Самолюбие и достоинство

Самолюбие – это ревностное отношение человека к своей относительной социальной ценности (к месту в общем мнении или к рангу); чувство собственного достоинства в человеке – это сознание или интуиция абсолютной ценности личности как таковой, и, в частности, ее ценности в нем персонально. Итак –

Самолюбие	Достоинство
Все мы люди и это уже кое-что значит, но все-таки – разные люди. Есть личности яркие и неприметные, большие и малые. Самолюбие – это, первое, «знать себе цену»: относительную ценность своей личности, беречь которую, однако, следует абсолютно. То есть не заноситься (делаясь смешным) и не позволять себя недооценивать (делаясь жалким), бороться, по праву, за свое место среди других и за меру причитающегося месту уважения. Это – гибрид чувства личного достоинства (хотя и не нашедшего еще подлинного выражения), конкурентного иерархического чувства и (даже) чувства справедливости. Однако, представление об относительности собственной ценности неизбежно щекотливо для всякого Я, и кое-кому эта щекотливость прямо невыносима. «Если существует Бог, то почему это не я?» Вот – второе значение самолюбия. Покоя душе не дает тут смутное, в самолюбивом человеке, чувство личного достоинства как абсолюта. Этот тревожащий и зовущий абсолют не дает человеку смириться ни с каким занимаемым местом, как бы, может быть, высоко оно ни было; он вынуждает самолюбивого предъявлять особые требования к себе, «расти над собой», не останавливаясь на достигнутом и стыдясь удовлетворенности, – то есть всегда желать стоить все большего и большего и соответственно большего и большего для себя добиваться. В общем, самолюбие можно определить как ревность о своем относительном социальном достоинстве, подстегиваемую призраком абсолютного личного достоинства.	Человек, его достоинство – высшая из ценностей и абсолютное мерило их всех. Пусть следующее определение достоинства не покажется слишком общим: это ценность самой жизни, максимально проявленная в человеческом (разумном, то есть предельно одушевленном, живом) Я. Жизнь Я неповторима и уникальна, соответственно и достоинство всякой личности несопоставимо с достоинством всякой другой, – в каждом оно бесценно, абсолютно; сознание или интуиция этого абсолюта (данные людям не в равной мере) называются чувством собственного (личного) достоинства. – Итак само по себе достоинство каждого бесконечно превосходит все, в чем можно нас сравнивать… но глаз легче улавливает различия, и слабость, суетность человеческая придает значение именно им; так возникают иерархии, «прейскуранты», в которых уважение и самоуважение личности отмерены сообразно занимаемым в них местам; так рождается «урод достоинства» – относительное социальное достоинство как тревожащая оценка себе, или самолюбие. «Я», если выявить до конца мерцающее в нем безмерное достоинство индивидуального бытия, – сам «Бог»! Тут уж ничего не добавишь, не убавишь; все себе причитающееся достоинство уже имеет. Ненасытность нелепа и стыдна. Что до требований к самому своему Я, то их чувство личного достоинства предъявляет тоже – и сводятся они к следующему: не предавать своего лучшего, стараться глубже понимать его и не пытаться «расти над», а становиться все больше «самим собой».
…То есть самолюбивый постоянно и более-менее нелепо доказывает себе и другим то, в чем достоинство не сомневается.	…То есть достойный человек чтит в себе и других то, чего самолюбие как бы не замечает, а то и пытается презирать.
Самолюбию всегда чего- то нужно, чего-то не хватает – это предопределено для него самим наличием сравнительной шкалы достоинств и успехов; а так как самолюбие (путая себя с личным достоинством) себя ценит высоко, это качество оно полагает в числе добродетелей. «Плох тот солдат, у которого не припрятан маршальский жезл в ранце»: эта вещь, мираж абсолюта, гарантирует его на всю карьеру от «сытой удовлетворенности».	Итак, достоинство все имеет, что ему нужно. Если оно чем-то и дорожит в особенности, так это – нашей личной независимостью, – но и последняя, в конце концов, лишь очень важное «обстоятельство», но не более того. Самоцелью она является, поскольку ценна сама по себе, а не тем, какие выгоды мы могли бы из нее извлечь. Независимость – положение, в наименьшей степени искушающее достоинство, но глубокое достоинство искушениям неподвластно.
Самолюбие, таким образом – это сознание ответственности, которую индивид якобы несет за себя перед духом (идолом) иерархии, социальным «выше – ниже»; в пределе – внутренняя зависимость, духовное рабство толпе, отсутствие подлинного масштаба… Я бы сказал, что самолюбие подпитывается – несмотря на его как правило социально признанные и даже поощряемые способы проявления – инстинктом агрессивным: стремлением, в конкуренции с другими, добиться для себя как можно большего. Думаю, что тут со мною особенно спорить не будут.	Достоинство, можно сказать – сознание единственности дара жизни, – счастья, ответственности и трагедии индивидуального существования; что может быть значимей?.. Достоинство – внутренняя свобода, даруемая чувством великого масштаба бытия. Спросят: не получается ли, что под достоинством лежит, пусть где-то уж очень глубоко, но… инстинкт самосохранения? Что ж, я бы с этим согласился. Скажем, просто выжить, сохранить свое физическое и духовное существо в концлагере – разве не достойная задача?.. Достоинство – «инстинкт самосохранения личности», этого высшего проявления жизни.
Самолюбие, по-своему служа социальному, «общему», охотно осмысляет себя как одно из проявлений моральности. Также оно может казаться себе «правосознанием», – заставляя человека неукоснительно добиваться от других и от власти всего, на что он «имеет право» (пусть по сути и несправедливое, лишь бы официально означенное). Характерно, что особые «права» – привилегии – этому «правосознанию» милы особо.	Человеческое достоинство морально, поскольку разумно – и значит сознает достоинство других. В отношении социальном, достоинство – это правосознание: сознание человеком своих и чужих естественных прав, совершенно независимо от того, представлены они в действующих законах или нет. Идея привилегий, особых прав-поблажек не для слабых, а для сильных, правосознанию претит.
Самолюбие в облике гордой неуспокоенности имеет, ясно, родство с честолюбием; честолюбие – одно из его возможных проявлений. Всякая иерархическая лестница – искушение, испытание, задача для самолюбия. Подспудная или осознанная вера самолюбивого, что именно на верху одной из таких лестниц помещается вожделенный абсолют его личного достоинства – это честолюбие; вера честолюбивого в свое право подниматься на все высшие ее ступени, или, может быть, раздражающее и непереносимое сомнение в этом – самолюбие.	Всякая честь сомнительна, потому что застит абсолют, честь быть человеком; честолюбие заставляет платить за честь достоинством. Любая иерархия заключает в себе нечто оскорбительное для личности, то, что достоинство должно уметь презирать, – иерархия предлагает разменять абсолютное на относительное. Она соблазняет человека господством над одними, обращая в рабство перед другими, но человек достойный должен быть господином самому себе и даже самому себе не должен быть рабом. Достоинство всегда в своем несомненном праве – в гордом покое.
Самолюбию хорошо быть «здоровым» – то есть знать меру, «по одежке протягивать ножки» и т.п.	Достоинству хорошо быть «истинным», «подлинным»; его мера – равенство самому себе, то есть несравнимость, абсолют.
Самолюбие рождает и свой аналог абсолютного личного достоинства – «личную честь», – действительно, в чем-то независящую от относительной чести, определяемой местом индивида на социальной лестнице, и потому как бы абсолютную. Скажем, дворянская честь одинакова для любого дворянина, и мелкого и столбового, офицерская – для любого офицера. Так оно потому, что «дело чести» выше внешних предписаний, этим оно похоже на «личное дело». Все же и личная честь, в отличие от достоинства, коренится не в интимно-личном, напротив, она – в служении, в подчинении личного общественному. То есть и честь – не само наше личное достоинство, а его расписанная, узнаваемая, обросшая условностями публичная роль. Фальшь этой роли кое в чем ужасающа – взять хоть дуэль, где защита абсолюта чести совершается самым недостойным образом, именно отрицанием абсолюта ценности (достоинства) самой жизни. К этому я еще вернусь.	…И при всем том, достоинству хорошо иметь – свое самолюбие, будто немного опускаться до него. Зачем? Затем хотя бы, что форма – держит; бывает весьма полезно задать себе самолюбивый вопрос – «неужели я слабее (трусливее и т.п.) других», и так, призвав на помощь относительное, помочь себе удержаться на высоте абсолютного. Испытывать страх или боль и не подать виду – так уж устроен человек – значит облегчить испытание самому себе… а кстати и другим, и это последнее – уж не самолюбивая, а моральная задача, задача достоинства. (Так, некий Далай-лама на вопрос, боится ли он смерти, ответил – «чего ради я буду бояться того, что ожидает всех?». Что ему помогает – самолюбие или достоинство?..) Ответственность за других – не перед другими, а перед собой, она интимно-лична и есть дело личного достоинства. Тогда как «честь» – всего лишь роль. Но достоинство знает моменты, когда надо сыграть и роль – с достоинством.
Достоинство, можно сказать, заключает в себе бесконечность, а самолюбие устремлено в нескончаемость – бесконечность «дурную». Увы, «жить в обществе и быть свободным от самолюбия нельзя». Личному достоинству редко удается быть в нем всегда на собственной высоте, и, не дотянув до абсолюта, оно же становится самолюбием. Достоинство чувствительное, ранимое, хронически воспаленное – это и есть самолюбие.	Достоинство, как искра божья, абсолютно – но степень его осознания в себе человеком относительна, жизнь в обществе понуждает его сравнивать и мерить, и тут-то возникает – воспаляется – самолюбие. Явное самолюбие – это лишь больное и мелочное самолюбие; масштабное и здоровое называлось бы чувством собственного достоинства. От воспаления самолюбия не гарантирован никто; достоин – тот, в чьем поведении это ничего не изменит.
Самолюбие, можно сказать еще – это незрелое чувство достоинства. Правда, способное обретать самостоятельность и сосуществовать, в иных людях, с достоинством самым подлинным. Яркий пример сего причудливого сочетания – Пушкин.	Чувство собственного достоинства как абсолюта, которому нечего делить с самолюбием, растет вместе с мудростью (которую можно определить как сознание или чувство истинных ценностей). Мудреца невозможно обидеть, его можно лишь разочаровать.
Цена – разменная, падшая ценность; самолюбие, соответственно – это как бы потерявшее себя и отчаянно борющееся за себя достоинство. Отчаянность возникает из того, что травмирует самолюбие уже сама необходимость борьбы за него; поэтому, если уважения или признания приходится от других «требовать», то уж нагоняя на них настоящий страх, иначе выйдет только хуже. Самолюбие истерично и деспотично.	Ценность – это не большая цена, а цена абсолютная. Так что набивать цену ценности унизительно для нее, тут «торг неуместен»; достоинство бывает унижено – и это очень бывает видно и очень характерно – самой борьбой за него. Уважение, признание – то, что может возникнуть в других само, будто (как в восточной притче) птица сядет на ветку: дерево за птицей не гоняется. Достоинство спокойно и терпимо.
Стерпеть обиду – потерять достоинство: так говорит самолюбие. Публичное или демонстративное оскорбление, хотя бы фигура такого оскорбления без «сатисфакции» – социальная смерть… Терпеть зло или лишения – унизительно, стыдно; это значит смириться с собственной «второсортностью». Нельзя уступать и того, что другим явно нужнее. Чинить зло и лишения другим – конечно же плохо, но к самолюбию это мало имеет отношения, а то и, скорее, может самолюбию льстить; тут важен масштаб… Что за величие, которое боялось бы быть жестоким!	Отвечать на обиды – значит унижаться до них, ронять достоинство, низводя его до самолюбия. Абсолюту достоинства не претит, как известно, и «подставить другую щеку». Есть в лишениях свое благородство – бедный, как минимум, не присвоил того, что по божьему (неформальному) суду должно принадлежать другим, ибо им нужнее. Стыдно – недостойно – зло не терпеть, а чинить. Зло – вред жизни – отрицание самого основания достоинства, высшей ценности, и есть единственный способ его потерять. Жестокость властителя (имеющего власть делать добро!) – ничтожество величайшее на свете.
Дуэль, породившая ее «честь» – полное незнание о достоинстве вне самолюбия. Брошенная перчатка – это, видимо, символическое «подними, подай», то есть «ты должен мне прислуживать, как низший по достоинству (рангу)». Вообще, всякую свою услугу самолюбивый воспринимает либо как одолжение, либо как свое унижение, – почему он что-то кому-то должен? Он выше или ниже?.. Потому и просьбы к самолюбивому должны быть униженными. Потому и от тех, кто служит ему самому – хотя бы по профессии – он ждет униженности, иначе ему что-то непонятно…	…Это самое «подставь другую щеку» – вот полное снятие самолюбия (даже в ипостаси чести) в абсолюте достоинства. Что до услуг, то, ведь, делать добро – не унижение, а радость, реализуемый смысл жизни (посвятить свою личную жизнь Жизни вообще). Приятно и перчатку оброненную подобрать и подать, а если кинули нарочно – разве пожать плечами. В просьбе нет унижения, а есть доверие; правда, достойный редко просит о том, что может сделать сам. А уж с услужающими ему по профессии достойный деликатен особенно, – он им благодарен.
Щелчки по самолюбию превращаются в удары, если обнаружить перед другими, что они достигли цели. Самолюбие – сравнивает, значит, смотрит на себя чужими глазами.	Удары по самолюбию с трудом достают достоинство – они бьют мимо цели. Но смотрит на себя достойный лишь собственными глазами, и обнаружить, перед собою, хотя бы щелчок по достоинству – унизительный удар.
Умное самолюбие в обидах не признается, не подает виду: это значило бы уже признать торжество обидчика. Но если оно не поднимается таким образом до достоинства, то, напротив, легко превращается в низость – во мстительность: затаить зло и затем укусить по гадючьи внезапно, и чтобы неясно, за что. Низостью самолюбие восстанавливает, как ему кажется, справедливость. Мстительность – самое отталкивающее проявление самолюбия; это злобное самолюбие.	Достойный человек, если дорожит чьим-то мнением о себе и терпит от него обиду (повторяю – обидеть достойного вообще не так легко, но в слабости ведь не волен и достойный) – то – хоть, парадоксальным образом, оно и выглядит мелко – «выясняет отношения». Но, конечно, достойнее всего – если не ставить благородную в общем-то задачу воспитания обидчика – прощать. Умение стать выше обиды – это и есть умение становиться на почву достоинства.
Еще о чести. – Самолюбие, отстаивая достоинство, тем самым его роняет (обнаруживает урон). Честь, с ее жесткими правилами отстаивания достоинства, превращает выходки самолюбия чуть не в святой долг и тем самым как бы избавляет их от этого прирожденного клейма ничтожества. – Действительно: быть обиженным – «жалко», то есть стыдно и смешно, и тем более, если во всем прав и есть на что обижаться; а вот призвать к барьеру хотя бы из-за ерунды – обижаться по правилам – может и возмутительно, но уж жалким или смешным не покажется никому.	Достоинство часто проявляется вопреки самолюбию – ведь самолюбия не лишен практически никто, даже из тех, кто понимает его суетность. Высшее проявление достоинства – «умение проигрывать», признать превосходство другого в том, в чем хотел бы превосходить других сам; ни в одном из своих достоинств нельзя полагать всего своего достоинства! То же и упомянутое умение прощать: великодушно разрешить другому иметь низкое мнение о тебе. Достоинство выше чести, оно не социального, а глубоко личного (если угодно – божественного) происхождения.
Задевает самолюбие всякий понесенный ущерб (ибо достоинство самолюбивого мерится его обладаниями); потому нечаянные обиды так же непростительны, как и сознательные. Более того, именно неумышленное и бьет всего больнее. Например, недооценка (кто-то верит, скажем, в твои малые данные столь искренне, что и не скрывает этого от тебя, будто ты эту веру должен сам разделять).	Ни убыли, ни прибыли ничего для достоинства не значат, никакой понесенный ущерб сам по себе никак задеть достоинство не может. Потому нечаянные обиды – не обиды вовсе. Причем недооценка – обида именно нечаянная; оценка и вообще есть личное дело оценивающего. Что до обид сознательных, то есть оскорблений, то их – как марающих в первую очередь самого нападающего – следует, до последней возможности, презирать.
Вопрос об относительной оценке тем острей, чем явственнее провален вопрос об абсолютной ценности. Человек, попирающий собственное достоинство, вдруг обнаруживает судорожное самолюбие; так проститутка в телерепортаже, спокойно принимая все унизительные эпитеты в свой адрес, вдруг возмутилась на какое-то замечание: «я не дешевая!». И наоборот. Самолюбие, от неумеренного сжатия, вдруг взрывается – как пар в котле. Потому, видимо, что под ним все-таки – достоинство.	Подавляемое самолюбие способно в ком-то и выявить, стимулировать чувство собственного достоинства. Падая, поднимаешься. Низкая оценка в чужих глазах раскрывает собственные глаза на истинные ценности и явнее делает абсолют. «Я – человек (и это больше, чем «большой» человек)». Можно отобрать жизнь, но не ее достоинство. И даже когда достоинство предает сам его обладатель, люди достойные продолжают чтить его в нем (на Вы следует обращаться и к преступнику).
Человек может и должен становиться выше собственного самолюбия, но требовать от него этого нельзя, это значило бы покушаться на само его достоинство. (Почему? Потому что достоинство – это и свобода, право решать самому.)	Лишить достоинства человека невозможно, но чувство достоинства можно травмировать, превратив в больное – в самолюбие. Так выходит и с теми, кто сам готов жертвовать, из какого-то интереса, собственным достоинством: приниженность – это та скромность, которая оказывается паче гордости.
Высоким путем или низким, подавляемое самолюбие найдет себе выход: у кого – взлетит до гордыни, у кого – падет до себялюбия (пожертвует собой за сходную цену); не в гордость, то в корысть.	Подавляемое достоинство способно на подвиг, – восстановить себя через невозможное. А может превратиться в заискивающее самолюбие: пусть тот, кто мое достоинство узурпировал, хотя бы оценит и наградит…
Да, себялюбие – это не самолюбие, скорее напротив: себялюбие готово подвергать самолюбие и некоторым испытаниям, лишь бы что-то выгадать (это называется, например, настырностью; «плюнь в глаза» и т.д.). Самолюбивому, даже и в борьбе за свои преимущества, главное все- таки – доказать себе и другим, что он их заслуживает: себя уважать. А себялюбивому главное – сами преимущества.	Себялюбие – прямая противоположность чувству собственного достоинства. Достоинство выражается как уважение к тому в себе, что достойно уважения, и признание права за всем в себе, что не несправедливо. А себялюбие – это предпочтение во всем себя без разбора (пусть ничтожное, да мое) и готовность себе потакать. (Есть, в настоящем эгоисте, определенное презрение к себе.)
Точно также далеко не одно и то же самолюбие и самовлюбленность. Самовлюбленность, как всякая влюбленность – это нежность (к себе), обожающая и за недостатки; а самолюбие есть любовь требовательная, оно должно доказать Я и миру, что недостатков нет; то есть, это жажда самоуважения.	Самовлюбленность и чувство собственного достоинства могут сосуществовать в одном человеке, разве что, одно за счет другого: нарциссизм недостоин, ибо готов умиляться и всему дрянному в Я, а достоинство не избирательно – знает об абсолюте достоинства личности вообще – и потому не нарциссично.
А как соотносятся самолюбие и самомнение? – Самолюбие – в том, чтобы бороться за высокое мнение о себе в своих и чужих глазах; самомнение же его дает без борьбы, подвергая самолюбие постоянным уколам.	Чувство собственного достоинства вне всяких «выше» и «ниже». Достоинство вытекает не из самомнения, а из самоосознания; не из чувства своей исключительности, а, скорее, из чувства своей уникальности, равной уникальности всякого другого.
Завистливость – это, так сказать, самолюбие жадное, если не вообще то же, что самолюбие. Завидовать – значит ощущать чужие преимущества или превосходства как личное оскорбление: иначе говоря, значит страдать самолюбием, меряя преимуществами и превосходствами само достоинство. Трудно даже представить, как бы самолюбие могло быть свободным от этих мук – оно не может не сравнивать, то есть не завидовать, и не может не терзаться, ведь кому-то всегда везет больше; унизительно и чувствовать зависть, и не чувствовать ее нельзя… Выход – поделить зависть на хорошую и плохую: хорошая – та, что заставляет самолюбивого, проглатывая унижение, тянуться за удачливыми и так подниматься самому, плохая же – что заставляет им мстить, стаскивать вниз других…	Достоинство – это самолюбие, которое не сравнивает. Иначе говоря, которое выше зависти. Когда никакие личные превосходства не могут заставить личность уважать себя больше, чем просто уважать (естественные для нас наши добродетели, как все естественное, не кажутся нам заслугой и не ждут признания), – а преимуществ ей, скорее, неловко. И как бы личность могла пожелать стать другой? Каждому повезло с собою: что родился; можно вообразить человека более красивого и способного, чем сам, но не вместо же себя!.. Хотя… Если что-то в другом нас восхищает и вдохновляет совершенствоваться в собственном роде – это ли не прекрасно! Если можно назвать завистью то, что радует и возвышает – да здравствует такая «белая» зависть. Это – лучшее проявление достоинства.
«Беден, но с достоинством»: здесь интересно это «но». Для самолюбия бедность (не-влиятельность, не- почитаемость), действительно, проблема.	«Легче верблюду протиснуться в игольное ушко», чем богатому (влиятельному, почитаемому) сохранить, под слоями фальшивого достоинства, достоинство подлинное.
Какой недостаток особенно невыносим для самолюбия? – Кажется, трусость. Что можно и должно терпеть от вышестоящего, не должно спускаться равному. Нет той цены, которую не следовало бы платить за свое установленное достоинство среди других; и никто не смеет быть свидетелем слабости и колебаний. Самолюбие заставляет быть физически смелым.	То, что называют гражданским мужеством – обычное следствие чувства личного достоинства. Чего не позволено равному по социальной шкале, не позволено и вышестоящему. Нет такой цены, которая сравнялась бы с абсолютом достоинства; худший порок – не физическая трусость (это просто слабость), а низость, рабство – сознательная готовность ценой достоинства что-то у власти выгадывать.
…Но само самолюбие бывает трусливым, робким, и это называется – застенчивость. Что-то напоминающее скромность. Больше, чем иных крупных трудностей, застенчивый боится мелких неловкостей – сценок, где впросак попадает самолюбие. Например, заняв чье-то внимание и время своей персоной, нечаянно переоценить его отношение к себе. Делая из каждого вопроса вопрос самолюбия, застенчивый сам и создает почву для этих неловкостей.	Глубокое, ничего не желающее для своего Я от других достоинство – вот скромность в своем настоящем, подлинном смысле. Если скромность чего-то боится, то – нечаянно вторгнуться в сферу чужой воли, чужого достоинства (со стороны скромного это может быть только промахом, неловкостью); тут скромность проявляет своего рода застенчивость и даже попадает нередко впросак – потому что контактировать, не прикасаясь и не занимая другого собой, невозможно.
Самолюбие – и об этом речь с самого начала – социализировано. Оно в том, чтобы принимать выработанные средой стандартные шкалы достоинств и оценивать себя через них; это и значит, что уважающему себя (самолюбивому) индивиду остается лишь сравнивать себя с другими и тянуться все выше и выше. Вот почему молодость – естественная пора эксцессов самолюбия, – амбициозности и застенчивости: новенький в коллективе людей волей-неволей принимает наличные уставы и ценности, оценивает себя чужими глазами. Он еще ничего не значит, только хочет значить, и оттого застенчив. Чуя в себе молодые силы и замечая на всех завидных местах людей стареющих и со множеством смешных возрастных недостатков, он бывает амбициозен – питает «большие надежды»… Затем жизнь его самолюбие более-менее жестоко поколотит, укажет ему его место, заставит смириться; эта забитость-смирение называется опытом или зрелостью.	«Достоинство» есть сокращенное «личное достоинство». Ему некуда тянуться – надо лишь, именно, уважать себя. Пусть по достоинствам (во множественном числе) люди и различаются, но и тут личное достоинство, в каждом, обнаруживает его собственные несравнимые шкалы ценностей, в которых оно эти достоинства мерит; в каждом достоинство всего более ценит его непохожее, свое. Кстати, это и путь к настоящим достижениям: быть как все или даже по общим меркам лучше всех – задача посредственности; быть в своем роде и «не отступаться от лица» – вот – талант. В этом и подлинная зрелость: выявленная личность. Зрелость, вырастая из самолюбия, как из детской болезни, избавляет человека и от гордыни и от застенчивости: ведь он уже не мыслит в категориях «многого добился» или «малого добился», но лишь «свойственно» и «несвойственно», «мое» и «не мое»; на что ему совершать чужие победы! И о собственных поражениях знать – лишь ему одному.
Любовь – взаимное примеривание достоинств-цен, борьба самолюбий; кто любит больше, стоит меньшего, и этого нельзя показывать; неразделенная любовь унизительна.	Любовь – весь абсолют человеческого достоинства, явленный тебе в одном конкретном человеке. Кто любит больше, тому большее в любви открылось. Неразделенная любовь, безусловно, возвышает.
…Особые виды самолюбия: например «женское» или «авторское». Что до женского (именуемого иначе женской гордостью). – Если согласиться, что женщину первым «оценивает» и «выбирает» мужчина (видимость, многократно разоблаченная), – то ясно, что неспокойное и нервное самолюбие, как оно здесь описано, должно представлять собою весь женский характер, по меньшей мере все изъяны женского характера. («Если женщина не права, перед ней надо извиниться»: ну да, того, что действительно ненароком уязвило ее самолюбие и за что она мстит, она ведь не назовет, – и т.д.) Понятно и воспаленное «авторское». Произведение – что-то между откровенностью и стриптизом, и, конечно, всякое замечание в его адрес царапает или ранит прямо душу.	…Обращаясь к женщинам (в особенности к ним, хотя и к мужчинам также): если вам доставляет удовольствие, в отношениях с кем-то, проявляться по- человечески плохо, и чтобы в то же время вас терпели и ценили – вы хотите, значит, чтобы вас ценили именно не как достойного человека, а как более-менее ценную вещь. («Достаточно ли я дорогая штучка, чтобы меня обожали несмотря на то, что я дурной человек?») Следовало бы, скорее, обижаться. А вообще – достоинство, надо думать, пола не имеет. Как не имеет оно ранга. Но пол «слабый» достоинство превращает, во всех смыслах (не только в физическом) в пол прекрасный (без кавычек). Может быть, спокойное человеческое достоинство в женщине и есть – сама женственность.
Каких только удивительных и ничтожных требований не предъявляет к Я самолюбие! Ему, как уже говорилось, нужно все, чего у него нет. Самолюбие по-своему (как бы из принципа) алчно. Обладание материальными благами обретает для него какой-то квазиморальный смысл (это видно бывает уже по набору этих благ – не то что хочется, а «все как у людей»). Уступать – оскорбительно, нестерпимо; как нестерпимо не прочесть того, что кто-то читал, чего-то, что имеют другие, не иметь, проиграть в шашки или карты, позволить другому попрощаться и уйти первому и т.д. и т.п. И все-то его притесняют… Самолюбие – утрата масштаба достоинства; абсолют достоинства распадается в самолюбивом на бесконечность бесконечно мелких и жалких требований к себе, для себя.	В конце концов, достоинство – это моральное достоинство, – включая высший долг оставаться собою, оно предъявляет к личности лишь нравственные требования. Достоинство по-своему (без самомучительства) аскетично. Из внешних благ достойному человеку особенно дорога, как говорилось, независимость; но последнюю можно добывать и отказом от материальностей; другие требования – не для, а от себя. Чего только достоинство не готово уступить! Если достоинство вообще может быть как-то измерено – то именно способностью жертвовать, добровольно отдавать, уступать первенство и т.п.!.. А высшее достоинство способно великодушно смириться даже и с зависимостью (смотря какой; ставит в зависимость слишком многое, даже необходимость снисходить).
…Не случайно «самолюбивое ничтожество» – словосочетание устойчивое: мера самолюбия – это мера ничтожества (даже, бывает, и в великом человеке; Пушкина в этой связи я уж упоминал)…	Достоинство – это великодушие (умение становиться выше собственных и чужих слабостей). Любая обнаруженная слабость не унизит, а чуть ли не возвысит человека, прояви он, при том – достоинство.
……Так, явнее всего малодушие самолюбивого сказывается в неумении с юмором взглянуть на самого себя и страхе насмешки.	…Так, в умении «первым посмеяться над собой» и полном презрении к насмешкам других (когда они злы) сказывается именно оно, – величие души, достоинство.
Беда, когда самолюбие в человеке объявляет войну всему, что выше его понимания; вот то, что называется – низменное. Однако на святое – стоящее выше разумения по самому своему определению – самолюбие замахивается отнюдь не всегда. Зачем? Святое – для всех, но не для всех в равной мере. Пусть будет святое, а я пусть буду к нему причастен особо… Так, в культурной среде именно самолюбие и порождает явление ложных божков, «голых королей»: как позволишь себе не видеть того, что видят другие? Куда денешься, если мое «понимание» или «непонимание» – оценка мне самому?..	Достоинство не даст родиться в человеке неприязни к тому хорошему, чего он не понимает, по одной простой причине: все духовное, что данному человеку действительно нужно и важно, ему тем самым доступно. А если что в этом духовном и покажется ему самому до конца не постижимым, это чувство будет – восторгом, чувством святого… Преобладай в людях достоинство, не было бы и «голых королей»: зачем человеку, живущему своей подлинной жизнью, вынуждать себя чувствовать то, чего он не чувствует?.. Но за каждым словом против «голых королей» (последние ведь не безвредны) непременно будет заподозрено низменное, хула на святое.
Достоинства, ценимые самолюбием – социально-иерархические: это сила, влияние, это в широком смысле собственность – то, чем мы обладаем. Имущество, здоровье, способности, красота… Это, значит, все то, что заставляет других ценить нас, дорожить нами, уважать нас или, может быть даже, бояться; хорошо, когда мы другим нужны, а они нам не слишком, – баланс должен быть в нашу пользу. Это способность вызывать любовь. И умение становиться выше жалости, которая будто ставит нас на одну ступеньку с тем, чего (кого) жалко; если и жалеть, так уж презирать… Это воля. Готовность неотступно добиваться лучшего не должна особо задумываться даже о справедливости, – большие запросы, как признак самоуважения – уже достоинство. Это самообладание – «лопни, но держи фасон», – столь важное умение не выдать слабости, маска…	Какие достоинства ценит достоинство? Те, видимо, что позволяют человеку представлять собою что-то вне иерархий, вне власти, влияния и собственности; те, другими словами, что останутся, если человек потеряет все. Это, значит, все достоинства, выражающие человеческую – а впрочем, не только человеческую – способность дорожить чем-то ради него самого. Иметь что-то такое, что было бы важно бескорыстно. Это способность любить, а главное жалеть, то есть любить не для себя. Это умение презирать презрение, которым общепринятость встречает всякую слабость и одно (как она думает) из проявлений слабости – доброту. Это справедливость. Воля к ней настолько сильнее всякой другой воли (желания), что ее иногда трудно отличить от жертвенности. Это self-identity («самоидентичность») – искренность, отсутствие масок, подлинность, не-боязнь себя обнаружить…
…Да, жалостью унижают; жалеют жалких. Самолюбие, гордость, ее не приемлет.	Сочувствие – драгоценнейший дар, который может человек принести ближнему.
Быть аристократом (по рождению) – мечта самолюбивого. Чтобы наличием у себя каких-то достоинств и заслуг не нужно было доказывать свое право на хорошее место в иерархии, «трудом себе доставлять независимость и честь». Это – даже большее благо, чем, скажем, талант. Происхождение, в свое время, было высшим из «природных данных», ведь оно избавляло от унизительной необходимости гнуть спину на других, а следовательно, и от нужды в особых умениях-талантах; талантами должны были дорожить плебеи…	Достоинство дано фактом рождения, а не особых достоинств, например, одаренности; также оно никак не соизмерено с местом в иерархии; сознание всего этого можно назвать, если есть охота, и «внутренним аристократизмом». (По аналогии с тем особым, ни от чего не зависящим достоинством, которое якобы дает рождение знатное.) Природа и случай распределяют свои дары неравномерно. Однако достойная позиция – в том, что дар есть и обязанность («кому много дано, с того много и спросится»).
Гордость («отгороженность») – это самолюбие, укрепившееся на каких-то, кажущихся ему самому завидными, позициях и ведущее себя там наподобие «царя горы». С позиций еще более высоких легко может быть обращена в скромность.	Скромность, ни с кем не соревнующаяся за места и блага или, буде они имеются, остающаяся неизменной, вот – достоинство. Но какое бы незавидное место под солнцем ни занимал достойный, он чувствует себя со всеми равным и это в нем кажется гордостью.

Близко к теме:
Честь и достоинство | Что такое достоинство | Личность

Сайт управляется системой uCoz