Всепрощение

Рейтинг@Mail.ru

Александр Круглов. Афоризмы, мысли, эссе

Эссе входит в книгу «Словарь. Психология и характерология понятий»

На главную страницу  |  Словарь по буквам  |  Избранные эссе из Словаря  |  Эссе по темам  |  Словник от А до Я  |  Приобрести Словарь  |  Гостевая книга

Всепрощение

Как доходят люди до того, что делаются совсем-совсем добрыми, что не обвиняют, не негодуют, а только любят и жалеют – это объяснить сразу довольно трудно. Однако можно почти без ошибки сказать, что достигнуть этого нельзя иначе, как путем постоянной работы мысли. Когда человек много мыслит, когда он рассматривает не только внешние признаки поступков и действий своих ближних, но и ту внутреннюю историю, которая послужила подготовкой для них, то очень трудно бывает оставаться в роли обвинителя, хотя бы внешние признаки известного действия и возбуждали негодование. Коль скоро мысль объясняет и очищает действие от запутывающих его примесей, сердце не может не растворяться и не оправдывать. Преступники исчезают; их место занимают «несчастные», и по поводу этих «несчастных» горит, томится и изнывает добрая человеческая душа... (М.Е. Салтыков-Щедрин, «Добрая душа»)
Нет в мире виноватых. (Лев Толстой)
И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли Его и злодеев, одного по правую, а другого по левую сторону. Иисус же говорил: Отче! прости им, ибо не знают, что делают. И делили одежды Его, бросая жребий. (Лк. 24: 33, 34, русский перевод, Синодальное издание)

 

Идея всепрощения, или неосуждения, как будто полагает людей невменяемыми, если только не вообще отрицает категорию вменяемости как что-то реальное.

Но почему можно считать человека в принципе невменяемым?

Здесь – два ответа, разницу между которыми, на мой взгляд, важно уловить. Важно хотя бы для того, чтобы более точно ощутить, что такое всепрощение по Христу (и чем оно отличается, скажем, от всепрощения по Толстому). А главное – более объемно рассмотреть вопрос. Кому он интересен, тот не сочтет последующее параллельное изложение указанных разных позиций излишним.

Вот эти два ответа. Если вменяемым считается тот, кто 1) свободен в поступках и 2) сознает, что делает, – то, соответственно, идея «фундаментальной невменяемости» поделится на две (или будет тяготеть к тому или иному полюсу): люди, либо – либо –

– «не могут иначе»,
т.е. не располагают свободной волей.
– «не ведают, что творят»,
т.е. и свободны, но не сознают, что делают.
Подробнее, – хотя человек есть существо достаточно разумное для того, чтобы осознавать последствия своих поступков для других (иметь моральные представления), по существу он все равно не бывает «вменяем», ибо управляет своим поведением лишь по видимости – за которую и надо проникнуть. Человек может вести себя так и только так, как и ведет – это предопределено причинно, «физически» или, что равнозначно в нашем контексте, «мистически». Всякий поступок является либо единственно возможной равнодействующей всех испытываемых человеком влияний (включая, кроме внешних обстоятельств, его собственные природные данные и воспитание), либо предначертан судьбой (фатумом, роком); свободная воля, условие вменяемости – кажимость или выдуманная в каких-то благочестивых целях фикция, а правда – в детерминизме или фатализме. Если же в поступках человека нет его инициативы, то всепрощение следует отсюда само собой. Больше того – и прощать-то (отпускать вину) никому ничего не приходится, – вины просто не существует. Нет греха, нет и грешника. Сами зло и добро также можно считать фикциями; есть только страдания и страдающие, причем и злодеи – те же жертвы. Всякое осуждение соответственно – глупая и отвратительная фальшь, судебное наказание – механически отправляемая, по слепо-формальным канонам, необходимость, или даже бессмысленное мучительство, и т.д.
(Правосудие как организованное насилие и мучительство понимал, как известно, Толстой, хотя, разумеется, не согласился бы с тем, что с его позиции добро и зло следует признать фикциями; но это вопрос уже скорее терминологический…)
Сразу сделаю оговорку. Оправдывать людей их предполагаемой несвободой склонны скорее атеисты с их верой в механическую причинность; верующие в Бога и в фатализм, «мистическую причинность», напротив, бывают готовы осуждать грешников заодно с Богом, который их и предопределил ко греху и наказанию. – О том, как можно объяснить этот парадокс, пойдет речь позже.
Это понимание – и все нижеследующее представляет собой своего рода интерпретацию учения Христа (насколько вообще можно о нем судить по имеющимся источникам) – состоит в том, как сказано, что свободной волей человек располагает, но именно слишком мало задействует свой разум, или вообще возможности его разума слишком ограничены для того, чтобы можно было считать его вполне ответственным за свои дела; он «не ведает, что творит», повторю – «не понимает, что делает», в том числе, увы, когда (подобно палачам Иисуса) делает зло. Зло и добро с этой точки зрения – уже, получается, отнюдь не фикции, как для детерминиста, напротив, они скорее абсолютны – раз полное их понимание считается превосходящим наши возможности. И в частности, когда речь идет о чьем-то праве судить чужие конкретные дела, вопрос о компетентности судящего вырастает до этого абсолюта и должен парализовать в нем всякую волю к осуждению. «Какою мерою мерите, такою и вам отмерится», то есть вы оказываетесь неправыми ровно настолько, насколько осмеливаетесь обвинять кого-то другого. (Пусть вы не виноваты в том, за что осуждаете другого, но, вообще, «кто из вас без греха?»...) «Не может слепой вести слепого», судить вполне вправе только Бог, разум полный и высший. Зло, «грех», в делах людских безусловно наличествует, больше того, от него не свободны и праведники, и апостолы, – и «Бог им судья», ибо лишь он может читать в безмерной сложности ситуаций и душ; но нам, грешным и неразумным, пристало всякий раз – конечно, «осуждая грех» (чтобы стараться в меру сил самим избегать его и защищать от его последствий тех, кто от них страдает) – «прощать грешника». И не «до семи», а до «семижды семидесяти раз». – Подчеркну – речь идет именно о прощении. То есть не об отрицании вины и вменяемости как таковых, а только об отказе карать, началом же кары является уже осуждение.
(Замечу, что, если Бога «реального», властвующего по своему произволу над миром, и не существует, то иметь в виду «Бога» как недостижимый, но ориентирующий нас предел совести, естественно и может быть даже необходимо.)
…Кстати, ясно, что и сами моральные убеждения – это только разновидность причин, способных детерминировать наше поведение; отрадно, если в силу каких-то благоприятных обстоятельств эти убеждения запали нам в душу, и закономерно влияют на нас, но и в этом очевидно нет никакой нашей заслуги. Так точно кому-то другому, в силу иных жизненных обстоятельств, эти убеждения могли и не запасть в душу и не прорасти в ней, – и в этом не будет его вины. Кстати сказать, «вводить в грех» человека могут и сами его святые моральные убеждения, то есть он может, в силу своего исконного неразумия, обманываться в том, что считает добром. Его самые заветные идеалы – авторами которых он сам не является – могут быть бредовыми и чудовищными. Сколько примеров тому (перечислять их, в нашу эпоху, совершенно излишне), когда наивысший моральный подвиг – жертва собственной жизнью – совершается во имя этого бреда! Наверное, в таких случаях списать все на одно только неразумие и невозможно (например, не каждого человека заразившая его идея заставит, даже и выкупая преступление ценой своей жизни, убивать других, ведь чего-то, что им не свойственно, люди не могут сделать и под гипнозом), но что неразумие тут все-таки играет важнейшую роль – факт. – И что же – проклинать или восхищаться? Или – «скорбеть», как бы «прощать»?..
…И все это одинаково относится как к религиозным и идеологическим убеждениям, так и к очевиднейшим представлениям морального здравого смысла, простой человечности. Первые могут на нас влиять или не влиять извне, ко вторым мы можем быть в большей или меньшей степени предрасположены от рождения, но в любом случае – это не дело нашей свободной воли, поскольку таковой не существует. …Впрочем, в описанном здесь случае пагубных моральных заблуждений дело не совсем в самой морали, а в идеологиях, «идеях» (и их способности эксплуатировать человеческое неразумие). Такие идеи, подобно например коммунистической и даже отчасти фашистской, могут обосновывать себя «научно» (псевдонаучно); или, подобно любой религиозной или квазирелигиозной идее (от исламизма до того же фашизма), апеллировать к чему-то сакральному и «сверхразумному» и таким образом нейтрализовать в индивиде его естественное нравственное чувство – в общем, идеологии имеют свои проверенные способы морочить и владычествовать, «зомбировать». – Сама же подлинная нравственность (ее лучше называть человечностью) находится вне всяких частных идей, или должна составлять общую платформу для каждой таковой (так что выходя за пределы этой платформы всякая идея, коль скоро она претендует на управление людьми, составляет преступление). И состоит эта нравственность из самых простых, понятных всем и потому ко всем равно относящимся, правил: не убей, не укради, не лги… Или, в одной формуле: не делай другому того, чего не хотел бы испытать сам… Так неужели и для воплощения этих очевиднейших аксиом в жизнь – у человека недостает разумения?..
Еще одно, может быть уже излишнее, замечание. – Каждая реальная ситуация неизмеримо сложна, будто погружена в неопределенность, и все-таки состоит из причин и следствий, и между причинами, в которых мы не вольны, и следствиями, в которых мы не виновны, места ни для какой нашей свободы не остается. Лишь только наша естественная ограниченность, мешающая усмотреть и интегрировать все вовлеченные в дело обстоятельства, порождает иллюзию, что где-то в мире имеется пространство для свободы и что-то в нем может созидаться по нашей воле, как бы твориться из ничего. – Из ничего же, однако, ничего не возникает.
Неправильно будет даже говорить, что человек с его моральными проблемами оказывается в слишком сложных ситуациях, и это дает основание для снисхождения к нему; нет, человек – часть и производное этих ситуаций, которых даже и понять-то до конца не в силах; потому и прощать ему нечего.
…Да, можно сказать и так! Ибо ни в одном конкретном случае моральные аксиомы «автоматически» не действуют, так как живые ситуации отнюдь не выводятся из этих аксиом и способны сталкивать их друг с другом (можно не солгать и этим предать, не украсть и этим убить, и т.д.); ни одной заповеди нельзя следовать точно, если только почему-либо не решиться игнорировать все другие заповеди. Причем даже видеть целиком и понимать вполне отдельную ситуацию, хотя бы только ту, в которой участвуешь сам, уже не в человеческих возможностях. А значит, никогда невозможно и дедуцировать лучшее из ее моральных решений. Таким образом, наша моральная некомпетентность неизбежна и объективна, то есть до конца «не ведать, что творим» мы осуждены самим положением биологических существ в физическом мире. (Или, в религиозном варианте, существ «тварных», земных.)
Впрочем, коль скоро мы здесь утверждаем, что человек есть существо свободное, он, следовательно, должен быть признан в какой-то мере ответственным и за это свое моральное неведение. Действительно, вряд ли кто из смертных вовсе не повинен в душевной лени: исследовать и брать на себя ответственность трудно и тревожно. Люди, по слабости своей, хотят верить, что моральные правила могут думать и решать за них (это называется, если не ошибаюсь, «категорическим императивом»), тогда как в вопросах добра и зла надо думать и решать самим (уже потому, что никто лучше тебя не знает твоих проблем), и правила – не более чем отправные точки или ориентиры. – Но в любом случае, искать ли тому объективные или субъективные причины, вывод один – виной в совершаемых людьми проступках оказываются в первую очередь неведение и недомыслие, что все-таки куда меньше, простительнее, чем было бы сознательное зло.
Так что, тут можно уточнить вышесказанное, что человек может быть в формально-юридическом (то есть насквозь условном) смысле и вменяем – он может отдавать себе отчет в своих действиях и не быть видимым образом принуждаемым к этим действиям – но он невменяем на куда более глубинном уровне, именно уровне подлинной реальности; в природном мире свободы не существует. Каждый делает только то, что только и может делать, или что написано ему на роду, «в книге судеб». Неосуждения, соответственно, заслуживает каждый, и ум, вдохновляемый добротой, это видит. Сознательного-то зла в человеческих делах, может быть (с точки зрения нашего всепрощающего, доведенной до крайности) – и вовсе не существует, а есть только приносящие вред заблуждения…
Так что тут можно уточнить наше исходное положение в том плане, что основание для всепрощения «по Христу» не то чтобы в «фундаментальной невменяемости» человека, скорее – в его «фундаментальной слабости», недостатке возможностей. Человек – не марионетка в руках судьбы или мертвой причинности, он свободен и добр, но при этом – несведущ и слаб, – а то и другое не зло, и заслуживает прощения.
Свободной воли в поступках нет. А что же есть? Что, все-таки, идет в делах человека от самого человека?
Комплекс причин, идущих от самого действующего лица (выражаясь точнее, со стороны индивида) – если рассматривать материалистический вариант – это его движущие мотивы, а еще точнее – потребности. Которые, ясно, бывают только собственными (если хотите, корыстными). Так, что, если бы и можно было говорить о какой-то «воле», то она была бы скорее аморальной – чисто корыстной. «Человек по природе не добр и не зол», к природе эти понятия просто неприменимы; но природа (по религиозному «плоть», но духа-то для детерминиста и не существует) знает только «свой интерес».
И это тоже – аргумент в оправдание человека. Любого негодяя, если подумать, «понять можно» («понять» же значит «простить»), – ведь и он негодяйствовал не «просто так», а потому, что было и ему «что-то нужно»…
(Так оно для материалиста, детерминиста. В религиозном же варианте, своей воли у человека либо нет вообще, иначе бы это умаляло всевластие Бога, а индивид, как сказано – это только жадная «плоть», либо воля есть и она есть начало и синоним зла, видимо как идущая от сатаны.)
Подчеркну еще отмеченное выше, что исследуемая здесь точка зрения не только не отрицает существования свободной воли в человеческих действиях, но, больше того, даже как будто предполагает, что эта свободная воля в человеке – положительно добрая; видимо, «человек по природе добр» (и к каждому можно обращаться, как булгаковский Христос к Понтию Пилату, – «добрый человек»). Беда в том, что сталкиваться доброй воле приходится и с неизмеримой сложностью и неопределенностью ситуаций, в которых подчас добро оборачивается злом и зло добром (так сказать, с «неведением-что-получится»), и с неизбывной собственной непросвещенностью действующего, «неведением-что-творит», – так что самые чистые «благие намерения» могут завлечь и «в ад»!
В сугубо религиозном варианте, если бы нам надо было его разрабатывать, – свободная человеческая воля потому должна предполагаться непременно доброй, что сам человек создан «по образу и подобию божьему»; это частица божьей воли, хоть и осужденная блуждать в потемках. По-христиански, мне кажется, так и следовало бы мыслить. – Но тут надо признать, что обычная, ветхозаветная религиозность, с которой до конца не порывает и христианство, видит разумную «свою волю» в человеке скорее идущей от «змея-искусителя», от сатаны…
Что до светского умонастроения, то и здесь, свободная воля – добрая воля (если заглянуть глубже первого «свобода есть возможность и добра и зла»). Действительно. – Поступок по собственной воле – синоним поступка сознательного. И если наши потребности знают только себя самих, они вне-моральны или естественно-эгоистичны, то именно сознание (разум) видит чужие нужды, воспринимает объективное, различает справедливое и несправедливое. Разум (в отличие от простой смышлености) – это справедливость, и это свобода.
…Так (привлекая детерминизм во всеобщее оправдание) мыслят некоторые очень добрые люди. Те, что склонны искать не «отягчающие», а «смягчающие обстоятельства». Если постараться учесть все таковые, вплоть до «генов» – сама категория вины растает, как ночной мираж при наступлении света. И, уж конечно, в числе «смягчающих» (вплоть до полного всеобщего оправдания) обстоятельств фактор «не ведают, что творят» занимает далеко не последнее место. И потому так трудно бывает различить описываемую детерминистскую позицию от той, которую мы здесь полагаем христианской.
Но до всего этого есть дело, как сказано, только очень доброму человеку, доброму вопреки даже здравости. Здравый же назовет такого «добреньким», «слишком умным» или как-нибудь похуже и предпочтет, оценивая дела и стоящих за ними людей, исходить из общей пользы, элементарных интересов общежития. Пусть «виноватых нет», но безвинно страдающие от их действий уж точно есть; чем же виноваты жертвы невиноватых?.. Одним словом, чтобы совместное бытие людей было возможно, судить придется, и притом многое в конкретных ситуациях и душах принципиально игнорировать.
Правильно все это или не совсем правильно, но, во всяком случае, подобным образом способны мыслить только добрые и умные люди.
Замечу еще, что эта точка зрения отдает самую полную добровольную дань и позиции «детерминистской» – именно в том, что касается расположения учитывать «смягчающие обстоятельства». Здесь описываемая позиция доходит, иной раз, до неразличимости с позицией детерминизма. Хотя свободная воля у человека есть, но есть у каждого и свой предел возможностей, и, может быть, в тех обстоятельствах, в которых оказался слаб другой, не справился бы с моральной задачей и ты; так что – «не суди»!
Ну, а что делать с тем здравым соображением, что если всем прощать все, то жить вместе людям станет невозможно?.. – Да ничего, наверное, не делать. Желающих судить и карать, не ставя себя на место осуждаемых, в сем мире предостаточно, да ведь и их можно оправдать – пусть главного они не понимают, но свое простое понимают верно. Что с того, что сам судья не испытал тех проблем, с которыми столкнулся подсудимый, и не совершил того же, возможно, только по этой причине? Не совершил же. А закон есть закон. – К тому же судящих оправдывает то, что, если они судят по установленным правилам, то и судят не они, а сами правила – личного авторства и вины почти что и нет; так что и здесь – фактически то же «не ведают, что творят» (не присутствуют в том, что творят)…
…Так же мыслили, например, и «революционные демократы» позапрошлого века, эти идеалистически настроенные материалисты, полагавшие корень всякого зла исключительно в дурном социальном раскладе (явно преувеличивая социальную детерминацию поступков в ущерб всякой другой); достаточно было, по их заветному убеждению, только устранить этот неправильный расклад, «общественный строй» – как не стало бы и того, что обыватели называют злом и винят в нем невиновных.
Человек, для детерминиста, по природе не добр и не зол, но движим потребностями; притом процветание сообщества людей, в которое он входит составной частью и от которого зависит его благополучие, очевидно в его собственных интересах. Следовательно, порочно само устройство общества, если естественные потребности человека проявляются в столь «неестественных» поступках, каковыми являются поступки антиобщественные; а значит, задача в том, чтобы построить другое, «правильное» общество, свободное от подавления одних его групп другими и от ответной мести со стороны этих последних. (Так называемое «бесклассовое общество».) И тогда все индивиды будут продолжать вести себя так, как только и смогут себя вести, но в данном случае – самым естественным образом – себе и другим на пользу.
Не существует социальных групп, для которых подобное мировоззрение было бы их идеологией. Я говорю так несмотря на то, что это мировоззрение, как будто бы, прямо-таки обязано быть собственной идеологией христиан! – Дело в том, что подобное мировоззрение принципиально несовместимо ни с какой социальностью. Оно, очевидно, альтруистично, но именно поэтому общества на нем не построишь: для всех объединившихся в группу все остальное человечество должно уже быть в чем-то неправым, тогда как альтруизм принимает всех. Подлинными христианами могут быть только отдельные люди; так, христиане как церковь, религиозная группа, как это слишком явно видно, вполне заодно с судящей и карающей властью – ведь это в архаичной психологии религиозности как таковой. Да и какое уж там «всепрощение», когда виноватыми перед всевидящим Богом могут оказаться даже не крещеные, их родителями, младенцы!.. (Впрочем, некоторое положительное отличие христиан от, например, мусульман, все-таки проглядывается: священник не отказывается от преступника, которого казнит мирская власть. И это уже прекрасно. Все же и здесь это скорее форма, чем суть.)
Соответственно, настроение «всепрощения», хоть и уповает на рост человеческой разумности (чтобы «ведали, что творят»), слишком мало полагается в этом деле на какие-то социальные переустройства. Ибо понимать, в чем зло и в чем добро, равно как и не понимать этого, можно при любых внешних обстоятельствах.
В начале статьи я заметил, что отрицают свободу воли и многие отнюдь не склонные к всепрощению фаталисты, в частности религиозные фаталисты, например мусульмане или лютеране. Какая у человека может быть свобода воли, перед Богом-то? Всевидящий Бог знал все наперед, и твои грехи в том числе; как всемогущий, он сам их и предопределил; он же, как податель нашей морали, назначил за них и соответствующую кару… Свободную волю в индивидах религиозный фатализм отрицает, но не прощает ничего (а если взять ислам, то и земным властям предписывает карать). Как это осмыслить?
Во-первых – имея в виду архаичную психологию подобного рода религиозности, надо до конца сознать (современному человеку это уже не так легко), что Бог – это сила, которая божественно-произвольно диктует все в мире и в том числе всякую мораль, и уж конечно не подчиняется какой-то независящей от него универсальной морали; таковой для архаичного человека еще не существует, его Бог – это абсолютный деспотизм. Рассчитывать на справедливость такого Бога, «Господа» – будто покушаться на его святое всевластие (Бога всегда можно только молить); перед Богом ты прав не имеешь, то есть виноват уже фактом своего существования. На этом фоне быть наказанным за грех, совершенный по божьей воле – но все-таки совершенный – относительно «справедливо» даже по человеческим меркам.
Во-вторых, это можно понять и вполне по земному. То есть имея в виду простую необходимость общежития, каковое легче всего построить на строго формальных основаниях (а формальное вообще близко к ритуальному, сакральному). Действительно, какое дело сообществу до наличия или отсутствия личной вины индивидов в том, что в их поведении мешает этому его благополучию? Если сумма определяющих поведение индивида причин составляет такую равнодействующую, которая вредит целому, то последнее защищает себя тем, что к этой сумме добавляет представление о каре за подобный вред. (Кары по существу – публичны, их смысл – запугивание, и когда воображение в индивидах еще было слишком мало развито для того, чтобы обходиться без наглядности, такими они и бывали на практике.) И так, оставаясь вполне на почве детерминизма или фатализма, попадая в поле мотивирующего его страха, индивид вписывается в мораль.
Интересно, что существует установка, кардинально противоположная по духу описываемой, которая также, по видимости, признает идею неизбывного человеческого неразумия: но не с тем, чтобы прощать человека и надеяться на его постепенное просвещение, а с тем, чтобы эксплуатировать это неразумие и, мороча людские стада (пасомых, «паству»), разного рода «идеями» (идеологиями, религиями), в которые отнюдь не обязаны верить сами их авторы и пропагандисты, этими стадами управлять. Если установку всепрощения по Христу можно назвать предельно или запредельно моральной, то установка на управление людьми как неосмысленным стадом вполне имморальна, «над-моральна», даже если имеет в виду его, стада, собственную пользу. – Я описал здесь, как ее понимаю, установку политическую.
Вообще – имея в виду психологию власти, легко понять, что разумность подданных не должна, для нее, переходить границ простого благоразумия, которое удерживало бы их от наказуемого непослушания; разум в человеке – это и есть «своя голова» или его «своя воля», а своеволие, как учили древние, «следует гасить быстрее, чем пожар». Разум – это и «змей-искуситель», сатана, а попытка первого человека воспользоваться плодами с «древа (самостоятельного) познания добра и зла» квалифицируется как фундаментальный «первородный грех». Зато крайняя глупость, способная спутать добро с вопиющим злом – это «святая простота», наилучший материал для власти: что зло и что добро, определяют начальствующие. Так что, если для «всепрощающего» неведение – это смягчающее обстоятельство, то для установки политической (в том числе архаично-религиозной, когда Бог еще только тиран), – для установки на управление – это прямое достоинство.
Этому противоречит, как будто, такая разновидность власти, как власть закона: для закона, как известно, незнание оного не есть оправдание (неведение не оправдывает). – Действительно, закон и административная власть – в отношениях всегда сложных, «диалектических». Закон, даже тогда, когда он полагается тираном, сдерживает произвол самого тирана: законность ограничивает власть. В этом – высшее и, кажется, невольное моральное достижение государства (невольное потому, что «государь» для себя самого предпочел бы законов не иметь, да вынужден создавать и латать эти сети, в которые сам и попадает). – Итак, ближе к теме: «незнание закона не есть оправдание» – насколько это противоречит гуманной (в пределе «всепрощающей») точке зрения?
Надо сказать, что приведенная юридическая формула в значительной мере оправдана перед гуманизмом тем, что подразумевает: закон должен закреплять свой властью только то морально-минимальное, что и так очевидно. Нельзя убивать, воровать или оскорблять, и это должно быть ясно и без знания закона, «незнание» сего конечно не оправдывает. (Впрочем, когда закон явно выражает чистый произвол властителя, в него попадаешься как в ловушку, и принцип «незнание закона не оправдывает преступившего» – коварно-деспотический…)
Как бы то ни было, в нашем контексте важнее следующее: хоть и не сам закон, но неизбежный сущностный формализм закона – действительно в антагонизме с гуманизмом. Ибо формализм закона строится на принципиальном игнорировании всего, что нельзя предусмотреть заведомо для каждого конкретного случая (это бы открыло дорогу произволу судейских), тогда как гуманизм утверждает, что заведомо для каждого случая нельзя предусмотреть ничего; неведение неизбывно, и оправдывает.
Выше уже говорилось: если «нет в мире виноватых», то не могут быть виноваты и те, кто карает за вредные для других, но «на самом деле» несуществующие вины. Ведь и они, эти каратели, также делают только то, что им «на роду написано», – либо то, к чему их определила причинность, либо то, к чему их приговорил Господь. Не виноват преступник, не виноват и преступник под названием прокурор. Притом, если не будет прокуроров, преступников будет больше… Детерминизм ли, или свобода воли – но если приглядеться, то всё, практически, остается на своих местах. Строить общежитие можно только так, как если бы вменяемость (индивидуальная свобода воли) существовала.
…А что до «всепрощения», то его правда в том, что быть умнее и добрее, чем «необходимо и достаточно» – само по себе прекрасно.
Итак, Христом прямо предписано «неосуждение», тогда как моральная миссия государства в том и состоит, чтобы устанавливать и блюсти законы – а «блюсти» практически значит осуждать и карать. – Как существовать христианину в государстве? – Решение Христа – «государство (царство) мое не от мира сего» (отделение религиозности от социальности); «Богу богово, кесарю кесарево»; и даже признанный разбойник, при известных его душевных обстоятельствах, прямо с орудия законной казни может попасть в рай. С государством, властью и законом у человека одни отношения, с Богом (душой) – другие.
Таким образом, все остается на своих местах. Включая государство и суд, полицейских и судебных исполнителей. И все-таки, если будут совершенствоваться и «вразумляться» отдельные души, то будет, хоть по капле в столетие, очеловечиваться и их общежитие.
…И последнее: о душевной предрасположенности к описываемому здесь типу всепрощения. –
Выше мы квалифицировали этих людей, «детерминистов-во-всепрощение», как «очень добрых»; но, могут возразить, что за странная направленность у этой их доброты, чтобы быть озабоченной смягчением не столько мук пострадавших от чьих-то действий, сколько – мук совести?.. Неужели страдания жертвы по справедливости не стоят того, чтобы потерпел обидчик?..
Объяснение этому напрашивается: для самого «всепрощающего», по его душевному складу, лучше терпеть, чем быть виноватым – вот он и хочет смягчить то, что для него самого было бы мучительней. Страдания, мыслит он, неизбывны, но пусть хоть будет никто не виноват, не казнит себя, а охотники казнить других пусть еще не множат в мире страдания.
(Мне кажется, что, судя по себе, эти добрые люди не замечают того, что настоящих злодеев совесть как раз и не мучит: если что и способно на них воздействовать, то причинность более грубая – страх расплаты.)
Кроме того – если не главное: «всепрощающими» движет естественное отвращение к жестокости. Конечно, это же отвращение должно склонять и к импульсу мести за жестокость (как не пожелать расплаты садисту и т.д.). Это верно, но ведь и наказание всегда – даже самое справедливое – содержит жестокость, ибо наказывают уже не злодея «в действии», а то жалкое затравленное существо, в какое злодей превращается в бесчувственных руках торжествующего правосудия. (И это относится не только к тому, что происходит в реальном суде, тут это лишь наиболее явно.) Так что сострадательность, ее естественный импульс, всегда будет склонна искать смягчающих обстоятельств.
Что до психологической предрасположенности к описываемому типу всепрощения. – И здесь тот же вопрос: неужели страдания жертв не стоят проблем обидчиков, так, чтобы первым импульсом было желание простить, то есть будто бы забота об участи именно этих последних?.. –
Мне кажется, в данном случае подобное недоумение зиждется на ошибке. Ибо идея, что людей приходится прощать за их неразумие, может появиться уже тогда в человеке, когда он сумеет в этом неразумии лично убедиться, так что такое «всепрощение» уже не определяется целиком какой-то врожденной психической склонностью и ее первыми побуждениями.
Оно, всепрощение по Христу, требует определенного жизненного опыта. Из опыта мы узнаем, в частности, следующее. По неразумию человеческому далеко не всегда считается предосудительным то, что действительно является злом, отсюда, неосуждение оправдано одним этим. (Ведь лучше, как известно, оправдать десять виновных, чем покарать одного невиновного.) Так, обыватель вообще готов осуждать все необщепринятое, хотя таковым бывает и то, что вообще не относится к сфере морали (например вкусы); бывает необщепринятым и подвергается остракизму даже самое большое и безусловное добро; судит обыватель и те отклонения от моральных правил в чужих поступках, которые безусловно оправдывались или даже требовались ситуацией. (Сего морализирующего обывателя тоже можно оправдать его неразумием, так ведь его и не осуждают, а только призывают – самому не судить.) Потому-то опаска перед осуждением в умном и добром человеке, ищущем морального существа дела, не ориентируясь на привычки и условности, должна сидеть если не в «безусловных», то в «условных рефлексах».
Конечно, и в данном случае главным импульсом ко всепрощению остается сострадательность, естественное отвращение живых душою людей к жестокости. То, что сострадательный чувствует непосредственно – это что хуже жестокости зла нет. В этом существо подлинной морали, или человечности. Много на свете дурного, которое как будто можно искоренить жестокостью, но это будет означать – ответить на меньшее зло большим, безусловным. Так, грех блудницы далеко не стоит «узаконенного» греха побивания камнями, и т.д. (Вот что по сути должно означать – «непротивление злу насилием»; кстати, из этого положения отнюдь не следует, что нельзя противиться насилием самому насилию.) Но кара – это, по духу, и есть реагирование, на отклонение от принятых норм, жестокостью.
По всему этому сострадательный и притом умный человек, повторю, уже инстинктивно («привычка – вторая натура») боится склонности карать. Естественное отвращение к жестокости, как мы видели в случае «всепрощающего детерминизма», всегда будет искать для наказуемых смягчающих обстоятельств; а ум, среди таковых, чаще всего обнаружит неразумие.

P.S. Напоследок – вопрос, «по жизни» самый, наверное, больной. Каков воспитательный эффект «всепрощения»? Положительный или (согласно распространенному мнению) отрицательный? Будет ли подобное сверхснисходительное отношение к людям и их проступкам портить людей или улучшать? Если «ударившему тебя в одну щеку» подставлять, следуя Христу, и вторую – то не понадобится ли, как остроумно заметил афорист А. Давидович, и третья (пятая, десятая…)?

Если стать на детерминистскую точку зрения (свободной воли не существует вообще и вины соответственно также) – то, по моему представлению, систематическое прощение должно закономерно портить: из суммы определяющих поведение человека причин (свой интерес в многообразных наличных обстоятельствах) будет изъят лишь страх наказания за поступки, вредные для других людей. Что очевидно нелепо. А посему (переворачивая цитированное уже выше христианское высказывание) – прощая грех, грешника придется-таки наказывать…

У христианской (точнее Христовой) точки зрения, напротив, есть основания надеяться на положительный воспитательный эффект. Ибо эта точка зрения исходит из существования свободной и доброй воли в людях (можно сказать – разума и совести). «Подставляя вторую щеку», жертва, понятно, ставит себя в тяжелое положение, но – она тем самым обращается к высшей и в конечном счете единственно надежной нравственной инстанции в обидчике, – не к страху, а к Богу в нем – к его собственной совести.

Сам я по этому поводу думаю следующее. Прежде всего, я считаю, что теоретический детерминизм, прав он или неправ, на практическом уровне существования свободной воли не отрицает (мы исходим из того в своих поступках, что свободная воля в нас существует, а будь иначе, то и шагу не смогли бы ступить). Поэтому можно мыслить и так, как мыслил (в предложенной реконструкции) Христос: есть в каждом свободная добрая воля, но в злодеях она замутнена их неразумием. Однако, никакая жертва не может быть вменена в долг, и если мы, не прощая обид, не приносим себя в жертву делу нравственного просвещения обидчика или совершенствования человечества вообще – то этого никто не может от нас потребовать. Мы вправе задействовать и кулаки, и милицию (а в целях защиты других – пожалуй, не вправе даже их не задействовать, чужих-то щек не учил подставлять и Христос). Это так. Но бывают моменты, когда мы отваживаемся на подвиг (самопожертвование в малом или большом) – и тогда мы будем правы в чем-то бесконечно более важном, чем своя законная выгода. Эффект подвига непредсказуем и для самого подвижника чаще плачевен (иначе бы и подвига не было), но может быть вознагражден и «сторицей»…

25 апреля 2010

На первую страницу
См. также статьи Словаря Неосуждение, Непротивление и др.

 

Рейтинг@Mail.ru


Сайт управляется системой uCoz