Ревность – горючая смесь самолюбия, жадности и деспотизма, разжигаемая либидо.

Ревность состоит, в разных людях в разных пропорциях, в основном из трех чувств. Одно из них – понятное и вызывающее сочувствие, это страх потерять свое счастье; второе – до некоторой степени извинительное, это задетое самолюбие; но главное, составляющее собственно ревность – это чувство злое и порочное, это – растревоженное собственничество или иначе (коль скоро здесь «собственность» – чужая душа) разыгравшийся деспотизм.

Развитая душа уже не может ощущать никакую чужую душу своей собственностью. Потому даже неверность любимого для нее – беда, но не кража; потому и ревность достойного человека – опасение, огорчение, отчаяние, – но не возмущение, не злоба. Впрочем, в таком случае это уж и не совсем ревность.

Любовь возбуждает в нас и добрые, и злые склонности; первое и есть собственно любовь, второе – ревность.

Ревность – темная сторона любви.
Впрочем, из воспаленного самолюбия и деспотизма получается самая настоящая ревность – и вовсе без любви.

Ревность – любовь? – Трудно говорить о любви, которая скорее убьет, чем отдаст. Нет, это – жадность.

Ревность любовью, может быть, и извиняется, но все-таки не оправдывается.

Ревнивец – любит, и это его оправдывает? Но ведь и садист тоже – так «любит»?..

Узнав об измене, обманутый верный любовник, нередко, бросается изменять. Реакция жалкая и смешная. Но все же это скорее какое-то уродливое производное справедливости, чем собственно ревность. Настоящая ревность на ничью не согласна, она – хочет убить.

Ревность – отнюдь не ревность о любовном союзе, не страх за любовь – тогда это было бы чувство почти святое. Но сколько ни слышишь о выдающихся ревнивцах – склонность хранить верность самим за ними не отмечается.

Ревность – не верность, и не от верности. Убивают и насильничают, как правило, ревнивцы, постоянно изменяющие. А значит, ревность в лучшем случае возбуждается любовью, но не любовь.

Влюбленный хочет слиться с любимым, ревнивец – поглотить его.

*   *   *

Одним легче верится в лучшее, другим – в худшее… Как одни лучше помнят хорошее, другие – плохое…

В лучшее верится потому, понятно, что в него хочется верить. Но поэтому же легче верится и в худшее: в него верить не хочется, и тут ты точно знаешь, что честен перед собой.

Объективность – это готовность признать даже неприятную истину. Таким образом, пессимизм – это гипертрофированная объективность.
А сам пессимизм мог бы сказать, что оптимизм – это переразвитая способность самообмана.

*   *   *

Надежды ведут, страхи преследуют.

…Одна надежда – что не сбудутся опасения.

Надежды – это изгоняемые страхи.

*   *   *

Из двух неустойчивых элементов может получиться один устойчивый, если их правильно друг к другу приладить. – Слабые, опираясь друг на друга, могут стать сильнее – если не дураки и не эгоисты.

*   *   *

Нет, не скажу, что нравственность или тем более доброта – это только «разумный эгоизм», – это что-то много большее; но что эгоизм, во всяком случае, есть глупость – это точно.

*   *   *

Будь человеком и делай что хочешь.

*   *   *

Нравственность – это мотивация общими интересами.

*   *   *

Какое качество для меня – самое дорогое в человеке? – Сострадательность.
Ибо сострадательность – это одушевленность, – так сказать, количество Бога или Человека в человеке. Действительно, тело ведь чувствует лишь собственную боль, а боль чужую – душа.

Сострадательность, конечно, мешает жить – но непонятно, зачем и живет-то несострадательный? Если сама жизнь, жизнь вообще, для него не святыня?

Для одушевленного человека и вещи имеют душу. Для малоодушевленного и души чужие – только вещи.

Сострадательный умнее умного – он понимает самое главное.

*   *   *

Жестокость по отношению к животным – совершенно та же, что и по отношению к людям, и всякий, кому случится оказаться вдруг не защищенным законом, традицией и собственной силой – стать, в этом смысле, в положение животного – быстро в этом убедится.

К чести человека, животные тоже, как и он, нередко развлекаются жестокостью ради жестокости, то есть творят ее не только ради пропитания. Но все равно животному это простить легче…

*   *   *

Жестокость входит в наш быт и даже в нашу мораль, как одна из их непременных составляющих, и всякий добрый поступок, нарушая равновесие, вызывает ответную реакцию жестокости.

Бурлящая жестокость, затухая, превращается в болото равнодушия, и это есть обыденность. А всякий наш добрый поступок – как камень, брошенный в это болото: вновь запускает круги жестокости…

«Ни одно доброе дело не остается безнаказанным», – говорят.
И хорошо еще, если растревоженное зло отмстит одному лишь благодетелю. Хуже, если оно перечеркнет его усилия, а то и навредит вовсе «невиновным» – непричастным…

*   *   *

Зримая земная реальность – если иметь сердце – не может ощущаться иначе, как кошмар. Религия (которую можно было бы принять) предлагает поверить в высшую, подлинную реальность, по отношению к которой земная реальность станет всего лишь миражом, – кошмарным сновидением.

*   *   *

Художник и его тщеславие. – Тщеславная мотивация вносит только фальшь. Правда, фальшь может быть и яркой и занимательной, а толпе того только и надо…

Из тщеславия можно быть, конечно, и бесстыдным – но не искренним. Тщеславие – вразрез с талантом.

Хорошо, конечно, оставить по себе добрую память. Хуже – воздвигнуть лишь памятник своему тщеславию.

*   *   *

Что бы и кто ни думал о существовании божества (есть оно или нет, и если есть, то что из себя представляет) – для устроения совместной земной жизни необходим и достаточен обычный земной разум. В этом – позиция гуманизма. То есть гуманизм – не атеизм. Он только – не религия.

*   *   *