Подумалось, что…
Рейтинг@Mail.ru

Александр Круглов. Афоризмы, мысли, эссе

Подумалось, что...

Упрощение душ

1. Что происходит и почему.
Демократия и упрощение душ («снос надстроек»)

Разумеется, всякий тоталитаризм, что фашистский, что коммунистический* или фундаменталистский, абсолютно недопустим, и даже только авторитарное правление нежелательно.

Только надо понимать, что отказ от тоталитаризма и его мягкого варианта авторитаризма, там, где они были (как у нас), не только не решает всех гуманитарных проблем, но ставит еще и новые. В частности, парадоксально, повальное распространение в людях этого прискорбного простодушия, о котором здесь пойдет речь – «опримитивливания», деградации или, мягче выражаясь, упрощения душ.

Речь идет о таких тонких и фундаментальных, «молекулярных» душевных настройках, которые не улавливаются грубым политическим «автократия», и потому даже не повреждаются ей (как дубиной нельзя изменить молекулу), а вредоносность уничтожения этих настроек далеко не так явна, как известные преступления крайних автократий. Если вождизм убивал человека (страшнее этого ничего не может быть), то демократия убивает нечто человеческое, так, что этого убийства даже заметить становится в конце концов некому (и ничего не может быть печальнее). Я бы не сказал вслед за Матфеем «не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить», поскольку там, где убежденно и на ура убиваются «тела», что-то ужасное конечно происходит и с душами также, – и однако эти слова приходят на ум постоянно. В определенном смысле они совершенно справедливы.

Скажем так: тоталитаризм – царство жестокости, демократия – царство пошлости. Меньшее зло не есть добро.

Я помню, как сам раздражался, когда вместе с крахом «развитого социализма» все вдруг заголосили о «духовном вакууме», «потере идеалов», «падении нравственности» и т.д. Что за духовность и какие там идеалы, что за нравственность такая, думалось мне, которые требуется насаждать серой чиновничьей ратью во главе с какими-нибудь моральными чудовищами типа Сталина! О чем они говорят!

Однако правда в этих панических констатациях, конечно, была и есть. Пестрая развеселая «объективная реальность, данная нам в ощущениях», нагоняет тоску и страх. По сути, в перспективах, она прямо катастрофична. То ли пир, а то ли чума...

Всякая власть, как право одного человека на волю другого – зло. В принципе. Однако в земной практике это зло несравнимо меньшее, чем анархия, и, стало быть, необходимость. Только надо ее обставить заборами ограничений, всяких там «сдержек и противовесов», которых здесь не место перечислять и обсуждать. – Но факт тот, что никакая власть, даже самая несправедливая, не заинтересована в распространении среди своих подвластных – эгоизма, потребительства, насилия и разврата. Так оно по вполне очевидным, чисто «техническим» причинам. Предельно бессовестный и безжалостный рабовладелец, заинтересованный лишь в «производительности труда» своих рабов, тем самым уже не желает в своем семейном государстве разгула жадности, злобы и похоти – то есть вынужден поддерживать социальный порядок, имитирующий требования человечности, – и это объективно на пользу самим рабам. Конечно, тем из них, кто не имеет достаточной собственной власти над собою, чтобы их низшие инстинкты не сметали высшие, собственно человеческие духовные этажи (хотя людям духовно самостоятельным подобная власть над их нравственностью не нужна и противна). То же, конечно, относится и ко всякому авторитарному и тоталитарному правлению. Ни Гитлеру, ни Сталину не нужны были – ни свобода людей на высших духовных этажах (думать, что думается), ни их дурной произвол на этажах низших (делать, что зачешется, ни с чем и ни с кем не считаясь).

Не то чтобы демократия виновата, сама по себе значила низость да бездуховность. Она вообще ничего не должна значить, то есть не должна навязывать никаких идеологий, в этом ее суть и оправдание. Ее собственный идеал, если бы он был, именовался бы «среднестатистическое».

А то виновато, что уход от авторитарного правления убрал перед высшими и низшими человеческими проявлениями заслоны, и низшие явно затапливают высшие. И не случайно именно сейчас, когда с тоталитаризмом покончено, мы обо всем этом заговорили. Дело не только в том, что, как кто-то остроумно заметил, сумма вертикального и горизонтального насилия в обществе не меняется – чем меньше одного, тем больше другого (то есть если советская власть в свои худшие периоды проводила, так сказать, плановый отстрел населения, то при демократии палят друг в друга разные братки, а нам с вами достаются шальные пули, идут национальные и псевдо-религиозные разборки и проч.). Тот же закон распространяется и на глупость: единую на всех казенную глупость отменили, и проросла пышным цветом глупость плюралистическая. Как элементарный разбой, так и все другие гадости, от которых мы ныне задыхаемся: порнографию, садизм, пошлятину и (более тонкая материя) засилье Голого Короля в «элитарном» искусстве способна подавить только такая государственная машина, которая вообще лучше приспособлена давить. Никакими формально-юридическими зацепками не сдержишь тот денежный вал, который все это выносит в наши телевизоры и компьютеры. (Обнаженная женщина и голая баба юридически неразличимы, как юридически неразличимы сцены гибели на кресте от сцен всякого другого убийства, подлинное искусство от пошлого или так называемого «современного».) Рынок и свобода слова сделали «рыночной» саму психологию обывателя, уже не различающей ценности и цены, способствовали ее деградации ко вполне материально-элементарному, «базовому», точнее сказать физиологическому уровню.

И психический примитивизм рыночной современности сплелся с примитивизмом душевной архаики. Вот наш социальный портрет.

Вспоминая марксистскую терминологию, все это можно описать так. Есть в человеческой психике «базисы», они фактически общи у нас с животными (питаться, бороться за свою шкуру и размножаться), и есть собственно человеческие «надстройки» или иначе культура (потреблять, но не как свинья под дубом; бороться, но по справедливости, а не ради самой драки; и не просто разными способами сходиться, которые надо еще всеми силами разнообразить, а вступать притом и в человеческие душевные отношения). Естественно, что культурные высшие этажи, «надстройки» над «базисами» непременно будут в чем-то корректировать и сдерживать проявления низших. А отсутствие собственно человеческих «надстроек» легко сделает наши животные проявления и дурными и нездоровыми, извращенными, чего не может быть у просто животных, ведь только наихитрейшее животное человек способно и склонно в чем-то сознательно изощряться. За отсутствием высших запросов человек будет изощряться в низших.

Так вот, «упрощение душ» – это систематический «снос надстроек». Которые, собственно, и суть сами человеческие «постройки», ибо, хотя и не может быть дома без фундамента, но и конечно же главное в доме – сам построенный дом. «Упрощение», о котором здесь говорится, – это освобождение от собственно человеческих духовных этажей в душах. Дальше я конкретизирую это наблюдение – перечислю и обрисую некоторые характернейшие признаки наблюдаемой духовной примитивизации.

2. Знаки душевной деградации:

а) Потеря интимного. Личное становится публичным

Психическая примитивизация очень явно и показательно выражается в систематическом подавлении чувства интимного.

Интимное – это инстинкт самозащиты личного (я бы сказал – святыни личного); в личное не только не впускают чужую волю, но даже чужие глаза (точно как в алтарь). Сфера отношений полов – лишь часть сферы интимного, личного, но сфера, так сказать, самая очевидная. А уж физиология этих отношений – и просто: за закрытыми дверями. Теперь же «интим» – это широкая сеть лавочек под одноименными вывесками, где дают хитрые игрушки для разных там «сексуально своеобразных» господ, причем более простые интимные изделия, как то презервативы в зазывающих упаковках и тесты на беременность, выставляются прямо на кассах универсамов. А че?.. Все просто, общедоступно и открыто, как у собак (прекрасных существ, но ведь еще не людей). «Сексуальная революция» – она против чего? «Riot», бунт то есть, этих самых – ну, «пусек» – а чего им, собственно, не хватает?.. Это интимное рвется наружу, хочет перестать быть интимным и стать публичным. То есть пошлым.

Что в этом плохого? Очень трудно было бы объяснить искусственному интеллекту, почему многое бывает естественным, законным или даже прекрасным, когда совершается скрыто от посторонних глаз, но становится безобразным, если умышленно делается обозримым. То есть до этого механического интеллекта, лишенного человеского душевного измерения, идею интимного донести было бы невозможно. Чувство интимного есть, потому что оно есть, – оно – в человеческой природе. Просто свойственно виду человек. Ну, что-то мешает психически нормальному человеку публично рассусоливать «про это», как и выворачивать душу, – тошно. Инстинкт интимного в человеке вполне «базовый»... Почему же, в упрощенных душах, именно он стал врагом номер один? Потому, видимо, что щекотлива сама его базовость; если бы удалось его побороть, легче было бы завалить и все прочие мешающие «жить проще» духовные надстройки.

Ибо стыдливость и человеческое достоинство, не пускающее посторонних в душу (интимность и личность) – сплошные ненужные тонкости, сложности и проблемы. Телевизор и прочие СМИ – общедоступный тренинг по подавлению «архаичного», то есть прирожденного, чувства интимного, – по упрощению душ.

Странно: когда пели галичевское «ты людЯм все расскажи на собрании», «сник от робости, а из зала кричат – давай все подробности», «перед вами я стою словно голенький» и др., мы считали публичное вмешательство в личные дела особой и противной приметой советизма (кстати, при его конце подобных собраний кажется и не было), – а что ныне?! Вместо тех собраний в узких все-таки «трудовых коллективах» или профкомах – всенародные «Давай поженимся», где невесты демонстрируют стати и женихи оглашают декларации о доходах (о, Лариса, Лариса, гузеевская Лариса в том числе! Вот тебе и любовь, из-за которой можно и на смерть...). То же в общем и «Пусть говорят», и бесчисленные интервью со «звездами», где эти разновеликие, яркие и мутные светила под телекамеру, «наедине со всеми», сами перетряхивают свое исподнее – вот уж, именно, «давай все подробности»! Не говоря уж о «Доме-2» вселенской пошлячки Собчак и т.д. и т.д. Сплошное «реалити-шоу», то, за чем раньше любителям этого жанра приходилось, рискуя радикулитами и шишками на лбах, подглядывать в замочные скважины... Публичные вынужденные признания «товарища Парамонова» о невинных гуляниях с «Нинулькой тети Пашиной» за спиной у жены, по сравнению со всем этим оголтелым всеобщим стриптизом – детский сад.

Вот избитая жена какого-то общего любимца консультируется с публикой, не стоит ли в отместку «обобрать его до нитки»; вот маститый престарелый актер в прямом эфире отказывает дочери в наследстве, а та что-то жалобно канючит; вот знаменитая певица, советско-патриотического направления, оставляет после себя несметные сокровища, а демократическая общественность следит за их остервенелым дележом… Раньше, пожалуй, так потрошить чье-то интимное решились бы разве что в отношении какого-нибудь вселенского злодея, и то после его смерти – вроде как бросить труп на растерзание воронам. Но то уже в нашем темном прошлом.

Ну и одежда, конечно, выражает ту же тенденцию – все в рыночном духе «товар лицом»...

В «стране советов» шутили: «почему нельзя заниматься сексом на улице? – Советами замучают!» Само собой разумелось, что есть вещи, которые никого, кроме вовлеченных лиц, не должны касаться. – Теперь как раз не могут без советов и дискуссий. И дело-то вроде совсем нехитрое, в смысле технологии, – любая, самая безмозглая зверюшка вполне компетентно «занимается любовью» без помощи Анфисы Чеховой. Не то новый человек. Без Анфисы ему неинтересно. Ему нужна широкая заинтересованная общественность, нужно – «людЯм» все рассказать и показать, аж на «ток-шоу». Такое вот преображение товарища Парамонова.

Смешно, будто бы, всерьез говорить о проявлениях идиотизма, но, если какой-то идиотское явление публично торжествует, значит, что-то фундаментальное за ним стоит. В данном случае это фундаментальное – душевная несостоятельность, упрощенность, успевшая озлобиться на все слишком для нее тонкое и сложное, на все, что так долго, видимо, вгоняло ее в комплекс неполноценности...

В общем, такого изничтожения чувства личного, как при строе, будто бы признавшем свободу личности, при том коммунизме (советизме) нам и не снилось. (А ведь я еще не говорю о той абсолютной цифровой прозрачности всех и каждого, полной просматриваемости современных свободных граждан, до которой далеко любому «городу солнца» и самым фантастическим антиутопиям. Когда разные замечательные сервисы оказывают вам свои замечательные услуги совершенно бесплатно, требуя от вас взамен только одного – все о вас знать. Не развиваю эту тему, потому что это просто повергает меня ступор...) То были «гомо советикусы», а эти новые – что за «гомо»?.. При коммунизме мы мечтали о свободе личности, и понимали под нею, конечно, признание обществом и властью особой сферы неподотчетного, заповедного, в широком и любом смысле интимного в индивидах. И думали (я по крайней мере думал), что именно это самое несет с собой демократия. На самом деле демократия имеет в виду под свободой личности нечто диаметрально противоположное: никто будто уже и не должен нуждаться в сфере своего неподотчетного и заповедного, а свобода личности – это право и готовность людей выворачивать все свое частное, в первую очередь грязное белье, на публике... При том коммунизме, вопреки коммунизму, личность сохранялась, хотела сохраниться; при демократии она сама себя упраздняет. Кто б мог подумать, что демократия – это Ксюша Собчак!..

Иначе это можно назвать – тотальное опошление.

б) Религия корысти и чванства

Человечество живет идеями; и самая психически примитивная идея – это, наверное, деньги. Нечто бесплотное, невещественный знак, и одновременно концентрирующее силу и власть. Впрочем и «недвижимость» и шмотки сверх естественной необходимости, конечно, идея та же самая: богатство, однокоренное с «бог». У первобытных людей дензнаков и не было.

Так и самая примитивная религия – поклонение «золотому тельцу».

Вслушайтесь только, как звучит: «собственность священна и неприкосновенна». Священна, – ни больше ни меньше! Тот самый «золотой телец».

На самом-то деле, автор приведенной формулы имел скорее в виду – «священна и неприкосновенна личность, а постольку должно быть защищено и все ей принадлежащее: ее взгляды, ее интимное, ее имущество». Но у упрощенного человека своих взглядов нет, интимное, как мы видим, он норовит раздеть, – тем больше для него значит именно ее имущество. Счета, «тачки» и унитазы, священные и неприкосновенные. Каждый, в этой упрощенной психологии, – жрец своей корысти; чем больше он преуспел в служении себе, тем большего заслуживает уважения, а уж если «богат» – то есть раздобыл для одного себя безмерно больше того, что человеку вообще может быть нужно – то и восхищения. Как бог. Кому «лучше», тот и сам «лучше». Это очень трудно выразить логически, так же как родственное этому право силы, но у архаичных инстинктов своя логика.

И вот, всякая новая «звезда» с искусственного глупого небосклона старается демонстрировать материальную роскошь, всегда безвкусную, потому что умышленно кричащую. Виллы аж до шести этажей в высоту, раззолоченная лепнина, столешницы из крокодиловой кожи, на которую закидывает ноги, и проч., и проч. И знает – как бы мучительно «простой», то есть живущий на зарплату и не мелькающий на экранах человек, ей ни завидовал, еще больше он будет (в массе) ею восхищен. Зависть – это уже форма признания и преклонения. «Богатые и знаменитые» для нового упрощенного, вернувшегося к психической архаике человека – вроде как жития святых. Лучше тот, кому лучше!

Чванство в виду всего этого – это и есть «достоинство» упрощенного человека. Эгоизм (как «естество», ощутившее свою право) и снобизм (гордость преимуществами), в эпоху упрощения душ не просто реабилитированы, а становятся ее идеалами. И не то что «звезды», это уж ладно, а – поднимай выше! – сама культурная «элита» – уже не та, что «погибает за край родной»; ее нынешняя «борьба с режимом» есть вполне доходный проект, легко сочетается в «борцах» с ресторанным и прочим бизнесом. Сама «элита» себя гордо относит к «среднему классу» (то есть купечеству; учителя и врачи – ведь это класс ниже среднего)…

в) Упрощение понятия личностного до одного лишь его социального, формально-юридического аспекта. «Европейский менталитет»

Личность в социуме, как социальная единица, заявляет о себе и своем достоинстве правосознанием. Правосознание, можно сказать – это синоним «европейского менталитета». Во всяком случае, мы привыкли считать (без фактических оснований для этого), что именно европейского. Личность с обществом, которое управляется административно, должна согласно идее правосознания находиться не в каких-либо патерналистских, соборных или тем более господско-рабских отношениях, а в отношениях формально-юридических. Где права и обязанности личности по отношению к другим и ко всему обществу в целом строго определены законом, таким, с которым каждый мог бы согласиться заведомо, и являются вопросом ее свободы и абсолютного достоинства, так что никто не смеет требовать от нее чего-то большего, по своему усмотрению.

Однако предельно очевидно и то, что формально-юридические отношения далеко не исчерпывают всей сложности человеческих моральных отношений, и даже могут порой идти с ними вразрез. Другими они и не могут быть, иначе их невозможно было бы формализовать – задать a priori. Соответственно этому правосознание, само по себе, предполагает принципиальное неразличение моральных проблем за пределами определяемого формально-юридически. Все такое его не касается, и в этом его пафос. Оно слепо, как сама Фемида. «Имею право» – ведь это в большинстве случаев значит: «сделаю как хочу, хотя совесть или жалость вроде бы и не велят»; «не имею права» – «не сделаю, вопреки жалости или совести». И вот, это принципиальное игнорирование бесконечно сложных душевных феноменов и обстоятельств очень подходит и само способствует общему психическому упрощению душ. В святое личное закон не лезет, значит, можно обходиться без святого и без личного.

Упрощение отношений личности с властью, с бюрократией, с чиновничеством до формально-юридических – это вдохновляет. Зато упрощение душевных, просто любых человеческих отношений до формально-юридических – это может быть и глупо, может быть и дико, может быть и прямо чудовищно. В «европейском менталитете» мы видим и то и другое, вдохновляющее и удручающее. К темной стороне этого менталитета я еще вернусь, в главке о специфической жестокости упрощенного сознания.

Формализмом тут пронизано все, так что и примеры приводить трудно, глаза разбегаются. – Ну, скажем: «сексуальную революцию» следует приветствовать, как раскрепощение личности, и блудливость разных там Берлускони, резвых не по годам – это их личное дело. Святое. Поэтому, когда какого-нибудь очередного Берлускони свободная пресса застукает за какими-нибудь его очередными шашнями, имеет значение только одно: та (или тот), с кем его заснимут на скрытую камеру, достигла восемнадцати или не достигла? Вполне себе половозрелая и сексульно весьма активная жертва счастлива, позирует для обложек журналов и гребет гонорары, а вся цивилизованная Европа озабочена только одним: случились те шашни за день до заветной даты, и тогда наш Берлускони гнусный педофил, а если на день позже – образцовый гражданин.

Принципиально не взирая на лица, Фемида не должна взирать и на пол этих лиц: соответственно, не «мать» и «отец», а «родители» – пресловутые номер 1 и номер 2. С одинаковым набором прав и обязанностей. Соответственно, понимает новая простая душа, при разводе матери и отца обе стороны должны иметь равные права на детей. Значение слова мать, святое значение, из которого вытекает ее божеское и человеческое преимущественное право на ребенка – этой душе, конечно, неведомо. У нее все просто. Меж тем, в проклятое совковое время никто в этом праве матери и не сомневался. «Она же мать! – Мать был Новосильцев!» – вот забавный диалог из «Служебного романа», подчеркивающий исключительность случая, когда святое материнское право на ребенка переходит отцу.

Ниже будет сказано еще несколько слов о «ювенальной юстиции» – о случаях, когда детей из бедных семей заботливые новые люди отнимают и отдают в детские дома, потому что «там им будет лучше» (сытнее), где они получат все, что положено иметь ребенку по закону, за исключением того, что в законе прописать нельзя...

Или – взять тему социально-политическогого плана – Крым. Российский или украинский? Имеют значение лишь бумажные обстоятельства (и то, впрочем, сомнительные), – реальность никакого значения не имеет. Разгадайте загадку: русские, говорят по-русски, считают русскую историю своей, Бандеру ненавидят особо – кто такие? – ответ: украинцы. Потому что в таком-то году некий коммунистический (неважно) вождь, хоть и внутри единого на ту пору государства (неважно), на одном том основании, что так у него зачесалось в левой пятке (тоже неважно), отписал их в УкрССР. Ну и какие вопросы? Бумажка – святое. Даешь укроязычие и бандеризацию.

Особо курьезно воплощение «европейского менталитета» в нашей постсоветской, будто бы ориентированной на Европу интеллигенции. Тут уж никак не скажешь, что мнящий себя элитой постсоветский оппозиционер свел свои отношения с властью к чисто законным – симметричным. В прежнем духе, только нынче с обратным знаком, он считает себя выше власти и верит в свое право ее попирать, как вместе с тем попирать и права всех остальных людей – «совков», «ватников» и прочих «гомо советикусов», по его мнению не дотягивающих до европейской ментальности и голосующих не за кого надо. Одни равнее чем другие! Чванство зашкаливает. Сноб (моральный урод) уже не скрывает, что он сноб, а горд этим и неустанно это демонстрирует; так, проблемам рукопожатности, свержения режима и доступности устриц для Ксюши Собчак он посвятил свой собственный великобюджетный «проект» – печатный орган «Сноб». «Нам можно то, чего нельзя другим, потому что мы это мы» – это уже не подспудное, а прямо заявляемое убеждение отечественного снободемократа. Скажем, вломиться с воплями и кривляниями в редакцию «Сноба» или «Эха» было бы конечно недопустимо, а прыгать без порток под бой там-тамов и выкрикивать что-то слабоумное в церкви – очень даже здорово, потому что это наши девочки скачут и орут, оппозиционные; калечить полицейских пожалуйста, а те и защищаться не смей; и если «ватники» вступятся за свой родной язык на своей родной земле, то духовному европейцу не зазорно и сжечь их заживо или бомбами закидать – в общем, симметричными формально-юридическими отношениями тут и не пахнет. (Кстати, говоря об Украине, – и никакой культурной потери в замене русского языка на украинский это упрощенное европейское сознание не видит: можно и Пушкина на украинском, – а че!..) Упрощение душ на постсоветском пространстве, в его самоназначенной элите, явно не пришло даже и к столь элементарному, в сущности-то, правовому сознанию.

г) На что теперь «великий и могучий», или Не в коня корм

Помыслить – это значит ощутить и найти ощущению нужные слова. То есть мы думаем, хоть и не в первооснове, но в значительнейшей мере на языке. Это необходимый и единственный инструмент, при помощи коего формируется настоящая, не поверхностная и не заимствованная мысль. Естественно, что достойную так называться мысль можно произвести на свет только таким инструментом, который ощущаешь полностью своим – только родным языком. (Тем, на котором заговоришь спросонок.)

Отсюда, главное, следует, что если человек не ценит свой язык – чем в сегодняшней России даже бравируют – то он и не может по-настоящему мыслить, а может в лучшем случае воспроизводить какие-то модные бытовые, псевдонаучные или политические клише. Это, конечно, первый признак упрощенной души. На более зримом уровне, отсюда возникла и та повальная неграмотность, что стала неприятной приметой нашего времени. Не каждый умный человек, конечно, сровняется в грамотности с Розенталем, – но уж «умоляю» вместо «умаляю» или «кротчайший» вместо «кратчайший» он не напишет и подлежащее от сказуемого запятой не отделит. Вдумчивый человек слишком неграмотным не бывает. Кстати о знаках препинания: не случайно ведь точка с запятой и даже двоеточие и тире стали у нас чуть ли не архаизмами – видимо, они предназначались для слишком тонких по нашему времени мыслительных конструкций.

Чрезвычайно показательно для нашей ментально упрощенной современности то, что главным языком международного общения, включая не только «туристический», но и культурный и даже научный, стал (в последнем случае вместо латыни или немецкого) – удивительно бедный и неповоротливый английский.

Совершенно очевидно, что если бы выбор международного языка был делом филологов, писателей и ученых, то английский язык в качестве возможного кандидата даже не рассматривался бы. Не подошел бы и русский язык, научившийся (благодаря гению Пушкина) передавать разницу между «юный» и «молодой», «трепетать» и «дрожать», «пронзить» и «проткнуть» и т.д. – он для этой роли слишком хорош (богат). А вот любая немного упрощенная латынь (итальянский, испанский, любимый всеми французский) подошла бы на роль универсального гораздо лучше как русского, так и английского. Одни только эклектичность лексики английского (разнородная смесь чего-то романского и чего-то германского), пресловутое «слышится-не-как-пишется» и неразборчивая фонетика сразу бы отмели его из списка. Всех причин столь неудачного, прямо скажем наихудшего выбора здесь не место детально разбирать, а в самом общем виде популярность английского можно объяснить, с моей субъективной точки зрения, словами поэта: «люди сметки и люди хватки победили людей ума» (практики победили теоретиков).

Но я не про то, а именно про бедность и неповоротливость.

Понятно, что для англоязычного его язык и не столь беден, и не столь неповоротлив. Каждый изучающий, кроме английского, французский и немецкий языки может заметить, что освоить английские базовый словарь и грамматику сравнительно с ними можно довольно быстро, однако возможности читать английские подлинники и понимать живую речь одно это далеко не дает. Подобный разрыв наблюдается в каждом языке, но в английском он велик исключительно: дело в том, что носители английского исторически выработали сложную и трудноуловимую, не помещающуюся ни в какие учебники, структуру идиоматических оборотов, возмещающих слишком простую филологическую основу этого языка. Хорошо знать английский много труднее, чем французский и даже немецкий, а может быть даже и чем русский – зато гораздо легче, чем французский, немецкий и русский, знать его плохо. Видимо, это-то обстоятельство и помогло воцарению английского: «не нужно глубоко или тонко, достаточно кое-как».

В конце концов, великолепное произведение можно сделать и не самым подходящим инструментом, скажем, вырезать гениальную скульптуру из дерева можно и сапожным ножом, если этот нож в хороших руках – и, в этом отношении, плохих инструментов-языков для думающего человека не существует, был бы только этот инструмент для него своим, родным и ценимым. Но вот предпочтение плохого (плохо знаемого) английского в качестве универсального международного – очень и очень явный симптом всемирного упрощения душ.

Позвольте мне такую смешную фразу: плохих и хороших языков нет, но если бы были, худшим из европейских был бы английский. Ибо он настолько недостаточен по части лексики, возможностей словообразования и построения необходимых для работы логики сложных предложений, что некоторые интеллектуальные сферы, освоенные человечеством, он в себя вообще не вмещает. Буквально. Так, значительная часть немецкоязычной философской литературы последних двух столетий на него попросту не может быть переведена (!). Относительно недавно сообщили, вроде как о чуде или как о фокусе, о переводе старинной уже «Науки логики» Гегеля, но вряд ли кто-нибудь всерьез изучает этот труд на английском… Меж тем – замечу специально для ощущающей себя «провинциальной» русскоязычной публики – на литературный русский язык максимально хорошо, насколько это вообще возможно, переводится все написанное и сказанное на любом языке планеты, а во многих случаях переводчик на русский вынужден и улучшать это написанное и сказанное. Так, при переводах с английского на русский поневоле приходится пользоваться разными русскими, более точными и выразительными словами для одних и тех же английских слов, обогащая текст оригинала смыслами и оттенками, – вроде как перекладывать гитару на орган. Ибо о настоящих значениях английских слов можно каждый раз только догадываться из контекста, когда таковой имеется. Вот, навскидку, слово ”little” (маленький): ”little one” (буквально маленький некто) переводится нежным «малыш», “little man” (буквально маленький мужчина) переводится как теплое «паренек», а название романа Диккенса “Little Dorrit” (Маленькая Доррит) в своем самом популярном русском переводе звучит и вовсе как «Крошка Доррит». – И в обратную сторону – страшно представить, какому варварскому выхолащиванию подвергаются русские художественные тексты в переводе на английский (да и не только)… Потому-то, видимо, за рубежом и сомневаются в достоинствах Пушкина: а как вообще они могут на их языках проявиться? Что там может быть услышано в Пушкине, кроме немудреных и часто заимствованных сюжетов?..

В случае Пушкина, по-настоящему о худом говорит другое: модным становится «отрицать» Пушкина и в России. От кого только не услышишь насмешливое «наше все» и т.д. Вы правы, скептики, это не ваше все: не в коня корм.

По меньшей мере в одном отношении мыслящий русскоязычный человек может быть счастлив – счастлив тому обстоятельству, что «черт догадал» его родиться в хронически неблагополучной России: у него сейчас, может быть, лучший в мире инструмент для мышления – его язык.

Не буду цитировать здесь Тургенева (и множества других, русских и не русских авторов), скажу только, что оценка классиком «великого и могучего» просто констатирует факт. Но это я к слову. Не удержался, вспомнив, как недавно некий особо прогрессивный филолог обозвал русский язык… «убогим». Это на фоне английского-то, который, видимо, для него и является идеалом! Что ж, какое время, такой и филолог. Для упрощенных душ сокровища русского языка и могут представлять собой лишь что-то вроде завалявшегося на чердаках старья. На что все это теперь?.. Им, повторю, это и правда – не в коня корм.

Говорят глубокомысленно, что зато английский язык – «аналитический», а русский – «синтетический». (Все предпочитают быть «аналитиками».) Что ж, самым «аналитическим» в мире великим языком был, как известно, древнекитайский. Не было в нем родов, падежей, времен, форм множественного числа, уменьшительных и т.п., слова соответственно не имели никаких приставок, суффиксов и окончаний (потому и легче их оказалось зарисовывать картинками-иероглифами, чем записывать буквами). «Два женщина завтра идти рынок», наверное как-то так. Английский язык, как и современный китайский, безусловно к счастью для них, уступают древнекитайскому в «аналитичности». Я просто хочу напомнить, что определение «аналитический» отнюдь не означает какого-то высшего качества в сравнении с «синтетическим», как и наоборот. Кстати, та философская литература, которая в принципе не может быть переведена с «синтетического» немецкого на «аналитический» английский, в основном носит именование, как раз, «аналитическая»…

Показательно, как благодушно люди того же гордого собой круга, к которым относится упомянутый выше «филолог», относятся к подавлению на Украине русского языка. Этноцид, чистопородный фашизм этого патриотического украинского предприятия принято в данном российском сообществе игнорировать, а здесь не место останавливаться на юридической стороне вопроса, на уровне правосознания в украинской «европейской» державе и ее покровителях и т.д. Но удивительно, что даже, так сказать, филологического абсурда замены развитого литературного языка, сумевшего (в эпоху просвещения) обогатить себя до уровня выше любого европейского, на один из его же собственных архаичных просторечных вариантов – никто из них и не замечает! Почему? Да просто потому, что если мыслить на том уровне, на котором они мыслят, не нужно ценить ни русский, ни украинский, ни более развитый, ни менее. Да пусть хоть офеньский. На каком славянском языке воспроизводить модные клише, действительно все равно. Лучше всего их воспроизводить на модном английском.

Ну конечно, любить можно и украинский (во всей России над ним и подсмеиваются, и нежно любят), а в соответствующей части Украины любить его даже и нужно. Но заменять свой же литературный язык на местное просторечье – все равно что менять свой автомобиль на старую милую телегу. Телега завязнет, авто заржавеет… А может, как раз, каким-то дальним психическим фоном, то самое и нужно – чтобы попроще? Вроде как с выбором английского?..

Напоследок, еще об одном неприятном филологическом явлении в современной России, идущим в ряд с повальной неграмотностью. Уши вянут от бесчисленных англоязычных заимствований (английский язык в этом не повинен, он здесь тоже страдательная сторона). Тут плохую службу русскому языку сослужило его собственное главное достоинство – точность, в данном случае стремление обозначать каждый оттенок значения своим отдельным словом. В силу этого его свойства русский язык сам по себе предрасположен к заимствованиям – любые новые для России реалии предполагают некие новые для нее значения имеющихся слов и втаскивают за собой иноязычные корни, даже и там, где другой язык без них обошелся бы. Так к русскому языку, кроме неизбежного и полезного, налипает и много мусора – ныне это все эти «кейсы», «трейды», «тренды», «бренды», «скилы», «фейлы», «лузеры» и т.д. Причем во многих случаях подобные заимствования уже явно дурацкие, больше чем ненужные. Если «кейс» всякий интеллигентный человек переведет как «случай» в одном из его значений, но здесь некий оттенок все-таки имеется, то уж «скил» точно переводится как сноровка или как более «физиологическое» навык, «фейл» – как неудача или провал, «лузер» – недотепа или, что явно не одно и то же, неудачник, и т.д. Есть в этом какое-то демонстративное пренебрежение к родному языку, как слишком уж сложному для упрощенной и довольной этим современной души, – некое дикарское глумление над высшим и потому раздражающим.

Такая вот мрачная филология получается.

д) Глупость как альтернатива тоталитаризму

Примитивно тоталитарное сознание: оно верит, что владеет всей объективной истиной, той самой, что одна на всех. О многоликости и неисчерпаемости истины оно еще не ведает, вся она, как ему кажется, умещается в нем без остатка. Остается только принудить к послушанию всех остальных. Это – примитив маньяка. Его деспотические общественные проявления, как известно, ужасны.

Но еще на ступень ниже – хоть и не столь физически страшен – тот примитив, для которого объективной истины будто не существует вообще.

Для такого примитива реальны лишь какие-то интересы, проще говоря реальна лишь корысть, а смыслы и истины для него – только «тексты» (пустые слова), которые в данный момент покажутся ему наиболее привлекательными: или оправдывающими какую-нибудь его текущую потребность, или просто занимательными, или модными, которыми можно себя украсить. Этот вид примитивизма носит именование глупости. И расставание с тоталитаризмом опирается в массах, как мы это видим вокруг, не на ум, прозревший сложность истины, а на именно на этого рода глупость, – психическую упрощенность, для которой – ни связей, ни смыслов, не тем более истин.

Замечу, что психическая упрощенность, или глупость, вовсе не обязательно предполагает неспособности к умственным манипуляциям. Тут нужно сказать хоть пару слов о философии. Точнее, о том, что в нынешнюю эпоху упрощения душ предлагается вместо нее. Она – та, что самая модная – именно в этом «мейнстриме».

Итак. Всякая речь, плодящая сколь угодно складные слова, «тексты», и притом не имеющая целью донести какой-то общезначимый смысл, называется бредом или глупостью. Если эти слова не общеупотребительны, а составляют подобие терминологии, с которой надо еще предварительно знакомиться (обучаться) – то мы имеем дело с особой «культурной» разновидностью глупости, – псевдоученой. Вот именно это и называется постмодернизмом. Пухлые словари терминологии, описывающей унылую пустоту – его характерная примета и его настоящий конечный продукт. Отличие «постмодернизма» от прежней обычной и псевдоученой глупости лишь в том, что раньше подозрение в отсутствии смысла в «тексте» обидело бы говорящего, а теперь – это его собственный пафос. «Смысл» – это фикция! А «истина», которая предполагалась бы в конце концов на всех одной, – тоталитаризм! В общем, глупость ныне – если только это глупость модная – парадигма, столбовой путь. Этому – учат. Знаменитое высказывание Чехова «университет развивает все способности, в том числе глупость» относится к нашему времени совершенно буквально. – Понятно – сколь бы замысловатым это псевдоученое словоговорение или текстотворчество ни было, выражает оно, конечно же, все то же упрощение душ, психическое убожество. (Зато какая чудесная возможность карьеры для тех, кто научился говорить, но кому нечего сказать!)

Это – уровень «элитарный». А обыденное сознание ныне, как это довольно точно называется, – «клиповое». Будто нарезанное из кусков немой кинопленки и скленное как попало. То есть такое же сверх-упрощенное, не знающее и знать не желающее о связях и смыслах, только к тому же еще не слишком словесное (не случайно, видимо, и столь малограмотное). В это сознание никакой тоталитаризм, конечно, не проникнет, поскольку в него не проникнет вообще никакая связная идея. Такое именно сознание должно быть у кошки, взятой людьми в дом: все удивительно и притом столь же безразлично, все состоит из отдельных ярких картинок, и бесполезно в чем-либо искать смысла. Кошке – бесполезно искать смысла, потому что у нее нет для этого природных данных, упрощенному человеку – потому что и охоты нет. Он тоже попал в мир, где усилиями человечества многое для него стало слишком сложно, и так вот к нему приспособился: глазей, пользуйся, и ни во что не вникай...

е) Дегуманизация искусства: либо игры снобов, либо ширпотреб

Самое удивительное, это что слова «дегуманизация искусства» в наше время простоты душ – не чья-то злая оценка современному искусству, а его собственное кредо. Причем кредо именно «элитарного» искусства, того что «не для всех». Разумеется, это – говоря определенно – вопиющий идиотизм. Если вне всего того, что вообще может волновать человека, что-то теоретически и может для него существовать (и то не факт), то уж именно для искусства ничего такого точно существовать не может. В том числе и любые «трансцендентные» содержания – либо существуют для человека и его искусства, и тогда уж не «дегуманизированы», либо не существуют, тогда и говорить не о чем. По определению: искусство – это о том, что нас (человека) трогает, хотя бы не могло быть доказано, предписано или не приносило явной пользы. Ну а если «дегуманизированное искусство» кого-то все-таки трогает, значит, идиотским нужно признать сам этот термин. – Но ведь не случайно он так радует и тех, кто его выдумал, и посвященную публику! Случайного не бывает ничего, а глупость по-своему даже особенно показательна. Так что все-таки сие означает? Что – под этим? – только одно: да устали мы и от ваших смыслов (которые нам не по уму), и чувств (которые в нас неразвиты), и красоты (которую не ощущаем), и ваших «хорошо – плохо» в особенности! Что же остается? – остается известная социальная активность, где одни группы заносятся перед другими и различаются тем, кто как себя «поставит»; остается – рекламизм, как это называлось во времена Малевича, а по-нынешнему пиар. Для того, чтобы никто уж не сомневался, что в искусстве искусства уже нет (то есть оно «дегуманизировано»), а есть только условные знаки, по которым одни группы могут различать «своих», элитарных, от всех прочих недостойных – и явлен миру тот самый квадрат, черным по белому. Различие коего от любого такого же квадрата в том, что он (если разглядеть автограф) объединяет «призванных». Иначе говоря, это игры снобов.

В этом смысле массовое искусство, или «ширпотреб», стоит бесконечно выше. «Масса» своими вкусами не чванится, ей нужно получить ощутимое удовольствие. Потому, совсем без искусства (профессионального умения) и без того, чтобы кого-то душевно трогать, массовое искусство обходиться не может. Голый Король тут не «прокатывает»; хоть русалок на пруду, а предоставь. Самый слабый художник хоть как-то рисует, певец выводит какую-то мелодию, режиссер монтирует пленку, и обращаются они к тому в человеке, что так или иначе его волнует или радует. Вообще говоря, популярное искусство бывает, а в идеале и должно быть, самым настоящим высоким искусством – дело ведь не в массовости или камерности самих по себе. Скорее сомнительным может быть то искусство, которое трогает слишком мало кого. Но тут дело в уровне самих «масс». Если «дегуманизированы», то есть утратили высшие психические этажи, массы, и притом они же заказывают музыку (по законам рынка), то мы и получим то, что сейчас получаем. Массы будут низводить искусство, а искусство еще ниже будет опускать массы, и так до «ниже плинтуса». И вот, если судить о публике по тому, что стало в искусстве популярно – большинство из нас уже находится на психическом уровне умственно отсталого подростка, причем на всю мальчиковую половину докучающего участковым полицейским. То есть искусство – «дегуманизируется»: психически деградирует.

Соответственно, для душевно упрощенных обществ, так и считается: что в искусстве популярно (кассово), то и супер. В смысле, то и культура. «Джеймс-Бонда», за это самое культурное достижение, Ее Величество королева-демократ Елизавета так прямо и жалует лордским достоинством. А че?.. И что для «совков» значили какие-нибудь «Пять вечеров», то для особо цивилизованного человечества – какой-нибудь «Годзилла»...

ж) Церковь отвоевывает свои позиции, но это упрощению душ не мешает

Духовность, в узком религиозном смысле, будто бы возрождается: трудно встретить некрещеного. О чем легко судить уже по тому, что нательные крестики носят уже не в прежнем духе интимного, под одеждой и скрыто от глаз, а явно, как брошки. Никто уже, так сказать, не прячет свой светильник под стол. Но это не мешает новым христианам – ни гнать из метро «попрошаек», ни служению «мамоне», ни конечно же «смотреть с вожделением»... Это возможно, во-первых, потому, что логика для упрощенной психики вообще играет мало роли, в ней легко совмещается логически несовместимое, если только та и другая стороны противоречия чем-то удобны. И нищие «пусть идут зарабатывают», и сексуальная революция пусть себе набирает обороты, ну заодно и духовность не помешает. Служить одновременно Богу, клубничке и мамоне, новому – тем более уже рыночному – человеку нисколько не затруднительно. А че?.. Во-вторых, упрощенный человек вообще все передоверяет специалистам: как башмаки ему чинит один мастер, компьютер другой, красоту делают в салонах, таблетки для пищеварения и «для любви» выписывает врач, семейные конфликты разрешает психолог, душу лечат, по фрейдовской методе, психоаналитики, – так и за духовность отвечает особый сервис: церковь. Ведущая прием, как и прочие организации из сферы услуг, по определенным дням. Ну и предписывающая определенные процедуры на прочие дни. Как раз для того, чтобы во всем остальном – все оставалось бы все так же просто! Все, так сказать, во благо человека – и в дольнем мире и в горнем!

з) Специфическая жестокость

Конечно, по части жестокости гитлеризм, сталинизм или пол-потовщину превзойти невозможно. Так что о жестокости демократии будто неловко даже и говорить. И, действительно, новый упрощенный человек как будто не так и зол, – он скорее равнодушен. В отличие от наших коммунистов, он не ратует за расстрелы, в качестве социальных мер, не приветствует кровавые жертвы каким-то идеям (их у него и нет), сталинские преступления его удивляют – «это ж надо, какая жесть». (Впрочем, его легко убедить, что никакого сталинизма и не было, равнодушного можно убедить в чем угодно.) А первобытная животная злоба в основном будто канализуется через экраны телевизоров (судя по которым, впрочем, человеческий самец есть уже даже не обычный зверь, а сущий сатана).

Но специфическая жестокость упрощенного человека (нашего нового и векового западного) все-таки проглядывается, и порой обескураживающе. И это далеко не только экранное насилие. Эта жестокость – не дикость, не злоба и не садизм, а – какое-то наивное бездушие. Та косвенная жестокость, которая содержится в безоговорочном признании любого имущественного неравенства (роскоши посреди нищеты), – одно из проявлений этого бездушия, еще не самое худшее. Это особый менталитет: какое-то психическое убожество, крайнее душевное упрощение, просто не позволяющее хотя бы различать того, что человеку с душой тяжко или вовсе непереносимо. И именно, надо признать, менталитет европейский – то есть такой, который получается в результате долгой демократии, иначе говоря предоставленности обывателя самому себе.

Апогей этой психической примитивизации – смутивший, надо сказать, многих и в Европе – история с тем бедным датским жирафом Мариусом. История символическая. Вот уж менталитет так менталитет... – Не нужен зоопарку жираф, хоть и молодой и здоровый? – можно умертвить, а че, бойни же существуют. А раз нужно умертвить – отчего ж не скормить львам, а че, мясо же едим. Разделывать тушу придется – отчего ж по случаю не преподать детишкам урок анатомии, а че?.. И европейские папы с мамами берут за ручки и приводят своих дошколят, в шапочках с пумпончиками, на обещанное представление! – И вот оно само. Мариус доверчиво облизал миску, смотря благодарными глазами на таких добрых кормящих людей и думая о возможной добавке, получил вдруг гвоздь в лоб, грохнулся головой о сцену со своей жирафьей высоты, похрипел, подергался еще какое-то время и затих. Тут его теплого начинают разделывать и демонстрировать публике окровавленные лапы и проч.! и никто из детишек не забился в истерике, не заплакал, не закричал! Ну разве что растерянность какая-то у кой-кого на мордашках. Ведь папы с мамами плохому не научат...

О, господи, мертвецы ходячие, будь они прокляты.

Формально, то есть примитивно мысля, ничего не произошло такого, чего бы не происходило повсюду: этому жирафу пришлось не хуже, скажем, чем могло бы прийтись тому норильскому медведю, которого пытались задавить два озверевших идиота на локомотиве. Но ведь то были идиоты, а не научные сотрудники; но ведь они не звали на представление детишек; но ведь, когда их поймали, они каялись, врали, что не нарочно и т.д. ... То есть до Европы нам еще в чем-то далеко. В смысле менталитета. Но, боюсь, эта «зияющая высота» может быть взята и нами...

3. Отдельная тема: упрощение душ как «гуманизм»

Первый и по сути единственный импульс истинного гуманизма, как я его понимаю – это гуманность, или по-русски человечность, – то есть систематическое избегание любой ненужной жестокости. (Ненужной – значит такой, избежание которой не приведет, по зрелому размышлению, к какой-нибудь еще большей жестокости; например, гуманно отвязать собаку с цепи, но только если это не бультерьер.)

Главный путь к воплощению гуманного импульса в социальную практику – это здравый и справедливый проект всеобщего признания всеобщих же, так называемых общечеловеческих ценностей в качестве приоритетных перед любыми частными, в тех случаях, когда первые и вторые входят в конфликт. То есть, если 1) что-то на наших «высших этажах», в области дорогих нам идей ведет к вражде, побуждает людей мучить друг друга, или 2) если наши идеи устроены так, что они насилуют нашу собственную природу (вроде, скажем, обета безбрачия) – то следует пересмотреть и откорректировать сами эти идеи! При всем к ним уважении.

И «базовые» инстинкты суть, во всяком случае, именно общечеловеческие. Этого у них не отнять. Даже более того: общеживотные. Так что с ними тоже необходимо считаться.

И вот, в русле общей примитивизации душевных процессов и в их числе мышления, организованный гуманизм сам начинает действовать в направлении «сноса надстроек» – всех вообще... Хотя ведь и все собственно человеческое – именно в «надстройках» над животным... При этом сей гуманизм порой не останавливается и перед жестокостью, избегание коей есть вроде бы ценность самая базовая из базовых, для гуманизма-то, – но он того уже не видит. Будто хоть что-то в душе можно ампутировать без боли и без последствий... Так идеально здравую установку гуманизма сносит в болото, точнее, по нынешним временам, в разливанное море пошлости – упрощенности душ. Если высшие душевные этажи хоть чуть-чуть стесняют низшие – если удобствам, удовольствиям и нежеланию «заморачиваться» (думать и чувствовать) хоть что-то мешает – долой эти самые высшие этажи!

И тот, кого берет ужас от этого процесса – как того ворона на дубе из крыловской басни – тот «алармист». Мешает беспечно жить.

Со своей стороны, и сам «упрощенный», без «надстроек», новый человек начинает патетически осмыслять себя «человеком таким, как он есть», какового гуманисту якобы и следует любить и лелеять. Всякое поминание о «высших этажах» – насилие!.. Хотим зрелищ (непристойных), хлеба (бытовой электроники), и чтобы ничего другого от нас и не ждали, никакой культурой не насиловали – любили так!..

Перечислю некоторые социальные установки и проекты такого гуманизма. Практически сплошное «а че?»...

Скажем, характерно мягкое отношение гуманистов к буйному цвету порнографии. – А что (че), мыслят терпимые гуманисты, разумеется гордые отсутствием ханжества, – разве кто-нибудь от нее гибнет или чахнет? И разве порнография никому не интересна? – Да нет, и вред ее для здоровья будто не доказан, и – хм, хм – слишком даже, может быть, интересна... как-никак, основной инстинкт... – Ну дык а че?.. Налицо известная базовая потребность, а все те трудноопределимые эфирные материи, которые над нею надстраиваются, – только громоздят перед нею барьеры. Что, стало быть, негуманно. Отчего и не дать человеку, «как он есть», себя порадовать за счет этих самых материй?..

(Вот, кстати, в чем зло порнографии. Именно в том: она приучает презирать собственно человеческое в человеке.)

Или тема аборта. Право на аборт прямо значится в гуманистических манифестах. Принятый гуманистический эвфемизм этого дикого действа, вкупе с хорошо известными другими, не дикими, а скорее забавными – «планирование семьи». Проще говоря – вечная больная тема секса без последствий в виде деторождения. К чему тут зовет основной гуманистический импульс уменьшения страданий в мире? Очевидно, что рожать по 10-20 детей, так чтобы не иметь возможности их прокормить, действительно довольно-таки негуманно, и именно «планировать семью» – это то, что надо. Отсюда, опять же говоря проще, в каждой аптеке (хотя и не во всякой «Пятерочке» посреди жвачек и киндер-сюрпризов, как оно ныне практикуется в духе общего искоренения интимного), должны иметься в обязательном ассортименте контрацептивы. А граждане должны быть ответственными за свое поведение и своевременно ими запасаться. Вот и все! А откуда в гуманистическую agenda попала легализация аборта?! Как это могло туда затесаться? Да ведь уже по тому одному, что пытливый человеческий ум изобрел эти простенькие резиновые приспособления для «планирования семьи», аборт – преступление особое! ЦНС закладывается первой, то есть зародыш – живое и способное чувствовать боль существо. И козявку-то не стоит зря давить – ей же больно. Но именно на человека в утробе, живого и чувствующего боль, никакая гуманность у записных гуманистов почему-то не распространяется. Где, хотя бы, их (такое справедливое) отрицание смертной казни?.. Это поистине странно и чудовищно. Но легко объяснимо из общей псевдогуманной тенденции на упрощение суждений и быта. Кричать «оно», пока его будут вырезать, не сможет, на нервы никак не подействует, стало быть можно не задумываться. Так зачем людям палки в колеса ставить, ненужные заботы предписывать, не дать им жить попроще и поудобнее?.. Опять же, «свобода женщины самой распорядиться и т.д.», – свобода и гендерное равноправие – святое дело!

Да – гендер, гендер. Право (которое вообще есть формализованный гуманизм) – это равноправие (одно на всех). Факт. Никто никого не выше и не ниже. Но именно из этого, если хоть чуть-чуть пошевелить мозгами, следует, что если на один пол природа возложила особую тяжелую задачу (деторождения), а другому дала больше грубой силы, то разница в требованиях к полам должна иметься – в частности, какая-то опека женщины мужчиной естественна и даже составляет его долг. Однако формализм на то и существует, чтобы мозги не утомлять. Попробуйте, говорят, в гуманной Америке растворить перед женщиной тяжелую дверь – это будет шок: «сексизм»! Вот порнография женщину не оскорбляет, принципиально, а открытая дверь перед нею – оскорбляет... – Или еще: каждый раз, когда на письме упоминается общее понятие «человек» в своей местоименной форме «он», гуманист старательно выписывает в скобках «она». Так и подмывает бросить новый гуманистический клич: почему тогда «она» следует после «он», а не поочередно? И с кого начинать?..

Впрочем, «гендер» – это ладно, пустяки.

Эвтаназия – вот тоже лозунг гуманистов. То есть, грубо говоря: захандрил неизлечимо больной, говорит, «хочу умереть»? – Сей момент, окажем услугу! Только бумажку подпиши, вот здесь где галочка! А че? Сам пожелал...

Рассудим, исходя из главного гуманного посыла. Если жизнь безнадежно больного превратилась в подобие пытки перед казнью, и какой-то врач, в отчаяньи и через не могу, уступил его мольбам эту пытку прекратить – врача этого судить не наше дело, дабы не быть судимым. Вот и все, уверен, что может сказать по этому поводу гуманный человек, гуманист. Но упрощенное формальное мышление, не умея вдаваться в детали, которые только и важны, тут же хочет получить принцип – чтобы не думать, не чувствовать, а действовать автоматически; принцип этот ясен: надо узаконить эвтаназию! – Да разве же воля умереть может быть формализована? Все живое хочет жить на любых условиях, тогда как желание умереть всегда парадоксально, и не бывает «в здравом уме» уже потому, что возникает лишь в самой отчаянной крайности. Может ли такая воля хотя бы быть «ясно выражена»? Сейчас больной молит о смерти, а через минуту ощутит, что ему надо что-то обдумать, да мало ли что... А кто вправе формально обязывать врачей, хоть и законно, но – убивать кого-то?.. Программное мышление записных гуманистов канонизирует «доктора смерть» Кеворкяна, а ведь, сказать по совести, это был настоящий моральный урод. Дом его, сообщают, был завешан картинами собственного производства на тему умерщвления: видимо, дело делалось не без удовольствия... Уж как это далеко от трагического, ситуативного и каждый раз исключительного решения врача помочь больному уйти от страданий!..

(Между прочим, в отдельных случаях не посмеешь судить за эвтаназию и БЕЗ выраженной воли больного. Скорее, нужна заранее выраженная воля против возможной эвтаназии. Вспомним роман «Семья Тибо», там сын-врач делает смертельную инъекцию отцу, который своей воли на то и не выражал, и – кто его осудит... Просто, этот вопрос не решается примитивно: узаконить и все. Ну не такое это решение, за которое гуманистам надо «вперед с песнями»!)

Или «ЛГБТ». Забыл, как это расшифровывается, и справок наводить неохота, но звучит солидно. – Гуманисты, конечно, за право личности, во всей ее непохожести. Но понимают сие право уже в духе общей психической деградации, то есть отнюдь не как ее право на приватность, неприкасаемость, заповедность, – а, фактически напротив тому, как право на публичность! Так что пусть себе эти личности «самовыражаются» – прямо на площадях! Даешь «парады» и пышные бракосочетания...

Жалко геев, трудно им на свете? Жалко. Ну так приравняем патологию к норме! А че? – патология будет распространяться, говорите? И пусть, это ж по-нашему уже будет не патология.

(Все-таки, остановимся на этом – патология или не патология? – На здоровье и способности никакая «ориентация» явно не влияет. Но правильный инстинкт есть тот, конечно, который отвечает своему природному назначению, в данном случае продолжения рода; геи человеческий род не продолжат, так что, по определению – патология. Отклонение, извращение. А кроме того отношения мужчины и женщины выработали столько нюансов, со времен становления человека, такие особые «высшие этажи», что полного счастья геям в этой жизни не найти... Так что, терпя свои лишения, не надо делать таких же несчастных из других. Ведь половой инстинкт закладывается в значительной степени по примеру, в какой-то момент созревания, и если примеры будут повсеместны и общепризнанны, патология будет распространяться и число несчастных множиться... Но что до психологических проблем, так это ж надо думать, напрягать воображение, мозги утомлять – требование неудобное, негуманное! Зачем заморачиваться! Отменим сами психологические проблемы!)

Еще штука: «ювенальная юстиция». – Бить детей, понятно, варварство. Патриарх, осуждая эту особенную «юстицию», как будто неправ: «право семьи на воспитание детей» тут ни при чем, поскольку побои – это антивоспитание, выколачивание достоинства. И недостаточно кормить их – никуда не годится. И т.д. Но отнимать детей у родителей само по себе ужасно, много ужаснее большинства возможных неустройств в неблагополучных семьях – ибо есть слишком глубокие природные связи между ними, незримые только для полумертвых упрощенных душ. Эти связи остаются, даже если родители и совершают большие педагогические ошибки, например могут дать подзатыльника. И уж тем более, если просто не в силах хорошо кормить и одевать. Замечу, что указанные душевные «надстройки» над базовыми кормежкой и отсутствием битья имеются даже у высших животных, не только у человека. Следовательно, лишать кого-то родительских прав, и уж тем паче против воли самого ребенка, можно лишь в самых крайних отчаянных случаях и в результате самой тщательной и трудной судебной процедуры. Каковая, кстати, и предусмотрена в нашем законодательстве. Что же такое в этом свете «ювенальная юстиция»? Не что иное, как упрощенная процедура отъема детей. Да как можно ее упрощать, эту крайнюю меру, с какой стати?.. Проще закона только произвол. Что еще за «сталинские тройки» такие?.. Кто-то скажет, что это гуманизм, а по-моему – полное расчеловечивание.

Или, вот, в комплект к светскому гуманизму упорно подсовывают атеизм. Начинают вроде бы с «агностицизма» (в своем смысле этого слова, то есть, чего не знаем, того не знаем), а потом – глядь – и ату! «На небо залезем, разгоним всех богов». Это неверно даже терминологически («не знать» о чем-то не значит «знать, что этого нет»), тем паче неверно по существу. Светский – значит «вне религий», а не «против религий». А гуманизм – это чтоб человеку было хорошо. И многим людям, надо признать, с религией хорошо, как многим другим хорошо без религии. Все, что может сказать подлинный светский гуманизм по этому поводу – «ребята, давайте жить дружно»! Давайте сойдемся на минимальной платформе общих для всех, и верующих и неверующих, очевидных понятных ценностей, а все что сверх – уж как кому его Бог или совесть подскажут. А вот оскорблять то, что другому дорого заведомо, его святое – заведомо негуманно.

Здесь примечательно понимание упрощенной душой современного гуманиста такой важной гуманистической категории, как десакрализация. – Гуманистическая десакрализация означает, что все истинно моральные требования, которые принято считать зиждущимися на святой божественной воле, могут быть обоснованы рационально, как собственные требования разума, и получить, таким образом, с точки зрения гуманиста более надежный фундамент, как и более полное понимание этих требований. Никакого глумления над святынями это не предполагает, скорее своего рода сотрудничество. Что до наивной упрощенной души, то она понимает десакрализацию как право на кощунство, которое постоянно и практикует. Кто-то рисует храмы с клистирами вместо куполов, кто-то, задетый самим именованием «святое», жарит на Вечном огне котлеты или подсовывает портреты Гитлера или Власова в акцию «Бессмертный полк»...

Кстати об оскорблениях чужого святого. – Теперь гуманисты, разумеется, – «Шарли». – Кто не побрезговал скачать те злосчастные карикатуры, рассказывает их содержание, и они действительно крайне оскорбительны и похабны. Правда, они в той же мере и глупы, что отчасти смягчает эффект. В любом случае убийство даже за паскуднейшие картинки – такое превышение самообороны, которое заслуживает самых суровых, какие только предусмотрены, мер наказания. Что было делать власти – совершенно очевидно: террористов, в случае сопротивления, перестрелять, а грязный журнальчик и вкупе все подобные наконец прихлопнуть. Но уж никак не устраивать нелепых флешмобов под лозунгом «я – этот самый грязный журнальчик». Какое! Миллионы на площадях. Все Шарли.

И в главной цитадели мировой демократии, американском Сенате, те же сеансы массового идиотизма. Отцы нации, не стыдясь своих седин, размахивают какими-то надувными карандашиками: каждый готов намарать картинку, достойную стен сортира.

...Но как душевное упрощение могло дойти до такой степени, чтобы не различать свободы слова от свободы публичных испражнений? Правосознанием, которым так горда Европа, тут и не пахнет. Как оно в сущности ни элементарно, правосознание все-таки невозможно адаптировать для куриных мозгов. Но именно случай Шарли, жуткий и досадный, поднял «восстание масс» – не случайно же. Это восстало и показывает свою силу духовное убожество.

 

* Приравнивается здесь любой тоталитаризм к любому тоталитаризму, на каких бы идеях они ни прорастали, но, конечно, не коммунизм к фашизму. Идея коммунистического рая на земле являет собой моральное заблуждение (коммунизм на самом деле отнюдь не рай, и добрый импульс «от каждого по способностям, каждому по потребностям», на котором зиждутся вообще все добрые и просто гуманные отношения человека к человеку, не может быть внедряем в обществе насильно и институционально). Тогда как идея фашизма прямо зла, инфернальна (короче всего она может быть сформулирована так: превосходство над кем-то дает право его сожрать).

Александр Круглов (Абелев). Январь 2015, 2020

На следующую страницу
На предыдущую страницу
На главную страницу

 

Рейтинг@Mail.ru

Сайт управляется системой uCoz