуации еще разумнее, и внедрять это разумное в практику. «По жизни», прямо говоря, дело со свершившимися социальными переменами выглядит скорее не так, что какую-то глупость поменяли на ум, а – одну глупость поменяли на другую, да всегда еще и ценой какой-то более или менее болезненной социальной дезорганизации… Сторонники перемен в чем-то всегда оказываются неправы! – Но ведь еще фундаментальнее заблуждаются консерваторы, a priori перекрывающие дорогу разуму! |
| Но вот что еще важно для уразумения психологии консерватизма. – «Как есть» «реалистов»-консерваторов – ведь это одержавшее в «жизни» верх, это победившее; это тот самый победитель, которого не судят – а которому угождают. По существу, ориентация на воцарившееся в окружающем мире «как есть» – архаичная, дикарская психология права силы. Сила и правда для этого менталитета суть одно и то же. Как ни нелепо – именно, дико – но человеческим большинством по сию пору правит эта самая психическая архаика. Хотя нравы самой силы с течением исторического времени и смягчаются, как будто приближаясь к правде (справедливости, гуманности) – но до тех пор, пока человек еще не в состоянии обходиться в своем поведении без традиции и власти на собою, «права» все-таки остается сила, а не правда. | «Право силы» можно ощутить, какою-то архаичной стороной нашего существа, но не уразуметь; как только человеку становятся необходимы основания для своих поступков, кроме непосредственной животной жадности – как только для него становятся существенными вопросы, «как правильно», «как должно быть» – так он и лишается понимания этого «права». То есть для нашего «идеалиста» оно – только «дикость», сама несправедливость и сама жестокость, может быть, самая их суть. – Такими же дикими представляются ему претензии на власть над людьми всего устоявшегося, «реального», «существующей практики» не как того, чему можно найти справедливые основания, а как того, всего лишь, что победило в жизни, оказалось сильнее нас, с нашими представлениями о лучшем. Но – могут возразить – ведь представления-то о должном и лучшем могут быть, вообще говоря, и хуже того, что воплотилось в реальности; этой возможности нельзя исключить, и почему, в таком случае, мы отождествляем ориентацию человека на представления, а не на реалии, со справедливостью и добром?.. Разумеется, ошибки в представлениях о должном могут быть и чудовищны (имя таким ошибкам, например, – «утопии»); чудовищным бывает и упорство в заблуждениях (имя этому упорству – фанатизм). Но именно в представлениях, в сфере представлений, обитают и правильные ответы – что есть добро и справедливость. Тогда как приятие «как есть» – это принципиальный отказ от них, принципиальное допущение зла. |
| …Они, «реалисты», как правило и голосуют на выборах (раз уж мы затронули политику) за того, кто, по их мнению, победит. Это нелепо, труднопонимаемо, но – факт. Политики в этом «паранормальном» явлении хорошо осведомлены: так, один американский кандидат в президенты, на вопрос, за кого он сам только что проголосовал, ответил: «за того, кто победит!» (то есть за себя); он знал, что этой фразой прибавляет себе сторонников. Казалось бы: зачем человеку, если знаешь, кто станет победителем, и тем более будучи с этим согласным, трудиться идти на участок и «голосовать»?.. А затем, что это, с точки зрения «реалиста», есть чуть ли не акт совести: нужно засвидетельствовать свою лояльность реальной силе, хотя бы никто об этой лояльности и не узнал; это важно перед собою. Тут власть экзаменует обывателя, предлагает ему своего рода ЕГЭ: каждый кандидат конечно говорит «красиво», но понимает ли он, избиратель-«реалист», кто из них в данный момент представляет реальную силу? Понимает ли «жизнь»? Или ошибается – и значит слаб, глуп, устарел и т.д.?.. | Трудно говорить об отношении «идеализма» к политике, ибо и то и другое суть слишком общие понятия. И все же кое-какие замечания сделать хотелось бы.
Например, в акциях самой доброкачественной политики нет места тому, что вообще «должно быть» (лучшему), но только тому, что «может быть» в наличествующем «как есть». (Как любил повторять Горбачев, «политика – это искусство возможного».) Уже по одному тому политика, общественная деятельность, вряд ли бывает личным душевным призванием «идеалиста». Скорее, политик – только особо энергичный «реалист». Конечно, и то правда, что – согласно известному афоризму – «если не заниматься политикой, она может вдруг заняться тобой». Кому и не понимать это, как не «идеалисту», неспособному подчиниться моральной власти среды. И вот, в особых случаях приходится и «идеалисту» выбирать из разных зол меньшее, и бороться за это меньшее зло со страстью… Но может ли стать не просто досадным или тяжким долгом, а собственным душевным призванием – сие систематическое выбирание меньшего из зол?.. Можно сказать, что «политическими идеалистами» были, при советской власти, ее так называемые «диссиденты». Однако являлись ли «политические идеалисты» психологически тем же самым, что те «идеалисты», о которых мы здесь говорим? Думается, не всегда и не вполне. Была и у них своя «среда», на которую они ориентировались; это стало очень заметно с падением коммунизма… |
| Не так легко отличить «реалиста» от того, что называется «экстраверт». Возможно, эти понятия и взаимозаменяемы: и тот и другой заимствуют свои установки из внешней, окружающей их среды. Все же экстравертивность есть скорее предрасположенность к «реализму», чем он сам, как она есть скорее предрасположенность к обывательству, чем она сама. Все-таки и «реалист» может быть интровертом (в этом случае, правда, лучше назвать его аутистом) – просто «реальные» установки попадают в него более сложными путями (и бывают, в этом случае, самым нелепым образом извращены, хотя сам интроверт-«реалист» верит, что следует им в точности). | Ориентироваться на «как должно быть» – может ли это быть чем-то иным, как ориентироваться на себя, на свое внутреннее, то есть быть интровертом? Ведь если не брать ориентиры извне, значит – находить их внутри? – И все же точнее будет сказать так: интровертивность есть скорее только особая предрасположенность к «идеализму», но еще не сам «идеализм». Бывают и интроверты самыми упертыми «реалистами», в ком, неведомыми путями и обычно с нелепейшими искажениями, внешние установки становятся будто их собственными и внутренними. С другой стороны и экстраверт может быть сориентирован на «как должно быть», а не на «как есть», просто его «как должно быть» приходит в его случае не из наличной, непосредственно окружающей среды, не из ее поведения, а из других источников. Например, из существующих религиозных или моральных принципов, которым он следует, не пропуская их через собственную душу; тут мы имеем ханжей и (поминавшихся уже) резонеров. Или его установки могут приходить не из непосредственной или не широкой, общей, а из особенной, кружковой среды, в которую ему удастся вписаться – и это будут упертые снобы... А может быть, это будут «дон кихоты» – чье идеальное и благородное «должно быть» будет заимствовано из не самых умных книг… Другой, лучший случай – выдающийся ум; даже и в экстраверте он будет вырабатывать некое «как должно быть» (ведь истина говорит сама за себя), превосходящее слишком примитивное и алогичное «как есть» обычного «реалиста», и сделает из него, до известной степени, «идеалиста». |
Июнь 2011
Близко к теме: Что такое обыватель?
