Традиция, цивилизация, культура

Традиция	Цивилизация	Культура
…Её сущность: сакральность. Это продолжение религиозного обряда на наиболее значимое обыденное (и в этом смысле одухотворение обыденного); исполнение типичных житейских процедур как ритуальных, как отправление некоего безадресного (точнее – полузабытого) культа.	…На её знамени можно было бы начертать: здравый смысл, рациональность. Хотя и то и другое – в несколько ограниченном смысле, диктуемом оппозиционностью цивилизации традиционализму: это лишь общепонятность её ценностей, прагматизм в обыденном понимании этого слова.	…Подлинная духовность, всё более полное осознание человеком истинных ценностей. То есть, это духовность как живое существование для меня чего-то ценного кроме моей пользы (за пределами того, что я могу ощутить на собственном теле, «материально»). Например, это моя забота о сохранении природы, хотя лично на мой век её ещё хватит.
Вполне можно сказать, что сам человек существует для традиции (именно, «человек для субботы»). Традиция выше соображений утилитарности и вообще – каких бы то ни было «соображений».	Цивилизация – для человека. То есть, всё в мире имеет смысл лишь в отношении к нашему благополучию. Само святое можно оценить как полезное, бесполезное или вредное (и прийти, например, к тому выводу, что разумному человеку оно уже не нужно, но для масс – пока целесообразнее сохранить!). В общем, «суббота – для человека». Такого, каков он есть.	Культура – это сам человек, становление человека. «Суббота (святое) – для человека», потому что человек сам – святое (высшая ценность), но и «человек – для субботы (святого)», то есть для духовного в себе, для своего «лучшего Я», для идеала человека, потенциально наличного в каждом.
…Да, о сакральном не спрашивают, «почему» да «зачем», – ему подчиняются (а «подчиняться разумно» было бы противоречием в терминах). И в этом не только социально-организующая, но и терапевтическая функция традиции. Традиция знает, что тебе делать, и тогда, когда ничего поделать невозможно. Она снимает самый вопрос о смысле жизни: цель твоего бытия знает недоступное тебе сакральное, Бог, и ты прав и можешь быть спокоен, если служишь ему правильно. Отправляя форму – традицию – чудесным образом обретаешь и смысл и цель.	Обо всём спроси – почему и зачем, целесообразно ли. Цивилизация – десакрализация человеческого бытия. Что до религии, то сами её традиционные представления, а не только обряды, становятся данью форме – представлениями условными, игровыми (однако и поныне претендующими на свою социальную роль). Рождается и атеизм: поскольку «разумного культа» быть не может, всякий культ – глупость или ложь. В любом случае, если «святое» гибнет – цивилизация о том не жалеет; значит, оно отвлекало человека от служения самому себе. Здесь всё просто. Единственное, на что нет ответа – это на вопрос о смысле жизни (то есть – что значат для меня любая польза и целесообразность, если всё равно умирать?).	Долг культурного человека думать – зачем и почему. «Зачем» понимается шире, чем только «зачем мне»: для состоявшегося человека существует самоценное – «секулярно святое» – человек вообще, жизнь вообще, всякая другая жизнь. А «почему» и есть собственно культурный интерес, тяга к истине, отличающая человека как вид. В культурной парадигме становления человека, служение своей жизнью – другим жизням, человечеству, воплощению идеала человека разумного – решение вопроса о смысле индивидуальной жизни.
Форма существования традиции – неизменность, консерватизм. Священное нельзя желать улучшить, ибо оно само мерило всего, изменениям нет оправданий. Не имеющая, в идеале, конца, традиция не должна иметь и начала, то есть она должна быть извечной, как бы быть всегда; её истоки теряются в неисследимом древнем – как в трансцендентном. (Оно же – Эдем или «золотой век».) Но неизменность традиции предполагает неизменного человека. Соответственно, даже только технические достижения, удобства, меняющие внешнюю среду человека, потенциально опасны. Да и сама идея возможности облегчить жизнь искусственно – пахнет безнравственностью; какие у нас основания избегать трудов, которых не избегали наши деды? и разве не сказано – «в поте лица будешь есть свой хлеб»? Техника – соблазн. О социальных преобразованиях, даже мечтах о большем правопорядке, и говорить грешно: все социальные отношения как раз и регулирует традиция.	Форма существования цивилизации – бесконечный линейный (поступательный) прогресс. Цивилизованное общество существует для человека, человек же обитает в двух средах: природной и социальной, – соответственно цивилизация культивирует Технику (индустрию удобств, приспособление природы к человеку) и Законность (право). Законность можно и нужно совершенствовать, но в целом идеал уже наметился: демократическое правовое общество. Что до техники, то она явно может прогрессировать бесконечно. Вот что важно. Ориентация на человеческое благополучие означает, между прочим, что человек в существе своём вправе оставаться неизменным – что ему приятно, то и правильно; не он сам, а ему должно становиться всё лучше и лучше. Хотя, конечно, сама эта задача, реализуемая техническим прогрессом, до некоторой степени человека «усовершенствует» (как усовершенствуются автомобили или компьютеры): требует от него всё больших знаний и умений.	Форма существования культуры – развитие, то есть неуклонное раскрытие возможностей человека, движение не «вперёд», а вглубь и вверх, к подлинной природе, к совершенству, идеалу человека; прогресс, но не к новому, а к вечному. Культура образует личность. Что до социальной сферы, то свободное правовое общество есть и культурная необходимость, и, вместе с тем, тяжёлое испытание для культуры (массовая культура, засилье пошлости)… Столь же щекотлив вопрос с техникой. Удобства человека обладают своей ценностью, но культуры, очевидно, ещё не составляют; технические достижения, опережая моральное взросление человека, создают опасную диспропорцию (как будто шаловливого ребёнка сажают за руль авто). Без того, чтобы человек совершенствовался, менялся к лучшему сам – опасно движение к тому, чтобы становилось лучше ему. Не говоря уж о новых возможностях друг друга истреблять. Подлинное образование – не создание «специалиста», не «овладевание знаниями», а становление культурной личности.
Традиционализм – исконная форма конформизма. Норма, в идеале вечная, для каждой социальной (сословной, возрастной) группы свята, любые отклонения – будь то прогресс, будь то индивидуальность, несходство – грех или «порок» (вроде какого-нибудь полового извращения). Традиция, понятно, враждебна моде (этому своему взбесившемуся отпрыску…). Картины (иконы) лучше всего древние. Бабушка может вытащить из сундука и подарить внучке лучшее платье, и та будет довольна. (Уже по одному этому индустриальное общество должно разрушить традицию: что же, глушить станки и ждать, пока бабушкины платья съест моль?.. А что тогда делать разным Версаче или Зайцевым? Эффективному производству без моды нельзя: что другое заставит вдруг всех, как по команде, отказаться от годных и, может быть, любимых вещей и приобретать новые?) «Потребности» для религиозного отношения к миру – только «соблазны»; необычные потребности – только уродство; в общем, традиция минимизирует их набор. Известный аскетизм – в традициях любого народа. (Как, впрочем, и почитание богатства. Но и здесь – предметы, традиционно признаваемые за «добро», которое следует «наживать» – суть, скорее, знаки твоей правильности, чем реальные жизненные удобства.)	Цивилизация порывает с традицией, но не с конформизмом. – Казалось бы, техника готова удовлетворять любые потребности, и право разрешает всё, что прямо не вредит другим, – и действительно, цивилизация терпима к разнообразию; она стремится узаконить в общественном мнении даже явные и весьма не полезные для подражания поведенческие отклонения – вроде, скажем, гомосексуализма. И всё же это отнюдь не значит, что цивилизованный социум разделяется на разумно-автономных индивидов и исчезает конформизм – просто а) количество групп, внутри которых теперь индивидам надлежит быть «как все», в сравнении с традиционными увеличивается; б) вместо вечно неизменных норм жизни возникают их периодически сменяющиеся коллективные модусы – «моды», за которыми индивиду теперь надо «успевать», будто проходить перепроверки на конформизм; в) главным равняющим принципом в цивилизации становится «престиж» – социальная удача (даже не «как все должны быть», а «чего все должны хотеть»). – Конформизм – в инстинктах, а их цивилизация принципиально не судит, но берёт как данное; кроме того, индустрия удобств не только (в противоположность традиции) стимулирует и максимизирует потребности, но и (как и традиция) неизбежно типизирует их, а постольку и стандартизует самого человека – уже по-новому. – Итак, цивилизация конформизм не губит, а разнообразит.	Культура – становление личности, и в этом смысл её отношения к конформизму. «Как все» для зрелой личности ничего не решает – ни «за», ни «против», – ей важно, «как хорошо», то есть важен собственный суд. (Так что, скажем, и гомосексуальность, как явный биологический сбой, будет если не драмой, то скорее медицинской проблемой и глубоко личным делом подверженных ей культурных людей, и конечно не будет выноситься ими на публику.) Культура, по существу – не дело какой-то группы, «элиты», ей нечего делать и с такой формой конформизма, как снобизм (хотя здесь – её «тонкое место»: пока культуре приходится отстаивать себя, порочная идея замкнутого круга достойных осуществляется сама собой, как затем само собой наступает вырождение этого круга). – Мода или её высокий синоним «современность», как идолы, столь же нелепы для истинно культурного человека, как и традиция (если не больше: стремиться быть «как все сейчас» едва ли не мелочнее, чем «как все всегда»). – И уж конечно, культура полярно далека от принципа престижа, который можно вполне точно сформулировать как «я лучше, потому что мне лучше», как гордость потребляющего больше других. – Конформизм, впрочем, в инстинктах, то есть «в природе человека». Да – в его природе как «животного общественного» (стадного). Однако не в его разумной, собственно человеческой природе – раскрытие которой и есть культурный процесс.
Нет в мире изменений, кроме порчи, энтропии божественного исходного, изначального. А худшая порча – «прогресс», то есть изменения необратимые. «Раньше было лучше», а в отдалённом будущем (впрочем, по некоторым данным, вовсе не столь отдалённом) – конец света.	Открытия и изобретения, коль скоро их поток уже запущен цивилизацией, остановить ни теоретически, ни практически невозможно – прогресс необратим. Можно не сомневаться, что завтра компьютеры будут ещё замечательнее, чем сегодня, и т.д. Так что, очевидно, человеку в мире «будет всё лучше и лучше» (удобнее).	Культурный прогресс по существу так же необратим, как его составляющие – научный и технический, – и разум и добро непременно в будущем возобладают, ибо другого способа выжить у человечества нет… то есть должны возобладать, если наблюдаемое отставание морального уровня человека от технического не погубит мир раньше.
Традиция авторитарна, традиционализм – сакральный авторитаризм. Это – «порядок», – порядок как таковой, хотя бы и предельно жестокий и иррациональный. Нравственные убеждения индивидов в традиционном обществе – не дело их ума, а способ и выражение их послушания социальному целому; послушание и составляет их совесть. Тотальная власть и традиция, имея общим врагом «самоволие» – естественные союзники. (И безумна та власть, порвавшая с этим естественным союзничеством.)	Цивилизация терпима к индивидуальным различиям, вообще цивилизованность – это плюрализм, «правовой порядок», точно укладывающийся в формулу «живи (удобно) и дай жить другим». Удобства универсальны, это ценность вполне общечеловеческая; частным же убеждениям, например вероисповеданиям или идеологиям, этим, хотя бы по существу и взаимоисключающим, картинам мира с их житейскими установками – остаётся принять ради удобств цивилизации некие общие «условия игры» – стать как бы «не всерьёз». Думай, что хочешь, только не доводи до дела, чтобы это никому не мешало.	Культура – «анархия»; ведь «добрый порядок» культурной среды устанавливается не принуждением, а сознательностью каждого. (Потому, кстати, от властной системы государства сама культура требует лишь цивилизованности, то есть плюрализма.) Здесь друг друга, то есть человеческие различия, не «терпят» («терпимость»), а уважают, может быть любят. Общая картина мира – не предмет законченного научного знания, это доказывает само наличие разных частных таких картин. Отсюда, статус «убеждения» в культурной установке – я бы сказал – честный поиск (вроде того же научного), со своим святым правом на ошибку – и только без права на исключительность, на власть.
Традиции каждого общества уникальны – значит, сия уникальность и ценна, и свята. Это –сакрализация «своего»; это патриотизм именно как изоляционизм и ксенофобия. (Разумеется, традиции каждого общества, как инстинкты животных, скорее способствуют его выживанию – ведь те, что скорее не способствовали, должны были сгинуть вместе с их обществами- носителями в результате естественного отбора, – и здесь общее всех традиций. Но традиция не отделяет существа от формы, а форма всегда исторична, уникальна. Да и сама традиция не может не ощущать себя уникальной: обряд – это угодное нашему Богу, чужое – нечистое, в лучшем случае нелепое и смешное…)	Цивилизация для всех одна. Для всех народов одинаково годно то законодательство, которое кодифицирует естественное право, эту моральную логику (договор всех со всеми, в который максимально выгодно было бы вступить каждому дорожащему своей свободой) – тут можно говорить лишь о частностях – скажем о том, «дозрел» ли какой народ для этой свободы, или ему ещё понятнее право силы, и можно ли внедрять конституции «сверху» или надобно «годить» и т.д. и т.п. И уж совершенно универсальны научные и технические достижения: антибиотики, приёмники и компьютеры на всех широтах действуют одинаково. Цивилизация космополитична, стирает различия, – она «глобалистична».	Безусловно разделяя всечеловеческие ценности права и облегчения жизни, отвергая безмыслие традиционализма и принимая как факт универсализм разума (истина одна на всех широтах), культура, конечно, космополитична. Однако приближение к общечеловеческому идеалу и индивид, и этнос, и народ осуществляют каждый своим историческим путём. И этот путь не может быть проходящему его не дорог и не интересен, многое в нём и незаменимо (язык, природа, наследство). – Особенно важно здесь то, что всякий такой путь может быть дорог и интересен также представителям других этносов и народов, как индивиду бывает мил – другой, непохожий индивид! – Итак, культура космополитична ещё и тем, что способна ценить не только собственную, но и чужую уникальность.
Оригинальность индивида, то, что мы называем личностью, для традиции – только чудачество, нелепость. Это касается и искусства и ремёсел; тут лучший мастер – это лучший исполнитель канона. – Однако оригинальна (уникальна) сама традиция, и традиционное искусство (народное) – всё-таки подлинное искусство. В каждом предмете такого искусства, какой-нибудь матрёшке или свистульке, мы ценим весь его жанр. (Разумеется, не может быть полностью элиминирован из этого искусства и индивид.)	Цивилизация родила требование оригинальности (к создателю ценностей): обычное-то поставлено на поток, и потому особенно ценно то, что ты, автор, внесёшь в сей развивающийся мир нового. Новизна угождает и тем, что попросту развлекает; она – ценность сама по себе. Раз так, её можно и нужно изобретать, «творить из ничего», то есть не ждать, чтобы она рождалась, как плоть от плоти того, чем живёт человек. Ей можно пожертвовать смыслами и даже всякой соотнесённостью с человеческими проблемами (явление «дегуманизации» искусства).	Культура, можно сказать, только оригинальное (в искусстве) и ценит – но оригинальное не как «новое» (которое само по себе никакой ценности ещё не представляет), а как подлинное, искреннее, сделавшее новый прорыв к извечному, «старому как мир». Для банального взгляда такое искусство покажется совершенно банально. (Что до «дегуманизации» искусства, проще говоря, его обездушивания – оно с культурной точки зрения – или нонсенс, или действительно анти-культура.)
Традиция – это, конечно, и нравственность. «Долг» – тот же ритуал; здесь те же неизменность, вне-причинность, табуированность для разума, – признаки укоренённости в сакральном.	Цивилизация, увы, не способствует индивидуальной нравственности и даже создаёт свои проблемы; дальше совершенного законодательства, установления правильных формальных отношений людей друг с другом и обществом, здесь дело не идёт. Технический же прогресс, как уже говорилось, равно вооружает добро и зло.	Культура предлагает нечто высшее, чем «нравственные ограничения» или незыблемые «устои»; она воплощает собой не ритуализированную, а разумную (зрячую) и живую нравственность – человечность. Настоящий культурный уровень – уровень человечности.

Сайт управляется системой uCoz