Эпатаж – вид саморекламы, основанный на идее, что дурная слава отличается от доброй лишь тем, что добывается легче.

Эпатаж – кокетливое задевание публики.

Эпатаж – добывание славы с некоторым ограниченным применением геростратовой методики.

Крайний тип эпатажника – Герострат.
Факт тот, что у геростратов (даже, скажем, у серийных убийц, если их судят достаточно долго и публично) находятся поклонники (лучше сказать «фанаты»): известность обладает магическим действием.

…Да, искусство должно удивлять, но с тех пор, как это стало его единственной целью, оно не в силах удивить уже ничем. И вот оно принялось хулиганить – «эпатировать».

Тревожить совесть, будить ум должно искусство – а оно, вместо этого, «эпатирует», – безобразничает и дурачится: издевается над совестью и умом.

Главный жанр т.н. «современного» искусства, по существу – публичная выходка. То есть этот жанр – эпатаж.

Клака, или по-новому пиар, были всегда. Но если раньше задача пиара состояла в том, чтобы убедить публику в собственных достоинствах произведения, ныне искусный пиар и составляет само его достоинство. Искусство ныне – пиар для пиара.

Благосклонность нынешней публики к эпатажу характеризует ее, боюсь, не как терпимую и благожелательную, а как поверхностную, равнодушную и ждущую от художника лишь чего-то, что бы ее хоть как-то развлекло и расшевелило, – короче: как толпу зевак.

Эпатаж – он и в морали эпатаж. Ваша принципиальность заметнее, если от нее исходит вред, или, хотя бы, она противоречит здравому смыслу.

*   *   *

Эпигонство – подражание, способное только компрометировать, пародировать оригинал.

Эпигонство – подражание неталантливых; талантливые, испытывая влияние, не подражают, а продолжают, – идут дальше.

*   *   *

Вечным истинам противопоставляют истины времени. Тогда как им противостоят только заблуждения.

Существуют вечные проблемы и проблемы эпохи, но истины – только вечные.

Вечное есть актуальное во всякое время; а всякое время характеризуется тем, что этого не видит, и тем, как именно ему изменяет.

То, что эпоха принимает за свои новые святые истины, и составляет ее главные заблуждения.

Ретроспективно, ярче всего рисует эпоху то, чего в ней еще не понимали или понимали превратно.

Эпохи, по своему самоощущению, бывают скромные (как античность или русский девятнадцатый век) и чванливые (как нынешняя) – и, как и у людей, в обратной зависимости от их реальных достоинств.

Каждая эпоха – это и венец развития, и глубина падения.

«Современное» едва различимо от «модное», а это значит, что всякое время врет против вечного, только по-своему; всякое отходит не столько от заблуждений времени предыдущего, сколько от вечных истин. «В наше время господствуют непроходимо глупые представления о том, что такое отсталость» (Т. Манн); это свойство любого времени.

«Большое видится на расстояньи», а здесь и сейчас красуется мелкота.

Как дружно лучшие люди, во все времена, клянут свой век! Ведь им непосредственно видно, что самые важные в мире вещи вершатся пронырливой и корыстной посредственностью или властной глупостью, на фоне всеобщего равнодушия, беспечности и безмыслия. А если и в прежних временах что-то выглядит ужасно, то ведь можно представить, что тогда это было лучшим из возможного – не то что ныне!.. Поверить, что так было всегда – значит смириться с невыносимой мыслью, что на глупости стоит мир!

Осуществившемуся человеку любое время – безвременье.

Мудрец – тот, кто живет не во времени, а в вечности.

Эпоха для мудреца – «земная юдоль», для человека ординарного – бог.

*   *   *

Благодетельствовать – значит вмешиваться, а это извинительно лишь в особых случаях.

*   *   *

Если «нет в мире виноватых», то это оправдывает и обвинителей.

*   *   *

Человек способен делать что-то полностью бессмысленное лишь тогда, когда верит, что в этом состоят его обязанности, как полностью бессовестное – лишь тогда, когда верит, что в этом его долг.

*   *   *

Если человек совершает какой-то странный поступок, будьте уверены, что он непонятен вам, а не ему.

*   *   *

Если бы не было философии и литературы как социальных институтов, то не было бы и постмодернизма: те люди, которые верили бы, что смыслов как таковых не существует, попросту помалкивали бы и занимались реальным делом. Постмодернизм – золотая жила для тех, кому из тщеславной или карьерной необходимости нужно выдавать какую-то словесную продукцию, а сказать нечего.

Постмодернизм – золотой век для более или менее образованных пустобрехов.

*   *   *

Характер неизлечим.

Лечение характера – только «симптоматическое».

*   *   *

В почти каждом единичном случае вред, наносимый обществу своекорыстным поступком отдельного человека, слишком мал по сравнению с той выгодой, которую этот отдельный человек может себе таким способом обеспечить. Поэтому совместное бытие многих, без коего не выжить никому, требует от каждого – его индивидуального, автономного и как бы иррационального (с точки зрения эгоцентрика) избытка предпочтения этой совместности, называемого – моралью. – И этика, как философия морали, представляет собой бесконечный ряд попыток обосновать для принципиального эгоцентрика этот избыток… Попыток, не достигающих убедительного результата уже тысячи лет, поскольку и указание на очевидное «без совместности не выжить никому» лишь возвращают эгоцентрика к исходному: «в почти каждом единичном случае вред, наносимый обществу своекорыстным поступком отдельного человека, слишком мал по сравнению с той выгодой, которую…»

Политика – крайняя вынужденная мера этики.
Этика – всегдашняя маска политики.

«Истина, добро и красота»? – Добро – то, что красиво поистине.

*   *   *

Этикет есть «малая» или «частная» этика, – принятые в определенном круге общества правила поведения (в смысле «обхождения»), достраивающие этику в ее собственном общем смысле (как сущностных принципов человеческих отношений) и в большей или меньшей мере условные и избыточные относительно нее. Соответственно, этикет имеет понятные тенденции 1) приобретать все большую автономию от общечеловеческой этики, иногда и вступать в явное противоречие с ней; 2) усложняться и формализоваться, по мере «избранности» общества, при сопутствующем требовании навыков «естественности» в нем; 3) служить знаком принадлежности человека к определенному обществу, в которое не допускают чужаков, – культивировать снобизм.

*   *   *

Любопытную путаницу, лучше сказать мистификацию, вносит в умы различение «явлений» как «вещей для нас» – от «вещей в себе». Как будто «явления» – это все, что может быть в мире доступно нашему разумению, демонстрируемое, как в театре, какою-то высшей силой специально «для нас», а «вещи в себе» – это их трансцендентная и уму непостижимая, находящаяся за устроенным тою же силой непроницаемым занавесом, волшебная или божественная суть. На самом деле явление – это вещь еще не понятая, то есть не интерпретированная; «вещь для нас» – интерпретированная в каком-то интересующем нас отношении (а как иначе?); «вещь в себе» – видимо, вещь во всей бесконечности своих возможных отношений (постигнуть которые, действительно, значило бы постигнуть универсум).

*   *   *

«Кто ясно мыслит, тот ясно излагает» – не совсем верно; точнее, пожалуй, так: кто честно мыслит, тот стремится излагать ясно.