Рассеянность – это сосредоточенность на другом.

*  *  *

Чудачество – это нечто не общепринятое в поведении, однако не бессмысленное и не преступное. Другими словами, это слишком заметное проявление личности…

Чудак, если он естествен, не менее, а более здрав, чем это принято: во всем, что никому не вредно, рациональнее всего поступать именно так, как хочется, а не так, как другие.

Чудачество – это во внешних проявлениях. В душе чудака – какая-то поглощающая его задача.

Самая распространенная форма чудачества – насколько оно вообще может быть типизировано – то, что приблизительно именуется «неряшливость». Этим отличался, например, Эйнштейн. – Здесь, попросту, внутренняя жизнь настолько важнее внешней, что на последнюю тратиться лень.
Близка к этой форме и рассеянность. Странные поступки легко объясняются тем, что, делая что-то по необходимости, рассеянный думает в это время о другом, более для него важном.

Франты нередко превращаются в нерях, и это понятно, ведь то и другое – чудачество: некоторая напряженность между внутренним и внешним в человеке.

Итак, чудак – это поглощающая человека задача, сознаваемая или нет, но мешающая отданию постоянной дани внешнему миру; и делятся чудаки на искренних, натуральных – которым конфликт с общепринятостями лишь докучает, и эпатирующих – кидающих этим общепринятостям вызовы.
Задачей «натурального» чудака может быть, кажется, что угодно, любой интерес или замысел, либо вообще подверженность увлечениям – дело лишь в особой степени поглощенности этой задачей. Пример – образ чудака-профессора из классических анекдотов, в которых он, скажем, является в аудиторию в разных ботинках, а специально возвращаясь домой, не может это исправить, так как обнаруживает там точно такой же набор, и т.д.
Задачей чудака эпатирующего, кажется, является само его Я – одновременно в его отличии от других и в глазах этих других; это обычное чудачество богемы. Я наблюдал одного поэта, который носил на шее, в виде огромного, во всю грудь, кулона, золоченую букву «Я»…

*  *  *

Кто не может определить меру умом, тому поможет только умеренность.

*  *  *

Совета спрашивают, понятно, о том, как достичь какой-то цели. А умный совет, как правило, в том, что надо сменить цель.

Как честно заслужить то, чего хочешь, бывает всегда более или менее ясно; советы требуются, как получить то, чего не заслуживаешь.

Умные советы дуракам ни к чему.

*  *  *

Несвойственное нам дело, конечно, редко удается; и когда оно все-таки удается, то начинает казаться свойственным… до первой неудачи.

Призвание познается в неудаче.

*  *  *

Невозможно думать глубже, чем чувствуешь.

«Руководствоваться разумом» – значит руководствоваться не первым возникающим чувством, а по возможности всеми чувствами, которые могут возникнуть по этому поводу.

Есть дураки, которые не могут сказать всего, что чувствуют; но это не настоящие дураки. Настоящие – те, кто выучился говорить больше, чем чувствует; это, буквально, «мыслители».

*  *  *

«Не смеяться, не плакать, но понимать». То есть стараться прочувствовать дело глубже, чем достаточно для смеха или слез.
Не презирать («смеяться»), не осуждать («плакать»), но вникать, ставить себя на чужое место; это и значит – понимать.

«Смеяться», «плакать» – значит отказываться понимать глубже.

*  *  *

При тирании всякое публичное слово было в мундире, всякое было начальственным. Свободное слово власти уже не имеет, и с этим надо смириться.

Если мы, интеллигенты, действительно хотели свободы, а не влияния, не власти – то должны быть удовлетворены…

Тираническая власть затыкает наши рты, а демократическая – свои уши.

Свобода слова прямо пропорциональна свободе не слушать, то есть собственной неэффективности.

Слово, конечно, свободно звучать, но не влиять: в последнем случае оно было бы свободой приказывать.

*  *  *

Я никогда никому не завидую. Это могло бы оказаться слишком мучительно.

*  *  *