Уважение как признание силы, статуса или личности

…силы	…статуса	…личности
Сила – это всякая иная (не твоя) воля, способная ограничить твою, поставить от себя в зависимость. Будь то природное явление (дикарь – анимист и всякая сила для него живая, всякая есть воля) или другой человек, отношение к силе одинаково. Дикарь упомянут здесь, конечно, не случайно. Психологию почитания силы нам теперь можно, в основном, уже только реконструировать, опираясь на сведения о первобытном человеке, на современную архаику, на видимые странные проявления наших неизжитых инстинктов.	Статус – это ступень социальной иерархии; иерархия же – это, реконструируя ее исконный смысл – социально прирученная, распределенная вниз по ступеням социума сила его вождя (верховной власти социума, il principe). Всякий статус означает жалованную долю верховной власти над низшими статусами, имеет их «в своей воле», и одновременно отрекается от «своеволия», отдает часть своей воли высшему статусу.	Личность – это начинающееся в таинственной неопределенности трансцендентного, в самой свободе, волящее Я; это бьющий ключ жизни, один из непостижимых инициирующих центров в мире, неповторимый, уникальный и потому бесценный; это моя (твоя, его) свободная воля.
Объект уважения – «сильный», сумевший стать хозяином в твоей воле, конкретный человек.	Объект уважения – «лицо»: социальная роль человека, или его социальная личность, лишь отчасти совпадающая с его собственной личностью, его индивидуальным Я.	Уважаемое в личности – это неприкасаемое индивидуальное Я человека в его автономии как от собственного, так и всякого другого «лица» – да и, больше того, вообще от всех своих проявлений. Практически получается так, что святой для уважительного оказывается даже не сама чужая индивидуальность, а ее свобода, ее тайна, ее неприкосновенность.
Уважение к сильному одновременно безмерно и готово обратиться в ничто. Действительно. Где пределы силе над нами, хотя бы чуть большей, чем наша? Вынужденное, невольное послушание силе становится, в первобытной стороне нашего существа, также и непроизвольным, – то есть становится обожанием, поклонением, культом сильного, – и культ не знает меры. Сила может все (вправе на все), что может, сила есть право… Однако, естественно, лишь до тех пор, пока эта сила в сильном наличествует. А потому, между прочим, ослабевшему вдруг человекобогу не отделаться простым забвением бывших обожателей, ведь он, своей слабостью, порушил святое; все в его личности говорило о силе, от которой зависело само наше бытие, и вызывало священный трепет, – и все вдруг разочаровало, обмануло, все – предало! Как только сильный слабеет, уважение-обожание к нему слабых оборачивается презрением и ненавистью, требует мести.	Лицо – социальное претворение личности – уважается соразмерно статусу. Здесь личность сама по себе, пожалуй, имеет еще меньше значения, чем в культе силы (все- таки естественно сопряженном с определенной сильной персоной). Статус не есть Я, а возложенная на меня социальная роль; статус можно дать, можно отнять; высоким статусом может обладать недостойный (сильным можно сделать и слабого); а уж прирожденный статус (аристократа) может достаться и дебилу. Даже деловой статус, чин, очень мало говорит о мере заслуг личности – но статус останется статусом и безо всяких заслуг (что слишком хорошо знают карьеристы; «осел в орденах и в лентах» есть вельможа). – Лицо высшего статуса вызывает в низших архаичные инстинкты искреннего обожания (поклонения силе), а от потерявшего статус большинство обожавших отворачивается, как от ставшего пустым места.	Уважение личности – безразмерно. По мере того как дикарь в нас перестает быть главным действующим лицом и сила как таковая начинает терять для нас свое мистическое обаяние, теряет это обаяние и статус, нарастает чувство автономной личности. А для самой иерархии личность обретает свой особый статус – одновременно и нулевой, минимальный, и высший, максимальный (характерно в этом смысле прежнее вежливое обращение к каждому – «милостивый государь», небрежно сокращаемое до «м.г.»). Далее. Уважение к личности не разрешает другим судить о том, что и зачем в ней происходит, что в ней хорошо или плохо. В общем, это позволение ей оставаться чужой для нас. Раз так, она не может нас и разочаровать, не может лишиться уважения, даже если общение с ней станет для нас почему-то нежелательным.
Сила, сильный – и есть само божество. Когда-то богами – непонятными и ставящими в зависимость силами, перед которыми приходилось трепетать или как-то задабривать – было заполнено все в мире. Затем Бог стал, сообразно логике и чувству, один, но и всякая власть – стала от Бога…	…Впрочем, социальная иерархия – не просто игра; по чувству многих, она завершается наверху пирамиды где-то уже выше всякой земной власти, в самом едином Боге, и каждая отправляющая свою долю власти персона излучает – отражает – не что иное, как соответствующий этой доле божественный свет. В котором, между прочим, должны исчезать для подчиненных и видимые изъяны этой властной персоны.	Абсолют личности – выражается в метафоре «образа и подобия Божьего». Всякая личность, личность как таковая, священна, «божественна». В этом абсолютном масштабе ее сравнительные достоинства и недостатки, тем более социальные функции, просто перестают иметь значение.
Перед сильным нет никакой другой личности; личность – неповторимая индивидуальность – это привилегия сильного, имеющего власть. Может быть, отчасти отсюда и пошло: человеческие личности – лишь «образы и подобия» личности Всемогущего… (Отсюда, наверное, и то ощущаемое в современных иерархиях правило, что личность высшего считается интересной низшему, так что, скажем, рассказывать что-нибудь из своей биографии низшему – знак благоволения к нему, – тогда как в обратном направлении действовать неуместно, низший интересной личностью заведомо не располагает.)	С тех пор, как в иерархическом человеке стало проклевываться сознание личности, его уважительность к выше- и нижестоящим можно описать формулой: уважай чин в высшем тебя, и личность – звание «человек» – в низшем. «Человек» – личность – это, как уже упоминалось, в иерархическом сознании исходный, самый низший, нулевой статус. Так, скажем, было принято обращаться к лакеям («эй, человек!»): никто, но все-таки тоже человек (можно располагать его волей, но без особого повода не бить, не обзывать). – Человек более высокого статуса больше, чем человек более низкого… и все- таки здесь рождается идея иерархии как только деловой функции, не затрагивающей чего- то основного в человеке.	Нулевой социальный статус обнажает идею личности – чего-то стоящего безмерно выше любого чина – так «последние становятся первыми». (Тернового венца и распятия удостаивается личность божественная.) Личность в иерархии оскорблена – если принимает ее для себя. Но с сознанием факта, что настоящее место личности – вне иерархии, она – как уже говорилось – наивысший статус, над всяким статусом. Когда идея личности как абсолютной приоритетности титула «человек» занимает в душах подобающее ей место, тогда всякий статус и иерархия отходят лишь в область деловых отношений и сводятся к простому и рациональному распределению функций (причем функция административная, властная, отнюдь не всегда предпочитаема); личности, в идеале, деловыми иерархиями не задеваются никак.
Итак, сильный (в системе ценностей дикаря) может все, что может; его сила – его полномочия, его право. А уважительность – это благословение слабым сильного на все, на что он в силах. Это смиренное сознание и демонстрация своей зависимости.	Итак, статус есть не собственная сила человека, а сила (власть), положенная ему социальной иерархией; однако манера уважительности – это видимое признание этих жалованных полномочий другого как его собственной силы. («Ваше сиятельство», «Ваше превосходительство»: хотя «сияет» и «превосходит» будто бы не сама личность, однако эти «сиятельство» и «превосходительство» – «ее», – ей лично принадлежат.)	Итак, личность, в ее социальном аспекте, это полная правоспособность, вся мыслимая в сообществе других равноправных личностей свобода. Уважительность – синоним правосознания, правосознание в манерах. (Потому-то от архаичного «господин» пытались перейти, в свое время, к более точному в этом плане «гражданин». Этим говорилось, что высший объект уважения – личность – это не владыка, а всякий правоспособный субъект.)
Естественная форма выражения такой уважительности (это первое) – заискивающее раболепие, подчеркивание чужой силы и своего ничтожества и зависимости. Например, характерное обращение – «милостивый государь», «господин», сам же при этом – «покорный слуга»; характерный жест – поклон, будто приглашение «поучить» жезлом… Характерно, что и эта лексика и эти жесты не отличаются от богослужебных.	То есть, причитающаяся статусу уважительность будет, во-первых, всячески изображать покорность, готовность подчиниться. Свои формулы и жесты эта уважительность переняла еще от того первобытного священного трепета перед силой (ибо все имеющее обязательные социальные формы означает традицию, и накапливает архаику). В общем, уважительность в том, чтобы своим поведением подчеркивать, в принятых ритуальных формах, прерогативы статуса в высшем чине. Ну, и точно их оценивать (избегать недооценки) в чине низшем. Этим последним правилом уважается, оберегается сама иерархия.	То есть, главное, уважительность есть подчеркнутое не-задевание собственной воли другого человека, тщательное избегание всего похожего на проявление власти над ним – и тогда, когда не имеешь этой власти, и даже в особенности тогда, когда ее, в силу положения, имеешь. Формулы этой уважительности должны быть общепризнанны и потому они отчасти так же архаичны, как и формулы уважения к статусу: они, как сказано, как бы наделяют личность другого наивысшим статусом. (То есть безразмерность условно представляется максимальным размером; «гражданин» не приживается.) – Но есть и специфика в предпочтениях. Так, вежливое (уважительное к личности) предложение другому что-то сделать – даже если это служебное указание! – принимает вид просьбы, к которой тот может снизойти исключительно по собственной воле; эти формулы – пожалуйста (окажите честь), s'il vous plait (если хотите).
Мнение сильного и есть правильное мнение. В первобытном сознании сила и правда еще не разделяются (до понимания того, что у правды объективная необходимость иного рода, чем у силы, человек дошел далеко не сразу); правду выясняли, например, в «судебных поединках» – кто побеждал в кулачном бою, с тем и были боги. – Уважительность – это второе – есть чувство и демонстративное признание правды силы.	Во-вторых, коль скоро главная прерогатива вышестоящего – власть, то есть право решать не только за себя, но и за подчиненного, – то, соответственно, определяющее значение должны иметь и его мнения, его оценки. Не то чтобы мнение вышестоящего было обязательно верно, но только оно и важно, ибо действовать придется так, как пожелает он, и стоящему ниже соответственно «не должно сметь свое суждение иметь»; иметь и высказывать его бывает вежливо (уважительно) лишь тогда, когда оно будет затребовано вышестоящим, или с его разрешения.	Во-вторых, раз личность в том, чтобы самой решать за себя, и уважаема в личности ее воля, то, значит, должны быть уважаемы и ее мнения и оценки. Разумеется, требовать от себя того, чтобы всякое чужое мнение казалось верным, логически невозможно и не нужно. Что можно и что нужно – это отделить сферу безусловного знания (научного) и знания гипотетического (философского, мировоззренческого). Необходимо и достаточно, чтобы каждое чужое мнение (в недоказательной сфере) мы уважали так, как уважают чужие владения, как собственность. Так это и говорится: уважаемо собственное мнение. В своих владениях ведь каждый – полный хозяин, и пользуется наивысшим статусом.
В-третьих, уважительность (заканчивая список ее главных проявлений) – это чувство и подчеркивание факта, что все, чего только можно пожелать, исходно принадлежит сильному, а все, чем из этого можем воспользоваться мы – лишь с его позволения, как его великодушный дар нам, «благодать». Силе, в последнем пределе, мы должны быть благодарны и за самое жизнь.	И в-третьих, это подчеркивание первенства и преимущественного права вышестоящего на все блага, которые нам приходится делить. (И даже, бывает, когда их делить не приходится: например, неуважительно сидеть – даже тогда, когда высшему чину ничего не стоит сесть самому.) То есть уважение к статусу должно имитировать архаичное поклонение силе, так, как будто статус вышестоящего – это не ограниченная и условная, а реальная собственная сила его личности, а ты – его раб.	В-третьих, это не-предпочитание себя, добровольные и упреждающие уступки, признание преимущественного права другого на все, что по справедливости может принадлежать обоим в равной мере, а достаться лишь одному. (Хотя и с оговоркой: и что по самой своей сути не предполагает конкурентной борьбы. В этом случае уважительность требует лишь подчеркнутой готовности придерживаться установленных правил конкуренции.) Здесь, в этом правиле не-предпочитания себя, как и в формулах не-принуждения чужой воли, личность другого опять-таки составляет для нас как бы наивысший статус. – Впрочем, можно интерпретировать это и иначе. Добровольно уступая другому, мы как бы отказываемся от всякого собственного статуса.
Сила должна время от времени себя подтверждать, рассеивать сомнения в своем существовании, «доказывать» себя. Такая вот «теоретическая потребность». В кругах, наименее тронутых цивилизацией, «учить», как известно, значит – бить.	Вышестоящий с нижестоящим не дискутирует, а – учит, наставляет его. Учить – право и признак высшего статуса, «ученик не выше учителя». (Сравнительно невысокий статус учителя в нашем обществе – явный пережиток культа силы, да неуважение к самому знанию. Впрочем, учитель пользуется, как правило, статусом взрослого или старшего, а если старшинства нет, то только сообщает знания, но не воспитывает, не «учит жить». Притом интересно, что и в этом случае преподаватель, в свои учебные часы, все-таки пользуется видимыми привилегиями, или скорее знаками, очень высокого статуса. Учащиеся встают, когда он входит в аудиторию, молчат, когда он говорит, и т.д.)	Истина не есть, конечно, привилегия высшего статуса и тем более силы; личность потому и вправе на автономию, что истина, знаемая или нет, одинакова для всех и апеллирует к каждому разуму в отдельности; рождение идеи автономной личности – это и рождение упоминавшейся уже идеи «собственного мнения» и равноправной дискуссии. – Таким образом, в уважительном диалоге не должно быть и запаха «поучения». (Впрочем, тут есть и обратная сторона. Излишне, то есть мелочно, самолюбивый боится получить любое, самое полезное сведение от другого человека – тут ему мерещится поучение, неуважение. Тогда как подлинное чувство собственного достоинства не помешает учиться, в зрелые годы, и царю.)
Непризнание силы сильного (вождя, хозяина) – покушение, вызов на бой без права на ничью. Если оно не будет покарано, то окажется право.	Непризнание прерогатив статуса вышестоящего – называется дерзостью (слишком явная недооценка статуса нижестоящего – высокомерием). Позволить по отношению к себе чью-то дерзость – значит дать оскорбить ему всю иерархию; однако и слишком нервно бороться с ней высшему не к лицу, ведь за ним стоит вся иерархия, весь порядок вещей.	Непризнание личного и личности – ее автономии и связанных с этим неподотчетности, непросматриваемости и т.д. – вот сущность хамства. Хамство совершенно одинаково «вверх» и «вниз».
Уважение к силе еще не знает характерной условности, обязательного формализма нынешней уважительности. Оно – непосредственно; здесь, в присутствии сильного, у слабого неоткуда и взяться какому-либо формализму. За формализмом ведь можно спрятать какое-то свое личное расположение или нерасположение к высшему, укрыть толику своей независимости; но перед божеством силы независимости быть не может (все – «нижайшие», которых, если не «казнят», то, тем самым, уже «милуют»). Власть сильного безмерна и потому неформальна, подчинение слабого безмерно и потому неформально. Сила требует, таким образом, одновременно любви и страха к себе; из этого невозможного, для развитого душой человека, сочетания состоит как архаичное религиозное чувство, так и архаичное чувство уважения – почитания силы.	Выше уже упоминалось: уважение к статусу – социальному статусу – проявляется, естественно, в социально признанных формах; оно есть дело не личного расположения, а общего долга, соответственно и проявление уважительности – вежливость – выливается в четкие, строго формализованные правила. Вежливость ритуальна, обрядова; как всякий ритуал, блюдущий свою неизменность и потому консервирующий старину, она бывает, в своих формулах и жестах, архаична до непонятного или смешного; в общем, вежливость есть сакральный формализм (и может вырождаться в прямой формализм). И хотя, по слабости человеческой, мы и можем желать к себе уважения неформального (то есть чин высший – желать от низшего большей или меньшей степени восхищения, а чин низший от высшего – большей или меньшей степени доброжелательности), – сакральная форма остается в вежливости прежде всего. Нарушение формы, за которым можно заподозрить неприязнь – дерзость; приязнь – фамильярность. (Так оно и «вверх» и «вниз», хотя фамильярность «вниз» – обычно охотно допускаемое нижестоящими исключение, ведь утрата фамильярности вышестоящего – признак надвигающейся немилости.) Итак, нехороша и лишняя приязнь, ибо она предполагает близость, а близость не знает социальных перегородок, неуважительна; форма – прежде всего.	Еще раз вернусь к тому наблюдению, что уважение к личности столь же держится принятой формы, как и уважение к статусу. Оно ведь тоже не есть дело личного расположения или нерасположения к другому, а точное соблюдение всех возможных перегородок – хотя и не между «высшим» и «низшим», а между «я», «ты» и «он», «мое дело», «твое дело» и «его дело». Перегородки эти ставятся не нами – они не оскорбительны лишь в том случае, если стояли как будто всегда и существуют равно для всех, и каждому о них заранее известно; то есть они определены социумом. Отчужденность формализма – и есть та крепость, за которой укрывается личность. Уважение – это уважение чужого, уважение права оставаться чужим. Неприятным может быть, соответственно, и непрошеное проявление близости (фамильярность) – ведь тут нужна взаимность, которой может и не оказаться, и тогда одностороннее предположение близости будет неуместно. Даже деликатность – и та предполагает, будто бы, твое знание о том, что именно другого может ранить или чего ему втайне хочется и в чем он не признается, – то есть некоторое вторжение в чужую душу, и избыток деликатности уже бывает по- своему задевающ, неуважителен. В общем, сакральный формализм во всяком уважении, в том числе в уважении к личности – неизбежен.
Достоинство силы, стоящей непосредственно над тобой, для тебя естественным образом наивысшее. Да и ниже тебя, для силы, низшего нет: все одинаково «нижайшие и недостойные рабы».	Уважение к статусу всегда имитирует уважение к силе. – Так, достоинство непосредственно стоящего над тобой чина прилично считать для себя наивысшим. Обращаться за чем- либо «через голову» – неуважительность: это предполагает у нижестоящего какие-то его собственные цели, которых он и добивается так, как ему кажется вернее, но низший чин в иерархии сам есть только средство для целей, определенных высшим. – Вышестоящий вправе использовать чины и «через голову» вниз. Правда, это будет знак немилости к непосредственному подчиненному.	Личность не выше и не ниже никакой другой личности, в каждой – все начала и концы. А это значит, что личность нельзя употреблять как средство к каким-то целям; нельзя действовать «через личность». Если вам что-то от другого нужно, вы можете просить и убеждать, но окончательное решение – за ним, как за высшей решающей инстанцией (когда просьба слишком естественна или законна, так должно быть по форме). Вы не можете манипулировать личностью другого, склонять его к каким-то действиям или оценкам, скрывая, скажем, какую-то информацию или свои подлинные намерения (хотя иерархические отношения это позволяют и даже предполагают; опять же, должна выручить форма…). Личность нельзя использовать.
…Но существует особый вариант силы, создающий свою специфику в уважении описываемого типа. Как и те осязаемые силы, которые непосредственно подавляют нашу волю и потому (дикарем в нас) сакрализуются, – поневоле уважаемы, в человеческой среде, некоторые неявные силы, а именно – внутренние превосходства: умения, знания, таланты. И это – начаток будущего уважения вообще не к силе. Однако амбивалентность уважения к сакральному (любовь/страх) представляет для носителей этих превосходств, в диком обществе, особую опасность (знахарка, к которой идут за помощью – она же и ведьма…)	…Однако есть и лучший вариант уважения превосходства, чем уважение к превосходящему твой статусу. Это – невольное почитание высшего в самом человеке, благодарное признание его персональных и реальных достоинств, которыми можешь не обладать сам: определенного умения или таланта, мудрости, опытности и т.д. – Здесь достоинство статуса отличается от собственных достоинств человека, и постольку совершается шаг к признанию личности. Увы, эти персональные превосходства, в иерархическом сознании, щекотливы: ведь они как бы покушаются на статус – опасны для вышестоящих и составляют предмет ревности равных; они вызывают, попросту говоря, зависть – восхищение/ненависть. Так и кажется, что заветная мечта иерархий – достоинства-таланты «жаловать» от начальства, как жалуют достоинства-чины. Впрочем, чем архаичнее общество, тем ниже статус самих внутренних превосходств, в частности профессиональных умений. Для аристократа рекомендоваться поэтом, ученым или архитектором было и зазорно, ведь их «независимость и честь» доставлена им не «трудом» (как Евгению из «Медного всадника»), этой добродетелью раба, а силой (предков), наследственным высоким социальным статусом.	Личность не унижена и отсутствием особых талантов, умений, опытности и т.д. Если, впрочем, она не роняет себя завистью или глупостью – тем, что не хочет или не умеет ценить и уважать всего этого в другом; воздавание должного чужим достоинствам, сознание чужих превосходств, чистая благодарность за то, что они в мире существуют – ведь они несут добро! – это и есть признак понимания, что ценность всякой личности, в том числе и не обладающей этими достоинствами, абсолютна. В этом есть какое-то отдаленное подобие «аристократизма». «Вольность» дворянства, как это заметил еще Пушкин, – аналог, первая проба «вольности» личности вообще. Личность сама по себе есть высшее и вполне прирожденное нам звание, независимо от всех других своих возможных определений, даже таких как «талант», «ум», «заслуженность»…

На первую страницу

Сайт управляется системой uCoz