Что такое обыватель?

Вместо предисловия к этим заметкам. – Поймет их правильно только тот, кто почувствует: в них нет и не может быть никакого чванства. Напротив, чванство – а не скромность – это отличительное свойство самогó обывателя! – Итак. –

Обыватель есть тот, для кого благополучие, достигаемое приспособленностью к наличной социальной среде, есть высшая ценность, и, постольку, составляет предмет его самоуважения.

…Повторю: тот обыватель, для кого благополучие – даже не предмет вожделения, а вопрос так понимаемого достоинства (*).

То есть благополучие для обывателя, даже простое «материальное» и в первую очередь оно, – есть не вопрос его личного удовольствия или пользы, а именно вопрос ценности, что значит – моральный и даже религиозный (квазирелигиозный).

Отсюда, благополучие обывателя требует от него не просто забот, а настоящего служения; и потому, кстати – что воистину удивительно – не может кроиться по его личному вкусу и разумению, а только по установленному в его среде, социально-признанному образцу. Благополучие обывателя делает его неотличимым от среды, на которую он ориентирован и в которой желает преуспеть; оно его стандартизирует, «нормирует».

Обыватель, таким образом, отнюдь не тот, кому «малого нужно» – напротив, ему нужно много! Ведь за то он себя и уважает – что имеет. Уважать себя есть задача моральная. И вот, обывателю нужно все, что есть у других, «всех», и притом по возможности в максимальной степени (ибо моральным нельзя быть «от сих до сих», но только в полной мере). И во всяком случае ему, обывателю, нужно гораздо больше того, что диктуют ему его реальные потребности, а часто и что-то, что по существу идет им вразрез.

Обыватель в самом своем эгоизме ориентирован, таким образом, не на личное, он и в своих материальных потребностях – социален. А других духовных потребностей, кроме потребности вписаться в социум и преуспеть в нем – стать первым среди одинаковых! – и он и вообразить себе не может.

…Так, например, если обыватель слышит, что какое-то художественное произведение или какой-то автор «раскручены» (то есть им искусственно создана популярность) – то это возбуждает, а не гасит его интерес к ним. Ведь от искусства ему того только и нужно, чтобы «приобщиться» к некоторым «всем», узнать, что знают другие, о чем они говорят – и заговорить на одном с ними языке. То же, что может нравиться ему лично – для него дело десятое и даже, если оно отличается от общего стиля – опасное, ибо может выдать его несходство, нестандартность.

Престиж – идол обывателя.
Престиж, как демонстративное потребление за пределами своих реальных личных потребностей, с единственной целью обозначить место потребляющего на социальной лестнице – той лестнице, конечно, что еще отражает примитивную ценностную шкалу дикаря. Шкалу, в которой, скажем, бог и богатство – одного корня.

Мода, эта периодическая переэкзаменовка людей на стадность, на их способность и желание не отличаться от среды, частью которой они хотят себя видеть – для обывателя своего рода опиум. Стать как все и притом раньше других, обогнать кого-то и стать заметным в борьбе за неотличимость – вот манящее обывателя недостижимое!

Если у чеховского идеального человека все должно было быть красиво – не только одежда и тело, но и душа и мысли – то у обывателя все должно быть, в наше время, модно. И душа и мысли.
Обычно он называет это – «быть современным».

Обыватель не то что не может, он – не хочет быть личностью! Индивидуальность для него – отклонение от стандарта, то есть, что для него то же, – идеала; личность – в лучшем случае – «чудачество».

Конечно, обыватель – конформист, мыслит стандартно. И беда не в том, что он иначе не может, а в том, что иначе он и не хочет. Ибо разум он использует не как орудие разыскания истин, а как орудие приспособления к среде – разыскания удобных или украшающих его (элитарных, модных) коллективных мнений. Истины этому могут и мешать.

Создать семью, вырастить детей, обеспечить себе и близким необходимый для подлинной жизни (позволяющий отдаваться культурным интересам) достаток, даже суметь сделать в своем доме уют – все это не обывательские, а фундаментальные ценности жизни. Обывательство – отнюдь не в том, что человек все это совершает, а в том, как он это совершает. Скорее, именно тщеславные или честолюбивые импульсы и создают обывателя, ориентируя индивида на признание в социуме. Свою социальность (определеннее выражаясь, стадность) он вносит в то, что должно быть сугубо интимно. Женится обыватель не на той, которую любит, а на той, которая его «стоит» – смотря, значит, чужими глазами; дети у него – знак благополучия, желательно – предмет гордости, тщеславия, а также плод предусмотрительности («чтобы было, кому на старости подать стакан воды»). Материальные же потребности далеко превосходят собственно потребности, «достаток» (в буквальном значении достаточность, необходимый минимум), и призваны отражать его место в обществе, престиж. Достаток (здесь в смысле избыток) и престиж, а не личные вкусы, призван отражать даже уют…

Экономика (не скажу «рыночная», ибо другая, командная экономика есть только политическая тирания) – увы, кровно заинтересована в обывателе, обывательском мировоззрении. Ибо заинтересована не в индивидуализированном и реальном, а раздутом и социализированном, подстрекаемом и направляемом рекламой спросе – «пусть друзья завидуют», «я этого достойна», даже «за чувством скромности обращайтесь к другим» (это реклама «тачки» BMW) и т.д. и т.п.; заинтересована в том, что называется «престижным потреблением».
Не случайно слово «буржуазный» (свойственный либеральному обществу) кроме гордого смысла «гражданский» имеет смысл «мещанский» (утрированно-обывательский), – то и другое в буквальном переводе.

Состоявшийся обыватель – горд и презрителен.
Если он окажется и «сзади» других, то, по крайней мере, «в том же (нужном) стаде». Всегда должны находиться такие, кто будет хуже его: хотя бы те, кто в другом «стаде» или вовсе не «в стаде». – Без чванства обыватель неполный.

«Элита» – любимое словечко современного обывателя; сноб (гордящийся своей принадлежностью к «элите») – обыватель со «знаком качества».

Обыватель самоуверен предельно: он уверен, что знает, ни больше ни меньше, как «жизнь». То есть все, что кто-то в жизни может ценить кроме благополучия – для него блажь, «иллюзии».

Обыватель, как будто, «реалист», и себя считает таковым; ведь приспособиться – значит приспособиться к существующему, к «реалиям». Но под реалиями он понимает исключительно общепринятое, хотя бы оно строилось на ложных или преступных основаниях; он ориентирован не на истинные или кажущиеся ему самому таковыми, а на господствующие мнения и ценности. Таким образом, его «реальность» – та «жизнь», которая противопоставляется «книжкам» и которую «знает» обыватель – это смесь разного рода коллективных миражей и распространенных пороков. «Реалист» – эксплуататор человеческого несовершенства.
Потому, кстати, противоречия или нелепости в собственных взглядах его нисколько не смущают. Ведь это не в нем они родились, и за их качество он не отвечает. Так, он может считать себя верующим, не спрашивая себя о том, верится ли ему в Бога или нет, – ведь его исповедание есть лишь способ его благоустройства в среде (в коей все вдруг стали православными, иудеями и пр., сообразно своей этнической принадлежности). Об объективной истине или о собственной искренности во мнениях спрашивает себя только «философ», что на языке обывателя всегда значит «чудак, живущий чем-то несуществующим; дурак». Тот самый «филосóф», с ударением на соф, которому суждено оставаться «без огурцов».

Обыватель, как сказано, принимает для себя общепринятые установки, сколь бы мало друг с другом они ни вязались. Он одновременно и верующий, и эзотерик, и (ныне) вполне сексуально раскрепощен, он может держать лавочку и быть поклонником социализма, он молится Христу и гордится своим благосостоянием и презирает бомжей, и т.д. и т.д. Эта всеядность в общепринятом может проявляться похоже на терпимость. Но она же означает, что ни к одной общепринятой и соответственно принятой им установке он не относится критически. Рассуждать обыватель не любит, но уж если придется выносить какое-то суждение – то суждение это просто не сможет быть никаким иным, как фарисейски формальным и жестким – он знает, как правильно! Классический образ обывателя-фарисея – это бабушки на скамейках... (О парадоксальных сходствах обывателя и фарисея, как разного рода служителей идеи правильного, у меня есть особые заметки.)

Если единственное назначение человека в мире – не понять что-то в нем и не судить его, а только и исключительно «попользоваться», то, конечно, такому человеку будет нужно «много», – но позиция «маленького человека» есть для него самая удобная. Ведь «маленький» человек – это тот, кто, в меру своих возможностей потребляя, освобожден от необходимости хоть как-то при этом сдерживать себя, думая об общем и целом, о будущем и должном. («Лишь были б желуди…»)
Так обыватель по убеждению и «мал», и одновременно горд этим, – ведь это его преимущество.

Никакая слабость не грех. Слабому можно и нужно помогать. Неспособному можно повторить урок, робкого ободрить, невоздержного усовестить… Но обывательство – не слабость, а установка.

Обывателя ругать нужно, ибо обывательская установка, по существу – жестока. Ведь если благополучие становится основой для самоуважения, то чужая слабость, несчастливость, неудачливость – становятся основанием для презрения, «бедность – порок» и пр. – Если кому-то все это не кажется непосредственно отвратительным, ему можно напомнить, что это – прямая противоположность тому, чему учил Христос.

А кого сам обыватель называет обывателем? – Того, кто добился в смысле общепринятого благополучия меньшего, чем он, и, главное – не стремится добиваться большего. Именно того и называет, кому «малого нужно»: кто ближе к Сократу или Христу…

(*) Пример. Главный футбольный тренер ЦСКА зашел в «Макдональдс», съел бутерброд и отправился восвояси. Вот и все. Не лез без очереди, ничего не украл, не ругался и не дрался. Но там его опознал болельщик «Спартака», тайком «сфоткал» на мобильник и разместил отчет о событии в сеть. И «событие» – «нашумело»! – На свежую голову невозможно понять, в чем вообще состояло событие и тем более что в нем могло «шуметь». Но обывателю объяснять не надо: богатому человеку некрасиво показываться в дешевом (сравнительно) «макдаке». Это не вопрос того, проголодался человек или нет, вкусно кормят или невкусно, быстро обслуживают или медленно, и т.д., – для обывателя это вопрос так понимаемого достоинства.
(Я совершенно не приемлю социализм, но думается: а если бы главного тренера приметили в советской пельменной или пирожковой – заведения уж точно не шикарнее макдака, – потрясло бы это хоть кого-нибудь?..)
А вот еще история. Прославленная молодая балерина впервые за последние 12 лет своей биографии спускается в метро, и обнаруживает там – что бы вы думали? – множество существ того же биологического вида, что и она сама; причем аборигены объясняются на понятном ей языке и ведут себя дружелюбно, даже просят автографы! Существа эти ей в общем нравятся, и о своих необычных впечатлениях она специально пишет в блог. – Все это, конечно, трогательно, но ненужный вопрос остается: неужели за все 12 лет не бывало у балерины случаев, когда добраться куда-нибудь на метро было бы просто удобнее, чем на машине? И что, тогда, ей могло так долго мешать?.. Тут, кстати, видно, как родственно обывательство снобизму.
(Примечание 2012 года)