ИЗБРАННЫЕ
СТИХОТВОРЕНИЯ

К содержанию
К странице с портретом

 

*  *  *  Когда я вся перетеку в стихи,  Что мне на этом свете остается?  Улечься в борозду моей строки  И погасить у изголовья солнце.  Мое – не то, округлого огня,  Мое – обыкновенный одуванчик,  Что светит белобрысо в море дня,  А к ночи улетает, ветром схвачен.     1964

*  *  *  Здесь места нет                         трагическому жесту,  Здесь вольно и недремно                                           светят травы,  И хлам разлук –                         венки из ржавой жести  Не укорят             в забвении неправом.  Здесь – воздух,                         воздух,                              воздух бесконечный, –  Губами пить –             вовеки не напиться, –  Крылом рассечен, ливнями увенчан  И весь до дна просвечен             пеньем птицы.  Широк и чист над полем             свет ковыльный,  Ни вздоха,               ни надгробья,                                  ни ограды...  В покое васильковом, изобильном  Забытый дом  Безвестного солдата.  1965

Маленький скрипач  В косматой роще над рекой  Живет скрипач-малютка.  Он трудится весь день-деньской,  И труд его не шутка.    Он из сосновой шелухи  Вытачивает скрипку  И пишет песни и стихи  С задумчивой улыбкой.    Чтоб сделать скрипку и смычок,  Встает он на рассвете,  Его зеленый колпачок  В траве едва заметен.    Когда же сумрак настает,  Приходит вечер лунный,  Малютка скрипочку берет,  Натягивает струны.    Он их потрогает слегка,  Приложит к уху скрипку,  И звук плывет из-под смычка,  Как шелковая нитка.    Примолкнет в роще соловей,  В пруду замрет лягушка,  И лишь спросонья из ветвей  Откликнется кукушка.    И даже сонный старый дуб  Свои расправит плечи,  И вербы темные зажгут  Серебряные свечи.    Затеют тихий хоровод  Ночные колокольцы,  Пока над лесом не взойдет  Разбуженное солнце.    Тогда опустится смычок,  И оборвутся звуки,  И скрипка легкая уснет  В ореховой скорлупке.    1966 (?)

Ноябрь  Какой разгром!  Тот самый дождь,  Что светом рушился на землю,  Чьих брызг смеющаяся дрожь  Врывалась радугой сквозь зелень,    Кто звучным шепотом восстать  Жизнь призывал из мерзлой почвы,  Кто с вешним ветром плоть листа  Вымаливал у каждой почки.    Тот самый? –  Нет.    Холодный блеск,  Перечеркнув пожар осенний,  Прибил к издрогнувшей земле  Листы поруганных растений.    И с чуждым ветром сообща  Разденет горестные ветки  И смоет даже тень плюща  Со стен развенчанной беседки.     октябрь 1966

Вечность  Она приходит в первый раз  С пятнистым солнцем на ступенях,  Когда древесная кора  Звенит от щебета и пенья.  Она судьбой венчает нас  На солнечной ступеньке детства,  Когда мы пьем рассветный час  Без алчности и без протеста.  И, в странный свет вовлечены,  По кем-то брошенным заметам  Идем к пределу той черты,  Когда мы сами станем следом.  И без оглядки на века,  Пусть, как младенцы, криво, косо –  Но свой прицел, своя рука –  Пути прокладываем в Космос.  Мы забываем про Нее,  В названьях путаясь и в сроках,  Пока Она не запоет  В тени у нашего порога.  И в этот несравненный час,  Перед последнею ступенью,  В одно из утренних начал  Мы проступаем постепенно.    декабрь 1966

Дочери  Ты подошла...  Сбудется жизнь!  Как ты нашлась?  Как мы нашлись?  Горы встают, реки звучат:  Тот же приют,  Тот же причал.  Я – это ты,  Встреча – закон.  Нам прорасти в зернах веков.  Веют дожди, дышит земля;  Спать подожди. –  Ты – это я.  Сколько предтеч, сотни богов,  Тысяча встреч,  Но – не любовь.    Остров и дом – каменный сад,  В небе густом окна висят.  Свет разделен сотнями стен...  Кто подстерег бережный след?  Кто подстерег?  Кто подоспел?  Именно в срок,  Именно – в цель.    Тени весны.  Лес на стекле.  Хруст белизны.  Шаг по Земле.  Судьбы сошлись  Крепко и – всласть...  Как мы нашлись?  Как ты нашлась?    1966

Накануне  Приглушено, потушено  Над тростниковой крышей,  Лишь ночника жемчужина  Да звезды, чуть повыше.    Расправлены, расставлены,  В свободе размышленья,  Созвездия над табором –  Любви моей мишени.    Без имени и отчества,  Без ропота и просьбы,  В счастливом одиночестве  Перебираю звезды.    С доверчивой покорностью,  Спеленутым младенцем,  Лежу в крахмальном конусе  И слышу только сердце.    Озоном предгрозовья  Благоухают простыни.  На страже строже совы,  И можно спать беспросыпа.    Но мглистою ромашкою  Глаз тайно открывается,  Ресницы тенью машущей  В полет весны срываются.    Вся из ворсинок–лучиков,  Сосудов с протоплазмою,  Еще я не изучена,  Еще я не рассказана.    Не продана, не куплена –  Мне так в свободу хочется...  Лежу под звездным куполом  Без имени, без отчества...    1966?

Собор  Взорвали собор на рассвете,  заплакал ребенок во сне.  Седея, осунулись ветки,  поникли в грохочущий снег...    Торжественный, арочный, струнный  собор был храним и любим,  в ночах ослепительно лунный  над домом твоим и моим.    Радушный, отеческий, вечный,  он – длился, он к звездам летел,  в пределах туманности Млечной  презревший трехмерный предел.    Небесный, надземный, престольный,  но – здешний, от этой земли,  но жаркий от стонов юдольных,  но – близкий: войди и прильни.    В паденье свое, как в паренье,  он тучей вскрылился сквозной,  засыпав сады и строенья  прощальной своей белизной...    А время, печатая меты,  стекало с деревьев и с крыш,  с туманного шара планеты,  с орлиных и ангельских крыл.    Но был и мудрее и зорче,  но душу свою созидал  забытый потомками зодчий,  бессмертью вручивший свой дар.    1967

Соловей  Он пел, не зная, что поет,  укрывшись в жесткой пене листьев.  Звучаньем жизни упоен,  он слушал только звуки жизни;    И музыку воды,  и дождь,  и созреванье грома в туче...  И горла выгнутого дрожь  мерцала звездами на сучьях.    Он пел  еще, еще, еще,  отщелкивая четки ритма,  ведя непостижимый счет  сердцебиеньям и молитвам.    Он создавал и разрушал  мечты и формы,  явь и небыль,  и от любви едва дыша,  он в клювике держал Планету.    И страшной силой бытия,  себя в себе не сознающей,  он загремел и засиял  над канувшим и над грядущим.    И мир внезапно онемел,  забыв про все свои увечья...  А он – не знал,  а он все пел,  светло, бессмертно, бесконечно.    февраль 1967

*  *  *  Зеленую жизнь  приютили мы в доме,  как будто птенца отогрели в ладони.    Мы деревце  долго и зорко растили,  а листья у деревца вдруг загрустили.    По веткам сосудов,  как желтое солнце,  прошло седины золотой волоконце.    Нежданная, ранняя, горькая проседь,  обманутых веток недобрая осень.    Но стала светить седина золотая  и свет все сильнее  сквозь цвет прорастает.    Рассыпана нежить,  развеяны тени,  и синие окна глядят в изумленье...    Какая завидная все-таки доля:  ни жалоб, ни вздохов,  ни стонов юдольных.    Вот так бы и нам,  до последнего края,  светить, умирая, –            любить, умирая.    1967

Осень  Ни в сны, ни в гаданья  не верую больше –  такая свобода в незнании страха!  Ты встал океаном и пламенем, Боже,  и стала душа горячей и моложе,  и к песне готова, как малая птаха.    Я двери открыла в созревшую осень –  все может с душою отныне случиться...  Туманом завешена добрая просинь,  а день, словно в праздник, цветет и лучится.    1967

Рассвет  Как объяснить мне этот кроткий час  Не объясняющими ничего словами?..  И птичий разговор еще не част,  И в мире нет ни для чего названья.    Лишь темнота вникает в тишину  Внимательно – бессветными очами,  И тени сна, одна к другой прильнув,  К рожденью дня лениво безучастны.    И комната становится твоя  Той гранью на изломе постоянства,  Где первый свет неверен и двояк  И тень густа. Но в комнату толпятся  Лучи косого солнца заглянуть,  Пройдя дождем щебечущие ветки,  Тесня друг друга, прокипая внутрь  Сквозь ставней приоткрывшиеся веки.  И вот – сбылось... Хотя еще – не все:  В дрожаньи невесомых виноградин  На призрачной стене маячит сон,  Но дюйм за дюймом у него украден  Вздохнувшим утром. Книги корешок  Свет отразил отзывчиво и звонко,  И за окном, упрямо и свежо,  Ликует плач капризного ребенка.    Сквозь стену стебля сонно светит сок,  Рассветы только ночи продолженье, –  И хоть всю Землю опояшет сон,  В ней мрак и свет приведены в движенье.  Распахнуто промытое окно,  Огромный мир в твой мир укромный входит,  И ты на этот свет родился вновь,  И мускулы тоскуют по работе.  Ликует дерево, самим движеньем став,  Полно сердец уживчивых и звучных,  И жизнь встает нежданна и проста,  Как узаконенно счастливый случай.    1967

*  *  *  Чего боишься ты? –  Уходят – все.  А что до истины,  она – во сне.  Нам снится голая  и без прикрас,  сочится холодом  морозных глаз.  Тишайшей пристанью?  Или – в грозе?..  Чего боишься ты? –  Уходят – все.  Уходят в горести  и в дни удач,  под марши гордости,  под тихий плач.  Уходят – просто так  и от беды...  Когда-нибудь, устав,  уйдешь и ты.  Но проявляются  сады, плоды.  Но повторяются  и я и ты.  Смерть переможется  и – снова сев...  К чему тревожиться? –  Вернутся – все.    1968

Скатертный переулок  Голубятни...  Голубиный рынок...  Переулка воздух озорной.  Потрясенный,  Гулами изрытый,  Пахнущий тревогой и войной,  Над зимою, над земной метелью,  Голубями света в каждый дом  С фронта треугольнички летели,  И навстречу им летело – «ждем!».  Длинен ты в моих воспоминаньях  Пропыленный свиток,  Желтый бинт –  Я тобой перевязала раны  Жизнью мне дарованных обид...  Все прошло,  Давно война минула,  И любовь ушла в соседний дом,  Только ты на месте, переулок,  Все на том же самом,  Все на том...  Дети вырастали из кроватей,  Из тетрадей в клетку  И из драк.  Матери с улыбкой виноватой  Привыкали к горечи утрат,  К неуюту новизны, к открытьям,  Непомерных замыслов и дел.  Мир сквозь нас летел на новых крыльях  И остановиться не хотел.  Он летел,  Он звал с собой все выше,  Он искал попутчиков себе.  И слегка подросшие мальчишки  К звездам запускали голубей...  Осиянный радостью крылатой,  Ворохами выпущенной ввысь,  Скатертный, любимый, незакатный,  На закате мне еще приснись.    1968

*  *  *  Чем пахнет поезд проходящий?..  Звездой, нырнувшей под откос,  Мятущейся под ветром чащей,  Мазутом трудовых колес,    Транзитным солнцем, пьяным ветром,  Покоем вспаханной земли,  Тревогой гулких километров  И эхом, скачущим вдали,    Теплом уже примятой книги,  Бессонным шепотом двоих,  И световым внезапным сдвигом  На перегонах путевых,    Кружением чужого парка,  С плывущим светом бересты,  Клочками тающего пара,  Что оседает на кусты,    Огнями непонятных станций,  Днем, раскаленным добела,  Дождем, срывающимся с глянца  Назад летящего крыла;    Полыни злым очарованьем,  что только сняли косари,  земли необщим очертаньем  в холодном золоте зари;    Сиротством временной постели,  уютом душного купе  и волей, волей беспредельной  в скрипучей, ломкой скорлупе.    1968

Февраль  Февраль,  Опять твоя природа  Тревожит, мучает и злит.  Февраль – шальное время года:  Мечта шалит, нога скользит.    И словно из-под ребер, что ли,  Уже по-новому свежа,  Душа рождает обертоны  Высоким голосом стрижа.    Заболеваю оптимизмом,  Мне солнце на душу легло,  И сердце хочет странных истин,  И сладко чешется крыло.    Зима не сразу отступает,  Но приз и праздник – впереди,  Когда природа уступает  И говорит тебе:  Войди!    1969

*  *  *  Безлюдный тополиный мой приют,  Сквер маленький в моем Замоскворечье:  Здесь только птицы по утрам поют  Да вечером сквозь ветки смотрит вечность.    Как нежен ты в твой темно-синий час,  В твоих ветвях созвездья свили гнезда,  Над головой моей, естественно и просто,  Свет тополиный сумрак увенчал.    От пасмурного света фонарей  Погас домов вечерних светлый камень:  Ссутулился и словно присмирел.  Но лунное уже бушует пламя    Над черной крышей. Вот оно течет,  Струится по стволам, на землю брызжет  И точно сварки голубым лучом  В трущобах камня переулок выжжен,    Как просека. А рядом – ни души,  Но дышит все такой самоотдачей,  Что на ладонь хоть сердце положи  И протяни любому, наудачу.    И этот бедный тополиный пух,  У ног моих доверчиво прилегший,  От стелется в ночи, как Млечный путь,  Чтоб душам на пути светлей и легче...    Свод ограничен зримостью огней:  Их свет, как пух, привычный, невесомый  Над миром вдохновенным и бессонным,  Над вечной благодарностью моей.    1969

Дом  Как бы это мне построить Дом?  Для живого,  без границ объем.  Чтобы из любви моей возник  Дом-дружище, спутник и – двойник.  Молодой,  до нескончанья лет.  Чтобы на столе – цветы и хлеб.  Чтоб сквозили добрые черты  в окнах синеглазой высоты.  Чтобы только – нужные слова,  круглые,  как шар земной,  как вальс,  как «люблю!»,  и как объятья рук,  и как солнца незатменный круг.  Дом живой,  поющий поутру,  Дом жилой,  Дом полный строк и струн,  тайный,  как огонь и темнота.  Дом «возьми!»  и, если хочешь, – «дай!»,  Дом – «останься!»,  Дом – «свободен ты!»...  Странный, невозможный Дом мечты.  Кровом будь  и – кроною лесной.  Дом, как мир.  И Дом, как дом родной.    1969

Дон Кихот  Пропах весь город чесноком и розой.  С утра чадят жаровни очагов,  И вечные, как свет, нужда и роскошь  И вечный трепет волн у берегов.    Никто не знал. Но он – струной и декой  Звенел, перечисляя имена.  А Дульсинея притворялась девкой  Между молельней и глотком вина.    И в этот мир измены и наживы, –  Как пышно этот мир не славословь, –  Свершением всего, чем люди живы,  Пришла неузнанной – в который раз! –  Любовь.    Как труден мир, как неизбывно сложен:  Все – надвое,  Все только «да» и «нет».  Мир разделен на лики и на рожи,  На верх и низ,  На ненависть и свет.    Таились злобы хищные обличья  За мирным естеством вещей и трав.  Но он сквозь брен ходульного величья  Увидел суть и понял – враг лукав.    Он знал, что ЗЛО превосходило мощью,  Что – стар и слаб,  Что конь его устал,  Что свистнет враг и двинет полчищ рощу  И с тверди сдвинутся полки враждебных скал.    И ждет его горчайшая расплата  За роскошь жеста в гордой нищете,  Что будет бит и на камнях распластан,  И унесен на шутовском щите...    Давно из-под редакторского лака  Рванулась правда зло и горячо:  Открыв близ рынка меновую лавку,  От всех безумств укрылся друг Санчо...    Жгло солнце равнодушно и зловеще,  Луна петляла в холоде небес.  Он был один, осмеянный и вещий,  На бездну лет, на сотни миль окрест.    Но боль,  Но радость первого восторга,  Но бутафорских лат пьянящий звук!  И вензель чести на турнире торга,  зигзагом шпаги выбитый из рук...    Земля засохшей коркою бугрится,  Дрожит в пустыне ветра жесткий мирт.  На вечной кляче выезжает рыцарь,  Копьем луча нацелясь в антимир.    1970

Жасмин  Вечер пахнет чаем и жасмином,  лунно полыхающим в саду.  Начинаясь медленно и длинно,  разговор уходит в высоту.  Стук посуды на веранде где-то,  с гор летящий запах диких смол,  тесный круг тепла под кругом света,  к чаепитию накрытый стол.  И на всем – возвышенности мера  и философический налет:  первая попытка глазомера  невозможный выверить полет.  За окном весь вечер будет длиться  неспокойных веток толкотня...  Все, что есть на свете, – это лица,  только эти лица у огня.  Время все сотрет и перемелет  и предъявит перечень утрат,  обнажая пустыри и мели  в той волне, где плыл под ветром сад.  Млечный путь жасминным садом мглится,  прошлое на вечность удлиння...  Все в моей судьбе – вот эти лица,  только – лица, в теплоте огня.   1970

Тополь  Он был восходом и закатом  Над тенью дома и двора.  Горел асфальт, огнем закапан,  С огнем играла детвора.    А тополь, сбрасывая листья,  В разгаре гибельной игры  Как будто весь спешил пролиться  И обнажиться до коры.    Он был силен и был приучен  К потерям временных одежд.  Он знал еще, что эти тучи  Погасят тихий свет надежд,    Что он опять спокойно встретит  Зимы протяжной жгучий смерч. –  Пусть молодых объемлет трепет,  Он – знает, что такое смерть.    В борьбе атлантов не последний –  Пускай лютует белый мрак! –  Не новичок он и не пленник,  С мольбой упавший на колени,  Когда осиливает враг.    Он отдал все и торжествует,  Он знает, сколько ни косней,  Весна придет в лучах и струях,  Она взойдет, как долженствует  Всходить надежде и весне.    1970

*  *  *  А в комнате – живые листья.  А на стекле – цветет мороз.  И блик от лампы шевелится  На ювелирных гранях звезд.    А в комнате – огни и лица  И бесконечных споров чад.  А в комнате – живые листья  Прислушиваются, молчат.    Безмолвные. Из тысяч истин  Они – единая, они –  Спокойствия живые листья,  Зеленой вечности огни.    Как благосклонно, как нестрого  Они вникают в чуждый шум.  И я пред ними, как пред Богом,  И раскрываюсь и дышу.    1970

Воробей  На голом тополе сидит  И говорит: «Порядок!  Не все тебе стоять седым,  Весна здесь где-то рядом!»    Вот кто-то зерен бросил горсть,  И с ветки, точно с неба,  Сквозь ветер падает и сквозь  Густые хлопья снега.    В сугробе потонул, дрожит  Растрепанный клубочек:  Он хочет есть, он хочет жить,  Он радоваться хочет.    Когда б ты видел, как летел,  Отважен и проворен, –  Ты б сам, пожалуй, захотел  Ему насыпать между дел  Хоть горстку зерен.    20.2.70

Заклинание Т.  Переживи меня,  переживи!  Чем смерть твою заклясть  или задобрить?  Угрозою  или стихом любви? –  Не то придет  и пустотой затопит.    Переживи!  Распахнутость твоя –  приют для беззащитности и боли.  Переживи и то,  чего не в силах я  ни пережить, ни побороть, тем боле.    Переживи меня!  В твоей глуши,  в твоей галактике, кипящей светом,  найдется кров и для моей души,  в тебя летящей с молнией и ветром.    Переживи меня,  переживи!  Пока я здесь,  в тебя мне не пробиться.  Но – ляжет Тень,  и запою, как птица,  для одного тебя...  Переживи!     31.5.70

Лес  (песенка без конца) Памяти отца  Родился лес,  Умылся лес,  Встряхнулся,  Улыбнулся лес.  Поющий лес  И – пьющий лес.  Не волчий лес,  Но – отчий лес.    Срубили лес.  Свалили лес.  Спалили лес.  А он – воскрес.  Сквозь молний блеск,  Сквозь бури плеск,  Как волнорез –  Наперерез!    Звучащий лес.  Молчащий лес.  Шумящий лес.  Щадящий лес.    Простил им лес.  Впустил их лес.  Вместил их лес.  Взрастил их лес.    Срубили лес.  Свалили лес.  Сгубили лес...  А он – воскрес.    Стать – высока,  Под облака!  Над ним – века.  Под ним – река.  Зовущий лес  И – ждущий лес,  Не волчий лес,  Но – отчий лес...    Срубили лес.  Сгубили лес.  Забыли лес...  А он – воскрес.    Родился лес.  Умылся лес.  Встряхнулся,  Улыбнулся лес.    1970

Путь  Ветер пламя за гору унес,  Тени вызрели на снегу,  Как скрипично поет мороз  Под полозьями на бегу.    Белоснежно и бережно спи,  Не тревожься, прости, забудь,  Не загадывай, но люби, –  Только – ночь, только – бег и путь.    Вся Вселенная в скорлупе,  Все твое навсегда с тобой:  Не рассчитывай, не робей, –  Только – путь, только – бег и Бог.    В небе снега спиральный путь,  Все двоится на «да» и «нет»,  Синева заливает грудь.  Чернота затмевает след.    Свод на пиках лучей повис,  Светит солью последних строк:  Это – выдох, длиною в жизнь,  За которою светит Бог.    11.9.70

Идущему с камнем в руке  Голо и холодно. Голубю трудно.  Голодно голубю. Голубь дрожит.  Голубь воркует кругло и уютно.  Голубь творит над зимой виражи.    Голубь в изгнании и в обнищаньи, –  Любящих много – защитников нет...  Всех голубей истребили б мещане.  Всех голубей защитил бы поэт.    Или тот город, где с детства росли вы  Не был укрыт голубиным крылом?...  Птиц и зверье защищает счастливый,  Лишь – неудачник преследует злом:    Это – единственно, это – заметно,  С этим не скрыться нигде и никак:  Вкраплена в лоб глянцевитая метка –  Разоблачительной истины знак!..    В праздничном снеге, летящем из бездны,  В запахе утра, сокрытом в цветке,  Дышит Природа. Ей в мире не тесно, –  Тесно, идущему с камнем в руке.    15.11.70

Исповедь  Нет, еще не все богатства розданы,  доживу, домыслю, допою...  Легкий вечер осыпает звездами  голову немудрую мою.    Дышится легко и благодарственно,  только Ты повелевать начни:  пусть Твой голос, ласковый и царственный,  медленно пульсирует в ночи.    Небо вымыто весною дочиста,  веткой звезд заглядывает в дверь.  В зоркий час любви и одиночества  Ты мне песню лучшую доверь!    Но, взорвавшись пеплами и бедами,  горькой человеческой золой,  ночь оборвалась строкой неспетою,  дальнею настигнута войной...    Вслушиваюсь в тишь ночного голоса,  напрягаюсь прочитать приказ:  от глубин души до корня волоса  с той волной налаживая связь.    Но в каком–то сладостном бессилии,  подчиняясь сердца ворожбе,  я пою о звездах, о рептилиях,  о поющих ливнях и о лилиях...  О Тебе, Господь мой,  о Тебе!    11.2.71

Воскресная охота  Кому-то надо?.. Ну и пусть.  А мне – совсем другое надо.  И, все–таки, не то чтоб грусть,  не озлобленье, не досада.  Такая тоненькая боль,  сродни игольному уколу,  растет, как ком, сама собой,  чтоб к ночи превратиться в гору...    Простите, – я шепчу, –                                            прости! –  Молчит стена молчаньем древним,  молчит, не складываясь, стих  и за окном – молчат деревья...  И отвернусь, и – отвлекусь,  и в ворох мыслей боль зарою...  И все–таки, не то чтоб грусть,  но только лишь глаза закрою,  зажгутся в темноте ГЛАЗА,  живые, в удивленьи смертном:  дрожат и рвутся голоса  существ, боящихся рассвета  воскресного... И вот, окрест,  и вширь, и вглубь, – на все раздолье, –  предательство въезжает в лес  с охотничьим ружьем двуствольным.  Неся всему живому страх,  на беззащитных, безоружных,  Оно охотится с утра.  А после – затевает ужин:  С костром, с вином и с похвальбой,  и с "актуальным" анекдотом. –  "Венец творенья" "поработал",  теперь – он стал самим собой...    Такая тоненькая боль, –  сродни игольному уколу,  как снежный ком, сама собой                                                  растет,  чтоб превратиться в гору.    27.3.71

Смысл  Среди вседневного круженья,  Намеком первого толчка,  В тебе рождается движенье,  Движенью сродное смычка.    И со струны, обретшей голос,  Неся живого смысла суть,  Счастливой вести легкий голубь  Вот-вот взовьется в добрый путь.    Но – не спеши, следи, не трогай,  Дослушай сердцем, долюби:  Еще не сбывшегося бога  В самом себе не оскорби.    не то другие хлынут ритмы,  Других звучаний и начал,  А сердца смысл неповторимый  Так и замрет, не прозвучав.    1971

Радость  От сердца отлегло,  От мыслей отступилось:  Чудесен поворот таинственного дня.  И все не как вчера  И непогода – милость  И теплый дождь вошел  Озоном наводня.  Рекой на привязи плескалась занавеска  В текучести льняного полотна,  И воробей раскачивался дерзко  На ветке тополя у моего окна.  Роняло капли все,  Все выдыхало свежесть,  И наклонясь под тяжестью дождя,  Сиреневая кисть  Плыла над садом свесясь,  до сумерек в окно мое светя.  Запахло степью, звездами, свободой...  какое счастье этот мир вдыхать!  Вчерашний день уже за поворотом  И только тень его в моих стихах.    1972

Уничтожателям тополей  Не вышло. Не убили. Не убьете.  Нельзя убить земную красоту.  Не срубите. С Планеты не сотрете:  Она стоит у жизни на посту.  А вам – бояться пули, ветра, света  И воздуха, – ведь так опасна синь. –  Пух тополя летит с незримых веток  И этот тихий свет – неугасим.  Он вечным стал, он стал дыханьем слова,  Певучей бесконечностью строки.  не срублены стволы, крепка основа  И кроны птичьих веток высоки.  Глаза не видят и не слышит ухо, –  Но – увидать, но – услыхать, но – спеть! –  Плывут поля немеркнущего пуха,  вам, полумертвым, завещая тлеть.  Ответ на ваш удар, как завещанье:  «Да сгинет зло, посеявшее зло!» –  вам имя на века дано «М Е Щ А Н Е» –  Клеймом позора в оловянный лоб!    1972

*  *  *  Я – такое дерево,  Господи, прости.  Мне Тобой доверено  Силу обрести.  Не бояться холода,  Мрака и огня.  Что же это – волоком  На распил меня?  Или мало создано  Листьев было мной?  Или я не создана  Для любви земной?  Под седой порошею  Юность сберегла:  Не корила прошлое,  Не копила благ.  Не страшилась темени,  Грома и дождя:  Я – большое дерево,  Я – Твое дитя.  Только все потеряно,  Веток не спасти.  Я – больное дерево,  Господи, прости.  Если я не надобна,  Господи, Тебе,  Даруй – ведь не надолго –  Мне, Твоей рабе,  Не слезой покорною –  Землю возлюбя –  Песней животворною  Выдохнуть себя.    1972

*  *  *  Теплый мой снег, –  Что добрее и чище?..  Солнца полоска на раму легла.  В ворохе искр наши голуби ищут  желтые зернышки – крохи тепла.  Выйти из запахов комнаты утлой  в мир, осиянный февральской весной:  синее, сизое, белое утро  в перистом свете парит надо мной...  И – свысока, благодатно и немо,  морем снежинок, несущих зарю,  пышно на землю спускается небо...  Здравствуй, приветствую, благодарю!    1972

*  *  *  Тень дождевой струи  на каменной стене...  Какая горечь в мыслях о пределе. –  Но вот уж в небе тучи поредели:  смотри в окно,  иного счастья нет.  Смотри в окно:  протягивает ветку  тебе навстречу яблоневый свет.  Смотри в окно, –  пошире занавеску!  Смотри в окно,  лови весенний след...  Секреты времени – старенье и сгоранье –  в той спешке,  что зовется бытием.  Но мы – живем,  а значит – умираем,  и это означает – мы живем.  Но есть в душе,  не выраженной словом,  не истощенный временем завет.  Чуть мыслью прикоснемся,  и – светло нам,  и бесконечны мы,  как жизнь, как дождь и свет.    25.1.73

Истина  Она в пределы детского рисунка  легко вмещает страны и века  и чуждую излишествам рассудка  таинственную форму лепестка.    Она непостижима совершенна  разреженной, морозной чистотой.  Твори ее безмолвно и блаженно:  будь каплей света, если не звездой.    Раздумчиво перебирая струны, –  одной дано звенеть, другой – молчать, –  не понуждай дородную Фортуну  тебя поспешной славой увенчать.    Но – Истину, а не правдоподобье, –  которое всего лишь форма лжи, –  ее одну, без ханжеств и утопий,  как ядрышко ореха обнажи.     1973

Сократ  Сократ остановился на пути...  Он шел на пир к наитиям застолья,  но некий смысл, неведомый дотоле,  лучом секунды мудреца настиг.    И вот, внимательно неторопливый,  он вслушивался в ноту тишины,  которой мы обычно лишены  в стяжательстве ума нетерпеливом.    Сандалиями стерта добела,  под ним лежала древняя дорога.  Она его к обычности вела  разумных споров и любви нестрогой,    где Истина средь пиршественных игр  под власть свою брала и наставляла,  и приводила к логике кристалла  достойный спор ревнителей своих.    Она прельщала, гневалась, гнала,  порой, двоясь, в смущенье повергала,  но как единой Истине пристало,  равно для всех – единственной была.    И это все осталось в стороне.  Уж не секундами Земли решались сроки:  в какой эпохе и в какой стране  ждал Истину философ на дороге?    Бледнело солнце где–то позади,  свернулось время в скорлупу улитки...  С давно забытой на губах улыбкой  Сократ остановился на пути.    19.1.74

*  *  *  Молилась травам, облаку молилась,  чтоб выше звезд молитву вознесли.  И тихо засветился звездный клирос  над горькою молитвою Земли.    И, словно окна, распахнув созвездья,  вне осужденья, вне добра и зла,  молитву тела принимала бездна  и в тайну тайн ее перенесла.    1974

Минута ночи  Минута ночи – вечности минута,  святая бессловесность тишины.  Дорога дня, вздымавшаяся круто,  сошла в низину, разветвясь на сны.    Отринувшись от суетных вопросов,  душа раскинулась, легла за горизонт:  просторно ей и ласково и просто.  Она молчит и ни о чем не просит,  и слушает ночного неба зов.    27.4.74

Дорога  Я о дороге безвестной молюсь...  Господи,  даруй мне эту дорогу!  В звездный туман, к грозовому порогу  вместе с дорогой текучей  прольюсь.    Утром и сумраком дышит она,  синим лучом обвивая планету...  Даруй мне, Господи,  именно эту,  волей любовной на все времена!    Даруй мне, Господи,  в жизни земной  не отыскать ее легким усильем.  Даруй мне  верную поступь – не крылья:  крылья – тому,  кто начнется за мной.    Сном ли приснится?..  Но верю глубоко:  где–то,  в нетронуто–дивной глуши  вдаль убегает  без спроса, без срока,  смутная давняя эта дорога,  ставшая страстью  и силой души.    5.1.75

Встающему рано Валерию К.  Тебе, восставшему так рано  от сна блаженных небылиц,  дано воистину по праву  насытить первый голод птиц.    Когда к тебе              крылатым снегом,  будя дворов рассветных тишь,  слетит воркующее небо  из-под навесов зимних крыш.    И ты, азартно и роскошно,  от нетерпенья вкривь и вкось,  за горстью посылая горсть,  бросаешь звезды хлебных крошек.    И видя сквозь снежок летучий,  как сизари порошу мнут,  смеешься сладко и беззвучно,  мальчишкой став на пять минут.    А после  снова будешь чинным,  забыв рассветную пургу,  и то, что ты еще мальчишка,  никто не знает,              и молчишь ты,  забыв стереть улыбку с губ.    10.2.75

Цветок  От мнимого значенья веских слов,  от вещих снов душою не завишу,  когда на легкой плоти лепестков  знак Мастера отчетливый увижу.    Как будто не цветок – зажгли свечу,  и все, что недосказанным казалось,  раскрылось вдруг...   – Как сделано, – шепчу, –  Как пристально  мечта осуществлялась...    В прохладе влажной лепестков живых  сокрыто тишиной движенье чуда,  нить красоты – вселенская причуда –  сигнал любви в ночах сторожевых.     7.4.75

Лютик  Цветочек с ноготочек,  люблю тебя, люблю...  Мы оба, между прочим,  звучим с тобой на «лю».    Твой бедный ободочек,  твой маленький венец,  проселочных обочин  любитель и жилец.    Цветочек, мой сыночек,  поверю чудесам,  что канув в звезды ночью,  поутру светишь сам.    А если ты захочешь –  посветим в унисон:  нас пыль не опорочит,  и вихрь не унесет.    Ты радость мне пророчишь,  без лести, без молвы,  сиятельная строчка  в безмолвии травы...    Мой слабенький росточек,  пусть нам не жить века  и нас с тобой растопчет  спешащая нога...    Ах если бы отсрочить  обвал небытия!  чтоб стебля не короче,  старательно и прочно  светили ты и я.    2.7.75

Молитва  От соблазнов страха  защити,  от привычной похоти  злословья.  В чистый круг блаженной нищеты  окунуться бережно  дозволь мне.    По святой невинности  травы  дай пройти,  не растоптав былинки.  От пустой рассеянной молвы  отстраниться сердцем  повели мне.    Проведи  над алчностью земной  к пастбищам весны,  к земным полянам,  чтоб светили горы надо мной  чистым снегом  на восходе рдяном.    Не оставь меня в ночи одну,  дай приникнуть  к разноречью истин,  ибо в них Тебя я почерпну,  ибо Ты во множествах  единствен.    Дай в подобных мне  Тебя найти,  даруй мне тепло рукопожатий,  чтобы встреч с судьбой  не избежать мне  на не знающем конца пути.    1976

*  *  *  О Господи,  какая тишь,  Тебя не слышу я.  Я слушаю, но Ты молчишь  от века бытия.  Над миром бренности людской  вознес Ты шар огня...  Где Ты? В иллюзии какой? –  Тебя не вижу я.  Где сны, где обещанья те,  где мера и закон?  Молюсь слепящей пустоте,  встающей из–за гор.  Сорви с очей моих печать,  Собою ослепя...  Вся мука, вся моя печаль –  алкание Тебя.  Как гиблая лоза, суха  и суть моя и плоть.  Ты говоришь, а я – глуха.  Что делать мне, Господь?..  И мне пропел весенний стриж: –  Хула твоя худа.  Молчанье Бога – это лишь  мирская глухота.  С восходом первого луча  я слышу песнь Творца...  Не плачь, уйми свою печаль,  не отводи лица  от этих многошумных крон,  от тоненьких берез...  Тебе без слов ответит Он  на дерзкий твой вопрос.    1976

Одуванчик  Одуванчика душа  покидает стебель:  звезды белые пушат  над горячей степью.            Ничего не увидать          за летящим пухом...          Значит, надо увядать,          чтоб воскреснуть духом?    Вянут желтые тельца,  догорели свечи...  Дым к подножию Творца  тянется навстречу.    28.12.76

*  *  *  ...Да, да,  счастливыми родятся,  и чтоб ни выпало счастливцам,  земные зори золотятся  на их незатемненных лицах.    Они пришли на Землю эту,  в мир вожделенья и разбоя,  найти свой сон, свою планету,  свое отечество святое.    Среди подобных им не редкость  и простота и неумелость,  но возле них спешит согреться  богатство, разум, сила, смелость.    Они – не гонятся за счастьем,  не угождают, не гордятся:  все долготерпят, все прощают  и умирают – как родятся.    7.4.77

Голгофа  Весной грозы  знаменовалась веха                                новорождения,  а за спиной Креста  шагало пламя,                    пожирая ветхость,  и над золой вставала                                   новизна.  Закон материи  лежал в пыли распластан,  извечно грозный,                          горестно простой,  но за свершенное                          уже пришла расплата,  и оживился мертвенный простор.  Как в гневе тучу                    разрывает пламя  грозою молний в грохоте громов,  рассечена была завеса в храме,  и мертвые восстали из гробов.  И все,  что воплем срама и хулою  клеймило и бесчестило уста,  преобразилось скорбною хвалою  и потянулось к дереву Креста.  Всей нищетой своей                          к Его подножью  припала смоквы сломленная ветвь...  И лишь осинник                     сотрясался дрожью  и капли темноты                     ронял на твердь.     апрель 1977

Боль  Мне говорят «Любовь?» –                                     пожму плечом.  И скажут «Вдохновенье?» –                                   Непонятно.  «Привычка?» – Нет!                     Всеместна и всеядна...  Слова не говорят мне ни о чем.  Но кто–то мне шепнул словечко «Боль».  И сразу стали явственны и внятны  слова,          что прежде были непонятны:  Привычка. Вдохновение. Любовь.    1977

*  *  *  Легко мне в Господе моем,  в тепле Его ладони.  Улитки раковина – дом,  дом, предназначенный на слом,  среди других в Содоме.    О, сколько жизней, сколько душ  в гнезде ладоней добрых:  предел неразделимых дружб,  их, Господи, храни от стуж,  они – Твои подобья.    Насытив долготою дней,  Ты дал и кров и пищу:  и чем беднее, чем скудней,  тем в доме нашем чище.    Смотрю в Твой страшный светоем,  все глубже, все бездонней...    Легко мне в Господе моем,  в Его живой ладони.    1977

Да!  Мне жизнь отпустила в дар  короткое грозное слово –  цветущее слово «Да» –  жизни оплот и основу.    Шепчу, улыбаясь во сне,  пою под бездонностью свода,  и небо со всей Природой,  стогласное, вторит мне.    Да! – пылает звезда  и в рифму согласно ложится.  Да! – ликует вода  и в огненных ликах дробится.    Да! – взметнулся огонь.  Да! – необузданный ветер.  С губ мирозданья всего –  Да! – бессмертью.    И на могилах людей,  из тайной живой сердцевины:  Да! – голосами корней –  вздохом единым.    Должное правде воздав  жатвой высокого полдня, –  Да! – утверждает Сегодня,  Да! Да! Да!    12.8.78

Соляная кукла  Куклу соляную сделал мастер,  а под утро выпустил на волю.  Засмеялся вслед: – Желаю счастья! –  И – пошла, мерцая лунной солью,  сонную баюкая надежду,  к дальнему прислушиваясь гулу.  Как дитя восходом утра тешась,  Вышла к морю соляная кукла.  И стояла, ожидая чуда –  сбудется – не сбудется, гадала.  И не вспомнила пришла откуда,  для чего пришла, чего искала.  И спросила у волны печально: –  «Кто же мать моя, и кто отец мой?  Как мне вспомнить, где мое начало,  где, в каком краю осталось детство?» –  То взрывалось море, то стихало,  на песке ракушками играя,  вынося ветвистые кораллы  на берег, оглаженный ветрами.  И любуясь и дрожа от страха,  кукла ножку в море опустила.  И, ласкаясь к ней, морская влага  соль ее с собой соединила.  Приласкала волосы и шею  и к губам любовно прикоснулась.  А в разливах волн был слышен шелест: –  «Наконец–то ты ко мне вернулась!» –  И последним из своих кристаллов,  претворенных в пламя голубое,  прозвенела голосом прибоя: –  «Наконец–то я тобою стала!»    19.8.78

*  *  *  Привыкаю к новому лицу,  к новой мере, к новому порядку.  В новых мыслях, словно бы в лесу,  я ищу открытую полянку.    Чтобы неба было – нараспах,  сколько нужно для большого вдоха,  чтоб забыть про гибельный распад,  сбросить малодушную тревогу.    Только мысли эти – невпопад:  жизнь тепла, и муза – благосклонна...  Мимо, мимо, желтый листопад!  Распахну калитку в белый сад,  в снежный сад зимы моей влюбленной.    Где в снегах седые видят сны  белые раскидистые ветлы,  где под снегом тайно зреют весны  грозной, несказанной новизны.    17.8.1978

*  *  *  Трава, звезда, гора и птица:  вся жизнь вокруг меня кольцом  встает перед моим концом,  чтобы со мной соединиться.    Спустилось облако дождя,  вода бежит ко мне, ликуя,  сквозь листья кроткие светя,  меня прощая, луч целует.    Держава Дерева – леса,  приют отеческий, обитель,  где в час восторженных наитий  звучат родные голоса.    И праздником нежданных встреч  в наш день врастающие люди,  все те, кого мы горько любим,  кого не можем уберечь.    Великодушный мир добра:  ни надышаться, ни напиться...  В каком Нигде еще приснится  твои звезда, трава и птица  и в сон растущая гора?    июль 1979

Стая  Из подручных Мастера благого –  малый крестик на Его канве –  я в ладони принимаю Слово,  голубем летящее ко мне.    И единым, истовым движеньем,  заплетясь душой в певучий круг,  вызываю ждущий выраженья,  тайно образующийся звук.    Бережно ощупываю тайну,  припадаю сердцем к бытию –  и внезапный шум летящей стаи  в радостном испуге узнаю.    Стрелы, стрелы, стрелы          стрелы птиц  брошены в полет с высокой кроны:  ливень света льется с небосклона  на пустынный свет моих страниц.     29.6.80

*  *  *  День веселит,  зато пугает ночь,  в ней мыслью легковесной  не согреться;  и хоть тоске нельзя  ничем помочь,  я все-таки  с несокрушимым сердцем  послушно засыпаю,  как дитя,  утешена смиренною надеждой  на то,  что с новым пробужденьем дня,  с побудкой первой птицы  встану я,  все помнящей, все узнающей,  здешней.    1981

*  *  * Валерию  Тогда у моря,              а теперь – у неба  просила: – Дай мне о любимом весть!  Один листок бумаги,  на потребу  моей тоске, ты на ладони взвесь;  как легок он, как мал,              но в нем – спасенье,  мне без него не жить и не дышать.  Он воздух мой, мой день, мое веселье,  моя защита и моя душа...  Любимый пишет              с гневною усмешкой:  письмо пробило путь                       сквозь тьму и свет...  О, наконец! Теперь, рука, не мешкай,  пиши, пиши восторженный ответ!    А ныне, насыщай зенит молитвой:  быть может, и оттуда весть придет,  в небесный сад откроется калитка:  тот, кто ушел, вновь будет обретен.    Он выйдет не спеша, почти что прежний,  под ним клубится белая трава,  над ним горит цвет радуги нездешний  и реют небывалые слова: –    Я море пережил и в небо вышел,  пространства новые передо мной цветут.  Я пережил себя, я снова выжил,  вобрав в себя тепло земных минут.    Не надо слез, тоске здесь нету места,  здесь нету времени                    и нет земных преград.  Мы вновь себя найдем,                          мы будем вместе,  чтоб снова повторить наш дом и сад.     5.8.81

Будет! Валерию  Не прощаюсь, не сетую:  верю, плачу и жду.  Там, за тьмой, горы света  тихо в вечность растут.    Там, где тысячелетья  превращаются в час,  раскрывает соцветья  радость, ждущая нас.    Будет ветер сирени,  моря дымный прибой,  будет вечер весенний,  от зари – золотой.    Будет час разговоров –  и века тишины...  Это будет не скоро.  А пока – только сны.    Чью–то праздность встречая,  на вопрос промолчу,  только круг безначальный  на песке прочерчу.    1981

*  *  * Валерию  Как долго дома не было тебя...  В заносах звездных затерялся поезд,  и это значит: жизнь с тобою порознь –  одна из форм иного бытия,    в котором мы с тобой нерасторжимы.  Закрой глаза – и ты увидишь Явь.  Какая полнота! Как все живое живо  на вечных стенах твоего жилья,  в твоем саду,              в твоем раю счастливом,  где нет различий между «Ты» и «Я».    24.2.82

Новорождение Валерию  Со мной живет твое Отсутствие –  пустой двойник или фантом ? –  Но может быть Оно отступится,  когда друзья придут в наш дом?    Нет, нет – не принято условие  и нет вопроса на ответ,  и все, что есть – есть послесловие,  с одним огромным знаком «НЕТ!»...    Уйти бы в те пределы свежести,  где камни скал в морском огне,  где воздух вешней неизбежности  звенит в распахнутом окне.    И брезжит смуглыми рассветами,  качая ветер над водой,  кустарник дымно-фиолетовый,  от соли – солнечно седой.    Я знаю, чудо уготовано –  пусть чудо будет только сном –  когда войдешь сквозь тень раскованно  в наш просветленный мартом дом.    И веруя в освобождение  от непомерной пустоты,  жизнь отпущу в новорождение,  где пробужденьем будешь ты.    3.3.82

Сирень Валерию  Плывут сиреневые дни,  как облака, что ветром вздуты:  не отвратись, не отмени  прощанья краткие минуты.    Начнется долгий плач дождей –  развоплощенья – превращенья,  не предвещая возвращенья  сиреневых нестойких дней.    Все – мимо! Сникли паруса –  не в них ли юность счастье ищет? –  И покидая грустный сад,  приходишь в темное жилище.    Но в этой смуглой темноте  ты вдруг увидишь новым зреньем  явь торжествующей сирени  на неветшающем холсте.     12.8.82 (вторая дата: 12.1.83)

Ошибка  В который раз с ошибкой обнимусь  и остаюсь у счастья на отшибе.  А утро встанет – снова обманусь  и снова день закончится ошибкой.    Их у меня – что зернышек в горсти,  все между пальцев солнцем просочились.  Оказана мне избранная милость –  ошибок бремя радостно нести.    Какой волшебник в дар ее принес,  ошибку, завершенную улыбкой?..  Как в первый снег поутру за калиткой:  все чисто, все светло – и нету слез.     1967 – 1982

Этюд с натуры  Живет у меня эфемера –  легкая, ломкая, нервная.  Муха, с козявку размером,  повадкам мушиным верная.    Рисует мушенция в воздухе  равнобедренные треугольники,  геометрически острые –  а то еще пишет нолики.    Как бы твою геометрию  смахнуть мне рукою проворною?..  Резвится, как ласточка в ветре,  неслышная, верткая черная.    Муха! Меня поразила ты  игрою своею опасною...  Молчит, молодая, красивая –  Разная!    И подчиняясь магии  равнобедренных треугольников,  на терпеливой бумаге я  вычерчиваю нолики.    1983

*  *  *  Предела темные лучи  зовут в обратный путь...  О, как Вселенная звучит,  рождая тайны жуть!    Теперь, а не «когда–нибудь»,  на краешке Земли,  рассвета жду –               неявен путь:  во тьму? Или – в зенит?    А под ногами твердь дрожит  и падает в провал...  Иль это я – впадаю в жизнь,  в Начало всех начал?    13.9.84

Счастливая любовь  Она – сверхэмоциональна,  а он – сверх меры сух.  Она – исконно музыкальна,  а он – исконно глух.    Но это мудрое несходство  свое имеет превосходство –  бодрящий душу нерв.  Здесь мы находим некий признак  любви нелепой и капризной –  земной любви пример.    28.9.84

Апрель, апрель!..  Увидеть первую травинку –  сантиментальнейший сюжет! –  Что ж, я, как многие, повинна  в любви, не требующей жертв.    Апрель – надежда и загадка –  как выстоишь? Что принесешь?  Какие новшества для сада?  Посеешь снег              иль дождь прольешь?  Апрель – вопрос и ожиданье:  поэт, пером вооружись!  Здесь твой сюжет и обожанье,  работы праведная жизнь.  Плывет растрепанное небо,  в испуге облаков стада,  мечтающих пролиться где бы:  спешат, бегут – Бог весть куда.  Еще и почки не набухли  у недоверчивой ольхи:  куда ни глянь – раззор и рухлядь –  весенних двориков грехи.  Все это – пустяки и шутки,  ведь главное в апреле – свет:  так щедро развернутся сутки,  что, кажется, конца им нет.  Апрель, апрель, готовься к встрече –  я доживу, я не умру...  Как долго длится зимний вечер.  Как хорошеет жизнь к утру.    19.2.85

*  *  *  Хочешь найти –                    не ищи.  Хочешь дождаться –                    не жди.  Хочешь остаться –                    уйди.  Хочешь уйти –                    подожди.  В дом никого не проси.  Медлящих не торопи.  Хочешь убить – спаси.  Хочешь любить – люби.    В высь не бери разгон –  путь твой тебя найдет:  может – не ты, но он  сам по тебе пройдет.    Сбрось суеверья цепь,  верой убей свой ад.  Сердцем выбери цель:  делай!  и будешь свят.    12.6.85

Цветы на паркете  Пол помыли в комнате –  мастерской художника...  Вы, наверно, помните –  пол был неухоженным.    Много лет не вымытый,  он скрывал сокровища: –  кто б такое выдумал  синим брызгам прозвище? –    Тихо светят пятнами  незабудки поздние;  все свежо, все памятно,  все до капли роздано.    А за рамой, с хохотом,  снег вскрылился веером.  Из–под двери холодом  по ногам провеяло.    Вглубь паркета вкраплены  сохранились в целости,  искрами ли – каплями –  странной жизни ценности.    Пол затертый,                     заново  синим утром пишется.  Голубое зарево  в комнате колышется.    29.6.85

Содержание «Когда я вся перетеку в стихи...»   «Здесь места нет / трагическому жесту...»   Маленький скрипач   Ноябрь   Вечность   Дочери   Накануне   Собор   Соловей   «Зеленую жизнь / приютили мы в доме...»   Осень   Рассвет   «Чего боишься ты? Уходят все...»   Скатертный переулок   «Чем пахнет поезд проходящий? ...»   Февраль   «Безлюдный тополиный мой приют...»   Дом   Дон Кихот   Жасмин   Тополь   «А в комнате – живые листья...»   Воробей   Заклинание   Лес   Путь   Идущему с камнем в руке   Исповедь   Воскресная охота   Смысл   Радость   Уничтожателям тополей   «Я – такое дерево, / Господи, прости...»   «Теплый мой снег. / Что добрее и чище?..»   «Тень дождевой струи / на каменной стене...»   «Она в пределы детского рисунка...»   Сократ   «Молилась травам, облаку молилась...»   Минута ночи   Дорога   Встающему рано   Цветок   Лютик   Молитва   «О Господи, / какая тишь...»   Одуванчик   «...Да, да, / счастливыми родятся...»   Голгофа   Боль   «Легко мне в Господе моем...»   Да!   Соляная кукла   «Привыкаю к новому лицу...»   «Трава, звезда, гора и птица...»   Стая   «День веселит, / зато пугает ночь...»   «Тогда у моря, / а теперь – у неба / просила...»   Будет!   «Как долго дома не было тебя...»   Новорождение   Сирень   Ошибка   Этюд с натуры   «Предела темные лучи / зовут в обратный путь...»   Счастливая любовь   Апрель, апрель!..   «Хочешь найти – / не ищи...»   Цветы на паркете   Перепечатано из книги «Отдых перед счастьем» (М., 2001) • Страница с портретом Л. Ф. Окназовой • О Л. Ф Окназовой: В. Кротов. «Главное, чтобы было написано» • Все стихи Л. Ф. Окназовой • На первую страницу сайта (А. Круглов. Афоризмы, мысли, эссе)