Подумалось, что... |
Формальность, её неформальный смысл: исключение возможности придраться. * * * Правда, что то, как пишет писатель (рисует художник, играет актёр и т.д.), важнее того, что он пишет (рисует, играет…). Но это отнюдь не значит, что главное – форма. Это значит, что искусство должно прежде всего быть искусством, и никакая значимость его «содержания» таковым его ещё не делает. Авангард от прикладного искусства отличается претензией на трансцендентное. И именно эта претензия на трансцендентное его и губит, заставляя отрекаться от того лучшего, на которое способна чистая форма – от способности доставить удовольствие, то есть от красоты. «Формализм», конечно, кличка. Но кличка меткая: она указывает на путь вырождения искусства, решившегося отречься от человечески понятных смыслов ради сомнительных трансцендентных. Чувствовать и мыслить реальное – утомительно. И вот родилось это странное искусство – чувствовать и мыслить пустое… …Не «голый король», а одетое пустое место. * * * И завистник и смиренник могут иметь всего поровну, но всё познаётся в сравнении: завистник познаёт из сравнения, что ему плохо, смиренник – что хорошо. * * * Афоризм – это особый жанр того «полуслова», с которого всё должно стать ясно. Афоризм – это подсказанный вывод. Который услышит и поймёт лишь тот, конечно, кто его искал. Афоризм – не острота. Он бывает очень похож на остроту, но разница есть: острослов хотел насмешить, афорист – только понять. Афоризм – это не острота (сейчас эти две вещи почти перестали различать), – как, скажем,
притча – не анекдот. Афоризм – это когда вы говорите что-то очень понятное, и тем не менее неожиданное и
удивительное. * * * Раздай всё, что имеешь. Но готовься к тому, что станешь никому не нужным. * * * Нам нужно, в конце концов, не правды, а утешения. Но и неправда нас не радует. Так и становятся иные вопросы – вечными. Подозрение: вечные вопросы – потому вечные, что ответы на них очевидны, но непригодны. Неутешительные ответы на вечные вопросы нам даже и непонятны – оставляют недоумение. А в утешительные слишком трудно поверить. * * * Намекающий боится либо сознаться, либо обвинить другого в нахальстве. * * * Мышление – это свобода. * * * Единожды оболганный, кто тебе поверит! * * * Роман – это изложение перипетий, предшествовавших чьему-то браку. * * * Секс – выражение симпатии к ближнему самыми крайними средствами. * * * К демократической власти мы ещё не привыкли: народу она кажется безвластием, а интеллигенция не может смириться с тем, что и такой власти всё-таки приходится властвовать, и винит её, часто вопреки всякой очевидности, в авторитаризме. Любая попытка слабой власти заявить о себе воспринимается как безосновательная – а значит как насилие. Когда власть слаба, обвинения в бессилии и насилии сыплются на неё вперемешку. Слабую власть ненавидит и народ и – увы – интеллигенция. Отличие в том, что народ выражает эту ненависть к слабости прямо, а интеллигенция разражается бешеной и несправедливой критикой, в которой на первом месте – громогласные и уже по одному этому нелепые обвинения в авторитаризме, фашизме и проч. * * * Только писатель мучается немотой, когда ему сказать нечего. * * * Без самоуверенности глупость не полная. Без самовлюблённости ничтожество не полное. * * * Хорошими людьми управляют плохие. * * * Политика – самая дрянная суета, но суета опасная. * * * Беспечность наполовину состоит из безответственности, безответственность – наполовину из бессовестности. * * * Призвание – это даже не любимое дело, а дело, вне которого жизнь – маета. Призвание писателя – в первую очередь интерес к бытию, а потом уже собственно
записывание. Призвание писать – это графомания. Призвание не обманывает. Хотя может и погубить. * * * «Надо, – говорит Чехов, – чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы, что есть несчастные»… а то его счастье будет неполным! «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с
молоточком и постоянно напоминал бы, что есть несчастные…» Счастье мы, если и испытываем, то какие-
то миги, – неужели и их надо отравить?.. * * * …Вот она, единственная вечная проблема (вечная, потому что неразрешимая): как избежать неизбежного? Мы живём для того, чтобы жизнь продолжалась. Вопрос о смысле жизни возникает лишь ввиду смерти, и теоретически неразрешим, поскольку жизнь сама составляет свой смысл. Но его можно переформулировать в практическое: как и на что, ввиду смерти, лучше всего потратить отпущенное время? * * * Хамство – умышленное вторжение в заповедные рубежи чужого сокровенного (напоминающее Хамово глумление над интимным), агрессивное неуважение к святыне Личности в чужом человеке. Демонстрирующее, между прочим, собственное душевное убожество хама. Хамство – это духовный бандитизм, со взломом личного. Хамство – агрессивное духовное невежество. Хамство – месть примитивной души за собственную недоразвитость; эта же психическая недоразвитость – оружие и щит хама. Обхамить можно и правдой. Но в настоящем хаме удивляет даже не то, что он говорит всё так, как думает – а то, что он действительно так и думает, как говорит. Фамильярность – дружелюбие, переходящее в хамство. Если хам не располагает реальной властью над вами, он не в силах обидеть, так как своими выходками лишь расписывается в собственном ничтожестве. Негодяй всё-таки что-то выигрывает, расписываясь в том, что он негодяй. Хам лишь выслуживает звание хама. * * * Отчаянье в главном вызывает нежелание всего – хандру. Хандра – это потеря ощущения смысла жизни. Ничего глупее снобистской моды на хандру: «я молод, жизнь во мне крепка»… но занять сам себя не умею! Хандрить, пресытившись, не красиво, а стыдно. Пессимист – удивительный человек, умеющий жить без надежды и не хандрить. Хандрой осложняется горе и счастье. Ничего не надо, когда утратишь главное, и когда получишь… Когда смысл жизни замещается какой-то целью, хандре быть и в том случае, если эта цель сбудется. Если не захандрил, значит, всего ещё не добился. * * * Хуже сытого буржуа только ненасытный. * * * |
На следующую страницу
На предыдущую страницу
На главную страницу