Политика и мораль

Еще пару замечаний в заключение. –

Разумеется, цивилизованная власть отличается от нецивилизованной первобытной, и отличается, конечно, в сторону бóльшего учета моральных требований – бóльшей гарантированности отдельной человеческой личности.

Государство, можно сказать – самостоятельная живая единица, «суверен», – оно тоже «личность». А всякая развитая личность считается в своем поведении не только со своими «как пожелаю» (своей волей), но и с определенными руководящими и сдерживающими ее произвол принципами, как и с независимой от воли собственной совестью, судящей по этим принципам. Аналогично этим трем «ветвям» нашей власти над собою, в цивилизованном государстве его власть делится на три ветви: власть административную («воля»), законодательную (дающую власти, через народных представителей, «принципы», или законы), и судебную (его независимая «совесть»). Лучшего от государства и пожелать нельзя. Власть в таком государстве перестает быть чистым произволом властителя, государя, и с этим властитель из земного божка (вождя, фюрера, тирана…) превращается скорее в работника, в демократических странах – работника наемного и сменяемого, отправляющего «от сих до сих» свою частную функцию в общем деле обеспечения совместного существования и благополучия подданных. «Властвует» тут «государь» лишь над своим чиновничьим аппаратом, как главный чиновник, а не-чиновники (так называемое «население», «простые люди») – объект его с подчиненными попечения и забот. Это и прекрасно… хотя это больше идеал, ориентир, чем реальность. Ибо сама суть власти остается той же: это манипулирование, а «простой человек» (не чиновник) пользуется в лишь той относительной свободой от власти, которую дает ему его удаленное от нее положение – но все равно обнаруживает себя в ситуациях, которые создал не сам… Государства правовые, конституционные, более или менее обузданы законами, гарантирующими некий оговоренный комплекс особо важных, «неотъемлемых» прав человека, кодифицировавшими некий компромисс морали и политики, личности и государства. Но и в правовых государствах власть – это горючее, которому уже не позволено брызгать, фонтанировать и палить все живое, где придется, – но состав и назначение этого горючего остаются, конечно, теми же самыми, что и при Иване Васильевиче.

И последнее, психологическое замечание. – Именно положение власти «вне морали, но для морали», или «над моралью», склоняет людей с соответствующим менталитетом к вере в сакральный, «религиозный исток власти» (слова Бердяева), вызывает во «властопоклонниках» то инстинктивное чувство, что «начальствующий носит свой меч не напрасно» и «всякая власть от Бога». Для первобытного человека вождь и был одним из его богов, несколько позже ставший единым Бог стал и главным вождем, «над царями». И все это время мораль и состояла в послушании, так, что на вершине иерархий морали уже естественно и не существовало. (Не существовало общей морали для вождя, как и не существует простой человеческой морали для Бога, умертвляющего младенцев, устраивающего потопы и проч.) Ныне, когда мораль обретает автономию и поселяется внутри каждой отдельной суверенной личности, образ власти и стал невероятным образом двоиться – на что-то между священным и дьявольским.

Политика	Мораль
Сфера политики – публичные отношения: 1) обществ (государств) друг с другом – это «внешняя» политика 2) людей и общества (государства), в которое они входят, – это политика «внутренняя». Общество, как субъект этих отношений, представлено его правлением, властью. Соответственно (давая определения), 1) политика внешняя – это позиционная война власти за интересы своей территории (государства) среди других государств, и в том числе, может быть, путем их поглощения (но это последнее обычно требует уже не чисто позиционной, но силовой войны, драки – войны в собственном смысле); 2) политика внутренняя – искусство управления людьми, или искусство достижения и отправления власти в обществе.	Сфера морали (точнее, того ее типа, который мы здесь имеем в виду) – личностные (межличностные) отношения. Субъект этой морали – отдельная уникальная личность, проблемы морали – ценность, достоинство и интересы личности в условиях общежития. Мораль – принципы совместного существования личностей. Так как и общество, и все общества вместе взятые (человечество) состоят из отдельных людей, из личностей, и по мере изживания дикости в нас это становится для нас важнее, чем любая племенная или идеологическая раскраска этих личностей, – моральные принципы сами по себе не ведают ограничений и закономерно стремятся распространиться и на область публичных отношений – и на «внутреннюю», и на «внешнюю» политику. Однако в этой сфере они не могут воплотиться вполне и в чистоте – разве что в виде самых общих требований (почему так – об этом речь пойдет дальше). И оттого между моралью и политикой всегда остается зазор, нечто непреодолимое и, так сказать, морально нестерпимое; мораль одновременно и вынуждена постоянно вторгаться в сферу политики, ибо не имеет права никогда «умывать руки», и притом всегда же не доверяет политике, испытывает к ней чувство гадливости или страха.
Миссия политики, задача власти – если только эта задача не «пожить всласть» и не сама власть, не удовлетворение чьего-то личного властолюбия – это выживание и интересы общества (в собственном смысле, той общности людей, что называется государством). Эта миссия, эта задача, конечно, моральны – постольку, поскольку интересы общества так или иначе включают интересы отдельных личностей, да конечно и сами, так или иначе, входят в их интересы. «Политикой правят расчеты, – согласно известному афоризму, – но расчетами должна править мораль». И притом же политика имморальна (не то что просто преступна, а внеморальна) уже по одной той причине, что исключает принцип абсолютной ценности и суверенности отдельной личности везде, где только интересы общества (представляемые его большинством и определяемые по усмотрению его власти) входят с ним в непримиримый конфликт. И не следует думать, что такие конфликты суть только казусы, редкие случаи коллизий. Во-первых, коллизии и в самой морали составляют не исключения, а правило. Но второе и главное здесь – то, что сам процесс управления людьми, предполагающий некоторую привилегию на их личную волю, уже заключает в себе коллизию, несовместим с этим абсолютом. Имморальна власть как таковая. Всякая личность со всем универсумом, который она в себе заключает – единица общества, его «одна n-ная», и лишь в этом качестве (как минимум в первую голову) политикой и рассматривается, иначе и быть не может. Соответственно, политический принцип по существу превращает отдельную личность в средство (для благополучия целого, как его понимает власть предержащая) – нарушает моральный принцип самоценности, суверенности и святости личности; а осуществляющий политику, политик у власти, «государь», даже вообще всякий администратор (начальник конторы) именно и обязан, по профессии, поступать с другими так, как не хотел бы, что с ним поступали, да и вообще люди поступали друг с другом…	Каковы же эти принципы – о какой морали мы здесь говорим? – Разумеется, не о той архаичной морали, которая сама является некоторым приложением политики, то есть не о морали послушания традициям и власти, определяющим правила-алгоритмы поведения людей по отношению друг к другу без того, чтобы им сочувствовать или уважать их. – Подлинная, «предельная», идеальная мораль, субъектом которой является личность – это все принципы, вытекающие из главного: признания за каждой отдельной личностью (признания каждой отдельной личностью за собой и каждой другой личностью) ее абсолютного, «божественного» достоинства. Для моральной личности существует не столько абстрактное «общество», представляемое традициями, властью и Богом, которое и предъявляет к ней какие-то свои требования (как в отсталой морали), – для нее существуют живые, самоценные и неповторимые другие. Как личности и другие личности, так личности и общество в целом – равноправны (то есть не только никакая отдельная личность не смеет тиранить другую и тем паче всех вместе, но и все вместе не имеют право идти к своим целям ценою естественных прав одного); каждая личность для каждой другой может быть лишь целью, а не средством (по Канту), то есть каждая самоценна, свята; и потому, говоря несколько приблизительно, но в принципе предельно точно – каждая должна поступать с другими так, как хотела бы, чтобы и с нею поступали (золотое правило, как оно сформулировано Христом). Разумеется, абсолют личного достоинства предполагает и самостоятельность, суверенность личности – с точки зрения морали, ни у кого и ни у чего не может иметься привилегий на ее волю, никто и ничто не смеет ее ограничивать – поскольку эта ее воля не стесняет никакую другую, сама не проявляет власти. То есть отношения власти и подчинения, хотя бы и власти и подчинения не прямым насилием, а методами манипулирования, «политическими» методами, когда подчиненный («подданый») как бы сам выберет тот образ поведения, который будет запланирован властью предержащей – короче, сама политика как таковая – моралью исключаются.
Что касается «внешней» политики, отношений обществ (государств) друг с другом, то здесь, еще по сию пору, отношения строятся на единственном принципе – абсолютном эгоизме каждой из сторон. (Как сказал один английский исторический деятель – «у Англии нет постоянных друзей, а есть постоянные интересы», или другой: «моя страна неправа, но это моя страна», – и т.д.) Конечно, декларации принципов международных отношений могут звучать (и ныне чаще всего и звучат) как вполне моральные – и однако ни о каком бескорыстии (без чего нет и подлинной морали) в государственных отношениях и речи быть не может, дальше «разумного» (осмотрительного, не «зарывающегося», не вредящего самому себе) эгоизма, но все-таки эгоизма абсолютного, эти принципы не заходят. Эгоизм сдерживается тут лишь эгоизмом же. Достойная вида homo sapiens идея человечества как единой семьи еще только витает в теории, но на практике эта идея еще не сменила первобытную идею «патриотизма» (коллективного эгоизма сограждан), то есть когда-то племенную, а ныне государственную идею. А это значит, повторю, что эгоистические притязания всякого отдельного государства могут сдерживаться лишь тактическими соображениями. Все это можно точнее всего назвать – войной, в которой мир – лишь перемирие, своего рода военная хитрость, устраивающая до поры все воюющие стороны (потому и говорят, что «война – это продолжение политики другими средствами»; проще сказать, политика – это война и есть). Покуда собственно вооруженная война с ее кровавыми ужасами кажется в тактическом смысле менее выгодной, чем дипломатия, позиционная война хитрости, – то и предпочитается дипломатия. (Упомянутые ужасы, по мере смягчения нравов и по мере увеличения самих этих ужасов – появления сначала пороха, потом все более инфернального оружия массового уничтожения – играют все большую роль в предпочтении государствами позиционных дипломатических средств войны, то есть «мира», «миролюбивой политики». О значении ядерного оружия, точнее, страха возможного агрессора перед ответным ударом, в сдерживании очередных мировых войн – говорится открыто, это – первые слова Пагуошских соглашений, и дико-наивного цинизма этих соображений никто будто и не замечает…) Итак состояние мира в политике – это позиционная война «разумного абсолютного эгоизма»; конкретно, это постоянный процесс переговоров и договоров о каких-то взаимных выгодах и сговоров, комплотов одних государств против других – постоянно же нарушаемых теми сторонами, кто обнаруживает свою выгоду и безопасность более обеспеченной без них.	Замечу в скобках, что, когда первобытный человек в нас пытается объяснить себе смысл морали, он чаще всего приходит к принципу, сходному с принципами отношений государств – именно, принципу абсолютного эгоизма каждой отдельной личности, сдерживаемого, если не необсуждаемыми предписаниями высших сил, то лишь соображениями собственной выгоды и безопасности, вынуждающими стороны к некоторой кооперации и взаимовыручке; это называется «разумным эгоизмом». – И тут можно даже констатировать, что имморальность внешней политики, какой мы ее знаем по исторической и современной практике – ее постоянное вероломство, коварство, готовность любого государства преступить любые обязательства, как только оказывается, что его выгода вернее достигается без них и что риска подвергнуться военной расправе нет – эта ненадежность «разумного эгоизма» политики косвенно указывает и на несостоятельность теории разумного эгоизма для объяснения морали вообще. Вернусь к теме. – Так называемые «международные отношения» (смысл которых – вооруженная или позиционная война всех со всеми) – прямая противоположность подлинно моральных отношений, сущность которых – бескорыстные справедливость и сочувствие, эмпатия. Мораль, конечно, страстно желала бы сделать моральными и международные отношения, но тут она хочет логически невозможного: до тех пор, пока земляне, их государства, не разбились на отдельные личности, чтобы объединиться в одно человечество – эта моральная мечта неосуществима ни практически, ни даже теоретически. Покуда власть в государстве отвечает, как ей и положено, перед своими подданными за интересы данного государства – до тех пор всякое ее поползновение к справедливости и общечеловеческим интересам, на международной арене, в ущерб сиюминутным государственным будет заподозрена гражданами в предательстве… Для первобытного человека его мораль естественно распространялась лишь на его соплеменников, другие – лишь объект для охоты за скальпами; даже и в (милой всякому сердцу) античности не-гражданин всякого данного полиса никак не был защищен от покушений его граждан, разве что статусом «гостя» (человека дорогого гражданину, обида которому только и принималась во внимание законом), и т.д.; мораль была частным приложением патриотизма – заботы о «своих» во имя «всех», иначе говоря, частным разделом политики. Ныне, очевидно, мораль не может не распространяться равно на всякую личность, вне государственных и иных границ. И с этим – ширится пропасть между нею и политикой, в которой человек есть вполне дикарь. – Итак, чтобы мораль, человечность, смогла бы распространиться на все человечество, надо сначала, как минимум, чтобы человечество осмыслило себя как сообщество людей, а не народов и государств. Чтобы объединиться в человечество, надо разбиться на людей.
Что касается «внутренней» политики – искусства управления государством, то есть его подданными – это сфера отношений ведущих и ведомых, властвующих и подчиненных. То есть, я хочу подчеркнуть, эти отношения принципиально асимметричны: одним людям в отношении других людей позволено то, что не позволено этим последним в отношении первых, как и в отношениях друг с другом; эти отношения, таким образом, принципиально исключают «золотое правило» – внеморальны. Самая лучшая власть, имея в виду интересы общества в целом, действует из положения «над» отдельными людьми, соответственно и «над» моралью (хотя бы, повторю, и во имя морали). Управлять – даже самой крошечной конторой, тем более государством – это и значит манипулировать людьми (не случайно политик не у власти, как правило – бытовой интриган); это значит употреблять чужие личности как средства к каким-то целям. Политика – это макиавеллизм и есть, «оправдание средств целями». Тут важно, конечно, чтобы эти цели в первую очередь оправдывали бы самих себя, «овчинка стоила выделки» (чем не могла похвалиться, например, цель «коммунизма» в ее большевистском исполнении, требовавшая реальные жизни реальных людей отдавать в обмен на иллюзию, словесно-теоретическую конструкцию, к тому же отнюдь на для всех привлекательную); но есть цели вполне реальные, насущные и очевидные, и средства к ним, не стоящие дороже цели. – Ложь (как минимум сокрытие информации и намерений власти, «гостайны»), и насилие, мягче говоря принуждение (хоть и обставленное, в так называемых «правовых» или «конституционных» государствах, множеством защищающих личность правил и условий) – в этом властвование и состоит. Кроме лжи и насилия, работа политика – характерное моральное лицемерие; это работа «воспитательная». Всякая власть, помещая себя вне морали («над» нею), заинтересована в определенной моральности самих подданных и непрерывно о ней печется; так, в первую очередь, подданные должны быть патриотами своего государства и постольку исключать своих из всеобщей смертельной борьбы за благополучие, как и всегда быть готовыми бороться с чужими; они должны иметь какие-то нравственные устои и идеалы (по существу неважно какие конкретно, лишь бы были), чтобы составлять единое целое, «народ»; они должны быть нравственно стойкими в отношении «вредных привычек» и в вопросах пола, сохраняя собственное здоровье и здоровье потомства. Эта нужная власти моральность подданных – их годность встать при необходимости в нужный строй плюс их управляемость, манипулируемость… Замечу, что если в демократических государствах за мораль подданных власть берется скорее по вдохновению, или это занятие для политиков не у дел, то в тоталитарных государствах мораль входит в непосредственную компетенцию власти. Об этом чуть дальше. …Но ведь и обратно (мог бы парировать политик): кажущаяся цинизмом забота об управляемости граждан – это и забота об их нравственности…	Итак, для морали нет своих и чужих, не может быть потому и никакой «двойной» морали (например для мужчин и женщин и т.д.); мораль всегда – «внутренняя» и даже «интимная», – внутреннее кровное дело каждого. Мораль как принцип сообщества равноправных суверенных личностей – «симметрична» (то, что называется еще справедливостью). Всякие отношения ранга и власти, отношения иерархии, впрыснутые в отношения между людьми, разъедают и мораль и человеческие отношения, как кислота все живое; власть, хоть и необходима – отвратительна для морали (те самые гадливость или страх). Мораль не может признавать для себя ничего «вне» морали (кроме того, что составляет вопрос вкусов или вообще не касается человеческих интересов); поэтому политика, неизбежно и ставящая себя «над» моралью, даже преследуя самые морально оправданные цели, – для нее всегда, в лучшем случае, работа «грязная». Пускай она, эта работа, и необходима в обществе – но ведь и палачи, может быть, необходимы, но все же лучше не идти – в палачи… А в непрерывной заботе политиков об общественной морали, их разглагольствованиях об идеалах, духовности, устоях, ценностях, традициях, краеугольных камнях, нравственном воспитании, патриотизме и т.п. – моральному человеку видятся лишь лицемерие да цинизм. Ведь для живой морали важно, чтобы в первую очередь человек верил в свои идеалы сам; человек искренний и совестливый слишком мало чувствует прав на управление другими (соринка в собственном глазу его будет беспокоить больше, чем даже бревно в чужом, и «блудницу» он предпочтет отпустить, несмотря на приносимый ею общественный вред, чем «побить камнями», и т.д.). Слишком явно, что декларируемыми моральными требованиями сами себя политики не связывают (не только нарушают, но при надобности с легкостью и меняют содержание этих требований, преобразуясь из Савлов в Павлы, из коммунистов в православные и т.д.), ибо для власти, которую они отправляют, порядочность подданных и их преданность устоям и идеалам – это только пригодность этих подданных послужить средством к политическим целям. «Идеалы», неважно какие, стряпаются циниками (политиками) ведь не для собственного употребления, а для «населения» (их любимое словечко)… Кстати, общая моральность вообще на руку подлецам – как среда, в которой им всего вольготнее – ведь порядочность порядочных их связывает и делает безоружными перед непорядочными… Так вот оно, получается, в каком родстве оказывается с точки зрения морали политика: цинизм, лицемерие, интриганство, подлость!.. Военный теоретик Клаузевиц сказал, что, если бы не строгое понятие о чести, никакая армия не отличалась бы от своры бандитов. «Один умный автор на политические темы» (как назвал его Ленин), Николо Макиавелли мог бы сказать, что его герои-политики не отличались бы от последних негодяев, если бы не их приверженность общественному интересу (как они его понимали). Для морали же нет худшего кошмара, чем политика – разве что война, ее продолжение.
…Кстати, война, это ведение политики предельно радикальными средствами, с точки зрения политической отнюдь не безнравственна, напротив, она (читайте, например, хоть Гегеля) – высшая школа патриотизма и самоотвержения, готовности пожертвовать самым дорогим – своей уникальной в мире жизнью – ради общественного целого (государства); то есть это школа всего того, что нужно политике от нашей нравственности. Даже если обороняют, скажем, рейхстаг в последний день очевидно проигранной войны и гибнут на каждой его ступеньке – мы можем проклинать, конечно, политику Гитлера и фашистские идеалы, но трудно не восхититься героизмом (так сказать, предельной нравственностью) этих бескорыстных героев-защитников…	…Да, война – окончательное, наглядное, «опытное» доказательство аморальности любой идеи и любой святыни, которая ее потребует и которая к ней приведет. И если война, как уже цитировалось, есть синоним («продолжение») политики, то стало быть и вообще политика – синоним аморальности. Но это со стороны тех, кто войны развязывает. Другое дело те, кто вынужден воевать: они могут совершать удивительные подвиги дикости (как защитники рейхстага, например), но могут – и подвиги человечности: как те, кто ценой своей собственной жизни спасают жизни многих… (Обращу здесь внимание на частую подмену. Если какая-то идея требует от людей самопожертвования, тем паче жертвы жизнью, то это – убивающая, античеловеческая идея. Но если человек пожертвовал жизнью ради спасения других людей, то он жертвовал жизнью ради жизни же, – отнюдь не ради идеи. Дороже жизни – бытия личности – нет в морали ничего.)
Еще одно замечание. – «Это хуже, чем преступление, это – ошибка!» (C'est pire qu'un crime, c'est une faute – высказывание Жозефа Фуше по поводу расправы наполеоновской власти над герцогом Энгиенским.) – Вот – слова настоящего политика, не случайно без конца цитируемые политиками всех масштабов, да и всеми кому попало. «Юмор» этих слов в том, что, стопроцентно абсурдные с точки зрения морали, они стопроцентно же, без доли натяжки, верны и рациональны с точки зрения политики. Конкретно, ими говорилось: «это злодеяние может повести к злу худшему; это может обойтись нам самим дороже». А в общем виде, ими подразумевается: «аморальность сама по себе нехороша, но хуже, чем аморальность какого-либо шага в политике – только его неверный расчет (способный погубить поставленную цель или вести к масштабным дурным последствиям)». Тут можно, конечно, сказать, что аморальность деяния всегда заключает в себе и какой-то неверный расчет, что она раньше или позже принесет свои дурные плоды для самого злодея, а скорее всего помешает и той цели, которую он преследовал; можно сказать, с Джозефом Флетчером, что средства входят в цель, как масло и яйца в пирог (а значит, уточню, и как тухлые яйца или как тараканы в этот самый пирог…), и определяют качество результата, – и т.д. – Но это уже, так сказать, «тонкости», вдаваться в которые здесь слишком мало места.	Для морали, ошибка – не преступление, т.е., поскольку это действительно ошибка (а не следствие безалаберности, халатности, некомпетентности, самоуверенности и т.п.,) то не подсудна. Хуже преступления может быть только большее преступление… ну разве что хуже преступления может быть принципиальное отвержение морали. То есть, можно было бы сказать, что хуже морали – только политика! Но не будем преувеличивать. Если, как только что сказано, хуже преступления может быть только преступление большее, то, значит, возможны ситуации, когда «политика» – расчет, выбор из двух зол, когда меньшим злом можно избежать большего – станет совершенно необходимой и постольку моральной, даже святой. Вообще, не задумываться о последствиях своих шагов для других, принципиально не «рассчитывать», если вот сейчас эти шаги как будто соответствуют известным моральным правилам – разве не преступление?..
Компромисс, который в правовых обществах заключается между государством и личностью, политикой и моралью – в том состоит, что власть не претендует более на то, чтобы быть нашей моралью (то есть наша мораль уже и с точки зрения власти не есть только наше послушание); власть уже не заведует нашей моралью и не предлагает нам никаких ее кодексов (кроме предельно формального, минимального – гражданского и уголовного). Моральные убеждения в правовом государстве суть дело личное (дело личности). Не существует общеобязательной государственной идеологии и в том числе религии (церковь отделена от государства). Это – то, что называется «свободой совести».	Прогресс морали, приведший ее к тому ее типу, который мы здесь имеем в виду, состоял в обретении ею автономии, в том, что она все более становилась собственной сознательной задачей личности и соответственно задачей реального добра, «плода доброго», а не делом ее послушания кому-то или чему-то (вождям, богам, Богу с его заповедями, власти или обществу с той или иной их казенной идеологией). Начался этот процесс с того, что самого Бога в нас, покуда он представлялся основанием личной морали, научились различать и защищать от «кесаря», от власти («Богу – Богово, кесарю – кесарево»: начало «отделения церкви от государства»). Все, что нужно нашей моральности от власти – это чтобы власть ей не мешала; совести от государства нужно лишь одно – «свобода совести». Пришел же этот процесс к тому, в числе прочего, что и церковь, как общественная организация, «отделяется» от личности и от ее религии, которая становится делом сугубо частным, интимным. А притязания церкви на управление нашей моралью становятся столь же нетерпимыми, как и притязания всякой другой власти. С тех пор, как искренне верить в то, что единый Бог именно православный (католик, или может быть иудей или мусульманин), стало немыслимо, церковь сама превратилась – в откровенную политику.
Мораль в самой политике? – Это 1) требование, чтобы деятельность политиков действительно имела целью интересы общества, а не только захват и удержание власти и не их собственные корыстные или тщеславные интересы, и 2) соблюдение властью достигнутого на данное время баланса между тем, что власть может делать во имя общественных интересов, как она их понимает, и правами человека (личности). Этот баланс может разниться от нулевого, в пользу власти – как при каком-нибудь Иване Грозном, – до довольно значительного, в пользу личности, как в современных конституционных государствах (о которых уже говорилось). Однако и в последнем случае этот баланс соблюдается не абсолютно, а лишь в формально определенных «законных» рамках, да и за тем – лишь до известного рубежа: например, в случае морального шантажа власти террористами, как и в случае самой справедливой оборонительной войны власть бывает вынужденной снова перейти к счету абсолютно-безмерно-ценных личностей «по головам» (так, выбирая из двух зол меньшее, власть, штурмуя террористов, невольно отдает кого-то им на расправу…). Можно сказать еще, что (3) моральная политика не применяет неадекватных средств (даже и «целесообразных»): главное, она не прибегнет к насилию или лишней жестокости там, где достаточно умеренной жестокости или простого манипулирования. То есть она может считаться моральной тогда, когда для нее все-таки не любая ее цель и не любые верные средства к ней оправдывает. Если политик, «властелин», не платит большим за меньшее – например нашими жизнями за наше предполагаемое благополучие – то все-таки имеет в душе верную шкалу моральных ценностей, и это хорошо.	…И при всем том «политика», как уже говорилось выше, неизбежна и в морали (и в этом – самое ужасное для нее, ее кошмар): неизбежна тогда, когда моральный выбор являет собою не просто трудный, но ясный выбор между хорошим и плохим, а коллизию – моральную невозможность – когда из двух зол приходиться добровольно выбирать зло меньшее, чтобы не дать осуществиться злу большему. Когда хорошего решения нет, а уклониться от наименее дурного – значит «умыть руки». Когда приходится, например, лгать, или воровать, или унижаться – чтобы не предать, не убить, не поломать чьих-то судеб… Отказ от «политики» в морали – есть «донкихотство» и в его лучшем, и в его худшем смысле. Ибо у этого явления действительно имеются и лучший, возвышенный и вдохновляющий, и худший, удручающий смыслы. – Так вот, лучший смысл «донкихотства» – тогда и в том проявляется, когда человек, «рыцарь», «Дон Кихот», борется за нравственный идеал до последнего, и даже при заведомо проигранной игре. Так и следует подлинной морали, ибо она не ищет выгоды, «выигрыша», она самоценна. Худший же смысл – тот, что человек, «Дон Кихот», может совершать предельно бескорыстные, благородные и по намерению нравственные поступки, пренебрегая любыми «политическими» расчетами и в том числе не заботясь и о том, чтобы таковым же, то есть добрым, был и конечный плод этих поступков, их реальный результат; результат же, как показал еще Сервантес, при такой установке вполне может оказаться и полностью противоположным намерению! – Это «донкихотство» как благородный формализм есть уже нечто весьма близкое к тому пониманию долга, от которого может невзначай и погибнуть мир, – близкое фарисейству. Добавлю к этому, что «ситуативная этика» – а первым и величайшим «ситуативистом» был Иисус Христос – может быть, хоть и грубо, названа учением о необходимой «политике» в морали.

Александр Круглов (Абелев). Афоризмы, мысли, эссе

Политика и мораль