Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссе
Эссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий» (но не в печатную версию)
Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссеЭссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий» (но не в печатную версию)
Эгоизм и эгоцентризм |
| Эгоцентризм | Эгоизм |
| Эту, эгоцентрическую установку (она ещё именуется солипсистской) можно сформулировать так. – Я – центр универсума, а по сути – и сам универсум, то есть единственно реально существующее в нём, его «зачем», его смысл; я – можно сказать, его душа. Всё прочее в мире, что по видимости не я, любой объект, в т.ч. и как будто одушевлённый и даже относящийся к тому же виду «человек», что и я – всё предстоящее мне существует всё-таки не само по себе, а постольку, поскольку существует – представлено – во мне: всё это мои, приятные или докучные, всегда, увы, более или менее непослушные мне представления. Лишь в качестве таковых они и имеют для меня своё значение. Существовать – значит быть воспринимаемым (мною). Чего нет для меня, того нет вообще. | Эта простая установка состоит в следующем. Я для себя – главное в этом мире, и с этой позиции, «если не дурак», только и могу и должен подходить ко всему, с чем в нем сталкиваюсь; но при этом – и вот то, что я обязан усвоить ради собственного же благополучия – при этом я, увы, не являюсь его центром! Кроме меня с моими интересами существуют независящие от меня обстоятельства, так называемая объективность; безусловно существуют и другие Я, для которых, увы, главное в универсуме – это они сами, а не я (как в то верилось мне в младенчестве и что было бы конечно лучше). Так и можно было бы определить другие Я: это такие особые обстоятельства, которым не просто на меня наплевать, а которые активно заботятся о самих себе, и не преминут, если будет им нужно, проявлять эту заботу о себе и за счет меня! Никто ничего «не принесет мне на блюдечке». А значит, «жизнь – борьба», война всех со всеми, в которой всякое согласие – это только либо комплот кого-то с кем-то, либо перемирие, военная хитрость, устраивающая (до поры) все воюющие стороны. |
| Это, понятно, несознательная установка, установка психического примитива, неизжитого (да и не могущего быть вполне изжитым) дикаря в нас. Осмыслить её логически невозможно (ведь и Беркли в общем никого не убедил), – при попытке её осмысления, даже простого определения, она рассыпается. Но всегда ли, во всём ли мы управляемся логикой? Не говоря уж про младенцев, которые, как страусы, избавляются от всего неприятного в мире простым закрыванием глаз, – все люди бывают полными эгоцентриками (хоть и не всегда эгоистами!) во сне, в своих сновидениях; все – эгоцентрики в периоды психических заболеваний (своеобразный эгоизм, а на самом деле эгоцентризм – один из первых симптомов психического заболевания, который затем разрастается до маний величия или преследования, как будто весь мир занят только ими одними); больше или меньше эгоцентризма содержится и во всём том, в нашем поведении, что делается нами несознательно, безотчётно – а такового в нашем поведении, может быть, и 99 процентов, ведь неосознанное проникает и в самое продуманное сознательное… («Фрейду» тут настоящее раздолье, но я во все случаи выявляемого в оговорках и необъяснимых поступках солипсизма, причем самого крайнего, вдаваться здесь не могу.) Видимо, психическая энергия, требуемая на поддержание объективной установки («мир состоит из независящих от меня объектов и всё в нём имеет своё значение независимо от моего удовольствия или неудовольствия») – значительно больше, чем та, что требуется на примитивную эгоцентристскую, хотя и алогичную, установку. Снижается эта энергия – и мы погружаемся, пропорционально этому снижению, в эгоцентризм. Скажу еще, что выстроить свои отношения с людьми на чистом эгоцентризме невозможно, так что эгоцентрику, вступая в общество, приходится его держать «про себя» и учиться его не проявлять. Попытки же оставаться эгоцентриком, солипсистом, себе во вред, и на практике во взрослом состоянии (когда никто не заинтересован в твоем благополучии больше, чем ты сам) – называются инфантилизмом. | Эта установка, хоть и уходит корнями в архаичный солипсизм (эгоцентризм) и им подпитывается, есть установка уже сознательная. Более того – она считает себя единственно разумной, то есть той самой, которую естественно должен сформулировать для себя, как только задумается на эту тему, всякий здравый взрослый человек. Разум эгоиста говорит ему – «я для себя»; так что нравственность, которая будто бы учит – «я не только для себя» – должна зиждиться с эгоистической точки зрения или на чем-то иррациональном (внеразумном) или просто на глупости (неразумии). На самом-то деле, установка «я для себя главное» отнюдь не доказательна (не разумна) и даже прямо неверна. С природной и просто объективной точки зрения, главное для индивида – сохранение своего вида, в случае человека – сохранение человеческого рода, человечества (и, шире, сохранение жизни на планете, но это тема отдельная). Все, чем мы живем – наша жизнедеятельность – это труд и семья; то и другое – прямое объективное служение этой цели (сохранения вида). Инстинкт самосохранения, таким образом, есть очевидно лишь часть более общего инстинкта (или системы инстинктов) сохранения вида, и я для меня – это только, так сказать, место моей персональной ответственности за это целое, за сохранение всех. – Так оно, именно, на самом деле. Эгоист же, обманутый эффектом перспективы и опьяняемый подсознательным солипсизмом, выворачивает эту истинную картину наизнанку. Но если принять тезис «я для себя главное» за аксиому (недоказательный символ веры или постулат) – то далее можно выстроить на нем более или менее стройную, в логическом плане, схему отношений с людьми. Так понимаемые трезвость, здравость, рациональность – станут в ней на чуть ли не на первом месте! – Вот эта схема. Каждый, увы, а не только я – сам для себя главное на свете и преследует всегда и во всем прежде всего свои собственные интересы; это, едва выйдя из младенчества, надо принять как данное, непреложное, «объективную реальность» или «жизнь». А значит, как уже сказано, всякая жизнь – это конкуренция, «война всех со всеми» за свои отдельные интересы. При этом, впрочем, сама же объективная реальность учит, что без партнерства с другими никаких вообще своих интересов удовлетворить нельзя, и что миром и сотрудничеством можно достигать в смысле корысти большего, чем дракой; значит, нужно вступать и в партнерство с другими людьми, принимая его, партнерства, условно-договорные правила поведения. Но вот о фундаментальной условности этих правил – о том, что всякая «нравственность» есть только правила игры, тогда как серьезными для меня остаются только сами мои интересы – эгоист никогда не забывает, и это постоянно дает себя знать в разных мелочах, а в критических случаях – и ужасающе. |
| Существовать – всему, что не я – это, как сказано, – значит быть (мною) воспринимаемым. (За вычетом разумеющегося «мною», сказанное – известная формула философского солипсизма.) А восприниматься – это значит уже не вполне управляться одними моими желаниями, значит как-то мне противостоять. Так что даже самое хорошее в этих моих неуправляемых представлениях, именуемых существующими вещами, животными и людьми (даже, может быть, самыми полезными, приятными или страстно любимыми) – обладает по меньшей мере одним досадным (этим) свойством: оно не вполне управляемо, сопротивляется, мешает. Существовать – и значит являться тем в моих представлениях, что мне более или менее мешает; «существовать – значит мешать». Мешать, оказывать сопротивление – значит существовать осязаемо, телесно, почти «объективно». – Что ж, первое смягчение эгоцентрической установки может быть сформулировано так: «телесное есть и вне меня, но уж единственный одушевленный персонаж универсума – это я». Пускай другие и ходят, и говорят, и даже как будто чувствуют вроде как я; но ведь они все равно – не я, значит – не вполне живые; все они для меня в принципе заменимы и их существование оценивается с точки зрения тех радостей или тягот, которые я могу от них иметь, – именно как вещи. | Существовать (чему-то вне меня) – значит заставлять с собой считаться, быть вожделенной целью для обладания или помехой к этому обладанию. Существующее существует само по себе, но в качестве чего-то ценного – лишь для меня; и не существует для меня, кроме меня же, ничего самоценного в мире, важного для меня за пределами моей корысти или удовольствия. Это значит, что все – как будто неживое или не совсем живое для эгоиста, ведь живое – это, по определению, самоценное. В этом эгоистическая установка смыкается со «смягченной» эгоцентрической: пусть что-то и существует вне меня, но уж единственное самоценное для меня, как бы единственное уникальное и незаменимое, живое в мире – это только я сам. Все прочее, что я ценю, – только мною используется, употребляется, – а будучи употреблено до конца, может быть выброшено из моей жизни (как вещь, например сношенные ботинки). Эгоисту, как и эгоцентрику, даже любимое всегда чем-то мешает, он никогда не принимает его целиком, а в значительной мере только терпит, и он всегда не прочь освободить любимый предмет, в том числе (если не в первую очередь) любимого человека, от этих ненужных неудобных качеств. Особенно задевают эгоиста собственные цели и пристрастия любимого им человека; нередко это становится для эгоиста объектом своеобразной ревности, от чего он всеми силами старается очистить партнера, сделав его для себя еще «лучше»! – и, конечно, неважно, что это достигается ценой радости жизни самого любимого. Ну, скажем, женщине можно предложить сделать аборт, мужчине – поменять работу по призванию на престижную, и т.д. Ведь по-настоящему одушевлен для себя – только он сам, эгоист. |
| Младенец, в своём едва «вылупившемся» сознании, – естественный эгоцентрик, а упреждающая (или реагирующая на одно только выражение неудовольствия, крик) родительская забота о нём укрепляет его в этом «естественном заблуждении». Это – самое раннее наше, и потому, может быть, самое глубокое, на всю жизнь, впечатление. Отсюда и упомянутый уже инфантилизм. Юношеская наивность есть благорасположенный к миру, неизжитый детский эгоцентризм (человека скорее с добрыми задатками). То есть весь внешний мир чужих душ и вещей всё ещё остаётся в незрелом, инфантильном сознании частью моего внутреннего мира, часть собственного я эгоцентрика. А так как особое, «пристрастное» отношение к себе всё-таки естественно, то и эту часть, как таковую, естественно представлять лучшей – то есть такой, как она мне (эгоцентрику) кажется приятней; естественно её «идеализировать». – «Идеализировать» нечто – значит, на три четверти, – ожидать от этого для себя всего самого лучшего. Эгоцентрик вообще, как правило, выглядит добрее эгоиста; за что бы ему тиранить эти образы его собственного воображения, фантомы, каковыми являемся мы с вами, если мы и существуем-то, в сущности – для него? В добром мире и самому можно быть добрым; это должно быть для доброго (наивного) легко, приятно, и, конечно же, всеми по достоинству оцениваемо и вознаграждаемо. – Но что последует за неизбежным разочарованием (эгоцентрика, наивного) в мире – предсказать однозначно невозможно… Чаще всего это разочарование означает озлобление, и является началом его вступления в сознательную «войну всех со всеми» – началом эгоизма как сознательной установки. | Младенец – естественный эгоцентрик, солипсист, и родительская забота, особенно глупых или темных родителей, укрепляет его в этом заблуждении. В дальнейшем человеку приходится этот свой инфантильный солипсизм изживать или во что-то модифицировать. Эгоист, конечно, тот, кто не собирается его вовсе изживать, и к осознанию самоценности всего живого в мире он отнюдь не приходит, – напротив. Он расстается со своим детским эгоцентризмом как с золотой порой своей жизни (когда он еще верил, что мир хорош и добр, то есть хорош и добр персонально к нему), – расстается как с милой и трогательной наивностью. Но он отнюдь не желает расстаться с общей эгоцентрической направленностью на свой личный интерес, а желает только лишь вооружить эту направленность, сделать ее сознательной и эффективной. Именно, повторю, – не избавиться от эгоцентризма, а закалить и вооружить его хочет эгоист; в этом он полагает и собственную зрелость, в этом он ощущает и цель воспитания своего потомства (он же хочет, чтобы его детям было хорошо). – Для этого вырастающий в эгоиста эгоцентрик, понятно, в первую очередь должен перестать «идеализировать» мир и сознать, что каждый, что бы ни говорил и даже, может быть, что бы ни думал на этот счет, заботится в сущности только о себе (а не о нем)! И что, поскольку «ждать милостей» от них ему не приходится, то его жизненная задача – «взять их». Соответственно, он должен сознать истинное значение всяких там «красивых слов» – как маскировки истинных намерений; истинное-то намерение у каждого – какая-то его выгода. Он должен научиться различать главное от служебного, сделать так, чтобы «хвост не вилял собакой»: если добиться чего-то своего в обществе можно лишь соблюдая известные правила общежития, то, конечно, надо их соблюдать… до момента, когда добиться своего можно будет вернее, отбросив эти правила!.. Ну и т.д. |
| (Здесь надо заметить, что по-своему «наивны» бывают и очень умные и духовно взрослые люди, – если, конечно, от природы добры. Ведь каждый, в своих рефлекторных презумпциях, судит по себе. Честного легче обмануть, потому что честность для него естественна, и он, хотя знает по опыту, что нечестных людей много, все-таки должен каждый раз делать особое усилие, чтобы предположить возможность нечестности во всяком встречном; естественно для него, что этот-вот человек – честный! Когда он сталкивается в нём с обратным, ничто в его установках для него не рушится – он просто вспоминает об известном неприятном факте, что подлость в мире существует. Не чувствует он и особой досады, не кажется себе дураком, когда его надувают – ведь он не проиграл ни в какой борьбе, так как никогда и не вступал в конкуренцию с подлецами…) | Надо заметить, что в «разумном эгоизме» есть своя правда, в какой-то мере он входит в моральный кодекс самого развитого и доброго человека. Ведь каждый, как уже говорилось, есть первый естественный объект собственных забот; позаботиться о себе самому – не обременяя других – это не эгоистично, а правильно. Как и весьма правильно – не слишком докучать своими заботами и другим, ведь у каждого человека свои собственные преставления о том, что для него хорошо и что плохо, они могут быть не похожи на представления его благодетеля. «Разумный эгоизм», заключение формальных и неформальных партнерств – в отношении к чужим (и главное чуждым) людям есть самая, может быть, лучшая позиция; она называется еще «компромиссом» и «толерантностью». Мы можем, так сказать, иметь разных богов и в глубине своих душ быть в корне несогласными друг с другом, – но в некоторых минимальных вещах мы все согласны (именно, что все мы хотим жить, хотим благополучия и свободы верить в своих богов) – и этот минимум, разумно-эгоистически, следует каждому обеспечить. – Так, правовое общество как бы соглашается с эгоизмом индивидов, лишь указывая ему логические пределы, и этим лучше защищает человеческое в людях, чем предписывающие альтруизм социалистические (тоталитарные) системы. |
| Эгоцентрики себя как правило любят, любят нежно, замечая свои мелкие особенности как что-то ужасно милое и приятное и принимая недостатки за достоинства (как и положено всякому влюбленному) – кого же еще и любить ему, единственному?.. И эгоцентризм их самовлюбленности (что называется еще нарциссизмом) сказывается в том, что они и от других ждут умиления и восхищения их персоной, искренне пытаются разделить с ними эту свою любовь. (1) | Эгоист – не то чтобы самовлюблен (хотя и это в жизни возможно); он, что бы ни думал о своих достоинствах, предпочитает себя. Он знает, что другие могут вовсе не разделять с ним это его всегдашнее предпочтение и как правило не пытается никого своей любовью к себе заразить; во всех случаях он берет «свое» – то есть что может взять – даже и тогда, когда это другим очень и очень не нравится, когда он начинает и выглядеть отталкивающим. Странной была бы война, в которой соперники пытались бы понравиться друг другу; а жизнь – борьба! Он знает, что нравиться – бывает накладно, не ждет ничьего умиления и восхищения и постольку на самовлюбленного бывает по меньшей мере не похож. Он «самопредпочитающ». (Если нужно здесь указать, как же относится к себе человек, которого мы считаем разумным и достойным, не эгоцентрик и не эгоист, – то, пожалуйста: он себя не любит и не предпочитает, он – себя уважает, делает достойным уважения.) |
| Эгоцентризм – это не в собственном смысле слова безнравственность и не бесчеловечность (то есть это ещё не жестокость, не бесчестность, не подлость, не – и т.д.) Он, как мы видели, может являться и в столь симпатичном и трогательном образе юношеской наивности. Однако что-то в эгоцентрике всё-таки оказывается в опасной близости и к жестокости, и к бесчестности… Дело в том, что если в моих установках другие люди со своими заботами имеют какое-то значение лишь постольку, поскольку что-то значат для меня – например, поскольку я их люблю или уважаю, вынужден считаться – то непременно наступит момент, когда по видимости в самых хороших и человечных отношениях вдруг проскочит шокирующий бессердечием или непорядочностью поступок, причём я сам (эгоцентрик) этого даже не замечу, настолько это будет для меня естественно. Безразличие к собственному самоценному бытию партнёров по общежитию когда-нибудь и в чём-нибудь обязательно скажется. (А особенно ярко, кажется, оно сказывается в любви эгоцентриков, ведь здесь контраст между всем тем добром, который каждый и в т.ч. эгоцентрик рад сделать любимому предмету, и тем безразличием к его собственному бытию, которое проявляется, как только любимый почему-то перестаёт доставлять мне, эгоцентрику, радость – здесь этот контраст особенно велик; скажем, княжну, когда ее существование зашло в конфликт с более важными ценностями, дикарь – эгоцентрик – Стенька не отпускает на все четыре стороны, а эффектно топит, – и т.д., примеры можно не умножать.) | Эгоизм, таким образом – это, как и эгоцентризм, еще не вполне то, что безнравственность или что бесчеловечность. Нравственность, которую он понимает как некоторые условные правила конкурентной борьбы каждого за свое благополучие в обществе, он, как уже говорилось, умеет уважать и даже (до определенных критических моментов) склонен соблюдать. Отнюдь не обязательно эгоист и жесток (это вообще вопрос не сознательной установки, а природы); он может быть и чаще всего бывает, так сказать, доброжелательно-равнодушен (то есть совсем не против, чтобы вам было хорошо, если это никак не помешает ему). Он не бесчестен и в самом своем эгоизме. В конце концов, каждый, кто с ним соприкасается, так или иначе осведомлен об этом его свойстве, и не его (эгоиста) вина, если его партнер поставит интересы какой-то своей совместности с ним выше своих отдельных интересов; что ж, это его проблема, если ему почудилось что-то сверх условий партнерского договора, его наивность, с которой все равно ведь надо расставаться… В любой ситуации, в любом объединении с другими людьми, хотя бы и родственными или дружескими, эгоист всегда может задаться вопросом: а зачем, собственно, все это мне?.. Окупается мне это партнерство или не окупается?.. Всякая совместность, так сказать, душевный симбиоз с эгоистом – невозможны; он остается «сам по себе» даже в любви – и даже в ней, кажется, это особенно заметно. Любовь эгоиста бывает похожа на разбой; если ему кто-то нужен – он нужен как вещь, которую можно брать силой, – так, «люблю свою хозяйку» в одном стихотворении Пушкина рифмуется только с «нагайку» (инструмент, которым можно обеспечить свою собственность на этот любимый предмет), – или сломать, если она ему не дается, например удушить или застрелить – «не доставайся ж никому!». |
| Повторю, эгоцентризм – не то или не совсем то, что безнравственность, к тому же на инстинктивном уровне нравственность, в облике конформизма (нормативизма, традиционализма), поддерживается в эгоцентрике самою природой (ибо без неё не выжило бы никакое сообщество – ни муравьёв, ни волков, ни людей). Эгоцентрик же и вообще «ближе к природе» (исходному примитиву), и инстинкты для него значат больше, чем для развитого человека; именно, инстинкт стадный (питающий соответствующую нравственность), парадоксально, в эгоцентрике находит вполне благоприятную почву. Объяснить это можно так: все в примитивном человеке должно быть «как у всех» – потому, видимо, что все – это слепок с него, а он, соответственно, – слепок с них. | У эгоцентрика мораль инстинктивна, это стадность, конформизм. Когда же эгоцентрик, дорастая в своем развитии до эгоиста, начинает рассуждать, рационализировать, зачем ему мораль (то есть зачем ему с кем-то считаться, если он в мире лишь один и имеет для себя значение) – то находит тому всего три основания: он учитывает других, если к тому вынужден; если их любит; и если видит в том какую-то для себя дальнюю или косвенную корысть. Соответственно мы и имеем три типа моральных учений: это этика богопослушания или, вариант ее, «долга», «категорического императива»; это этика любви (вариант так понятой христианской этики, попытка распространить любовь на всех и даже на врагов); и это этика эвдемонизма или разумного эгоизма (об этой этике, этике партнерства в собственных интересах, мы уже говорили). – Приходится признать, что вся наша моральная философия рождается из рационализирующей эгоцентрической, дикарской установки… И это особенно ясно, если сформулировать сам вопрос этики (повторю): «зачем я буду кого-то учитывать, если я не вижу в том для себя никакой выгоды». Тот, кто всерьёз задаст кому-нибудь этот вопрос, предстанет просто-напросто идиотом. Ибо человек, выросший из первобытной эгоцентрической установки, ведёт себя с другими так, как хотел бы, чтобы они себя с ним вели, по одной – этой самой – причине! (См. об этом эссе «Этика как преодоление эгоцентризма».) |
| Итак, как сказано, нет (неоткуда и взяться таковому!) ничего самоценного в мире, для меня-эгоцентрика, кроме моего же Я. То есть нет ничего, в чем уважалось бы мною его собственное Я, его бытие за пределами моего бытия. Любимый человек в известных обстоятельствах может быть и убит (об этом уже поминалось); рожать детей нужно для того, чтобы было, кому на старости подать мне «стакан воды», и больше одного, т.к. один может еще и умереть; приятная мне кошка, в случае утраты, может быть заменена на очень похожую (а вот ещё и новенькое в этом смысле: может быть клонирована); ну а уж после меня (поскольку я в силах эту немыслимость вообразить) и вообще – хоть потоп! Из предыдущего все это достаточно ясно. Есть, правда, Бог (или боги): основание всего существующего, то есть такого во мне, с чем я так или иначе вынужден считаться, и потому склонен к его безусловному же уважению, культу – это основание так называемого «святого». Самоценное для меня, кроме меня же – только «святое», – непреодолимая божья сила, от которой зависит все моё благополучие (то есть всё главное для меня в мире). Но и Бог, как сказано, существует во мне, для меня, – хотя не на уровне моих глаз и рук, но всё-таки прямо «надо мною». Он живой, потому что есть часть меня. Он «видит меня тем же оком, каким я его вижу»; он организует все вообще мне неподвластное в моём мире, как будто ведет постоянный диалог со мной, – все это, видимо, в целях моего воспитания. Он – мой, во мне, и для меня. Если, скажем, в какой-то катастрофе погибли все попавшие в нее, кроме одного меня – это для меня верное и чудесное свидетельство существования справедливого Бога, ведь центр мира все-таки им, Богом, спасен! – Моя (эгоцентрика) религиозность – попытка поладить миром с этим основанием неподвластного, стать ему «угодным», послушным, заручиться его благосклонностью, задобрить… Если, скажем, заповедь предписывает каким-то образом считаться с другими людьми (не убий, не укради) – то это моему Богу так угодно (как могло бы быть угодно и что-то другое); считаться с другими, если они не смогут сами за себя постоять, и особенно если они мне несимпатичны, – бессмысленно, ведь сами по себе они почти что и не существуют, только что «мешают» – но я делаю это «ради Бога», то есть в конечном счёте для себя (2) … «Спасается» праведник в «пустыне», а не там, где можно реально спасти какую-нибудь страдающую душу; и тяготы он на себя принимает, но – не чьи-то непосильные им нагрузки, а – вериги… | Архаичную веру – непосредственное ощущение какой-то силы внутри меня, а значит живой и ведущей со мной какой-то диалог – эгоист уже потерял: он ведает уже о силах вне меня (его), силах объективных, которым до меня (него) может не быть никакого дела. Поэтому, что естественно, вера в то, что какие-то из этих сил или какая-то лежащая в основании их всех сила может быть живой и доступной контакту с ним, если и существует в эгоисте – то, так же как и в достойном разумном человеке, только пополам с сомнением. Конечно, типология религиозности эгоиста слишком сложна. Выскажу только несколько наблюдений. Ясно, что, если вера в Бога в эгоисте перевешивает сомнение, то все равно он остается эгоистом и в своей вере, в своих отношениях с Богом. Поверив в высшую силу, от которой зависишь, самое благоразумное (корыстное) – это сделать себя ей угодным. Он надеется, кроме того, что может заключить с ней такой союз, который позволит ему пользоваться какими-то преимуществами перед другими людьми только в результате известных магических действий – вроде крещения и прочих обрядов. Он православный (католик и т.д.) и тем одним обеспечил себе привилегированное место перед Богом, а всем прочим – хоть и «огонь вечный, бесконечный». Не будучи справедливым, он и от своего Бога не ожидает справедливости (ведь будь Бог справедлив, факт крещения, воздаяния периодических треб по определенному канону или самомучительства значил бы для него много меньше, а скорее – ничего, в сравнении с наличием-отсутствием в правоверном реальных совести и доброты…). У эгоиста и Бог – эгоист; зачем он создал нас, своих тварей? – видимо, своих рабов; что ему до доброты раба – ему нужна верность, угодность… Если же в эгоисте преобладает сомнение, касательно реального бытия Бога, – его поведение двояко. Вариант первый – наш эгоист заподозревает обман и становится озлобленным атеистом: ведь если кто-то стращает его божьим судом, которого не будет, – значит, хочет лишить его какой-то корысти, к тому же – что и вносит элемент оскорбленности, озлобленности – держит его за дурака! Вариант второй – наш эгоист хорошо видит, что независимо от того, есть Бог или нет его, и даже от того, что мы вообще понимаем под «Богом» – в социальном плане Бог (религия) значит слишком много. И видит в религии часть той «объективной реальности», в которой ему приходится ковать свое счастье (или, выражаясь жестче: ту «мутную воду», в которой умные люди могут ловить свою «рыбку»); «плевать против ветра» не благоразумно. И вот, он «искренне верит»… в пример другим: ничего против того, чтобы другие были богопослушны, он иметь конечно не может. |
|
(1) Здесь уместно привести одно удивительное в своем роде наблюдение. – Эгоцентризм и нарциссизм могут быть и, так сказать, «вторичными» – сознательно культивируемыми людьми в себе. Так, «победное шествие нарциссизма» (название эссе А. Созоновой об этом явлении, см. http://hpsy.ru/public/x2262.htm) наблюдается ныне в широких постсоветских массах, в известной нелепой реакции этих масс на принудительный социалистический коллективизм: все теперь говорят о «себе любимых», реклама учит – «мир создан для тебя» и т.д. и т.п. (2) Эта формула – «делая добро другим, я делаю его для себя» – похожа и на формулу истинной нравственности, разумной человечности: но ведь и сам эгоцентрик в своём добре всё-таки похож на духовно развитого человека. – Параллели налицо: мы остаёмся справедливыми и с малосимпатичными нам людьми ради «внутреннего» нашего «Бога», то есть ради собственной совести, а значит, в конечном счёте, «для себя»; здесь, правда, в отличном от эгоцентрического смысле, именно – «ничего от этого для себя не жду, никаких выгод или наград, совесть сама составляет мой “интерес”»… – Ну что ж, дух человеческий возрастает от дикаря к разумному существу тысячелетиями, восходит от эгоцентрика к существу человечному, признающему и понимающему других, с трудом, и вместе с этим длительным восхождением духа «Бог» дикаря постепенно превращается в привычную метафору истины и добра. «Царство Божие внутри нас есть» (со мною, во мне, для меня): это – совесть. Совесть, которая была понятнее дикарю в виде всевидящего карающего Бога, а Бог разумного человека – только метафора всё понимающей в нём неподкупной совести. Близко к теме: Этика и эгоцентризм (Этика человечности как преодоление эгоцентризма) | Религиозность как эгоцентризм (и, конечно, многие другие статьи) |