Трудно определить, кто был учителем в том направлении, которое оказалось основным в твоей жизни. Конечно же, для меня главным учителем был мой отец Лев Николаевич Делоне. Я не только присутствовала при его занятиях с учениками-студентами и аспирантами, которые составляли «школу профессора Л.Н. Делоне», но и курс лекций по генетике, который он читал в институте, был первым логическим изложением генетики, мною воспринятым. Затем учили меня все сотрудники лаборатории цитогенетики растений Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР, в первую очередь М.С. Навашин, А.А. Прокофьева-Бельговская, П.К. Шкварников. Пожалуй, самое сильное влияние на меня оказали работы Карла Сакса, я читала их старательно, разложила в хронологическом порядке, и выучила все. Я усвоила методы работы с микроспорами традесканции и много работала с этим объектом Карла Сакса. Забавно, что в США был напечатан перечень заочных учеников К. Сакса в разных странах, и в России была названа я. Но вот по практикуму «Генетика Drosophila melanogaster» – был у меня один учитель: Марк Леонидович Бельговский.
Когда я кончила институт, то получила официальный вызов на работу из лаборатории генетики ИЦГиЭ АН СССР и была направлена туда по распределению. Но когда я приехала в Москву, то оказалось, что в институте произошли сокращения и меня решили доучивать генетике в лаборатории, ожидая того, что, в конце концов, штатная единица для меня найдется. В лаборатории было очень тесно и меня поместили на край письменного стола Марка Леонидовича с просьбой заниматься со мной. Марк Леонидович все, что ему приходилось делать, делал очень ответственно. Меня он учил по расширенной программе.
Я сразу отнеслась к Марку Леонидовичу с большим доверием. Всех остальных сотрудников института я боялась, а уж ученые дамы из лаборатории Б.Л. Астаурова вызывали у меня трепет. Я старалась держаться всегда рядом с Марком Леонидовичем. Это его забавляло. Он сравнивал меня со своим сыном подростком. «Вот и Игоречек поступает так же и высказывает такие же мысли» – говорил он. Я в его глазах была даже более инфантильной, чем на самом деле. Марк Леонидович говорил, что у каждого, кто со мной соприкасался, сразу возникает желание «выкорчевать мою избалованность». Он сравнивал меня со слоненком Р. Киплинга, которого «побивали долговязая тетка страусиха, длинноногий дядя жираф, другая тетка бегемотиха и волосатый дядька павиан за несносное его любопытство». Отношения у нас установились как у маститого, умудренного годами учителя с малопочтенным подмастерьем, что, однако, не мешало нам обоим веселиться, перетряхивая дрозофил из пробирки в пробирку со свежим кормом. Когда остальные сотрудники уехали в отпуск, и мы в комнате остались вдвоем, то мы даже пели. Была длинная песня на мотив романса «В приюте трех бродяг», где повествовалось о процессе «выкорчевывания» из меня избалованности, но я забыла слова. Помню я другое стихотворение по такому несуразному поводу: Вера Вениаминовна Хвостова стала настойчиво просить Владимира Владимировича Сахарова, чтобы он зарегистрировал со мной фиктивный брак, поскольку у меня не было постоянной московской прописки, а была только временная, по которой я жила у дяди математика Бориса Николаевича Делоне. «Почему Ковалевский поступил так по отношению к Софье Ковалевской, а Вам, видите ли, не хочется» – говорила она. В.В. Сахаров, которого в лаборатории называли дедом, хотя ему было сорок лет, отшучивался. Но причина-то была все-таки в том, что я ни в коей мере не могла сравниваться со знаменитой ученой-математиком. Вот эта рифмованная шутка:
|
У красавца-то у Деда
|
В это время лаборатория Н.П. Дубинина была очень дружная и веселая. Однако это не мешало, а вероятно, даже помогало интенсивно работать. В лаборатории была полная уверенность в том, что делается нужная и важная работа. Кроме того, всех сплачивала необходимость отстаивать свою правду в борьбе с мракобесием Т.Д. Лысенко.
Марк Леонидович был первоклассный морганист. Можно сослаться на его работы, посвященные вопросам гибридизации и мутагенеза: «Влияние гибридизации на мутабильность white Drosophila simulans» (ДАН, 1934 г.). Исследования в области радиогенетики М.Л. Бельговского получили широкую известность в кругу дрозофилистов во всем мире. У Марка Леонидовича была совместная работа с Г. Меллером: Belgovsky M.L. and Muller H.Y. «Further evidens of the prevalence of minute rearrangement and absence of simple in near shromocentral regions and its bearing on the mechanism of rearrangement». Genetics, 23, I, 3–140, 1938. Г. Меллер в эти годы работал в России по приглашению Н.И. Вавилова. Марк Леонидович имел привычку повторять некоторые его слова, вставляя в свою речь. Г. Меллер быстро выучил русский язык, достаточно, чтобы его понимали, и в дальнейшем никаких усовершенствований не вносил. Если ему что-нибудь не нравилось, он говорил: «липсус», вместо «ляпсус», не утруждая себя длинными словарными оборотами – он упрощал, не говорил: «извините меня», а просто: «звиняю». Г. Меллер открыл мутабильный эффект х-лучей, именно на дрозофиле. Работать с ним было трудно и интересно. В рассказах о Г. Меллере весь Марк Леонидович. Он очень умел и любил подмечать смешное. Простой, веселый и скромный во всех проявлениях – таким был милый Марк Леонидович Бельговский.
Родился Марк Леонидович в Полтаве 1906 году. В 1925 году поступил в Ленинградский университет. Долгое время (1933–1946 гг.) он работал в Институте генетики АН СССР, основателем и директором которого был Н.И. Вавилов. Когда лысенковцы очистили институт от настоящих генетиков, Марк Леонидович был переведен (1946 г.) в ИЦГиЭ АН СССР, откуда уже был выгнан вместе с другими генетиками после Сессии ВАСХНИЛ в 1948 году.
Марк Леонидович воевал на Великой Отечественной войне. Он был призван в 1942 году. Его направили в артиллерийское училище в город Рязань. С 1943 по 1945 годы он был в действующих артиллерийских войсках, долгое время был начальником взвода. Его наградили тремя орденами. Марк Леонидович даже случаи из своего военного времени вспоминал такие, которые вызывали улыбку. Мне кажется, что в своей артиллерийской роте он был городским, очень утонченно интеллигентным, но таким же, Теркиным, каким его описал А.Т. Твардовский. Такие люди нужны для любого общества людей, и особенно в трудные дни.
В то время, когда я работала у Марка Леонидовича, он продолжал то направление своих исследований, которое начал еще в 1938 году – изменение активности гена в зависимости от того, в каком районе хромосомы он находится. В 1946 году вышла статья «On the causes of mosaicism associated with heterochromate chromosome regions» (Nature, 80, 180, 1946 г.). Марк Леонидович Бельговский объяснял position effect локальным взаимодействием генов или генных продуктов. Хромосомная перестройка ведет к новому расположению гена на хромосоме и новым взаимодействиям. Эффект положения гена приводит к возникновению новых фенотипов часто мозаичного проявления. Собственно самой природы взаимодействия генов и их продуктов Марк Леонидович не касался, оставляя этот вопрос на будущее. Гипотеза, которой придерживалась я, состоит в том, что эффект положения гена состоит в перемещении участка эухроматина на хромосоме, на которой расположен ген, к участку гетерохроматина и как следствие – гетерохроматизация этого участка. При этом ген переходит в состояние «молчания», при котором считывание информации с него делается невозможным.
М.Л. Бельговский, используя методы классической генетики, получал и идентифицировал мутантные линии, имеющие эффект положения различных генов с мозаичным проявлением фенотипического признака. Меня Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская натаскала определять диски на хромосомах слюнных желез Drosophila melanogaster по карте хромосом, составленной Т.С. Пайнтером «The structure of salivary grand chromosomes». Мне очень нравилось отличать хромосомы по рисунку дисков сначала у х-хромосомы, а через некоторое время и у других хромосом. Вот тогда я начала приносить пользу Марку Леонидовичу. Он дал мне зашифрованную линию, а я должна была найти, где произошла перестройка хромосомы. Определить и назвать локус. Затем Марк Леонидович сравнивал мои цитогенетические данные с тем, что он получил генетическим методом. По-моему, вначале, он удивлялся, что я точно определяю диски, а потом стал менять ко мне отношение. Ведь на самом деле я не была так безнадежно инфантильна, как ему казалось.
Уже получив свой собственный рабочий стол в лаборатории М.С. Навашина, я продолжала бегать по временам на третий этаж в лабораторию генетики. Тем более что там появились весы, на которых В.В. Сахаров взвешивал семена своей тетраплоидной гречихи. Я врывалась в лабораторию и громоздилась на весы, поскольку была очень обеспокоена своим весом. Поэтому поводу тоже был экспромт:
|
В институте гремят овации,
|
На самом деле я весила 56 кг и поэтому обиделась.
В институте (ИЦГиЭ) было мало сотрудников, тем более мало молодежи, поэтому я часто общалась с аспирантом Алешей Скворцовым. Никакие романтические отношения нас не связывали, тем не менее, Марк Леонидович написал:
|
Алеша Наташе
|
После сокрушения генетики на Сессии ВАСХНИЛ лето 1948 года кончилось августовскими событиями. После того, как лаборатории генетики Н.П. Дубинина и растительной цитологии М.С. Навашина закрыли, Марка Леонидовича приютил в Институте леса АН СССР академик В.Н. Сукачев. Ни в какие засекреченные заведения Марка Леонидовича не брали, поскольку у него был репрессирован отец. Отбыв свой срок, отец Марка Леонидовича не захотел подавать ходатайство о реабилитации и говорил: «Они меня засадили, я все отсидел и никто не заставит меня перед ними заискивать и о чем-то просить». Таким образом, у Марка Леонидовича был статус сына врага народа. Владимир Николаевич Сукачев ничего не боялся, не подстраивался и не перестраивался, но его почему-то власти не трогали. Марк Леонидович был хорошим энтомологом и в Институте леса работал успешно.
Как только образовалась лаборатория Радиационной генетики внутри Института Биофизики АН СССР – Марк Леонидович сразу перешел в нее. Поначалу Н.П. Дубинин зачислил в институт «менделистов-морганистов», их тех, кто был вышвырнут из генетики в 1948 году. Конечно, некоторые остались на тех работах, куда им удалось устроиться раньше, но большинство обрадовано перешли в лабораторию, где можно было заниматься генетикой и цитогенетикой. Правда, было дано строжайшее указание работать только в области радиационной генетики и никаких других направлений не касаться. Уже спустя некоторое время лаборатория стала разрастаться, наполняясь другими сотрудниками.
Первый доклад Н.П. Дубинина на Ученом совете Института биофизики был встречен настороженно, но понравился. Марк Леонидович по этому поводу сочинил длинное стихотворение, к сожалению, я помню только конец:
|
Науки всходят семена
|
Глеб Михайлович Франк был в то время заместителем директора Института биофизики АН СССР и к нему приходили на прием все вновь поступающие на работу. Он беседовал довольно строго, а потом подписывал заявление с просьбой о принятии в Институт. Мы с В.В. Хвостовой были девятым и десятым генетиком в очереди поступающих. Г.М. Франк сказал: «Ваши бумаги я возьму, но зачисление ваше буду пролонгировать». Так вычурно на языке дипломатов он выразился. Это конечно не было не замечено Марком Леонидовичем.
