Жалость, сострадание, эмпатия, доброта

– вызывающее жалость;
– вызывающее жалость, как последняя степень непрестижного, не «comme il faut» – презираемая слабость.

• Для человека злого, всякая слабость презираема, всякая – жалкость. Это злой унаследовал от дикого, – верившего в правоту силы.

• Ничтожество ценностей – вот единственная слабость, достойная не сочувствия, а презрения. Да и то сказать – презрения здесь достойна сама эта слабость, но не проявивший ее человек: ведь, в принципе, человек может быть лучше того, во что он верит. (Иначе, каких-то эпох человечество просто не пережило бы...)

• Неумение признать себя побежденным, когда всем другим это уже очевидно, в борьбе за свою долю благополучия – жалкость сугубая: либо смешная, либо возмутительная, похожая на бунт. В этом пункте дикарь жесток особенно. – Но как по-настоящему жалок упоенный своим благополучием!

• Можно было бы сказать, что мещанин – создание жалкое, если бы сама идея жалкости не была, по преимуществу, мещанской.

• По сути, жалкость ничтожного человека должна бы возрастать с его самоуверенностью. Но тех, для кого «жалкость» – страшнейшее из определений, убеждает в значимости именно самоуверенность. Нахальство, говорят, второе счастье...

• Жалкими бывают претензии, но не уверенность. – Амбиции убеждают – либо в силе, либо в жалкости: тот самый «один шаг»...

• Смешное – синоним жалкого... Здесь в скобках следовало бы поставить два-три восклицательных знака: подумать только – не печальное! Не горькое! Ну как бы мы разъяснили инопланетянину, что нашей человеческой массе проявления слабости противны – или смешны?

• Бессильное тем самым и бесправно. «Качать права» – убеждать в своем праве на то, чего не хватило сил просто взять – занятие презираемое, «жалкость».

• Что такое, для толпы, «смешное»? – Непохожее. Тогда как вся сила человека толпы в его неотличимости. Вот и выходит, что смешное – самая презираемая слабость.

• Чуждые ценности – если только не представляют опасности – смешны.

• ...И даже, смешное – это хуже, чем просто жалкое. Человек жалок и не замечает этого, – смешно! Жалкость в квадрате...

ЖАЛОСТЬ

– страдание чужим страданием, «эмпатия». Непосредственное проявление чувства самоценности чужой жизни (всякой жизни) – самоценности, являющейся единственным и достаточным обоснованием «золотого правила». Поистине, «нравственное чувство», –

но есть и другие смыслы –

– снисходительность более благополучного к менее благополучному – расположенная или презрительная;
– задетая жадность (жалость о потере).

• Сочувствие спасает снисходительность от того, чтобы та была унизительной – зато снисходительность компрометирует само сочувствие. – Есть жалость и есть жалость.

• В том, что собой являет наша жалость, обнаруживается все достоинство одних и все ничтожество других – именно ничтожество, – тех как раз, кто в жалости снисходит. Человек достойный ощущает беду другого скорее, как его пьедестал...

• «Нуждаешься в жалости – изволь быть жалким»!.. Но если кто и бывает жалок, такого найдешь среди тех, кто в жалости не нуждается.

• ...Болит не то место, где у другого рана, не тело, – болит душа. Души хватает на всех.

• Основная способность жалости – воображение. При условии доброжелательности, разумеется.

• «Кто не пережил этого, никогда не поймет...» – Ну, это просто – «знать и испытать – вещи разные». А вообще, уж кому свойственно такое понимание, понимает в принципе все. Понимает иной раз даже больше того, чем кто-то способен и испытать. И даже чем способен испытать сам: в представлении, чего-то нельзя пережить, на практике, оказывается – можно...

• Может и правда жалость – это боль о нашей общей подверженности боли? – Но уж только не о том, как в это верят умы плоские, что и сам боишься испытать такую же: напротив, будь ты один застрахован от несчастья, жалость к несчастному стала бы непереносимой! Куда реальнее та же участь, что и погибшего, грозит его соседям по окопу – и все же им страшней было бы потерять своего молодого друга в мирное время, скажем, в больнице... Другое дело, что редко у кого достает воображения понимать такую боль, которая самому не грозит, – отсюда, видимо, и разбираемая идея.

• Что сострадаешь чужой беде лишь потому, что она напоминает о возможности такой же с тобою самим – чепуха. Напротив, только то иной раз и может хоть как-то утешить, что, представишь: в конце концов, самое худшее произойдет и со мною («все там будем»)!

• Мы жалеем попавшего в беду не потому, что воображаем на его месте себя, а потому, что можем вообразить себя на его месте... Безжалостным этого не понять!

• Зачем человек жалеет? – Тайна сия неразрешима, потому что нет самой тайны: кто жалеет, а кто и нет.
Зачем надо жалеть? – Почему не спросить того, кто в этом нуждается? Тогда ответ будет совершенно очевиден. Притом, в такой нужде может оказаться любой.

• По эгоизму своему люди полагают, будто каждый делает добровольно лишь то, что любит делать. Если такие проведают, что вы совершили что-то из жалости – они решат, что, значит, это вам так нравится – жалеть, и постараются предоставить вам такую возможность; развлечь, например, раздирающими душу рассказами...

• Черствым, обычно, нравится все вызывающее жалость: сказывается потребность в остроте. (Искусство, как будто, чуть не целиком специализировалось на обслуживании этой потребности черствых!) – Черствость же некоторых – напротив, кажется не-допусканием до себя жалости, которая им будто бы слишком непереносима.

• Лучшее лекарство от жалости – помощь делом; хорошо, если она возможна. Но выбрать для себя дело, требующее жалости – это уж или подвиг, или... или...

• Лучшее средство утолить жалость находит совесть. Но она же и не дает уберечься от этой заразы.

• Эгоизм и жалость встречаются вместе, в одном человеке; и даже, жалость эгоиста бывает особо острой – он-то знает цену боли... Но мирно жалость и эгоизм, ясно, не уживаются, а рождает их брак, обычнее всего, уродов, а то и чудовищ...

• По шкале человечности, совесть выше стыда, а жалость выше и совести.

• Совесть не то чтобы всегда права – но она независима и неподкупна, и в этом ее первое и величайшее достоинство. Точно таким же достоинством обладает жалость: ее не переубедит ничто, даже сама нравственность!

• Основание автономии подлинной морали – не в особом кодексе, который она исповедует, а в этих двух чувствах, всегда остающихся равными самим себе, какой бы авторитет не пытался их оспорить, – совести и жалости.

• Человечность – способность к жалости. Так что даже жалеющий себя – уже будто бы человечен... Тогда как бесчеловечность, бывает, сквозит даже и в героизме, в самопожертвовании...

• Когда дурной человек попадает в беду и его становится жалко, мы даже не вполне неправы в этом чувстве: пока он жалуется, он волей-неволей расстается с идеей правоты силы и благополучия – становится на позиции человечности.

• Нравственность – это предпочтение интересам каждого интересов некоего неопределенного целого, – настолько неопределенного, что и неясно, чьих же, собственно, интересов. – В этом смысле суждение Ницше, что сострадательность вредна – сугубо нравственно!

• Жалость, точно, отбирает силы, тянет назад... Но только – зачем и силы, и что у нас впереди, если никого и ничего не стоит жалеть?

• «Долг сострадания» – невозможная вещь! «Долг чувства»! – Но вот долг ставить себя на место другого, долг воображения – это точно...

• Жалость, если и «аффект», то и, конечно, «добродетель», – поскольку не существует без добровольной работы души – работы воображения. (Впрочем, раз ступив на эту опасную стезю, перестаешь быть над воображением властен, оно – мучит, крутится само, оно – снова – «аффект»...)

• Между прочим: состраданию нет дела до того, есть ли оно добро или зло. («Пусть правая рука не знает, что делает левая» – отчасти и об этом.)

• Сострадание – не добродетель. Или, скорее, сама добродетель: если оно есть, добродетелей и не нужно.

• Жалость – единственное нравственное чувство, достойное этого названия; все прочие – скорее страх.

• Жалость вполне асоциальна; не знает она ни целей, ни идеалов, ни иерархий. Так что в чем-то асоциальна и доброта. И даже добро.

• Жалость в мораль не вписывается, она морали только мешает. Вопрос морали – вопрос о достоинствах и заслугах, – о том, что может и должно быть взвешиваемо, – процедура, жалости незнакомая.
(Кто-то, может, и не стоит сострадания, – самому состраданию об этом ничего не известно, – но нам легче в этом случае от сострадания отвлекаться.)

• Смысл жалости в том, что она безусловна: сама свой закон. Скажем, изрекающий: «надо жалеть людей, а не животных» – говорит так, будто не знает, что такое жалость. «Надо», в применении к ней, не годится.

• Как у одних жалость к животным – сама сентиментальность, упражнение в чувствительности на мелком предмете, – так у других в ней сказывается вся абсолютность – безусловность и безмасштабность – этого чувства.
Жалость к животным – проба на саму эту способность, – способность сострадания.

• «Аморальная жалость»? Бывает. – «Безжалостная мораль»? Редко бывает иначе!

• Беды – раны, а жалость – если травма должна осложниться еще и этим – это фермент, не дающий крови сворачиваться и образовывать корку...

• От жалости так же немыслимо избавляться, как от несчастной любви. Должно зажить, зарубцеваться само.

• Жалость – это о ценности, не о цене. – Не умею выразиться понятнее. – К ней не подберешь равнозначного удовольствия, способного утешить...

• Сострадание, если не живее, то – некоторым образом – абсолютнее страдания: оно не позволяет себе катарсиса... Не можешь утешиться, потому что главное – не в тебе.

• Жалость – то, что Христос называл любовью. Неэгоистическая половина любви.

• Дикарь жалеет, если любит. Цивильному же человеку удивительно и неприятно обнаружить в себе вдруг, что пожалел меньше того, кого меньше любил... А уж если ненавидел кого, и с тем случится несчастье – какой на душе осадок!

• Одни люди жалеют, если любят, другим, пожалев, трудно не полюбить. – Так к умершему – чувствуешь уж не жалость, а любовь: какую-то абсолютную необходимость того, чтобы он существовал.

• ...Может быть потому, что отсутствие непосредственного чувства жалости в религиозных людях видеть наиболее неприятно – от них ведь только и слышишь, что о добре, тут их признанная монополия – в них это отсутствие особенно заметно. (Впрочем, что жалости делать с авторитаризмом? А ведь религиозный дух – дух авторитарный. Потребность обосновать жалость какою-то высшей силой – не от того, ясно, что она сильна сама по себе.)

• Религиозный человек будто спрашивает себя – с чего бы я стал кого-то жалеть? – и находит ответ: ради Бога... Но человек попросту добрый скорее исполнится жалости ко всему живущему, если в светлые загробные перспективы не поверит...

• Для одних жалость – сострадание, – страдание за другого; для кого-то, все равно – лишь за себя (но это другая жалость). Жалко кого-то, поскольку он что-то для тебя значит и этому, с его бедой, что-то может угрожать. Чуть ли не то же, что ущерб собственности.

• «Тебе что, жалко?» – «Жалко» тут в смысле: жадничаешь. Вопрос сугубо имущественный. Подумать только: жалость и жадность явно когда-то значили одно и то же!

• Для кого жалость – жадность, для того нет будто бы разницы между живым и неживым. Или, точнее, живым и реальным такой ощущает одного себя, а все прочее, вне его – только вещи, доставляющие ему удовольствия или неприятности; все только приобретения или потери. «Единственный и его собственность»...
(«Ты – все, что у меня осталось...» Каково? – Впрочем, оно может только звучит так дико, смысл же, скажем, такой: забота о тебе – единственное, что меня поддерживает. Что-нибудь в этом роде.)

• Жалость – жадность; жалость – отдача...

ЖАЛОСТЬ К СЕБЕ

Вообще жалость – если не называть этим словом то снисходительное презрение, которое проявляют иногда даже и вполне жестокие люди по отношению к несчастным (видимо, как выбывшим из всеобщей войны всех со всеми за благополучие и потому уже не составляющим им конкуренцию) – вообще жалость, в собственном и лучшем смысле этого слова, есть со-страдание: у кого-то болит то, что у него болит, а сострадающего – болит душа за него. Жалость – душевная боль за другого; душевная боль, ясно – высшая степень неравнодушия; значит, это – особого рода любовь. Особенность ее в том состоит, что она – жалость – есть любовь чистая, без примеси корысти или эгоизма; любовь не собственническая, не для меня, а для (таким образом) любимого.

Повторю, сострадание – это не то же страдание, которым поражен страдающий. Это – любовь. Та самая, между прочим, что разумел под «любовью» Христос.

Действительно: если у меня лично что-то болит, что-то не получается, я чего-то боюсь – то обычно я не испытываю «жалости» к себе: я испытываю боль, досаду или отчаяние, страх и так далее. Я не раздваиваюсь так, чтобы одно лицо мое страдало, а другое со-страдало бы ему, и тем самым любило бы его (меня самого). В нормальном случае это не нужно, этого и не происходит.

Когда же возникает «жалость к себе»?

1. В случае трудных, несчастливых отношений с другими людьми, особенно, конечно, с близкими или любимыми: в случае, когда человеку является потребность восполнить дефицит их любви к себе.

Тут человек (по крайней мере некоторые люди) невольно принимается воображать себя в ситуациях, когда его объективно придется жалеть, и, следовательно, волей-неволей любить. Вот эта-то работа фантазии может быть названа жалостью к себе. Человек представляет себя на месте тех, кто вынужден будет его жалеть («вот умру, и тогда…») и таким образом сам себя жалеет.

2. В случае явной самовлюбленности. Вообще нормальный, духовно зрелый человек себя в буквальном смысле не любит, то есть не проявляет признаков влюбленности – он себя уважает и хочет видеть достойным собственного уважения, а также, что только естественно, заботится о себе; он не проявляет, в отличие от самовлюбленного, того упоения от себя, для которого и безразличное становится восхитительным, а дурное милым и т.д. Любовь – это когда на двоих, будто бы, одна душа (и все твое самое дорогое – в другой ее половине). Самовлюбленность, напротив – это когда душа (самовлюбленного) двоится, сама себя обозревает, питает к себе нежность и любуется собой, как другой.

(Если в раздвоение рефлексии загоняет человека, как правило, его совесть – его способность самоосуждения – то раздвоение самовлюбленности, понятно, этому прямо противоположно, это самолюбование.)

Вот тут-то жалость к себе – дело самое обычное и даже неизбежное. Жалость, как сказано – это чистая любовь, и самовлюбленный, если испытывает огорчение от чего-либо, наверняка найдет компенсацию этому огорчению в удвоенной, точнее, бесконечно умноженной порции этой любви – жалости к себе.

3. К этому остается добавить, что и в ситуации дефицита ответной любви может оказаться каждый, и никто не лишен вполне любви к себе. Потому чувство жалости к себе в какой-то мере знакомо, наверное, каждому.

СОЧУВСТВИЕ

– то же, что понимание; то же, что эмпатия; то же, что жалость.

Или –

– симпатия к целям и ценностям другого (это чаще всего именуется «пониманием»);
– собственно понимание – понимание целей и ценностей другого и соответственно тех чувств, которые он может испытывать в рассматриваемых ситуациях;
– ощущение чувств другого человека как своих – и соответственно определенная симпатия к нему, до некоторой степени (в какой это вообще возможно) независимо от его целей и ценностей (это – эмпатия);
– в ограниченном смысле – сострадание (жалость), ощущение чужой боли, как своей (вообще же, сочувствие – это, по смыслу слова, и со-радость тоже).

Примечательно, что слова «сорадость» (в отличие от «сострадание») в языке нет.

• Сочувствие? – Достаточно развитое воображение.

• Трудно разделять чувства другого, если не разделяешь его ценностей. И ждать от кого-либо такого сочувствия было бы вполне несправедливо.
Но, наверное, чтобы хоть как-то понять чужие ценности, нужно-таки попытаться ему посочувствовать.

• Сострадать другому в том, что не счел бы бедой для себя, и сорадоваться в том, чего не хватает самому, вот – великодушие.

• Страдающий не должен желать, чтобы с ним заодно страдали другие – но лишь понимали и учитывали; счастливый не должен верить, что его счастья достаточно для счастья другим.

• В сострадании больше справедливости, чем в сорадости – хотя бы уже потому, что радующийся в сочувствии не так и нуждается. На известное сострадание вправе рассчитывать каждый, на сорадость – разве что близкие.

• Если сорадуемся мы не так остро, как сострадаем, то ведь и собственную радость не ощущаем так остро, как свое страдание.

• Если удача, привалившая ближнему, не оставила в вас ни капли неприятного чувства – это уже можно назвать сочувствием!

• «Понять» не существует совершенно отдельно от «посочувствовать», «посочувствовать» – от «испытать симпатию». Понимание – тот минимум симпатии, на который каждый вправе рассчитывать.

• Понимание – минимум сочувствия, которым мы обязаны ближнему, и максимум сочувствия, которые мы вправе от ближнего ожидать.

• Как все очень правильные вещи, правило «не жаловаться» имеет не одно, а много оснований. Во-первых, жаловаться даже несправедливо, уже потому, что плохо на этом свете так или иначе всем. Во-вторых, это бессмысленно, так как дурное настроение лучше не фиксировать. В третьих, это и опасно, так как обнаруживать слабость – провоцировать в других дурные инстинкты:

• Лучше, хуже идут дела – но самое главное основание для дурного настроения всегда при каждом смертном: И потому оно заразно.

• Жаловаться на плохое настроение – все равно что на других кашлять или чихать.

• Сострадание – чувство мучительное и неотвязное.
Но большинству людей это чувство свойственно мало, у них жалость того же корня, что жадность, и таким бескорыстная сострадательность в других кажется либо самомучительством (тебе-то что? зачем вообще об этом думать?), либо сентиментальностью (если сострадаешь, значит, нравится сострадать).

• Сострадание все-таки не вполне сводится к страданию – ведь не одно и то же жалость к другому и жалость к себе. Во всякую жалость входит сравнивание. В жалости к другим это сравнивание – совесть; в жалости к себе – зависть.

• Сострадание, как раз, и не позволяет катарсиса: если практическая помощь страдающему невозможна, оно безысходно.

ЭМПАТИЯ

(по-русски – сочувствие)

– стимулирующие друг друга сочувствие ближнему и понимание ближнего, которыми определяется и соответствующее – в высшем смысле слова нравственное – поведение по отношению к нему.

Эмпатия – сочувствие другому человеку через понимание его, и понимание другого через сочувствие к нему, плюс естественно вытекающая из этого тандема человечность – невозможность не учитывать его интересы.

• Жестокость есть упоение властью, своей возможностью подавить чужую волю вплоть до последнего предела, и, соответственно, есть упоение несочувствием (антоним эмпатии), – и вот, как ни страшно это наблюдать, для слишком многих она тоже заразительна (толпа, наблюдающая за дракой, всегда на стороне побеждающего:). – Назвать ли сочувствие насильнику тоже – «эмпатией»?..
Разумеется, нет. Вот главное, что нужно понять, осмысляя этот феномен. – Эмпатия – это не какие-то возбуждаемые соответствующими представлениями инстинкты, среди коих – и сопернический, и стадный, и охотничий и пр.; это – чувство, неразличимое от понимания: от способности, противоположной инстинктивному в нас. Такое сочувствие предполагает истинную ценностную шкалу чувств. По этой шкале жизнь, сохранение жизни, избегание физических страданий, возможность реализовать вложенные в нас природой требования (осуществить любовь, семью, для кого-то и творческий потенциал), некоторые облегчающие жизнь удобства – вот, в убывающем порядке, важнейшее. Важнейшее, получается, есть то, что избавляет от реальных страданий. Так, скажем, азарт преследования, как бы ни был заразителен (если уж нашему охотничьему роду вообще свойствен) – естественно, ничто перед страхом и отчаянием преследуемого, и на их фоне отвратителен. Короче говоря, эмпатия – это не всякое сочувствие, это – сострадательность.

Эмпатия – это сочувствие понимающее, то есть сочувствие по истинной шкале чувства, в которой абсолютна воля живого к сохранению жизни, и важность всего прочего определяется степенью отношения к этому абсолюту; соответственно, она – сострадательность.

• Эмпатия – это и есть человечность.
Человечность же – это подлинная, порвавшая со своей архаикой нравственность. Различие в том (см. статью Словаря «Нравственность и человечность») – что архаичная нравственность строится на «долге» (явном или скрытом принуждении), подлинная же – на сострадательности.

• Подлинно нравственное (человечное) отношение к ближнему строится не на чём ином, как на сострадательности. Действительно: чем менее приходится ближнему, буквально, сострадать, тем менее мы ему обязаны вообще каким-нибудь отношением, а в основном должны воздерживаться и от всякого непрошеного участия в его судьбе – уважать его свободу:

• Добрый человек сочувствует и тем, кому в общем лучше, чем ему самому. Они ведь не виноваты, что ему ещё хуже:

• Есть злые люди, не способные к жалости, и есть – способные, но реагирующие на неё в себе с особым озлоблением, как на внутреннего врага.

ДОБРОТА

– будто бы, «расположение делать добро», –

какового расположения и злым, бывает, не занимать, – потому и «будто бы»; вопрос в том, что понимать под добром. Но давайте понимать под добром именно то, что понимает под ним доброта! – А это уж знает и добрый и злой. Итак, она –

– склонность облегчать, где можно, всякую жизнь, –

не слишком добрым это кажется пресно, мелко, иногда смешно, а злым – смешно, глупо, а иногда и возмутительно. Трагедия живого, состоящая в том, что насилие жизни над жизнью неизбежно, родит в последних скорее праведный энтузиазм. – Конкретизируя, доброта –

– способность сострадать и жертвовать состраданию (благополучием и даже принципами); чувство добра (понимаемого как способствование живому, чувство ценности всякой жизни), опережающее чувство долга или идущее с ним вразрез, –

ведь хотя долг – это именно долг добра, самодовлеющий долг, скорее, есть прибежище и оправдание формализма, черствости и даже настоящей злобности. – Кстати, видно, что доброта –

– то же, что в своем лучшем смысле гуманность.

• Доброта – не одна из добродетелей, а, точно, единственная добродетель. То есть, без нее – ничто не добродетель.

• «Доброта» имела раньше смысл – «красота» (похоже, как «хорошенький» – от «хороший»). К счастью, мы учимся их различать, но все чудится в том какое-то глубокое значение.
...Есть в ней известное отношение к красоте; именно – это радение о моральной гармонии мира. Вообще же гармония может быть и недоброй.

• «Доброта» употреблялась, как «красота», а «добро» – и по сей день, как «имущество»...

• В доброте безусловно есть и красота, но только если ей безусловно нет до красоты в себе дела.

• Не требуйте от доброты эстетичности. Постарайтесь ее в доброте разглядеть.

• Доброта может быть и не красива – она прекрасна!

• Всякий недостаток в себе заставляет, что называется, «комплексовать» – в том числе и недостаток доброты. И это несмотря на дружное общее презрение к ней, от снисходительного до самого агрессивного. Ведь и само презрение это – знак «комплекса»...

• Доброта, как стремление делать добро, и доброта, как способность сострадания, различаются так же, как, скажем, охота писать картины и талант к этому.

• Сострадание – воображение – талант. Почти синонимы. Как и: черствость – притупленное восприятие – бездарность.
Художник – кто больше и острее других видит. И добрый так же.

• У правосудия на глазах повязка: оно слепо, «не взирает на лица», – и в этом большой смысл. У праведности – также. Увы. Но что бы мы сказали о доброте – с завязанными глазами?

• «Я глупый: я добрый!» – Это значит: я совершаю благодеяния, хотя и отчаиваюсь, что мне не платят за них благодарностью.
... Но и то сказать, что добрых ищут, как «ищут дураков».

• Добрый мучает злого, как загадка, пока злой не поймет, наконец, что для него добрый: это его пища!

• ...Сказал бы хоть кто-нибудь: моя доброта глупая, – не в смысле, что не приносит мне пользы, а в смысле, что причиняет своим подопечным вред...

• «Моя доброта принесла вред. Какая неблагодарность!»

• Глупая доброта – чаще всего такая, что помогает, так сказать, телу и вредит душе. С другой стороны, доброта, посягающая на душу – тот же деспотизм.

• Если твоя доброта не делает тебя умнее – берегись, – натворит бед.

• «Не навреди!» – Любопытная заповедь. Разве кто-нибудь ставит такую задачу – вредить? А уж если ставит, простым призывом его не удержишь! – Но в том дело, что помощь – уже вмешательство, – такая штука, что на одну возможность добра доставляет бесчисленное множество возможностей зла.

• ...Итак, пусть эта медицинская заповедь станет заповедью вообще всякой доброты. «Не навреди»: «помни, что навредить куда легче, чем исцелить».

• (Хотя кому-то «не навреди!», как принцип – покажется оправданием равнодушия. И правда – если надо всерьез спасать, этот принцип не оправдывает бездействия. Может быть и преступен.)

• Что «добрый человек не тот, кто хочет делать добро, а тот, кто не может сделать зла» – странная истина, но истина, – из тех, к каким приходишь самыми разными путями и каждый раз кажется, что данный случай исключительный, а вообще же дела обстоят наоборот... Так чем плохо – хотеть делать добро? Было бы прекрасно – но мы делаем добро и затем, видимо, чтобы отстоять свое понимание добра, – а это уж такая агрессия, что ли; делать же то добро, которое сам не считаешь добром – гиблое дело, и себе не простишь, да и не выйдет...

• Зло как-то приметнее добра. Поэтому вернее не ошибешься, если не станешь делать зла, чем если станешь «делать добро». И потом: величайшее добро для людей – свобода. Не трогать их – уже добро!

• Охота творить добро – в воле, а сострадание – не в воле: либо есть оно, либо его нет. – Выше не то добро, которое «хочет ...», а то, которое «не может не ...»; выше добро-сострадание. Оно- то, как раз, и умнее: хорошо, если есть добрая воля, но куда ей – без доброго чутья.

• Добрый человек – не тот, кто хочет делать добро, а тот, кто не может его не сделать: кого сострадание насилует (в отличие от сентиментального, кого сострадание скорее занимает).

• К проблеме «долга и склонности» (долга и доброты). – Можно, конечно, рассматривать сознательную доброту несострадательного человека как ту «малую лепту», что вносит нищий «от скудости своей», и потому более ценную, чем большую, но непроизвольную, от душевного богатства доброту сострадательного. Пожалуй; «скудость» оправдывает малость «лепты»; не доброта, так пусть хоть долг. Но стоит ли, на этом основании, превозносить «скудость»?

• Не помешать злу – какое уж там сострадание! – выходит, зло. – Вот добро, которое необходимо делать. («Непротивление злу насилием» я понимаю так: непротивление меньшему злу большим, ведь насилие – зло абсолютное! Насилию же противиться силой, ясно, сам Бог велел.)

• «Трудно быть добрым». Это:
– доброта предполагает душевную боль;
– добро есть и «труд» – долг; «добрым быть трудно»;
– трудно предвидеть и учитывать последствия своей доброты, но и это – долг.

• «Не ведают, что творят!» – Каких, однако, ухищрений стоит добрым оправдание злых, и все для того, чтобы «с чистой совестью» оставаться, и для них тоже, добрыми!

Близко к теме:
Жалость и любовь
Нравственность и человечность

 

Сайт управляется системой uCoz