«Уметь проигрывать» – имеется в виду проигрывать недостойному. То есть уметь делать вид, при этом, что все справедливо.
Впрочем, делать такой вид – вполне в интересах проигравшего: подвергшись несправедливости, не быть еще и осмеянным. Ведь общее мнение на стороне победителя.
Уступить достойному значит не проиграть, а проявить уважение, может и восхититься.
* * *
Никогда ничего не просите. Это стыдно.
* * *
Каждое ваше сказанное слово может быть использовано против вас!.. А многие ваши несказанные – против других…
* * *
Нельзя наплевать больше, чем просто наплевать.
* * *
Лучше быть одиноким, чем лишним.
* * *
Каждую женщину трогает сочувствие. Но не каждую, увы, именно ваше…
* * *
Лучше всего понимаешь то, чего тебе не хватает: понимаешь, что это для тебя значит.
По сути, сказанное – то же, что и «что имеем, не храним».
Впрочем, точно так же, как большинство мало умеет ценить то, что имеет, так и мало умеет понять то, чего, собственно, ему не хватает.
* * *
Бывает ли так: вам кто-то симпатичен, а он вас, оказывается, терпеть не может?
Возможно, в таком случае, вы приняли его не за то, что он есть.
А возможно, какое-то сходство между вами действительно существует. И вы этому сходству рады, а он, как раз, его-то и боится.
* * *
Лицо правосудия – это лицо мести, причем мести холодной, не непосредственной, которую мог бы разделить наблюдатель; красивым оно быть не может. Ничего не поделаешь.
И однако… Все-таки это лицо правосудия не должно быть столь же отвратительно, как и лицо преступления. Тем паче оно не должно быть – еще страшнее…
(Что я имею в виду конкретно? – Ну, то, например, что наказание должно быть только лишением свободы и никаким, сверх того, физическим мучительством. Что, уж конечно, фемида не должна держать на службе профессиональных убийц – палачей – и т.д.)
* * *
Рецептов хорошего поступка нет. Есть некоторые правила, но и они для каждого отдельного случая – очень приблизительные, а иногда и негодные рецепты.
Не может быть рецептов, как рисовать хорошие картины, нет и рецептов, как совершать добрые поступки.
Есть, впрочем, правила – в том и в другом делах. В том и в другом они не абсолютны. Но вот парадокс. Если точное соблюдение каких-то канонов в искусстве само по себе все-таки не губит искусство, ибо искусство может быть одновременно с ними и выше них (выше «ордера» или «трех единств» и т.д.), – то дотошное соблюдение моральных заповедей в поступках способно-таки сделать их прямо аморальными. Просто, красота – материя слишком тонкая, чтобы можно было ее опутать правилами. Сочувствие же, среди предписаний – как в посудной лавке слон.
Вот возражение против ситуативной этики (каковой она и должна быть, по нашему разумению). – Нравственный поступок, совершаемый не ради долга самого по себе, как в традиционной этике, а, как в ситуативной этике, ради ближнего самого по себе, приобретает как будто бы характер благодеяния ближнему, характер жертвы, – а всегда ли нам нравится получать жертвы и благодеяния? В обычном случае мы сами предпочли бы, чтобы нравственность ближних по отношению к нам ограничивалась только должным.
Ответ в следующем. – Во-первых, ситуативная этика уж конечно не отрицает долга как нравственного требования – скорее, это требование в ней абсолютно. Она не отбрасывает, а переосмысляет категорию долга. Это уже долг не перед формулой нравственного правила, а перед смыслом нравственного правила, или лучше перед самой нравственностью, а еще точнее – перед самим «добром». Ее абсолютный долг уже не «то-то» или «то-то» (не лги, не укради, почитай родителей и т.п.), а понимание и учет интересов ближних. Переориентация от формулы нравственного поступка на его смысл происходит параллельно с естественным вырастанием собственно человека из человека-дикаря. И в этой задаче добра для психически развитого человека нет никакой жертвы, так как в иной среде – где интересы лиц обеспечивали бы себе право лишь силой или хитростью, и сдерживались бы лишь страхом и послушанием – жить он не хочет. Соответственно и в ситуативной этике тоже – добрый поступок никого ничем не обязывает, кроме разве вообще доброты.
А во-вторых, разбираемое возражение, в этом свете, может быть учтено как одно из разумных ситуативных указаний на меру, границу, где наша забота о ближнем должна себя сдерживать. Мера определяется, понятно, тем, что законными бывают интересы каждого и твои собственные в том числе: чужое страдание значит больше твоего удобства, но не больше твоего страдания, и т.д. Так, если мы хотим ближнему хорошего, тем самым не хотим его ни обязывать (сверх меры благодетельствовать), – ни делать его дурным по отношению к нам самим (чем-то сверх меры жертвовать).
Не ситуативные решения надо рассматривать как какие-то исключения из нормативных – а прямо наоборот, нормативные как исключения из ситуативных. – Подлинная этика, совесть, решает свою задачу для каждой отельной ситуации – и лишь в случае полной неопределенности последствий вспомнит о норме. Пока не видно цели, сориентируется на общее приблизительное правило.
Если действительно не знаешь, как поступить лучше, и если (другой вариант) все равно, как поступить – вспомни о правиле.
Ситуативная этика, с Христом, «не жертвы хочет, а милости». Не дани долга, а естественной доброты. Поскольку же «милость», оказанная другим, уже не «жертва», а твоя собственная воля, то она и не обязывает их благодарностью.
Но есть тут нюанс, которого ситуативная этика может и не стесняться. Мы не обязаны другому благодарностью за его порядочный поступок – но, впрочем, должны ценить в нем его порядочность; это относится, как видим, и к нормативной этике. Так точно мы не обязаны благодарностью человеку за его добрый поступок – но, впрочем, сугубо должны ценить в нем доброту.
Ситуативная этика – взаимная доброта и взаимная благодарность, как лучшая среда для доброты.
* * *
Эмпатия есть большее, чем должное, она – естественное.
* * *
Цену узнаешь, когда заплатишь.
* * *
Начальники и нахалы, в знак благоволения, чего-нибудь просят.
* * *
Бывают, конечно, и исключения, но большинство – как большинство, и хочет таким быть.
Люди-исключения верят в исключения, и глубоко правы в этом – ведь исключения случаются, они это знают по себе… Но в большинстве случае эти люди, как и должно быть, попадают впросак.
* * *
Меньшинство – тоже стадо, и скрепляется стадностью сугубой. Что и называется снобизмом.
Снобизм – стадность высшей пробы.
* * *
Обычно наши достоинства поддержаны в нас сознанием того, что это – достоинства. Тем, что мы себя за них уважаем. Но в некоторых людях их достоинства никак ими самими не поняты – и вызывают тем большее восхищение! – Так, добрые люди из тех, которые именуются «простыми», часто стесняются своей доброты, досадуют на нее…
Есть люди, которые не хотят вписываться ни в какое стадо, а есть такие, что и хотели бы, да не могут. Трогательный недостаток, выдающий личность – похожий на талант!
Некоторые достоинства суть только востребованные недостатки. Некоторые недостатки суть только гонимые достоинства.
Минус на минус дает огромный минус!
Тщеславие губит достоинства и делает губительными недостатки.
* * *
Отсутствие честолюбия – неуправляемость. Отсутствие тщеславия – неманипулируемость.
Никто не бывает склонен потакать чужому тщеславию, и все-таки тщеславный, при достаточном упорстве, своего добивается; одно преимущество у него есть – все по крайней мере знают, как ему угодить.
* * *
Экзистенциалисты требуют от меня «вовлеченности в ситуацию». Если б они требовали – предельного понимания ситуации, в которую я оказываюсь вольно или невольно вовлечен, – я бы конечно согласился. Но понимание скорее исключает вовлеченность, чем предполагает ее. Ибо – как можно быть полностью вовлеченным в ситуации, абсолютное большинство из которых, на большую часть, образовано элементарной людской глупостью?
Особенно это касается ситуаций уровня социального. Здесь всякое решение возможно лишь применительно к глупости – одних или других (ведь всякое множество применяется к своему среднему уровню, тогда как истина ни к кому не применяется); исправить глупое на умное невозможно, – можно лишь одну глупость, осязаемую, поменять на другую, непредсказуемую. Согласен, что и это иной раз должно составить наш долг; беря пример из самых крупных – жестокую глупость коммунизма необходимо было, конечно, поменять на пошлую глупость демократии. Но что значит быть полностью вовлеченным в это дело? Если я – за свободу слова, то – что же, я должен оглупеть и до уровня телевизора, каким он при свободе слова получается?..
Человек среды – вот он-то как раз и «полностью вовлечен» в свою среду, в свою ситуацию. Этого, конечно, «экзистенциалисты» хотеть не могут. Пусть тогда и выражаются точно (или мыслят честно…)
Ситуация и есть – всего лишь ситуация, могущее быть или не быть, или быть такой или иной; то есть ситуация – и значит «все то, что не Я».
Понимать те искушения, в которую ставит Я ситуация, необходимо; слиться с ней можно только ценой утраты Я.
Вовлеченность в ситуацию – утрата своего Я в ней. Подлинность есть сохранение, удержание Я в любой ситуации, а не вовлеченность в нее.
Не ситуация во мне, а я в ней. Моя задача – остаться в ней собой. Назовите это, если хотите, самоотстранением.
Другое дело – что не всегда возможно устраниться от поступка, не пожертвовав или не убив чего-то в самом себе, – ситуации шантажируют. Хорошо, если они вынуждают всего лишь к жертвам; чаще они вынуждают творить меньшее зло во избежание большего зла. Все это – отнюдь не значит, что мы в ситуациях и своих выборах можем, якобы, находить самих себя…
…Да, именно так! То, чего в большинстве случаев требует подлинная этика – ситуативная этика – это выбора из нескольких неизбежных зол. Ну, скажем, вы лжете негодяю во спасение его жертвы, потому что не в силах противостоять ему силой; или, скажем, стреляете в него, чтобы он не выстрелил в невинного, и т.д., и глубоко правы в этом! – и что же – вы чувствуете себя в эти моменты именно тем человеком, каким хотели бы быть?.. так-таки ощущаете свою «подлинность»?.. нет, вы чувствуете отвращение или ужас. Не «вовлеченности» в ситуацию требует подлинная этика и подлинное Я, а, когда «припечет», борьбы с ней.
Подлинная жизнь именно и страдает недостатком вовлеченности в жизнь реальную и, как следствие, оказывается подчас унылой… Хорошо лечит, от недостатка вовлеченности, увлеченность: творчество.
* * *
Если бы людей, в массе, можно было вразумить, ими не надо было бы управлять. Если вам нравится управлять – то есть, если вы по призванию политик, – вам, значит, нравится людей дурачить.
Манипулировать – насиловать хитростью.
В политике вольготно дуракам и тем, кто хочет дурачить (манипулировать человеческим множеством). Кстати, последние – тоже, в общем, дураки. У умных более высокие интересы.
Бытие, может быть, бессмысленно – и это вызывает трепет.
Социальное бытие, явно, глупо – и это вызывает тошноту.
В теории, глупость самоэлиминируется – глупость есть то, чего нет.
В социальной жизни, глупость – реальность, сила куда более действенная, чем ум.
Бессмыслица и глупость – вот то, из чего состоит называемое в обиходе «жизнью», так что подлинная жизнь, та, которая без кавычек, вынуждена идти «жизни» параллельно…
Реальная жизнь, если считать за таковую жизнь по уму, может протекать лишь виртуально. – Нельзя сказать, чтобы это доставляло радость, но – что поделаешь…
…Глупость, как всегда, восторжествовала, и проигравшим остается лишь искать в этом высшую мудрость.
Что нам полезней: смириться перед превосходящей силой глупости или вести с ней заведомо проигранную борьбу?
Все действительно для обывателя действительно разумно: надежды, что он станет выше, нет… Но это не значит, увы, что оно ему действительно полезно…
«Все действительное разумно»? В наше время мудрецу пришлось бы дополнить этот тезис обоснованиями того, что сия разумность все-таки не приведет к апокалипсису.
Чудеса природы превосходят наше разумение – потому-то, чем разумения в человеке больше, тем больше и его удивление…
Единственное, чего в природе не видно – это, увы, божественного замысла. Иначе ее великолепные создания не существовали бы за счет взаимного пожирания…
Самая большая проблема бытия – бессмыслица.