Подумалось, что...
Гений и злодейство
«Гений и злодейство несовместны, потому что художник – это сочувствие» (мои «Формулы»).
Так я думаю. В гении, этой бесконечной внутренней сопричастности Жизни, отзывчивости на всякое чувство и боль, злодейству места тем самым нет, а в злодействе, как отрицании Жизни, этом движении в Ничто, в Смерть, нет места гению. Они разнонаправлены.
Однако, как слишком хорошо известно, эти разнонаправленные «гений» и «злодейство» как будто вполне умещаются в одних и тех же персонах. Так что проблема «гения и злодейства» – это проблема раздвоения личности*.
О том, на что похоже это раздвоение в особом случае людей искусства, я и хочу здесь поговорить.
Речь идет о раздвоении личности на ту, какова она «в жизни», и ту, каковой она рисуется по ее творчеству. То есть, как представляется дело большинству из нас, на настоящую и вымышленную. И произведения гения (таланта), в случае большого разрыва между первой и второй (первая вторую как правило компрометирует), начинают выглядеть как некое великолепное лицемерие. Замечу – тогда уж не стоило бы доверять и самому творчеству «лицемера», законно было бы сомневаться в самом его «гении». Как может человек открыть миру истины, к которым сам не причастен? Еще очевиднее, чем гений и злодейство, несовместимы гений и фальшь! Если, конечно, мы не считаем, что художественные истины – это только блестящие выдумки.
Я бы лучше окрестил обе эти личности (в персоне художника) «бытовой» и «творческой».
И главное, что тут надо понять – вопреки общей естественной установке – это что именно творческая личность для художника есть его настоящая личность, а бытовая – второстепенная. «Наше сердце там, где наше сокровище».
Полную меру требований к себе мы предъявляем постольку, поскольку себя уважаем. Значит, эта полная мера требований к себе обращена в художнике в первую очередь к его «творческой» личности, она центральна, а бытовая периферийна. А на периферии сознания правит бал психический примитив. Пока «молчит его святая лира», то и душа поэта «вкушает хладный сон», и так бытовая личность творца «средь детей ничтожных мира» оказывается вдруг «всех ничтожней». На ее долю остается самое примитивное в персоне – то, что не высосано личностью творческой.
Если бы обсуждаемая формула звучала как «гений и непотребство» (а не прямое злодейство) – дело было бы ясней. Вот, как видим, и Пушкин говорит лишь о ничтожестве и малодушии, о том, что принижает скорее самого человека, а не о злодействе – которое вредит другим. Гений и ничтожество в человеке, получается у нашего гения, вполне и даже закономерно сочетаются, а вот «совместны» ли «гений и злодейство» – для него сомнительно. Характерно, что Пушкин постоянно и по мелко-самолюбивым поводам вызывал кого-то на дуэли, и это, своего рода покушение на убийство, конечно зло, но, как сообщают биографы – он все-таки умудрился никого при этом не убить и даже не ранить, что-то удерживало его от злодейства реального; так и на своей последней и уже серьезной дуэли убит был все-таки он сам...
Вот кстати, «богема» – это именно характерное непотребство; если и зло, то не свыше распущенности, пьянства, мелкого «есенинского» хулиганства. «Не злодей я и не грабил лесом, не расстреливал несчастных по темницам, я всего лишь уличный повеса», и т.д. – Впрочем, один отличительный признак собственно богемы указать можно: не само непотребство, а еще и кичливая бравада своим непотребством, – мол, да, я «и мал и мерзок», но «не так, как вы»...
Конечно, распущенность в отношениях – столь обычная среди людей искусства – немыслима без предательства, обмана доверия, которое есть уже прямое зло. Конечно, и самое мелкое хулиганство немыслимо без некоего глумления над другими людьми и даже прямого насилия, каковые суть тоже реальное зло. И все же это грехи легкомыслия, отчасти извиняемые легковесностью той ипостаси личности, которая для всех «нормальных людей» и есть их реальная личность, и только для художника – лишь довесок к его настоящему Я. Именно в своей биографии иной художник бывает наименее подлинным, и оказывается недостойным себя. Повседневная жизнь – вот сфера, где «орлы» нередко спускаются «ниже кур». Как это мучило честного и искреннего идеалиста Белинского в его друзьях писателях! – но, конечно же, это был грех не только его знакомых... Эгоцентризм, нарциссизм и тщеславие (примеров не счесть), трусость, малодушие и мелкий эгоизм (Тургенев), жадность (Некрасов, Шаляпин), семейный деспотизм (Лесков) или деспотизм в отношении к подчиненным по службе (Щедрин), картежничество (Достоевский), конечно упомянутые богемные пьянство и разгульная жизнь и т.д. и т.д. – все это скорее проявления психического инфантилизма (в рудиментарной бытовой личности), чем настоящий грех, настоящее «злодейство». А вот уже был ли сознательным «убийцею» – «создатель Ватикана», – это действительно вопрос.
Итак, безусловного «злодейства» в талантливом (причастном гению) человеке теоретически не должно быть. (А практическая сторона – увязает в выяснении обстоятельств, которые могут перевернуть дело с точностью до наоборот.)
И последнее. Обязательно ли в талантливом человеке его «бытовая» личность носит эти черты психического и морального недоразвития? Непременно ли в художественно одаренном человеке должны сочетаться «гений и ничтожество»?.. – Разумеется, нет, – примеров уж приводить не стану. Больше того, полагаю, что если б «орлы» не позволяли себе спускаться в повседневной жизни «ниже кур», это было бы полезнее и для их творчества, ведь внутренняя нечестность, моральный раскол, все-таки никуда из души не девается и не может не подтачивать творческие силы.
Ноябрь 2015
* «Если гений и злодейство порой и соединяются в одном человеке, то это говорит не об их совместимости, а о раздвоенности данного человека как личности» (Лев Балашов, ЖЖ).
Немного на эту тему также в статьях: